… Когда сумерки заглатывают город, когда просыпается собачий лай среди осунувшихся спин деревьев, когда полнолуние заполоняет небо, когда хрустальный колокольчик в детских колыбельках допевает последнюю песню… Они возвращаются на кладбище… Облезлыми тучами в своё мрачное царство, рождая глухое, словно из-под земли, вырывающее сердце карканье… Вороны! Души умерших и не нашедших покоя… Там.
Каждый вечер я прохожу эту околокладбищенскую аллею в центре города, где некогда впервые встретила Её. Ту, что выжидает здесь долгие вечера на пороге тьмы. Она ждёт ворон, чтобы грязным ангелом раствориться вместе с ними в бездне белеющих за чугунной оградой крестов…
Она сумасшедшая… И зовут её, кажется, Велимира. К ней тут уже все привыкли. Привыкли к разодранному, цвета больничного потолка платью, привыкли к гнезду черных спутанных волос, к красному пятну на губах… Ей нравиться загребать босыми ногами грязь в лужах, а ещё просто смотреть на своё живое отражение, на чёрные в белой маске прорези глаз… И ещё она всегда поправляет волосы… когда смотрит в лужу. О чём она думает? Я придумываю её мысли.
А глаза у неё пустые, ничего не выражающие… глаза холодной фарфоровой девочки.
Она улыбается себе в лужу, наступает белой ногой на своё лицо и смеётся, пронзительно как первая гроза… Потом быстро топчется, всё размазывая лучами грязь вокруг лужи. Получается солнце из грязи. Солнце в земле, в истёртом годами уличном песке… Замечаю, что платье её, оказывается, свадебное… Некогда предназначенное под венец… Наверно, поэтому она так павлинно вышагивает – потому что за ней тянется шлейф. Королева трущоб…
Днём она бродяжничает по улицам и десятки консервных банок, пританцовывая весенний вальс, тащатся за ней на бельевой верёвке, вырисовывая железными зубами непонятные знаки… Она заглядывает в желудки мусорных баков, никогда не находя то, что ищет. А ищет она всегда… В призрачной темноте неба, в мигающих пятнах слепого солнца… Она ищет в шелесте начавших зеленеть листьев, рассказывающих ей тихим сладким шепотом сказки, в дождливых лицах прохожих, в их ненастных глазах, в обманчивых обрывках их фраз, растворяющихся в воздухе сигаретным дымом.
Говорят, у неё кто-то умер. Кто-то, кого она любила… Без ума. Старо - как мир. Как небо и земля… Будто чья-то огромная жилистая рука поменяла их местами. И теперь в её кружащемся в солёной плачущей дымке мире мы ходим по растрёпанным ватным облакам, а грешная растерзанная земля плывёт у нас над головами и роняет на них куски грязи, песок, выливает серые мутные слёзы луж…
А первый раз я увидела её два месяца назад, в мае. Тогда меня и посетили все эти мысли про розовый рай сумасшедших, про их безупречное одиночество… Она убегает по аллее от стайки мальчишек-беспризорников, и железные банки режут землю под собой. Мальчишки кидают в неё камни и кричат: “Дура! Дура…” Это мир людей, и в нём нет места воронам… Она не понимает, просто ей очень больно.
Скоро закат. Скоро их возвращение… Они сольются с пропастью чёрного кладбища, она будет искать их в костлявых тенях деревьев, искать синий блеск их крыльев… Она садится на родную могилу… Его могилу. Зарывается лицом в сырую землю, целует мокрые зарёванные цветы… Я так скучаю… Он сидит в мятых кронах деревьев и наблюдает за ней сверху. Обнять бы её… крыльями… Завтра она проснётся от крика ворон, умоет лицо горячей росой. Проснётся, чтобы вновь обрести своё безупречное одиночество, чтобы бежать по пустой, холодной улице куда-то и зачем-то, в то время как нужно было бы никогда не просыпаться.