Десять часов утра. Уже жара. Яблочный спас – народу на кладбище много. И это несмотря на то, что кладбище далеко от деревни. Оно – своеобразный центр поля. Поэтому вокруг кладбища – высохшие двухметровые стебли отцветшего донника.
При входе у кладбища стоит длинный деревянный стол. На нем – гора яблок: и белых, и красных полосатых, и зеленых. Еще утро, но многие яблоки уже пожухли. Нет свежести.
Нас пятеро: я с отцом и бабушкой; моя тетка предпенсионного возраста и двоюродный дедушка Николай Григорьевич. Он неизлечимо болен, но не знает об этом. Хотя по нему видно. 78 лет и болезнь – всё это иссушило его полностью. Кожа натянута на скелет. Походка слабая – спина сгорбилась, ноги почти не отрываются от земли.
Но его глаза – карие, спрятанные под очками, они не меняются. Он сам тоже не меняется. Только здоровье подводит. А так – его деревенский картуз, старенький пиджак и штаны с калошами, да самокрутка в зубах, таков он на протяжении уже многих лет.
Мы обходим могилы его родных и близких. Получается, что мертвых друзей у него больше, чем осталось живых. Вдруг слева от узенькой тропинки незнакомая мне могила.
- Сестра моя, - говорит Николай Григорьевич и умолкает. Ни слова больше.
На кресте – фотография в овальной рамке и под ней табличка с надписью: «Гравина Пелагея Григорьевна. 1922-1949». Но на фотографии – женщина, которой по виду не дашь меньше сорока лет. Крупная, с морщинистым лицом, в платке. А ей было 27.
Тетка моя спрашивает у Николая Григорьевича:
- Отчего сестра-то твоя померла?
Тишина. Потом – тихо-тихо:
- Жить не хотела.
И Николай Григорьевич своей старческой походкой идет дальше, впереди всех.
Я слышу, как моя бабушка шепотом говорит тетке:
- От аборта умерла… А ведь трактористкой была.
От аборта умерла…
1949 год… Жить не хотела…27 лет… аборт… жить не хотела… 1949 год.
Не могу так больше! Уйдем отсюда…