Сегодня мое дежурство в центре реабилитации. Я люблю свою работу. Люблю людей. Судьба к ним неблагосклонна. «Душевнобольной»... Метка на всю жизнь. Многих бросили семьи. Они ведь никому теперь не нужны. А сюда они приходят, чтобы поговорить друг с другом. И со мной.
Некоторых из них я вижу в школе, где учатся мои дети. У этих людей тоже есть дети, и они приходят на родительские собрания. В этом случае, по умолчанию, мы делаем вид, что не знаем друг друга. Никому вокруг не должно быть известно, что они – душевнобольные. У них – ремиссия. Дай Бог, навсегда.
- Ууууфффф, привет, - Юрочка, бывший в своей прежней жизни работником кинематографа, вносит свое безразмерное и бесформенное тело. – Я тут все, что ты мне давала, выучил. Ты глянь.
Он раскрывает сумку, причем заметно, как у него дрожат руки, достает из нее папку. Из папки вываливаются какие-то листы, он наклоняется, подбирает. Они падают снова. Он извиняется, краснеет, и дрожь в руках становится еще более заметной. Поднимаю листы и складываю их в папку. Он краснеет, но я делаю вид, что это совершенно естественно.
- Значит, ты приготовил домашнее задание? – я стараюсь говорить немного шутливо. В прошлый раз я учила его работать с компьютером, точнее, с Вордом. Дала ему текст и попросила поменять шрифт, размер, цвет, составить таблицу.
- П-п-приготовил, - Юрочка всегда немного заикается, если смущен. Я ему явно нравлюсь, а тут дрожащие руки, и упавшие листы, с которыми он, мужик, не мог справиться...
- Ну, показывай, что тут у тебя, - я решила, что в папке есть дискета с измененным текстом, и хочу ее взять у него. Но он папку забирает и сует ее обратно в сумку.
- Помнишь, ты мне рассказывала о компьютерах? Я это выучил, - говорит он с гордостью.
- Ну, рассказывай.
Юрочка сначала старается вспомнить, что же он учил. Это ему не удается. Тогда он начинает потеть, вытирает тыльной стороной ладони лоб. Потом выдыхает:
- П-п-память, проклятая... Память уже никуда... Ой, как неудобно...
- Юр, ты что. При чем здесь память. Просто текст сложный. Да и не так уж это и интересно. Знаешь, сколько я его учила? Ты будешь смеяться, - я смеюсь, но срок заучивания не говорю. Не успеваю придумать.
- Да, текст... Текст тяжеловат.
Юра с благодарностью принимает мою поддержку, заглядывая в глаза, пытаясь угадать, не раскрыла ли я обман. Лекарства, которые он принимает, ослабляют память, заставляют его руки мелко подрагивать, повышают аппетит и приводят к ожирению, но раньше-то он был совершенно иным!
Юра с неприязнью ждет появления других людей. Он не любит толпы.
- Маррина, Маррина, Маррина – я слышу крик зовущего меня Хаима. Хаимке, поразительно красивый мужчина лет шестидесяти. Болеет с 35 лет. Не женился. Жил всю жизнь с мамой.
- Маррина, королева, девочка из хорошей семьи. Сразу видно – семья у тебя хорошая, хорошая, хорошая, хорошая, - он будет повторять без конца, если его не остановить.
- Как дела, Хаим? – прерываю я его.
- Ооо, Маррина, я ей шницеля принес, она мне говорит – не то. Я пошел менять, а она опять – не то. Я говорю – людей нельзя беспокоить, а она говорит – не хочу. Подруги никогда не было у меня. Сегодня стирку закончил. Повесил на веревку – пусть сохнет.
Это опять история про его маму. Старушка в семьдесят пять лет никак не может смириться с тем, что ее первенец не женился. Она хочет, очень хочет, чтобы ее Хаим был «как все», но ведь Хаим не хочет быть, как все. Он боится грозы, боится шума, прячется в шкаф, если приходят гости. Ну как ему найти жену?
- Тук-тук-тук, мне можно войти? – человечек невысокого роста стремительно входит в комнату. – Марина, - с ударением на последнем слоге, - Марина, je vous aime beacoup, bonjour mon chere amie jolie Marina.
Маленький бельгиец по имени Эмиль всех пытается научить говорить по-французски. Он – учитель французского. Образование он получил во Франции, где, кроме всего прочего, слушал лекции Жана-Поля Сартра. Потом уехал в Алжир. Там заболел. Оттуда его привезли в Израиль, где и поместили в клинику. Семья полностью разорвала с ним все отношения. Теперь он живет в хостеле, с такими же отверженными, как и он сам. У Эмиля был друг. Они дружили, поддерживая друг друга и прекрасно ладили. Потом Эмиль попал в больницу с гриппом, где пролежал неделю с небольшим. А друг к нему ни разу не пришел. Эмиль очень грустил, и, выйдя из больницы, пошел навестить своего друга. Он звонил, но никто не отвечал. Эмиль прождал его почти весь день, и потом пошел в домовой комитет. Дверь взломали. Его друг сидел в кресле, перед ним стояли ботинки, которые он собрался надеть, чтобы выйти из дома. Друг был мертв по меньшей мере неделю. С тех пор Эмиль боится оставаться один.
- А где Дауд? – спрашивает Эмиль.
- Дауд не придет, - говорю я, - у него горе, сестра умерла.
Пару дней назад я ходила на ее похороны. Дауд не проронил ни слова за время похорон. Потом упал на колени, и стоял, раскачиваясь, прижимая руки к голове.
- Алла ху акбар, алла ху акбар, - повторял он.
Сегодня Дауд вряд ли придет.
Но Дауд приходит. Небритый, еще более погруженный в себя. Подал всем руку. Садится в углу, но не может долго усидеть на одном месте. Он выходит на двор, потом заходит снова. Маятник. Потом подходит ко мне:
- Аллах любил ее, вот и забрал. Она хорошая женщина. Он забрал ее, потому что любил. Но кому я теперь нужен?
К счастью, он не ждет ответа. Он отходит от меня и возвращается в свой угол – ненадолго. Потом снова выходит во двор.
Клуб наполняется людьми. Пора выбирать дежурных. Дежурные накрывают на стол, убирают, следят за играми.
- Дамы и господа, кто сегодня дежурит?
- Слава, Слава хотел дежурить в прошлый раз! – шамкает беззубым ртом Браха, - я его два раза заменяла, и в прошлый раз весь салат баклажанный замерз, мне было нечего намазать на хлеб!
- Браха, - говорю я ей, - когда ты зубы закажешь? Красивая женщина, ну же, нельзя так. Тебя мужчины любить не будут.
Браха застенчиво хихикает, машет на меня руками – дескать, скажешь тоже! Потом идет ко мне:
- Сладкая, мне еще два зуба вырвать надо, самое сложное, вот они, - и она открывает пошире рот, чтобы я смогла рассмотреть ее задние зубы.
- Браха, - говорю ей строго, - я понимаю, что тебе неприятно, но показывать зачем?
Браха закрывает рот, и виновато глядит на меня.
- Так кто дежурный? – снова спрашиваю я. Лес рук. Все любят дежурить. Любят следить, чтобы все было по справедливости. Чтобы все было сделано. Когда дежурные делят торт, они обязательно оставляют кусок мне. И наливают кофе. Я их бурно благодарю, и в этом нет ни тени притворства – я им благодарна за этот кусок торта и кофе в липком стакане. Просто они уменьшают свои порции, чтобы досталось и мне.
Сегодня дежурят Слава, Алекс и Виола. У Славы и Виолы дебилизм. Они не должны к нам ходить, потому что мы не занимаемся умственно неполноценными. Они – не наши больные. Но деваться-то им некуда, вот мы и принимаем их в своем клубе.
Слава пытается поднять поднос, на котором лежат несколько бутылок кока-колы. Когда он поднимает поднос, он его наклоняет от себя, и бутылки скатываются на стол. Он ставит поднос и снова кладет на него бутылки, после чего опять пытается поднять его. Бутылки скатываются снова. Слава удивленно смотрит на бутылки, содержимое которых превратилось в пену, и говорит:
- Я думал, я не дурак. А гляди ж ты, дурак...
- Слава, - Браха смотрит на него сочувствующе, - ты бутылки по одной перенеси. Идем, я тебе помогу.
Накрывая на стол, Слава жалуется, что никак не может найти себе девушку. Славе – тридцать восемь. Но ему нравятся молодые девушки, лет восемнадцати. А где их найти?
- Дарагой, - Шалва жестом останавливает Славин рассказ, - почему на вечер танцев у нас в клубе не идешь? Девушек много, парней нет.
- Да не пойду я туда, - краснеет Слава, - как дурак там стоять буду. Меня вон только Виола и пригласила в прошлый раз. А я ее не хочу. И на вечер не пойду. Буду дома сидеть.
- Э! Какой человек. Ты рыбу когда ловить хочешь, куда идешь? На крышу идешь? Нееет, дорогой, ты на речку идешь, на пруд идешь, там и ловишь. Как же дома девушку словишь? Дома что, девушка ходит? Нет дома девушка. Надо на вечер идти, где девушек много.
Слава мотает головой. Он не согласен. Потом отводит меня в сторону:
- Я почему на вечер не иду. Там одни дуры соберутся. А я умную хочу. Я сам дурак, зачем мне дура? У тебя подруги нет, незамужней? Я замужнюю не хочу – зачем мне эти проблемы?
- К сожалению, Слава, все мои подруги замужем. Но если будет что-то – обязательно тебе скажу.
Слава, довольный, уходит.
Я выхожу в офис, позвонить. Когда возвращаюсь, то все уже играют. Игра такая – на стол кладутся различные предметы. Игрок должен подойти к столу и все эти предметы запомнить. Потом он выходит, и кто-то забирает один или два предмета. Игрок возвращается и должен определить, чего же не хватает на столе.
Соня, одна из членов клуба, дрожа всем телом, вызывается быть первой. Она внимательно рассматривает стол, на котором разложены: маленькая фигурка из пластилина, мячик, ключи, тетрадка, винная рюмка, дудочка, мобильный телефон. Соня выходит, и Хаимке прячет в своем огромном кулаке мячик, предварительно показав всем, что прячет. Все скандируют:
- Со-ня! Со-ня! Со-ня!
Соня возвращается и подходит к столу. На столе что-то изменилось. Незнакомая ситуация пугает ее, она бросается ко мне:
- Марина!
Ее тяжесть отбрасывает меня назад. Мои пять футов полностью погребены под ее телом. Тогда Шалва поднимает нас, отчитывая Соню:
- Что за человек! Чего в объятия бросилась? Маринэ не мужчина, Маринэ женщина. Я мужчина. На меня бросайся.
Соня вцепилась в меня мертвой хваткой. Приходится подойти с ней к столу. Она не может определить, чего не хватает. Все стараются ей помочь.
- Это круглое! Круглое!
- Круглое... Что же здесь было круглое... – бормочет Соня. – А! – верещит она, - Мячик!
Все хлопают. Сияющий Хаимке разжимает кулак и кладет мячик на Сонину ладонь. Нужно видеть радость на этих лицах! Соня угадала. У Сони все будет в порядке!
- А можно я Вам спою? – вдруг спрашивает Юрочка. Это первый раз за многие месяцы, что я его знаю, он решается спеть.
- Юрий петь будет! Юрий умеет петь. Юрий, ты поешь хорошо? – галдят вокруг. Юра не обращает на них никакого внимания. Только сейчас я замечаю, что за его необъятной спиной висит гитара.
- Можно, я спою? – повторяет свой вопрос Юра, глядя на меня.
- Конечно, спой, пожалуйста. Ты же знаешь, как я этого хочу!
- Тогда я буду петь для тебя, - говорит Юра. Он берет гитару и начинает ее настраивать. Все ждут песни, но настройка тянется очень долго. Все наскучивают бессмысленным треньканьем, и переключаются на игру в шашки. Играют Эмиль и Шалва. Эмиль выигрывает. Шалва отправляется в толпу зрителей, а его место занимает Хаим. На этот раз Эмиль выигрывает снова. Хаим, ругаясь, уходит покурить во двор. Слава хочет играть тоже, но Шалва его останавливает:
- Ты, дорогой, сначала у меня выиграй, а потом с Эмилем играй. Как самосвал собъешь, если сам – блоха?
И тут неожиданно врезается контр-тенор. Голос силен и чист. Подыгрывая себе на гитаре, Юра поет романс Чайковского:
«Ни слова, о друг мой,
Ни вздоха,
Мы будем с тобой молчаливы.
Ведь молча над камнем,
Над камнем могильным
Склоняются грустные ивы.
Склоняются грустные ивы.»
Все замирают. А у меня мурашки бегут по коже. Появляется ощущение нереальности. Голос звучит как бы из другого мира.
Половина из собравшихся не понимают по русски. Но те, кто понимают, плачут. А Юра очень чисто и безжалостно завершает романс, повторяя концовку два раза:
«Что были дни
Ясного счастья,
И этого счастья не стало.
И этого счастья не стало.»
И ни всхлипываний, ни переливов в этом голосе не было. Спел, как вздохнул.
- Давайте будем все петь! – восклицаю я, стараясь сбить это потусторонее настроение.
- Давайте, давайте! Только песни, которые знают все!
- Кккккааааааааааалинка, калинка, калинэка маая, ваду ядада калинка мааааая, - басит Хаимке, коверкая русские слова. Все хлопают.
Вскоре мы поем хасидские песни про мост, который узок, но надо не бояться, и про то, как хорошо сидеть всем братьям вместе. Грустное настроение рассеивается.
Но уже семь часов вечера. Пора идти домой. Все расходятся. Дежурные ставят стулья на столы, подметают и моют пол. Я в это время мою посуду.
Алекс приходит ко мне на кухню.
- Марин, я хотел тебе сказать. Я женюсь.
- Ты? Женишься? Это же чудесно! Я поздравляю тебя!
- Спасибо, - Алекс немного смущен, - ты на свадьбу придешь? Через месяц, четырнадцатого?
- Приду, конечно! Я очень за тебя рада.
Надо будет освободить четырнадцатое число.
Виола подходит ко мне.
- Марина, мне нужны нитки для вышивания. Я у Нурит просила, она мне сказала вышивать теми, которые есть.
- Так а в чем проблема? Нитки же есть, вот и вышивай.
- Так они же красные! – Виола в ужасе смотрит на меня, - Яблоко-то я уже вышила! Теперь мне надо вышивать персик, как же я буду красным вышивать? Нужен персиковый цвет.
- Хорошо, не переживай. Я куплю тебе персиковые нитки.
- Только красные остались. Я яблоко уже вышила. Персик нельзя красным!
- Не переживай, Виола. Иди домой. Завтра я куплю нитки.
- Но ведь красными нельзя. Это же не яблоко, это персик!
- Виола, персик нельзя красными. Давай, идем домой.
- Так ты поняла? Красными я же не могу вышивать. Не для себя же прошу – всем ведь вышивка нужна. Я персик хочу вышить.
Слава и Виола уходят. Алекс, как галантный кавалер, спрашивает, не боюсь ли я идти одна.
- Что ты, Алекс, я на машине. Все в порядке, не беспокойся.
Алекс тоже уходит. Подхожу к машине, открываю дверцы, сажусь. Хлопаю дверью. Достаю из бардачка свой дневник. Записываю на завтра: «Купить мулине персикового цвета, на Герцль у польской бабки.»
Не забыть бы купить эти нитки. Виола очень любит вышивать.