В начале июля перед олимпийскими играми одиннадцатилетний Егор вместе со своей тридцатипятилетней матерью оказался на курорте, в Юрмале. Туда они ехали поездом. Через Минск в Ригу, а там — на машине к морю. В поезде Егор ехал впервые. Тело его было исполнено новизны ощущений, а глаза — восторга. А рот был полон изысками междометий и реплик: «зэкински», «о, как», «японский бог» или «ух-ты, писать некому».
По приезду в Ригу Егор, сходя с поезда, оказался под колёсами на шпалах в обнимку с сумкой.
— Не ваш ли там барахтается? — громко спросила встречавшая их особа. — Гляньте, гляньте, он что, акробат или... рассеянный?
Мать обернулась. Егор улыбался. И тогда мать, сославшись на чудачества сына, рассмеялась. Егору тоже стало смешно. Ведь оказия на лицо. Платформа была не вровень с вагонной площадкой, а гораздо ниже. Цирковое пике уму было просто обеспеченно…
К полудню мать и сын приехали в пансионат. Их поселили в трёхэтажном корпусе, который стоял в сосновом бору. Разместившись в двухместном номере без удобств, мать и сын отправились обедать в курортный ресторан. Там их встретила официантка и подвела к круглому столу на шестерых. Мать и сын сели на предложенные им места рядышком друг с другом.
Вскоре к ним подсела молодая девушка. Девушка звонко поздоровалась с ними. И немного помедлив, она села в круг циферблата обеденного стола напротив Егора, как цифра двенадцать по отношению к шести. И тогда их взгляды соприкоснулись. Девушка перед собой увидела удивление и восторженность глаз одиннадцатилетнего мальчика. Улыбнувшись, она сделала вид, что смотрит сквозь него. Егор же наоборот, не моргая, смотрел только — на неё, непрерывно только — на неё, только — на неё и на неё…
Ей было 18-20 лет, чуть больше. Зрелая, яркая, как бутон, незнакомка распорядилась Егором ловко, как домохозяйка с ужином. Она опрокинула внутрь себя самой, словно в сосуд, камень его, Егоровой сути. Егор почувствовал своё лицо, залитое краской: накал, и ожёг. Его детское сознание испытало неожиданный выпляс мыслей и чувств. Кровь разошлась по всему составу его доверчивой плоти. Эрекция, как восклицательный знак, прокричала в нём — желанием. А он, не поняв и устыдившись своего нового, им самим ещё никогда неиспытанного переживания, выбежал вон…
Такой экспрессивностью поступка он обескуражил свою мать, но только не перепутавшую стол незнакомку. И когда Егор вернулся, то незнакомки уже не было. За столом сидела пожилая пара. Егор сел на своё место рядом с матерью. Мать, улыбаясь и с пониманием того, что произошло, прижала сына к себе. Она потрепала его голову и тихо, почти шёпотом произнесла ему на ухо:
— Кажется, ты взрослеешь раньше, чем твой старший брат. Ешь, а то остынет…
В корпусе пансионата Егор почти каждый вечер и каждое утро встречался с одним и тем же человеком. Они сталкивались с ним около кабинок общей душевой или в мужском туалете. Его звали: Лид Агнов. Он был очень речист: говорил красиво и много. А когда он брил своё лицо, то его профиль походил на императорский абрис с античных монет.
— Ну, что, влюбленный визирь, томишься и таишь? — Всегда при встрече говаривал он, — Не печалься. Победа всегда за нами. Воображай и действуй…
Первые две недели погода была отвратительной. Несмотря на сезон — пляжи пусты. Егор ходил по берегу и собирал цветные камушки. Камушки попадались разные, кроме янтаря. Морось и ветер его допекали. Чайки тоже. Они истерично кричали и дрались из-за дохлой рыбы, выброшенной на посеревшую позолоту песка.
Но вдруг переменчивая природа вернула похищенное ею до срока — филигранное лето. И теперь Егор с матерью, как и все остальные, могли засвидетельствовать, что: небесная течь прекратилась и солнце, облачённое в золото, вновь показало голову. И что местные жители усиленно принялись готовиться к празднику Лиго. Женщины плели кленовые венки, приводили в порядок свои национальные костюмы и стряпали «янов сыр» из творога. Мужчины же стали заготавливать большие груды хвороста, а некоторые из них спешили настроить музыкальные инструменты: кокле и смуйгасы…
В саму ночь празднования, несмотря на позднее время суток, небо было, хоть и лунным, но светлым, как днём. Оно, ненадтронутое зыбью звёзд, но освещенное черепом луны, всё-таки пребывало во свете сумрачного дня. Такую причуду природы обычно называют «белая ночь».
*
На улицах небольшого городка толпами кишела публика местных юрмалчан и отдыхающих зевак, приехавших к морю из других советских республик. Туристы и местные жители — под огромным куполом неба и различными вереницами троп — проникали сквозь бор, к морю на пляж… Там в многометровую мощь полыхали костры. Вокруг них собирались веселые подвыпившие люди. Стихийно они со-избирались в большие хороводы. А когда пламя смиряло свой рост, то самые смелые принимались прыгать через огонь. Некоторые из них умудрялись проходить сквозь него, как сквозь дремучие заросли, при этом не принося себе никакого вреда.
В этом маскараде плясок Егор вновь увидел ту саму незнакомку, которая в первый день их отдыха за завтраком одарила Егора неизведанным ему чувством пьянящего стыда и утробного желания быть с ней рядом.
Эта незнакомка была с мужчиной, которого он тоже узнал. Это был тот самый сосед по курортному общежитию Лид Агнов.
Агнов и незнакомка, устранившись от толпы, направлялись в сторону бора. Решение проследить за ними Егор принял молниеносно. Он лишь бросил своей матери:
— Я сейчас, быстро, в туалет…
Держа их на дистанции, Егор ловко и юрко последовал за ними.
Егора и идущих впереди незнакомку и Лида Агнова разделяло семь-восемь метров, плюс серые сумерки и густые чёрные тени от высоких корабельных сосен.
Когда Егор вплотную подошёл к одному из деревьев, то услышал их неразборчивые голоса, точнее шёпот их голосов. Выглянув из-за дерева, он совершено чётко и ясно увидел их силуэты. Они словно боролись. Он прижимал её к себе, целуя её голову, плечи. А она, будто бы уворачиваясь, стягивала с него одежду… Егор, не зная зачем, но решил крикнуть на полную мощь голосовых связок:
— Ууу-ёё, япоооонский боог!
Незнакомка и Агнов прервались. Детский отчаянный крик напугал их. Тяжело дыша, они стали оправляться, оглядываясь по сторонам. И услышав шум убегающего человека, решили повременить и вернуться на пляж…
На следующий день, пропустив завтрак, Егор с матерью у себя в номере смотрели телевизор.
Егор, как прокажённый, исходился в чесотке. Тремя днями раньше, в первый день солнцепёка, он поджарился. Кожа, как стружка сползала с его тела. Ощущение змеи, с которым он на тот случай сроднился, раздражало его.
— Прими душ, — как-то отстранено, но требовательно сказала ему мать…
Егор встал. Открыл шкаф. С полки взяв полотенце, из ящика — мочалку, пошёл в душевую. В душевую вёл длинный коридор. По правую руку — череда просторных окон. Слева — двери. Две из них — номера отдыхающих, остальные — административные помещения. Пол был устлан ковровой дорожкой: местами взбитой и топорщенной небольшими бугорками. Если не смотреть под ноги — кердык обеспечен.
Из соседнего номера вдруг выходит она! Егор — замер. Незнакомка ещё пока его не видит. У неё распущенные до плеч волосы. Она одета в лёгкий шелковый халат. На ногах — сланцы. На предплечье — полотенце: банное, плотное.
Егор, зажмуриваясь, что есть мочи пробегает мимо неё в глубь коридора. Она отпрыгивает в сторону, крича ему вдогонку:
— Рехнулся! Упадёшь!
Вслед за незнакомкой из другого номера выходит пожилая женщина: в махровом халате и в жёлтой, как лист, шапочке…
Как ошпаренный Егор влетает в душевую кабину. Захлопывает дверь. Лихорадочно раздевается. На полную катушку открывает воду и встает под душ. Сердце испуганным зайцем стучит у него в висках. Он прислушивается: шаги почему-то тяжелые. Но для Егора это уже не важно. В соседнюю кабинку кто-то заходит. Егор понимает, что это она…
И вдруг совсем неожиданно для Егора разделительная стенка между их душевыми кабинками становится как бы стеклянной. За стеклянным щитом он видит её — нагую. А незнакомка даже не предполагает о том визуальном преимуществе, которое снизошло на Егора. Для незнакомки кабинка остается прежней: лист железа, выкрашенный в бледно-бежевый цвет. Лишь для одного Егора — разделительный щит оборачивается прозрачным и демонстрационным экраном…
Он поднимает голову вверх. Экран не доходит до потолка. Он прерывается. Зазор значителен — можно перелезть. Решение приходит моментально: "Лезь". «Как?» — лишь вертится в голове. «Как?» — стучит в висках. И тогда он снова смотрит перед собой.
За стеклом тело незнакомки, в струях воды переливается, точно в серебряных нитях. Она ловит их ртом и, как бы распускает их по всем изгибам своей янтарной плоти, тем самым, облачаясь в прозрачную тунику.
Незнакомка — она вся подобная наяде, пробуждает у Егора нестерпимый зуд и невиданную ему доселе боль. Не зная и не понимая почему, он хочет быть увиденным ею, словно его тело нуждается в необратимой демонстрации себя. Ему захотелось непременно оказаться подле неё и обнаружить в себе самом иную мощь своих чувств и мыслей…
На перегородку Егор взгромоздился очень легко и быстро — по трубам горячей и холодной воды, словно по ступенькам. Но, оказавшись на самой макушке своего препятствия, он опешил. Снизу-вверх на Егора было обращено лицо. Лицо ничуть не походило на лицо незнакомки. Скорее, наоборот, оно было совершенно ему противоположно.
Раздался истеричный крик толстой, уродливой, пожилой тётки...
В соседней кабинке оказалась другая.
Перегородка тут же зажмурилась. Стеклянная прозрачность её глаз приняла свой обычный вид: лист железа, выкрашенный в бледно-бежевый цвет...