Пять дней из жизни охотника Егротова

 ПЯТЬ ДНЕЙ ИЗ ЖИЗНИ ОХОТНИКА ЕГРОТОВА

 
 
 *
Глядеть было не на что. Во все стороны небо и тайга. До краев земли.
Новенький младший лейтенант попробовал разогнать скуку разговором с пилотом. Но против вертолетного мотора голоса не хватило. Задремал пассажир. Очнулся, когда тело и мозги сдвинулись вдруг самовольно в сторону, точно с перепоя.
Вертолет вышел из и теперь тарахтел над речкой.
- Кужим, - придвинулась голова пилота и вернулась на место. - Да. Это я! Левушкин, товарищ майор. Слушаю… - Это он кричал уже в микрофон, укрыв его в пятерне. - Керосина? Ке-ра-сина!..Только до вас дотянуть!.. Не вру… Зачем на Верхнемезенск, товарищ майор?.. Егротова?.. Да, знаю его заимку! Лишних километров тридцать... Ладно. К пятнадцати, товарищ майор, - вдруг ни с чего повеселел пилот.
Лента Кужима провалилась под хвост вертолета.
Когда машина опустилась на лужок, плотно огороженный древними елями, и утихла, Левушкин объяснился:
- Приказано доставить Тайгу, едрит их в корень. С карабином, с собакой. В полном значит, снаряжении. Видать, капитан охотничать собрался. - И пилот подмигнул лейтенантику: - Зато мы самогонкой туточки разживемся! Ядрена она у Егора!
- А кто это Тайга? - поинтересовался младший лейтенант.
- Да охотник тутошний, Егротов. С дедом вдвоем живут тут.
- За что ж его так прозвали?
- Егротовым? Кто знает… Мож, ребятки кликуху придумали. Это когда он дослуживал тут после Чечни.

 *
Дед телом слаб, но пить умел, особенно в обеденный час. Только вот после третьего полстакана впадал он в лишние рассуждения. Еще бы! Счет годам затерял еще при советской власти. Поди, начальство и тогда не знало, верно ли значится в документах, что деду Макару Егротову всего-то за восемьдесят.
Налег дед локтями на стол, обхватив лохматую голову узловатыми пальцами, и заговорил с внуком. Качал козлиной бородой, как маятником, меж жилистых рук.
– Слышал, Егорка, про камень, Лок–юз?
- Это где исток Выпи, - подтвердил внук.
- На подходе к навершию Лок-юза. Поляна больша там есть. Ровная. Посреди пихта стоит стара. С реки-то ее, из-под слуды, и не видать. А она… о-гро-мадна.
- Мне дотуда, дед, не было случая лезть.
- Зря. Великан особый. И волшебный.
- Ты почем знаешь, дедко?
- От свого деда, от Еремея. Пихта ента, не сама нонешна, а опрежь ее стоявша там-от. Была она излюблена Сварожичем, энто сыном Сварога. Бог был набольший. Его прежний чудной народ обожал. И дед мой сказывал, Сварожич сам вникал в ту пихту, ну в ее самоё нутро, и людей судил. Награду всем по заслуге давал. Только руки ты возложи на кору. В кого силу впустит в деле желанном, а в кого обратно – люту слабость. Дед же Еремей слыхал то от свого деда. А тот божился, будь сам зрел, как ины, дурни, коло пихты в усмерть падали. Да что? И ноне имеются, которы верят в силу того древа. Говорят, ходят еще,.. отмечаются.
- Да враки всё это! Я бы давно уж слыхал бы.
- Не, Егорка, не мог слыхать, - рассердился дед. - Когда капища да идолов извели всех?.. Еще при товарище Сталине. Ужо сами их имена затерялись.

Егор налил самогона в граненые стаканы себе и деду. Но на дедов стакан положил толстый пласт вареной лосятины: так старый непременно съест, рука сама ко рту понесет.
- А с чего ты про тех богов вспомнил? - спросил он с усмешкой.
Но мысль его была уже вдалеке от избы, следила за слабым, отдаленным звуком, залегшим в глухоту тайги, - за тарахтеньем вертолета.
- Сходи-тка, Егорка, туда. К пихте-то. Испытал бы счастье. Кто знает?
– Зачем же испытывать? Вдруг тоже окочурюсь?
– Тебе-то бояться?! За тобой худого нет.
– Сам-то ты прикладывался?
– Вот так-так! - возмутился Макар и руками всплеснул. - А то как бы ты на свет взялся? Я отца твого, первенца мого, зачал, поди, за сорока бывши, а женат уж годов пятнадцать был... и от мужеска радения не отлынивал, как ты вот, пустомеля.
– Как ты можешь, дедко, верить всякой фене?

Вертолет шел прямо на избу, треск наростал оглушительный, но старик не обращал на него внимания, лишь  кричал уже:
– Языцникам их боги были пособниками могутными. Потому как в них, гляди, и есть какая сокровенна сила.
– Христос изгнал идолов.
– Ну он-то уродился много после тех богов. Да и знамы ль были ему наши края?
И, плеснув самогон за шаткую вставную челюсть, Макар заголосил во всю мочь:
     "Да и эта гордёна – на поветь она нейдет.
      Да и эта гордёна – передызье-от ей соровато" …
 
 *
Через раскрытое окно из невидимого места доносилось мерное жиканье двуручной пилы.
- Как твой дед-то? Здоров? - спросил майор Пампушка, выйдя из-за стола и жмя Егору руку.
- Ползает еще.
Майор собственными руками поместил Егора на стул, потрепал загривок Егоровой лайки. «Здорово, Тороп!» - сказал он псу, и лайка отозвалась, колыхнув спиралью хвоста.
В кабинете начальника колонии собралось почти все тамошнее офицерство, перед которым ефрейтора Егротова два с лишком года в струнку тянуло с перерывом на Чечню. Он и вытягивался бы прямым бревном, но тело у него было слишком коренасто, и старания его кончались одним неудобным напряжением всех мышц. Впрочем, жил он при майоре вольно, как личный внештатный егерь, слаживал охоту начальству, часто и заезжему, на всякого зверя и дичь водил. Койку ефрейтора Егротова отделяла от личного сортира майора тонкая дощатая переборка неряшливо нанесенного голубого цвета с обеих сторон. И ефрейтору не возбранялось пользоваться той же надтреснутой фаянсовой гирькой сливного бачка.
Усевшись за свой стол и выслав из комнаты всех, кроме капитана Збуги, своего заместителя, майор, уже хмурый, раскурил сигарету и только тогда заговорил, еще сильнее мрачнея.
- Зачем я тебя позвал? И, вишь, в полной выкладке… Выручай, ефрейтор. ЧП у нас. Побег. Утром, прямо с лесосеки… Сукины дети! Вдвоем, ****и. Бандюги! Один с четвертаком, второй с пожизненным. Из третьего отделения. Где это - сам знаешь, неподалеку от истока Четласки. Разгильдяи там! Только в жопе у них извилины!.. Если не возьмем сами… Представляешь? Последствия?..
   Майор смотрел на Егротова такими глазами, как дед Макар на божницу в углу избы, - с надеждой, но и с каким-то недоумением: будет ли содействие от картинки?
   - Представляю, - нравственно поддержал майора охотник. Но представилось ему совсем другое и заранее с жалостью…
   Едомная избушка в суземе за Летней Песъю . Завтрашние вечер и ночь там. Густо веснушчатая рожа Мишки Кузнецова (это тот из Питера, который пятый год кряду нанимается на летний сезон сборщиком живицы). Нравились Егору его песни под гитару и треп о многом чём чудном на далеком свете…
Пожалел он об этой потере, но на всякий случай обнадежил себя сомнением:
- А меня чего вызвали, товарищ майор? Я-то как сгожусь? Да  начальство мое из лесничества…
Тут майор Пампушка ожил, обеими ладонями хлопнул по столу, притом весело крякнув.
- С твоим начальством я уже договорился. Слово за тобой, боец. Кто  знает эту местность лучше тебя? Ты тут, как карась в пруду. Прямо Чингачгук! Никто другой так не выследит ублюдков… Плохо только, что Мурин, один из них, вот этот, - майор протянул Егротову одну из фоток, валявшихся на столе. - Пятьдесят два года. Он, бля, тоже здешний, значит - с понятием о наших местах. Из Ухты он. А второй - Тарбеев… Вот этот молодчик,  из астраханских... Выручай, ефрейтор запаса!
   - Мне не в тягость, товарищ майор, одно вот… Потеряю на этом… Ладно б только о деде зобаться. Он испьет больше, чем скушает. У меня племянница еще, сирота, в Архангельске учится на бухгалтера.
   - А чего ты хочешь? - озадачился майор. Он почесывал висок, отчего фуражка на нем подымалась и опускалась одним боком. - С денежным довольствием у нас хреново…
   Сразу забыл Егор и о племяннице, и о Мишке из Питера, вспомнил о своем карабине. Сильно сощурясь, чтобы не выдать загоревшихся глаз, подкинул он начальнику мысль, пришедшую будто по глупости:
   - А патронами если?..
   Майор и капитан Забуга переглянулись и так сообща что-то молча решили. Но сперва капитан спросил:
   - Сколько тебе?
   Застеснялся Егор. Согласился бы он и без всякой мзды. Просят - значит такая ему судьба. Чего тут перечить, брать что-то? А теперь уж не попятишься, не умеет он.
   - Сорок на день… за каждый. Тут, гляди,одним днем не управиться, - уже без увлечения сообщил он.
   Однако увлечься было чем. Двух пачек патронов ему за глаза хватало на сезон для личных нужд, сверх лесхозовского плана.
   Майор приободрился, стащил с себя китель. Полувековым своим лицом был он совсем еще розов, свеж, а всем остальным зелен; только подтяжки брюк были пепельно-серые с голубоватыми прожилками.
   Расстелил майор на столе карту.
   Обсуждали, в какую сторону подались беглецы и как их сыскать, считай, без вертушки. Вертолет был один на две колонии, но положенные все запасы керосина кончились, в баках плескались последние крохи. Подвезти обещали не раньше, чем дня через два-три.
   Майор склонялся к мысли, что уголовники пойдут пробиваться на юг, к железной дороге. А туда, к полустанку Разгорту, всего два разумных пути: либо прямиком на юг по шоссе, либо на запад, к грунтовке, петляющей вдоль Мезени. В обоих случаях до дороги беглецам надо еще дойти пешими лесными тропами. Гораздо ближе на запад, к поселку Шегмас, из него по Мезенской Пижме катерок ходит до Вежгоры, да и сплавных плотов много. По прямой от лесосек третьего отделения до Шегмаса не больше сорока километров, так что здоровые мужики дня за два добраться могут, если не утопнут в болотах и на волков не нарвутся. На грунтовом пути и затеряться легче. Хотя населенные пункты там чаще, зато едой разживиться проще и попутный транспорт поймать.
   - Милиция поставит заслоны тут, в Шегмасе и Вожгоре, - тыкал Пампушка карандашом в карту, - еще тут... тут...тут. И, едрит их в корень, на станции Разгорт. А ты что скажешь, ефрейтор? Тебе ж вести спецотряд!
   - На месте оглядимся. Там видно будет, - рассудил Егор.
   - Значит так: стрелять на поражение при малейшем сопротивлении и при попытке драпануть! - приказал майор.

   Включили в отряд рядового Овечкина («отличник стрелковой подготовки», - отрекомендовал майор) и лейтенанта Сизова, которого зеки укоротили до «Сизо», «следственного изолятора». Этот Сизо не нравился Егору, сковывал его какой-то чрезмерной чистотой своей, а более того взглядом, зыркающим поверх твоей головы, как бы важничая. Сразу, увидав его, лейтенант вспомнил: «Что, Тайга, всё без телевизора живешь?» Без него, и так ясно. В избе у них с дедом электричества нет и не предвидится.
Еще два солдата должны были присоединиться в зоне третьего отделения.
Погрузились в вертолет.

 *
Лесосека 3-2, откуда бежали заключенные, была в двух километрах от лагерных бараков, на северо-западном склоне Четласского камня. Дикий, произведенный человеком и природой беспорядок пней, мшистых валунов, редких, оставленных нетронутыми сосен-великанов и стаек сиротской молоди. Кучи сучьев, поваленные ветром заплесневелые выворотни, исковерканная гусеницами земля, замешанная щепой, опилками, хвойными иглами и крошевом из белесого мха и трав.
Мурин и Тарбеев избавлялись трудом от грехов у северо-западного края лесосеки. Для побега они улучили момент, когда конвоир схоронился на три минуты по большой нужде. После того минут пять он вообще особо не осматривался вокруг и, обнаружив, что двух зеков нет, еще минуты три ждал, решив, что им тоже приспичило. Потом он сперва окликал их, потом шарил по ельнику да рябиннику. Так что тревога была поднята, когда они были, поди, уже в километре от зоны. О происшедшем лейтенанту Гавшину, начальнику отделения, и майору Пампушке стало известно еще через четверть часа.
Лейтенант немедленно выслал поисковый отряд в составе старшины, двоих рядовых и овчарки Гошки. Вообще-то имелись еще три собаки, только бесполезные: две суки на сносях и старый кобель Йогурт. Этот дармоед передвигался так, будто у него задние лапы помещались спереди, а передние сзади. Дело в том, что прошлым летом на хоздвор забрался кидас, помесь соболя с куницей, пес погнался за ним, взлетел в запале по дровяной поленнице на крышу курятника и сиганул оттуда…
Дали Гошке понюхать исподнее беглецов и пропитанные их духом тапочки, сводили на лесосеку, но пес след не взял.
В это время Егротов с командой, уйдя в другую, северную сторону от лесосеки, вышел лесом к ручью. Дальше простиралась метров на четыреста прошлогодняя вырубка. Но в одном месте утыканное пнями пустолесье делилось надвое неглубокой узкой лощиной, заросшей ивой и орешником. Оттуда и вытекал ручей. До мыска этой заросли было не больше ста метров - подарок для тех, кто хотел бы добраться не замеченным до чащи, до нетронутой тайги.
Охотник направился к лощине.
- Напрасная трата времени. С чего ты взял, что они подались вообще в эту сторону? - раздражался Сизов у него за спиной и насмешничал: - Может, Тайга, они к Ледовитому океану потопали, к белым медведям? Или у них моторка на Пижме припасена?
- Может, и припасена, - согласился, не оборачиваясь, Егор.
Сизова одолевало желание досадить охотнику. Но случай помешал. Лейтенант неловко шагнул через один из корней, на которых стоял пень, нога ухнула в промоину и ступня подвернулась. Стоны лейтенанта мешались с матерными причитаниями. Солдаты усадили его на пень.
- Ну-ка, пошевели, - опустился Егор на корточки, щека к щеке с Торопом.
- Не могу… У-у!
- Точно. Теперь ты не ходок, - констатировал Егор сочувственно. - Посиди тут, покури, покуда мы глянем там. Может, еще отпустит…

 *
Не отпустило. Из леса вернулись с жердями, чтобы устроить носилки для лейтенанта. На правах командира охотник велел служивым из третьего отделения нести пострадавшего в зону.
- Вот видишь, как вышло… - оправдывался Сизов.
- Ничего, друг. Передай начальству: не нужно нам лишних. Кагал - одна помеха в тайге. Мы вдвоем управимся.
- Как «вдвоем»? - дернулся Сизов. - С Овечкиным?
Егор кивнул и в первый раз заулыбался.
- Может, и так, - отвернулся лейтенант, но тут же дернулся снова. - Ты что? След обнаружил?!
- Есть. Окурки их там. Пошли к Пижме, ясное дело… - Сощурено глядя на солнце, заметно склонившееся к западу, Егор добавил: - Нам бы вертушкой до Пижмы. Засветло бы добраться. Друг! Пришли Левушкина, прямо сюда. А мы покуда малость еще потропим . Начальству скажи: мне рация нужна и бинокль, и Овечкину топорик. Овечкин! - обратился он к солдату. - Сколько запаса у тебя в лифчике ?
- Один.
- Значит еще нужен, хоть один, - сказал охотник пилоту.

 *
Вертолет подобрал их через два часа, когда вечерело.
- Вот тебе топор и рация. Установлена на частоту Пампушки, -совал Егору Левушкин. - А еще магазин, бинокль, пара наручников… А это ракетница. На всякий случай.
- Прям со смазкой еще! – залюбовался Егор наручниками.
- Пампушка осерчал. Говорит, ты самовольничаешь, - сообщал пилот, готовя машину к взлету. - Не верит, чтоб Мурин на север подался. Матерился. «Черт с ним», это он про тебя. «Ну пусть перекроет со стороны Пижмы. Не вредно для рапорта о полном комплекте принятых мер»… А может, ты в самом деле ошибаешься?
- Не. - Охотник откинулся к спинке кресла; машину уже трясло от вибрации и грохота двигателя, поэтому оба кричали друг другу на ухо. - В наших местах кто балуется американскими сигаретами? Дорогущими! Только зеки самые матерые. Окурки совсем свежие, нонешние. И вдалеке от зоны.
- Коломбо! - восхитился Левушкин. - Ты взял их?
- Шутишь? Улика!
- Клади в бардачок. Передам майору. Для полного комплекта в рапорте.
- А ты, Гагарин, рули правее. Услышат нас - насторожатся. Высади на большой верхней излучине Пижмы.
Через несколько минут вертолет опустился на речную отмель у левого берега реки. Другого подходящего места здесь не было.

 *
Еловая чаща подступала к самой воде, кое-где оставляя у низкого берега наволочные лужки , поросшие осокой, куколем и пушицей, порой кустами грушанки или жимолости. Тороп пустился вглубь леса, но на посвист хозяина тотчас вернулся и больше не отлучался. Чаща казалась мертвой, погруженной во мрак и гробовое молчанье, и доносившаяся оттуда одинокая минорная песнь клеста походила на причитания над покойником. Зато правый берег реки, довольно высокий, кишел вечерней жизнью, сигналившей о себе из гущи листвы ольшаника и берез. Есть, есть еще жизнь, не изнасилованная человеком!
- Значит, ты Иван? - спросил охотник, закинув вещмешок за плечо поверх охотничьей сумки.
- Иван, - растянул губы Овечкин.
- А я, сам знаешь, Егор. Так и будем зваться… Идем.
Сначала держались берега. Под ногами хлюпало и проседало, чем дальше, тем больше. Повернули в чащу под углом к реке, земля пошла наизволок. Ели сменялись соснами. Посветлело, будто два часа назад сбросило. Охотник шел по своим рубышкам - четыре засечки наподобие буквы «е».
- В лесу ночевал? - спросил он молодого солдата.
- Пока нет.
- Страшно не будет?
- Не знаю.
- Родом-то откуда?
- Из-под Смоленска я. Село Язвище.
- Второй год служишь?
- Так точно. Старик.
Остановились. Как ни светел был бор-беломошник , но и в нем стемнело почти окончательно. Снова неподалеку шумела речка, только здесь текла она низом, под косогором, и светилась акварельными красками светлой северной ночи.
По примеру охотника Овечкин сгреб в кучу побольше мха и уселся на нем. Огня не развели, молча поели всухомятку и улеглись.
- Иван?.. Почему я выбрал с тобой идти?
- Не знаю.
- Молчан ты… и не куришь. Вот, - сказал охотник и, зевнув, посоветовал: - Спи скорей. Вставать опрежь солнца.


 *
Ночевали на верху пологого угора , теперь спускались с него. В низинах таял ночной туман. Воздух был влажен и холоден. Шли быстро, держась как можно ближе к реке. Сосны постепенно сменялись ельником, над которым все чаще подымались березки. Затем и ели почти пропали, пошел березовый лес с буйными зарослями орешника, смородины, бузины, грушанки. Со всех сторон голосили птицы - ореховки, плиски , щеврицы , горлицы, дрозд, свиристель.
Охотник к чему-то прислушался и ускорил шаг. Овечкину тоже показалось, будто где-то впереди, вдалеке гудит моторная лодка. Звук крепчал, приближался. Егротов освободился от вещевого мешка, снял с плеча карабин, расчехлил его, стволом отжал ветки смородинного куста так, чтобы иметь широкий обзор реки.
- Как стреляешь? - спокойно спросил он, косясь на Овечкина, изготовившего свой «калаш».
- Семьдесят - восемьдесят их ста.
- Тогда забудь, - велел охотник и странно пояснил: - А то людей побьешь.
Неожиданно с той же стороны, откуда неслась моторка, но ближе нее, шагов со ста от них, долетел человеческий голос. Вроде бы женщина весело что-то прокричала.
Охотник снял карабин с предохранителя, однако тотчас подхватил свой мешок с земли и помчался прыжками через поросль грушанки туда, откуда послышался женский голос. Шум моторки оборвался там.

 *
Залегли в кустах на краю поляны.
- Держи. - Егор протянул Овечкину нож. - Да не тыкай куда ни попадя. В крайности порань слегка.
Поляна была продолговатой, тянувшейся от реки. Посередине ее, среди кустов смородины стояла оранжевая туристская палатка. Перед входом в нее дымил костерок под котелком на треноге. На воде у берега колыхалась привязанная к колу бывалая плоскодонка с навесным мотором. Другая лодка - голубая резиновая моторка, большая, четырехместная, стояла носом на песчаной отмели. В ней у руля сидел, раскинув колени, Мурин. Поверх серого свитера на нем была не лагерная куртка, а дерюжная штормовка. Между коленей он вертел охотничью двустволку, принадлежавшую, по-видимому, туристам, и время от времени призывал приятелей поторапливаться. Судя по голосам, слышавшимся из палатки, там хозяйничали двое. Скаты палатки ходили ходуном.
Тарбеев, в одежде лагерной, препирался в тылу палатки с молодым мужчиной, на котором кроме трусов и майки были еще кеды на босую ногу. Этот, впрочем, помалкивал. Шнурки кед остались не завязанными. Прямо на глазах он синел от холода, а может быть, от страха. Наступая на него, Тарбеев пихал его в грудь обеими руками, приговаривая: «Канай отсюда, козел! Зачем смотреть, как я буду трахать твою телку? Вали, падла поганая, по-хорошему!» Между пальцами зека, поблескивая золотом, болтались на браслете часы, должно быть, заимствованные у туриста.
Неподалеку от них сидела в сырой от росы траве женщина, спрятав лицо в коленях. За спиной ее на протянутой между двух березок веревке распластались вещи: джинсы, спальный мешок, женская ночная рубашка и полотенце.
Зеку надоело бесполезное благородство. Опустив руку в карман, он обменял часы на нож и выразительно выпустил лезвие. Мужчина, попятясь, отбежал.
Женщина не сопротивлялась. Тарбеев повалил ее в траву, перевернул на живот, ножом ловко вспорол на ней джинсы и трусики.
Овечкин дернулся, однакр охотник успел прижать его голову к земле, той же рукой забрал у него автомат.
Женщина пронзительно вскрикнула, когда зек лег на нее.
Из палатки один за другим показались двое в штормовках защитного цвета. Они несли добычу к лодке.
- Вот теперь пора, - спокойно сказал охотник. - Тарбеев твой. Сильно не режь. Не то тащить на своем горбу. И в рост не стой! Понял?.. Пошел!

 *
Овечкин обездвижил Тарбеева ударом кулака по затылку, стащил его с женщины. Он собрался привести ее в чувство, но не успел, - такая поднялась пальба, что тело его невольно вжалось в землю.
Егротов стрелял из обоих стволов разом и поочередно. Пули крушили листву прибрежных кустов, поднимали фонтанчики земляных и водяных брызг. Тороп, которому велено было лежать рядом, не сдержался и разразился азартным лаем.
- Все в лодку! К черту барахло! Режь их лодку! Нет! Удочки сюда! - командовал Мурин, стараясь запустить мотор. - Где Торба? Торба!
Из щелей палатки повалил дым. Плоскодонка, у которой днище и топливный бак бандиты изрешетили пулями, а привязь перерезали, уходила кормой под воду. Налетчики сдвинули с отмели свою лодку, попрыгали в нее. Течение быстро сносило их. Мотор заработал. Когда Егор выбежал к реке, они были уже метрах в пятидесяти. Те двое, не из зеков, без пользы палили из пистолетов.
- Слыхал я, у этих лодок для надежности не одна… как это… камеры, что ль? - сказал Егор подоспевшему Овечкину.
- Наверное две. Или три.
Охотник вскинул карабин, сделал один за другим два выстрела. Овечкин увидел: что-то случилось в лодке, будто она налетела на кошку, потому что бывшие в ней, похватав рюкзаки, попрыгали в воду, само же судно, выписав полукруг, уткнулось в коряжистый правый берег реки.
- Блеск! - восхищенно протянул Овечкин
Охотник снова прицелился и спустил курок.
Там, где была лодка, над берегом поднялся столб огня и черного дыма. Воздух колыхнули звуки взрыва и горящего бензина.
- Твой-то где? Не сбежал? - спросил Егор.
- Вон, там он. Лежит еще. Это его пистолет, - предъявил солдат с гордостью. - «Макар»! Держи.
Но он все же покраснел и побежал к своему пленнику.

 *
После того, как Егротов переговорил с майором Пампушкой по рации, все собрались у берега. Сели в круг, поблизости и Тарбеев в наручниках.
Женщина, назвавшаяся Машей, молча подала охотнику и солдату пластмассовые кружки с чаем. Она была в свитере и мужских джинсах не по ширине ей и не по росту, подвернутых снизу.
Порывшись на пепелище, оставшемся от палатки, турист не нашел ничего кроме двух сильно вздувшихся банок с тушенкой.
- Меня звать Максим. Ковалев, Мы из Москвы… Деньги сгорели. Или их стибрили эти… - жалобно сообщал он. - Осталось только, что бросили. Вот, например, - показал он, щипнув двумя пальцами то, что было на нем.
Это были обширные парусиновые штаны и такая же куртка. В них он походил на пожарника или провинциального рыболова-любителя.
- И мои джинсы, которые сейчас на Маше. И надо ж! Нам завтра надо было возвращаться. Лодку взяли напрокат в поселке Диюре, на Ижме…
Присвистнув, Овечкин воскликнул:
- Занесло вас!
- Ага, - согласился турист с горькой ненавистью к кому-то. - А туда добирались на частнике от железнодорожной станции Ирасль. Сто пятьдесят километров. Две тысячи заплатил и три задатком за лодку. А теперь и за нее саму платить…
- Вот что, - прервал его Егротов, думавший о том, что разом столько денег он видел только тогда, когда на тысячу можно было купить в Верхнемезенске пять пачек муки. - Пора решать. - Он снял картуз, отложил его в сторону и, снова заговорив, понемногу, с видимым наслаждением отхлебывал горячего чая: - Вертолета не будет два дня, а то и три. Керосина нет… Самим вам никуда не дойти, окромя того света. А проводить вас до людей мы с Иваном щас никак не можем. Не то уйдут бандюги… Два из них, этот вот один, - кивнул он на Тарбеева, - из колонии бежали … Выходит, ждать вам вертолета тут… Плохо, провизия ваша погибла, но с тушенкой-то два дня выдюжите. Подкинем малость сала и сухарей… Может, и со дна речки что подымете.
Туристы молчали.
Держались они по-разному. Максим весь подергивался, жевал губы, то и дело поглядывал на подругу взглядом сложным, вроде как виноватым, но и пренебрежительным. Мария же словно забыла о нем, окаменело уставилась в одну точку у мысков своих кед. Стена между ними поднялась, подумалось Егору, поди, не сдюжат они поверки бедой.
Наружностью Ковалев был мужчина видный - рослый, плечистый и едва ли за тридцать, но обстоятельный, фасонистый, знающий цену себе. По такому красавцу пересохли бы в Верхнемезенске все девицы. Рядом с ним Мария смотрелась обыкновенной, как Олёнка, Егорова племянница, только эта старше на пяток годов. И красавицей она не была, о чем Егору, впрочем, знать было невозможно. Он был в полной непричастности к эзотерике современной культуры, согласно которой от представительниц слабого пола требуется быть не только женщинами, но еще и сексапильными красотками. Но любой, взглянув на Марию, должен был, конечно, признать, что она очень мила, притом не просто наружно, так сказать, для глаза, а нравственно, душою. Из того-то и проистекала ее внешняя привлекательность. Может быть, именно по этой причине Егор Егротов старался по возможности не глядеть на нее.
- Что скажете? - повторил он. - Максим?.. Маша?..
Не сиделось туристу возле спутницы (жена ему, решил Егротов), сорвался с места. Злился он, быть может, в особенности из-за того, что ему чаю не дали, пусть он и знал, что кружек в наличии только две.
- Не понимаю! - зашагал он туда и сюда, словно не слышав заданного ему вопроса. - Ну для чего была вся эта устроенная стрельба?! По деревьям! Ха! Напугать, что ли, хотели? Прогнать? Ребячество. В голове не укладывается! Да вы же сами говорите, что их нельзя упустить. Согласен. Почему тогда не перестрелять всех сразу?! Проще простого было! Цирк какой-то!..
Возможно, те же вопросы вертелись и в голове Овечкина. Он уставился на охотника как бы без веры в возможность разумно объяснить происходившее.
- Не одно - поймать и застрелить, - многозначительно проговорил Егор. Тоже поднявшись, сказал Овечкину: - Нам пора... Вставай, - ткнул он в спину Тарбеева и, когда тот обернулся, похлопал перед ним по кабуре с пистолетом. - Смотри! Чуть не то - разом ухлопаю. Майор сказал: вы живьем ему не нужны.
- Все сигареты сгорели! - сетовал турист.
Овечкин крикнул зеку:
- А ну, дылда! Угости туриста! - И он объяснил Егротову: - У него цельная пачка при себе. Аж «Мальборо»!
Тарбеев покорно достал и протянул пачку, ловко вытолкнув из нее одну сигарету.
- Нет уж! Все возьму! - подскочил Ковалев. - Ну!
- Будет! - возразил Егор. - Нехорошо отнимать.
И тут подала голос Мария.
- Я не останусь здесь. Я с вами пойду.
- С нами? - повернулся к ней Егор. - До смерти опасно. Нам охотиться на них, а они - на нас будут. У Мурина при его годах срок, считай, пожизненный. Ему терять нечего.
- Все равно я с вами.
Почему - он не знал, да и не искал объяснений, но его сразу расположило к Марии. А теперь ему показалось, что она тяготится мыслью остаться снова наедине с Максимом Ковалевым, может, и не мужем ей вовсе.
- Ладно, идем, - сказал Егор.

 *
Вообще-то время в запасе было. Потому, удивляя Овечкина, Егротов снова присел, достал из своего вещмешка узелок с катушкой суровых ниток и длинной иглой и принялся чинить порезанные джинсы.
Он не спешил. Уйти далеко Мурину с дружками не удастся. Конечно, они попробуют пробиться берегом Пижмы туда, где в нее впадает речка Светлая, текущая с Четласского камня. Туда всего-то двадцать километров. Пижма становится там сплавной, и, если по пути не подвернется случай завладеть какой-нибудь лодкой, они легко сойдут за сплавщиков леса. Дай только буксировщику плота на бутылку. А денег у банды хватит. Видно, этот Мурин большая фигура, пахан среди уголовников. Целую экспедицию снарядили ему на выручку! По словам Тарбеева, у Мурина теперь три «пушки» и к каждой по запасной обойме, выходит, прикинул охотник, - у них было сорок восемь патронов; десять или девять расстреляны и три утонули, осталось тридцать пять или тридцать шесть. Много!
Он знал, что план у банды дрянной. Не пропустит их темная рада - поросшие ельником болота. Все те двадцать километров Пижма через них течет. Пройти можно по правому берегу, со стороны Четласского камня, если знаешь тропы. Только там рада начинается на пару километров раньше, чем на левом берегу. Значит, банде придется вернуться, протопать лишних четыре километра, потерять часа полтора, а то и больше, если станут прежде времени соваться на правый берег.
Так что, справившись с джинсами, Егротов успел еще срубить подходящую осиновую ветку, сделал из нее надежный рашмак - шест с рассошиной на конце. Без него на раде нечего делать. Затем он упаковал в спальный мешок туристов их уцелевшее имущество: котелок, сковородку, две кружки, тушенку, початую пачку чая, полотенце, женскую ночную рубашку, две пары резиновых сапог, топорик и спиннинг. Своей собаке он отрезал кусок от слежавшегося кома всякого вареного говяжьего субпродукта - печени, почек, сердца и вымени.

 *
Хорошо, что дни шли теплые, сухие. К полудню воздух прогревался и до двадцати, и до двадцати пяти градусов. Однако утро было зябкое, особенно в еловой чаще. Ярый свет солнца согревал пока только душу - не тело. Зато не требовалось подгонять ленивых. Шли быстро. К восьми часам утра добрались до места, где нужно было перейти речку.
Выбегая из-за мня , Пижма растеклась вширь метров на пятнадцать, на две трети по отмели, поросшей мелким камышом. Ближе к правому, более высокому берегу вода доходила до груди.
В камышах был приметный проход, говоривший о том, что здесь брод к тропе. Свежих следов на сыром песке не было.
Чтобы не мочить одежду, мужчины разделись до трусов. Овечкин принял Машу к себе на плечи.
- Командир! - обратился к охотнику Тарбеев, потирая натертое веревкой плечо, на котором он нес узел из спального мешка с вещами туристов. - Правильно делаешь. Зачем тебе Мурин? Меня сдашь - тебе уже почет, а они - пусть бегут.
Видимо, он решил, что охотник отказался от преследования бежавших.
- Жалеешь их?
- С чего бы? По мне скорей бы в сыроежник, на теплую женщину .
- Какой умный! - будто похвалил Егор.

 *
Ковалев быстро, словно три дня не ел, прикончил выделенный ему ломоть сала с окаменелым куском грубого белого хлеба, и сел так, чтобы никого не видеть. Курить сейчас Егротов запретил.
С отвращением, как неминуемое лекарство, потягивал Ковалев из колпачка своей фляги холодный, без сахара, чай. Слишком многое угнетало его. Еды у них хватит самое большее на сегодня, и то впроголодь. А еще делись с беглым уголовником! Как добраться до Москвы? Денег нет даже на телеграмму отцу, да и где телеграф? А как он появится в цивилизованном мире в босяцком виде, точно какой-то бомж? И предстоящая ночь не сулила ничего хорошего. Без крова, в диком лесу! Если верить охотнику, здесь шастают медведи и стаи волков. А как теперь с Машей держаться? С этим, конечно, проще: сама сторонится его, дуется за что-то, - пусть так и будет.
Охотник лежал рядом. Он раздал всем половину своего сала, а сам почему-то есть не стал, только сухарик сгрыз. Сейчас он, направив бинокль в сторону реки, время от времени бросал в рот по ягодке брусники, горсть которой набрал по пути сюда.
Они прятались в кустах, захвативших небольшой бугор на краю поросшего редким ельником болота. Кусты дразнили сочными водянисто-красными ягодами. Бугор был один из многих, окаймлявших болото с этой стороны, вторым от реки. Отсюда просматривалась и река и вся прилегающая к ней каменистая поляна с двумя старыми, понизу уже засохшими лиственницами.
- Чем питаться-то будем? - занозисто спросил Ковалев.
- Чем подвернется… Хочешь? - протянул охотник ладонь с ягодами.
Ладонь была влажная, с приставшей к ней собачьей шерстинкой.
- Нет, - отказался Ковалев и вспылил: - Что здесь может подвернуться?! Лягушки? Какие-нибудь грибы? Ягодки?
Охотник промолчал.
- А это что? - снова начал турист, опасливо потрогав ягоды, украшавшие куст. Но заговорил он больше из-за желания отвлечься от своих мыслей.
- Бузина, - ответил охотник.
- А-а… Я слышал, бывает съедобной.
- Может, и бывает… А эти нельзя. Потому их зовут волчьими ягодами.
За спиной у них шел тихий разговор между Марией и Овечкиным, и оба стали слушать.
Женщина говорила:
- Я завзятая туристка. Это я, дура, подбила Максима поехать сюда. Искать новое - это мой способ жить… Вот и доискалась! - сделав паузу, с горечью призналась она себе, но тут же повеселела. - Не сидится в Москве, когда отпуск. Извожусь. А в этот раз удалось устроить бабушку в санаторий. Это из-за нее приходится торчать в Москве. Не могу я оставить ее одну, больную.
- А ты кем работаешь?
Мария вздохнула.
- Сейчас работаю научным сотрудником и экскурсоводом в музее минералогии.
- А что это… минералогия? - подивился Овечкин.
- Наука о минералах - об алмазах, о мраморе, о железных рудах, бокситах… Тысячи их. А вообще-то я геологоразведчик, Горный институт окончила. Из института сразу в партию, под Архангельск. Там, это недалеко отсюда, мы алмазы искали. Да вот два года назад дедушка умер, я и пошла в музей.
- Ух ты! Алмазы!? И нашли!?
От рассказа Марии в душе Егротова как-то вдруг рассветлилось, расцвело, больше, куда как ярче, чем на встречах с Мишкой Кузнецовым. Все же тут и тень маячила, торчала, как чужое, как что-то не твое, попавшее в твой скарб. Тенью этой был горный институт (поди ж ты! - о горах! Или в горах?). В институтах, понимал он, учатся на высшее образование, а про это самое образование он знал только через строчку в анкетах, которые ему довелось заполнять. «Образование (подчеркните нужное): неполное среднее, среднее, среднее специальное, высшее». Он-то подчеркивал «неполное среднее», будто застрявший навсегда в самом начале жизни. Но эта тень продержалась не долго, да и что ему до нее? Главное - эта женщина, уж точно, обузой им не будет, чего он поначалу боялся. Она и Овечкин из тех, на кого можно положиться. Не то что Максим…
- Вот и они, - сказал Егротов себе и громким шепотом всем: - Наши здесь. Все молчок! Иван! Наручники на Тарбеева. И на мушке держи его.
Клацнул затвор.

 *
В дерюгах, с удочками через плечо троица походила на мужиков, собравшихся порыбачить. Правда, с лица один из пособников Мурина, толстяк лет двадцати, никак не тянул на настоящего мужика. Уж больно бледен он был, а главное - его украшала аккуратно и очень коротко стриженая черная бородка вроде двухнедельной щетины и такие же усики, простым мужикам не свойственные. Другой, тощий верзила, наклонясь, обронил кепку, и головой оказался гол и глянцевит, как ягодица. Но издали, тем более с вертолета, их вполне можно было принять за местных и не заинтересоваться ими.
Маша чуть не прыснула смехом и лицо в траву окунула, когда те сошли в воду в чем мать родила с одеждой и рюкзаками на головах. Иван горячо засипел Егротову, приноровляясь к своему автомату, словно к горячей кочерге:
- Одной очередью уложу ведь. Ей-ей, Егор! Пикнуть не успеют! А, Егор? Давай!
- Нишкни! - сухо велел охотник.
Как он и думал, Мурин, одолев реку, двинулся берегом вправо. Однако через несколько минут он, ни от кого не таясь, объявился на соседнем, ближнем к реке бугре. Он оказался так близко, что Егротов без бинокля углядел на его носу особую примету - крупную бородавку.
Сильно огорчился Мурин. Съежились, сошлись в кучку его брови, нос и губы. Еще бы! Весь берег Пижмы, насколько хватало глаз, был ровнехонько покрыт редким ельничком, под которым там и сям поблескивала на солнце черная жижа. Лишь кое-где островками торчали матерые ели. Что за радость в том, что поверху болото было раскрашено разноцветьем кукушкиного льна, багульника, морошки и кувшинок, ковриками клюквы и голубики? Смерть таилась под этим узором, смерть большая, терпеливая, какой хватит на всех. Жалобным свистом щуров, словно хором флейт, оглашалось это царство Смерти.
Пришлось Мурину и его подручным двинуться на юг, пойти в обход болота. Туда через чащу ведет довольно надежная охотничья тропа, уголовники сразу увидали ее, осмотревшись под лиственницами. Эта тропа пересекает сначала Каменный ручей, потом Светлую речку и выходит на зимник , идущий вдоль всего Четласского камня от Мезенской Пижмы до поселка Тиман. Каменный ручей бежит по широкой промоине в камне. По нему легко часа за четыре дойти до Павъюги, а оттуда до Пижмы какая-то пара километров. Егротов допускал, что этот путь Мурину известен, при том, что с болотами на Пижме у того и вышла промашка. А если не известен, то, увидав ручей, текущий на восток, он может рискнуть пойти по нему, понимая, что с этой стороны Четласского камня все сливается в Пижму. Преследовать банду по пятам опасно. Обнаружив за собой погоню, беглецы устроят засаду - как пить дать, не сомневался Егротов. Да и ходом они шибче. Не женщина Маша, а бугаи Тарбеев и Ковалев так и норовили тормозить ход. Выходит, к ручью надо попасть первыми, не то Мурин уйдет. Значит, одно, решил Егротов, - идти к ручью через болото, по другой охотничьей тропе, о которой мало кто знал. Местами она тяжелей, зато много короче и выведет их на четыре километра ниже по ручью. Стало быть, они опередят Мурина примерно на час.

 *
Увидев, что охотник ведет их не туда, где скрылись мужики с удочками, Тарбеев задиристо заметил:
- А в натуре, ты дрейфишь, командир. Тебе их не зачалить.
- Мне зачем? Тайга поймает и мне протянет: на, Егор Тимофеевич.
Тарбеева поддержал Ковалев:
- А ведь правда, Егор. Ты ведь охотник, а не из СОБРа . Зачем тебе все это?
- Считай, Максим, ты щас сам собровец, хочешь - не хочешь, - возразил Егор. - Куда тебе деваться? Сам пошел с нами - иди. Один путь - за нами. Правда, Ваня?
- На сто пудов! - отозвался Овечкин.
- Мы перемрем тут. У нас еды нет, - не сдавался Ковалев.
- Лес накормит.
Ковалев скептически пожал плечом.
Возясь со сменой кедов на резиновые сапоги, проворчала Мария:
- Ох, верно, у России две проблемы - дураки и дороги!

 *
На краю болота Егор выстроил свой отряд в цепочку, определив место каждому: Марии - за собой, Ковалеву и Тарбееву - за ней, а Овечкину - замыкающим.
- Значит, так, - сказал он серьезно. - Идти строго след в след, пока я не скажу. Не спешить. Вскоре легче будет. Если кто оступится, на подмогу не кидаться, не то всех затянет. Меня зовите.
Егор достав из своего заплечного мешка аккуратно сложенный моток веревки, расправил его, повесил себе на грудь. Веревка была вроде бельевой, но вся в узлах.
- Если что, будем тащить бегемота из болота, - пошутил он и засмеялся.
 
 *
Он не обманывал: опасными были действительно только первые триста метров пути, извилистого, зыбкого, норовящего уйти из-под ног. Охотник двигался от одной елке к другой и без конца повторял, чтобы друг другу не наступали на пятки и не «лезли на кочу, пока она назад не встанет». Затем пошло безлесное мелководье с илистым, но довольно крепким дном, с пучками торчащего из воды рогоза. Когда дно опускалось ниже, охотник брал на руки своего пса. Но со временем чаще стали попадаться участки твердой земли. Здесь не ленились подкармливаться брусникой и клюквой.
Наконец выбрались на некое подобие дороги. Это была заросшая травой и кустарником очень узкая и не высокая каменистая гряда, которая тянулась через мрачную согру на пять километров, почти до Каменного ручья, лишь изредка прерываясь болотными протоками.
- Одурела. Напрыгалась по кочкам, - ворча, растянулась на земле Мария. - Долго будут сниться. Кошмар!
И тут путники услыхали выстрел. Он хлопнул где-то в правой стороне. Вслед за ним с некоторой заминкой прозвучал второй выстрел.
- Посидим малость, обсохнем на солнышке, - предложил Егротов смутившейся из-за выстрелов компании. Он опустился на теплый, нагретый солнцем камень и стал трепать холку Торопа, присевшего рядом. - Дробью стрельнули. - Он улыбчиво хмыкнул и обратился к Ковалеву: - У тебя ружье заряжено было? Оба ствола?
- Да. На всякий случай.
- И лицензии, ясно дело, не было… Ладно, это уж ни к чему. - А остальные патроны где были?
- В нашей несчастной лодке, - опередила Мария замешкавшегося Ковалева.
- Это хорошо, - улыбаясь, щурился Егротов на солнце и, переведя взгляд на Марию, пояснил с сохранившейся кривой улыбкой: - Мурин стрельнул. Есть там одно утиное место. Первым-то он, точно, промазал, а вторым - не знаю, может, кого и торохнул в лет. Теперь ружья у него, почитай, нет. Одна палка с железкой.
- И к ней, как минимум, три пистолета с кучей обойм, - насмешливо заметил Ковалев.
- Так-то и было! - возразил охотник. - Один «Макаров» в речку нырнул, когда они из лодки выпрыгивали.
- Ну и глаз у тебя, Егор! - воскликнул Овечкин. - А почему ты думаешь, что Мурин первым промазал?
- А ты стал бы целиться другораз, когда уже положил утку, а то и не одну? Это ж какой белорыбицей быть, чтоб не кинуться за добычей!?
- Пожрать бы чего, - проворчал Тарбеев, и у остальных путников лица стали такими, будто всех посетила одна голодная мысль: нам бы тоже уточкой разживиться.
Охотник обратился к зеку:
- Не дурил бы ты там - можь, и тебя щас жареная дичь ожидала. Припомни, какую провизию запасли те два мазурика для тебя с Муриным?
- Эх! - отмахнулся Тарбеев и проглотил слюну. Но, видя, что все ожидают ответа, заговорил, словно издеваясь, со смаком: - Они с колбасой приканали . По палке на мурло. Большая! Толстая такая! Копченая! А еще рыба красная в лотках. Много белого хлеба, шоколада! И бутылка водки с банкой огурцов. Ноль семь…
- С привычной лагерной баланды ты потому и задурил, - заметил Егротов. - А где все это держали? Не в лодке?
- В этих… рюкзаках… Эх!
И Тарбеев снова отчаянно махнул рукой.

 *
Кончилась твердая земля, ушла под ковер ядовито-зеленого мха. Снова надо было перебираться с кочки на кочку, и так полкилометра.
- Без четверти час, - сказала Мария охотнику, когда они вышли к ручью. - Надеюсь, мы обогнали банду?
Егротов поразился яркой голубизной и сиянием ее глаз.
- Обогнали… Особо если те жарили и лопали дичь.
- Думаете, они сунутся сюда?
- Могут.
Видя задумчивую озабоченность охотника, Мария не стала ему мешать. Она стащила со своих ног сапоги и носки, задрала до упора брючины джинсов и хотела зайти в ручей.
Егор удержал ее.
- Здесь плохая вода. Из Гнилого болота, - пояснил он, засмотревшись на ее ноги, отчасти с недоумением: как это можно ходить геологом на таких хрупких косточках? И мелькнули в его памяти ниточные конечности принцессы из мультика про Бременских музыкантов. Наконец он посоветовал ей: - Иди дальше. Вон там, за камнями, ручеек. Там чистая вода.
Он отправил туда и мужиков, сказав, что час-другой могут отдыхать, но продуктов не трогать. Овечкину он велел пристегнуть Тарбеева к дереву и вернуться.

 *
- Егротов?! Ты куда пропал? Вот, черт! Ты где? - обрадовался майор Пампушка, услыхав голос Егора.
- Мы у Каменного ручья…
- Вот, пострел!
- Бандюги на параллельном курсе. Думаю, они хотят попасть ручьем к Пижме. Попробую не пустить.
В ответ в рации сначала свистело и материлось, потом майор озабоченно спросил:
- Овечкин как?
- Хорошо.
- А Тарбеев что?
- Цел еще. Смирный он вроде.
- Туристов-то твоих не укокошат?
- Ну нет! А там, как знать?
- Не возись ты с ними! Хватит нам одного Тарбеева. Остальную падлу приканчивай - и баста!.. Чего молчишь?
- Это-то просто, товарищ майор.
- Эх, направить бы к тебе вертолет гребаный! - досадовал майор Пампушка. - Но, ладно, пошлю отделение лоботрясов. В какую тебе точку?
- Не надо никого, товарищ майор. Пешедралом нас не догнать. А машине тут никакой не пройти, хошь и танку. Вот хорошо б сообщить в Левкинскую на Пижме. Мало что? Пусть завтра там настороже будут.
- Ладно, Чингачгук. Справишься, - будет тебе награда. Само собой вдобавок к патронам. Бывай, друг.

 *
Овечкин вернулся с Марией. Она не желала остаться. Без слов ясно, почему, но Егор настаивал, чтобы она вернулась, псу своему в шутку сказал, чтобы тот увел ее. И Торопу это удалось. Отбежав на несколько шагов, пес, лая, принялся звать ее за собой. Из-за этого собачьего вмешательства что-то страшновато-приятное шевельнулось в душе Егротова. Незнакомо ему засмеялась женщина на собаку.

 *
- А вдруг они не пойдут ручьем? - пришло в голову Овечкину.
- Пойдут, - ответил охотник так, как сказал бы «куда им деваться!», и пояснил: - Кому охота мерить ногами лишек?
Они ушли далеко вверх по ручью и залегли среди каменных глыб на верху невысокого, но довольно крутого холма, который ручью приходилось огибать. Позиция была превосходная; взять такую без артиллерии или авиации было бы проблемой даже для взвода автоматчиков. Отсюда хорошо просматривалась вся округа с ручьем и то место, где его пересекала охотничья тропа. На каменистых берегах ручья прижились лишь мхи, травы и немного сосен. Совсем рядом в траве трещал кузнечик. Овечкин, валявшийся на спине с сорняком в зубах, прервал долгое молчанье, хохотнув, сказал почтительно:
- А ты в самом деле запал на Марию или мне показалось?
- Откуда ты взял?
Напрягся Егор. Уж если Овечкин приметил, сама Маша да Ковалев - тем более. И как он приметил? И что? Ничего такого и в мыслях у самого не было.
- Да так, по глазам твоим, по оглядкам, - продолжал забавляться юноша, но вдруг, явно в оправдание товарищу, признался с грустным воспоминанием: - У моей Шурки глаза тоже синие были. Смотрят так, точно мать родная тебе.
Снова молчали. Егротову нечего было ответить, не знал он материнского взгляда. Потом Овечкин лег рядом с ним, оглядел долину и сказал:
- Егор, мы уже могли нафиг покончить со всем этим делом, а ты чего-то мудришь.
Егротов стряхнул с губы замусленную травинку.
- Чего же ты сам Тарбеева не прикончил?
- Ты ж не велел!
- Так и на меня мудрящий начальник есть, - сказал с усмешкой охотник. - А что? Велю - ты… А вот и зайцы наши, - не досказал он свою мысль. - Дай-ка бинокль.
Перебравшись через ручей, те трое, которых Егротов назвал зайцами, остановились и о чем-то заспорили, тыча удочками в разные стороны.
- Гляди-ка! Мурин, видать, опасается идти ручьем, - комментировал охотник, не отрываясь от окуляра. - В небо тычет. Видать, вертолета боится. Понять можно. Сверху ручей как на ладони. Ты, Ваня, вот что… Изготовь-ка ракетницу и мне дай.
- Зачем? - изумился Овечкин, но уже развязывал свой вещмешок.
- Узнаешь… А теперь… Видишь угор с кустами на той стороне?
- Ага.
- Лети туда турманом, на одной ноге. Заляг там. А как увидишь ракету, отсчитай до пяти и дай пару коротких очередей. Патроны береги. Целься по верхушке вон той сосны, с сухим суком сбоку. Понял, Ваня?
- Так точно! - козырнул солдат.
- По людям не стреляй, хоть что они выкини. Это будет моя забота… Да не тут ты беги! Не на виду ж у них!? Укройся нашим холмом.
Так хорошо, так мирно светило солнце! Стрекотали кузнечики, журчал ручей, стайка говорливых чечеток порхала над травой туда и сюда, с болота доносился пересвист рябчиков: «Ции - ции - ции - ийц! Ции - ции - ции - ийц!» Будто не было в мире зла. Даже круживший над болотом ястреб-перепелятник казался птичьим сторожем, а не разбойником.
Успокоившись, троица двинулась берегом ручья. Шли торопливо, зная: до ночи долог их путь. И вдруг с горы, где прятался Егротов, покатился, поскакал камешек, за ним второй, третий.
Застыли, попятились к сосне, невольно ища укрытия. Мурин стащил ружье с плеча.
- Бросай оружие! Вы окружены! Сопротивление бесполезно! Иначе - открываем огонь на поражение! - что есть мочи закричал Егротов слова, которые приходили ему на ум из какого-то фильма, но выше глаз он не высовывался. - Считаю до трех! Раз… Два… Три!
Он видел замешательство Мурина и его товарищей, но медлить было нельзя, заминка выдала бы обман, и Егротов пустил сигнальную ракету.
Застрочил автомат, круша крону сосны.
- Во, драла задали! Ну точно, зайцы! - приговаривал Егротов, стреляя вслед убегавшим, и пули свистели над их головами.
 
 *
Мария вышла из укрытия вслед за Торопом, который, почуяв хозяина, помчался навстречу. Егротов издали разглядел дурноту тревоги на ее лице, - совсем как у Ольки. Та тоже выскакивала из избы на поветь или в сендух , едва заслышав оттуда какой-нибудь грохот. Глаза у нее делались пуклые, совсем добрые, а рот - готовый охнуть и ругнуть.
- Вы убили их?.. Вас не ранили?
- Покуда все живы и целы. - Охотник положил руку на плечо сияющему Овечкину, а сам с любопытством, вполглаза смотрел на Марию, но вдруг смутился, выставил вперед трофеи, то есть удочки и двустволку. - Имущество Максима.
- А бандиты где?
- Сбежали.
Она сказала с сочувствием:
- Как же теперь поймаете их?
- Не потеряются, - заверил Егротов. - Одна им дорога - на зимник. И нам, значит, туда. Тут-то как было?
Спросил и снова смутился, будто полез в чужую душу без права на то.
- Нормально.

 *
Заметно было, что между Максимом и Тарбеевым набегалась брехливая собака.
- Э, братец, зачем же ты дергался так? Ишь, как руку раскровенил, кожу ободрал! - говорил Егротов, освобождая зека от наручников. Овечкин приковал его к корявой сосенке, которая тянулась из щели в стене каменной глыбы, так что Тарбееву пришлось все время стоять на ногах. - Овечкин! Бандит! Сбегай на болото, принеси зеленого моха.
- Уже там!..
Тарбеев ополз на землю, с наслаждением вытянул ноги.
- Спасибо, начальник, - сказал он.
- Имя у тебя есть?
- Есть. Карим.
- Маша, полей из фляжки… Не жидись… И как тебя, Карим, угораздило схлопотать срок на всю катушку?
Зек не стал запираться.
- Жил, как все. В ПТУ учился, реально, на слесаря. К кодле пристал. Штопка с убийством. Отсидел часы. Девять лет! Вышел - обратно в кодлу. Мокруха, заказной жмурик - и вот… тут. Из этой зоны собрались нас в сибирскую академию перевести. Меня и Мурина. Не успели.
- Хочешь глотнуть?
Тарбеев приложился к фляге, тотчас оторвался, потряс ею.
- Мало у нас воды, командир.
- До чистого ручья хватит. Восемь километров.
- Ты хороший человек. И Маша хорошая… Обидел я ее, рыбинку!.. А этот… Вшивая падла!..
- Ну, ты это зря, Карим! Мы же не знаем Максима по-настоящему.
- Да пошел он!.. - вклинился Ковалев. - Смех!.. Этот ублюдок, убийца и насильник, корчил здесь из себя чуть ли не рыцаря Круглого стола!
Но зек досказал о том, что его возмущало:
- Он грубо базарил с Машей. Обижал ее, кипишился, вроде ты, в натуре, отбиваешь ее у него, хотел один канать к Пижме и тушенку с собой. Плел: с керогазом ему, никакой зверь нипочем.
Егротов ответил не сразу. Он мял и обжимал в лепешку часть принесенного с болота мха, поясняя, что мох - верное средство:
- С ним, уж верно, гноиться не будет, быстро заживет.
Наложив пластырь на запястье зека, он собрался бинтовать (бинт был в его сумке), только сделать это пожелала Мария.
- Чуешь, Карим? Хороший человек, - сказал Егор, кивнув на Марию. - А Максим пусть идет, когда хочет. Тушенка его.
Неизвестно, действительно ли задели Ковалева эти слова. Но то, что он словно только сейчас заметил свои ружье и удочки, было похоже на желание скрыть истинные чувства. Живо, по-спортивному вскочив на ноги, он кинулся к трофеям Овечкина, прислоненным к скале.
- Моя двустволка! - осматривал и гладил ружье он. - Какая красавица! Сила! Тульский завод. Это ТОЗ-34, с эжекторным механизмом. Бокфлинт. Спасибо тебе, Иван! Уж думал, что навсегда потерял его. Я твой должник!
- На здоровье, таскай вместе с удочками, - откликнулся Овечкин. - А вообще - хорошая игрушка, особо когда есть чем зарядить.

 *
Обещанные охотником восемь километров не таили тех же недавно пережитых опасностей. Болотца попадались среди леса, но небольшие, пестрящие озерцами или сплошь мощеные мхом, как паркетом. Где тощие сосенки и ели торчали из моха, где осинки, стоящие на темно-зеленых ковриках брусники, усеянных бледно-красными ягодами. Такие болотца сами себя выдавали, окружаясь густыми ягодниками. Оттуда, заметив опасность, шумно взлетали белые куропатки и глухари.
Егротов подстрелил двух куропаток. Одна из них упала посередине топи на стеклянно-черную гладь воды. У Марии замерло сердце, когда Тороп со всех ног кинулся за добычей. Егор молча разделял с псом радость сделанного дела, легонько теребя пальцами шерсть на его намокшем загривке. И если в эту минуту у Марии было бы желание покопаться в себе, она поняла бы, что позавидовала Торопу, глядя на них.
Немного передохнули, пока охотник потрошил дичь. Затем путь пошел на подъем, и болота пропали. Усталые ноги все чаще натыкались на камни. Сильно поредевший лес уже не защищал от солнца. Утомление притупило не только мысли, но и чувства, даже самые первобытные - жажду и голод. Ковалев начал отставать. Тарбеев хотел забрать у него трехкилограммовое ружье, но тот наотрез отказал.

 *
Придя к ручью, повалились на землю. День казался бесконечным, но время подбиралось только к шести часам пополудни.
Из лежки без сил поднял дымок разведенного охотником костерка. Деревья шуршали на явившемся с запада сыром сквознячке. От сковороды потянуло терпким запахом консервированной тушенки. Дым заворачивал в чащу ивняка, которым заросли берега ручья, и держался там, спасаясь от крепчавших набегов ветра.
- Спешить надо. Гроза может придти, - торопил охотник.
Сам он есть отказался, а собаке дал из своего припаса. Сидел с Торопом в стороне. Подсела Мария, вернувшись с Овечкиным от ручья, где они мыли сковороду, ложки и наполняли фляги водой.
- Ты относишься к собаке бережней, чем к себе, - не без укора сказала она.
Егор глянул на нее и, тотчас потупил глаза, спросил:
- Знаешь, что едино у геолога с охотником?
От его вопроса Мария растерялась, зато позабылась точившая ее совесть евшего перед неевшим.
- Оба ищут?.. Терпение?.. Лишения?.. - охотно пустилась она гадать, но Егор отрицательно качал головой. - А, догадалась! Собака - твой инструмент, как кайло и молоток у геолога.
Егор поднялся и подал ей руку.
- В десятку! - сказал он. - Только Тороп не инструмент. Мы с ним друзья.
- Хотела бы я иметь такого друга, Торопчик! - ласково пнула она ладонью собачий лоб.
Овечкин должен был залить костер водой, но где-то замешкался.
- Иван! Поторопись! - крикнул Егор, подумав, что Овечкин снова на ручье.
Ответил Ковалев:
- Он повел Карима в кусты.

 *
Порыскав по обеим сторонам ручья и не обнаружив никаких признаков того, чтобы здесь кто-нибудь недавно прошел, Егротов решил идти напрямик туда, где ручей впадает в Светлую речку на ее пересечении с зимней дорогой. Он не сомневался, что банда двинет туда же, на юго-восток, а по ручью или добравшись до зимника охотничьей тропой - все одно. Как ни хитер Мурин, он не рискнет повернуть на запад, туда, откуда бежал. Да и согра непролазная не пустит в ту сторону. Тем более не пойдет он через Четласский камень, все равно что прямиком в руки майора Пампушки. Один ему путь - по зимнику к Светлой и дальше по нему на юго-восток, к Выми. Но он может еще раз попытаться уйти берегом Светлой или по ее воде на каких-нибудь бревнах, оставшихся от позапрошлогодней вырубки. Только это навряд ли. Коли ему заградили путь на Болотный ручей, значит, рассудит он, следят и за Пижмой, и глупо ему соваться туда. Один путь - к Выми по скалистым угорам Четласского камня, где нет никаких гуиновских лесосек и застав.
С любопытством к себе задался Егротов вопросом: хватило бы ему самому отчаянного упрямства на такой трудный путь? До Выми по прямой-то больше семидесяти километров. А что Вымь? Летом она судоходна только от Верхневымьского, до него водой еще сотня, от него ж до железной дороги все двести. И еды никакой, кроме ягод да губок . Пистолетик-то в тайге не добытчик, разве что от волков поможет отбиться. Отчаянное положение у Мурина! Но не сдаваться же ему? Опасен он сейчас, хуже волка. Конечно, страшно знать, что весь оставшийся век ты не волен над собой и париться тебе на нарах и лесосеках или в рудниках, точно рабу последнему египетскому. Придет время - станет казаться, что ты вроде это не ты, а кто-то как бы совсем другой сделал то, за что тебя упрятали на пожизненный срок. Вроде ты другой уже и как бы понапрасну страдаешь. Так же вот и сам он, Егор, потерял себя прежнего, вольного парня-салагу, когда пошел третий год его лагерной службы. А все-таки и то была жизнь. Зачем же понапрасну губить себя? Сейчас Мурину не сдаться - одно что залезть в суземе в какую-нибудь нору под выворотень и уж не вылезать оттуда, покуда смерть не возьмет. Мысль о такой смерти странно тревожила Егротова, словно он сам должен был примериться к ней, а ощущал от нее нечто огромное в себе, достойное почтения.

 *
Гроза накрывала небо обстоятельно, с чувством, яростно погромыхала и уползла. Только первые пробные брызги достались путникам, ливень они пересидели под навесом каменной глыбы. Последним втиснулся туда Тарбеев, которому прежде пришло в голову обернуть спальный мешок своей лагерной куртенкой.
- Ты это чего? - спросил его Овечкин.
- А ничего. Так и так… - пробурчал Тарбеев.
При каждом ударе грома, при каждой вспышке он вздрагивал и шептал что-то в ладони, сложенные у лица. Огонь подбирался все ближе и ближе. Казалось, слепой дух грозы ищет их щупальцами молний.
Воздух стал сырым и прохладным. От солнца, стоявшего уже низко над горизонтом, шло больше теней, чем тепла и света.
- Надо идти, - сказал Егротов, выбравшись из-под навеса. - Всего пара километров.
А ноги не шли. Неохотно собирались. Снова меняя кеды на резиновые сапоги, Мария спросила:
- Сколько же мы уже протопали?
- За двадцать пять будет, - сказал охотник.
Он явно старался придать голосу нотку похвалы. Мария уловила ее и воскликнула по-девчоночьи:
- У-у! Так мало!? - Вскочила. - Даешь еще пару километров?! И аппетитных болотных курочек!

 *
- Вот и зимник, - сказал Егротов.
Солнце висело еще над землей, освещая верхушки деревьев.
Повернув влево и не задержавшись, охотник ускорил шаг. Впервые за целый день дорога их пошла на спуск.
Впрочем, под ногами не было никаких признаков того, что можно было бы назвать дорогой. Разве что не попадалось ничего, что нужно было обходить и перелезать. Только глаза, не ноги, видели здесь дорогу, притом очень прямую, разрезавшую лес на две половины подобно просеки, но не ею, а каким-то природным средством. Слева от них осталось царство могучих елей, из которого они вышли, справа на лысоватой каменистой земле росли редкие сосны, и вдалеке в просветах между ними вырисовывался волнистый хребет Четласского камня.
Тороп отчего-то разволновался, порывался бежать, но охотник усмирял его.
- Что с ним? - спросила Мария Егора.
- Куницу учуял.
- Ах, как интересно!
- Как бы не испортился от всего этого, - недовольно пробурчал охотник.
И сразу вдалеке послышался шепеляво рокочущий лосиный зов.
- Лось, - пояснил Егор.
Мария взглянула на него сбоку, и почему-то ей стало жалко его, а может быть, не его одного, но и себя.
Тем временем, свернув в сторону, он нырнул в гущу молодой еловой поросли, и, проследовав за ним, Мария чуть не ахнула от радостного удивления. «Столичная, совсем городская», - подумалось охотнику.
На открывшейся им полянке стояла низенькая избушка, размерами немногим больше тех, что встречаются на городских площадках для детских игр, но настоящая, с покосившейся дощатой кровлей, над которой подымалась жестяная печная труба, с плесенью на бревнах сруба, с навесом сбоку, под которым имелись заготовленные для топки дровишки.
Треть охотничьей сторожки занимала небольшая печь, сложенная из разнокалиберных камней, другую треть - покрытая сеном и старым тряпьем дощатая лежанка. Под крошечным оконцем прямо напротив двери, был пристроенный к стене двуногий столик с чайником, двумя алюминиевыми кружками и керосиновой лампой на нем, а рядом - полка, на которой стояли стеклянные банки с крупнозернистой солью и мелко колотым сахаром. Там же был и большой заварочный чайник с надтреснутым носиком. По другую сторону окошка на гвозде висел холщовый мешок с сухарями. Единственным сиденьем мог служить задвинутый под стол чурбан.
Убедившись, что по крайней мере Тарбеев знает, как очищать птицу от перьев и зажарить ее на печи, Егротов покинул избушку, взяв с собою Овечкина.

 *
В лесу стало темней. Зеленовато-серенькие сумерки держались на опутавших старые ели седых нитях мха, как брюки майора Пампушки на его блеклых подтяжках. Почему-то грустно, как-то пусто сделалось Егору. Взгрустнулось ему то ли оттого, что он соскучился вдруг по деду Макару, хотя в другой раз, бывало, не виделся с ним и по десятку дней. То ли наслала тоску неправильная жизнь майора Пампушки, похожая на его собственную. Было майору уже за пятьдесят, а все коптил небо в одиночку, жена и дети не хотели куковать с ним по глухоманям.
Шли вдоль зимника на яблочно-сиреневые остатки заката. Держались темной стороны, близь елей. Ноги у Овечкина подгибались от усталости.
- Терпи, Ваня. Это тебе как-нибудь зачтется, - обещал ему Егор, но и сам наконец остановился.
- Хочешь убедиться, что они не потерялись?.. А они, может, уже прошли тут.
- Не. Следов нет.
- Егор, а давай нападем на них! Врасплох! - вдруг расхрабрился Овечкин. - Что им, с пистолетиками, против автомата? «Бросай оружие, гады, а то всех перестреляем!»
- Мурину плевать на твой автомат.
Овечкин вздрогнул и дернулся в сторону от чего-то проплывшего в воздухе рядом с ним.
- Не бойся! Это сыч вышел на охоту, - объяснил Егротов.
И вдруг Иван прошептал, ухватив охотника за плечо:
- Ты видел?
- Что? Огонек?
- Что это было?
- Спичка или зажигалка, - сказал охотник.
- Сюда идут?
- Не. Там пещерка есть. Схоронятся на ночь.

 *
Они вернулись в избушку. Уже у двери в нос били запахи жареной птицы и крепко заваренного чая.
Рвали куропаток зубами, потеряв человеческий облик.
Мария расхвалила поварские способности Тарбеева и достоинства Ковалева в роли кухонного мальчика. Последний, хотя его и коробило от подобной аттестации, был с Марией услужлив: под стол полез, чтобы достать оброненную ею кость, вырвал страничку из уцелевшей в его кармане записной книжки, чтобы она могла отереть себе пальцы, первой подал ей кружку с чаем. А чтобы его ценили не только как прислужника повара, он при первом удобном случае сообщил охотнику, что работает брокером на товарно-сырьевой бирже и собирается открыть собственное коммерческое предприятие.
«Чефир ударил в голову», - подумал о нем Егор, не пропуская в сознание то, о чем говорилось незнакомыми словами. Зато он понял, что Максим старается вернуть себе расположение подружки. «Да и за что ей сердиться на него?» - уже не верил Егор своим прежним впечатлениям и удивлялся. С тем он и вышел из избы, чтобы спать «на сендухе», забрав туда же Тарбеева и пса. Улечься в избе более, чем троим, не было никакой возможности.
- А волки? Медведи? - зевая, полюбопытствовал Ковалев. - Кажется рыси еще.
Егор улыбнулся.
- Тороп учует их раньше их.
Если бы ему не довелось служить в войсках, где всякого народа насмотришься, он по-прежнему думал бы, что все люди одинаковы и подобны его отцу, деду и другим жителям в округе Верхнемезенска и в нем самом. Никаких загадок, кроме одной: как это выходит, что одному дается хорошо рыбачить, а другому стрелять, одному справляться с гармошкой, другому - с плотницким топором, одной плясать, другой петь… Но и теперь он все равно часто глядел на кого-нибудь, особенно из приезжих, и удивлялся: к чему люди - такие потемки, нельзя, что ли, проще?

 *
Спать бок о бок с человеком, с которым ты скреплен наручниками, - ты за правую, он за левую руку, - можно двенадцатью способами: спиной к спине, носом к носу, оба на правом или на левом боку, оба на спине или на животе, ты на спине, а он на боку, или ты на боку, а он на спине, он на животе, а ты на боку, или ты на животе, а он на боку, а также сверху или снизу него. Они перепробовали, наверное, все, кроме двух последних, и поняли, что дурака валяют. Беда состояла в том, что кроме собственной руки вблизи Егора не было ничего, к чему можно было бы прикрепить лежачего Тарбеева. Не запихивать же его под нижние, упертые в землю лапы молодой елки? А те осиновые колья, на которых держался навес над дровами, были слишком толсты.
- Ты баранку сними с меня, - предложил Тарбеев решение задачки. - Не сбегу.
- Не. Не уверен.
Послышался вздох. Егротов пояснил:
- Мурин близко. Ты ж, Карим, не курва какая-нибудь.
- Может, он мне и пхень , только он не брат мне.
Сильно тянуло в сон, а довод Тарбеева казался убедительным, хотя и нелепым.
- Стало, не сбежишь?
- Не сбегу. А зачем? Мурину от тебя не отвязаться. Выходит, и мне.
- Ладно, - согласился Егротов в полусне и, перепутав руки, снял браслет с себя. - Только попробуй! Тороп-то на что?
- Такие люди, как ты, как Машка, Овечкин… такие мне не попадались. Жалко… - продолжил было Тарбеев как-то мечтательно, но охотник уже не слышал его.
Однако не прошло и минуты, как ему пришлось поднять голову. Скрипнула дверь, а главное - по земле дошел звук человеческих шагов. Один, два… На третьем он смекнул, что шаги приближаются.
Вообще-то ночи здесь в августе не такие уж темные, но в безлунную ночь, в тесном кольце елей было хоть глаз выколи. Только по черному силуэту, который, надвигаясь, закрывал звезды и бледные облака, Егор догадался, что это была Мария. Всем нутром изумился он.
Не успел он ничего надумать даже тогда, когда она уже заползла в мешок, который расстелила рядом.
- Ты что? - наконец сказал он без всякого выражения.
Она ответила раздраженно, как будто сердилась:
- Не могу там!
- Замерзнешь здесь.
- В спальном-то мешке? - еще сердилась она.
- Ну как хочешь, - согласился он и, улегшись, снова постарался заснуть.
Голос Марии смягчился.
- Мне спокойней будет здесь, - сказала она.
Теперь приподнялся Тарбеев.
- Командир, мне в хату кимарить?
Как ни деликатно был сделан намек, Егор покраснел невидимо всем лицом и поспешил отказать:
- Тут лежи! С чего бы?
И уже долго не мог уснуть.

 *
Проглотив остатки ужина и пополнив запасы воды, двинулись ручейком к Светлой, за нею - по мшистому торфяному болоту. Выспаться толком не пришлось, покинули ночлег засветло.
Егротов был уверен, что компания Мурина, наткнувшись на непролазную топь там, где зимой проходят даже грузовики и трактора с волокушами, пойдет в обход по склонам Четласского камня. Значит, им придется одолеть лишек километра в четыре, не считая десятка перелазов через расщелины с ручьями. И дай им бог не повстречаться там с медведями, полюбившими горные пещеры! Егротов выбрал путь тоже кривой, более трудный и опасный, но по нему можно выйти на сухой участок зимника часам к девяти утра, прикинул он с учетом неопытности своих спутников.
Снова, как вчера, прыгали с кочки на кочку. Только теперь давалось это с трудом, устало. Хорошо, что часто выбирались на островки твердой земли с елками и осинками. Тогда делали пятиминутную остановку, пробавлялись ягодами, собирали губки. Совсем не в себе был Ковалев, ложился в стороне, жевал и выплевывал травинки. Сигареты у Карима кончились. Догадывался Егор, что Максиму не по себе не только из-за отсутствия табака; отвергнутым и униженным видел он себя и винил в том, небось, не только Машу, но и его, Егротова. А что бы он сам думал и делал на месте Ковалева? Наверное, ничего. Знал бы только, что надо выжить, а наперво - пособить выжить другим. Весь сказ.

 *
Послышался плеск воды и сразу голос Овечкина:
- Егор! Турист оступился! Тонет!
- Кердык, - резюмировал Тарбеев.
Все застыли.
Ковалев был по грудь в воде. Кочки, между которыми он повис, цепляясь за них, кренились и оседали, неумолимо уползая от него.
- Не стоять на месте! - натужно закричал Егротов, похолодев нутром. - Маша, живо туда, к той, вон, осинке! Ваня! Нет, лучше Карим, - останься! Только не стой на месте. Ногами, ногами туда-сюда! А ты, Ваня, бегом назад, к осине, руби ветки, да покрупнее.
Пропустив Марию, побелевшую лицом в мел, Егротов приблизился к полынье, спокойно сделал на конце веревки петлю.
- Поймай и быстро под мышки. И спокойно, не пытайся вылезти, - сказал он Ковалеву. - Так… Хорошо. А тебе, Карим, на рашмак. Пихай кочи ближе к Максиму. Ясно?
- Как день, начальник. Бегемота из болота. Смотри, уж под грудки карася затянуло.
Разматывая веревку так, чтобы она оставалась натянутой, Егротов двинулся к островку, на котором Овечкин рубил сучья, привязал конец веревки повыше к стволу деревца.
За минуту два топора превратили осинку и соседнюю елку в сучковатые столбы. Еще через две минуты Ковалев, весь мокрый, в черном иле, лежал ничком на настиле. Его болотные сапоги с красивыми красными отворотами остались в торфянистой бездне. Когда он отдышался, все перебрались туда, где ждала их Мария. Егротов улыбнулся, видя, с какой нежной радостью она обняла спасенного и не принимала от него своих рук.

 *
Болото кончилось внезапно, сменилось камнем, едва прикрытым белесой почвой, на которой росли только сосны и валкая худосочная трава. Впрочем, прежде чем отпустить путников с миром, болото очистилось от моха, обрело твердое дно, попотчевало красотой цветущих кувшинок, величием огромных, там и сям разбросанных могучей неведомой рукой валунов, похожих на спины тюленей и китов, уснувших на мелководье.
Все, кроме охотника, без сил повалились на землю.
Они оказались на пологом склоне холма, то ли у подножия горы, - за соснами, хоть и не частыми, не видно было ни верха, ни низа этой горы. Сходив в ту сторону, куда склон подымался, Егротов скоро вернулся и объявил, что зимняя дорога совсем рядом.
- А бандиты? - спросила Мария.
- Будут через час. Может, чуток раньше или позже.
- Уже половина десятого. Сколько же мы протопали?
- Километров десять, не меньше. Не будем терять времени, - сказал Егротов, присев перед Марией на корточки и мучаясь жалостью от того, что он должен был сказать ей. - Надо немного поработать… Грибы отварить, а потом пожарить. Вот, - протянул он к ней руку. - Остаток сала. Всё еда будет. Только скажи…
Он замялся, отведя глаза от ее взгляда, такого умного и улыбчивого, хотя сама она сейчас вовсе не улыбалась, что ему помимо воли представилось, будто она целует его.
- Что же? - тихо понукала она. - Что сказать?
Он надвинул козырек фуражки ниже на глаза.
- Тебе не страшно будет остаться с Тарбеевым? Одной? Не долго. Его можно в наручники. А то нам Максим нужен. Сильно пригодится.
Теперь она в самом деле улыбнулась.
- Ну, если нужен, забирайте его. А Карима я не боюсь. Я и тогда не позволила бы… Боялась, что они вместе со мной Максима убьют. И никаких наручников не надо. Какая польза тогда будет от него?
Взяв с собой Овечкина и Ковалева, Егротов ушел, привязав Торопа к сосне.
- Как бы с ним чего… - неясно объяснил он Марии и как будто весело подмигнул ей.
 
 *
На этот раз Егротов не прятался, высунулся по пояс над скалистым уступом, за которым они прятались, как только в впереди, верху показались фигуры беглецов. Они спускались с холма, обходя стволы сосен и большие камни. За сотню метров увидав поджидающего их охотника, все трое остановились. Овечкин тоже поднялся, держа автомат наперевес.
- Бросайте стволы… грабли подымите… и потихоньку прямиком ко мне, - растягивая слова, прокричал Егротов.
Ответ пришел с запозданием. Крикнул Мурин, раскурив сигарету:
- А ты что за хрен такой здесь?
- Я иду за тобой. Хочу взять тебя.
- Так это ты был на Гнилом ручье? - сообразил Мурин, насмешливо разочаровываясь. - И много с тобой таких же весельчаков?
- Вот - двое нас.
Послышался дружный смех. Теперь Мурин забавлялся:
- Гляжу: ты вроде не солдат, как сопляк рядом с тобой. Зачем тебе все это? Похоже, ты всего-навсего охотник.
- Я Робин Гуд. Только мой лук получше будет. - А так как ответа не последовало, Егротов предложил: - Положи что-нидь на камень в сторонке, тогда увидишь.
Исподтишка, пользуясь завязавшейся словесной перепалкой, все трое продвинулись вперед и были уже в семидесяти-восьмидесяти метрах за длинным, торчащем из земли полуразрушенным каменным кряжем, прикрывшим их по пояс.
Мурин поднял руку с пистолетом, но понял, что и с такого расстояния от его пальбы толка не будет, потому руку опустил.
- Ладно, продемонстрируй, Робин Гуд. Поглядим, что ты за стрелок, - согласился он и, перекинувшись со своими спутниками о чем-то парой рассмешивших их слов, положил дымящуюся сигарету на камень в стороне от себя.
 Прежде чем выстрелить, Егротов подал Овечкину знак отползать, как уговорились, вправо, чтобы перекрыть банде обход со стороны болота, а Ковалеву оставаться на месте. Сам он должен был прикрыть левый фланг. Затем он спустил курок.
Выстрел громыхнул, и сзади, оттуда, где осталась Мария, эхом отозвался на него и уже не смолкал, высокий тревожный лай.
Сигарету словно ветром сдуло.
- Потрясно! Ну чисто Робин Гуд! - вырвалось у Овечкина, замешкавшегося ради того, чтобы увидеть результат. Много наслышался он о меткости Егротова, такой, что не верилось. В самом деле, как можно со ста метров попадать белке точно в глаз, когда этот самый глаз и разглядеть-то трудно среди сосновых веток? Или подбить одну за другой пятерых уток из вспугнутой стаи, избирая одних только селезней? А лейтенант Сизо, говорят, рассказывал, будто Егор как-то охотился с генералами на лося, а на них вышел медведь-шатун, так Егор стрельнул ему по клыку, зуб выбил, и зверь с ревом дал деру. Так что теперь Овечкин увидел все это своими глазами, и, можно без преувеличения сказать, что осчастливленный, побежал он к болоту.
Как и надеялся охотник, его выстрел спровоцировал бессмысленную пистолетную пальбу. Он едва поспевал считать: четыре, шесть, девять… Автомат Овечкина отвечал редко, одиночными и сдвоенными выстрелами. Ковалеву много стрелять тоже не приходилось, лезть в лобовую атаку противник не рисковал. То и дело выглядывая поверх укрытия, Максим порой пускал пулю, светясь по-мальчишески задорной улыбкой. Оглянувшись однажды на него, Егор почувствовал, будто от какой-то занозы избавился.
Стрельба поредела, стала прицельнее.
- Двенадцать, - сосчитал Егротов и сказал, говоря с самим собой: - Хоробры, пока патронов много. Напугал их Робин Гуд. А то давно драпанули бы. Вправо им всего-то полсотни шагов по открытому месту…
Действительно, неподалеку торчала другая каменная гряда, обросшая кустарником. Нырнув за нее, можно было уйти от любой погони, тем более малочисленной, а то и засаду устроить.
- Четырнадцать.
Он лежал в промоине, проделанной водами, которые веками текут со склонов Четласского камня. В этом месте склон горы был довольно крут; чтобы не соскальзывать вниз, пришлось отыскать опоры для ног.
И вдруг наступила тишина, неуместная тишина, порождающая вопросы и догадки самого беспокойного свойства, когда источник опасности рядом, но не виден и волен обнаружиться не там, где ты предполагаешь его. Секунда, вторая, пятая… Слух, только слух может помочь, ни в коем случае не глаза.
- Не высовываться! - окриком и махом руки остановил Егротов Максима, который собирался выглянуть.
В ту же секунду над головой Егора свистнула пуля.
Сверху покатились камешки, шурша в сухой траве, постукивая о всякие твердости на своем пути. По траектории их движения и по звуку выстрела Егротов понял, что кто-то прячется за камнем, торчащим из земли метрах в сорока над ним.
- Во, ловкач! Неприметно пробрался. Значит, пятнадцать уже.
Не успел он вернуть палец на спусковой крючок, как из-за камня высунулся бородатый парень, пальнул и спрятался снова. «Шестнадцатая. Теперь не в девятку, в шестерку», - поднимая пригнутую голову отметил Егротов. Перестрелка возобновилась и там, где был Овечкин. На два выстрела из пистолета Иван ответил одиночным из автомата.
- Восемнадцать. Молодец Ваня! Бережет патроны. Хватило бы, - подумал Егротов.
Осторожности ради он ополз ниже.
Он рассчитывал на повторение бородатым его бессознательной ошибки. Перед тем, как выскочить, тот несколько секунд держал свой пистолет так, что Егор видел его почти по рукоять. Должно быть, бородач справлялся с дыханием, а то и со страхом. Снова так и случилось. Поймав в прорезь целика бок пистолета над спусковой скобой, Егротов спустил курок.
Человек за камнем вскрикнул и запричитал что-то неразборчиво матерное. Между тем, его пистолет катился под откос. Егротов едва успел поймать его, заглянул в магазин. Там было три патрона, а один в стволе. «Четырнадцать у них теперь или пятнадцать, если по пути сюда не палили», - подвел он итог.
- Мурин! Эй! - громко позвал он. - Может, сдашься? Вам отсюда не уйти.
Через некоторое время сверху послышался хриплый голос:
- Ладно! Давай поговорим.
- Это вроде как на стрелку зовешь базарить? - откликнулся Егротов. - Сам придешь или кого пошлешь?
- Ключ пойдет.
- Это кто? Бритый или бородатый?
- Бородатый. Только мне надо сговориться с ним. Не стреляй.
- Идет.

 *
Когда человек по кличке Ключ спускался к нему, держа руки с растопыренными пальцами по сторонам плеч, у него мелькнула мысль, для чего нужен этот парламентер, когда можно говорить с Муриным напрямую. Правда, кричать приходилось, но слышно было хорошо. «Что-то тут не то», - чувствовал Егротов. «А ведь мог догадаться», - корил он себя потом. Для Мурина Ключ стал лишней обузой: и без оружия он, и лишний рот, и вообще - вдвоем легче затеряться в тайге, чем втроем.
На всякий случай Егротов подозвал к себе Максима, велел ему следить за обстановкой, а сам спустился немного ниже.
- Ну, что хочет твой Мурин? - встретил он парламентера вопросом, проверив сначала, нет ли у того при себе какого-нибудь ножа.
Парню не больше двадцати, и бородку себе устроил, чтобы казаться взрослее. Большой палец правой руки и особенно указательный у него заметно распухли и не шевелились, и он все время осторожно потирал их. Оглянувшись на Ковалева, он зашептал Егротову на ухо.
- Командир. Пахан предлагает сделку. Он тебе пятьсот баксов, а ты отстаешь от нас.
- Это сколько же нашими? - поинтересовался охотник.
- Помножь на двадцать восемь.
- Ага! Двадцать восемь на тысячу и пополам, это выходит четырнадцать тысяч рублей?
- В натуре, около того.
- Не. Не пойдет, - отрезал Егротов. - Одна куница дороже, а я их за сезон по пятьдесят штук сдаю. Это мимо белок и прочей дичи. Дешево цените вы свою свободу.
Пацан, видно, был готов к такому ответу, воскликнул в отчаянье:
- Да при нас нету больше! Это всё. Ты ж не поверишь обещанию потом… А Мурин готов десять тысяч…
Егротов не дослушивая перебил:
- Тебя как по-настоящему-то, не по кличке звать?
- Ключевский, Юрик.
- Так вот, Юрик, слушай. Если Мурин не проглотит свои баксы, которые при нем, мы их сами возьмем и сдадим куда следует вместе с вами. А ты лучше подумай вот о чем: зачем тебе назад к Мурину, коли ты уж тут?
- Не могу я!
- Почему ж, Юрик? Не хочешь стать курвой ? Так Мурин сам хочет избавиться от тебя, - сказал Егротов, и снова его посетило чувство какой-то им совершенной промашки. - Ты ему только помеха. Разве не ясно?
Глаз зачесался у Ключа.
- Не могу, - повторил он, поднеся поврежденную руку к глазу, но тотчас болезненно отдернул ее.
- Небось, ты еще и голоден, - с сочувствием смотрел на него Егротов.
- Пока не сильно.
- Значит, Мурину завтра будет нечего жрать. Ты хоть понимаешь? Тайга - не город. Пистолетик тут - как хлопушка. Погибнете вы все, если до того вас не поймают. Прям не пойму, что с тобой делать? Отпустить - как грех на душу взять.
Доброта речи и всего вида охотника обезоруживала юношу, а страх перед тайгой и Муриным он, по-видимому, уже и сам испытал. Помявшись, спросил он с надеждой, мелькнувшей в его глазах:
- А если я с вами останусь, что мне будет? Тюряга?
- Лучше спроси: что будет, если пойдешь с Муриным? Отвечу: или он бросит тебя в тайге, и тебя волки сожрут, или приличный срок схлопочешь, как упорный пособник его побегу и как вооруженный бандит. Ты ж в меня стрелял?
Ключ потупился, но тут же вскинул голову, как будто хотел сказать что-то решительное, да только спросил тревожно:
- А все же?.. Если я сам сдамся…
- Не знаю. Я не судья, - затруднился Егротов, но уже счастливая мысль посетила его голову: - Знаешь, Юрик, когда я поймаю Мурина и доставлю майору, он меня послушается, отпустит тебя. На кой ляд ему ты? А чтобы дружки твои не подумали про тебя чего плохого, я тебя у них на глазах в наручники обряжу. Пусть думает, что это я плохой, а не ты. Идет?
Ключ согласно кивнул.

 *
- Мурин! Эй! Мурин! - позвал Егротов и вдруг понял, что никто не откликнется.
Мурин и бритоголовый исчезли так ловко, что никто этого не заметил. Минут десять побродив по окрестности, Егротов отыскал их следы. Они вели на восток по продольной расщелине в холме.

 *
Счастливей всех был Тороп. Пес не упускал случая ткнуться носом в ногу или руку Егора, которому, правда, показалось, что Мария тоже посматривает на него как-то по-особому, вдумчивей, чем обычно. Но не менее задумчивый взгляд посылала она и Ковалеву.
- Знаешь, Маш, самый настоящий бой был! - рассказывал он ей, и она легко улыбалась.
- У меня самой сердце в пятки ушло от вашей стрельбы, - сопереживала она, чему-то радуясь.
Намазали йодом и забинтовали Овечкину царапнутое пулей плечо, вправили и обездвижили новому пленнику его вывихнутые пальцы, съели со сковороды жареные грибы и пустились зимником на восток к речке Бобровой. До нее было оставалось пять километров.
Идти надо было как можно быстрее, при этом не забывая, что в любом месте может поджидать засада. Поэтому Егротов и Овечкин шли метрах в ста впереди. Положение осложнялось тем, что в магазине автомата осталось мало патронов.
Еще хуже обстояло с едой. Ее вовсе не было. От грибов какое-то время держалось впечатление, которое скоро забылось. Ноги отказывали. Казалось, что с каждым твоим шагом дорога сама сдвигается на полшага вперед. Егротову приходилось приостанавливаться, поджидая отставших. Он не торопил их, полагая, что Мурин тоже не железный, а ему при его летах идти приходилось путем более длинным и трудным.

 *
К трем часам дня доплелись до ручья, бегущего на север в Бобровую. Охотник один ушел по нему вниз с собакой. Вскоре из леса донесся истошный лай, минутой позже и выстрел. Вернулся Егор, неся на плече что-то огромное, тяжелое, в грубом темно-коричневом мехе. До пояса охотника свисал широкий плоский хвост.
- Вот, хозяйка, - сложил он ношу у ног Марии. - Бобер. Килограммов пятнадцать. Черт! Чуть ногу Торопу не перегрыз.
Все окружили труп животного. Мария робко провела ладонью по меху, спросила недоверчиво:
- Его мясо съедобно?
- Еще как! Пальцы оближешь. И мех, может, сгодиться тебе на воротник или шапку. Только щас жарко, надо скорей вынуть потроха. А зажарим на реке. Уж скоро.

 *
Подойдя через березняк к речке, зимник уперся в широкую запруду, которую устроило здесь большое семейство бобров. Брод был гораздо выше. Там речка оказалась узкой и совсем мелкой. Перебрались на другой берег, как посуху, по камням. Вокруг камней вода бурлила и пенилась. Берега заросли ивняком и густой сочной травой, в которой охотник не обнаружил ничьих свежих следов и повел отряд еще выше по течению реки. Там, вдалеке от брода, устроились внутри большого, похожего на двор разрушенной крепости, каменного развала.
Приготовление долгожданной пищи придает сил не меньше, чем она сама. Закипела работа. Трое возились с бобром, свежевали его от шкуры, соскабливали мездру ребрами камней, резали мясо на куски. Мария насаживала его на ивовые прутья, содержала костер и благоустраивала его для жарки. Овечкин заготовлял березовые поленья, а Ковалеву выпала очередь первому следить за округой.
- Как ты думаешь? - обратился Егротов к Юрику, ковырявшему мездру. - Мурин остановится где-то здесь или дальше пойдет? Каков он ходок? Какие у него планы?
- Думаю, он дальше пойдет. У него, говорил он, старинный дружок здесь есть, живет на реке Вымь, там, где в нее втекает речка… Название мудреное, точно немецкое.
- Вот как оно? Отлично! - обрадовался Егор.- А та речка уж не Лектыдор ли?
- Точно! Она.
Мария была чем-то обеспокоена, наконец спросила:
- А сюда не сунутся? Уже вечер. Лучше, чем здесь, места для ночевки нет.
С верху груды камней в разговор вмешался Ковалев:
- Пусть только сунутся.
Овечкин принес последнюю охапку березовых сучьев, подсел к костру. Он поддержал Ковалева, которого скоро должен был сменить.
- На выстрел не подойдут, - заявил он решительно. - Как увидят, учуют дымок, так побояться даже к броду идти.
Юрик возразил:
- Что ж им? Назад, что ли, топать?
- Именно! Назад. Лечь где-нибудь и тихо помирать, - шутил Ковалев.
Но Егротов принял его слова всерьез, рассудил иначе:
- Иной в двадцать лет или около того еще может сдаться на милость божью, а старше, особо в пятьдесят-то, как Мурин, только на себя полагаются, покуда хоть капля сил осталась.
- И что ты предлагаешь, если они дальше пойдут, пока мы тут будем бобром лакомиться? - сказал Овечкин. Пропустим что ль их? После ищи ветра в поле,
- Пусть себе идут. Даже ветер оставляет след за собой. А люди дальше ночи тут не уйдут, - ответил на это охотник.
Он оставил работу и принялся с Тарбеевым вертеть над углями прутья с кусками мяса. Оно уже сочилось жиром.
Мария была в восторге.
- Слушайте, - говорила она, - теперь у нас еды хоть отбавляй! На неделю хватит. Никогда не думала, что в бобре одного мяса килограммов на семь. А еще жира сколько?! Бог мой! Прости нас, грешников, за живодерство.

 *
 Как ни заманчиво было остаться здесь до утра, в восемь вечера выступили.
За полчаса перед тем Мурин и его подручный (от Ключевского узнали, что бритоголового кличут «Шаром» от фамилии Шаров) появились у реки и ушли искать брод ниже запруды. То ли не знали они, насколько опасна встреча с бобром, особенно вечером, то ли решили, что опасность попасть под пули куда вероятней.
Предстояло пройти еще несколько километров. Егротов пообещал, что ночевать они будут в пещере. «Если не занята каким-нибудь зверем», - пошутил он.
Наблюдая за Муриным в бинокль, он рассудил так. Дым над камнями Мурин, конечно, углядел и позавидовал: такое хорошее, высокое место для ночлега! - и решил, что его преследователи останутся тут на ночь. А значит, он может сильно оторваться от них, затеряться в суземе между Бобровой и Павъюгой, если не пощадит ног. Только сил-то в ногах мало осталось, пошатывает его. Не шибко скор он и далеко не уйдет, ночь остановит. И голод не даст свернуть в сторону с зимника, погонит его по прямой к Тиману, где люди живут, даже магазин есть. По всему выходило, что Мурин заночует у самого восточного края Четласского камня, там, где начинается широкая согра, через которую течет Павъюга, питающаяся этим болотом. Дотуда пять километров, за два часа можно добраться, ну а Мурину понадобится три, потому что до брода ему придется обойти еще три большие запруды, стоящие одна за другой.

 *
Солнце застряло низко между стволов сосен. Руку протяни, - ухватишь, если не обожжешься. Да хватай! Вон, свету-то от него - одно слово, а тепла уж давно нет. Надели на себя все, во что можно, и все одно потную спину студит. Зато каким золотом полыхает лицо Маши, когда она загораживает свет! Точно латунный оклад на иконе Божьей Матери, когда дед Макар надраит его на Пасху.
- Пришли, - сказал с облегчением Егор.
Они углубились в темную извилистую расщелину между двух скальных отрогов горы. Почти отвесные стены ущелья были усеяны жадной до жизни березовой порослью. Стали и сгрудились, не понимая, с чего Егротов решил, что «пришли».
Но он не объяснял, к чему-то прислушивался. Потом он велел Овечкину и Ковалеву приготовить оружие, а остальным отойти подальше. Сам он, отложив карабин и мешок и достав нож из ножен, нырнул в кусты. Эта жимолость росла как будто из-под самой горы, и Егротов исчез в ней.
Скоро из-под земли донесся голос:
- Заходите.

 *
Лаз так узок, что не пролез бы в него даже сильно истощавший медведь. Внутри, в двух метрах от входа в пещеру мерк почти всякий свет.
- А волки не пожалуют в гости на бобрятину и человечину? - прозвучал рядом с Егором женский голос.
- Костер разведите близко от входа, вот тут, - ответил он и позвал: - Иван! Идем!
- Ага, - гулко откликнулся голос Овечкина откуда-то издалека.
Егор нашел глазами жиденький контур Марии, сказал ей, что им надо отлучиться на час, «малость пошалить», а все пусть устраиваются на ночь. И Торопа он о снова ставил с ней.
- Береги себя, - тревожно пожелала она.

 *
«Береги себя», как-то особенно сказанное, повторялось и повторялось внутри Егора, и от этого жизнь его приобретала значение, которого у нее прежде не было, а прежняя вроде как из-под него уходила.
- Недалеко отсюда, где шли, я, Ваня, место одно присмотрел, очень подручное для ночевки, - на время заглушил он «береги себя», когда они двинулись вниз по ущелью.
Овечкин удивился, переспросил:
- Ночевки?
- Ну да. У тех, Мурина и Шара - тьфу! - патронов не больше пятнадцати…
- Откуда ты знаешь?
Егротов промолчал, только зашагал быстрее, будто рассердился.
- Ну, ладно! - погнался за ним Овечкин. - Выходит, ты считал выстрелы? Ишь ты!
- Я думал, ты молчан. Ошибся, - наконец снизошел Егор, но с досадой в голосе. - Знаешь, кто молчун, а кто болтун-балаболка?
Иван не ответил.
- Молчан смыслит больше, чем слышит, и другим не мешает. А болтун сколько ни слышит, а все смыслит мало и другим помеха… Береги себя.
- Хорошо… А можно я догадаюсь, что ты затеял?
- Интересно.
- Ты хочешь обмануть Мурина. Он подумает, что мы там, ну, например, у костра сидим, и они нападут на нас как бы врасплох, стрелять начнут. Тут их магазины накроются. Верно?
- Ваня. Сколько живу - не встречал мужиков умней тебя. Это правда, - признался Егор. - Вот видишь? Один раз смолчал - сразу соображаешь.

 *
Место было, действительно, лучше не придумать: в стороне от дороги, на невысоком округлом и почти ровном возвышении, точно специально вырубленном в крутом склоне горы. От северных ветров площадка укрыта ломтем скалы, который торчал вверх, как одинокий зуб-резец в нижней челюсти старой ведьмы-великанши.
Работали споро, гости могли скоро появиться. Приготовили костер, а из вязанок камыша смастерили три чучела, которых рассадили у костра так, чтобы с дороги были видны их темные силуэты. Успеху замысла мог способствовать и туман, который должен был выползти с болот на дорогу и сделать предметы неотчетливо видимыми. Солнце село, и сумерки, долгие в ясную ночь, темнели, потому что небо задвигалось тучами.
- Мурин невдалеке стал, - сказал Егротов. - Ну-ка, молчан, давай проверим наш замысел… Мурин думает, что мы остались на Бобровой реке. Так?
- Так.
- Увидевши вдруг огонь, он пойдет сюда. Ему позарез нужна жратва.
- Точно.
- Не знал, что когда-нидь придется измываться над голодным, - будто укоряя себя, поводил Егротов головой и даже морщился. - Ну, а коли он знает, что эти люди посторонние, будет он подло стрелять по ним? Тут запросто подкрасться на убойную дистанцию. Мог бы ведь попросить еды…
- Не знаю. Скорее всего стрелять не станет. Не зверь же законченный он?
Егротов вздохнул и похвалил:
- Верно думаешь… Придется ему помочь. Ты, Ваня, иди на дорогу, ляг, куда свет костра не дойдет. И гляди в оба, а сюда не суйся. Понял? В случае чего дорогу к нашим перережешь.
Егор ласково потрепал Овечкина за щеку.
- А ты? - оторопел юноша.
- Я вон за этим камушком да кустиком схоронюсь. Не бойся. Меня не увидят.
Овечкин тревожно оглядел и куст, на который показал Егротов, и творения их рук.
- С десяти шагов не видать подвоха. И головы, точно настоящие, - сказал он без обычного своего восторга. - Вот только молчат они что-то.
- Ясно, не заманные птицы… Да пусть молчат! Как пойдет стрельба, тут и грома не расслышишь. Ты иди.
Овечкин покорился.

 *
Когда он лег плашмя за первым примеченным ногой бугорком, над ведьминым зубом уже взлетали искры.
«Лучше б не вышло ничего, не явились бы сволочи!» - отчаянно хотелось Овечкину; ныла и терзалась его душа от мысли об опасности, которой подвергался Егротов. А он?.. Как он сможет помочь, выручить, когда Егор сам велел ему не соваться. - «И почему он такой странный, точно святой, не хочет стрелять по нелюдям!? Хоть бы уже дрыхли гады, угомонились! Ну хотя бы лес заслонил от них огонь!»
Тем временем, костер, треща, разгорался, колышущимся багрянцем облил склон горы, окрестные сосны и кусты. Будто голова живого человека, торчала на свету макушка одного из чучел. С ужасом и мыслью «Что он вытворяет?!» увидел Иван и самого Егротова, который ходил вкруг костра, шевелил его, потом нацепил на голову чучела свой картуз и только тогда скрылся. Но пристальней всматривался, вслушивался Иван в ту сторону, откуда шел зимник, и нервничал из-за тумана, который уже стелился струями над землей, мешая видеть. Все надеялся он, что хитрость их пропадет зря. Только это его тоже не устраивало. Не хотелось ему думать потом, что Егор в чем-то мог ошибиться. Именно в это мгновенье и дошло до него внезапно, что он полюбил Егротова, влюблен в него, как в Шварценеггера, как в свою Шурку, нет, гораздо больше, чем в них. Эти светили и красовались перед ним, как звезды, не участвуя в его жизни, ничего в ней не меняя, были отсюда далеко. А Егор тут…

 *
Все-таки Мурин явился.
Двое крались за кустами, прячась от света, присматривались, прислушивались. Хотя Овечкин был от костра дальше, чем те двое, он услыхал негромкий кашель и бормотанье Егротова и весь похолодел.
Несомненно, Мурин узнал этот голос, а, возможно, и фуражку с глянцевым козырьком. Серая штормовка метнулась через дорогу, еще ниже пригнувшись, рукавом маня за собой вторую. Птицей забилось сердце в груди Овечкина, во рту у него пересохло и губы обметало так, что будто они потрескались. А те штормовки, выждав немного, разом взметнулись на половину высоты уступа и начали стрелять. Били с остервенением, беспощадно, наверняка. Будто гром прогромыхал, и вернулась тишина, в которой укоризненно прозвучал донесшийся издалека голос напуганной выпи.
Мурин пнул ногой вязанку камыша. В груди Овечкина все замерло, словно оборвалось. Бандиты, не спешили убраться, хотя все походило на подстроенную им ловушку. По движениям рук, которые делал Мурин, Овечкин догадался: хотят обыскать кусты, ведь они слышали голос. «Неужели и сейчас Егор не станет стрелять?! - пронеслось в голове Овечкина. - «Ведь придется!» - и в этом «придется» было что-то обидное, почти оскорбительное для него самого, а в особенности для Егротова, чего следовало во что бы то ни было избежать. Но как? Может быть, выскочить, отвлечь на себя? И вдруг ему вспомнилось: «Молчун понимает больше, чем слышит», - и его палец лег на спусковой крючок.
«Пфа-пфа!.. Пфа-пфа-пфа» - громко профырчал автомат. Пули выбили из ведьминова зуба фонтанчики искр.
Шар и Мурин скатились с откоса, кинулись в придорожные кусты и, как водится, растворились в черноте ночи. «Пфа-пфа», - еще простучало им вслед.

 *
Егротов уснул быстро, вытянувшись вместе с собакой на ворохе березовых веток, и другим посоветовал сделать то же. Отправиться в путь предстояло с восходом солнца. Примеру его последовали все, кроме Овечкина и Тарбеева. Татарин был первым, кому надлежало дежурить час у костра, Овечкин - вторым. Он мог бы соснуть, но его распирало от событий и впечатлений, которые нуждались в слушателе. Тарбеев же был из числа наилучших, не гнушающихся никакими подробностями. После того, как Егротов при всех похвалил Ивана за находчивость, за то, что «выручил его», Тарбеев проникся к нему куда как более явным уважением.
- Осталось шесть маслят - это хорошо, - выделил он деталь из рассказа Ивана как важнейшую. - А у тебя одного восемь и четыре в плевательнице Ключа. Это хорошо.
- Ты, Карим, знаешь Мурина. Как думаешь? Если у него останется один патрон, сдастся он, когда мы его припрем?
- Не сдастся, - убежденно сказал Тарбеев. - Сунь перо к горлу - не сдастся. Ему терять нечего.
Овечкин немного задумался. Непонятна была ему сила духа в подлом человеке.
- А ты бы как? - спросил он.
Тарбеев не притворялся:
- Я не такой. Мне жизнь нравится… Вот когда ты долбанул меня по кочану, я оклемался, подумал: хорошо, не будет мытарства. Я же не хотел бежать.
- Зачем же бежал?
- Мурин уговорил. Одному знаешь как в тайге. Хуже зоны. А на воле мне некуда, опять в кодлу. Зона как раз для меня.
- Неужто тебе жизнь на зоне?
- На зоне лучше.
- Это почему же?
- Здесь братки лучше. Здесь они как дети малые, а на воле - собаки.
Овечкин не очень понял, но захихикал тихонько, потом спросил с любопытством, хотя чувствовал, что глаза у него уже слипаются:
- А что бы ты стал делать сейчас на воле? Чем бы занялся? Если не в шайку опять.
Тарбеев подбросил в костер березовых чурок, зачем-то оглядев их внимательно, как-то любовно.
 - Я строить хочу, - объявил он как о решенном. - На воле, в зоне - все равно.
- Во как! И что же ты хочешь строить? Сортиры? Бараки? - Овечкин зевнул и прибавил: - Вышки для вертухаев?
Вдруг новый голос, его подал Ключевский. То ли не спал он, то ли проснулся.
- Вы не поверите, хлопцы, а мне дельной кажется мысль стать охотником. Прямо здесь, в этих лесах! К черту всё! Натолкался в шестерках…
- Да. Охотник - это хорошо, - согласился Тарбеев. Он вздохнул, однако продолжил голосом прежним, просветленным мечтой: - Пусть мне сдохнуть на зоне, а жизнь-то одна. Я строить храмы хочу. Высокие, резные!
- Не храмы, а мечети, - поправил его Ключевский с усмешкой. - Ты ж татарин, мусульман.
- Некс , храмы! Мечети из бревен не видел. А храм видел. В Карелии. Какая разница - мечеть, храм? Бог один.
Овечкину стало так тепло, так уютно, что он готов был отключиться, только смысла засыпать уже не было, через четверть часа ему дежурить. Он поднялся на ноги, собравшись взбодриться на свежем воздухе, а заодно помочиться. Но из лаза в пещеру сказал:
- Советую, Карим: поговори с майором Пампушкой. Он мужик с понятием. А сейчас, сам знаешь, в исправительных лагерях модно церкви строить. Да много зеков бездельничает, от тоски маются. Купить технику и бензин не на что, и столько леса, как прежде, не берут.

 *
По мокрой от росы траве двинулись в путь полусонные, вымотанные, не понимающие, почему Егротов ведет их дальше и дальше на северо-восток, в сторону от зимника, туда, где поднялось солнце. Егротов не объяснял, и приходилось догадываться, что он или пес его идет по следу, одним им видному.
Когда-то здесь стоял сосновый лес, давным-давно спиленный. Остались от него одни лишь пни, а на месте этом поднялся сам собою густой дикий березняк с рябинками да осинками вперемешку. Удаляясь от гор, земля неуклонно понижалась, но такое облегчение не радовало. По опыту знали уже, что это предвещает прогулку через болота. Действительно, почва становилась все влажней, мягче, трава густела, росла выше, хватала за лодыжки, вода с нее ледяная текла по штанам в сапоги. Легче было идти по проложенной в траве борозде от ног уже прошедших здесь, но чаще, если позволял березняк, сходили с нее вслед за Егротовым, пока она снова не возникала. Будто наперед знал охотник, что спешить надо из всех сил и возможностей.
Через полтора долгих часа тропа оборвалась у края болота. Сделали остановку.
Егротов, расхаживая взад и вперед метров на двадцать, сам с собой говорил или, может быть, обращался к собаке, которая нервно бегала одна вдоль клюквенной оторочки болота и время от времени поскуливала.
- Ты понимаешь? - говорил охотник. - Туда двойной след, а оттуда один. Не видать какой, такой же или другой? Песочку бы здесь! Ну, сунулись, непролазно, назад… А ну как один там остался?..
Вдруг крикнул Ковалев:
- Егор! Вот гляди. Окурок. На пару затяжек хватит!
Егротов подошел, уткнулся в окурок.
- Здесь нашел?
- Здесь.
- Точно. Те же американские, с буквы «М» начинаются.
- «Мальборо».
- Ясно. Шар там остался, - сказал Егротов, надвинув фуражку по самые глаза.
Лицо его, обычно спокойное, как у всякого много странствующего, будь то заядлый альпинист, моряк или охотник, сделалось вдруг кислым и хмурым, хотя не было заметно, чтобы что-нибудь в нем заметно сдвинулось со своего обычного места, сошлось или перекосилось.
 - Что же мы стоим? Может быть, еще можно спасти человека! - возмутилась Мария.
Одобрительно и безнадежно глянул на нее Егротов, но внимание его переключилось уже на собаку, которая стала у края болота мордой в его сторону и, дергаясь, словно порываясь туда, жалобно поскуливала.
- Молодец, Тороп! - пошел Егор к псу, оглянулся. - И ты молодчина, Мария! Жив еще Шаров. - Присев на корточки, он ласкал пса и отдавал распоряжения: - Иван, Карим! Идете со мной. Вещи все оставьте, кроме ножа и топора. Остальные ждут здесь.
- Я с вами, - подошла Мария.
- Не след, - отрубил Егор и добавил постороннее: - Два дня, и бобровая шкура попортится. Натри ее изнутри золой.

 *
- Шаров! Отзовись! - покрикивал Егротов.
- Шаров! Колька! Ты где?- звал Тарбеев.
С полкилометра прошли. Болотное царство отвечало настороженным молчаньем. Только потревоженные кочки вздыхали и булькали под ногами. Но Тороп все уверенней вел их к цели и, насторожив уши, внезапно замер. Он первый увидал человеческую голову, торчащую из мохового ковра.
- Хорошее место помереть выбрал, - приблизившись один, сказал Егротов.
Бритая голова не моргая смотрела ему в ноги, может быть, сквозь них. Охотник шутил, ничего не предпринимая:
- Считай, ты в рубашке родился. Тут кругом, поди, и жирафа с головой засосет, а тебе такому камень впору попался.
Кочки, на которых стоял он, быстро оседали под ним, между ними проступала темная жижа.
- Вытащи, - сдавленно проговорил Шаров сквозь мох, укрывший его рот.
- Ладно уж, потерпи. И гляди, мотай на ус, как дружок твой мог тебя вытащить, да не вытащил отчего-то… Овечкин, Карим! Чего стали? Пошли за лапником! Только ножом режь! У Мурина-то топора не было. Уложим полосой, крест-накрест, к самой голове.
Жиденький ельник рос по низеньким пригоркам там и сям, но ближний был шагах в пятидесяти, так что порядком натрудились, таская его охапками. По готовой гати Егротов подполз к Шарову, протянул к нему сучковатый еловый хлыст.
- Хватайся… Молодец! Теперь руками перехватывай. Ногами не двигай! Держи их крепче вместе, а то без обувки останешься. Так. Еще…
Показались плечи Шарова. Гать под его тяжестью оседала, все круче уходила под ним под воду. Егротову приходилось ползком, упираясь локтями, пятиться задом, а настил под ним шевелился, качался, норовил расползтись. В запястья впились острые обрубки сучков, но он держал свой конец палки, как пес, который не разомкнет челюстей, как бы добыча ни сопротивлялась.
Потом, когда Шаров был уже вытащен на гать целиком, Егротов дал ему время придти в себя, набраться сил и сам отдыхал. Боль в израненных раскровененных руках он не чувствовал, только плечи ныли, и под в груди мешал глубже дышать какой-то посторонний ком.
Шаров глядел на него туманно, словно раскосый, без всякой мысли, и глядел не в глаза, а на фуражку с покореженным пулей козырьком.
- Ну-ка, дай, - показал Егротов на кобуру под мышкой у Шарова.
Тот послушно снял и протянул ее. Егротов осмотрел пистолет.
- Ишь! Три патрона еще! - воскликнул он. - Значит, у Мурина три осталось.
- Два, - неожиданно заговорил спасенный. - Просил его: прикончи. Пожалел муху , падла!
Егротов вынул патроны, прибрал в карман, а пистолет пустил в болото. Сказал неодобрительно:
- Минуты не прошло, как верной смерти избег, а уж злобишься.
- Так обидно мне! Из-за него я тут, а он…
- Положим, не из-за него, а из-за себя. На деньги позарился. Небось, не мало Мурин обещал тебе.
- Не за то, чтобы шастать по болотам.
- Ладно, умник. Ксива-то какая есть у тебя?
Медленно, теряясь в лице, Шаров полез во внутренний карман штормовки, плотно облеплявшей его тело, с трудом вынул обложку с золотым двуглавым орлом.
- Оставь себе. Все одно погиб твой паспорт.

 *
Выйдя к ожидавшим их, Егротов позволил Марии обработать и забинтовать раны на его руках, после чего отошел в сторону, чтобы связаться с майором Пампушкой.
- Егор! Давай, давай, докладывай! Я тут места себе не нахожу.
- Да в порядке все, товарищ майор. Вытащили тут из болота второго бегемота…
- Кого, кого вытащили?
- Другого пособника побега, Николая Шарова. Теперь Мурин один остался.
- Где, голубчик, этот сукин сын?
- Бросил товарища тонуть и один утек. Думаю, к Тиману. Два патрона у него осталось.
- Ах ты!.. - Майор не договорил и сообщил жалобным голосом: - Керосина все нет. В сраку бы… этих паразитов снабженцев! Всё завтраками кормят! А с тобой теперь куча людей. Трое опасных. Да ты молодец! Даже от тебя такого не ожидал!
- Да нет, товарищ майор, - возразил Егротов, пропустив похвалу начальника мимо ушей. - Не опасны они. Обломались. Да и нас тоже трое, считая туриста. Мужик бравый.
- А женщина как? Не скулит?
- Не. Она чудесная… помощница.
- Смотри-ка! Уж не втюрился ли наш бобыль? - усмехнулся майор, но вернулся к делу, которое, видно, сильно его беспокоило. - Значит, думаешь, к Тиману пошел старый хрыч? Двужильный! Догонишь? Не потеряешь? Один-то он в тайге, как иголка в стоге сена.
- Не потеряю.
- А ты представляешь, что он может натворить в Тимане? Ведь там милиции нет. Вот когда тебе Сизов пригодился бы!
- Всего не угадать. А насчет Тимана… думаю, Мурин остережется понапрасну злить охотников.
- Поймай мне его, Егорушка!
- Не беспокойтесь, товарищ майор.
- Спасибо тебе. Помоги тебе бог. Отбой. Нет! Постой! - спохватился майор. - Оставь…
Но Егротов уже выключил рацию. Сразу поскучнел он видом, сосредоточился, хотя, пока говорил с майором, был светел и улыбчив. Тому были две причины. Одну он старался не осознавать, а заключалась она в сильной усталости, немощи, сковывающей движения и тела, и чувств. Другой причины он вовсе не понимал, но догадывался о ней. Она вытекала из только что принятого им решения идти за Муриным одному. Не тащить же за собой целый караван? Хуже гири на ногах уставшие спутники, не привыкшие к затяжным походам. Да и жалел он их, особенно Марию. Только вот могло статься так, что он ее больше не увидит.

 *
Он объявил о своем намерении и еще больше поскучнел.
Овечкин, как и ожидалось, осерчал не на шутку, просто взбеленился, считая, что у Егротова нет права устранять его от выполнения боевой задачи. А Мария промолчала и как будто даже рада была вернуться в пещеру, чтобы там дожидаться вертолета. Что из того, что она с ласковой печалью глядела на него? Добрая душа посочувствует каждому, кому предстоит опасное дело.
- Слушай, Иван, - втолковывал Егротов Овечкину, отозвав его в сторону. - Под твоей командой пять человек. Трое из них - преступники. И их надо уберечь от опасностей и от подлости. Это не боевая задача? Не дури, не то кто примет такого командира всерьез? Понял?
- Понял, - протянул Овечкин.
- Шарову загодя скажи: первое что не так - сразу в наручники. Так и сделай. Следи за ним особо. И за Юриком. Они могут сговориться, деру дать. Чего им за Мурина страдать? А то еще и зла натворят, оставят вас без оружия, без провизии. За этой парочкой глаз да глаз нужен. Настропали присматривать за ними Карима и Ковалева… С таким делом справиться - чистое геройство. Ясно?
- Ясно, - улыбался Овечкин, радуясь уже тому, что Егор произнес для него целую речь.
Егротов помахал всем рукой и, не оглядываясь, ушел за псом туда, откуда вытащили Шарова.
 
 *
Мох покрывал болото надежным плотным слоем, и можно было не думать всякий раз, куда ставишь ногу. Лишь кое-где попадались, словно озерки, места, где немного просвечивала вода, а мох становился кочковат. В одно такое «озерцо» угодил Шаров. Глубина их была неведомая. Пробовал Егор найти дно своим двухметровым рашмаком, но тот порой и до плотного ила не доставал. Дивился он случаю с Шаровым: как и почему попалось тому твердое дно, словно нарочно подстелилось.
Такие опасные места он обходил. Всего однажды был здесь, шел на свадьбу Женьки Трошева с Любкой из Верхнемезенска. Окол Трошевых на Выми в устье Шугора. Вот и пришлось пройти этим болотом от Бобровой, где он охотился тогда с майором Пампушкой и каким-то генералом. Осень была, моросило - в самый раз для поминок, а не свадьбы. Хороший Женька парень, черноглазый, точно цыган, а на самом деле чуваш. Давно уж с тех пор не виделись. Да как видеться? Друг от друга по прямой километров сто, а проходимым путем все полторы сотни. Из-за того генерала майор не смог подбросить его вертолетом. Вот и шел на свадьбу целые сутки, с ночевкой в Тимане.
Не был Егротов уверен, что помнит путь через это болото. Не знал, где и когда кончится оно. Словно заблудился он, как тогда, когда сильно подраненный медведь увел их за Мезенской Пижмой в такую запутанную валежную едому, что пришлось выбираться по звездам, дождавшись ночи.
 - «Да и эта гордёна - на взвоз она нейдет.
 Да и эта гордёна - на поветь она нейдет.
 Да и эта гордёна - передызье-от ей соровато», -
затянул Егор излюбленную песню деда Макара. Тянул уныло, хотя не хотелось, и в смысл слов не вникал. Но вскоре подумал: с чего его потянуло на свадебную песню? Сама запелась другая, совсем заунывная:
- «Были уж мы были на горе высокой,
 На воздухе ветра, на восходе солнца,
 У тестя на сенях, у ласкового на новых,
 Да тесть-от, что ж он делат? -
 По повети он ходит, поветь убирает,
 Гостей дожидает».
Тьфу-ты, и эта свадебная! - не сразу дошло до Егора. - Сказала: береги себя… А как убережешься-то?
Как-то безрадостно стало Егору, будто потерял он что-то нужное или упустил, и осталось только винить себя или обманывать: то нужное-то не по тебе, не по Семену шапка.
Он выбрался на земляное травянистое место, сел у елочки, гудящие ноги вытянул. Время уже два часа как за полдень, километров десять позади, а сколько болота впереди - один леший знает. Небо тучами затягивалось, могло и полить. Потому до дождя решил передохнуть, чтобы после идти резвей. Перед тем оступился, едва успел рашмаком упереться в кочку и выдернуть ногу.
Мертвое нутро у болота, как у многих торфяных. Ни стрекозы, ни лягушки, думалось ему, только бульканье гулко то тут, то там. Вон и Торопу тут не интересно, один запах - гниль. А может, он смирный оттого, что чует что-то страшенное? Старики говорили, видывали болотное чудище. Подымится вдруг высоко столбом, с воем и свистом встанет, оглядится, нет ли кого постороннего, чтобы полакомиться, и в брызги рассыплется. А еще огоньки над таким болотом вспыхивают, - курит чудище. «Я пока не видал такого. Может, и врут старики. А к чему грешить им, отпетым? Не для того ж, чтоб все знали, как сами трухали они? Что, если правда, какие-нидь бесы водятся?» Но чтобы бесы в море водились, - в это он решительно не верил. Вспомнил и вслух повторил, как на уроке про Пушкина: «Балда, с попом понапрасну не споря, пошел сел у берега моря. Там он стал веревку крутить да конец ее в море мочить». Видел он море, в Архангельск отвозил Олёнку. И сызмала по картинкам знал, по «Девятому валу» и другим. Как-то негоже нечисти населять такую волю, громадину. Вот болото - место для них приличное…
Не заметил Егротов, как заснул и проспал час как секунду, без снов. Взглянул на часы - и от них еще сил прибавилось, как от самого сна. Путь Мурину-то вкруг болота длинней часа на два, а все же много легче, посуху идет, хоть бегом беги. И голод его погоняет, как волка, к жилью людей. А по болоту, точно по угорам чеченским. Хорошо, болото стало мельчать, от торфяного ила очищаться, и уже рогоз и ягодники появились, морошка, голубика, грушанка с кислицей, потом и смородина. Подбирал на ходу, освежал рот.
Вон и скала! Когда шел на свадьбу, прямо на нее вышел, а теперь на полкилометра южнее. Она тоже у самого края болота. От нее он тогда взял по компасу точно на юго-восток, как наставлял Женька Трошев, и через три часа, малость сбившись к северу, увидел он Тиман на голом, очищенном от леса угоре над речкой Шугором. Она под поселком и начинается. Сейчас, летом, проку от нее - небось, козе напиться, а тогда, в осень, пришлось искать брод. Мурину никак не разминуться с этой скалой, потому как она стоит на узком, в двести метров, скалистом мосту, поделившем болото на то, которое осталось позади, и другое, которое к северу. Там рада лежала светлая.
 Через силу заспешил он к скале. Здесь душе было полегче. Над поляной бабочки, птицы кричат. «Крекс крекс», - скрипит дергач. Из светлой рады крякают лысухи. Тороп вспугнул из травы дергача. Тот подпрыгнул, отбежал на другое место, как чеченец, и снова «крекс крекс», будто «а я тут», - дурная повадка! Но Тороп знал, что Егору не любит, чтобы он гонялся за птицами. Его дело - распутывать след хвостатых зверьков и звать хозяина лаем из-под дерева, на котором зверек затаился.

 *
Мурин прошел недалеко от скалы. При сходе на мягкую землю, его следы стали отчетливыми, и было видно, что ноги его сильно шаркали, почти волочились, обрывая травинки. Показав собаке след, Егор двинулся за ней. Оглянулся он, и увидел, что тоже пришаркивает. Досадно было: Мурин мог уйти вперед на целый тот час, что он потерял под елкой. А час при сухом пути - это три или все четыре километра, когда до Тимана осталось десять. Придется ходче идти и, где получится, резать углы. Но и это могло не помочь, и Егор стал мечтать о том, чтобы между ним и поселком оказалось еще какое-нибудь болотце, которое Мурин предпочел бы обойти. Только никакое болотце не припоминалось здесь.
Вспомнил, как мальчонком целое лето носил отцу еду за десять и за пятнадцать километров на мезенскую Елву. Бабка готовила узел. На Елве отец подрабатывал на заготовке серы - лиственничной смолы. Прежде так далеко он никогда не ходил. Вкусная была ему та сера, точно пряник тминный во рту. В первый раз макнул в нее, как в сметанку, сразу два пальца и не мог оторвать один от другого. Склеились, в скипидаре отмывали. Вот так земля сейчас будто той смолой намазана - ноги едва отдираются. Перед тем, как в первый раз пойти ему в лиственничный лес одному, отец наказал: «Утомишься - не рассиживайся. Слышал про автопилот? Так вот, поставь ноги на автопилот и забудь про них. Только цель и задачу знай». В Афганистане он вертолетчиком был. А мать не в память была , померла, когда, говорят, трёшник ему исполнился.
Как ни старался Егор, а живей не шлось, никак не скорее трех километров за час, может быть, и того меньше. Тороп тоже выдохся, уж не идет впереди, а за ним волочится.

 *
В поселок он вошел в одиннадцатом часу. В некоторых избах, стоявших озадками к реке, народ сумерничал, или же дома эти были пусты, а в остальных зажглись керосиновые лампы. Светились и окна дощатого дома в середине поселка, в котором помещался магазинчик. Возле него собралась небольшая молчащая толпа. Стекло одного из окон было выбито, а створки распахнуты. Собственно, звон бьющегося стекла и дошел до слуха селян сигналом для сбора. Они уже разошлись бы, - дело ясное было, хоть и новое, - грабеж, - но приметили путника на броде и ждали, чтобы узнать, кто такой.
Один из мужиков признал Егротова, протянул руку. Егор ночевал у него по пути к Трошеву.
- Здорово, Тимофеич. Каким Макаром тебя к нам забросило?
Другие мужики поснимали кепки, поклонились. Бывшая тут женщина улыбалась ему, тяня пальцами конец платка, повязанного на голове.
Егор кое-как совладал с рыхлостью ваты, в которую, как ему чудилось, превратились его мозги, сам поклонился по очереди каждому, не выпуская теплой Степановой ладони:
- Вот за этим Макаром и иду, Степан Ильич, - сказал он, кивнув головой вбок, на магазин.
- Откуда ты знал?.. - Степан головой тоже на магазин указал. - И кто знаешь?
- Знаю. Эмигрант из колонии, что по другую сторону Четласского камня. Муриным кличут. Вы видели его?
- Не. Неприметно пришел, неприметно ушел.
На крылечко магазина вышла продавщица, тощая Евдокия Федоровна, жена Степана. Она казалась не слишком сильно расстроенной.
- Всего-то похищено, тьфу!.. - изобразила она плевок вдаль от крыльца, - четыре банки свиной тушенки, банка горшка, полблока сигарет и вроде как печенья развесного. Больше на пол попадало. Может, что еще с полки с трикотажем? А что ценное, то цело.
Степан спросил Егора:
- Ты что ж? За ним идешь?
Егротов кивнул.
- Кто ж это тебя, сердешного, одного на такое дело послал? - возмутилась Евдокия.
- Майор Пампушка.
Степан потер затылок под кепкой.
- Оно, конечно, ты, слышали, служил у него в колонии.
- Да что ты пристал-то?! Человек утомился дорогой-то такой! - вскипела его жена. - Шутки - от Четласской горы идет! Айда к нам в дом.
Но Егор сначала огляделся.
Мы уже говорили о том, что Тиман, как и все старые северные селения, гнездился на возвышенном берегу речки, и вокруг него ближе полукилометра не росло ни одного деревца, ни одного куста. Да и в нем самом не было никаких растений, кроме огородных. Может быть, когда-то кругом села и зеленели пашни, радуя всходами ячменя и ржи, но теперь ячмень стоял только в огородах в самом селе, идя на самопальное пиво, а все окрестное раздолье полей давно одичало. Вон и плесневеет, обрастает мхом на краю села старинная ветряная мельница. В иных местах государства, где леса нехваток, давно бы этакое чудище растащили по бревнышку. А это все стоит.
Но не только нужда иметь место для посевов отогнала лес от человеческого жилья. Таежный лес был и остается врагом спокойной человеческой жизни и зверьем своим, и сыростью, и слишком много его вокруг, чтобы душа здешнего человека не предпочла отдыхать взором вольным, проникающим в даль, не спотыкаясь о какие бы то ни было преграды. Как ни любил Егор лесное царство, как ни обросла его душа таежным духом, но и он чувствовал, как окрестный простор вливается внутрь его груди, расширяет ее, заполняет и лечит запахами особенными, разнотравными, которых нет и не может быть в тайге.
- Всё. Ноги не держат, хоть веди меня, Степан Ильич, - сказал он, разглядев все, что нужно было. Мурину не составило труда выскользнуть из поселка и незамеченным добраться до камней на мысу Шугора или к лесу уйти по лощине между угорами.

 *
Улыбнулся Егротов. Осторожен стал Мурин, ногой расплющил пустую банку из-под тушенки и камнем сверху накрыл. Ну, прямо, как заказную бандероль для противника оставил! Из-под камня на солнце сверкал отогнутый рваный краешек жестянки. Наверное, закусил тушенку холодную печеньем с зеленым горошком. А роса с травы, по которой Мурин прошел, была стряхнута недавно, и новая не успела сесть. Не дальше километра девался он.
- Что, Тороп? Догоним? - сказал Егор собаке, которая, точно в стойке, ждала, когда он наконец двинется по следу в лощину. - Он тоже не железный. Но вся моя надежда на тебя. Зимника-то тут нет. Один лес. Так что не подведи, дружок. Но уж ясно, прямиком к Лектыдору он побоится. Гиблые болота на Ворыкве. Он пойдет к Выми по Веже, к горе Лок-юз. Что ж, идем, сирота, пока оба мы прытки с ночи-то.
Но свежести, восстановленной сном, хватило лишь на два часа, а еще через час во всем теле, особенно в ногах, возникло чувство, будто ночи и не было, будто тащился и тащился без остановки с тех пор, как покинул пещеру. Под правой ключицей, где из груди вытащили осколок, легкое упирается точно в какой-то ком, и полного вздоха не выходит сделать. Едва не упал, неловко наступив на трухлявый укрывшийся травою пенек. Люди прячут мины хитрее. Появились глаза чеченца, бородатого, молодого еще, которого задержали в Аллерое с тротиловой шашкой. Какие-то женские были у него глаза, утробный колдовской взгляд - от одного него окостенеешь. Куда там медведю или волку!
Пожевал морошки, вроде легче стало, дыхание пошло свободней, а может быть, оттого, что лес поредел, не стало в нем бурелома. Или давно затяжных подъемов не попадалось. Ели сменились соснами, значит, близко до истока Вежи. «Вежаю» - означают ее на картах. Вот, мысли как будто кончились. Нет, они, конечно, набегают, как им вздумается, но не помнятся, забываются сразу. Гудермес, Аллерой, Сержень-Ю… Кто знает, что такое «ю», оно, небось, от чуди осталось, а чуди-то нету. Одни только внутренности с тобой, зашлись, как цементом спеклись, и ноги упрямятся, не подымаются, не гнуться, как надо, плечи, словно нагруженные. В голове шум, а Мурина, коня железного, медного все нет. Мишка про такого коня рассказывал. В Питере пушкой полдень оглашают…

 *
Вдруг Тороп забежал вперед и стал. Как в стойке он замер, будто зверя учуял, даже тявкнул разок. Смелый пес, а словно оробел, помалкивал и дальше не шел. Пошевелился он, расслабился тогда, когда Егор поравнялся с ним, да чуть рывком не вырвался из руки, которая сдержала его, ухватясь за шерсть на загривке.
Метрах в ста впереди медленно поднялась с земли и распрямилась фигура в сером свитере и джинсах, с котомкой в одной руке, с закинутой за плечо брезентовой курткой в другой. Это был Мурин.
Широко расставив ноги, ссутулясь, настороженно поднял обросшее седоватой щетиной лицо и застыл, долго всматривался в тень, внутри которой оставался охотник. Но он, конечно, обнаружил и узнал Егротова, увидел и собаку его, и, возможно, понял, что стрелять тот не станет. Потому он спокойно нацепил на спину рюкзак, поднял с земли сучковатую палку и пошел прочь. Удалялся он не спеша, по-видимому, тем же шагом, каким двигался до сих пор, как будто знал, что охотнику не догнать его, а чтобы пса берег, в руке у него появился пистолет.
И Егротов подался за ним.

 *
Так они и шли один за другим. Ни тот, ни другой ничего не могли изменить. Как ни тяжко было самому Егротову, как ни мог бы он подивиться собственному упорству, больше поражал его Мурин. Ладно, думал он, человек лезет из кожи вон, когда есть надежда спастись. А когда ее нет? Когда бежать дальше - чистая глупость? Зверь может не понимать этой разницы, а Мурин какой-никакой человек. Только этот не сможет бежать - будет ползти, покуда есть хоть какая сила. Разве ж не красиво это? А ему еще будто сам лес поможет. Рядом с Вежей стелется натоптанная охотничья тропа, может, не зная того, Мурин целит как раз в нее, а там по ней до Выми останется меньше двадцати километров, это шесть или семь часов. Да по пути есть едомная избушка, где можно заночевать, тогда уж утром, со свежими силами прийти на Вымь, плотик связать. Нет веревок - в избушке что-нидь найдется…
Примелькалась ему спина Мурина. Уж не только думать, но и смотреть на нее забыл. Плывет, качается - ну что ж? На другое отвлекается обессиленный организм, на Марию, но не напрямик, а в обход, прикрываясь мезенскими девицами. Как это некоторым девкам удается пристроиться одной в Питере, другой в Новгороде, а Варварка Кашкарева даже в Москве? Неужто кому нужны там такие, будто средь тамошних лучше не сыскать? Небось, прачками да уборщицами определяются, а сказки сказывают, будто замуж вышли. Да кто ж это проверит? Ну, глаза у них, ясно, завидущие, насмотрятся телевизору - ну и жизнь там, в Питере, Москве и Европе! Сказка! Да еще у католиков в Рождество со всяким убогим чудо может случиться, как с Золушкой. Ясно, что не в Верхнемезенске чудеса бывают, ни-ни, и даже не в Архангельске, а только в Нью-Йорке, Париже, Москве и Новгороде, никак не меньше их должен быть город. Из-за этого телевизора, да за незнание всяких певиц и певцов, и прозвали его Тайгой. Нужен мне телевизор! Чужое все в нем. Одно шалое трепыханье. Насмотришься - не то что в тайгу идти неохота будет, а вообще всякую работу невзлюбишь. Тому уж без чуда не жизнь. Только чудом он прокормится. Вот одна Варвара… она в Москве вместо мужа учебу подхватила на артистку. Эта, точно, гордёна, покруче моей бывшей.
Стал Егор тихо, под нос себе напевать с непроходимой усмешкой:
- «Добрый конь осержается,
 От сырой земли отделяется,
 Подымается выше лесу стоячего,
 Чуть пониже облака ходячего,
 Горы, долы промеж ног пропускает,
 Малые реки хвостом застилает,
 Широкие перепрыгивает».
- Такого коня на Мезени не удержать, да его в наш едомный край никаким овсом не заманишь, разве что алмазами. У нас они вроде не встречаются.
Стал Егор зачем-то перебирать в уме свою двухлетнюю после госпиталя жизнь с бывшей своей женой Лидией. Не все подряд припоминал, а только скандалы, которые Лидка устраивала на пустом месте почти всякий раз при его возвращении с охоты. Видать, для нее это как праздник был со скуки от деда Макара. Не дай бог лишний день задержаться в тайге! Так и не разобрался он, да и к чему разбираться, что это было: от не сбывающегося желания больше дней быть с ним? или ж, видя свою ошибку, она готовилась так оправдать себя перед богом? Уж как он старался задобрить, оживить ее соболями, куницами, белками! С ними со всеми и отбыла. А для него дед Макар забавный всегда, пока не ударится в молчанье. Это с ним случается, когда вспомнит своих дружков и уважаемых командиров, убитых рядом с ним на войне. Тогда, бывает, дед всплакнет тихой длинной слезой, и сам с лица точно покойник сделается. Только самогон и оживляет. Казалось бы, нет уж у деда никаких забот, а выходит не так. Легко никто не живет, даже птичка в клетке.

 *
«И правда, чудной я», - думал Егротов, усевшись в траве вслед за Муриным, когда они вышли на охотничью тропу. - «Скотина та еще, волк матерый, а я его вроде как уважаю. Может, и выпить не откажусь с ним. Сильный, упористый человек».
Он сел, как только Мурин опустился на землю, и между ними осталась прежняя дистанция. Будто не было их друг для друга. Мурин стащил рюкзак с себя, достал консервную банку, не стал распечатывать, хотя нож тоже достал, сунул все назад. Печенье жевал. Отпивал понемногу воду из фляжки, может быть, глядя на охотника, потом занялся своими ногами. Стащил сапоги, подтянул длинные, выше икр носки. «Никак ногу натирает», - подумал Егор, тоже прикладываясь к своей флаге. Затем Мурин раскурил сигарету от зажигалки, медленно, с чувством дымил, уставясь туда, откуда слышалось журчание воды в Веже, из-за берез и прибрежного тальника.
Тороп, привыкший к постоянному присутствию чужого, и тоже уже равнодушный к нему, как хозяин, убежал к реке, застряв там надолго. И только когда собака вернулась, словно дожидаясь того, Мурин поднялся, помочился, не прячась от посторонних глаз, надел рюкзак и пошел дальше. Егор подался за ним, однако с каждой минутой все заметней отставая.
Незадолго до поворота тропы налево Мурин оглянулся и решительно подался в лес по правую сторону.
 «В кошки-мышки хочет сыграть. Что ж, поиграем», - улыбнулся Егротов. Он не исключил того, что Мурин подглядывает за ним, поэтому не спешил приступить к осуществлению родившегося у него плана. Он остановился, - пусть Мурин думает, что он растерялся. Все равно Мурин вернется на тропу и, не зная того, сделает с нею большой крюк к северу вслед за Вежей. Это Егротов по картам знал. Кроме всего, там тропа должна сильно вихлять вместе в речкой, ведь эта речке, известно, лучшее во всей округе место для охоты на крякву. Не видя его за собой, Мурин будет думать, что он сильно отстал. А он пойдет к охотничьей избушке напрямик через лес. Так до нее только километров десять-двенадцать. К пяти часам вечера можно успеть.

 *
Избушка на Вежаю была сестрицей-близняшкой с той, что стояла на Светлой речке. Только печурка была поменьше и жестяная труба поднималась из нее гораздо выше над кровлей, укрытой горбылем и трухлявой соломой. Здесь тоже были и чайник, и алюминиевые кружки, и ведерко для воды, и соль, и остатки чайной заварки.
Он внимательно, словно прикидывая что-то в уме, осмотрелся, подобрал все заготовленные для печи сухие лучины и поленья, отнес их наружу, под навес. Здесь он наскоро съел холодной бобрятины, уделив собаке кусок, запил сырой водой. В траве отчетливо были видны оставленные им следы. Пришлось их замести березовой веткой.
Орудуя этой веткой, как метлой, и пятясь задом, он вернулся на тропу, отошел по ней довольно далеко туда, откуда пришел, и спрятался, уложив собаку рядом с собой. Отсюда тропа просматривалась до поворота к сторожке.
Ждал он долго. Над ним шелестела листвой березка и вся затрепетала, точно обрадовавшись солнцу, когда оно ненадолго выглянуло из-за туч. В соседних кустах рябины пел снегирь, как будто где-то катила неприкаянная одинокая телега и печально скрипело ее медленно проворачивающееся колесо. Не заметил Егор, как задремал, а когда пес разбудил его нутряным урчаньем, когда он взглянул по привычке на часы и оказалось, что уже половина шестого, он увидел Мурина.
Мурин заметил избушку. Поспешно оглядевшись, нырнул в кусты. «Теперь будет ждать меня. И знать хочет, нет ли кого в сторожке. Наверно, пистолет снял с предохранителя», - решил Егор и осторожно пополз от тропы дальше, за ель. Здесь он помедлил полчаса, чтобы все было похоже на правду, и прошагал через редколесье, держась на одной параллели с тропой, и будто не заметил сторожки. Притворяться истомленным нужды не было. Он и так держался из последних сил.

 *
Не прошло минуты, как проскрипели ржавые петли, Егротов стоял в десяти шагах от двери, ждал.
Внутри избенки тихо, долго тихо. Но вот сдвинулся табурет, шаги. Ветхая дверь хлестко отворилась и опалым своим углом села в густую траву.
Мурин шагнул за порог и застыл, увидев Егротова. В грудь ему смотрел карабин. Забытая за порогом другая нога подтянулась к первой так медленно, нескладно, словно на нее остались только самые никудышные нервные импульсы.
Взгляд Мурина стоял на лице охотника - тяжелый, слегка косящий и словно не видящий волчий взгляд, в котором нейтральный наблюдатель мог бы сейчас прочесть и выжидание подходящего мига для атаки, и равнодушие беспощадности, и усталость от жизни, и твердую волю к выживанию. Егротов следил лишь за телесными движениями Мурина. По тому, как тот почти неприметно перенес тяжесть тела на одну ногу, а в больше по тронувшей его рот насмешливой ужимке, гаденькой, презрительной, - мол, все равно не можешь убить, - он уловил намерение Мурина двинуться на него. Одним стволом карабина сказал он, что лучше и не пытаться. То же показал он и руке, которая потянулась было к карману штормовки, возможно, к пистолету.
Мурин сник, и сразу, несмотря на ширину и мощь его тела, стало видно, как он стар и измотан. Тот, примышленный нами, наблюдатель сказал бы теперь, что из всех свойств, вменяемых молвой матерому волку, в этом осталась одна лишь критически опасная утомленность жизнью. Только для Егротова это было не так. Знал он, что волк, как и медведь или рысь, опасен и тогда, когда кажется мертвым. А у Мурина оставался еще какой-то неприкосновенный запас сил. Егротов почувствовал это по тому, как гаденькая улыбка сошла с губ Мурина, словно стертая им как фальшивая, и все волчье пропало, осталось только удивленное и вроде бы почтительное разглядывание противника. Наконец Мурин устало проговорил:
- И что ты будешь делать, Робин Гуд?
Егротов достал из кармана наручники и молча бросил их Мурину.

 *
Пленник сам опустился на табурет, устало прислонился спиной к бревенчатой стене и прикрыл глаза.
Егротов сел на нары, включил рацию. Сторожку наполнили шипение, посвист, верещание и голос сквозь них, сообщивший о том, что майор Пампушка на связи.
- Товарищ майор, Егротов.
- Жив, ефрейтор?! Куда ж ты, черт, провалился? Уж вертолет посылал искать тебя. До Тимана искали и дальше. А нашли только Овечкина со всеми. Ракету пустил.
Представилось Егротову, что Марию он уже никогда не увидит, - неприятной слабостью растеклось по телу. Будто опустело внутри, разжидилось. Он спросил, спотыкаясь:
- И где… они щас? Вы их… подобрали?
- У меня они. Здесь. Ты-то где? Где Мурин?
Надежда оживила Егротова. Прокричал он:
- Со мной он, товарищ майор. Вертушку пришлите. Мы на Вежаю, примерно в четырех километрах от Выми, в едомной избушке.
Майор ликовал:
- Ну, ефрейтор! Как увижу, - задушу! Удружил, милый! Жди вертолет через полчаса.

 *
Усевшись в кресло возле Левушкина, он наконец смог расслабиться всем телом, разбитым и ноющим.
- Смотри-ка, пуля тебе в козырек угораздила! - заметил пилот.
- Не мне, чучелу, - признался Егор.
- Как это?
- Я надел это на чучело.
Левушкин ничего не понял, но поглядел на охотника с нескрываемым почтением.
Вертолет уже поднялся над березняком, брал курс на запад, туда, где в тучах висело солнце.
- Хочешь глотнуть? - предложил Левушкин и, не дожидаясь ответа, сунул руку под сиденье.
Егор крепко приложился к фляжке, потом обернулся к Мурину, прикованному к поручню, протянул фляжку ему.
- Глотни.
Мурин молча отказался.
И тут Егора посетила мысль, такая прекрасная, какая еще никогда не приходила ему в голову. Всем телом подался он к пилоту, закричал в ухо, покрытое наушником:
- Лёв! Можешь забросить меня на Лок-юз? Всего-то десять километров. Удружи! Не долго, Лёв!
- Твое желание - закон, Тайга, - откликнулся Левушкин и стал разворачивать машину.

 *
Издали увидел он на западной стороне горы большую, почти ровную площадку, окаймленную березовой мелюзгой. Посреди нее одиноко высилась огромная пихта. Казалось, она царила над миром.
Пихты встречались ему не редко, но те росли тесно с соснами и елями или особым пихтовым леском, мешали друг другу, оттого тянулись вверх, и не то, чтобы тянулись целиком, всем своим пихтовым устройством, нет, одной только верхушкой, которая, как шило, втыкалась в небо. А этот великан стоял будто в шапке, и ростом был чуть ли не равен самой горе. Не завирал дед Макар, нахваливая это дерево, но, ясно, насчет чудесных его свойств легенду наплел по нетрезвости и доброжелательству. И все же, когда он спрыгнул из вертолета на землю и задрал взгляд, чтобы увидеть вершину дерева, то чуть картуз не потерял и неожиданный трепет прошел по всему его телу, словно от какого-то страха. Такое случалось с ним в молодости, когда он выходил из избы в темноту, в сени или на улицу, с каким-нибудь грехом на душе перед отцом или дедом. В ином случае темь ни за что не могла его напугать. «Может, и вправду, в этой пихте какая сила есть?» - заставлял он думать себя, подойдя к дереву и поражаясь заметровой толще его ствола.
Поломалась его жизнь. Не то, чтобы ему захотелось другой или прежняя стала не по сердцу. Недостача в ней будет теперь, потому что Мария никак не может, пусть даже захочет, жить той жизнью, какой живет он. Это тебе подавно не Шурка. И это рушило все привычное ему, будто пройденное, сношенное. Но и это не главное было. Главное другое: она - женщина не по нему или, что то же, - он не по ней.
Зайдя к дереву с северной стороны, где нижние сучья начинались выше его головы, он потрогал пальцами серую кору, гладкую, но всю в мелких пупырышках, и, забыв о глазевшем на него Левушкине, которого немного стеснялся, обхватил ствол обеими руками. «Ничего еще», - утешался он. - «Вскоре свижусь с ней, хотя себе в огорчение». А как хотелось, чтобы не в последний раз!

 *
Майор Пампушка распорядился, чтобы туристов доставили утром к железнодорожному полустанку Разгорту на казенной автомашине.
Прощаясь с Егротовым, Мария сказала, что напишет ему письмо, скоро напишет, и глаза ее сильно лучились.


 * * *
 август 2005

 Примечания
 Кужим - приток Мезени, республика Коми.
 Слуда - высокий берег реки.
 Поветь - крытый двор, передызье - род сеней, соровато - захламлено, засорено.
 Едомная избушка - таежное пристанище охотника, от слова едома - тайга; сузем - дремучий лес; Летняя Песъю - приток Мезени, не имеет водостока в зимнее время года, когда промерзают питающее ее болота к востоку от Мезени.
 Збаться или зобиться - заботиться, беспокоиться, хлопотать
 Камень - гора или горная гряда с видимыми признаками выступающих горных пород.
 В данном случае и в дальнейшем речь идет не о Мезенской Пижме, а Печерской, впадающей в Печору.
 Тропть (охотничий жаргон) - искать, распутывать след зверя.
 Лифчик - подсумок для запасных магазинов к автомату (армейский жаргон).
 Наволчный луг, от слова наволк - песчаный нанос, со временем поросший травой.
 Рбышки - пометки топором, делаемые охотником на стволах деревьев.
 Старик - солдат второго года службы (армейский жаргон)
 Бор-беломошник, или просто беломошник, - сосновый лес, почва в котором покрыта белесым лишайником, разновидностью ягеля (оленьего мха).
 Угр - холм, а также скат, склон холма. _
 Плиска - та же птица, что и славка или черноголовка.
 Щеврица - то же, что и лесной конек или лесной жаворонок, ерник.
 Кошки - песчаные отмели на реке.
 Мень - мыс.
 «Сыроежник», или «дом сыроежки» - тюремный изолятор, карцер; «женщина» - тюфяк, матрац (уголовный жаргон).
 Зимник - дорога, становящаяся проезжей только зимой, когда замерзают часто встречающиеся на ней болота.
 Не поймать (уголовный жаргон).
 СОБР - аббревиатура «Специального отряда быстрого реагирования».
 Согра - еловое болото.
 Как бы не так!
 Приканать - прийти, прибыть, явиться (уголовный жаргон).
 Сендух - открытый двор, пространство при избе, «свежий воздух» - в отличие от закрытых помещений.
 Грабеж (уголовный жаргон).
 Место заключение (уголовный жаргон).
 Имеется в виду пистолет (уголовный жаргон).
 От аббревиатуры ГУИН (Главное Управление исполнения наказаний).
 Губки - тонкие съедобные грибы желтого цвета, растущие на белом оленьем мохе.
 То есть один из браслетов наручников (уголовный жаргон)
 Брат (уголовный жаргон).
 Карась - богатый клиент (уголовный жаргон)
 Курва - предатель, изменник (уголовный жаргон)
 Маслята - патроны (уголовный жаргон)
 Плевательница - огнестрельное оружие, то есть винтовка или пистолет (уголовный жаргон).
 Перо - нож (уголовный жаргон)
 Некс - нет (уголовный жаргон).
 Муха - пуля (уголовный жаргон)
 Ксива - документ (уголовный жаргон)
 Окл, или околок, - часть деревни, расположенная особняком, часто на значительном удалении. Нередко в тех краях вся деревня состоит из нескольких околов, чаще всего под одним общим названием.
 Не в память - не вспоминается.
 Эмигрант - беглец из мест лишения свободы (уголовный жаргон).