«Ах, тот скажи любви конец, кто на три года вдаль уедет».
Не тут-то было. Объявился. И именно сегодня. А у нее – своя жизнь. Другие телефоны, лица, разговоры. Другое лицо в зеркале. Но ведь тот-то был. И, как оказалось, есть. Куда его теперь? Куда его – с его погружениями и всплытиями, огромными букетами на последние деньги и пьяным бредом по телефону? Когда говоришь «отстань», а через полчаса он – вот он, здесь, суши его, промокшего под дождем, потерявшего ключи, забывшего о том, что ему на следующий день – в дорогу, ни вещей, ни билета?
Опять откуда-то приехал и куда-то едет. Тридцать шесть часов, десять из которых он уже убил, не решаясь позвонить. Да, конечно, она придет. Дай только час на сборы (надо было хоть ногти почистить). Сколько раз она говорила себе: вот пусть только позвонит. И он звонил, и через час – опять купание в глазах, и нет никого вокруг…
А вокруг никого и не было. Ну кто может быть вокруг – в этом переполненном кафе, где даже столик пришлось караулить и бежать к нему наперегонки? Ну вот и плюхнулись, и сцепились пальцами. Пусть стынет ирландский кофе, он совсем не пьянит. Но отчего ты тогда такая взвинченная? Да потому что опять ждешь, что он тебе скажет… А что он может сказать? «Поедем ко мне!» Опять? Да, конечно, поедем… Пятая зона, шестой микрорайон. Хрущевская кухня, такой же сортир. Но разве в сортире счастье? Счастье – оно в спальне. Обними меня… Ты видишь, как я соскучилась? Я тоже. А что ж ты… Да сам не знаю. Дурак, наверное…
Она привыкла к уюту. Бытовому и душевному. Но счастлива почему-то бывает не тогда, когда едет в своей маленькой красной машинке по гладкому шоссе на дачу к маме, где ее будут жалеть, опекать, любить, как только могут, и не тогда, когда валяется на гобеленовых подушках с любимой кошкой, дразня ее, свирепую и мягкую, самодельной игрушкой, сшитой из старого норкового воротника. Счастье захлестывает ее уже с момента, когда раздается этот идиотский телефонный звонок, и надо опрометью выскакивать из дома, чтобы не пропустить электричку, которая привезет ее все в ту же хрущевку, где не убрано, где тускло светит лампочка Ильича, потому что абажур сняли (вместе), чтобы вытряхнуть усопших мотыльков, да так и отвлеклись – повалились на софу со знакомым мерным скрипом… А мотыльки… ну что ж… не судьба…
Мало ли что у нас в жизни – не судьба… Но зато есть эта квартира за городом, и скрипучая софа, и он отдаст ей ключи (все равно потеряю, уж лучше ты храни, вернусь – не будет проблем попасть домой). И когда ей станет совсем невмоготу без этих воспоминаний, она приедет туда и, поражаясь собственному небывалому хозяйственному зуду, отмоет плафон и, чертыхаясь, водворит его на место, и найдет между тумбочкой и креслом тот самый носок – который он никак не мог отыскать наутро, так в одном и умчался на такси, в аэропорт, далее везде...