Ботаник-замухрышка, он заговорил с ней в обычном продуктовом магазине и предложил встретиться. Вот уже несколько месяцев ей было совершенно «никак», она засоряла свое свободное время чем попало, только бы не мучиться воспоминаниями о своей недавней травме – впервые в своей жизни, и довольно поздно, она расшиблась, как волна, о твердокаменное рацио того, в ком видела и смысл, и идеал, и свое отражение, и хотела от него того же, столько же, – ан нет! – и теперь позволяла себя просто снимать – тем, кого ей удавалось заинтересовать самым примитивным образом. Они просили повторных встреч, потому что в своем стремлении забыться она была с ними весела, раскованна и необременительна, но она их избегала – в эти встречи она ничего не вкладывала и не получала от них ничего, кроме подтверждения своей пригодности к употреблению (а тот, тот отказался!). Все ее одноразовые мужчины были на одно лицо – «не он», все у них было одинаковым. Может быть, различались марки машин. Но и машины она тоже не запоминала. Одинаков был оценивающий первый взгляд – «лицо-грудь-талия-бедра-ноги». Одинакова была мимика скрываемого сомнения – «даст или не даст?». Они одинаково приободрялись с момента, когда это сомнение разрешалось, пусть даже самым вульгарным вопросом с ее стороны – есть ли в доме презервативы. И одинаково верили, что ей с ними было хорошо. Но что такое «хорошо», она знала про себя.
Ботаник привез ее к себе домой. Дал тапочки бывшей жены. Достал из холодильника котлеты, пожарил. Откупорил бутылку посредственного вина. Поели. Поговорили. Посмотрели на часы. Он полез в шкаф за свежим полотенцем для нее. Лишнего полотенца у него не оказалось, и он ей дал старый, дырявый, но чистый пододеяльник. С которым она пошла в ванную – не то чтобы ухоженную, но приличную.
Вытираясь, она вдруг почувствовала, что пришла в этот дом не зря: пододеяльник источал запах, который ей был знаком. Так пахли вещи в доме ее детства. Это было странное детство: сытое, беззаботное и пустое. Детство, предоставленное самому себе, среди старых деревянных вещей – тяжелого комода, громоздкого шифоньера, темных жестких стульев с резьбой, шатких крашеных табуретов, никелированной кровати с шишечками… Деревянная мебель детства пахла старым спокойным провинциальным бытом, и точно так же пах этот пододеяльник. Она завернулась в него и вышла из ванной. Ботаник усадил ее на расстеленную кровать, наскоро поцеловал и ушел мыться.
Есть в этом что-то щемящее и немного праздничное – ощутить телом мужчину, с которым в первый раз ложишься в постель, вобрать его запах, снять его губами с кожи. Но в этот раз к нему добавлялось нечто сверх: пододеяльник. Она гладила новое для нее тело и упивалась запахом старого шифоньера, незыблемого, изъеденного древоточцами, и ей было хорошо, как уже долго не было. Это был какой-то «свой» мужчина, как если бы у них было общее прошлое. И утром ей очень не хотелось расставаться с этой постелью, которая тоже впитала в себя запах пододеяльника, древоточцев, детства. Но мужчине она, конечно же, об этом не сказала.
Она просто вернулась туда еще и еще...