В корчме «Кандалы» было шумно и весело, как обычно бывает в таких местах в конце последнего рабочего дня в неделе. Полногрудые официантки обносили столы снедью, увертываясь от шлепков и щипков, ремесленники пили крепкую настойку из листьев лтон-травы, гвардейцы, уставшие от бесконечного шестичасового караула, тешили себя дешевым вином, проданным вчерашним караваном за бесценок толстопузому корчмарю Архорзу.
Под именем Архорз в этом городе знали невысокого и весьма дородного свойда, жадного до блестящего металла. Как и все свойды, Архорз имел особое свойство – деньги к нему притягивались. Он, конечно, говорил, что они достаются ему потом и кровью, что деньги он зарабатывает тяжелым трудом, но никто не верил, что труд хозяина корчмы так уж тяжел. Все прекрасно знали, что деньги к Архорзу приходят просто за то, что тот гоняет официанток до белого каления и кормит посетителей дешевой провизией, продаваемой им втридорога. Все знали, что Архорз, как и все свойды, стремится к власти и богатству, и потому он так жаден и скуп. И все же, человек, проживший на свете хотя бы сорок лет, видел в глазах Архорза Силу. Она была похожа на тяжелого неповоротливого ловента, запряженного в плуг, упорно выполняющего свою работу, несмотря на ветер или зной, дождь или солнце. Это была Сила, перед которой не могли устоять горы и которая иссушала реки, Сила, способная превратить пустошь в цветущий сад. Люди и нелюди жили только благодаря тем, кто владел этой Силой.
Все знали, что Архорз – всего лишь толстый скряга, но никто не мог ответить на вопрос, почему за все время существования корчмы «Кандалы» ни разу не было ни одного случая, чтобы какой-нибудь пришедший сюда был чем-то здесь недоволен. Почему даже вирсеры, живущие за счет обмана и воровства, не могли поживиться в «Кандалах»? Почему гвардейцы – огаты здесь не задирались к метам – ремесленникам?Почему неграмотные зойды, выросшие среди травы и полей не цеплялись к изысканным детям лесов саогтам? Почему здесь, в одной корчме, пусть и не за одним столом, иногда умудрялись одновременно находиться маги всех трех стихий – огненного Лгона, водной Арт и каменного Лоус – неслыханное дело, ведь они – смертельные враги!
Возможно, кто-то боялся двух огромных огатов, стоявших у входа, может быть, злоумышленников пугала близость городского замка и тюрьмы. Версий было много, но никто не допускал и мысли, что такой результат был получен в результате кропотливой работы жадного свойда.
Архорз уже собирался уходить домой и как всегда ласково оглядел шумный зал. Он уже давно умел забывать про пьющих и веселящихся посетителей, про звон посуды и визг официанток. Он умел наслаждаться красотой своего дорогого ребенка - корчмы «Кандалы». Вот и сейчас, Архорз вышел из-за стойки, снял фартук и прислушался к звукам, доносившимся отовсюду. Скоро придет Скаронна, его жена, займет его место за стойкой, а он отправится домой отсыпаться. А пока он может постоять и полюбоваться в очередной раз тем, что он создал.
Большое здание из красного кирпича, было расположено прямо под стенами замка. Близость стражи, конечно, помогала быть в безопасности, но был здесь и один недостаток: прямо около восточных окон корчмы располагались верхние окна тюремного подвала. Разделяла корчму и тюрьму небольшая улочка, перегородить которую можно было вчетвером, если встать плечом к плечу. Поэтому в те редкие дни, когда в таверне было тихо, Архорз мог услышать заунывный вой заключенных, доносившийся из маленьких зарешеченных полукруглых окошек, поднимавшихся на пол-локтя от мостовой. Корчма не могла не быть связана с тюрьмой, и поэтому посетители окрестили это место «Кандалы». А Архорз просто следовал закону «клиент всегда прав» и потому назвал это веселое место столь мрачно.
Архорз с легкой улыбкой оторвался от созерцания красоты своего творения, но вдруг замер. Шум таверны разорвал тонкий и пронзительный звук дребезжащей струны. Архорз обернулся на звук и увидел невысокого молодого саогта, перебиравшего струны войталды – струнного музыкального инструмента, с которым все саогты были, по слухам, рождены.
Музыкант был типичным представителем своей расы – невысокий, жилистый, с худым лицом, длинными ресницами и узкими губами. Его длинные прямые цвета древесного ствола волосы были охвачены на лбу узеньким красно-коричневым плетеным шнурком и рассыпались по плечам и спине. Слегка раскосые глаза смотрели на оглянувшихся посетителей с легкой насмешкой. Сила в глазах саогта представала в виде натянутого лука, стрелы которого бьют редко, но никогда не промахиваются. Это была Сила хищника, волею судьбы спасающегося от преследования, но готового дать отпор, если прижмут к стене. Казалось, что Сила плещется в глазах саогта, словно весенняя река, готовая вот-вот стать сметающим все на своем пути потоком.
Саогты были прирожденными путешественниками и непревзойденными музыкантами. Они редко жили на одном месте больше года, и уж тем более, почти нигде не оседали навсегда. Однако, они умели преодолевать огромные расстояния за удивительно быстрое время. Кроме того, на представлениях, которые давали саогты, не было воровства. Даже прирожденные мошенники вирсеры замирали, услышав балладу в исполнении этих невысоких худощавых артистов. По всему Кифану ходили легенды о том, как в корчме «Для пришедших» во время выступления менестреля-саогта был пойман вирсер, засунувший руку в карман к огату, и забывший про нее, сразу после начала выступления менестреля. А огат, как и все его соплеменники, оказался напрочь лишен чувства прекрасного, и заметил инородный предмет в своем кошельке. Когда огромный четырехрукий гигант понес вирсера к выходу, чтобы сдать страже, тот просил только позволить ему дослушать балладу.
- Разрешит ли достопочтенный хозяин сего заведения спеть в этих
прекрасных стенах бедному менестрелю? – традиции на Кифане уважались больше, чем где бы то ни было во всем мире. А слово корчмаря было свято в корчме любого города, и Ошдан, конечно, не был исключением. Без этого слова никто не имел права петь для посетителей.
- Пой, саогт. Но, скажи сначала, кто ты и о чем будет песня.
- Меня зовут Лейсток. А песня, которую я спою – это песня о маге, который
дерзнул пойти против толпы. Это песня о герое, решившем сделать что-то для людей. И о предательстве, постигшем его в конце пути.
- Про героя, это хорошо. Начинай петь, менестрель, развлеки старого
Архорза и почтенную публику.
Менестрель перебрал струны войталды и медленно извлек из них аккорд. Затем
последовал еще один, а потом над слегка притихшим шумом зазвучал вкрадчивый тихий голос.
Перед этим курганом и кони встают на дыбы
Нет на склонах венков, и не видно следов у подножья,
И деревья вокруг все черны, как гнилые столбы,
И дороги вокруг, а к кургану ведет бездорожье.
Здесь не рыцарь закопан, чей меч - словно солнечный луч,
Не монах, что язычество святости светом расплавил,
Не правитель, чей трон был как бурное море могуч,
А колдун. Волшебством он живыми быть мертвых заставил.
Колдунов на Кифане не любили. Не любили еще со времен Великой войны, которая выжгла дотла весь материк. Колдуны развязали эту войну для того, чтобы уничтожить Гильдию Некромантов – сборище бесчинствующих богохульников, пытавшихся отобрать у природы по праву ей принадлежащее – мертвые тела. Некроманты оборонялись решительно, и все три стихии магии ничего не могли сними сделать. Тогда еще маги Лгона, Арт и Лоус сражались вместе. В конце концов, они все же победили, однако, в результате не было ни одной деревни и ни одного города, в которых осталось бы хотя бы половина населения. Кроме того, некроманты, пытаясь создать многочисленную армию, осквернили все кладбища, до которых дотянулись, поднимая из могил мертвецов. С победой магии стихий над магией смерти решился и вопрос о том, кого простить – тех, кто сжег огнем живых детей и женщин или тех, кто призвал на свет усопших – во всем обвинили некромантов. Повелители смерти были вытеснены на север и впоследствии насовсем изгнаны с материка. За ними последовали и маги стихий, однако, между ними пробежала кошка, и они передрались уже и между собой. Победить же по отдельности даже ослабленных некромантов они не смогли, и поэтому жили теперь в постоянном напряжении на холодном северном материке Саун, а южный Кифан начал новую жизнь. Однако даже через тысячу лет, когда следов Великой войны уже почти не осталось, магов здесь не любили. И, если адептов магии стихий еще могли потерпеть, то виноватых во всех грехах некромантов ненавидели люто. Поэтому, в глазах посетителей корчмы начало появляться недоумение. Но, саогт продолжал петь, не обращая внимания на ропот зрителей.
Люди падали наземь от стрел, топоров и мечей,
И чума их косила, и голод, и старость слепая.
С башни слышался голос, волшебный для мертвых ушей,
И тела их брели, душу небу в пути отдавая.
Если хлипкую дамбу смывала весною вода,
Или лес разрывали горячие зубья пожара –
Мертвый люд вмиг бросался толпой молчаливой туда,
Чтоб спиною своею живых закрывать от удара.
А колдун все глумился над теми, кто срок свой отжил,
И в подвалах его эликсиры кипели в ретортах,
А потом над живыми волшебник людьми ворожил,
И болезнь вырывалась из них, словно вопль из аорты.
Голос саогта, тихий вначале, теперь уже был легко слышен даже за пределами корчмы, и люди на улицах останавливались, оглядывались, заходили на звуки войталды. Те же, кто слышал песню с самого начала, задумывались, чесали затылки и пытались понять, что же хочет сказать певец. Песня была явной ложью, ведь некроманты не могли помогать другим. Если кто-то поклоняется смерти, то разве он станет беречь жизнь? Тем более, чужую. Однако, саогт пел слишком красиво, чтобы кто-то мог прервать его.
Но, со скал, что скребут небеса остриями вершин,
В ночь, когда волчья стая служила подлунную мессу,
Опустился на землю драконьего племени сын,
Не щадя ничего: ни полей, ни скотины, ни леса.
Он деревни нещадно сжигал, как бумагу – дотла,
И людей холод ужаса гнал, как пастух от расправы.
Только, башня стояла средь копоти дерзко бела,
Словно быть не хотела чудовищу страшной забавой.
А бесстрастные рати погибших когда-то бойцов
Поливали дракона свистящей каленой сталью.
Только, стрелы сгорали, поднявшись чуть выше голов,
А за ними стрелки, окруженные огненной шалью.
Описание битвы всегда привлекало слушателей. Посетители собрались вместе и, затаив дыхание, слушали барда. И неважно было, что песня была о людях: вирсеры, огаты, саогты и немногочисленные сауфы и меолы с удовольствием слушали балладу наравне с людьми.
Белый луч вдруг разрезал гнетущую мглу пополам,
И гигант вмиг почуял касанье безжизненной длани,
А волшебник стоял, вскинув руки к слепым небесам,
И слова, словно стрелы рвались из охрипшей гортани.
А крестьяне роптали, над телом дракона крича:
«Он пожег наши нивы, проклятье нам послано свыше!»
И на мага кивали, неслышно друг другу шепча:
«Это он, что себе подчинил тех, кто больше не дышит!»
А колдун, обессилевший в злобной неравной борьбе,
В своей башне на каменный пол опустился устало.
И народ, чтобы вымолить с неба пощаду себе,
Эту башню землей завалил, лишь бы мага не стало…
Слушатели ошеломленно молчали. Выходило так, что некромант, по определению являвшийся исчадием Тьмы, был бессовестно предан людьми, которых спас! В соответствии с устоявшимся мировоззрением, все должно было быть наоборот! Такой дерзости никто не ожидал даже от славившихся своим свободолюбием саогтов. Конечно, можно было сделать скидку на молодость певца, однако, это было уже чересчур! А голос менестреля тем временем зазвенел, как легкий булатный клинок. Слова песни, как стрелы пробивали черствые корки безразличия, жалили в самое дорогое, сокрытое, упрятанное под толстый слой суеты и алчности, задевали давно забытые и канувшие, казалось бы, в небытие струнки людских и нелюдских душ. Даже обычно невосприимчивые к культурным традициям других народов огаты – и те обернулись и жадно ловили каждый звук, издаваемый войталдой. Казалось, у всех в корчме по спинам ползли мурашки от страшного и дерзкого смысла, вложенного певцом в балладу.
Стал курган одинокий могилой того колдуна,
Что бесстрашно посмел бросить вызов законам созданья.
Даже кони храпят, даже им поговорка верна:
Как проклятья, боятся плебеи чрезмерного знанья!
Последний аккорд баллады звенел в абсолютной тишине долго-долго, пока не затих окончательно. Посетители сидели молча еще несколько мгновений, пытаясь осознать услышанное, а затем корчма будто взорвалась. Полные гнева и обиды на несправедливый текст, люди кричали на нелюдей, те отвечали, кто-то ругал некромантов, кто-то костерил предательство… Однако, все были согласны в одном – поэт был неправ. Ну, а наказание за неправоту обвинителя толпы во все времена было одним и тем же: он превращался в дичь, которую преследовали сотни изголодавшихся по крови борзых в человеческом и не очень обличье. Тучи над молодым саогтом сгущались…
Однако, не только в корчме было слышно пение барда. Звуки баллады от первого до последнего были слышны сквозь маленькое зарешеченное окошко в небольшой камере, в которой находилось три арестанта.
Первым был вирсер. Скорее всего, схвачен он был за воровство, как и все эти нагловатые и юркие существа. Он был высотой в половину человеческого роста, с двумя большими глазами, расположенными на сморщенном коричневом личике по обе стороны от большого носа с широкими ноздрями. Его кожа была покрыта густым коротким серебристым мехом. Вирсеры почти не носили одежды, и это небольшое существо тоже украшала только набедренная повязка, скрывавшая то, что люди стесняются видеть или показывать. Из-под волос на затылке торчали два остроконечных уха, которые постоянно шевелились, улавливая самые тихие звуки. Причем, это вовсе не мешало вирсеру спать, лежа на спине. Маленькие ручки с юркими длинными пальцами были сложены на его груди, а короткие, слегка кривоватые ноги – протянуты вдоль кровати.
Уши вирсера, словно вызванный магическим заклинанием глаз-наблюдатель поворачивались взад-вперед вслед движению по камере огромного огата. Этот четырехрукий гигант мерял шагами расстояние от двери камеры до оконца, сложив четыре верхних конечности на животе. Своей головой он едва не задевал потолок – его рост был велик даже для этой высокой расы. Он был наголову выше самых высоких людей, а средних – так и вообще превосходил чуть ли не в два раза. Глаза огата лежали в вершинах треугольника, образованного серединой лба и крылышками носа, похожего на человеческий. В трех глазах пленника металась, клокотала, закипала Сила. Казалось, что внутри его кипел вулкан, рвущийся на свободу. Сила гиганта была похожа на огромную волну из тех, что сметают города и бросают вверх корабли, как коробочки с людьми. Его непропорционально маленькая по человеческим меркам голова прямо переходила в спину. Плеч у огата было четыре. Два верхних были отведены чуть назад, и руки, росшие из них были огромными, трехпалыми конечностями с пальцами, состоящими из двух фаланг. Нижние плечи выходили чуть-чуть вперед, давая начало мускулистым рукам с пятью пальцами. Фактически, эти руки были человеческими, и именно их огаты подавали в ответ на протянутые руки представителей остальных разумных рас. Длинные прямые ноги гиганта мягкой грациозной походкой носили тело своего хозяина от стены до стены и обратно легко и непринужденно, хотя вес этого огромного существа был раза в два больше веса человека – такого, как третий обитатель темницы.
Последний был бледным высоким брюнетом, сидящим на полу около северной стены камеры. Он сидел ровно, так, что его затылок касался стены. На нем была длинная роба черного цвета с золотым окаймлением вдоль воротника и края одеяния, выдававшая его принадлежность к магам. Его длинные волосы были перехвачены тесемкой на широком лбу и спускались к плечам, открывая острый с горбинкой нос и черные вразлет брови. Его карие глаза смотрели в пустоту прямо перед ним, руки были сложены на согнутых подтянутых к груди коленях. Внешне создавалась иллюзия, будто человек просто присел отдохнуть после тяжелого дня. Она могла поддерживаться, однако, только до тех пор, пока не были видны его глаза. Из-под полуопущенных век в зрачках мага была видна Сила. Она не плескалась и не играла, не рвалась наружу и не просилась в плуг. Она просто была. Ее можно было бы сравнить с острым, как солнечный луч мечом, спрятанным в простые без изысков ножны, или с тонкой стрелой, увенчанной обсидиановым наконечником, лежащей в колчане, или со страшной змеей, которая свернулась, вроде бы задремав на песке, но при виде ее становится ясно, что одного мгновения достаточно, чтобы тело ее темно-зеленой молнией бросилось в сторону жертвы и сдавило ту в смертельных объятиях. И, хотя сейчас эта Сила была спокойна и неподвижна, сокамерники мага не могли чувствовать себя уверенно рядом с этой затаившейся мощью.
Когда последний аккорд песни перестал отражаться на стенах камеры и металлических прутьях решетки, огат подошел к окну и положил локти верхних рук на высокий подоконник, а нижние сцепил на затылке.
- Добрая баллада, - сказал он густым низким басом после долгого молчания. – Если бы ее героем не был некромант, то я с удовольствием послушал бы ее еще раз.
- А ты не любишь некромантов, воин, - высоким насмешливым голосом произнес вирсер, открыв глаза, в которых сразу можно было заметить притаившийся под плащом кинжал – Силу вирсера.
- А что их любить! Тысячу лет назад они выжгли дотла весь Ошдан – здесь камня на камне не осталось! До сих пор под стенами Черного замка трава не растет! Проклятая твердыня! Именно там они держались, пока объединенные силы трех стихий не выкинули их оттуда со всеми потрохами!
- А я слышал, что они сами ушли. Когда маги пригрозили, что вырежут один из их городов - Арт-Асон. Вот, тогда, они и ушли, снялись и исчезли все до единого, - вирсер подтянул колени к груди и положил на них подбородок.
- Ага, как же! Уйдут они! Им что муху раздавить, что человека убить – одно и то же! Ну, сам посуди, они же жизнь презирают, особенно чужую! Что им Арт-Асон! Ясно дело, выгнали их из Черного замка и погнали через весь Кифан к Арт-Локадару! И там закрепиться не дали – выгнали на Саун, пусть там мерзнут!
- С чего ты взял это, воин? Сказал кто или сам додумался? – вирсер, кажется не собирался отставать.
- Это все знают! Впрочем, откуда ты можешь это знать – ты-то, скорее всего в школе не учился! С детства воровал, небось!
- Я читал летописи тех времен, воин, - лицо вирсера вдруг приняло серьезное выражение, а голос стал тише и спокойнее, - в них слишком много чепухи. Получается, что некроманты сдавали замки всякий раз, когда маги грозили смертью какому-нибудь городу. Причем, далеко не всегда тому, который был под магией смерти. А несколько городов все же были выжжены, когда некроманты отказывались сдаваться без боя. Казалось, что маги стихий нашли универсальное оружие против Смерти, но, вдруг среди них начались внезапные смерти. Те лидеры, которые готовы были вырезать города ради победы, вдруг начали помирать один за другим. После каждой победы, полученной кровавым способом, умирал один из лидеров магов стихий. Причем, естественной смертью. Именно поэтому, прекратились стычки. Маги знали, что виноваты некроманты, но драться так не могли. И тогда они оставили некромантов в тех границах, до которых успели загнать – северная часть Сауна. А потом передрались между собой, поскольку трогать некромантов было опасно. Некромантам бы ударить, смести всех, пока они ослаблены, но, они словно и не стремились к победе. До сих пор сидят и ждут…
- Это чушь, вирсер! Чушь и блажь! Некроманты выжгли города, а маги стихий защищали их! Но, из-за силы некромантов они не могли защитить всех!
В этот момент дверь камеры распахнулась, и в нее вошли пятеро. Это были четыре
огата и человек. На всех была надета форма гвардии. У человека был меч, а огаты держали в руках по два длинных копья на каждого. Комнатушка и так была достаточно тесная, а теперь стало казаться, что в ней вообще не осталось места.
- Ну, здравствуй, Ги-Хвен. Сегодня не твой день, не так ли? – человек, возглавлявший стражу нагло ухмыльнулся, - Ты думаешь, что твои слова сойдут тебе с рук? Ты считаешь, что можно обвинить меня в воровстве и остаться при этом живым? Или, может, ты считал, что капитанское звание спасет тебя? А, капитан Ги-Хвен? Прости, арестованный капитан Ги-Хвен… Точнее мертвый капитан Ги-Хвен! Свяжите его! Я хочу посмотреть в его глаза перед тем, как убью его…
Вирсер испуганно подобрал ноги и вжался в угол камеры. Он был в четыре раза
меньше огатов, и ему было понятно, что его просто затопчут, окажись он у них под ногами. Ги-Хвен прижался спиной к стене, и было ясно, что связать его удастся только после его смерти. Сидевший у стены человек даже не пошевелился. Казалось, он вообще не воспринимает ни одного звука, доносящегося до него.
Один из огатов прижал наконечник копья к горлу вирсера, чтобы предотвратить какие-либо действия с его стороны, двое других направились к Ги-Хвену, а последний замахнулся ногой, чтобы пнуть мага. Однако, в тот самый момент, когда его нога начала свое движение в сторону человека, тот вдруг оказался на ногах. Не встал, не вскочил – просто сидел, и вдруг уже стоит.
Это было настолько неожиданно, что на мгновение все замерли. Все, кроме ноги стражника и самого мага. Черные рукава робы взметнулись в воздух, прикасаясь к летящей навстречу им ноге, а сам маг сделал при этом скользящий плавный шаг в направлении чуть в сторону от нападающего на него огата. Как только рука мага захватила ногу, он тут же повернулся на выдвинутой вперед ноге так, что его правый бок соприкасался с левым боком огата, а смотрели они в одну сторону. Огат, не удержав равновесия, покачнулся вперед и начал заваливаться туда, повинуясь движению человека, который уже скользил в том же направлении, держа лодыжку огата в руке. Растяжка у стражника была никудышная, и он завопил от боли, когда его правая нога, оставшаяся где-то сзади, упала коленкой на землю, а левая, повинуясь руке одетого в черное человека, ударилась пяткой о стену. А затем маг сделал шаг назад правой ногой, такой же плавный и скользящий, разворачиваясь на ходу. Его правая ладонь перехватила падающее из рук огата копье, разворачивая острие в сторону человека с мечом, а левая слегка ткнула кричащего огата в грудь. Тот закашлялся и затих на полу.
Ги-Хвен уже вышел из оцепенения и каждой рукой держал по одному копью, нацеленному в него. Два огата, давя на каждое копье силой двух рук не могли справиться с бывшим капитаном гвардии. Стражник, державший вирсера, бросился на мага, а человек с мечом попытался отойти подальше от схватки.
Одетый в робу маг тем временем продолжал свой танец, однако, в его руках уже было оружие – длинное копье. Как ни пытался командир вошедшей стражи отшатнуться от удара, маг все же достал его – наконечник копья рубанул по пальцам и оставил бы их на полу, будь он чуть поострее. А так – полетел короткий меч куда-то в сторону вирсера, а его хозяин схватился за кинжал. Колдун в это время вкрутился в движение огата, увел в сторону его копье и оказался уже сбоку от него. Огат по инерции начал делать шаг, но, наконечник копья человека запутался у него в ногах. Неловко взмахнув руками, воин начал заваливаться вперед, и в этот момент его догнал несильный удар древком по затылку – прямо в основание черепа.
Толстопузый стражник понял, что дело его плохо и повернулся к выходу. Однако, он не успел ни шага сделать – в его спине появилось вдруг острие его же собственного меча, торчавшее снизу вверх будто бы из печени. Он пошатнулся, а затем упал на колени и завалился на бок, ни произнеся ни звука. Его обрюзгшее лицо уткнулось в ботинки вирсера, стоявшего между ним и дверью.
Один из огатов, прижавших к стене Ги-Хвена оглянулся, чтобы понять, что за шум у него за спиной и тут же отпустил бывшего капитана, пытаясь развернуться и достать копьем приближающегося человека. Маг легко ушел от копья, отбив его вправо-вниз наконечником своего и сдвинувшись чуть влево, а затем мощным дуговым ударом древка сломал огату колено и на возвратной дуге ударил стражника плашмя наконечником по затылку так, что тот затих, несмотря на боль, и упал без сознания.
Тем временем Ги-Хвен, освободившись от одного из нападавших, развел копья стражника в стороны и свободными левыми руками ударил одновременно в челюсть и пах последнего. Бедняга заорал, отпустив копья, и Ги-Хвен добил его коротким мощным тычком в горло. Стражник захрипел и упал к ногам бывшего капитана стражи. Огат подобрал копья и, поднявшись, встретился глазами с магом. Тот взглянул на бывшего гвардейца с укором, а затем метнулся к выходу из камеры. Вирсер и огат последовали за ним.
Дальше все происходило с молниеносной быстротой. Несколько стражников, встретившихся по пути упали, получив по одному-два точных коротких удара мага, который ни на секунду не прервал движения. Через минуту все трое выскочили к лестнице и взлетели на первый этаж. Вирсер и огат рванули было к дверям на улицу, но маг мягким кошачьим бегом взлетел на второй этаж. Огат метнулся следом – понятия о долге чести у огатов были весьма высоки, и он слишком хорошо помнил четыре копейных наконечника, нацеленных ему в грудь. Вирсер собрался было убежать, но, вовремя заметил трех стражников, идущих с улицы. Все же, под защитой двух громил находиться приятнее, чем пытаться проскочить между шестью копьями…
Маг уже закончил свой подъем и бежал сейчас в направлении двух стражников, охранявших дверь с надписью «Арсенал». Те поначалу растерялись, не ожидая появления незнакомца, но, затем спохватились и бросились навстречу. Один из них был огатом, вооруженным копьями, другой – человеком, несшим длинный меч и щит.
Колдун сменил направление бега на окружность, в центре которой находились стражники. Этот маневр сбил их с толку. Человек, замахнувшись мечом, бросился на мага, а огат резко остановился и попытался пойти волшебнику наперерез, потеряв целую секунду.
Этой секунды волшебнику хватило, чтобы, поднырнув под удар мечника, вывести его руку перед собой и, повернувшись, коротким дуговым ударом локтя в лицо опрокинуть навзничь наклонившегося вперед стражника. Лицо последнего превратилось в кровавую маску, а огат, слегка ошеломленный такой атакой замер еще на одну секунду.
За это время до него дошло, что стоящий перед ним маг намного сильнее его самого, что, в свою очередь свидетельствовало о необходимости вызова подкрепления. Он набрал воздуха в грудь, потеряв еще одну секунду и тут же получил короткий удар снизу в область чуть выше живота – солнечное сплетение у всех человекоподобных рас было расположено одинаково. Захлебнувшись собственным криком, огат упал на колени, чтобы получить короткий тычок локтем в затылок – не убивающий, но лишающий сознания.
Маг в черном подбежал к дверям арсенала и толкнул их, однако, те оказались заперты. Он подбежал к лежащим стражникам, однако, на них ключей не оказалось. Волшебник бессильно оглянулся по сторонам и вдруг заметил вирсера, склонившегося над замком. Через полминуты тот объявил: «Готово! Милости прошу!»
Маг благодарно кивнул головой и скользнул к открытой двери. Огат и вирсер последовали за ним.
Оружия в арсенале Ошданской тюрьмы было полно. Однако, качество его оставляло желать очень много лучшего. Маг сразу рванулся к стойке, на которой стоял странного вида посох. При виде этого посоха глаза мага сверкнули, и казалось, что вырвавшаяся из них на миг Сила готова одним ударом снести не только тюрьму, но и весь Ошдан. Огату показалось, что посох сам прыгнул в руки волшебнику, а вирсер явственно увидел, как оголовок посоха, выполненный в стиле крыльев орла, сходящихся наверху, при этом вспыхнул на миг голубоватым свечением. Впрочем, скорее всего, конечно, эти видения были всего лишь игрой воображения, вызванной плохим и неравномерным освещением арсенала.
Огат после десятисекундного осматривания комнаты взял себе лук с колчаном стрел, меч и щит, а вирсер – изогнутый вперед кинжал с изогнутым вперед лезвием.
Беглецы вышли из арсенала, и тут посох волшебника полыхнул светом, отразившимся из окон. Казалось, что он рад свободе, как животное, которое выпустили на свободу после долгой перевозке в клетке.
О, что это был за посох! Он доставал магу до плеча, и одна восьмая его длины приходилась на оголовье. Сам посох был выполнен из прекрасного темного дерева в виде столба, вокруг которого обвилась змея. Один виток ее золотистого тела обвивал посох от низа до верха, а второй располагался прямо перед оголовьем в плоскости строго перпендикулярной прямой посоха. Голова змеи с раскрытой пастью располагалась прямо над этим витком, а ее неба распирались лапами орла. Глаза змеи сверкали изумрудно зеленым светом, а когти, казалось, вот-вот сдавят птицу, сидящую во рту. Однако, орел даже и не думал вырываться из пасти чудища. Казалось, что он хочет разорвать ее своими мощными лапами. Это был достойные друг друга соперники. Мощное тело птицы было поднято вверх и крылья воинственно смыкались концами над задранным клювом. В клюве был зажат цветок – любимец саогтов мираздо, росший в далеких северных горах. Когда эти прекрасные цветы, выбивающиеся из-под снега, привозили с Сауна, то юноши всех рас готовы были отдать все, чтобы купить их – а зачастую и отдавали, так как цены торговцы заламывали баснословные – ведь тепло такого цветка могло растопить даже самое неприступное, самое холодное женское сердце. Но, еще дороже ценились женщинами те мираздо, которые их поклонники собственноручно привозили с холодного Сауна. Ведь, дикий цветок, сорванный на вершине горы и бережно привезенный прямо в руки любимой всегда ближе к сердцу, чем выращенный в теплице и проданный холодными руками торговца. Ради таких цветов мужчины снаряжали корабли или, те, кто беднее, устраивались простыми матросами на суда. Поход за диким мираздо мог занять пару лет, но, зато в конце его еще ни один мужчина не получал отказа. Правда, мало кто из мужчин был способен ради своей любви рискнуть всем и рвануть на далекий северный Саун за каким-то там цветком. Существовали и более простые, хоть и менее эффективные способы добиться любви женщины. Казалось сперва, что орел хочет проглотить цветок, но лишь до второго взгляда. Орел ласково держал свое сокровище, крепко, но твердо – он не мог уронить его в пасть змеи. А меж лепестков цветка переливалась всеми цветами, искрилась, как весенний водопад жемчужина. И, казалось, что вся мудрость змеи, сила орла, нежность цветка предназначены только для того, чтобы сохранить вот этот свет, эту радость, этот смеющийся поток тепла. Казалось, солнечные лучи сейчас пробежались от хвоста змеи прямо до этого сгустка света наверху посоха, согревая чудовище, птицу и цветок по дороге добрым, ласковым светом.
Но, посох был оружием. Это становилось заметно, как только взгляд падал на заточенные до остроты бритвы перья на крыльях орла, на острие, которые они образовывали, сходясь над птичьей головой, на острый хвост змеи, который снизу посоха принимал форму наконечника пики. Посох мог очень много сказать о своем хозяине, о том, что хранилось в его душе, но прежде всего бросалось в глаза то, что хозяин был воином, боевым магом, способным не только гнить в подземельях башни, пытаясь постичь непостижимое, но и сражаться, разить наповал, убивать. Впрочем, в последнем вирсер с огатом уже успели убедиться за то недолгое время, которое они провели вместе.
Маг с секунду любовался посохом, как будто это был его друг, которого он не видел столетие, а затем повернулся к своим спутникам.
- Слышь, маг, нам бы бежать надо! Счаз они луки принесут и хана нам! – огат знал, о чем говорит – это он когда-то руководил здешней системой охраны.
- Да, господин колдун, огат прав – давайте тикать отсюда! Попробуем укрыться в таверне: там народу обычно полно! Хоть всадник спрячется с лискиндом – не найдут!
Конечно, всадника верхом на шестилапом лискинде можно было найти даже в
корчме Архорза – все-таки, наездники обычно оставляли животных у входа, однако, в общем, идея была весьма правильной. В «Кандалах» действительно можно было спрятаться и переждать непогоду.
Маг метнулся к лестнице, сбив на ходу двух невесть откуда взявшихся копейщиков-людей. Его роба уже мелькала в дверном проеме, когда его спутники только появились в дверях. На улице их уже ждали лучники-огаты.
По два лука у каждого, сосредоточенные и хмурые, они начали натягивать тетивы как только черно-золотая роба показалась из дверей тюрьмы. Когда Ги-Хвен и вирсер выскочили из здания, то первой мыслью обоих была мысль о поражении. Она была бы и второй, если бы не вновь и вновь удивляющий их маг.
Когда пальцы первого из шести огатов только отпустили тетиву, из резного посоха мага выскочил темное облако и, слившись в полете со стрелами, внезапно растворилось. Вместе с последними. Только белый снег оперения упал к ногам мага. Тот же даже не остановился. Остальные огаты от удивления отпустили тетивы. Посох мгновенно выпустил по облаку в сторону каждой стрелы, и брусчатка во дворе тюрьмы мгновенно украсилась белым пухом. А маг уже подходил к огатам…
Прежде чем Ги-Хвен и малыш-вирсер достигли позиции лучников, трое из них уже лежали без движения на земле, а четвертый совершал замысловатый кувырок, повинуясь движению одетой в черное с золотом руки. Двое оставшихся, доставшие было короткие мечи из ножен, уже измеряли шагами расстояние от своей бывшей позиции до ворот тюремного двора. Причем, делали это настолько быстро, что в другой ситуации их вполне могли бы записать в землеразведывательную бригаду при дворе Его Величества Императора. Ги-Хвен так и не понял, каким образом маг умудрился столкнуться в воротах с дезертирами, да причем так, что два здоровых гиганта разлетелись в разные стороны, словно дети.
В мгновение ока беглецы оказались в таверне, однако, затесаться среди посетителей не удалось: те толпой собрались около только что певшего саогта. Менестрель стоял, прижавшись спиной к стене, поставив рядом с собой войталду и держа в руках длинный узкий кинжал с резной рукоятью. Перед ним лежали трое окровавленных огатов, которые, видать, решили первыми наказать саогта за дерзкую балладу. Архорз стоял между певцом и толпой и пытался утихомирить передние ряды искателей справедливости. Впрочем, пока их воинственный пыл ограничивался громкими выкриками и оскорблениями в адрес «безголосого бездаря», «мать их так, скотских некромантов» и «вечных жмотов, воров и нахлебников свойдов». Вбежавших бывших заключенных тем не менее заметили сразу – наверное, из-за разношерстности компании.
- Рассудите нас, господин колдун! Вот, вы, должно быть, знакомы с некромантами не понаслышке! – голоса потянулись к магу, как плотоядные лианы к раненному зверю.
Маг молча двинулся к певцу. Толпа, замолкая, расступалась перед его посохом с
благоговением. В абсолютной уже тишине он подошел к саогту. Тот сжал кинжал, и на его лице проступило отчаяние.
- Ну, давай, чародей! Ударь меня молнией! Сожги огнем! Преврати в лед или каменную глыбу! Что ты стоишь? Испугался? – последние слова были произнесены больше с надеждой, чем с уверенностью.
Однако, волшебник не двигался. Он молча стоял перед менестрелем и сверлил того
немигающим взглядом. И это молчание не прервал ни маг, ни саогт. Еще один голос заставил обернуться и того, и другого, и всех, кто находился в корчме.
- Отец, что здесь происходит?
Среди расступающейся толпы шли к Архорзу две женщины – мать и дочь. Старшая
была женой Архорза – женщина человеческой расы, Скаронна. Она когда-то была красивой, и не одно мужское сердце разбилось двадцать лет назад из-за неблагосклонных взглядов ее карих глаз. Когда она предпочла толстенького лысоватого, но небедного свойда молодому менестрелю саогту и двум вельможам-людям, то последние обозвали ее продажной девкой, а певец уехал куда-то на край света, пообещав, что он не вернется больше в город, где всем, кто не является истинным человеком, не светит ничего, если у них нет денег. Все вместе сошлись во мнении, что Скаронна вышла замуж за деньги, а значит, и уважать ее нечего. Архорз даже не пытался кого-то разубеждать, да и Скаронна вскоре устала от бесполезных попыток. Все равно, никто не обращал внимания на то, что у Скаронны уже двадцать два года всегда стоял на подоконнике свежий букет цветов, что в свои сорок два года Скаронна выглядела самое большое лет на тридцать, что глаза Архорза при виде жены загорались все эти годы так, что, казалось, и все вокруг сейчас будет объято пожаром.
И не мог этот пожар исчезнуть просто так. Вся страсть, вся любовь, вся нежность, вся красота этой запретной любви свойда и человеческой женщины вылилась в их единственного ребенка – Лианну.
Недаром расступалась толпа, когда, подобно королеве, дочь корчмаря, даже не удосужившись взглянуть на восхищенные взгляды окружающих, плавной кошачьей походкой шла к отцу. Лианна всегда держала голову прямо, так, что, казалось, будто она воспитывалась при Императорским дворе, а не в семье торгаша-свойда. Ее волосы цвета соломы рассыпались золотистой волной по плечам и спине. Когда она грациозно наступала ножкой на пол, делая очередной шаг, то, казалось, капли солнечного света, потерявшиеся в ее локонах, стряхиваются на пол и разбиваются о землю за ее спиной. Ее серо-зеленые глаза смотрели на мир с непоколебимой уверенностью. В них можно было увидеть узкий стилет, спрятанный на всякий случай в корсет роскошного платья или тонкий нежный цветок мираздо, отгороженный крепостной стеной от назойливых мух. Лианна была небольшого роста – она едва доставала до плеча магу, но никто даже представить себя не мог выше ее. Ее лицо было прекрасным, но ценители придворной моды, привыкшие к томной загадочности на женских лицах, вряд ли бы уделили ей внимание при подборе фрейлин для особ королевской крови. Ее фигура же вряд ли могла бы оставить равнодушной хоть кого-нибудь. Даже из самых простых вещей она могла так подобрать себе одежду, что казалось, будто эти вещи были заказаны специально у лучших портных города. Она не ловила восхищенные взгляды мужчин и завистливый шепот женщин. Ей не нужны были доказательства ее Силы – Силы красоты, восхищения и страсти, которые эта красота вызывала во всех, кто оказывался волею судеб с ней рядом.
- Ничего особенного, Лианна. Менестрель спел песню, а многоуважаемой публике она не понравилась. Рассудить противоречие было поручено почтенному господину магу. Сейчас он вынесет свое решение и проблема будет улажена.
- С каких это пор маги решают судьбы людей в нашем городе? У нас что нет закона, судей? К какой стихии, кстати, принадлежите Вы, сударь? Я не вижу у Вас ни оберегов огня, ни колец земли, ни амулета воды, - Лианна обернулась к волшебнику и всмотрелась в его непроницаемые глаза внимательным взглядом.
В этот момент в дверях таверны раздался голос командира патруля городской
стражи.
- Вот они! Господин корчмарь, эти трое только что сбежали из тюрьмы! Огат является предателем, изменившим Его Императорскому Величеству, вирсер – вор, покусившийся на собственность господина Императорского казначея, а маг – представитель запрещенной Школы Смерти – некромант. Взять их!
Саогт нутром почуял, как слова стражника начали оседать в мозгах оцепеневшей
толпы, и он услышал, как растет в душах людей и нелюдей желание рвать, топтать, убивать. А еще ему показалось, будто погасли на миг глаза орла на посохе некроманта, а затем снова вспыхнули тем огнем, которым пылают отчаявшиеся зрачки самоубийцы, взобравшегося на перила моста. Маг вдруг плавным неуловимо-быстрым движением приблизился к красавице Лианне, повернул ее спиной к себе и приставил к ее горлу отточенное до остроты бритвы крыло птицы, венчающее посох.
- Все назад! – заговорил он хриплым густым баритоном – Назад, или я перережу ей глотку! Назад, я сказал!
- Отпусти ее, маг, тебе не совладать с нами!
- Еще раз повторяю, я зарежу ее, как куропатку, если хоть кто-нибудь из вас дернется в мою сторону. Мне нечего терять. Вам тоже?
Толпа, вооружившаяся было для творения праведного суда, вдруг остановилась в
нерешительности. Никто из стоящих здесь не решился бы сделать хоть что-нибудь, что могло принести боль Лианне. Даже эти прогнившие от жажды крови сердца не простили бы потом себе смерть этой женщины. Даже это пропахшее алкоголем и потом стадо не могло растоптать стоящую перед ними воистину неземную красоту.
- Ты – трус. Ни один воин не станет прикрываться женщиной, пытаясь избежать боя. Ты не мужчина. Настоящий мужчина не посмеет угрожать смертью женщине. Ты даже не маг, потому что твое умение противно самой природе. Ты просто жалкий кусок мяса, возомнивший себя совершенным творением человечества!
Каждое слово падало с языка Лианны прямо в души всех, кто стоял вокруг,
подобно ледяным сосулькам. Эти слова припечатывали, размазывали по земле, уничтожали. Однако, ни одна черточка лица некроманта не изменилась после этих слов. Только менестрелю Лейстоку показалось, что чуть поникли крылья орла на посохе и тонкие лепестки мираздо как будто чуть привяли. Впрочем, скорее всего причиной такого видения было внезапное кратковременное исчезновение солнца за тучами и изменение освещенности корчмы.
- Ги-Хвен, высади окно за твоей спиной. Вирсер, держи нож наготове. Уходим!
- Сударь! Господин маг, отпустите мою девочку, прошу Вас! – толстый Архорз умоляюще сложил руки перед грудью.
- Не унижайся, отец! Эта мразь не стоит твоих слов.
- Я отпущу эту девчонку сразу, как только доберусь до безопасного места. Мне тоже не нужен балласт.
- Тогда, сударь, я пойду с Вами. Я не оставлю дочь одну!
- Я пригляжу за ним, господин маг, - Лейсток неожиданно встал за спиной корчмаря, - без Вас меня бы тут все равно растерзали.
Под ненавидяще-трусливые взгляды обывателей, сопровождаемая плачем
Скаронны, разношерстная компания из человека, вирсера, саогта, огата, свойда и девушки-полукровки выбралась через окно во двор корчмы. Как будто ожидая беглецов, в стойлах под навесом стояли несколько оседланных лискиндов. Прежде чем толпа обогнула корчму, шестилапые животные уже несли седоков к выходу из города.
Солдаты на выходе выпустили компанию, даже не попытавшись остановить. Конечно, нарушать закон было нехорошо, однако, оставлять в городе разъяренного некроманта не хотел никто. Да и песенник-скандалист куда лучше смотрелся за воротами города, чем в его пределах. Поэтому, покричав вслед для успокоения собственной коллективной совести, горожане отпустили беглецов и вздохнули спокойно: и без Лианны в Ошдане было достаточно женщин, и без Архорза можно было славно выпить и закусить, и без остальных в городе было достаточно преступников.
А беглецы мчались во весь опор подальше от столь холодно принявшего их города. Лискинды несли седоков без устали и промедления. Дорога шла в направлении портового города Арт-Оган. Остаток дня компания провела в седлах. Ночной костер был разложен в лесу. Вахту договорились нести по очереди. Первым вызвался некромант. Спорить не хотелось никому – огат, вирсер и саогт устали за день, им очень сильно хотелось спать. Маг прислонился спиной к дереву и, казалось, уснул.
- Хорош сторож! – пробурчал саогт, - разбудите его, а то нас перебьют – глазом моргнуть не успеем тут.
- Последний, кто пытался его разбудить в таком положении, наверное, до сих пор еще не очухался. Он не спит, певец. И прекрасно тебя слышит, - вирсер заинтересованно глядел на человека в черной робе.
- Да? Что ж, вы его знаете больше моего…
- Да уж, на целых пятнадцать минут!
- Раз уж мы тут сошлись, то, может, познакомимся, господа? Да, в ваших лицах я вижу избыток энтузиазма! Ладно, начну первым.
Меня зовут Лейсток. Я менестрель по профессии, саогт по рождению, нахал по
призванию. Меня гонят из одного города за другим за дерзкие песни. Однако, по мне лучше такая жизнь, чем пение чего-либо противного своей природе под указку кого бы то ни было. Я неплохо владею луком и кинжалом. Но, мое любимое оружие – войталда. Одна струна в умелых руках может причинить больше урона, чем даже самый длинный меч или самый меткий лук. А уж если струн – семь, как у моей войталды…
Лейсток улыбнулся и ласково погладил изогнутую деку инструмента. Его длинные пальцы пробежались по струнам, и те отозвались мелодично-красивым стоном. Казалось, что в руках саогта прекрасная страстная женщина, отозвавшаяся на ласку возлюбленного. Казалось, что вот, сейчас загорится в них пожар страсти – так разлилась нежность в глазах саогта, так пронзительно, долго и чисто запели струны. Он был влюблен в свою войталду, и она платила ему тем же. И даже далекому от искусства огату стало ясно, что не один выступал саогт в корчме. Один он не смог бы так зажечь толпу. В заведении Архорза пел дуэт – саогт и войталда.
«Нельзя быть в одном отряде и не знать ничего друг о друге. Меня зовут Ги-Хвен, я
огат. Когда-то я был капитаном гвардии Его Императорского Величества. Однако, та толстая скотина Сваргот, которого вирсер прирезал в камере, обвинил меня в измене. Он служил начальником продовольственного склада и кормил моих людей тухлятиной. Я несколько раз предупредил его, но он не слушал. В конце концов, я не выдержал и доложил своему командиру. Тот был в связке с вором. Меня схватили и бросили в камеру за то, что мои люди, якобы, разграбили склад – Сварогту надо было списать пропавшие запасы еды, проданные им на рынке. Однако, он знал, что, вернувшись, я найду его. Поэтому пришел убить меня. И, если бы не маг с вирсером, сделал бы это. Огаты умеют платить долг чести! И, хоть я не люблю некромантов, но, этот спас мне жизнь. И, я отплачу долг», - саогт замолчал и откинулся на две руки. Двумя другими он взял меч и точило, подобранное в арсенале, и занялся приведением оружия в порядок. Сон сном, а оружие должно быть готово и ночью. Вдруг, нужно будет отбить лагерь от неожиданной атаки!
«Ладно, расскажу и я чего-нибудь о себе, - скрипнул голос вирсера из темноты, - Меня зовут Ай-Кон-Шук. Я вирсер, как вы уже поняли. В тюрьму попал за то, что не хотел воровать. Нет, я, конечно, не ангел, но, воровать у женщины друга – даже для меня слишком! Мой друг, он мне казался другом тогда, - это казначей Ошдана. Императорский казначей. Мои же собутыльники подрезали его кошелек, а меня последним видели с ним. Это тупое помешанное на своей мошне существо поверило легавым, и обвинило меня в краже! Кто же, еще, как не вирсер! А то, что, когда у его мясистой Айгорны мои подельнички вырвали сумочку из рук, и именно я заставил их ее вернуть – это он забыл! А мы бы смогли на содержимое этой сумочки гулять еще месяц! Да, и самой сумочки хватило бы на пару дней – в ней камешков было столько! Дружки за это подставили меня. Короче, нет в мире совершенства! Ведь вот, первый раз в жизни хочешь быть честным – и то не дают! Хорошо еще, что такие бойцы в тюрьме оказались. Не переношу я замкнутого пространства. Только комнаты в борделе, больше никакого! Маг, а ты чего молчишь? Особенный что ли? Ну-ка давай тоже сказку о своей жизни!»
Некромант не подавал признаков жизни. Казалось, он не замечает ничего и никого.
- Уснул ваш чудо-сторож! – едкий голосок Лианны звякнул стилетом.
- Нет, Лианна. Я не сплю. Хорошо. Меня зовут Гвидор. Я некромант, адепт школы
Повелителей Силы. Мое звание гихвончвархвон – воин, повелитель воинов. Моя специализация, как следует из звания – использование нежити, големов и других призванных существ. В нашей школе есть еще боевые маги, исследователи, подчинители, воины – берсерки, врачи. Нас зовут некромантами, но, это неправильно. Поднятие нежити – лишь одна из сторон нашего искусства. Просто, она – самая заметная из всех для других. Я провинился перед Советом, и меня отправили в Обитель Хейлургов за древним артефактом – амулетом Искры. Это такое задание, на которое отправляют людей, жизнь которых должна быть закончена. Ни один из отправленных еще не вернулся оттуда.»
- Разве не проще было вашему Совету казнить тебя? – огат отвлекся от оружия.
- Наше искусство запрещает убивать. Это прерогатива Высших существ. Мы убиваем только, когда необходимо пресечь существование в этом мире того, кто представляет опасность, а другого способа остановить его нет.
- Но, маг, ты же уложил столько народу в тюрьме! – глаза вирсера недоверчиво светились в темноте.
- Ни один из них не погиб. Потеря сознания, переломы, ранения – то, что можно обратить - но, не смерть. Убиты только Сварогт и огат, которому досталось от Ги-Хвена. От моей руки еще никто не умер. Если бы я не взял в заложницы Лианну, то в корчме пролилась бы кровь. Я бы не дал взять себя, даже если бы пришлось залить там пол этой жидкостью. Но, люди глупы, и необходимо было позаботиться о них, иначе, они убьют сами себя
Пусть даже ценой свободы этих двоих.
- Даже не надейся, что я оценю твое благородство, маг! Ты – трус, а твои слова – не более чем бестолковая попытка оправдать себя в собственных глазах и глазах твоих дружков! – голос красавицы был полон гнева.
- Сударыня, мне кажется, что он и не претендует на оценку своих действий Вами, - молодой голос Лейстока ехидно прошелестел над биваком, - люди глупы, и о них иногда надо заботиться, несмотря даже на их неприятие этой заботы.
Лианна метнула испепеляющий взгляд на саогта. Такой взгляд мог сжать в тисках
сердце любого мужчины, разорвать его на части, однако, сердце саогта было надежно защищено. Струны войталды гневно вскрикнули, как только пальцы менестреля коснулись их. Она была готова защищать своего возлюбленного от любой соперницы и от любого, кто посмел бы коснуться ее, войталды, территории – сердца саогта.
- Чем же вы провинились, господин волшебник? – Архорз попытался сесть поудобнее, чтобы чуть ослабить боль от веревок.
- Тебе-то зачем это, отец?
- Видишь ли, дочка, красивая история, рассказанная за стойкой бара увеличивает количество клиентов. Да и саогту новая тема для баллады. Я ж нутром чую, что история некроманта… Простите, Повелителя Силы гораздо интереснее поучительных, но, тем не менее вполне обычных историй господ вирсера, огата и саогта, да простят меня уважаемые собеседники.
- Вы хотите услышать мою историю, господин корчмарь? Что ж. Делать нечего, все равно, а спать вы не хотите. Ладно, прочитаю вам сказку на ночь, - маг криво усмехнулся.
Как я уже говорил, наша школа запрещает убивать без крайней необходимости.
При этом, средств для убийства в нашем арсенале – хоть отбавляй. Искушение огромно, однако, истинный смысл владения искусством смерти состоит не в том, чтобы убить, когда можно, а в том, чтобы не убить, когда хочется. Даже когда очень хочется. Даже, когда знаешь, что убьешь, и тебе ничего за это не будет. Это ответственность души перед самой собой. И здесь ни при чем общепризнанные ценности, милосердие или другие проявления ханжества. Это просто уважение к себе, поскольку только из него растет уважение к другим людям.
Есть и такие, кто преступает черту. У нас кара всегда следует неотступно. Совет видит нас всех и всегда и оценивает наши поступки с точки зрения Силы. Если твоя Сила была выше суммы Сил врагов, то ты не имеешь права на убийство. Нарушив этот закон, ты получаешь невыполнимое задание, какое получил и я.
Мы с другом ехали по Киоргу. Это небольшой городок на Сауне во владениях магии Огня. Мой друг был боевым магом, воином – повелителем гнева. Некромантов не любят нигде, и в Киорге тоже нас не любили. Вокруг нас собралась толпа. Они выкрикивали оскорбления, плевали под лапы наших лискиндов. Друг начал закипать. А затем, видя, что мы не сопротивляемся, кто-то поднял с земли камень. Мой спутник был горяч и вспыльчив. Да и я был моложе и несдержаннее, чем сейчас. Правильнее сказать, трусливее…
Мы увертывались от камней долго, но в конце концов, другу это надоело. Он мог легко уклониться от того булыжника, но не стал. Острый край рассек ему щеку. И тогда он бросил облако ядовитого тумана в сторону, откуда прилетел камень. В этот момент, из открытого окна вылетел арбалетный болт и пробил ему голову. Воин - повелитель гнева, он упал с лискинда под взорвавшийся вой толпы. Я до сих пор помню эти перекошенные жаждой мести неизвестно за что лица, эту пустую тупую злобу в глазах, эти непонятно откуда взявшиеся алебарды, копья, болты. И камни, море камней, летящее в меня. Мне стало страшно!
Я развернулся в сторону, где оседало на трупы черно-зеленое облако яда. Мои губы зашептали страшную мантру, руки вскинулись в магическом жесте. Я соскочил с лискинда. Я не соображал, что делаю.
Скелеты, поднятые силой магии не могут делать ничего, кроме, как убивать. Они рассыпаются в прах через несколько секунд или часов, в зависимости от силы некроманта, а все время своего существования они только убивают, калечат, рубят, крушат. Их можно остановить специальным заклинанием, но это уничтожит их.
В тот день я поднял целый взвод – тридцать пять скелетов. Никогда за свою жизнь я еще не создавал такой армии. Городишко утонул в крови. Гибли арбалетчики и кухарки, копейщики и старики, воры и дети. Скелеты не знали пощады, жалости, сострадания. Для нежити не было друзей и врагов – только цели, подлежащие уничтожению. Они рассыпались через пять минут после создания, но на площади вокруг меня не было слышно даже стонов. Только пар поднимался в холодном воздухе над еще не остывшими телами.
Совет принял решение о наказании: я мог справиться без смертей - был его вердикт. Однако, мне дали шанс. Если я совершу еще одно неоправданное убийство, то по моему следу направят отряд пресечения. Это группа из шести магов – по одному каждой специальности. Никто не может справиться с отрядом пресечения. Фактически, это будет означать мой конец.
Ну что, довольны историей? А теперь – спите, завтра тяжелый день.»
Все молчали. Даже Лианна прикусила свой язычок и смотрела в землю перед собой. Затем все молча улеглись спать. Им даже удалось заснуть. Всем за исключением Архорза, которому, видимо мешали веревки, режущие руки. Именно поэтому, наверное, он ворочался всю ночь, переворачиваясь с бока на бок.
На следующее утро беглецы поднялись чуть позже солнца и направились в сторону
Арт-Огана. Дорога была длинной, солнце висело над головами, согревая седоков своими теплыми лучами, по бокам дороги слегка шелестела трава, в которой вовсю стрекотали насекомые. Длинноволосый саогт снял со спины войталду и перебрал ее струны. Над лесом прозвенел ласковый аккорд. Ай-Кон-Шуку, ехавшему следом за Лейстоком, показалось, что где-то впереди прозвучал стон женщины, которую любимый мужчина будит ласковым поцелуем.
- Господа, какая прекрасная погода! Солнце светит столь ярко, тепло. Позвольте мне спеть вам песню. Песню о любви, песню о нежности, песню о прекрасном утре – таком, какое встретило нас сегодня.
- Валяй, саогт! – вирсер погладил холку лискинда.
- Давай, менестрель! – Ги-Хвен безразлично пожал плечами, - Хуже не будет.
- Извольте, господин Лейсток, - Архорз, привязанный к лискинду, сложил руки на голове животного. Казалось, что свойда ничуть не стесняло его положение пленника. А вот, его дочь, была явно зла.
- Очередная побасенка о разбитом сердце, да, певец? Ну что ж, полей слезы, расскажи, как тебе разбила сердце коварная и злая женщина, как ты потом страдал после этого! Вы, мужчины, только и умеете, что плакаться в жилетку!
- Развлекайтесь, господа. Я съезжу вперед. Посмотрю, что там творится, - Гвидор ударил лискинда пятками и поехал быстрее.
- Ага, маги, должно быть, не увлекаются серенадами. А женщинами, интересно, увлекаются? Или, от магии гораздо больше проку? – Лианна никак не хотела мириться с положением пленницы.
- Нет, красавица, просто, свежие раны нельзя бередить. И воин-повелитель воинов знает это, как никто другой. Эта песня слишком близка ему, и он боится это показать. Эта песня – о тех, кто не привык бояться, но испытывает страх. Говорят, что мужчина робеет, когда влюбляется. Так вот, эта песня – о влюбившемся мужчине, - Лейсток задумчиво перебрал струны.
Менестрель запел. Его пальцы касались струн войталды, и та пела с ним в унисон.
Казалось, что ничто в мире не может быть прекраснее и чище, чем эти слитые воедино звуки.
Ты права, всех сил моих не хватит,
Чтобы рядом удержать тебя.
Мы лишь только попусту потратим
Все, что копим бережно, любя.
Ты – звезда, что смотрит осторожно
В гладь морскую в тишине ночной,
Море страстью вдруг взбурлит тревожно,
Ты же в нем любуешься собой.
Лианна задумчиво облокотилась связанными руками на холку лискинда. Теперь веревки перестали ее смущать – она уже не обращала на них внимания. Ее задумчивая улыбка блуждала где-то далеко. Архорзу показалось даже, что она всматривается в дорогу впереди, будто надеясь что-то увидеть там. Но, свойд ехал чуть позади дочери, поэтому не мог как следует разглядеть направление ее взгляда. Скорее всего, конечно, корчмарь ошибался.
И, поверь, оно кипит от счастья,
Если лучик твой, пройдя сквозь тьму,
Несмотря на штормы и ненастья
Нежно прикасается к нему.
Но, хранить лишь отраженье в силах
Этой страсти бурная волна.
Видно, мощи не хватает в жилах,
Чтоб тебе насытиться сполна.
И волна бросается на небо,
Не способно остудить свой пыл.
Но, достать звезду в прыжке нелепом
И у моря не хватает сил.
Только, сказка – правды отраженье:
Сладкий миг, когда девятый вал
Вдруг звезды коснется, без сомненья
Будет, но, пока что, не настал.
После песни все какое-то время молчали. Саогт ждал ответа на свое выступление, Ай-Кон-Шук с мрачным видом теребил шерсть животного, на котором сидел. Лианна задумчиво смотрела вдаль, Архорз изучал весьма странное поведение дочери – такой он ее еще не видел. Только, твердолобый и ничего не понимающий в прекрасном Ги-Хвен лениво оглядывался по сторонам, с трудом, видимо, сдерживая зевки.
Вдруг, воздух рассек женский крик. Где-то неподалеку был кто-то, кому нужна была помощь.
Лейсток не спеша убрал войталду за спину, тряхнул волосами цвета древесной
коры и достал лук. Также не спеша он приладил стрелу к тетиве и ударил пятками в бока лискинда.
Ги-Хвен уже развернул животное и выхватывал на ходу меч с щитом. Только вирсер проявил рассудительность, не спеша доставать оружие. Вместо этого, он взял за поводья лискиндов Архорза и Лианны и, направился в сторону, откуда доносились вопли.
Бар-Нохан был опытным фехтовальщиком. По крайней мере, не было еще на Кифане никого, кто мог бы похвастаться тем, что схватился бы с Бар-Ноханом, и остался бы жив. В шестнадцать лет Бар-Нохан понял простую истину: для того, чтобы жить хорошо и не прикладывать для этого усилий, надо просто сделать так, чтобы другому жилось чуть хуже, чем этому другому живется сейчас. После того, как он на большой дороге в одиночку ограбил пару крестьянских телег, он окончательно уверовал в собственную неуязвимость. Однажды, Бар-Нохан напоролся на какого-то чересчур прыткого крестьянина, который вместо того, чтобы отдать все добром и бежать куда глаза глядят, достал топор из-за пояса. Но, Бар-Нохан был хорошим фехтовальщиком, и крестьянин остался лежать на земле с проломленным черепом и беспомощной обидой в глазах.
Бар-Нохану понравилось убивать. Даже не ради денег, а просто так – ради собственного удовольствия. Сначала, он боялся какого-то возмездия, но, потом вконец обнаглел и отпустил все тормоза.
Возможность легкой наживы за чужой счет притягивает слабаков и трусов, у которых не хватает сил встретить трудности в жизни лицом к лицу. Таким кажется, что если их будет много, то никто и ничто не сможет с ними справиться, а, значит, они будут неуязвимы и непобедимы. А использовать свою неуязвимость они могут только с одной целью – получение наживы. При этом неважно, сколько народу пострадает, отдав этим трупоедам свою кровь. Падальщики не платят – они забирают.
Бар-Нохан оброс бандой, в которой насчитывалось уже с полсотни голов. Занимались они, естественно, грабежом путников. Все, что удалось снять с трупов – а живых они уже давно не оставляли, собиралось в общий котел и делилось в соответствии с рангом и титулом.
Сейчас на лесной опушке стояла телега с сеном, в которую были запряжены два лискинда. На телеге стоял невысокий молодой зойд, сжимающий в руках косу. К его ногам прижалась полноватая зойдка, в глазах которой был только панический ужас. Видимо, именно она и кричала. Вокруг телеги стояли кругом десять падальщиков из банды Бар-Нохана.
Архорз, как человек опытный, сразу же восстановил в голове происшедшее. Крепкие приземистые зойды были прирожденными землепашцами. В их широких и мускулистых руках земля цвела сама и приносила столько плодов, что, казалось, невозможно и съесть. Однако, не только этим славились зойды. Не было на свете более сильных и стойких мужчин, чем мужчины зойдов. Не было равных им в любовных утехах, и, чего уж греха таить, никогда не отказывались зойды от возможности усладить страстный пыл красивой женщины.
Вот, и эти двое решили, видать, провести время вдвоем, возвращаясь после покоса, и свернули с дороги. Свернуть-то свернули, да забыли, что лучше уж дома ласками тешиться – куда спокойнее. А здесь – не получилось.
Но, не трус был юный зойд. И не жизнь – смерть дарить собиралась его коса. Он знал, что свалят его, затопчут вдесятером, но успеет он забрать с собой двух-трех, а может и пятерых подонков, что таращатся сейчас во все глаза на его милую. И бандиты знали. Затопчут, но своих потеряют. Двоих-троих оставят здесь, зато и дерзкого мальчишку уложат. А потом и с девчонкой порезвятся… Только, ведь кому-то для этого в траву упасть надо, чтобы не подняться больше. А кто решится головой-то рискнуть – она же своя, не чья-нибудь. Чтоб ее под удар подставить, смелость надо иметь. А смельчаки вдесятером на одного не нападают.
Но, видать, не хватило смелости у бандитов. Не было в тот миг с ними опытного фехтовальщика Бар-Нохана – некому было сражаться с зойдом. Поэтому, решили дело быстро кончить и достали луки. Но, не суждено было парню упасть, утыканному стрелами на траву. На поляне вдруг из ниоткуда появилась черная тень.
Первый трупоед уткнулся носом в траву, даже не успев понять, что произошло. Второй свалился после того, как скосил глаза в сторону заваливающегося подельника. Третий успел повернуть голову, четвертый – бросить лук, а пятый – даже наполовину вытянуть меч из ножен. Однако, ни одному из них это не помогло – все повалились в траву без сознания. Оставшиеся приняли верное решение – со всех ног бросились наутек в лес. Однако, как быстро они ни бежали, а уйти удалось не всем.
Лейсток спокойным и расчетливым движением поднял лук. Он уже видел стрелу, торчащей из затылка бандита, однако, в последний момент заметил мелькнувшую с краю черную тень и вспомнил, видать, слова мага об отношении к убийствам Повелителей Силы. Губы менестреля искривились в ухмылке, а в глазах появились огоньки. Через мгновение убегающий свойд закричал обиженно и громко – стрела вошла ему в то место, которое у всех человекоподобных рас соединяет ноги со спиной. Вслед за этим раздался звонкий хохот лучника. Сзади Лейстока послышалось довольное хмыканье корчмаря. Бежать со стрелой в таком неприличном месте, видимо, было делом затруднительным, однако, чего не сделаешь ради спасения собственной жизни. Крича от обиды и боли, неудачник бросился в лес.
Ги-Хвен не был так искусен в стрельбе из лука, однако, увидев происшедшее, тоже решил показать свою доблесть. Будучи верхом, он легко догнал бегущего человека и одним прыжком оказался впереди того. Лискинд при этом остался сзади. Бандит с отчаянным криком замахнулся мечом, однако, огат опередил его. Своими четырьмя руками он схватил все конечности нападавшего и слегка (по меркам огатов) сжал их. На лице падальщика появилось настолько беспомощное выражение, что проезжавший мимо вирсер залился неприятным беззвучным смехом. А Ги-Хвен аккуратно, как ребенка, поднял разбойника, перевернул кверху ногами и от души отвесил ему пинок ногой в то же место, куда соратнику грабителя попала стрела Лейстока. Прихрамывая, бросив оружие и мешающий шлем, бандит скрылся в чаще.
Вирсеру чувство юмора тоже чуждо не было, да и желание убивать куда-то исчезло. Конечно, у мохнатого коротышки не было четырех рук, да и стрелять он не умел. Однако, в его больших глазах загоралась Сила. И уже какую-то мысль она бросила в остроумную голову Ай-Кон-Шука. Огат, убегавший от него, носил крепкие кожанные штаны. Эти штаны были стянуты ремнем, сделанным также из кожи, на которую наклепали металлических пластинок. Штаны, стянутые, видно с трупа другого огата, были немножко велики своему теперешнему владельцу, и держались на последнем только за счет ремня. Вот это-то и заметил внимательный взгляд мохнатого шутника. Когда лискинд почти поравнялся с убегавшим, вирсер вдруг прыгнул с кинжалом на спину огата. Естественно, четырехрукий гигант легко стряхнул коротышку Ай-Кон-Шука, и, увидев приближавшихся Ги-Хвена и Гвидора, повернулся и бросился бежать. Однако, пробежав всего лишь два шага, бандит запутался в штанах и растянулся в траве – острый, как бритва кинжал, зажатый в юрких пальцах вирсера располосовал ремень на штанах беглеца. Когда неудачник повернулся на спину, около него стояли, заливаясь от смеха трое шутников и зловещая тень, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении брюнетом в черно-золотой мантии.
Молодой зойд, почувствовав, что он не один, мог бы и присоединиться к преследованию, поучаствовать во всеобщем веселье, однако у него были более важные дела. Его подруга прижалась к его груди и плакала навзрыд. И уж конечно, теперь для него не было ничего важнее, чем эта испуганная женщина, которую он сейчас тщетно пытался успокоить. Его спасители даже не оглянулись на него. Привязав пленника к дереву, они двинулись обратно к дороге. Только связанный свойд, поравнявшись с телегой бросил ему через плечо: «Убирайтесь отсюда! Дома тешиться будете!». Да и сам зойд не против был такого решения. Как только его возлюбленная пришла в то состояние, когда ее можно было укрыть одеялом, лежащим на телеге, парень прыгнул на козлы и щелкнул кнутом над спинами запряженных в телегу лискиндов. Шестеро бандитов, лишь один из которых был в сознании – тот, что со штанами, спущенными до колен был привязан к дереву, остались на поляне для того, чтобы рассказать пришедшей через час банде Бар-Нохана о том, как они пытались ограбить парочку, занимающуюся любовью под сенью дикого леса.
А отряд Гвидора ехал по дороге, весело смеясь. В легкой улыбке мага светилась какая-то как будто гордость, Лейсток рассказывал байки, перебирая струны войталды, отчего та то томно постанывала, то игриво вскрикивала, грубый голос Ги-Хвена иногда вставлял замечания, от которых по щекам улыбающейся впервые за последние два дня Лианны пробегал легкий румянец, вирсер травил анекдоты про жадных свойдов, бестолковых огатов, похотливых зойдов, чересчур интеллигентных саогтов и, конечно, про вороватых и бесшабашных вирсеров. Только к вечеру все немного успокоились, и в голове Лейстока возник вопрос, который тут же был им озвучен.
- Господа, посмотрите, какое настроение у нас сегодня! Даже наша хмурая пленница – и та улыбалась пару минут назад. Да, не стесняйтесь, сударыня, у Вас ослепительная улыбка! А вам не кажется, что оно, настроение, с чем-то связано? Ну, например, с тем, что мы пощадили тех подонков? Интересно, а было бы оно таким, если бы мы их перебили?
- Думаю, Лейсток, что тогда ты бы не увидел этой улыбки. Скорее всего, наша красотка по прежнему изображала бы из себя тучу с градом, несмотря на солнце вокруг, - вирсер ехидно взглянул на женщину.
- А что, у меня плохо получается туча? – кокетливо осведомилась Лианна, смирившаяся уже, видно, с веревками на руках.
- Ну что Вы, барышня, Вы прекрасны в любом виде, однако, поверьте, солнечный свет улыбки смотрится на Вас куда лучше, чем черный отблеск тучи, - слова Лейстока были вполне обыкновенны в среде саогтов, но здесь звучали слишком напыщенно.
- А Вы, господин… как Вас там… Ах, господин Гвидор, Вам, должно быть больше нравятся посохи и огненные шары, нежели тучи или солнца? Должно быть, Вы ненавидите стихии, магии которых противостояли Вашей гильдии когда-то…
- Солнце способно испепелять, а может согревать. Вода может дать жизнь, а может затопить. Ненавидеть я разучился, поскольку ненависть – отражение страха, а любовь – отражение смелости, которой я не обладаю. Я не ненавижу и не люблю воду и солнце, сударыня, я мирюсь с вынужденными обстоятельствами и пытаюсь их подстроить под себя. Иногда солнце приходится привязывать к лискинду, чтобы оно не спалило все вокруг своим безмерно чистым светом или, перейдя в состояние тучи, не устроило наводнение в стакане воды. Господа, предлагаю устроить здесь привал. Тут недалеко деревня, однако там останавливаться не стоит – слишком легко нас будет найти. Разместимся здесь в лесу. Ай-Кон-Шук и Лейсток, оставайтесь стеречь пленников. Ги-Хвен, за мной – попробуем купить еды и мужской костюм для Лианны. Боюсь, что в платье ей слегка неудобно. Все, поехали!
Под сжигающие взгляды Лианны огат с волшебником двинулись вперед по дороге,
а вирсер с саогтом начали разбивать лагерь в двух десятках шагов от дороги.
Бар-Нохан до сих пор не встречал себе противников. Мало кто из встречавшихся ему до сих вообще оказывал сопротивление, а те немногие, которые все же доставали оружие, всегда оказывались затоптанными бандой Бар-Нохана. Поэтому сейчас глава банды испытывал чувство страха, удивления и радости одновременно. С одной стороны, кто-то сумел одолеть в одном бою часть его банды даже никого не убив – даже Бар-Нохан понимал, что это оскорбление. Такой противник вызывал в черствой, как камень, душе бандита уважение и страх. Но, с другой стороны, разбойнику наконец представлялся шанс сразиться с воином, а не с крестьянином. Такой оборот щекотал Бар-Нохану нервы и заставлял думать о схватке с нахалом с радостью.
Банда жаждала мести, считая, что всей кодлой они конечно справятся с наглецом, оскорбившим их честь – ведь в их-то глазах она существовала. К тому же с ними был Бар-Нохан, а, значит, ничего страшного для них не было. Ведь это был лучший боец всех времен и народов. По крайней мере, более сильных они не видели.
Одним словом, когда следопыты Бар-Нохана доложили, что обидчики разделились, причем, половина с заложниками осталась в лесу на привале, то вся банда была крайне довольна выпавшей возможностью отомстить за проявленное к ней, банде, неуважение.
Уставшие с дороги путники уснули, едва прикоснувшись к земле. Над поляной сгущались тучи, и перспектива оставаться часовым не радовала ни саогта ни вирсера. Как ни странно, Ай-Кон-Шук все же проиграл жеребьевку, несмотря на большой опыт в подобных делах, и вынужден был слушать храп Лейстока. Бывший воришка заметил шевеление в кустах и хотел поднять тревогу, но не успел.
Бандиты были слишком стремительны и быстры. Ай-Ко-Шук понял, завидев приближающие из леса тени, что не успеет даже закричать, и шмыгнул в кусты, доставая из-за пояса кинжал. Он уповал на то, что бандиты не перебьют всех сразу, а решат сначала поглумиться над беззащитными, что даст время для возвращения магу и огату.
Ай-Кон-Шук хорошо знал нравы подобного отродья, и в этот раз его не подвела интуиция. Саогта бандиты обезоружили и привязали вместе с пленниками к дереву на краю поляны. А затем стали ждать подхода Гвидора и Ги-Хвена.
Вирсер потихоньку подкрался сзади к привязанному саогту и перерезал веревки со словами: «Только не подавай виду». Саогт даже мускулом не дрогнул, а только жег молча ненавидящим взглядом лицо главаря. А тем временем, к лагерю подъехали Гвидор с Ги-Хвеном.
- А-а-а! К нам гости! – Бар-Нохан, помахивая саблей, подошел к пленным, глядя на двух мужчин, у шей которых сейчас находились клинки большей части банды, - Хотите присоединиться ко всеобщему веселью? Что ж, я дам тебе, маг, шанс встретиться со мной в честном бою. Ты ведь хорошо бьешься? Только, без магии – за этим мои парни проследят. Но, сначала, я разберусь с твоими дружками. И начну вот с этого толстяка!
- Может быть, сначала покажешь, какой ты мужчина? Твоя сабля против моего посоха, а, бандит? Обещаю драться без магии. Не бойся, это будет честный поединок.
Бар-Нохан почувствовал такую силу в тихом вроде бы голосе неизвестного в черно-золотой робе, что даже слегка оторопел. Он понял, что просто так не совладает с этим человеком, однако, отступать было поздно. Теперь его трусость не простили бы даже его подчиненные. Ведь право на испуг шакалы всегда оставляют себе. Если же среди них оказывается вожак, то он может быть либо по их понятиям смелым либо мертвым. Оставалось Бар-Нохану одно – сделать так, чтобы что-то ослепило воина, не дало драться в полную силу, выбило из колеи. И тогда от страха главарь банды совершил свою последнюю ошибку.
- Ты хочешь, чтобы я показал, какой я мужчина? Хорошо. Так и сделаем! А вот эта куколка поможет мне! Правда, малышка? – грубые пальцы бандита рванули в разные стороны воротник платья Лианны, раздался треск, и ткань обнажила наготу женского тела – прекраснейшего из всех, виденных когда-либо кем-то из присутствовавших здесь.
- Убери руки, мразь! – к Лианне никогда и никто не прикасался так грубо, и сейчас она забыла от испуга о своем положении пленницы. Вместо того, чтобы хоть как-то увернуться от бандита, она просто плюнула ему в лицо.
- Ах ты… - Бар-Нохан задохнулся от возмущения и со всей силы пнул девушку в живот. Это действие было последней каплей. В почерневшем от туч небе над поляной сверкнула молния, разорвав ночное небо на два рваных куска и что-то оглушительно грохнуло. От резкой перемены освещения создалось впечатление, будто глаза орла на посохе полыхнули ярким, как звезда огнем, а зубы в пасти змеи как будто еще больше оскалились. Даже по лепесткам нежного мираздо перелился красный всполох от кончика к середке. И только жемчужина в птичьем клюве, казалось, слегка поблекла на мгновение и сжалась от страха. Крупные капли дождя хлынули из облаков подобно водопаду, в мгновение ока вымочив всех на поляне.
Маг легким движением убрал от себя клинок стоящего рядом бандита и ударом посоха сбоку по колену бросил разбойника на землю. В следующий миг он уже стремительно и неотразимо скользил по земле к Бар-Нохану, отбрасывая с дороги зазевавшихся головорезов.
В этот же момент Ги-Хвен, который, казалось, только и ждал сигнала, схватил запястья четырех вооруженных рук рядом с собой и потянул их вверх. Все четыре руки оказались человеческими, а их хозяева были значительно ниже огата. Поэтому, в следующую секунду они превратились в некое подобие мельницы, которая образовала вокруг огромного огата кричащий и машущий конечностями, разбрасывающий всех клубок.
Один из бандитов вскинул лук, повернувшись спиной к пленнику и упал мешком – Лейсток вытащил из-за спины поданный вирсером кинжал и проткнул лучнику шею. Маленький вирсер к тому моменту выбежал из кустов с пронзительным воплем и сзади бросился на шею разбойнику, снявшему с плеча самострел. Маленький ножик, который Ай-Кон-Шук всегда держал в сапоге, вонзился в шею стрелка.
Бар-Нохан был опытным фехтовальщиком, поэтому он сразу определил, как будет атаковать человек в черном. По движениям противника Бар-Нохан понял, что маг будет бить сверху в шею своей алебардой и приготовился уйти от удара уклоном и ответным тычком в горло врага. Он даже успел пожалеть, что его противник так слаб и предсказуем. Однако, на большее главарю банды времени не хватило.
Маг атаковал тем ударом, который и предвидел разбойник, однако раз в десять быстрее. Опытный фехтовальщик Бар-Нохан еще только поднимал руку, когда его голова уже летела в сторону, отсеченная острым, как бритва крылом хищной птицы на посохе Повелителя Силы.
А затем в небе вновь полыхнула молния, но уже без грома. Дождь, ливший с неба всего несколько мгновений вдруг начал стихать, молния сверкнула вдали еще пару раз и погасла, оставшиеся в живых разбойники расползались и разбегались в разные стороны после смерти главаря. А Гвидор так и стоял на колене в той позе, в которой закончился последний удар этой схватки. Казалось, что в нем остывает что-то, вдруг незаконно вырвавшееся наружу, что-то, что должно было храниться внутри или вообще давно пропасть. Сила, которая только что превратила его движения в череду вспышек молнии, разбросавших в стороны с полдюжины вооруженных головорезов, и одним ударом сразившая одного из сильнейших бойцов Кифана, теперь, казалось, сама испугалась содеянного.
Друзья Гвидора дождались, пока он обессилено усядется рядом с трупом главаря бандитов и подошли к магу. В небе вновь набирало силу и заполняло весь мир светом теплое яркое солнце. В воздухе пахло свежестью и мокрой травой. Казалось, будто только что с леса смыло дождем что-то ненужное, грязное, что-то, что мешало лесу расти, цвести и радоваться.
- А ловко ты его, колдун, - хмыкнул Ги-Хвен, - мне б так научиться! И моим гвардейцам. Тогда б не смог никто меня обвинить в воровстве!
- Да, господин волшебник, не видал я еще такой прыти никогда. Много славных драчунов видал, но чтоб волшебник так смог! – вирсер от удивления цокнул языком.
- Господин волшебник, что-то не так? – казалось, что только Архорз заметил, что состояние мага далеко от радости.
- Я совершил убийство… - казалось, мага сейчас больше ничего не занимало.
- Ну и что, господин чародей? И я тоже, и Ай-Кон-Шук с Ги-Хвеном. Нам всем пришлось пролить здесь чужую кровь. И потом, Вы же убили не жреца святого, а бандита, какого свет не видел. Он, Вы полагаете, стал бы думать, прежде чем Вашей милости кровь пустить? Я понимаю, Ваши Старшие или как вы их там у себя называете, могут Вас наказать, но, неужели, они не понимают того, что здесь только что произошло? – Лейсток ударил по струнам войталды и та отозвалась праведным гневом.
- Видите ли, менестрель, моя Сила была выше его. Намного выше. Я мог сбить его с ног, лишить сознания, но, не убивать. Не мне и не вам судить, достоин он смерти или нет. И оценивать его действия – не наша привилегия. Наше мнение столь же справедливо, как и его, потому что мы с Вами ничем не лучше. Или, Вы ни разу не убивали? Мы можем предложить ему свою точку зрения и доказать ее стрелой пониже спины, но ни в коем случае, мы не должны навязывать ее, заставлять другого принять ее, наказывать или миловать. Если его смерть стала бы необходимой, то он бы сам бросился грудью на меч или попал бы под падающее дерево. На худой конец, он мог бы просто умереть от болезни. Мы же не имеем права убивать. Убийство, ненависть, злость – проявления трусости! – над поляной протянулась короткая пауза.
- Хорошо, некромант, а победить этот твой Отряд Пресечения можно? Они ведь тоже люди, тоже, стало быть, смертные.
- Теоретически, конечно можно. Если бы это произошло, то мой поступок был бы признан совершенным не во зло. Тогда он остался бы лишь на моей совести. И только я носил бы его тяжесть, как ношу тяжесть бойни на Сауне. Ходят даже легенды, что один из бывших, ныне уже умерших, глав школы в прошлом одолел один такой отряд. А потом возглавил школу, принеся много нового в нее. Многое, что позволило сохранить впоследствии не одну тысячу человеческих жизней во время Великой войны. Однако, даже неизвестно, правда ли это. И уж тем более, мне не справиться с Шестью.
- Почему, маг? – из-под дерева проскрипел голос вирсера.
- Их больше, они сильны…
- А эти были слабы? Или их было меньше? – свойд чуть заметно ухмыльнулся.
- Но, есть разница. Этих бы я и один мог… А там шесть таких, как я!
- Гвидор, но ведь и нас четверо! – огат выдвинул мечи из ножен и с силой и грохотом вогнал их обратно.
- Даже не думайте! Они вас в порошок сотрут! Вы не представляете себе, что такое их Сила!
- А что такое Сила, маг? – спросил Лейсток, хитро прищурившись.
- Наши учителя говорят, что Сила – способ достижения своих целей, средство, которое использует разумное существо. У каждого он свой. Например, у магов Огня Сила выражается в пламени. У воина Сила выражается в умении владеть оружием. У менестреля – в умении слагать песни и петь их. Как правильно сказал Лейсток, достаточно иногда нескольких струн, чтобы победить армию. Однако, эти способы не используют всей Силы.
Человек умеет что-то хорошо делать, и ему кажется, что это просто так. А на самом деле он к этому делу прикладывает свою Силу. Только, большая часть этой Силы рассеивается в воздухе и не используется, потому что человек не ловит ее. Но, даже меньшей части воину хватает на то, чтобы разбросать в разные стороны десяток врагов, женщине – чтобы вскружить головы всем окружающим мужчинам или торговцу – чтобы построить самую лучшую таверну в городе.
В нашей школе учат ловить и использовать чистую Силу практически без потерь. Именно поэтому в Великой войне маги победить не смогли. Их удары просто разбивались о нашу защиту. Но, они и у нас нашли слабое место – мы не могли позволить другим умереть по нашей вине.
Ладно, господа, хватить разглагольствовать впустую. Даже, если мне предстоит умереть через пару дней, это еще не значит, что нужно сидеть тут и ждать. Вам нужно добраться до Арт-Огана, чтобы сесть на корабль и плыть куда глаза глядят, пока вас не нашли. А господин Архорз и Лианна… Думаю, что мы и так причинили им много боли. Вы можете поехать с нами, но уже не как пленники. Лейсток, развяжите их. Вот здесь, одежда для Лианны. К сожалению, мужская. Другого предложить не смогу.
После того, как саогт развязал девушку, она села на лискинда и повернулась к отцу.
- Папа, я думаю, что нам стоит ехать домой. Я не хочу ехать в обществе тех, кто связал меня и вез, словно какую-нибудь наложницу, через пол-Кифана!
Архорз словно бы нехотя взобрался на спину своему животному, повозился чуть-чуть и, как будто сомневаясь, сказал: «Ну да. Ты права. Нас же отпустили. Кроме того, путь домой вполне безопасен – ведь этот головорез убит нашими бессовестными пленителями, а других на Кифане нет. Поехали, дочка!» - после этих слов он повернул лискинда в сторону Ошдана, однако, его остановил голос девушки: «Подожди!»
Красавица помрачнела, задумалась. Мужчины прекрасно слышали весь разговор, однако ни коим образом не показывали даже своей заинтересованности в нем. Гвидор и Ги-Хвен паковали разложенные было для привала вещи, вирсер затаптывал костер, менестрель присел около какого-то цветка и наслаждался его ароматом с совершенно не свойственным для мужчины восхищением. Для саогтов это было вполне нормально – их души были скорее подобны жгучей искрящейся песне нежели холодному стальному клинку.
- Колдун, мы поедем вместе с вами до Арт-Огана.
- Зачем, Лианна? Мы поедем быстро. А вы с отцом устанете. Вы хотели ехать домой – так езжайте.
- Мы потом поедем из Арт-Огана с каким-нибудь караваном.
- Вы знаете, барышня, - Лейсток уже сидел верхом, - мы же злобные бандиты и похитители. А вдруг мы чего-нибудь с Вами сделаем по дороге? Неужели Вам не страшно? Мы же Вас похитили и, о ужас, связали!
- Заткнись, Лейсток, - вирсер прыгнул на спину лискинду, - пусть решает маг. Он у нас пока глава отряда: если бы не он, я бы висел в петле, Ги-Хвен лежал бы на тюремном кладбище, а кусочки твоего тела – в городской помойке.
- В седла, господа. Лианна, я не вижу необходимости держать рядом с собой человека, который меня боится и ненавидит в ситуации, в которой я и сам каждую минуту жду засады. Именно поэтому я против того, чтобы Вы с отцом ехали с нами. Езжайте в деревню, до нее ехать недолго. А оттуда уже как-нибудь и домой доберетесь, - Гвидор ткнул пятками лискинда в бока и четверка воинов поехала в Арт-Оган.
- Лианна, поехали скорее! Скоро стемнеет уже! И так придется в лесу сегодня ночевать!
Последний аргумент явно перевесил в борьбе страха и гордости. Лицо Лианны исказилось от необходимости сделать то, что никогда ей делать не приходилось – просить. Она догнала Гвидора.
- Господин маг… Гвидор… Возьмите нас с собой. Я не хочу ехать домой с отцом! Ведь он не воин… Я… Я боюсь… - Гвидор остановился на мгновение, а потом указал рукой на место рядом со своим лискиндом. Глаза девушки сверкнули, щеки зарделись, а плечи упали вниз, как будто с них свалился огромный тяжелый камень. И даже уголки губ чуть-чуть вздернулись вверх на миг.
- Дочка, ты едешь домой? В конце концов, сколько можно ругаться? Давай скорее!
- Отец, мы едем с ними.
- Дочка, но, они же негодяи!
- Нет, все ошибаются, и они тоже ошиблись. Теперь они раскаялись и отпустили нас и даже готовы нас охранять. Поворачивайся скорее! Нам надо поторопиться!
- Ох, господи, я с ума с тобой сойду, Лианна! Ну какая же капризная дочь! – Архорз еще долго ворчал себе под нос недовольно. Вообще-то, ворчание свойственно старикам, особенно скрягам-свойдам, и в этот раз все поверили в сказку о старом ворчливом отце, кроме менестреля, который обменялся с корчмарем странным взглядом. Если бы кто видел это со стороны, то показалось бы ему, что свойд перебросил исподтишка саогту маленькую круглую искорку, от которой у Лейстока на лице блеснула короткая, как солнечный зайчик, улыбка.
- Колдун, а ты не обучишь меня своим уверткам, если будет время? – Ги-Хвен оказался очень впечатлен боевым искусством мага.
- Зачем тебе, воин? Ты и так неплох.
- Ну, с тобой не сравнить!
- Ладно, покажу как-нибудь на привале. Это несложно. Просто, надо прислушаться к себе. В этом кроется секрет любой Силы.
- Гвидор, а женщина может этому научиться? – Лианна с интересом прислушивалась к разговору.
- А зачем Вам это, Лианна? С Вашей красотой и обаянием Вы вполне можете найти себе в мужья настоящего воина.
- А если я хочу научиться сражаться? Биться на равных с мужчиной? Если я хочу помогать в бою тому мужчине, которого выберу себе в мужья?
- Знаете, прекрасная барышня, женщина может помогать мужу не только клинком, - тихо и загадочно голос Лейстока вступил в разговор мага и прекрасной дамы, - я позволю себе спеть еще одну песню.
С древних времен бились мужчины,
Жизни свои небесам даря.
И завсегда находились причины,
Чтоб на клинке блеснула заря.
Но, не всегда поединок ратный
Честных мужчин боевой удел
Чей-то поющий клинок булатный
В визге смолкал оперенных стрел.
Гибли безвестно в бою неравном
Братья, отцы, сыновья, мужья
И до могилы был дом отравлен,
Женскую горечь в себе храня.
Кто-то стонал от судьбы жестокой,
Тяжкую долю устав ругать.
Но, были и те, кто слепому року
Любимого жизнь не хотели отдать.
Слабые падали в грязь, рыдая
И умоляя позволить жить.
Только, шакал не уходит, зная,
Что во второй раз нельзя добить.
Сильные рядом с мечом вставали,
Чтоб их пронзили одним копьем,
Смерти, как дань, себя отдавали,
Только б всегда быть с милым вдвоем.
Но были такие, кто жить с любимым
И в этом мире еще не устал.
Родное они воспевали имя,
Чтоб их мужчина в бою не пал.
И кровь закипала в горячих жилах,
Клинок превращался в поющий свет,
И враг победить был уже не в силах,
Казалось герою, что смерти нет.
Песня летела, даруя счастье
В сердце любимом горя огнем,
И таяли снегом вокруг ненастья,
И ночь становилась прекрасным днем.
- Я слышал об этом старинном обычае Боевой песни. Эту песню в древности пели женщины, когда их мужчины шли в бой. Только, петь ее могла лишь жена или подруга, а не сестра или мать. Считалось, что только страсть женщины способна была разбудить в мужчине пыл, необходимый для победы, - тихо проговорил Архорз.
- А у нас, - возразил саогт, - любая женщина может спеть мужчине, и это зажигает его сердце, делает клинок быстрее, а стрелы точнее. Главное – не то, кто поет, а то, как! Ведь песня должна разбудить в мужчине умение сражаться так, как не умеет никто другой. Если не умеет женщина петь, так лучше бы вообще не пела!
- Может быть и так… У зойдов, кстати, принят обычай хорового женского пения для мужчины перед боем и во время его. Хотя, зойды и мирный народ, но и их обычаям не чужда война. А вот, у людей и свойдов принято, чтобы пела именно та, которая приходится мужчине женой. Или в будущем должна стать.
- А я вообще не понимаю ваших рассуждений, - низкий бас Ги-Хвена врезался в тихий разговор, - Как песенка может кого-то зажечь. А вот, если женщины идут в бой сзади мужчин и бьют в боевые барабаны какой-нибудь воинственный марш – вот тогда в руки сила наливается, копья не ломаются и ран можно пережить великое множество.
Архорз и Лианна ухмыльнулись, Гвидор усмехнулся, а саогт обнажил зубы в прекрасной белозубой улыбке. Ай-Кон-Шук залился своим неприятным смехом, подъехал к огату и похлопал его по бедру (ведь не его же вина, что до плеча он не доставал): «Ха, гвардеец, все-таки и огат может любить музыку! Даже, если ее играют на барабанах!»
Огат осклабился и легонько хлопнул малыша по спине, от чего тот врезался в холку лискинда носом, после чего оба снова залились хохотом: вирсер – неприятным и тихим, а огат – громко сотрясая воздух звуком, похожим на камнепад.
На Отряд пресечения путники напоролись, когда до Арт-Огана оставалось не больше суток пути. Это случилось посреди белого дня на большой поляне в лесу. Шестеро стояли на дороге спокойно и непринужденно. В их лицах не было ни злобы, ни сожаления – только неприязнь от необходимости выполнить что-то, что им совсем не нравится. Шесть человек в разноцветных одеяниях и с разными посохами. Все они были по возрасту примерно одинаковы с магом, все были высоки и статны. В их спокойных позах читалось спокойствие змеи или вершины скалы, готовой сорваться лавиной.
Увидев их, маг спрыгнул с коня.
- Пусть твои друзья едут, Гвидор. Они не нужны.
- Я никуда не еду, господа! – Ги-Хвен выхватил мечи из ножен, - Гвидор спас мою шкуру столько раз, что я бы был последним негодяем, если бы предал его сейчас.
- Что ж, я бы тоже, думаю, погиб, если бы не этот волшебник. Да и потом, барду лучше умереть молодым – тогда его имя останется в веках, - Лейсток спокойно вынул стрелу из колчана у седла и положил на тетиву.
- А я, пожалуй, лучше смоюсь. Нечего мне тут погибать! Молод я еще, - вирсер повернул лискинда и рванул в сторону. Но, отъехав так, чтобы его не было видно, он отцепил от седла самострел, захваченный в прошлой схватке, и бесшумно скользнул в кусты. Через несколько мгновений его глаза уже искали первую мишень для стрелы.
- Толку от старого свойда и женщины в драке не будет, - Архорз двинулся к дочери, словно стремясь закрыть ее собой.
Гвидор в изумлении смотрел на товарищей.
- Уходите, у вас нет шансов! Вы ничего не понимаете!
- Итак, Гвидор, твои друзья умрут с тобой или уедут, как благоразумный вирсер?
Ответом вопрошающему было молчание.
- Ну что ж, как знаете. Гвидор, ты убил человека после наложения на тебя Поиска. За это полагается смерть, как пресечение твоих действий, так как они стали опасны ввиду полученных тобой знаний. Что ты можешь сказать, чтобы получить прощение?
- Убитый мной не заслуживал смерти, потому что не мне решать его судьбу. Я действовал под властью эмоций, не будучи в состоянии контролировать свои поступки. Я раскаялся в содеянном и готов принять наказание так, как этого требует Правило. Если победа будет за мной, это будет значить, что я оправдан. Если я умру, значит я прощен.
- Какие эмоции влияли на твой поступок? Ответь, в них может быть твой шанс на жизнь. И шансы твоих друзей.
- Я отказываюсь отвечать на этот вопрос… – после некоторого молчания проговорил Гвидор, и гордое лицо Лианны вдруг как будто раскрылось. В лесу стихли птицы, ярко полыхнуло солнце, даже листья, казалось, прекратили шептаться между собой.
В этот миг вся гордость, независимость, надменность и напускная холодность вдруг исчезли из глаз девушки, и глаза эти превратились в две огромные хрустальные звезды, смотрящие на мир испуганным и даже детским взглядом. А потом в них появилось какое-то смятение, как будто девушка хотела на что-то решиться, а, может быть, что-то вспомнить. Как будто, она решала что-то очень и очень для нее важное.
- Тогда приговор окончательный, - заключил глава Шести, - Ты готов?
Воздух пропитался Силой. Спокойная и властная Сила шла от Отряда пресечения. Сила отчаявшегося загнанного в угол хищника била из глаз Гвидора. Сила огромной волны рвалась в руки Ги-Хвена к остриям его клинков. Сила зловеще шелестящего ночного леса пропитывала наконечник стрелы саогта. Невидимая Сила ядовитого паука скользила среди кустов, где скрывался вирсер.
Но было ясно, что не по плечу эта битва Гвидору. Слишком много врагов, слишком слабы друзья. Да, он продаст свою жизнь не за дешево, но, все равно, останется тут павшим без вести. Не сможет он оправдать себя в этой схватке.
И вдруг новый звук разрезал кипящий от Силы воздух над поляной. И всем вокруг стало ясно, кто сегодня станет победителем в этой неравной битве. В зелень леса вонзался, карабкаясь вверх по солнечным лучам, пробивая насквозь кроны деревьев, заливая место надвигавшейся схватки величием и светом, красотой и страстью, чистый и сильный, как горная река, женский голос: Лианна пела Гвидору Боевую песню…