ВЗЯТКА
рассказ
Каких только историй не наслушаешься, лёжа в больнице. В долгие послепроцедурные часы, когда больные приудобятся на своих койках, то один, то другой выхватит из своей памяти кусок из прожитой жизни и выплеснет на соседей по палате или весёлую историю, или сгусток боли, спрятанный где–то на донышке.
Сегодня в первой палате глазной больницы разговорилась тётя Аня у окошка. Она приехала из глухой деревни, но не казалась забитой, а, наоборот, в свои восемьдесят лет была общительной, словоохотливой, и не только подвижной, но и шустрой: её худенькая сухонькая фигура мелькала то в одном конце коридора, то в другом. За неделю со дня поступления она узнала всех больных отделения, кто в какой палате лежит, кто к кому приходит. Мы в шутку называли её прокурором. А она отшучивалась:
– Да что вы, бабоньки, на прокурора я не потяну. Это у меня с войны: я молоденькой бабёнкой была, а мне бригадирить пришлось. Муж мой, как и все мужчины из села, на фронте воевал, а мы хлеб выращивали. У меня двухлетний сынишка рос. Утром он еще спит, а я чуть свет обегу все село, оповещу народ, кому куда идти на работу. Забегу домой, накормлю Ванятку, привяжу за ножку к столу, чтоб чего не набедокурил в доме или не выбежал из избы, прикажу:
– Резко не дёргай, а то стол упадёт на тебя.
- Убьет? – серьёзно так спрашивает лопотуха. Он с годика начал говорить, да так ясно, рассудительно, как взрослый мужик.
- Убьет, – отвечаю. – А за тебя папка твой меня убьёт.
Уж так муж любил сына, с рук не спускал. А этот голопузый, услышав про папу, начинает улыбаться, ручки в локтях сжимает и на меня направляет:
- Папа пуф, пуф?
– Да, пуф, пуф. Вот тебе пушки, пулемёты, танки, играй в них, – вываливаю из мешка мослы разных размеров, оставшихся от студня: попросил председатель сварить для косцов – хлеба полегли и бабы крюками все руки поотмотали, жилы становые повытянули. Вот и решил председатель – старый Гаврила поддержать бабёнок. А тут к случаю телёнок ногу сломал, вот его и прирезали. Мясо присолили для горячих обедов, а из головы и ног студень сварили. Ох, и хорошим удался он! Мясо упарилось так, что мосолики чистыми отвалились. Но мы с Ваняткой всё равно их в другой воде прокипятили, и такие наваристые щи получились, целую неделю их ели: остаток прокипячу на тагане, остужу, спущу в погреб на лёд до следующего дня. А косцам студень–то подали с хреном, да с молодой картошкой и с молоденькими огурчиками. Наелись бабы и заснули за столами. А дед Гаврила ходит вокруг них, приговаривает: «Ох, бабоньки, бабоньки, что же с вашими рученьками будет?» Но ничего, Бог миловал, весь хлебушек убрали: серпы у кого были в деревне, собрали, наточили и вышли всем селом: жать, в снопы вязать, в копны складывать. А ребятня потом колоски собирали. Так что в поле ни зёрнышка не оставляли.
– Тётя Аня, неужели целый день сын на привязи был?
– Выкраивала полчасика, забегала домой. Отвяжу его, а он кругами бегает по избе, а Пальма за ним. Он с собакой не расставался и спал с ней в обнимку. Иногда старая соседская бабушка заглянет, посидит часок с ним. Потом-то, когда немного подрос, он мне помощником стал. Но я вам не про это рассказать хотела. Наверное, совсем старая стала, бестолковая. Случай у меня был такой. Лежала я в больнице в нервном отделении, радикулит в дугу согнул. А врач у нас был Вадим Александрович, ровесник Ваняткин. Душевный такой, хотя и строгий, но самое главное, что хорошо лечил, специалист замечательный. А я смотрела на него и думала каждый раз, что если бы Ванятка пошел по врачебной линии, то, может быть, и остался бы живым. А то захотел комбайны строить, чтоб хлеба легче убирать. Выучился на инженера, а его в армию забрали. А там несчастный случай, пожар на складе. Он, конечно, впереди всех помчался. А домой вместо него бумажка пришла: «Погиб смертью храбрых». Опять я не в ту степь уехала. Бабоньки, вы меня не пущайте в сторону, а то я до утра не расскажу.
Она помолчала немного.
– Ну вот, пролечилась, встала на ноги, выписываться пора. Смотрю, кое-кто подарки врачу даёт: кто бутылку вина, кто конфеты, кто букет цветов. Время–то было старое, когда рубль цену имел, на него можно было купить килограмм сахара, да и батон ещё. Вот и думаю, а мне–то что делать, что дарить? Да и где покупать? Кому? Ни родни, ни знакомых нет, а просить – обузой быть. Не любила я это. Вот и решила дать деньги. Бутылка водки стоила 2–87. Приготовила я три рубля, а как отдать – не знаю. И всё же осмелилась, зашла в кабинет, положила на стол и охрипшим от волнения голосом говорю: «Вот, поправьте своё здоровье за моё здоровье».
Вадим Александрович посмотрел сначала на трёшку зеленую, потом на меня, усмехнулся: «Садитесь, Анна Ивановна, да спрячьте деньги подальше, чтобы не потерять. Вы с кем живёте?»
«Одна. Мужа война отняла, а сына, вашего ровесника, армия ухайдакала. Хотя и дома такая беда могла случиться. Знать, судьба такая».
«Ну вот, а вы мне взятку даёте. А у меня отец тоже погиб на войне. И я не вечный, в свой час встречусь с ним, что тогда скажу ему? Что у жены его фронтового друга взятку взял, последний рубль отобрал? А что он мне ответит? Что после того я – самое низменное животное? И он будет прав. Деньги можно брать у тех, у кого они лишние, кто не знает, куда их деть, на что потратить. За это греха не будет. Анна Ивановна, а к вам кто-нибудь приходит?»
«Нет; не приходит никто. У меня близких никого нет».
Вадим Александрович посмотрел на меня грустно, вздохнул.
«А вы рано собрались выписываться. Ещё с недельку надо подлечится, чтобы подольше не беспокоили вас ваши болячки».
«Да мне уж домой пора, там куры меня заждались, да и огород, поди, зарос».
«Не спешите домой, за курами соседи присмотрят, а к копке картошки вы успеете».
– Осталась я. Да пролежала не неделю, а полторы. Шесть капельниц поставили, на каких только аппаратах не грелась, баночный массаж сам доктор делал. И с тех пор забыла я про свой радикулит. А на второй–то день после того разговора заходит к нам в палату медсестра с сумкой и прямиком к моей койке:
«Белова, вам передача, – говорит, а сама так загадочно улыбается».
«Да что ты, дочка, перепутала ты меня с кем-то, некому мне передавать, одна я, как перст, одинешенька».
«Вам это, Анна Ивановна, вам, не сомневайтесь, – а сама на ухо шепчет мне: – Это домашние Вадима Александровича передали. Ешьте на здоровьице».
Заглянула я в сумку, да чуть кондрашка меня не хватил: там и колбаски кусочек, две котлетки свойские, огурчик, пара помидорчиков, яблочки, коробка конфет. Я чуть в голос не заголосила, еле сдержалась – с такой любовью это было уложено, в разные пакетики упаковано. И опять Ванятку вспомнила. К старости его ещё острее стало не хватать. А с доктором я с тех пор подружилась: его внучке навязала береты, шапочки разные, шарфики, варежки. У меня они складными, фасонистыми получаются. А на следующий год я девчонку забрала к сёбе на всё лето: отпоила её козьим молоком, и весь её хронический бронхит испарился, как роса в жару, и не потребовались никакие юга. И теперь она каждый год гостит то одна, а то с родителями.
- Это она к тебе вечерами прибегает?
- Она, она. Вот тебе и взятка у меня получилась. Да как она помогла–то мне. А та коробка из–под конфет до сих пор стоит на видном месте, я её под пуговицы приспособила, как посмотрю на неё, так на душе теплее становится, как будто Ванятка, весточку посылает.
2003 г.