- У нас кончаются памперсы, - сказала мама. – Осталось всего три, нет, четыре штуки. Нужно купить памперсов.
Папа сделал неопределенное выражение лица. За памперсами надо ехать на рынок. Там они самые лучшие. В детском магазине через дорогу тоже есть памперсы, но там они плохие. Вернее, они те же самые, только стоят на сто рублей дороже. Однажды я слышал, как папа говорил, что в этом детском магазине его постоянно душит жаба. Это ужасно. Папа очень большой, и мне трудно представить себе, каких размеров должна быть жаба, которая могла бы его душить. Я и сам пару раз был в этом магазине, но никакой жабы не видел. А папа ходит туда постоянно, но покупает там только детскую воду. Мне уже давным-давно не нужна детская вода, я вполне могу пить взрослую минеральную воду без газа. Но родители как заведенные – если уж начали год назад по совету врача покупать мне детскую воду, то теперь будут ее покупать и покупать, пока тот же врач не скажет им остановиться. Или до тех пор, когда я не вырасту, и не скажу сам. Как бы то ни было, папа часто бывает в детском магазине. Мне не совсем понятно, то ли каждую канистру злосчастной детской воды ему приходится с боем вырывать у жабы, которая его душит, то ли покупателей воды жаба не трогает и душит только тех, кто приходит за памперсами и детским питанием. Потому что детское питание у них тоже очень дорогое, я однажды слышал, как папа сказал, чтобы зеленую фасоль за двадцать пять рублей они жрали сами. Только он сказал это уже на улице, поэтому продавцы его не услышали и детскую фасоль жрать не стали. По крайней мере она у них все еще стоит на полках. Совсем другое дело на рынке. Сам я на рынке, правда не был ни разу, точнее был один раз проездом на дачу. Но судя по тому, что именно с рынка папа тащит и памперсы, и гигиенические салфетки и всякую детскую еду в больших количествах, там они самые лучшие, и жабы никакой нет. Оттого что жабы нет и можно всего набрать много, папа обычно ездит на рынок на машине, вернее заезжает туда по дороге с работы, потому что папа любит, чтобы все было по пути, в нужное время и без лишнего гайморита. Но сегодня воскресенье и на машине ехать на рынок не с руки. На метро тоже нетрудно добраться до рынка, всего четыре остановки и еще немного пешком. Но по сравнению с попутным заездом на машине это тоже гайморит. Или что-то в этом роде, я никак не могу запомнить это слово.
Поэтому папа сказал:
- Памперсы я куплю завтра. Я вернусь домой довольно рано, заеду по дороге.
- До завтра нам не хватит, - обеспокоилась мама.
- Хватит, - сказал папа. – Один памперс на прогулку и один на ночь. На завтрашнее утро имем две штуки. А часам к четыем я привезу новые.
- А дома как ходить? – продолжала мама. – Без памаперса?
- Без памперса, - решительно сказал папа. – Вообще, пора отвыкать от памперса. Проведем сегодня показательное выступление. Да, Колобок? Будь взрослым! Скажи памперсу «нет»!
Колобок это я. У меня примерно сто или чуть меньше разных имен. Среди них есть около десятка самых употребимых, остальные используются от случая к случаю. Это все оттого, что у родителей слишком большая фантазия, и называть меня одним или двумя именами им кажется тривиальным. Я уже привык к тому, что у меня много имен, это мне даже нравится .
- А вот при Советском Союзе памперсов вообще не было, - вступила в разговор бабушка. – И ничего, обходились. В год уже все дети ходили на горшок.
- Мы в какой-то момент его упустили, - пожаловалась мама. – Как он хорошо ходил на горшок в год! Тут нам и надо было совсем перестать носить памперс! А теперь он снова к нему привык. От горшка бежит, как...
Дальше я слушать не стал и вышел в другую комнату. Весь этот взрослый лепет про горшки и то, как было раньше, мне уже давно надоел. Мало ли, чего не было раньше. Давайте, например, откажемся от электричества только потому, что когда-то раньше его не было. Или от сливового пюре в баночках. Я уже не говорю о снегокатах. Но больше всего я не люблю, когда при мне вспоминают Советский Союз. Не могу сказать, что мои родители вспомнают его добрым словом, скорее даже наоборот. Бабушки иногда по нему скучают, но тоже не слишком часто. Кто это такой я понял не так давно. Слишком много фактов пришлось собрать воедино. Оказалось, что Советский Союз был очень злой и безжалостный король, который когда-то правил этой страной и угнетал не только взрослых, но и маленьких детей. Все люди при этом деспоте жили одинакаво, считалось, что в этом и состоит справедливость. Точнее, люди все равно жили по-разному, но те, кто жили хорошо, старались скрывать это от тех, кто жил плохо, и для этого очень много лгали; и днем и ночью, и в газетах и по телевизору, и с трибун и в разговорах; и в какой-то момент этой лжи стало так много, ее выросла такая огромная гора, что сам Советский Союз под ее тяжестью не удержался и рухнул. Это было, наверное, потрясающее зрелище. Когда я вырасту, обязательно узнаю обо всем этом побольше. Самое ужасное было то, что малыши тоже подвергались гонениям. В год или два их всех отдавали в ясли, где от них требовали невозможного. Например, уже в два года дети в яслях должны были уметь сами одеваться. Их всех кормили одинаковой невкусной пищей. Еще Советский Союз требовал от маленьких детей соблюдения режима дня. Советскому Союзу было, видимо, совершенно непонятно, что после хорошей прогулки дети спят дольше, а если у них болит живот или режется зуб, то меньше или даже совсем не спят. Этот ужасный тиран совершенно не желал вникать в такие детские мелочи.
Причем в обмен на полное послушание этот жестокий правитель практически ничего не давал детям: ни вкусной еды, ни снегокатов, ни красивой одежды. Но самое страшное – это были горшки. Моя няня однажды рассказала о том, как малышей в яслях после еды усаживали на горшки и чуть ли не по свистку заставляли писать и какать, а тех, кто не хотел, держали на горшках и не позволяли встать. Когда я представил себе эту картину – множество детишек, строем сидящих на горшках и со слезами пытающихся выдавить из себя хотя бы маленькую какашку для великого и ужасного Советского Союза, мне сразу стало дурно. Я сразу же разлюбил сидеть на горшке, хотя прежде относился к нему вполне нейтрально. Но после этого горшок стал для меня символом принуждения и попрания прав ребенка. Теперь я лишь иногда из вежливости сижу на горшке несколько минут, но чаще сразу же с криком вскакиваю и убегаю подальше. А родители никак не могут понять, что мною движет не вредный инфантилизм, а политические и нравственные убеждения. Хорошо, что Советского Союза больше нет. Не представляю себе, что будет, если он вдруг вернется. Я лучше буду жить в лесу или убегу далеко-далеко, чем стану сидеть на горшке в строю и писать по команде. Советского Союза больше нет, но горшки, эти отвердевшие зубы убитого дракона, все еще с нами, и я их ненавижу всем своим круглым сердцем.
Совсем другое дело памперс. Памперс из повседневного предмета гигиены постепенно превратился для меня в символ свободы и либеральных ценностей. Возможность писать когда захочется тебе самому, а не Советскому Союзу и его ясельным прислужникам, восхитительна. Нет, совсем не потив распорядка дня. Мне нравится, что завтрак бывает в девять, а обед в час или половине второго. Но распорядок должен происходить из потребностей человека, даже если этот человек очень маленький, а не потому что кто-то в яслях или в министерстве придумал один распорядок для всех детей сразу. Я например очень поздно ложусь спать, в десять часов и даже в начале одинадцатого. Это потому, что я сова, вернее совенок. Если меня уложить в девять или половине десятого, мне будет большое недружелюбство, я начну кричать и никому от этого не будет хорошо. А если распорядок предусматривает отход ко сну в десять часов, тогда я, как сознательный ребенок, полностью поддерживаю такой распорядок.
И вот теперь родители, самые близкие мне люди, решили устроить мне показательные выступления с горшком!
Мама вытащила из шкафа стопку штанов.
- Семь пар, - сказала мама.
- Отлично, - сказал папа. – Если описается – ничего страшного. Современные дети совсем не знают, что такое ходить в мокрых штанах. Вот мы в их годы...
Мне бросили вызов, и я его принял.
Первые штаны намокли через пять минут, и это посчитали неприятной случайностью. Вторые я описал сразу же после переодевания.
- Эге, да у нас тут, кажется, фронда! – сказал папа. – Немедленно садимся на горшок!
Слово «фронда» мне понравилось. На горшке я смирно просидел минут десять, после чего встал и пописал на пол. Меня продержали без штанов минут двадцать. Как только надели штаны, я их... ну, вы сами понимаете.
- Ребенок проявляет характер, - с горделивыми нотками произнесла мама.
- Характер твердый, нордический, - задумчиво сказал папа. – Сейчас я с ним серьезно поговорю, и все объясню...
Папа считает, что я все понимаю, и если мне все по-хорошему все объяснить, то я сделаю, как надо. Обычно так и бывает. Но только не сегодня. Сегодня вам всем придет полная фронда, и не о чем тут больше говорить. С самого начала надо было говорить, а не устраивать показательные выступления.
Поэтому папу я слушал крайне невнимательно.
Еще три пары штанов разошлись примерно за час. Папа сердился, а мама меня жалела. Но я не сдавался.
- Лешенька, к лету нам надо научиться ходить без памперса, - увещевала меня мама. – Ты же не хочешь единственным во дворе ковылять в памперсе? К тому же летом в памперсе жарко.
Насчет «ковылять» мама сильно преувеичила. Я и в зимнем комбинезоне не ковыляю, а бегаю очень быстро, и к тому же умею ходить вверх и вниз по лестнице. Как бы то ни было, до лета еще далеко, а там будет видно.
- Во всем виновата реклама! - сказал папа. - Показывают пятилетних детей в памперсах! Чего еще ожидать? Надо поменьше смотреть телевизор.
Эта песня нам тоже знакома. Телевизор не смотреть, одежду из шкафа не доставать, банками не греметь, пустые бутылки не трогать.
Меня снова и снова сажали на горшок, но я не давался. Я убегал, громко ревел, гордо замыкался в себе, жаловался, обиженно пыхтел, сопел, но в горшок не сходил ни разу. Зато так удачно сделал в очередные штаны, предпоследние по счету, что они вышли из строя как минимум на сутки.
После этого меня помыли и усадили на диван.
- Да, - сказал папа. – Этот мальчик добьется своего в жизни.
- Надо купить Леше детскую накладку на унитаз, - предложила мама. – Ему, конечно, рановато, но попробовать можно.
Конечно. Конечно же, накладку на унитаз. У моего друга Саши, который старше меня всего на четыре месяца, уже есть такая накладка. Я тоже хочу. Сидеть на большом взрослом водяном горшке, и не в строю, а в специально отведенном помещении, закрытом от посторонних глаз – совсем другое дело. Это занятие, достойного свободного гражданина большой страны, избирателя и налогоплательщика. Хорошо бы мне купили эту накладку. Я обязательно научусь ей пользоваться.
- А сейчас что будем делать? – спросила мама.
- Что, что. Надевать памперс. Ты победил, Круглейший!
Я постарался не слишком торжествовать, чтобы не ставить родителей в неудобное положение.
Вечером, когда меня уложили спать, они подошли к моей кроватке.
- Смотри, как быстро задрых, - тихо сказала мама. – Устал бороться за свои детские права.
- Да уж, борец, - ответил папа совершенно несердитым голосом. – Круглая малолетняя Че Гевара...
Но я еще не спал и все слышал, хотя и на самом деле устал бороться. Все-таки очень нелегко бороться с самыми близкими людьми. Даже за самые нужные вещи. Что такое «чегевара» я не понял, хотя это слово мне тоже понравилось. Тем более, что это явно было мое новое имя, может быть даже очень важное. Что же чегевара – звучит неплохо. Похоже одновременно на чемодан и самовар. Таком имени у меня еще не было.
Последнее, что я подумал перед тем, как заснуть, была мысль обязательно позвонить в компанию «Хаггис» и сказать им, что еще примерно полгода, до лета, они могут на меня рассчитывать...