День шестнадцатый.
Какие бы там ни были версии, и сколько бы мы не искали подозреваемых, все равно, боялись больше всех меня и Шмеля. А мы взаимно боялись друг друга. У него был авторитет среди нас, и к нему прислушивались, и если бы Шииму взбрело в голову прямо сейчас обвинить меня во всех грехах, ему бы поверили. А у меня не было ничего, кроме твердой уверенности в том, что на момент смерти Цивее Шмеля и близко не было. То есть, я твердо знала, что он этого не делал. И Круо с Лисом тоже знали, но мы промолчали. Это было подло и неправильно. Но за последние двенадцать часов никто ничего правильного еще не сделал, начиная с Круо, который вздумал устроить мордобой, вместо деликатного: «я больше так не могу», и заканчивая Шмелем, давшем свое согласие на варварское захоронение.
Он же поддержал идею из дома пока не уезжать.
Я не спала. Сначала лежала и ждала рассвета, потом полдня, а когда лежать стало совсем невмоготу, поднялась и осмотрела всю комнату. Хотела еще раз убедиться, что никакого потайного хода в стене у меня нет. Почему-то шахты мне сейчас представлялись чем-то большим, чем просто холодные ниши в стенах. Я видела их зловещим одушевленным существом, фантомом, неким предзнаменованием, частью потустороннего мира… Дракон?… которому должно быть только за пределами нашего, как за стенами моей комнаты. Никакой лазейки быть не должно, нет.
Дракон заточил их в замке? Бред.
Когда я спустилась на первый этаж, то обнаружила, что он пуст. Остальные, наверное, чувствовали себя не лучше моего, никому не хотелось никого видеть. А интересно, в какой комнате живет сейчас Круо? Вернулся он туда, где был вместе с Цивее, спит на той же кровати? От таких мыслей меня передернуло.
Я прошла в пустую кухню, достала с полки кофейник и нашла спички. Пока я чиркала ими, а они ломались одна за другой, ко мне присоединилась Иза.
— Давай, я все сделаю, — предложила она и взяла у меня коробок. — Выглядишь не очень. Спала?
— Не смогла.
— Я тоже.
Я дотянулась до двух чашек, поставила их на стол.
— Может остальных позвать?
— Сами придут, если захотят.
Тут я вспомнила, что давно хотела узнать у Изы, как там насчет Шмеля и новости, а сейчас мы с ней как раз наедине, но так не хотелось думать ни о нем, ни о его ребенке, что я только обхватила ладонями чашку и подула на ее донышко — там были какие-то соринки.
— Утром Шмель опять вещи Лами перекопал все, — вдруг сказала Иза, доставая из шкафчика туго перевязанный пакет с молотым кофе.
— Зачем?
— Наркотики искал и не нашел. Тот раз мы уже думали, что выкинули все, а оказывается нет. Где он их только прячет? — она пожала плечами и залила кофейник отстоявшейся водой из банки.
— Может, купил по дороге?
— В лесу что ли?
Я подумала, что возможно Лами знает какие-нибудь наркотические галлюциногенные травы и грибы и ночами, втайне от всех, собирает их.
— Иза, ты веришь ему? — решилась спросить я. — Он мог это сделать?
С ответом она медлила, сосредоточенно помешивая кофе длинной серебристой ложкой.
— Хор, это спрашиваешь ты?
— Я, а в чем дело?
— Нет, это я так…
— Не понимаю твоего тона, Иза, ты о чем?
— Лами здесь не при чем, это понятно, но я говорю о тебе и Шмеле. Шиим… он, совершал глупости и ошибки, — она вздохнула — тяжело поднялись и опустились плечи, — и эта история с поступлением Цивее — тоже его глупость и очень большая, но он не убивал ее. Он не смог бы…
Все бы отдала, только не слышать этого.
— Иза, ты думаешь, что я смогла бы?
— Давай на чистоту, — она отставила с огня кофе и повернулась ко мне, — все знают, что ты этого не делала, и я очень хочу верить тебе, но все также и помнят, как легко ты… так сказать, выходишь из себя, и перестаешь контролировать свои поступки…
— Иза, очнись! Я признаю, что немного вспыльчива, но не настолько, чтобы не заметить, как убила человека. — Я едва крепилась не пустить слезу от обиды. — И где твой здравый смысл, ты же видела, как она дерется, у меня не было ни одного шанса даже поцарапать ее.
— Я знаю, Хор, но ты моя подруга и потому мой долг сказать тебе это. И это не сугубо мои бредни, так думают многие…
— Кто это многие?
— Шмель, Пика, ну… остальные… Круо…
— Круо тоже?
Взгляд Изы скользнул за мою спину, она поджала губы и отвернулась. Обернувшись, я увидела, что в дверях остановился Лис.
— Еще один предатель, — выдохнула я и опустилась на стул.
— В чем дело? — Лис, похоже, не собирался проходить в кухню.
— Узнаю массу подробностей нашего ночного разговора, — ответила я ему и снова обратилась к Изе. — А почему никто не рассматривает версию несчастного случая?
— Вообще-то все пока придерживаются такой версии.
— Тогда не пойму, почему разговоры о моей вспыльчивости ведутся за моей спиной? Это сговор?
Она покачала головой, и я расценила это как нежелание отвечать.
— Лис, ты тоже на их стороне? — пока кофе не сварился, мы решили выйти на улицу, подышать воздухом, поговорить, или уединиться, как решила, наверное, Иза. Со вчера ничего не изменилось: солнце светило все также ярко, сонны росли все выше, я пинала шишки, а ступеньки у входа были засорены землей и хвоей. Только к фонтану мы не пошли, даже не сговариваясь, сразу повернули в сторону спуска к пляжу.
— Ты это о чем?
Не знаешь, или прикидываешься. Я рассказала Лису услышанное только что на кухне.
— И твое мнение, как еще одного участника, мне очень важно, — понизив голос, завершила я и осмотрелась.
— Я ведь ничего не видел.
— Спасибо, утешил.
— Но знаешь, бывает так, что люди не помнят о том, что они сделали. Есть такое состояние. Аффекта.
— Я знаю, что такое состояние аффекта, но у меня его не было. — Я глубоко вздохнула, успокаиваясь, и присела на траву, когда от дома мы уже достаточно отдалились, чтобы его не было видно. — Если мне не верит даже тот, кто был там же, что говорить об остальных.
— Я верю. — Лис опустился рядом.
Приятно слышать, жаль, что теперь, после подозрений в нашей связи, твое мнение насчет меня мало что значит в глазах Шмеля и остальных. Тут я вспомнила, что обещала Лису провести с ним ночь, если он Цивее закадрит, и в результате — он это сделал, и, несмотря на разные сбои, в целом, мой план не сорвался, и Круо расстался со своей подружкой.
— Я приду к тебе ночью. Послезавтра, — сказала я, не сводя взгляда с серебристой полоски реки в просветах между высокими травами.
— А потом что? — спросил он.
— Потом? Уйду. Утром или ночью, как хочешь…
— Нет, потом. Ты к нему вернешься?
— Да, Лис, я вернусь к нему, — терпеливо объяснила я, поставив ударение на слова «к нему».
— Ты любишь его?
— Не хочу обсуждать это с тобой. Если тебя не устраивает наша договоренность, я с удовольствием отменю ее.
— Да, не устраивает, — согласился Лис, разжевывая сорванную травинку, — у меня новые условия.
— Что ж, выслушаю.
— Расскажи Круо о нашей договоренности, или я сам это сделаю.
До меня как-то не сразу дошло, чего он просит, но когда это все же случилось, я поняла, что только эта фраза — настоящее начало конца всех моих отношений с Круо — будь то любовные или просто дружеские. Одна эта ситуация вмещала как минимум две причины, по которым Круо никогда меня не простит: измена — настоящая, продуманная, заранее оговоренная, а ни какие-то там пьяные поцелуйчики под музыку в клубе, — и сам несчастный случай, которого могло и не быть на самом деле.
— Лис, ты понимаешь, что если я это сделаю, у меня не будет ни одного шанса.
— У тебя уже нет ни одного шанса, если ты не согласишься на мои условия.
— Нечестно…
— У тебя есть время подумать. — Лис поднялся и выбросил травинку. — Думай весь день, Лисичка.
Сволочь. Вот ведь какая редкая сволочь! Пока Лис не исчез из моего поля зрения, я испепелила глазами его спину. Долго, наверное, придумывал, как сказать мне это, или, может, сразу решил, что так сделает.
Мне надо курить.
Во время завтрака-обеда над столом парила непробиваемая тишина, не считая позвякивания приборов о тарелки. Больше всего я боялась, что все захотят сделать вид, словно ничего и не было, будто Цивее просто уехала ночью по каким-то срочным делам, а мы остались весело продолжать наши каникулы. Я боялась — такого и не случилось. Никто не пытался скрыть, что ночью произошло нечто такое, что изменило наше отношение друг к другу бесповоротно. Да, мы по-прежнему остались друзьями, но теперь-то я знаю, что пятеро из восьми подозревают меня в убийстве — нет, нет, Хора, все знают, что ты этого не делала, но и все прекрасно помнят, сколько раз ты грозилась убить Цивее, — возможно, к ним присоединяться еще двое с таким профессионально диагностичным выражением, как «состояние аффекта»… Поверить не могу. Может, им невдомек, насколько страшно мне, от одной только мысли, что скоро кто-нибудь сообразит и скажет: «Я вы знаете, что за покрывание преступника тоже дают срок?». Все бояться меня, а я боясь всех. Хоть в каких-то отношениях есть взаимность.
Оставшийся один — это Лами. И я доверяю ему больше остальных.
Во второй половине дня мы с Лами выбрались на берег. Мы шли вдоль кромки воды и так далеко оказались от дома и от того колодца, что стало как-то легче дышаться. Это несмотря даже на то, что оба мы курили — я свои сигареты, а Лами свою траву. Из разговора с ним стало ясно, что Лами уже не помнит о своих вчерашних признаниях в убийстве.
— Да это и не имеет значения, — сказала на это я, — тебя все равно никто не обвиняет.
— По сути, и тебя тоже. Дай им только время успокоиться, а доказательств-то никаких нет. — Лами держал сигарету тремя пальцами и прищуривался на затяжках. Из-за ходьбы «гриб» не вырастал над ним, а волочился по следу.
— Похоже, что эти доказательства никому и не нужны, наверняка все знают. — Я покрутила оставшийся фильтр между указательным и средним пальцами и выкинула. — На самом деле не это волнует меня больше.
— А что?
— Как тебе сказать… мне тяжело объяснить. Ни песен уже ее не будет, ни разборок с сестрой или со мной, да, я ее недолюбливала, а иногда ненавидела, но сейчас думаю, стоила ли эта ненависть того, чтобы ей быть. Если бы я знала, что через неделю, например, Цивее умрет, я ни слова бы ей не сказала насчет Круо, не испортила бы ей ни дня существования, я хотела бы, чтоб в эту последнюю неделю она только любила. Если ей действительно нужно было это. Иногда мне кажется, что она была моей подругой.
… да. Но и ненавидеть на самом деле я ее не могу, потому что не хочу вешать на человека ярлык «враг» или «друг» опираясь только на тот критерий, спит она с Круо или нет, ведь если бы не он, мы на самом деле могли быть подругами или не быть никем. Но этот выбор врага, друга или «никого» стал бы моим личным без всякого побочного фактора.
Я договорила, а Лами еще и не думал продолжать наш диалог. Воспользовавшись паузой, я достала очередную сигарету и прикурила. Минут пять мы просто шли и молчали. И смотрели, как вдалеке две рыбацкие лодки угрюмо отползают друг от друга.
— И тебя удивляет, почему все сразу кинулись искать правых и виноватых, и никто еще не сказал об этом?
Да, Лами был прав. Я кивнула. Он посмотрел на меня и продолжил:
— Хор, я не хочу говорить тебе это, но попробуй смотреть на это по-другому.
— Как по-другому?
— Например, — Лами прищурился и на секунду скривил лицо, — Круо теперь свободен. Плохой пример.
— Может и плохой, но из всех прочих примеров, наверное, должен мне нравиться.
— Так-то оно так, но и здесь лучше смотреть по-другому.
Я выдохнула дым и замотала головой:
— Не понимаю.
— Ну, если вы восстановите отношения, представь, что Цивее пришлось отдать жизнь, чтоб вы были вместе. Это будет фундаментом вашей любви.
— Цивее здесь ни при чем, уверена, они бы все равно вскоре расстались. И то, что она умерла… знаю, мне тяжело поверить, но это именно то, чего я никогда бы не хотела даже в мыслях.
— Да… — мизинцем Лами почесал в волосах, — В любом случае, ее смерть — это цена, и она уже уплачена. Теперь тебе решать — возьмешь ты товар за такую цену или нет.
Лами посмотрел мне в глаза, и я поняла, что он ждет ответа «нет», но сказала «не знаю», и про себя подумала «не знаю». К тому же на дистанции «разговор с Лами — примирение с Круо» существует еще один зазор, который на самом деле все и решит, будем мы вместе или нет. Это договоренность с Лисом. Не представляю, как начать разговор, но лучше уж это сделаю я, чем он. Так будет честнее и безопаснее.
Допоздна сидела в гостиной с остальными. Говорили о всяком, надо было придумать легенду для Круо, где он потерял обеих девчонок — Пика на самом деле не думала возвращаться к родителям. Но она согласилась сама позвонить им и сообщить, что не приедет, чтобы они не волновались, ни за нее, ни за сестру — обе, мол встретили каких-то офигенных пацанов и сбежали с ними. Я качала головой и помалкивала, все это было похоже на плохо продуманную подростковую байку.
— К тому же через три недели мне шестнадцать и родители уже не смогут ничего мне приказать, — заключила Пика и ушла к себе.
Недолго думая, я тоже поднялась в комнату. В камине лежала обугленная стопка полен и рядом приготовленная заранее связка старых газет. Я накрыла ими дрова и подожгла. Бумага сгорела, а дерево осталось, по-прежнему дымясь и слабо тлея. Я плюнула на все это, оставив попытки согреться, походила по комнате, растирая руки, выкурила сигарету и решила заглянуть к Круо.
Как я думала, он переселился в другую комнату — на восточной стороне маленькая и уютная каморка, граничащая с покоями Шмеля и Изы. Когда я вежливо постучалась и открыла дверь, он как раз сидел в комнате Круо, откинувшись на высоком стуле, ноги на табурете. Они в полголоса о чем-то беседовали. Увидев меня, Шмель откашлялся и сказал Круо:
— Ну ты помнишь, о чем мы договорились. Пока.
— Пока, Шмель, — сказала я, провожая его глазами, и прикрыла дверь.
— Круо, это правда, что несмотря на все разговоры о виновности каждого, — я заняла место Шмеля на стуле, но ноги на табурет класть не стала. Круо сидел напротив меня на кровати, — все считают, что это сделала я?
— Никто так не считает…
— И ты согласился с этим.
— Согласился? — на лице Круо выразилось возмущение. — Я всего лишь не стал перечить. Представляешь, какого было бы, если б я начал все рьяно отрицать?
Я призадумалась: а он ведь прав. Между тем, Круо продолжал:
— Все равно, до конца не понимаю, что же там произошло. — Он посмотрел на меня, а я пожала плечами: нашел у кого спрашивать, сама не разберусь. — Тебе действительно все равно?
— Ты это о чем? — заволновалась я.
— Там же была не только Цивее, но и Лис.
Понятно, эта история, похоже, уже надежно прижилась в наших кругах.
— Послушай, Круо, — я набралась смелости для разговора, — эта история, она не совсем обоснована…
— Хор, можешь не оправдываться, ты мне ничего не должна.
— Я все же, хочу оправдаться. Круо, мне абсолютно все равно, что там решат об этом остальные, даже Шмель, даже Иза, главное — что думаешь ты. А ты должен знать правду — между мной и Лисом никогда ничего не было.
Круо устало усмехнулся.
— Как ты любишь эти ходовые фразы: между нами ничего никогда не было. На самом деле, Хор, это не так важно.
— Нет, это важно для меня. Давай на чистоту, — я примолкла, проверяя его реакцию, заметил ли он этот штамп. — Я говорю все это потому, что хочу снова с тобой встречаться. Я по-прежнему…
Круо смотрел на меня не отрываясь, и я помаленьку начинала вспоминать, какие у него серые глаза. Он улыбнулся, вздернув одни уголки губ. У меня, наконец, появился повод смотреть на него так долго: темные волосы, темные брови, серые глаза, тонкий, изящно вздернутый нос, правда, после драки немного отекший, — вроде, ничего такого, но у кого не спроси, всем он нравится, и любая девушка ради него предаст все самое святое. Это я начала понимать лишь недавно, а когда встречалась с ним, признаюсь, не ценила так уж сильно. И вот как все вышло.
Он человек особенный, утонченный и немного не от мира сего. И говорить с ним лучше как-то особенно, но я не могу подобрать ни одного путного слова.
— … не могу забыть, — закончила я и почувствовала себя дурочкой в капкане.
— Не ко времени разговор, — вздохнул Круо.
— Ты прав.
Я поняла свою неуместность в этой комнате, поднялась и направилась к двери, но Круо догнал меня и преградил путь, встав между мной и дверной ручкой.
— Но он необходим, — договорил он. – Позже.
Я почувствовала наши лица так близко, что встать немного на цыпочки – и коснусь его губ. Я только представила это, а он сделал. Круо поцеловал меня, но не в губы, а в щеку.
— Я много еще расскажу тебе, — я заправила его отросшую прядь волос за ухо, — но не сегодня. Завтра, может быть. Отдыхай.
Лежа у себя в комнате я думала о Цивее. Этого ли она хотела?
День семнадцатый.
— Хора, в каждом нашем поступке скрывается нечто большее, чем просто поступок. — Лами сделал затяжку из самокрутки и выплюнул прилипшую к языку травку. — И за каждым словом не просто слово.
Мы снова брели с ним по солнечному пляжу в ожидании позднего завтрака. Иза готовила его специально для нас — полуночников, остальные «нормальные» люди уже давно завершили свою утреннюю трапезу и разбрелись по делам. Шмель, Бак и Круо поехали в деревню за едой — с прежней вылазки она уже заканчивалась.
— Зря я тебе рассказала.
— Нет, не зря, кто-то должен втолковывать тебе, потому что у тебя в голове все давно спуталось.
У меня спуталось? Нормально. Тогда у Лами, должно быть, перевернулось вверх тормашками.
— Лами, ты просто в любовь не веришь.
— Верю.
— Угу, — я проследила за легким облачком дыма, повисшим перед лицом, — тогда, объясни, почему ты так против Круо. Вы же друзья.
— Друзья, — согласился Лами, — и с тобой друзья, поэтому, как подруге советую тебе оставить его. Любовь хороша лишь в меру, и только тогда приносит счастье, но когда она становится наваждением, то губит самого человека.
— Такое чувство, что ты начитался дешевых романов.
Он выбросил крохотный окурок и засмеялся:
— Вот видишь, твои чувства уже тебя обманывают. Ладно, следующий вопрос, что у тебя с этим Лисом?
— Слышать не могу это имя, — я раздраженно засопела.
— Да, а кругом говорят, между вами что-то есть. А че, — Лами очень похоже изобразил голос Лиса и подтолкнул меня в плечо, — он ничего такой. А?
— Что это тебя вдруг так заинтересовали мои с ним отношения?
— Да просто он к нам идет сейчас…
— Что? — резко обернувшись, я увидела фигуру Лиса в полосатой рубашке всего в нескольких метрах от нас и жалостливо посмотрела на Лами. — Думаю, прятаться уже поздно.
— Вас ищут, — сказал Лис, подойдя. — Привет.
— Привет, — ответила я и снова покосилась на Лами.
Он расценил это как просьбу уединения. Или сделал вид, что расценил.
— Понял, оставляю. Там Иза, наверное, вкусненького приготовила.
— Лами!
— Ухожу.
Я стиснула зубы:
— Останься…
— Все, все, — он зашагал от нас прочь, оборачиваясь и усмехаясь на ходу.
— Хочешь знать сразу, — я дождалась, пока Лами отойдет от нас на приличное расстояние, — так я не рассказала ничего Круо.
— Почему?
— Поговорим о другом, Лис, — я достала сигарету, наткнувшись на его пренебрежительный взгляд, и сделала вид, что не заметила. — Правильно я понимаю, что несколько дней назад ты в шахтах…
Я произнесла это слово и мне стало вдруг нехорошо.
— Да, правильно, — подтвердил Лис.
— Признавался мне в любви, — принципиально важно было договорить. — Ты говорил ведь о любви?
— К чему ты клонишь? — он пригладил иглы волос и сщурился от солнечных дорожек на воде.
Я сделала затяжку, вторую, спешить мне не куда.
— К тому, Лис, что о любви ты вряд ли знаешь хоть что-то. «Я люблю» — это лишь слова, но за каждым словом скрывается нечто больше, чем просто слово, — намерено повторив Лами, я подумала, что он сказал бы это лучше, но сейчас не до красоты речи, я решила быть откровенной и высказать все. — А в твоем случае, нужно заменить «люблю» на «хочу», тогда будет самое то. Любовь и желание — разные вещи и не надо устраивать подмены понятий.
Лис обалдел. Я поняла это по его лицу, но мне нисколько не жаль ни слов, ни времени, которое я потрачу на это объяснение, буду копать до самого фундамента, как скажет Лами, но втолкую Лису о природе его чувств. Может, тогда все прояснится.
— Откуда столько цинизма? — спросил он.
Еще одно высокопарное словечко. Я цокнула языком.
— Это не цинизм, Лис, ничего такого я не имела в виду. И я могу тебя понять, ты тоже мне нравишься, в том смысле, что я провела бы с тобой ночь. Может быть не одну.
— Не одну даже? — с издевкой переспросил он и вздернул брови. — Да, ты хорошо различаешь эти понятия — любовь и желание. В смысле, знаешь, как это любить одного и спать с другим.
— Не переиначивай мои слова — это во-первых, а во-вторых, не заставляй меня ненавидеть тебя. — Я уцепилась за его взгляд. — Лис, нельзя менять условия договора после сделки. Я все сделаю, но только так, как договаривались вначале.
— Да ты просто хочешь затащить меня в постель?
Такая постановка вопроса показалась забавной и мне, и ему. Я поспешила отвернуться, скрывая улыбку.
— Ну и что, если так? Только не пытайся убедить меня, что твои чувства более высокие. И не забывай, что этими разговорами ты тоже предаешь одного человека, — я выжидательно посмотрела на Лиса, но он меня не понимал, — свою девушку, — уточнила я.
— Какую девушку?
Я так и думала, что он решит сыграть дурачка.
— Свою. Ты рассказывал о ней сторожу.
— Все ясно, — Лис усмехнулся, — у меня никого нет, я соврал.
— Конечно…
— А чтобы еще я мог сказать? Уже год мне нравится девушка, которая любит другого, а меня в упор не замечает?
Наверное, щеки в этот момент у меня заалели, и я с удвоенной скоростью принялась вытягивать из сигареты воздух. Не хочу признавать этого, но по-моему мне стало легче, когда я узнала, что он свободен. Через две-три затяжки я нацепила уже примеренную маску цинизма и сказала:
— Похоже Цивее перед своим полетом успела запудрить тебе мозги с этими признаниями.
Лис опустил глаза на песок, и я поняла, что сморозила лишнего.
— Знаешь, а я ведь ей поверил.
— Это было заметно.
— И представил, что это говоришь ты.
Я предпочла не расслышать этого. А иначе, чтобы, интересно, я ответила?
Мы возвращались к дому, и я думала о том, что тогда в шахтах тоже ему поверила. Поверила и быстро решила забыть об этом, потому что я не могу любить кого попало. Ведь я недотрога.
На следующее утро приехал сторож, Скаол. Его появление вызвало столько волнений и испуга, что никто даже не мог с ним стандартно поздороваться. Он спрашивал, как отдых, как нам дом, а мы стояли и мычали что-то невразумительное. Я подумала, что даже при полной непредвзятости и непридирчивости можно заподозрить, что «эта молодежь» недоговаривает. В конце концов, Лис вспомнил таки, что он хозяин дома и сказал:
— Мы тут решили пожить еще… Может месяц, — он повернулся к нам ища поддержку, и стоящий за ним Шмель рьяно закивал.
— Молодец! — сторожу это явно понравилось. — Вдруг решишь потом насовсем переехать?
— Угу, — как бы согласился Лис. — Ты можешь еще отдохнуть, я от зарплаты не урежу.
Это сторожу тоже понравилось, он только осведомился, справимся ли мы тут со всем сами, мы заверили, что «да, конечно». Скаол был с нами весь день — это был день напряженного молчания, — а ближе к вечеру уехал.
О Цивее молчали и при нем, и между собой, благо, Скаол не отличился наблюдательностью и не заметил что наши ряды поредели. Говорить нам было по сути не о чем, потому все рано разошлись по комнатам, а я наоборот спустилась.
В гостиной у камина я встретила Лами. Он спросил, почему я блуждаю по дому, подобно приведенью, и пугаю честных людей, а я спросила, помнит ли он нашу сказку.
— Естественно, помню.
Тогда я рассказал ему, что нашла аналогию между драконом и шахтами.
— Даже не конкретно с самими шахтами, а идеей шахты, как пространства, где отбираются жизни…
— Нет, нет, Хор, неправильно, — прервал Лами мои рассуждения, как всегда, все раскритиковав, — все-таки, дракон — это не шахты. Может это страх?
— Страх?
— Ну да, помнишь, как там было: дракон заточил их в замке, — как и сейчас, мы все заточены в этом доме, но нас держат не шахты, а страх.
Я почти согласилась с ним, но что-то не складывалось.
— Но страх-то только ко мне относится. Я ведь больше всех боюсь, что меня обвинят…
Лами покачал головой, давая понять, что я неправа.
— Страх не наказания, а недоверия. Заметь, мы перестали доверять друг другу, — пояснил он.
А ведь Лами прав, как всегда, я не доверяю Шмелю и Изе, как бы парадоксально это не казалось, они не доверяют мне, все мы искоса поглядываем на Пику и на Лиса — когда он полностью осознает, что в его фонтане спрятан труп? А меня вкупе с Лисом вообще готовы обвинить в чем угодно.
— Так и есть, — кивнула я.
— Вот видишь. — Лами зевнул и посмотрел на часы. — Ладно, Хор, ложись спать, завтра тот еще денек.
— Как скажешь. Спокойной ночи.
Лами не ответил мне, а, может, я просто не расслышала. Уже лежа в постели я долго думала об этом разговоре. Что же хотел сказать тогда Лами, обозначив всех своими именами, и был ли он прав? Если следить за ходом той сказки, то в последствии дракон должен сожрать нас всех, или там этого не говорилось? А что если дракон — это не страх, а сама смерть? Не знаю, надо поговорить об этом с Лами завтра на берегу. Что же еще было в этой сказке… Помню, что она была не окончена, что там была королева, король…
Разбудил меня истошный вопль откуда-то из коридора. Я сразу поняла, что это Пика — так визжать может только она. Я наспех натянула рукава халата и завязала пояс, все это я делала в полной темноте — за окном была еще ночь. Выйдя в неширокий коридор, который вел к нашим с ней комнатам, я увидела девчонку в общем проходе. Она заметила меня и указала куда-то на лестницу, но куда именно я не видела из-за стены. Мне стало тревожно.
— Хора… — выдавила из себя Пика и снова указала в то же место.
— В чем дело, Пика? — я подошла к ней и увидела.
Я увидела Лами. Он лежал на лестнице. Он был похож на груду тряпья, потому что его тело давно уже начало теряться в одежде. Я увидела груду тряпья — широкие штаны и рубашку, из которой торчала бледная рука, с пустым шприцем, пальцы сжимали его вдавленный поршень. У Лами были распахнуты глаза, и как будто подернуты сигаретным дымом, а губы чуть приоткрыты и в их уголках скапливалась розовая пена.
— Пика, зови остальных… зови Бака.
— Да…
Девчонка убежала, а я подошла к Лами и присела на ступеньке напротив. Его лоб и висок пересекали две вздувшиеся фиолетовые вены, я взяла запястье. Оно было теплое лишь чуть-чуть, и пульса на нем не было.
— Лами…
— Отойди, — кто-то поднял меня, взяв в подмышки и оттащил.
Это был Бак. Он занял мое место около Лами, расстеленного по ступеням, также схватил запястье, затем приложи два пальца к шее под самым изгибом челюсти. Потом посмотрел на меня.
— Что? Что с ним? — затараторила я, и кто-то взял меня за руку.
— Уведи ее, — сказал Бак.
Меня повели от Лами, я обернулась и увидела, что это Лис. Еще я увидела, что сзади стояли все — и Шмель, и Круо, и Иза. Иза плакала, отвернувшись и ткнувшись Шмелю в плечо.
— Отпусти, — я начала выкручивать руку, но Лис только сжал сильнее и не выпустил, тогда я его укусила, и на секунду ослабевшей хватки у меня получилось вырваться, а он не успел за мной.
— Лами…
Но только я снова бросилась к лестнице, как меня опять перехватили.
— Уведи! Она не поймет!
— Что с ним? Лами, очнись!
— Уведи!
— Хора, пойдем.
— Лами! Ему плохо, почему вы не поможете? Почему вы стоите?
Я увидела, что Бак закрывает ему глаза и снова закричала, Лами бы это не понравилось.
— Почему он не смеется? — я только спросила, и услышала, как Иза всхлипнула и зарыдала навзрыд.
Бак вынул из пальцев Лами шприц и повертел им перед лицом.
— Видишь это, Хора? Вот из-за него он больше не смеется. — Он посмотрел за мою спину и опять сказал: — Уведи, а то она свихнется.
— Нет! — я дернулась и Лис не успел меня схватить. — Нет! Лами! Лами, вы убили его! — я повернулась к Шмелю и Круо. — Вы убили его! Он ни за что бы сам, не… Пусти!
— Заткнись! — рявкнул Шмель и быстро начал удаляться — Лис вновь утаскивал меня по коридору.
— Пусти, я не сделаю ничего! Мне больно!
— Ты не понимаешь, Хора, что ты не в себе…
— Не говори мне, что я сумасшедшая, я нормальная. Мне больно!
Лис поставил меня на пол, и, воспользовавшись этим, я рванула к остальным.
— Я все поняла, — я пролетела мимо Шмеля, мимо Бака и Лами, оступаясь, заковыляла по лестнице вниз.
— Куда ты? — крикнул Шмель и побежал следом. За ним еще Лис и Бак.
Я все поняла. Дошла до входной двери, потянула на себя ручку, она была не заперта.
— Вы убили его, потому что он помогал мне. Вы убьете меня!
Я вышла на улицу. Здесь было холодно. Босиком я сбежала по каменным ступеням, почти сразу же сзади открылась дверь, но я не обернулась, а направилась прямиком к гаражу. Шишки болезненно упирались в ступни, но сейчас было не до них. Я хотела только добраться до машины и драть отсюда куда подальше. Здесь оставаться нельзя.
— Хора, остановись! — окликнул меня Шмель. — Я предупредил тебя.
Я обернулась и увидела, что Шмель находится ко мне ближе остальных, в руке у него была монтировка. Та самая.
— Никуда ты не уедешь!
Гараж был поблизости, он был открыт, я кинулась к машине, но Шмель догнал меня и замахнулся, но ударить не успел. Его руку с монтировкой перехватил Бак.
— Ты спятил!
Он хотел схватиться за оружие, но Шмель успел как-то быстро извернуться и опустить наконечник монтировки на висок Бака. Я слышала удар и видела, как у того подогнулись ноги, и всем своим весом и ростом он рухнул оземь.
— Кто еще? — Шмель затравленно осмотрелся, пропустив меня, замахнулся на Лиса.
Железяка была очень тяжелой, потому, по инерции Шмель крутанулся за ней и промазал — Лис успел отскочить на безопасное расстояние.
— Я сказал никто отсюда не уедет! — Шмель повернулся ко мне и наотмашь ударил по лицу рукой.
Я не удержала равновесие и упала, пролетев еще приличных пару метров и приземлившись на груду шишек. Голова кружилась, а на щеке я почувствовала горячую струйку крови. Приоткрыв глаза, я увидела, как Лис опустился на колени около Бака, а Шмель, недолго думая, сорвался с места и, открыв капот машины, начал долбить монтировкой по ее внутренностям. Сработала сигнализация. Она гудела, гудела, пытаясь попадать в свои неведомые мне мотивы, я закрыла глаза и плакала. Я поняла, что это конец, что дракон добрался до нас и теперь спасения нет. Это чудовище слепо-безжалостно и забирает только лучших, и один лишь человек знал как быть, потому его не стало. Я чувствовала себя такой одинокой, я поняла, что никого больше нет.
Сигнализация вдруг смолкла.
Лами опускали в фонтан, также завернув в покрывало и перехватив веревками. На этот раз дно снимали Лис и Круо, потому что Бака унесли в дом, и я не знаю, в каком он был состоянии. Я смотрела на захоронение, прислонившись спиной к дереву, и думала, что если бы Лами был сейчас рядом со мной, а не там внизу, он сказал бы что-нибудь, вроде: «может крышку пока не закрывать?».
День восемнадцатый.
— Съешь. — Иза поставила передо мной порцию обжаренных ломтей хлеба и бекона.
— Сама жри, — я оттолкнула тарелку, округлым дном она застучала по столешнице.
Шмель напротив меня поджал губы и все его лицо как-то нехорошо заострилось, хотя по природе своей всегда было округлым.
— Хора, — натянуто сказал он, — может ты прекратишь уже подозревать меня…
— Я не в чем тебя не подозреваю.
— В чем дело тогда?
Он издевается надо мной.
— Я уверена, что это убийство. Лами очень хорошо знал свою дозу, он не мог ничего напутать, не мог ошибиться и ввести себе больше, чем надо. Я скорее поверю, что он отключился, а кто-то постарался вколоть ему еще.
Я отвернулась, потому что не могла уже смотреть на Шмеля, и стала смотреть в окно. Уже давно рассвело, было позднее утро. Неужели и сегодня день будет таким же солнечным и радостным, как раньше? Под шумок Иза опять пододвинула мне тарелку, я не выдержала и смахнула ее со стола. Она рассыпалась по кафельным плитам.
— Не буду есть то, что вы мне даете. Вы хотите отравить меня так же, как Лами!
Шмель взглянул на меня и терпеливо вздохнул, а я поймала глазами монтировку, она стояла рядом с его стулом. Он заметил это, но промолчал. Вместо него сказала я:
— Лами был особенным для меня, он понимал, а вы нет, он был другом. И никто из вас не любил его, так, как я. Потому что вам все равно, вас интересует только ваша собственная жизнь, ваша свадьба, ваш будущая семья, вы никогда не были одиноки, никогда не чувствовали как бывает, когда никого уже нет…
— Шиим… — заплакала Иза и выбежала с кухни.
Шмель выслушал меня, потягивая крепкий кофе, затем отставил чашку и сказал:
— По-моему, ты слишком много на себя берешь.
— Мне надо позвонить.
— Ничего не выйдет, ты будешь сидеть здесь, пока у тебя мозги не встанут на место, пойми, я не хочу, чтобы ты наговорила там кучу всякой ерунды, и всплыли два наших трупа в бассейне.
Там. Я поняла это «там» как «дома» и мне так захотелось домой — на большую землю с этого чертого островка смерти. Все равно не понимаю, почему и Лами нужно было совать в фонтан. Не понимаю. Зачем, как не скрыть следы преступления? Или… или все тут сошли с ума?
— Мы никуда отсюда не уедем, — сказал Шмель, — пока ты не будешь в порядке.
— Пока вы меня не пришьете.
Я закрыла лицо ладонями. Не хочу ничего слышать.
В кухню вошел Круо, я узнала его по шагам. Он прошел мимо меня и остановился.
— Что это у вас?
Я приоткрыла глаза. Он стоял напротив моего завтрака на полу.
— Есть не хочет, — Шмель кивнул на меня, — думает, мы ее отравим.
— Хора, так нельзя… — заботливо начал Круо, но тот его оборвал.
— Что ты прыгаешь перед ней? Только и слышно: Хора, поешь, Хора, так нельзя… Что, не голодная?
— Нет, — буркнула я.
— Тогда иди, собери наркоту, которая там на лестнице осталась и сожги в камине. А то все думаешь, что мы ее тебе подсыплем.
— У меня камин не работает.
— Значит, попроси своего дружка, чтобы он починил.
Даже не стоило переспрашивать, что за дружок, и так ясно, что говорил про Лиса.
На лестнице, там, где был Лами, вокруг валялись еще какие-то раскрошенные таблетки и пакетики с порошком, и один шприц, заполненный чем-то прозрачным. Я собрала все это «добро» — его было не так много и направилась в комнату Лиса, но когда зашла, обнаружила, что его там нет — он и Пика уже несколько часов только и делали, что крутились около Бака. Я потопталась в дверях, раздумывая, стоит ли отвлекать его от друга единственно ради камина, решила, что не обязательно, и хотела уже уйти, но тут увидела, что дрова в его камине уже догорают, но все-таки огонь еще есть. Этого хватит — решила я.
Я села напротив камина, поджав ноги, и запустила в огонь порцию порошка, ожидая, как минимум, взрыва, но он только зашипел и задымился, распространяя неприятный запах. С таблетками было то же самое. А шприц я повертела в руках и подумала: на кой черт Лами понадобилось два шприца? Может он рассчитывал вколоть себе двойную дозу, но ему хватило и одной? Может, кто-то подложил его после… Какая разница теперь, Хора, но это ли не ответ… Ответ на что? Ответ на все. Чудовище поселилось в этом доме, теперь оно будет пожирать нас, одного за другим, и не придет ни принц, ни рыцарь, чтобы спасти, оно уничтожит всех, а у меня есть шанс. Удача. Другого может не быть. Лами был прав, Лами знал ответы на все вопросы…
Я оголила руку до сгиба локтя и сняла колпачок с иглы, посмотрела на ее косой срез. Отыскать вены было не легко, поэтому я спустила иголку ближе к запястью. Здесь кожа тоньше и видно их хорошо. Игла прошла легко, хотя втыкать ее было очень больно, но я это сделала. Я передвинула поршень и поняла, что яд уже становится моей частью, назад пути нет. Он растекался по венам. Он был горячим? Или сладким? Я посмотрела по сторонам, по стенам и потолку, и они начинали подергиваться, но я решила, что это воображение, еще слишком рано. А ощущение, будто аквариум. Аквариум заполнен водой, и все плывет, плывет вокруг, и меня уносит…
Вдруг дверь открылась и вошел Лис. Я улыбнулась, думая, какого черта он появляется всегда в самый неподходящий момент? Сначала Лис просто посмотрел на меня, не понимая, что я здесь делаю — а я плаваю? Ха! Поди — угадай, — а потом опустил взгляд на мои руки. Я видела, как его глаза округлились, он дернулся вперед, но я его предупредила:
— Не подходи.
Только на миг я остановилась, когда он сказал: «Не надо», но иглы не вынула. Мне стало весело. Я вспоминала Лами, и мне хотелось смеяться.
— Надо, — поправила я и напомнила: — Не подходи. Не надо, ты все равно не успеешь. У меня в руке шприц с иглой, а игла в другой руке, а я не остановлюсь.
— Пожалуйста, Хора…
— Не подходи, — я вздрогнула и сразу продвинула поршень на полсантиметра, когда увидела, что Лис снова хочет приблизиться. — Передай Круо… — я призадумалась. Если бы я когда-нибудь планировала самоубийство, то предсмертная записка для Круо была бы его главным компонентом, но сейчас мне так не до этих напыщенных жестов. — Ничего не передавай ему…
Я посмотрела на Лиса и рассмеялась. Он был такой несчастный.
— Хора…
— Хора, Хора, надоело слышать это имя… Что ты хочешь сказать: Хора, остановись, потому что я люблю тебя? Ради моей любви, ты нужна мне? Очнись, Лис, ты полюбил чокнутую, которая сама успела сдвинуться от неразделенной любви… Я ужасный человек…
У меня начали слипаться глаза, и я легла на спину, уставившись в потолок. Он был в гипсовых змеях. Они поползли вниз, вдоль стен, они струились, как подтеки грязной воды из крана, без звуков и остановок, они хотели добраться до меня. Я снова слышала вой автомобильной сирены и смех Лами.
Я видела Лами. Он шел вдоль берега, курил и говорил о прекрасных вещах. Об умных вещах. Он говорил о любви и о дружбе, о том, что мы до конца никогда не знаем, какие люди нас окружают, все носят маски, а порой и карнавальные костюмы, а кто окажется рядом в предсмертный час — никогда не известно. Или возлюбленный будет держать тебя за руку, или твои внуки стоять у изголовья кровати, или враг, или друг, не знаешь точно, но именно этот человек запомнит тебя той, какая ты есть, потому что будет такая секунда между вами, когда и ты, и он снимете маски. Я сказала, что меня провожал Лис, а Лами усмехнулся и ответил, что это здорово, потому что Лис, он классный.
Когда я проснулась, было темно, но все сразу стало понятно — жива. Я лежала в комнате на кровати, голова безумно раскалывалась на подушке под удары пульсации внутри черепной коробки, а остальное тело было накрыто одеялом. Я поднялась, наверное слишком резко, меня повело в сторону и, не справившись с весом своего тела, я сорвалась вниз и ударилась.
Сразу же кто-то подскочил и, подняв, усадил снова на кровать.
— Хора, как ты? — это был Лис.
Голос долетал, как через колпак вакуума. Я осмотрелась и поняла, что нахожусь в его комнате.
— Пить хочу.
Лис ушел в ванную и вернулся оттуда со стаканом воды. Я осушила его залпом. Как же паршиво. Я помотала головой, чувство, словно разжиженный мозг колыхнулся… бултых — одно полушарие наскочило на другое…
— Приляг, — он снова хотел уложить меня на подушку, но я не далась.
— Все нормально, мне лучше. Только мозги… — Я прислушалась — гул внутри меня, шум, как из морской раковины, белый шум, — но в доме тихо, Лис тем временем перелез в кресло около кровати. — Ты все время здесь сидел?
— Нет, бегаю между тобой и Баком.
— Как он?
Эхо? «Как он» — эхо? Аквариум еще здесь.
— Не знаю, — после паузы ответил Лис. — У него сотрясение, или еще хуже. К врачу надо.
— И?
— Шмель и Круо не выпускают никого из дома. Они замок повесили на дверь и постоянно торчат в гостиной, по очереди охраняют. Да и машины все равно нет.
Лис говорил тихо и медленно, я поняла, что он очень устал и, наверное, еще не ложился. Закрыла глаза и сразу показалось, что кровать едет вправо.
— Мне страшно, Лис, они спятили.
— Не бойся, они ничего нам не сделают. Шмель, он, конечно, псих, но знаешь, как за тебя и Бака волновался…
— Просто испугался, что будет еще два трупа. Лис, я не понимаю, — через решетчатое окно света пробивалось самый мизер, но и так я попыталась смотреть ему в глаза, — почему не сработало, почему я все еще здесь?
— Ты просто не успела вколоть весь шприц, а только треть. Лами ввел все сразу, потому его сердце не справилось.
Вот глупо-то как: успела отключиться раньше, чем убить себя. Откуда все так уверены, что Лами суициднулся? Удобно так думать?
— Как глупо.
Лис ответил, но я не разобрала что. Он говорил слабо, а слышала я еще хуже. Опять был гул, меня клонило в сон. Наверное, оба мы отключались за разговором.
— Хор, обещай мне… — Вдруг очень четко сказал он и, снова поднявшись с кресла, подошел к кровати, присел на корточки напротив меня. — Обещай не делать так больше. — Лис взял мои руки, голос у него подрагивал. — Я боялся, что тебя не станет. Ты хочешь слышать, что я люблю тебя, что ты мне нужна, так и есть. Я не прошу ничего взамен, я понял, что жизнь не всегда складывается так, как мы хотим, но ради моей любви, не пытайся даже.
Он прикоснулся губами к моим рукам. Не поцеловал, а просто прикоснулся и так застыл, а я подумала, с чего он взял, что я хочу это слышать. Я погладила его по волосам — иглам дикобраза и попросила:
— Обними, пожалуйста. Мерзну.
Лис забрался на кровать и обнял меня. Я прислушалась к его дыханию и сердцу. Он очень сильный. Не потому, что не курит и занимается спортом, нет — его друг лежит с проломленной головой, его дом превратился в дом группового сумасшествия, в его фонтане плавают два трупа, а он сознается в любви девушке, которая как не замечала его раньше, так и не заметила сейчас, и не просит взамен ничего, а только жить. Куда мне, Лис, я недостойна даже этого. Слабачка, не могла даже прикончить себя как следует, не создав лишней обузы для него.
— Лис, это я убила Цивее.
— Нет.
— Они говорят, что я не контролирую себя. Они правы.
— У тебя интоксикация и ты бредишь. Лучше спи.
Наверное, да.
День девятнадцатый.
Разбудило меня уже утром невыносимое чувство голода. Кожа обрела пик своей осязаемости — каждым сантиметром я ощущала каждый сантиметр одеяла и все это вызвало лишь раздражение. Но плотность мозга явно увеличилась — больше ничего не перетекало от одного виска к другому. Пошатываясь, я поднялась и направилась в ванную. Не дойдя до двери, грохнулась, но встать смогла самостоятельно — схватившись за ручку. На все мои утренние трюки Лис не проснулся, он все также полулежал в кресле, подперев рукой голову.
— Лис, — я остановилась напротив него, дергая за рукав. — Лис.
Сначала он просто приоткрыл глаза и поморгал, но секундой спустя, его лицо приобрело такое выражение, словно все самое дорогое в жизни уже проспал.
— Который час?
— Не знаю. Лис, помнишь, у вас были шоколадки, как они там зовутся…
— «Буби-бум»? Там, в сумке. — Он кивнул на черную сумку в кресле. — Но тебе лучше что-нибудь полегче.
— Вот уж спасибо. — Я доковыляла до сумки, разомкнула молнию. — Их еду я есть не собираюсь, хочу еще пожить.
Потягиваясь, Лис поднялся из кресла, потряс головой.
— Не очень заметно. Я к Баку. — Он почти дошел до двери, но еще не открыв, обернулся. — Хор, может ты в моей комнате жить останешься?
Скорей всего, я уже зазналась, потому что подумала, что Лис опять ко мне клеится, но почти сразу сообразила к чему он клонит.
— Не, Лис, у тебя и без того забот хватает, а я не буду больше. Честно слово.
У Изы на лице было такое беспредельно всепоглощающее выражение жалости, когда она меня увидела, что я смогла только еще глубже проникнуться ненавистью и к ней, и к Шмелю. Более того, они снова заставляли меня поесть и делали вид, будто в их братстве поселилась умалишенная. Самое обидное, что Круо вел себя также — ходил за мной с тарелкой и усюсюкал все одно и то же: «Надо поесть, Хора, надо полежать, хочешь погулять по пляжу?» Бедняга и не догадывался, что за более чем три недели расставания это первый день, когда о нем я не думала. Вообще. Просто не могла думать, ни о нем, ни о ком-либо другом — от этого яда был отходняк еще тот. Меня и тошнило, и качало, и мутило, и мотало, более-менее с координацией смогла справляться только к вечеру. Ну а окончательно унять дрожь во всех конечностях лишь к вечеру следующего дня… может, Лами и повезло, что он не проснулся… К этому времени смог подняться и Бак, но ходил пока мало и с лестницы не спускался — голова кружилась. Лис менял ему повязки каждые несколько часов, потому я не видела каких размеров рана, да и не хотела видеть. Шмель чувствовал себя виноватым, но монтировки не оставлял и бдительно продолжал караулить входную дверь. Мне было смешно: кто, интересно, мог бежать из дома? Бак не в состоянии, Лис прикован к нему, словно родитель к больному дитя, Пике ни до чего нет дела, я привязана к дому, как к месту моего преступления, а все остальные в одной со Шмелем шайке.
И все-таки, мне казалось, что Шиим тоже сошел с ума. Почему все молчат о раздолбанной машине? Что, страшно?
День двадцатый.
— Круо? — я заглянула в комнату и, увидя, как он выходит из ванной, вытирая полотенцем лицо, зашла полностью. — Поговорим?
— Поздно как, а ты еще не спишь?
— Да… Только не здесь. Давай пойдем на пляж.
На берегу было холодно, я волновалась, Круо, глядя на меня, тоже, но это было единственное место, где можно пребывать в темноте, не вызывая лишних подозрений. И где был шум. Напряженной тишины сейчас не вынести. Хотелось курить, но сигарет не было — мои кончились, а больше никто из оставшихся не увлекался этим.
— О чем? — спросил Круо, присаживаясь на отсыревшую корягу.
Я встала рядом и замурлыкала мотивчик простой песенки, которую недавно слушала с Лами по радио. Покосилась на Круо — даже не знаю, как начать. Опять чувствую себя глупо рядом с ним. А все-таки, гонка или настоящее чувство?
— Хора, ты слышишь? — для привлечения к себе внимания, он взял меня за руку, но сразу же отпустил — я слишком вздрогнула от неожиданности.
— Слышу.
— Так о чем поговорить?
Он что, уже не рассматривает тот вариант, что я все лишь решила прогуляться с ним по ночному пляжу? Нет. Не провести теперь Круо. Так о чем?
— Помнишь, мы познакомились тоже у реки?
Он не ответил вслух, и, скорей всего, потому, что вопрос был глупым до предела. Все десять баллов на десятибалльной шкале глупости. Конечно, помнит.
— А помнишь, как прошлым летом катались вдоль побережья?
— Пойдем в дом. — Круо поднялся, ловко оперевшись на руку и схватив меня за локоть. — Здесь холодно.
— Нет. — Я выкрутилась и отошла от него, сразу отворачиваясь и глядя только боковым зрением. — Я обещала переспать с Лисом, если он попристает к Цивее. Он это сделал, а я позаботилась, чтобы ты увидел. Думала, что развернешься и уйдешь, тогда мы снова будем вместе.
Вот и весь мой «потрясающий» план — уложился в три предложения, не упустив ни одной мелочи. На слове «вместе» я уже сидела на песке, вцепившись ногтями в его рыхлистую влажную корочку. Утонченный мой принц, светлый мой рыцарь, такой низости ты, верно, никогда не встречал, в такой грязи никогда не марался. Что за чудовище, которое подобрал ты когда-то на берегу, по какой роковой ошибке? Как поклонник всех сериально-книжно-банальных фраз, я должна подумать — пригрел змею на своем сердце, — но что-то здесь не клеиться. Скорей, змея пригрелась сама, а ее маленькое змеиное сердечко едва не взорвалось от счастья тогда, и едва не разорвалось от горя сейчас. Глупое змеиное сердечко решило, что может подписаться под людскими чувствами.
Круо выслушал молча и дал мне время подумать и оставить песок в покое. А потом только спросил, почему именно Лис стал моим соучастником. Пришлось рассказать про сцену в шахтах, тогда он захотел узнать, как мы там оказались, и гитара с ножницами тоже открылись.
— Правильно сделала, что рассказала.
— Да уж.
— Я хочу, чтобы ты тоже знала кое о чем…
— Не надо.
Круо повернулся ко мне, и на нем было надето удивление, но я только повторила:
— Не надо. Даже знаю, что ты ни в чем не обвинишь, но не надо. Не могу слушать.
Я поднялась и направилась к тропинке, что уводила с пляжа к дому. Почему-то Шмель уже не охранял дом, и в гостиной я встретила только Пику. Девчонка окликнула меня, но я не ответила, даже взглядом не удосужила. Молча ушла к себе в комнату.
Это все. Застенное, запредельное, загранное, но слишком реальное чудовище, чтобы в него не поверить. Оно и страх, и время, и печаль, и любовь, и разлука, и я, и он, и маши мысли, и наши сны. И все вокруг — это лишь подпитка для него, все — жратва для его пасти. Видишь мои ладони, дракон, в песке и крови, не приютит ли тебя наше расставание? Что бы сказал ты на это:
Прощай — точка — не вернусь — точка — люблю целую Хора — точка?
Пошел ты к черту.
День двадцать первый.
Весь следующий день по дому кто-то шнырял, стучал в мою дверь, но я не открывала и выходила только, чтобы добраться до комнаты Лиса и взять очередной шоколадный батончик. Один раз только сделала вылазку в подвал за бутылкой вина. Пришлось проходить через кухню, а там были Шмель, Иза и Круо. Пили кофе. Иза сказала, что я плохо выгляжу, на что я заметила, что у каждого свои пути до фонтана. Мой черный юмор не был понят. Потом я сидела в комнате за столом с бутылкой и тупо пялилась в окно. Там за решетками сосны, залитые солнцем, пение птиц, запах хвои и голубизна неба. Чудное лето в самом разгаре. Как же природа нечувствительна к настроению.
Как обычно, когда разошлись все, в гостиную спустилась Хора. Из-за постоянного чувства голода — батончики не лезли уже часов как семь — я не могла спать. Камин был потушен, лампы не горели, в темноте я только по звуку отличила Пику — она играла на гитаре очень медленно и печально, забившись в угол огромного дивана.
— Второй день тебя ловлю, — не оборачиваясь, сказала она.
Я села напротив, вытянув ноги вдоль дивана, поболтала остатками вина под зеленым стеклом, отпила сама и протянула бутылку Пике.
— Зачем я тебе понадобилась?
Отложив гитару, она достала из кармана рубашки конверт и отдала мне. Он был не подписан и не запечатан, я повертела им в руках и хотела открыть, но Пика взяла на струнах нечто очень высокое, чтобы растолковать эти три ноты как предупреждение.
— Потом откроешь.
— Что это?
— Письмо с того света.
Я еще раз с подозрением посмотрела на помятый конверт.
— Обхохочешься. А серьезно?
Девчонка промолчала, и я решила, что надежнее будет узнать самой, поднялась и хотела взять бутылку, но она перехватила мою руку.
— Оставь мне.
— Да пожалуйста.
У себя в комнате я залезла в нишу, сразу укутываясь в холодное одеяло —всякие попытки оживить камин давно оставила, — подышала на ладони, потерла их и прислушалась. За стеной моей ниши явно проклевывался какой-то шорох. Я сразу подумала о крысах, потом вспомнила про конверт, который положила на подушку, и открыла его.
«Привет, Хорик…»
От первых слов едва не выронила письмо — это был почерк Лами. Я осмотрела лист с обеих сторон — ни даты ни подписи. Чертовы шорохи в стене.
«… если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых — что естественно (зацени мой сериальный оборот, я учел твои вкусы), а ты по какой-то причине не смогла воспользоваться оставленным мною вторым шансом. Признаться, я очень горд, если ты сделала это сознательно, и чуть менее, если что-то или кто-то помешал тебе. А? Как похмельице? Согласись, ради этого стоит хоть раз попробовать…»
Поверить не могу. Я отложила письмо и, притянув к груди колени, ткнулась в них подбородком. Лами сам это сделал. Сам. Просчитал все ходы, все шаги, взял два шприца… Как мог знать, что второй попадет мне? Как? Чертовы шорохи!
Я снова развернула письмо.
«… Хочешь знать, как я все просчитал, как это сделал? Очень просто, я тебя триста раз учил этому — просто думать. Хора, ты следуешь моим заветам, ведь из тебя хорошая ученица?…»
Дьявольские рукописи, что за наваждение? Что за шорохи?! Что за твари? Может, дракон уже скребется ко мне? Я приложила ухо к стене — скрип, шуршание — стукнула кулаком, но к моему удивлению услышала не глухой удар о непробиваемый камень и бетон, а звонкий как по фанерному ящику. Там пустота. Я ударила еще раз — звук повторился. Под обоями была фанера, а под ней пустота. Лихорадочно я начала искать стык обойных листов и, нащупав небольшое наслоение, стала их отдирать. Ногти ломались, но и бумага отходила легко, и минуты через две, я оголила всю стену в нише.
В стене было квадратное окно, заделанное листом фанеры, который отвалился, когда я всего лишь легко его толкнула, и улетел в ту самую пустоту, загремев по балкам и остановившись, наверное, между ними. Я сидела на кровати, всем лицом втягиваясь в шахту, и в моей комнате становилось еще холоднее, но это был не обычный холод, к которому привыкаешь. Это был холод с той стороны. Из мира чудовищ и тварей, я видела их глаза, как беспроглядная беззвездная ночь, уходящая своей чернотой на дно колодца, и там, в самой его глубине — лица. Одно белое надтреснутое из шахты, оно было обижено на меня, только плакало и отворачивалось, а другое со стеклянными глазами без отражений — лишь смеялось. И вдруг они начали разговаривать между собой — обсуждать, поглядывая на меня снизу:
«Я здесь потому, что стала сбоем в ее системе» — жаловалось белое.
«Сбой в системе? Хорик, изволишь воровать чужие истины?» — Смеющееся протянуло ко мне сухопалую кисть со шприцем. — «Угощайся».
Не надо.
«Ты думаешь не надо?»
Не надо читать мои мысли.
«Кому нужны твои мысли?» — теперь уже белое смеялось, а смеющееся лишь скалилось. — «Корми ими своего рыцаря. Я оставила его для твоих мыслей»
«А я не оставил ничего, что не хотелось бы выкинуть» — смеющееся лицо притворно взгрустнуло и снова протянуло ко мне кисть со шприцем. — «Угощайся».
Внезапно что-то сильно хлопнуло меня по спине, и голоса смолкли, я закрыла глаза, а когда открыла, поняла, что лежу на полу, а вокруг все та же комната с неисправным камином и кроватью в нише, с которой упала.
Лис уже спал, когда я зашла в его комнату, как и раньше, она была не заперта, но услышав меня, проснулся, сел на кровати. Сбивчиво я начала объяснять ему про письмо, а потом про шорохи и шахту. Ничего не поняв, он замотал головой и поднял перед лицом ладони.
— Сдаюсь, начни сначала.
— Мне очень страшно. В моей комнате есть выход в шахты, — я металась по ковру от кровати до двери в ванную — приличное расстояние. На слове «шахты» я постаралась быть очень близко к Лису, чтобы он прослушал и понял его так же, как я.
Но он не понял.
— Ну и что, они по всему дому.
Ход в логово дракона у изголовья моей кровати, а он говорит: ну и что. Я вздохнула: не бери в голову, и опустилась в кресло напротив кровати, потерла веки. Не могу же я рассказать ему и о лицах.
— Туда не вернусь. Можно переночую у тебя?
Я подняла глаза на Лиса — пожалуйста, только не одной, пожалуйста. Он ничего не сказал, а только отодвинулся с середины кровати на один из ее краев, тот, что подальше от меня.
— Можно, только одеяло одно и подушка тоже, сходи за своими.
— Нет, нет, я в кресле.
Наверное, в этот момент он пожал плечами и откинул голову на подушку.
— Как хочешь.
Я устроилась поудобнее — если такое слово вообще применимо к моей позе, — поджав ноги и приткнувшись затылком к высокой спинке. Меня трясло и дрожали руки и голос, но с Лисом я говорила, сцепив зубы, наверное он ничего не заметил, а сейчас попыталась уткнуться в покрывало. Это не помогло, и истерика не прекратилась, я медленно поднялась, чтобы не вызвать лишних подозрений, и ушла в ванную. Вода на полную мощность — и моих слез не слышно. Старательно избегая зеркала я ополоснула лицо и вспомнила, что письмо осталось в комнате.
Одно белое плачет, другое с пустыми глазами смеется.
День двадцать второй.
Третье лицо было с неестественно распахнутым провалом рта, как от сведенных судорогой челюстей — повешенную Пику обнаружили следующим же утром. Девчонка и не пыталась как-то скрыться, найти дальний уголок дома, чтобы мы с толку сбились, пока найдем ее, нет, она перекинула петлю через крюк от старой люстры в гостиной, под ногами ее валялось два табурета, а на столе около дивана стояла моя бутылка. Даже не допитая. Когда Круо и Шмель снимали Пику, я стояла и смотрела, Иза хотела обнять меня и увести. Я отмахнулась и заверила, что в порядке, и теперь даже согласна поесть. Иза не поняла меня и на ее лице была смесь испуга и отвращения, потому что о еде я говорила не отрываясь от повешенной Пики. Она-то не знала о письме и о подробностях смерти Лами, а я знала и промолчала, и не извинилась за безосновательные обвинения.
— Хочешь поесть? — переспросила Иза.
— Да. Ты приготовишь, или я сама?
— Нет, лучше я. Попозже, ладно?
Я кивнула и указала на Пику — ее как раз заворачивали в бархатное покрывало с бахромой, которое принес Бак.
— Это становится модно.
Лис не хотел, чтобы друг спускался, он все-таки еще очень шатался и повязки не снимал, но и запретить ему никто не мог. Бак сидел в кресле, вполоборота от происходящего, молча подперев голову и на все слова реагируя только покачиванием. Первый раз в жизни мне было его жаль. Я смотрела то на него, то на Пику и думала, что это не самая красивая смерть и очень не похожа на подростковую — нить слюны до подбородка, опорожненный мочевой пузырь, а один только рот чего стоит, его так и не смогли закрыть — похоже, девчонке и правда было уже все равно, в каком виде ее найдут. А может, просто не знала. Хотелось сказать Баку что-нибудь утешающее, но кроме дежурного «жизнь продолжается», ничего в голову не приходило, и я молчала, со стыдом понимая, что до самой Пики мне вообще нет никакого дела.
До самого вечера завернутое тело лежало в одной из дальних холодных комнат первого этажа, а когда стемнело, его уже научено погребли в фонтане.
День двадцать третий.
— Хора, я сейчас так плохо себя чувствую, поэтому думай вместо меня.
— Лами…
— Кто-то же должен думать.
Мы шли по берегу и было очень жарко. Что-то не сходилось, был сбой, но я не могла понять какой и где, потому не могла рассказать об этом Лами. Впереди нас почему-то бежала Иза, не оборачиваясь, как ребенок резвясь с песком и речными ракушками.
— Как мне плохо, Хора, — опять простонал Лами на выдохе, едва связывая слова, словно ему было больно даже говорить, — жизнь — дерьмо.
Он был какой-то странный. Я присмотрелась к Лами и решила, что ему правда плохо — глаза мутные и лицо само бледно-зеленое, — наверное он болен.
— Тебе, может завязывать с этим? С твоими привычками.
— Фигня все это.
Вдруг я вспомнила:
— Лами, ведь ты же мертв.
— Ай, — он скривил лицо, — какое громкое слово. Ну и что?
— Ну, как тебе смерть, тоже дерьмо?
— Да что ты, Хор, как можно сравнивать. Смерть — это всего лишь дверь. Жизнь — дорога, а смерть только дверь.
— Куда дверь?
— А черт бы знал, я никак ее не найду.
У меня промелькнула мысль, что после смерти Лами нисколько не изменился. Стало смешно. Лами меж тем продолжал:
— Думаю, мне еще надо до того берега добраться.
— Вплавь? — поинтересовалась я.
— Вот еще. На пароме.
— Мы сюда на пароме плыли.
— И отсюда тоже. Хора, — Лами почесал брови, насилу что-то вспоминая, — не помнишь, случаем, как этого мужика зовут, который паромом заправляет?
— Нет.
— Блин, так стремно. Вы ведь даже денег мне не оставили, — упрекнул Лами. — Как мне теперь — имени не помню, денег нет, он меня даже слушать не станет.
— Давай я принесу деньги, — предложила я. — Много надо?
— Нет, наверное не очень, только монетами. Положи их вон на ту корягу.
— Ладно, мне для тебя только принести или для Цивее тоже?
— Цивее я тут вообще не встречал. Ну точно! — он всплеснул руками. —Думаю, где паром, а он ее как раз отвозит.
— Хора! – позвала меня Иза.
— Ну все уходите, надели уже. — Лами отвернулся и побрел прочь.
— Хора!
Я открыла глаза. Я в комнате Лиса.
— Хора, — Иза стояла в дверях, а теперь прошла в комнату. — Я волновалась, время обеда уже, а ты все спишь.
— Где Лис?
— Все внизу.
— Сейчас спущусь.
Иза ушла, а я еще несколько минут приходила в себя, потом умылась и открыла свою сумку, сюда ее вчера принес Лис. Еще он сказал, что завесил проем какой-то занавеской, но я не ходила, не проверяла. Из сумки я достала кошелек и выгребла из него всю мелочь.
Проходя мимо гостиной, еще подумала, зайти — нет, на кухню — предупредить, что задержусь, но не стала. Вышла на улицу, прошла мимо гаража с разбитой машиной, быстро спустилась к реке, пока меня не хватились. В коряге была такая выемка, трещина — как раз для монет, я сложила горстку туда, еще немного постояла, вдыхая солнце и реку, и неожиданно вспомнила: Харон. Я нашла заостренный камешек и вырезала им это имя на коряге.
Обратно я гордо возвращалась с чувством выполненного долга. Как и опасалась, мое отсутствие не осталось незамеченным. Мне ведь не разрешают одной ходить к реке, может бояться, что тоже найду паромщика?
Весь вчерашний день в комнату даже не совалась, мы только тем и занимались, что сидели внизу, в основном на кухне, и молчали в ожидании вечера, а сегодня отважилась зайти за письмом. При дневном свете она не казалась мне уже такой страшной, особенно с завешенным окном — ни намека на шахту. Письмо я нашла под кроватью и, не разворачивая его, села за столик около окна. Я вертела сложенный втрое лист в пальцах, то откладывая подальше, то снова беря в руки и никак не решалась. Из шахты опять были слышны шорохи. Крысы ведь тоже проводники в потусторонний мир — собственной догадке я усмехнулась — значит вполне имеют право на существование. Прислужники.
Я развернула письмо.
«… Если не будешь думать, то просто не выберешься из дома. Тебе не кажется, что все вы заперты в клетке, а держат вас не иначе, как собственные драконы, свои и чужие? Спросишь, как это чужие? – А ты попробуй избавиться от своего и поймешь, что не отпускает тебя еще дракон Шмеля или Круо, или еще чей-нибудь. Драконы они же живут внутри каждого. Ты вот говоришь, что они по ту сторону стен, а я считаю, что по ту сторону лиц. Хотя, лица – это не совсем верно -- маски. По жизни у нас только маски, а лица мы приобретаем лишь после смерти. Ты так не считаешь? Вот посмотришь, Хор, на мое лицо и оно тебе может не понравится. Оно, интересно, смеется или нет?…»
Смеется. Отрываясь от писанины я глянула в окно, в сторону берега, хотя отсюда его не видно. Лицо Лами смеется — вот в чем я точно уверена.
«… Запудрил, правда? Сам умер, а мысли его еще витают где-то в воздухе, витают, сами собой навязываются. А если серьезно, я очень хочу, чтобы ты спаслась. Удирай-ка ты из этого сумасшедшего дома и постарайся иным способом, чем мой. Поверь, у меня была причина. Какая ерунда, да разве могут быть причины, я просто хотел этого, а ты не хочешь. Я только что говорил с тобой и понял: не хочешь. Ты спрашивала меня про сказку, помнишь? Это хорошая затея – наша сказка. Все на места встало само собой, не находишь? Думай про сказку и найдешь ответы. А больше ничем помочь не могу, кроме совета.
Кстати, Хора, что за дурацкое имя, оно же не твое и не подходит тебе? А означает жертвенное животное, ты знаешь это? Полное-то оно – Мартихора, да? Ты уж извини, подсмотрел как-то раз в твоем студенческом. Опасное имя, но главное, что истинно твое. Оно производное от «мартихор» -- чудовище такое с телом льва, лицом человека и хвостом скорпиона…»
Да знаю я, знаю. Разве виновата я в том, что в молодости моя мама еще как увлекалась оккультизмом, а тут и мне родиться приспичило? Ничего не скроешь.
«… живет в пустыне. Как про тебя, правда?…»
Да, еще убивает наповал, спасибо, Лами, напомнил.
«… Только не зацикливайся на этом, просто, ощути всю силу своего имени из древнего архетипа.
Пожалуй, я все сказал, что хотел. Ты вот еще спрашивала, почему я против Круо. Как тебе это объяснить. Знаешь, бывает, что если в универе учится такая девушка, неприступная, или даже недотрога, случается, что ребята начинают на нее спорить, особенно если есть еще и такой парень, который заведомо знает, что не проиграет. Мне жаль. А еще любят спорить на таких типов, с которыми не ясно, что будет завтра, наркоманов, например, -- начнет, он новый год, или снова в лечебку загремит, непонятно. Я вот всегда хотел узнать, на ком из нас он больше заработал. Уж извини, мне неприятно писать об этом.
Тогда пока, навсегда твой друг Ламьями.
Вручаю конверт верному пажу – обещала передать в срок».
Я почувствовала, что тупо улыбаюсь — как-то неясно. Перечитала письмо еще раз. Что значит спорить? Письмо я убрала в карман и начала мотаться по комнате из угла в угол. Потом решилась спуститься на первый этаж, и отыскать там Круо. Его не было. Тогда я вышла на улицу. Он стоял около гаража, что-то осматривая, услыша мои шаги, обернулся.
— Поговорим? — скромно поинтересовалась я.
Круо развел в стороны ладони, давая понять, что целиком сосредоточен на мне и предстоящем разговоре. Я не стала выжидать, пытаясь паузой вызвать панику в его мыслях, а просто процитировала строки из письма. Почти процитировала: «Правда, что если есть такая девушка…» Он выслушал молча, ни отголоском мимики или жеста не выдавая себя, а потом попросту спросил:
— Это Шмель тебе рассказал?
— Он что, тоже замешан? — догадалась я. От таких догадок хотелось рыдать навзрыд.
Я покачала головой, отрицая, и хотела уже уходить, но Круо остановил меня.
— Послушай, — быстро сказал он, — помнишь, ты спросила, как могли два человека, любившие друг друга больше всего на свете из-за какой-то глупости стать такими чужими?
— Спрашивала, — согласилась я.
— Я хотел тогда ответить, что и родными они тоже стали из-за глупости, но ведь стали. — Круо взял мои пальцы. — Понимаешь?
Я отдернула руку и подумала, что и впрямь, жертвенной скотинкой можно крутить как вздумается, хорой, но мартихор — это иное. Он сам будет указывать, что хочет слушать сейчас, а что тогда. Как я позволила довести сильного всеправящего зверя до уровня загнанного барашка?
— Вот и сказал бы. Тогда.
Я зашагала к дому и, видя что Круо направился следом, добавила:
— Не ходи за мной.
Пока возвращалась в комнату, так хотела его возненавидеть, но никак не могла расшатать в себе эти чувства. Ненависть и любовь они, хоть и биполярны, но по шкале эмоционального накала равны. Скользить от одного полюса к другому можно в секунды, но когда застреваешь по середине, дороги нет уже ни в один конец. Так, наверное, сказал бы Лами. А еще он сказал бы, что в основе наших отношений, было глупое пари, спортивная гонка — как бы добавила я — на таком фундаменте невозможно построить что-либо. Что стоило мне слушать его раньше? Где же ты, Ламьями, вечный мудрый советник, как же не хватает мне сейчас твоей улыбки?
Я села на пол, спиной прислонившись к кровати, а шорохи так и не прекратились, сейчас даже стали еще наглее.
«Хорик, смотри на все по-иному».
«Как по-иному, Лами?»
«Все деньги, что он выиграл, он потратил на тебя же в прошлые ваши каникулы».
«Верно. Но я не понимаю, кто дает право определенным людям распоряжаться судьбой других?»
«Бывает, что это призвание…»
Все еще шорохи… Я вцепилась в волосы. Может мое состояние и называется на дне? Колодца? Как же надоели эти крысы. Нехотя я поднялась и перелезла на кровать. Шторка была светло-желтая, шелковая, она завешивала всю ту часть ниши, что раньше закрывали обои. Я подергала за нее и она отвалилась — держалась на трех булавках.
Она отвалилась и в квадратном проеме я увидела Цивее — ее бледное лицо в царапинах и разводах грязи. Одной рукой она держалась за балку, а вторую протянула ко мне так сильно, что на целую кисть высунула ее из проема. Я сразу поняла, что это уже слишком — наши миры строго разделены, я не лезу в ваш, и не хочу видеть вас в своем.
— Помоги, — шепотом прохрипела Цивее.
Я слезла с кровати и закрыла глаза. Я этого не вижу, это все мое воображение…
— Хора, помоги, — вновь раздался хрип и скрежет, а приоткрыв глаза, я обнаружила, что она схватилась за край проема.
— Чем?
— Руку. — Цивее подалась вперед плечами и опять протянула ко мне пальцы с обломанными ногтями. — Не оставь…
Как она просила, я подала ей руку, и Цивее схватилась такой мертвой хваткой, что на миг мне показалось, будто это она хочет затащить меня к себе, а не перелезть сюда. От страха я резко отскочила назад, и Цивее следом за мной вывалилась из проема.
— Воды, — простонала она, скорчившись на кровати.
Быстро найдя в ванной какую-то металлическую пиалу, я набрала воды из крана и принесла ей. Цивее начала пить, руки дрожали, и большую часть она попросту расплескала, поэтому сразу же попросила у меня еще. Я выполнила просьбу и во второй раз.
— Цивее, — я боялась подойти близко к кровати, но старалась сделать над собой усилие и не убежать, — ты мертва?
Она откликнулась не сразу, сначала допила и отдышалась.
— Мертва?
— Ты умерла? — уточнила я.
— Хочу есть.
— Ответь мне.
Я еще раз осмотрела ее — спутанные волосы, грязное растертое лицо, ссадины на руках и ногах, один рукав рубашки оторван, им перемотана голень, — не понимаю ничего.
— Не знаю, — меж тем заговорила Цивее, — было темно, я ползла, сначала щель… я выдалбливала, — она подняла расцарапанную в кровь ладонь, — после опять ползла… было темно… Хора, что это было?
Она уставилась на меня с этим вопросом, а я смогла только захлопать глазами.
— … ползла, везде темно, сырость, крысы… а потом свет… — Цивее прикрыла губы ладонью и глаза у нее заслезились. Она повернулась к проему в шахте. — Я увидела окно и поняла, что это спасение… оттуда шел свет… Я звала, никто не отвечал… и было так темно и холодно… Что это было?
Цивее уронила голову на ладони, и спутанные волосы закрыли ее лицо. Она плакала. Я почувствовала, что меня шатает, и вовремя успела отойти к столу и сесть, а она подумала, что я ухожу и окликнула:
— Хора, не оставляй меня.
— Я здесь, здесь… Цивее, как ты себя чувствуешь?
Сквозь всхлипы она указала на перемотанную голень. Ее трясло как в истерике.
— Я сейчас вернусь, — я вскочила и только чуть отбежала, как она взмолилась навзрыд не оставлять, и потянулась за мной, чуть не упав с кровати. Я успела подскочить и вернуть ее обратно. — Цивее я здесь, я не ухожу…
— Не уходи. — Она обеими руками обхватила мое плечо и прижалась к нему щекой.
— Я только позову Лиса. Лиса помнишь?
— Да, — Цивее закивала.
— Я позову его, ладно?
— Ладно.
— Тогда отпусти…
На мою просьбу Цивее опять зарыдала, и я погладила ее по голове.
— Я скоро.
Лиса я поймала прямо на лестнице, он спускался на первый этаж. Я перехватила и, прося не задавать вопросов, потащила его к себе. Мы зашли, и я сразу кинулась к Цивее, потому что она протягивала ко мне руки, а Лис остался в дверях, он даже забыл дышать.
— Лис, дыши, — напомнила ему я. — Цивее, она выбралась из моей шахты, у нее что-то с ногой, посмотри.
— Как это случилось? — похоже, что он не понял моей просьбы и с места не сдвинулся.
Цивее вновь принялась быстро и сбивчиво рассказывать о том, как она ползла в темноте, а затем увидела свет.
— Свет был так далеко, но я поклялась себе, что доберусь… только не оставляйте…
— А как ты выбралась из…
Лис покосился на меня и не договорил.
— Цивее, ты говорила, что выдалбливала что-то.
— Да, да, — она показала окровавленную руку и ему. — Сначала была только щель, я скреблась и выдалбливала, а потом был коридор. Очень тесный, только на четвереньках…
Ее начало трясти сильнее, сцепив зубы, Цивее сжала мой локоть сильнее и застонала. К этому времени первый шок уже отпустил Лиса, он принялся ходить вокруг нас.
— Посмотри ее ногу, — напомнила я.
Он кивнул и подошел к кровати, дотронулся до повязки. С болью Цивее втянула воздух сквозь зубы, но не закричала, а только засопела мне в плечо. Очень осторожно он ослабил грубый узел и снял один слой ткани. Я видела, как Лиса повело в сторону, в секунду побелев, он отполз к креслу.
— Что там? — обеспокоилась Цивее. Сама она не смотрела.
Я буквально заставила себя приподнять обрывок рукава, от увиденного меня замутило — разодранная на голени кожа обнажила обломки кости. Я почувствовала вдруг, как у меня самой отваливаются ноги и руки и подумала, что мой скелет сейчас рассыплется.
— Больно, — едва слышно выдохнула Цивее. — Очень.
— Да, — я обняла ее голову, прикрывая глаза. — Лис, сделай что-нибудь.
— Я не знаю, — прошептал он.
Я не на шутку испугалась, что мне сейчас придется лечить обоих — у Лиса было состояние, близкое к обморочному.
— Позови Бака.
Он поднялся и, шарахнувшись от нас в бок, ушел. Через две минуты вернулся вместе с Баком. Все это время Цивее не прекращая спрашивала: «Что там?» — а я пыталась делать не слишком тревожное лицо и заверять, что все не страшно. Увидя Бака, я облегченно вздохнула, особенно когда он не задал ни одного вопроса о появлении Цивее, и его лицо ни на полтона не изменилось при виде ее ноги.
— Принеси аптечку, — спокойно сказал он Лису и, жестом попросив меня отойти, сел рядом с Цивее, ощупал ее ногу выше и ниже раны. — Надо шины накладывать.
Придя, Лис поставил на стол коробку из-под обуви — она заменяла аптечку, — и снова ушел по просьбе Бака за «деревяшками» для ноги. Хладнокровие Бака передавалось и мне, и Цивее — теперь она только всхлипывала, и то, с каждым вздохом все тише. Я села за стол и заглянула в коробку.
— Ниче путного, — Бак бросил на стол несколько упаковок таблеток, — обычные болеутоляющие и снотворное. Слабое. — Он поправил съехавшую на переносицу повязку и принялся читать оборот одной из коробочек. — Ерунда, — кинул ее обратно и достал другую.
— А так нельзя? — поинтересовалась я.
Через плечо Бак глянул на Цивее, а затем на меня и, округлив глаза и поджав губы, покачал головой. Я поняла, что спрашивать больше не стоит, особенно при Цивее.
— Больно, — напомнила Цивее, и у меня сжалось сердце. — Позовите Пику.
Бак выронил пачку таблеток и, быстро подобрав, будто этого могли не заметить, сглотнул и жалостливо посмотрел на меня. Я захотела провалиться.
— Цивее, — стараясь без резких движений, я повернулась к ней. — Давай сначала с твоей ногой разберемся.
— Точно, ей это зрелище, не понравиться. Она, наверное, на Фестиваль опаздывает, я-то точно уже не поеду. — Цивее устроилась поудобнее, подоткнув подушку. — Отдам ей свою гитару, она лучше. Бак, ты извини, что тогда так вышло, я случайно ворвалась… — На Бака в этот момент было невозможно смотреть. — У вас серьезно?
— Цивее, — медленно проговорила я, поглядывая на него, он отвечать не собирался, поэтому пришлось набраться смелости мне: — Твоя сестра умерла.
Зашел Лис, наверное, он слышал последнюю фразу, молча положил тонкие брусья на стол около коробки и встал рядом со мной.
— Как это? — только и спросила Цивее.
Я рассказал ей о Пике и о Лами, и обо всем том, что творилось в доме — отдать должное Цивее, она выслушала молча, только иногда прикрывая глаза ладонью, — после ее смерти.
— Смерти? — тихо переспросила она.
— Мы так думали…
Потом она хотела знать о том темном месте, откуда ей пришлось выдалбливать ход своими руками, после о том, чья была эта идея, я говорила, что общая, потому что боялись все, ведь обвинить можно было каждого…
— … а меня в первую очередь, — закончила я и с крупинкой надежды глянула на нее. — Цивее, скажи, как ты оказалась тогда в шахте?
Она провела пересохшим языком по губам и попросила еще воды.
— Помню, что кинулась к Лису и Круо, — заговорила она, отставляя пиалу, — а ты с другой стороны, потом ты отлетела к роялю, а я туда… А потом я проснулась в темноте. Ты здесь не при чем, почему этого не сказали? — вопрос был адресован Лису.
Он захлопал глазами и признался:
— Мы боялись сказать, что были там, когда ты умерла.
— Не умерла, — поправила Цивее и вновь обратилась ко мне. — А Круо, он что, тоже знал и молчал?
— Он не видел всего, да и потом…
— Почему ты защищаешь его, Хора? — перебила меня Цивее. — Он же подставил тебя, он мог поговорить со Шмелем, тот всегда его слушает.
Я не нашла что ответить и предложила позвать Круо, чтобы задать этот вопрос ему лично. Даже направилась к двери, уже представляя реакцию остальных на чудное воскрешение.
— Не зови, — остановила меня Цивее. — Не хочу говорить с теми, кто все повесил на невиновных, спрячьте меня.
— Я не совсем… — я остановилась и нашла силы повернуться и посмотреть ей в глаза, — … не совсем невиновная.
Никогда бы не подумала, что буду рассказывать ей о нашей с Лисом договоренности, но я это сделала, и под конец сказала, что повторю и для протокола. Цивее молчала и смотрела на Лиса, я попросила его подтвердить, и он врать не стал.
— Умереть бы, — вздохнула Цивее, и нависла недолгая тишина, которую сумел разбить Бак, сообщив, что ни одна из этих просроченных таблеток не подойдут для болеутоляющего.
— И че делать? — спросил Лис.
Бак со стоном опустился в кресло, обхватывая голову.
— Башка кружится. Не знаю, здесь только бинты подходят, а из лекарств все какие-то шипучки… Постой-ка, — он посмотрел на меня, — а где вся наркота?
— Наркота? — переспросила я, но тут же сообразила: — Лами. Понятия не имею, Шмель вдоль и поперек обыскивал его вещи, ничего не находил.
— А че за вещи?
— Сумка и то, что на нем, и больше ничего.
— И гитара, — прохрипела Цивее и откашлялась. — Гитара в чехле.
Мы переглянулись, и я сразу поняла, что должна сходить в комнату Лами. В комнате я нашла ее быстро — Иза уже успела прибраться, и гитара стояла на самом видном месте у кровати. Сложнее было пронести ее незаметно, все боялась, что меня кто-нибудь увидит и спросит, куда я несу гитару Лами, но обошлось.
Бак задумчиво взял у меня инструмент, осмотрел, потом расстегнул чехол, отдал гитару мне, а его расстелил на столе, начал ощупывать.
— Ничего нет, — распрямившись, сказал он и в последний раз осмотрел обе половины. — Пусто.
Черт, все так надеялись. Цивее вздохнула и откинулась на подушку, мне показалось, еще чуть-чуть и она заплачет.
— Тут вааще, есть больницы? — Бак передал чехол Лису.
— Откуда? — возмутился тот.
— Че за глушь…
— Только не ругайтесь, — я отставила гитару, прислонив к столу. Она глухо стукнула по паркету.
— Что это за гитара? — тут же оживилась Цивее. — Что за звук?
Я подняла гитару, переложила гриф из одной руки в другую, затем провела по струнам.
— Там внутри что-то есть, — заключила она.
Бак взял у меня гитару и постучал костяшками по ее каркасу.
— Точно.
Теперь уже инструмент положили на стол, струнами вниз, и три пары глаз склонилась над ним, внимательно осматривая дно каркаса.
— Вот, — Лис указал на маленький болтик с одной стороны и напротив такой же, и не дожидаясь нас открутил один, а я второй почти сразу же.
Это было легко, и когда оба болтика лежали отдельно от гитары, Бак поддел дно перочинным ножиком из аптечки, и фанерная плата отошла. То, что было под ней, заставило нас замереть и от радости, и от шока — несколько рядов одноразовых стерильных шприцев, пакетиков с таблетками и порошками, свертки газет и ампулы с прозрачными жидкостями.
— Вот пройдоха, — вздохнула я.
— Что там? — Цивее пыталась приподняться на локтях, но Бак остановил ее.
— Потерпи еще, — сказал он, — скоро боли не будет. — Он взял один из пакетиков и повертел им перед лицом на просвет окна. Содержимое было похоже на маленькие осколки, крупицы льдинок. — Вроде, то самое.
— Что? — спросила я.
Бак облизнул пальцы и, открыв пакетик, прихватил ими несколько крупинок, положил на язык и сразу же выплюнул.
— Да. Это сильнейшее снотворное, а в больших дозах его можно использовать, как анестезию, — пояснил он, — раньше им даже в больницах пользовались, но потом запретили. Привыкание вызывает. Где он только все это доставал…
Я с подозрением прищурилась.
— Бак, откуда ты столько знаешь?
— Об этой дури, — он принялся выкладывать пакетики на стол, — ты знаешь даже больше меня. Лис, разводи костер.
Я сорвалась с места, чтобы преградить Лису дорогу.
— Вы собираетесь ей колоть это?
— А что это? — засуетилась Цивее.
— Я против, она может умереть…
— Я знаю дозу…
— Или ей будет так же плохо, как мне…
— Хора, ты мешаешь, — Лис обхватил меня за плечи и отодвинул. — Лучше спустись и отвлеки остальных, пока мы будем заняты.
— Да, Хор, щас будут неприятные вещи, — «подбодрил» Бак, и Цивее взвыла.
— Ты ничего не почувствуешь, — в два голоса заверили я и он.
— Это правда, — позже добавил Бак, подбирая с пола металлическую пиалу. — Подойдет.
К тому времени Лис уже успел развести маленький костерок в моем, казалось совершенно неприспособленном, камине. Дело пошло и, не смотря на запрещенные препараты, я порадовалась, что Цивее смогут, наконец, помочь. Я пожелала всем удачи и ушла, заперев за собой дверь.
— Не знаю, сколько еще у нее переломов, — Бак приложился к горлышку бутылки и с полминуты мы ждали, когда он снова заговорит. — Ей повезло, считай, что позвоночник целый. Вроде как. Все равно, к врачу надо.
Когда я снова увидела Цивее, она крепко спала, больная нога было плотно перехвачена бинтами, и правая рука тоже. Бак с точностью заверил, что как минимум два ребра тоже сломаны. Им хватило полтора часа, чтобы это выяснить, а я все время торчала в гостиной, заново втираясь в доверие Шмелю и Изе — может, мое поведение и вызвало несколько подозрений, они виду не подали, — затем взяла из подвала бутылку и ушла, якобы к себе. Цивее мы оставили у меня и закрыли на ключ, а сами собрались у Лиса — на это никто не обратил внимания.
— Я не могу постоянно держать ее на этой химии, — сокрушенно добавил Бак, указывая куда-то в стену. — Так она и недели не протянет.
Дело плохо — у нас нет даже транспорта. И как бы Цивее не просила — завтра в любом случае придется рассказывать о ней остальным. Все вместе мы что-нибудь придумаем, а главное, избавимся, от постоянного поиска виновного среди нас — был один несчастный случай и два самоубийства. Наконец, все это кончится. Драконы уберутся восвояси, а мы покинем этот чертов клочок земли на отшибе вселенной. Скорей всего, даже завтра.
Бутылка шла по кругу, и когда подошла моя очередь, я спросила:
— Как мы тогда не заметили, что она живая?
— Всякое бывает. Бывает, что хоронят заживо, — оперевшись на подлокотники, Бак поднялся с кресла, — пойду спать. Устал. Хора, это заберешь к себе, — он кивнул на гитару, она стояла рядом с креслом, — и спрячешь.
— Лучше ты, — запротестовал Лис, — а то мало ли.
— Я же сказала, что не буду больше.
— Я хочу как лучше…
— Только не кричите, — попросил Бак, — башка щас треснет. Лис, не парься, она ведь разводить не умеет, а я к тому же, шприцы все забрал.
— А если выпью? — с ехидцей спросила я, бросив косой взгляд на обеспокоенного Лиса.
— Тогда подействует в десять раз медленнее, и мы успеем промывание сделать, — спокойно разъяснил Бак и кивнул на бутылку у меня в руке. — Только с вином не мешай — плохо станет.
Он ушел. Все-таки не доверяя мне, Лис выгреб из гитары все пакетики с прозрачными крошками и ампулы с жидкостью, и запрятал глубоко в своей сумке. Мы договорились, что сегодня я ночую у себя в комнате, чтобы кто-то был рядом, когда проснется Цивее. После всего случившегося комната уже не казалось мне перевалочным пунктом до того берега, даже с распахнутой зеницей шахты, которая, к тому же, снова была завешена шторкой.
— Если бы ты не выбила тогда фанеру, — как бы вторя моим мыслям, начал Лис, — Цивее могла никогда не найти выхода. Ты спасла ей жизнь.
— После всего, это меньшее, что я могла для нее сделать. Но все равно, как она выбралась из колодца?
— Я помню, мне рассказывали, что из него был какой-то ход…
— Потайной? — перебив уточнила я.
— Вряд ли. Раньше через этот канал вода поступала к дому, но потом колодец пересох и его заделали. Когда был маленьким, я еще пытался его найти, но не смог и решил, что это вранье.
— Оказывается, нет.
— Нет, — повторил Лис и замолчал.
Я давно думала, как начать с ним такой разговор, который именуется «о нас», и еще несколько дней назад решила бы, что сейчас — самое подходящее время, хотя б для того, чтобы еще раз послушать его признание. Как польстило бы оно мне тогда, я подарила бы ему еще одну надежду при отсутствии шансов, заняла бы еще на какое-то время его мысли, как сказал бы Лами — соорудила иллюзию отношений. Но это было тогда. А теперь, уже находясь в наличной ситуации — вдвоем в комнате с большой кроватью, а за окном глубокая ночь, — я понимаю, что при всей лживости моего ума, мне нечего уже подарить или отдать, какая пустота.
— Я рассказала обо всем Круо, как ты просил, — сказала я уже стоя в дверях с гитарой и, не дожидаясь его реакции, вышла в коридор.
Окно в стене завесили, и опять все было как прежде — уютная ниша, а теперь еще и потрескивающий камин. Цивее не просыпалась всю ночь, а под утро начала метаться и звать маму. Я разбудила ее и принесла воды. Она выпила и попросила меня с точностью пересказывать последние дни сестры, а после долго плакала. Снова уснуть получилось, лишь когда рассвело. Даже с появлением Цивее белое лицо из шахты не оставляло меня, оно снилось в самом разнообразном окружении и говорило самые абсурдные и, в то же время справедливейшие вещи, например то, что солнце не дробиться на части, но весь секрет его в том, что оно не соединяется ни с чем другим, и является источником самого себя. Я не знала, как понять это.
День двадцать четвертый.
Разбудил меня стук в дверь. Проснувшись, я сразу глянула на Цивее — она лежала бездвижно, смотря на меня распахнутыми глазами… Сердце упало в пятки, но лишь на секунду, пока она, не без труда перевернувшись на бок, не сказала:
— Это Круо. Не открывай.
— Надо, — настояла я. — Все равно надо.
Я подошла к двери и повернула в замке ключ.
— Тебя, как всегда, не добудиться, — Круо начал с дружеского упрека, не заметив, что я попятилась от него, как от черта. — Извини, что так рано для тебя, но думаю, надо поговорить. Я все о том же.
Спиной отыскав направление, я вернулась в кресло, под его вопросительно-удивленный взгляд, а он прошел следом.
— Что с тобой?
Но отвечать не пришлось. Еще не договорив свой вопрос, Круо уже успел бегло осмотреться, и его взгляд остановился в нише. Казалось, забыв обо мне, он нерешительно направился туда же, остановившись только вровень с кроватью. Его лица я видеть не могла и смотрела только на Цивее. Она тихо вдавливалась в подушку по мере его приближения, будто между ними располагалась некая сфера, задачей которой было сохранение постоянной дистанции. Ничего не сказав Цивее, Круо развернулся, и с его лица я не смогла считать ни одной эмоции.
— Что это такое? — спросил он, подойдя.
Идиотская улыбка медленно сползала, и фраза: «Цивее вернулась», так и осталась только на моем языке и поглотилась вместе со следующим его вопросом:
— Ты что задумала?
Вместо ответа, а точнее, не дожидаясь его, Круо схватил меня за локоть и потащил из комнаты под хрипло-немощный крик Цивее, зовущий на помощь. На него никто не откликнулся, скорее потому, что не услышали, и Круо беспрепятственно провел меня на кухню под строгие и пока непонимающие взгляды Шмеля и Изы, которые, как обычно в это время суток, завтракали. Круо резко усадил меня напротив них, сам встал за спиной, положив руку мне на плечо, из-за чего я ощущала постоянное давление, и очень натянуто попросил:
— Рассказывай.
Еще недавно ворковавшие между собой жених и невеста, выжидательно уставились на меня, и по мере рассказа их лица сменили с десяток выражений, и ни одно из них не было тем, какое я надеялась увидеть. Не имея за душой никакого умысла я рассказала все, умолчав лишь о наркотиках, а тем более о месте их нахождения. В этом я чувствовала наше превосходство. Не поверив на слово, они ушли и, вернувшись через короткое время, попросили Круо позвать Лиса и Бака.
— Значит, пролезла через потайной тоннель из фонтана? — с издевкой уточнил Шмель, когда мы остались втроем. — Хора, это уже край.
— Шиим, не понимаю твоей реакции. Я думала, что вы обрадуетесь, ведь это чудо, что Цивее выжила, а мы, получается… — зашел Круо, за ним Лис и Бак. Коротко улыбнувшись им, я продолжила: — Получается, что никто из нас невиновен, и переругались мы зря.
Меж тем моих сообщников рассадили по обе стороны от меня, а Круо сел рядом с Изой, и получился такой деловой стол для переговоров — трое на трое — только больше это походило на допрос.
— Лис, теперь, может, твоя версия? — деликатно осведомился Шмель, поглядывая на него.
Лис, также наивно, как и я, поведал им обо всем случившемся, но он-то не знал, что наши нетрадиционные средства анестезии я опустила, поэтому действительно рассказал все. По окончанию его рассказа, Шмель уже не скрывал настороженной улыбки в мой адрес, задумчиво помешивая ложечкой остывающий кофе.
— Хора, это те самые наркотики, которые даже ты опробовала? — осторожно поинтересовался он.
Я сразу поняла к чему он клонит.
— Да, но это не то, что ты думаешь…
— Да, да. Говоришь, чудо, что Цивее выжила? Это действительно чудо…
— Она здесь ни при чем, — заступился за меня Лис, но на Шмеля это никаким образом не подействовало. Не слушая Лиса, он продолжал:
— Что нам делать, Хора, не проходит и дня, чтобы ты меня не расстраивала. Может, просто пойти и сдать тебя?
— Может, пойдешь и спросишь обо всем у самой Цивее? — я откровенно передразнила его, надеясь что Шмель поймет всю глупость его догадок.
— Что? У обколотой и запуганной Цивее? Я молчу уже, что само по себе это странно, что Цивее прилезла именно к тебе, уж к кому, к кому…
— На самом деле, все было так, — перебил его Лис.
— А ты видел? — сразу же нашелся Шмель. — Лис, ты видел это? Я очень хочу верить тебе…
— Это рассказывала сама Цивее.
— Я понимаю, что ты мог слышать это и от нее, но пойми, как мне поверить: упала а шахту, похоронили в фонтане, а вылезла опять из шахты, — больше похоже на чью-то больную фантазию, чем на правду.
— Да ты сам больной, — я не сдержалась и поднялась, оперевшись на вытянутых руках на стол. — Как ты вообще представляешь, что я вытаскивала ее из фонтана? Просто подняла дно и вытащила?
Но Шмель оставался спокоен, и его наглое хладнокровие выводило из себя.
— Тогда я представляю, что у тебя были сообщники — пара здоровенных таких ребят, которые смогли бы это сделать.
— Просто псих, — пробубнил Бак, то были первые его слова на допросе.
Это задело Шмеля, и в его голосе опять скользило недоброе «жужжание».
— Поэтому, — говорил он, — я лучше буду думать, что у меня одна чокнутая подруга, чем трое друзей-предателей, устроивших заговор.
— Тебя послушать, так я виновата всюду, — я успела выскочить из-за стола, пока меня никто не перехватил, и направилась к дверям, за мной кинулись остальные. — Один раз у вас уже получилось навязать мне вину, больше это не пройдет. Я забираю Цивее, и мы уезжаем.
Как? На чем? — сразу же возникли вопросы, но о них я не думала. К тому же просто не успела — еще до гостиной меня нагнал Шмель и задержал, едва не вывихнув запястье, я попыталась вырваться, в ответ на это получила вторую за все время от него пощечину. Я смогла лишь заскулить и повиснуть у него на руке, как тряпка. Видя это, Лис кинулся к нему, и Шмель, пятясь и волоча меня следом, успел дотянуться до своей, уже немного позабытой, монтировки, она стояла у камина.
— Подходи, — поднимая ее перед собой, подозвал он, и мне стало страшно, как еще никогда за всю нашу поездку.
Бак одернул Лиса назад, потянув за рукав футболки, да тот и сам уже остановился.
— Шиим, отпусти ее.
— Не надо, Лис… — я хотела подняться, но Шмель заломил мне руку так, что пришлось только опуститься на колени и сцепить зубы по примеру Цивее.
— Леис, ты ведешь себя, как влюбленный подросток, — в голосе Шмеля было столько «жужжащего» спокойствия, что пробирал озноб. — Ты сам не замечаешь, что она запудрила тебе мозги, а я ничего плохого ей никогда не делал, и не сделаю, все только для твоей же пользы, — он повысил голос на последних словах, наклоняясь ко мне. — Слышишь?
Я закивала.
— Вот и ладно. Хора, ты побудешь в своей комнате, пока все не уладится? — вновь спросил он.
— Да.
Шмель распрямил мою руку, но пока не отпускал.
— Сначала унесите оттуда Цивее, — приказал он Круо и Лису.
— Нет, ее надо отвезти к врачу, — запротестовала я.
— Да, мы все решим, — Шмель опять обращался, как к умалишенной, — но пока твое дело, Хора, сидеть в комнате и не пытаться удирать. — Монтировкой он указал на Лиса и Бака. — К вам тоже это относится.
На эту просьбу Бак только скривился — «удирать» к нему никак не относилось, потому что силами того же Шмеля, он с трудом пока спускался по лестнице.
Цивее унесли в ту же комнату, где жила она вместе с Круо до несчастного случая, а меня почти с королевской галантностью проводили в свои покои, и перед тем, как запереть дверь на ключ Иза успела протянуть мне пакет со льдом.
— Приложи к лицу, — посоветовала она.
Один лечит, другой калечит — мелькнула мысль. Вот так парочка.
Несколько часов я только и делала, что моталась по комнате и прикладывалась ухом к двери. Оттуда доносились шаги и приглушенные голоса. Один раз очень четко услышала, как Шмель выдал указание Баку сделать Цивее очередную инъекцию — та никак не могла заснуть. И больше ничего. К вечеру я начала по памяти составлять план второго этажа с приблизительным наброском шахт, а после дожидаться полуночи. Это давалось легко, хоть и прошлую ночь как следует выспаться не получилось — весь день мне не давали еды, поэтому к ночи бодрости только прибавлялось. Вынужденную голодовку я понимала как наказание.
Ровно в двенадцать я набралась смелости, отдернула от проема шторку и, затаив дыхание, шагнула внутрь шахты. Либо так, либо никак больше — дверь на замке, на окнах решетки, не снять — пробовала — другого выхода нет. Нет больше никакого выхода из этой клетки. Где-то на клочке моего подсознательного затаилась мысль, что мне говорят неправду. Не знаю, каковы мысли Шмеля, может, они по-прежнему, исполнены любви ко всем и излучают исключительно добро, но… Но он странный. И это меньшее, в чем я могу его заподозрить. Конечно, со стороны все выглядит так, будто Хора — несчастная маленькая девочка Хора, чокнутая от любви и расставания, — свихнулась окончательно, и теперь ей движет даже не месть, а мотивы уже непонятные нормальному рассудку. Но нет. Пока теплится мысль, что права я, не отступлюсь, пусть на его стороне логика, здравый смысл, Иза, Круо и, может, Бак и Лис, а на моей лишь сугубо личные подозрения — я буду верна им.
В двенадцать ноль-ноль по полуночи я была в шахте, а минутой ранее безотрывно изучала составленный план, пока он четкой картинкой не отложился в моей голове. Я стояла на балке, а подо мной шахта уходила вниз до первого этажа, до самой земли. Было темно и промозгло, а чем дальше я отходила от проема, тем темнее становилось — отсюда на самом деле казалось, что он излучает спасительный свет. Несколько раз возникало одно только желание — повернуть обратно и найти другой способ, но я уговаривала себя не отступать, опять же, держа перед глазами лишь пример Цивее. Пока я старалась идти по тем балкам, что здесь в шахтах были продолжением пола, а в комнатах держали на себе доски и паркетные листы, и груду всякой мебели — по ним удобнее всего, но скрип от шагов передается внутрь дома. Я дошла до угла шахты, примыкающей к моей комнате, и свернула в ту, что была продолжением коридора, отделяющего мои и Пикины апартаменты. Свет исчез. Далее — только на ощупь, висячие шаги над пропастью, только по памяти, по приблизительному наброску, я даже не уверена, насколько он может быть правильным. Что если Лис соврал тогда или что-то напутал, и шахты не ведут по всему дому? От этих мыслей только хуже. Скрип, шорох. Я дошла до двери. То есть, снаружи это была дверь и проход в комнату, а здесь, на негативе дома — наоборот преградой. Там, где соединялись два помещения — а это всегда сквозь стену или сквозь шахту, — часть ее выпадала и становилась частью дома. В растерянности я остановилась и повернула обратно, но не пройдя и пары шагов, снова вернулась. Так же нельзя. Я ощупала возникшую стену со всех сторон и нашла подобие лесенки — «дверь» можно было обогнуть выше или ниже. Я вскарабкалась на нее и также на ощупь спустилась, только уже с другой стороны, а дальше — опять по балкам, а темно, хоть глаз выколи, но идти надо. Был поворот. Шахта ведет прямо и нигде не разветвляется, я обогнула комнату Пики с трех сторон, кроме той стены где окна — там шахт нет, и за очередным углом, с радостью осознала, что нахожусь сейчас над общей лестницей, значит, перехожу уже в западную часть дома. Туда-то мне и надо.
Комната — зеркальное отражение Пикиной, была такой же по периметру и с дверью в том же месте. Уже научено я миновала ее без боязни. Затем опять коридор, и комната, идентичная моей. Мне сюда. Жаль, что нет фонарика. Теперь я уже пробиралась более осторожно, одну руку не отводя от стены, пока не наткнулась пальцами на выемку. Выемка была почти плоская, вровень со стеной, но ощупывая ее, я поняла, что идет она по квадрату. По квадрату проема, который с оборотной стороны вполне может закрываться картиной или гобеленом пятьдесят на семьдесят. Только бы мои подсчеты были верны, и это действительно та комната. Набрав в грудь затхлого воздуха, я постучала. Сначала никто не отозвался, а потом в комнате послышалось шевеление.
— Лис, это Хора.
С надеждой проговорила я и прислушалась.
— Хора? Что ты там делаешь?
Слава богу, это он. Послышался скрежет и сразу за ним — щель света. Она расширилась, с тяжелым скрипом картина отошла, открывая мне проход. За ней стоял Лис. Больше ничего не спрашивая, он обнял меня и помог перелезть в комнату.
— Лис, объясни, что происходит, — попросила я, присаживаясь на подлокотник все того же кресла. — Цивее увезли в больницу?
— Нет.
— Ты так спокоен? Ты понимаешь хоть, что сейчас происходит? – я смотрела на Лиса во все глаза, не переспрашивая, он ждал ответа. — Цивее знает все. Цивее знает о том, что мы скрываем трупы в фонтане, и она обязательно расскажет об этом, когда отсюда выберется, хотя бы потому, что ее сестра лежит там, и будет суд, и больше всех достанется Шмелю, потому что выяснится, что организатор всего он. Он этого боится, потому запретил увозить Цивее и заставляет колоть дальше. Она умрет через несколько дней или недель, и ее также похоронят в фонтане. Шиим — страшный человек, — договорила я и взяла Лиса за руку. — Почему ты молчишь?
— А что я скажу? Похоже на бред.
Внезапно меня поразила страшная догадка:
— Лис, и ты на их стороне?
— Нет. Я не знаю уже на чьей мне быть стороне и обо всем этом уже подумал.
— Видимо, еще не совсем обо всем. Ты думал о том, что если даже Цивее снова похоронят, а кто-то из нас все же расскажет о фонтане, то перво-наперво отмоется Шиим, Иза и Круо? А обвинят во всем Бака, потому что сделают экспертизу и обнаружат в крови наркотики, а он один из нас, кто имеет хоть какое-то медицинское образование, и у него был мотив, потому что она грозилась посадить его за решетку, и у него есть судимость. Меня обвинят во вторую очередь, потому что Круо… Ну ты же знаешь все это…
Не сдерживая эмоций, я вскочила и перешла к другой стене комнаты, к самой двери. Как же хотелось мне сейчас открыть ее и бежать, бежать как можно скорее, в ночь, в лес, куда угодно.
— Дверь заперта? — осведомилась я.
Лис пересел в кресло и следил за мной, подперев кулаком голову.
— Запирали только тебя.
— Тогда не понимаю, почему ты еще здесь.
— А где же мне быть?
— Ты мог в любое время уйти отсюда и звать людей, звать на помощь…
— Хора, одумайся. Ты видела с какой скоростью ходит Бак, его с собой не взять, Цивее тем более, а ближайшее поселение в трех часах пути, это если на лодке. Больше никак. За это время с ними можно сделать что угодно, и с тобой тоже. К тому же сейчас в гостиной сидит Круо, а днем Шмель. — Он откинулся к спинке кресла и перевел дыхание. — Все бесполезно.
— В твоем доме происходит убийство.
Лис закрыл глаза и покачал головой. Я подлетела к нему и, постучав по деревянному подлокотнику, повторила сказанное.
— И что ты предлагаешь? — он приподнялся и только сейчас я заметила, что на его подбородке еще темнеет свежий синяк и разбита губа. — Я лучше буду на их стороне, как ты говоришь, чем посажу своего друга в тюрьму, а тебя в психушку. Да, — подтвердил Лис, видя мое замешательство, — именно там ты и окажешься, если расскажешь все как есть. Тебя осадил даже Шмель. И ты не забыла еще, Хора, что все на самом деле началось с нас, и об этом знают.
Как вежливо было с его стороны сказать «с нас», а не «с тебя».
— С меня, — поправила я, — но правда на нашей стороне.
— Плевать я хотел на такую правду.
— Ты рассуждаешь как…
— Я рассуждаю, как тот, кто хочет скрыть преступление, в котором замешаны его друзья и он сам, а если тебя это не устраивает, то придумай план, ведь это ты изобретаешь гениальные планы.
Покачав головой, я отвернулась к стене, скрывая пробившуюся истеричную усмешку, начала рассматривать картину, на которой был изображен вид с крыльца этого дома: сосны и летнее небо.
— Обвиняешь?
— Прости, — сзади услышала шевеление, а, обернувшись, увидела, что Лис подошел ко мне. — Не хотел, сорвалось.
— Но ты прав, — чтобы не стоять рядом, я обогнула его и заняла место в кресле. Теперь мы поменялись местами, — у меня действительно есть план, и для его осуществления мне нужен ты.
— Нет.
— Да.
— Нет, все это уже пройдено.
— Что тебе стоит, ты даже не выслушал?
Раздумывая, Лис сделал несколько шагов от картины, затем повернулся ко мне, сложив на груди руки.
— Ну рассказывай.
Я собралась с мыслями, поджала под себя одну ногу, вторую обхватила за колено и начала:
— Гитару с наркотиками у меня отняли еще утром, но ты ведь выкладывал то снотворное, оно еще здесь?
— Зачем тебе? — натянуто спросил Лис.
— Сделай мне такую дозу, чтобы усыпить троих. Я проберусь утром в кухню и подмешаю…
— Нет, — настойчиво повторил он, но теперь в его глазах был испуг.
— Пожалуйста, — я встала с кресла и, недолго колеблясь, подошла к Лису. — Пожалуйста, это хороший план…
Хороший, возникший из моих собственных подозрений несколькими днями ранее.
— Хочешь, чтобы я дал тебе эту самую отраву? На троих снотворное, а для тебя одной как раз.
— Леис, — я протянула к его лицу руки, но он перехватил мои запястья. — Думаешь, я для того лезла через шахту, а потом говорила все это, чтобы наглотаться той дряни и умереть?
— Хора, нет.
— Помоги мне последний раз, почему ты такой упрямый, ты же говорил, что любишь меня.
— Вот поэтому… — сразу подхватил он.
— Нет, нет, я знаю, что ты скажешь, — набравшись наглости, я упала на колени, а обалдевший Лис так и остался стоять, держа мои руки. — Смотри, я унижаюсь. Сделай это и получишь, все, что угодно.
— Прекрати этот цирк. — Он потянул меня за руки вверх, я не сдвинулась с места. — Все, что угодно, я уже не хочу.
— А что хочешь? Хочешь, я стану твоей девушкой, буду с тобой встречаться? Хочешь?
— Нет.
— Я серьезно, я не люблю больше Круо.
— Правда? Тогда давай просто встречаться, без этих сделок.
— Без этих сделок мы будем встречаться только по выходным в психушке.
Поняв, что поднять меня против моего желания невозможно, Лис освободил запястья и сам опустился на пол, сел напротив меня.
— Что это значит? — спросил он.
— Если ты думаешь, что выбравшись на волю, я буду молчать о смерти Цивее, то ошибаешься, — пояснила я.
— Хора, — он пригладил ладонью волосы и посмотрел куда-то в стену, — ты хоть понимаешь, что делаешь?
Вместо ответа я принялась разглядывать ковер, а Лис продолжал:
— Мне уже кажется, что ты правда сумасшедшая, я боюсь тебя и твоих идей, потому что все это не шутки, и это опасно, и опасно для тебя. Я боюсь, что ты сделаешь себе еще хуже и не знаю, что делать мне.
— Лис, поверь мне, пожалуйста, еще раз.
Ничего не сказав, он встал и вышел из комнаты. Я поднялась, посмотрела еще раз на картину, подумала о том, стоит ли бежать прямо сейчас, и Лис вернулся. В руке он держал ту самую металлическую пиалу.
— Только на вкус немного горчит, — предупредил он.
Я улыбнулась. Лис присел перед своей сумкой и начал доставать из нее пакетики и ампулы. Тем временем я открыла коробку-аптечку, что стояла на тумбочке у кровати и, отыскав там подходящий пузырек, вытрясла из него все таблетки.
День двадцать пятый.
Зелье было готово меньше, чем через пятнадцать минут. Пузырек стоял на тумбочке, а я сидела в кресле, изредка на него поглядывала и думала об абсурдности таких вещей: сильнейшее снотворное почти в руках, я не сплю вторую ночь, а сна ни в одном глазу. Лис предлагал мне шоколадный батончик, но я отказалась — боялась, что если съем хоть крошку, тут же свалюсь. А спать мне нельзя. Иза встает на три часа раньше и сразу идет на кухню. Она наливает воду в литровую банку и оставляет ее, эта вода предназначается для кофе. Потом она уходит умываться, возвращается, готовит завтрак, час или два вода настаивается. Я давно уже знаю Изу, чтобы изучить ее мельчайшие пунктики — она никогда не наливает воду с вечера и никогда не наливает для кофе воду прямо из крана — один из них. После того, как завтрак и распитие кофе завершены, она снова наливает воду в банку, чтобы та опять отстоялась, потому что часа через два будет очередной перерыв на кофе. И так целый день. У Изы и Шмеля химическая зависимость от этого напитка, у Круо, наверное, тоже.
За всю ночь я несколько раз умывалась холодной водой, а ближе к утру даже приняла ледяной душ. А вот Лис нет, такой пытки не выдержал, сказал, что приляжет на пять минут и уснул. Коротая время, я принялась разглядывать его лицо — давно уже рассвело и это не составляло труда, — а когда услышала шаги Изы в коридоре, взяла пузырек, подползла к кровати и поцеловала его в слегка приоткрытые губы. От этих сентиментальностей Лис даже не проснулся.
Мне повезло — на втором этаже никого не было и лестница тоже была пуста. Я спустилась, следом за отзвуком шагов Изы, и спряталась под лестницей. Спешить мне не куда. Дождусь сначала, когда она пойдет обратно. Не было Изы подозрительно долго, или, может я просто нервничала, но так или иначе, минут через десять она вновь прошла мимо, не заметив меня. Сверху проскрипели ступени, и я успела пригнуться, чтобы мусор с них не попал в глаза. Посидела еще немного и вылезла из укрытия. В кухню можно было попасть двумя путями: один — короткий через гостиную, другой длиннее — но здесь пришлось бы обходить дом с противоположной стороны. Экономя время, я выбрала первый путь и едва не вскрикнула от страха, увидев в гостиной Круо. Он спал на диване, и рядом лежала монтировка Шмеля. Успокаивая взбесившееся сердце, я прошла на цыпочках мимо, вспоминая, что Лис говорил об этом ночью. Что ж, придется быть еще аккуратнее. Я проскочила в кухню.
Пузырек я все время держала в руке наготове, а сейчас сняла крышечку. Так, надо сосредоточиться. Бегло я начала осматривать все столы. Банка… пустая. Еще одна… полная лишь наполовину, нет, не для кофе. Сковородка, нож, вилки, кастрюля, нет, расческа, опять пустая банка, кофейник. Погоди-ка, Хора… Также на цыпочках я обошла большой разделочный стол, который мы обычно использовали для трапез, и заглянула в кофейник. Ну конечно, она заливает воду сразу туда. Для верности я даже подтолкнула его легонько — он был полный. Взволнованная от моего прикосновения вода, начала биться о края сосуда, от этих движений дно тихо постукивало о столешницу…
Расческа? Я присмотрелась — правда расческа. Что делает расческа на безупречной и совершенной кухне Изы? Это же антисанитария, если я не ошибаюсь?
— Хора?
Я медленно развернулась. В дверях кухни стояла Иза в ночной рубахе. Она бегло оценила мой вид, конечно, от нее не скрылся пузырек в руке. Наверное, именно он произвел такое впечатление, что она попятилась назад и заголосила:
— Круо, иди сюда! Круо!
Он появился меньше, чем через секунду, и скрылся, быстро поняв в чем дело.
— Иза, не выпускай ее, — услышали мы с лестницы.
— Иза…
— Что у тебя в руке? — она встала в проеме, закрывая его разведенными в стороны руками.
Я посмотрела на открытый, но еще ни на каплю не использованный, пузырек.
— Иза, это не то, что ты думаешь.
— Боже мой, — ее голос повысился, и я поняла, что Иза плачет, — я же не верила до этого момента, но тебе надо лечиться…
— Выслушай…
— Молчи, Хора, — теперь я уже видела, как по ее щекам текут слезы, — лучше молчи, я не хочу ничего знать. Пускай Шиим с тобой разговаривает…
Из гостиной как раз раздался топот двух пар ног и на кухню влетел взлохмаченный и заспанный Шмель. Сразу же вонзив жало своего взгляда в меня, тем не менее первым делом он обнял свою заплаканную невесту, приговаривая ей для утешения ласковые слова. Сбивчиво Иза начала рассказывать о том, что она, как обычно, спустилась налить воды для кофе и забыла на кухне расческу, а когда вернулась, то застукала меня с этим пузырьком над самым кофейником. Шмель слушал ее молча и помаленьку просыпался, а когда проснулся окончательно, сказал Круо, чтобы тот позвал остальных.
— Я уже догадываюсь, но все-таки хочу знать точно, кто ее выпустил, — объяснил он свою просьбу и указал на мои руки: — Что это?
Он опять был спокоен, как гора.
— Что это у тебя в руке? — повторил Шмель, когда понял, что отвечать я не спешу. — Яд?
— Это? — я посмотрела пузырек на просвет, — то самое лекарство, которое ты колешь Цивее. Если ты колешь ей яд, то да, это яд.
Что, Шмель, хитро? Он ухмыльнулся, оставил испуганную Изу и подошел ко мне. Я собрала все силы, чтобы стоять прямо.
— Покажи, — попросил Шмель и протянул руку.
Не колеблясь, я отдала пузырек ему. Осмотрев со всех сторон и даже понюхав, Шмель вернул мне его обратно.
— А как мне проверить? — спросил он.
— Вот уж не мои проблемы, — огрызнулась я, глядя, как за спиной Изы уже столпились остальные. Все, кроме Цивее, разумеется.
— Хорошо, Хора, я буду думать, что ты хотела отравить нас всех, — договорил он и, хлопнув, по столу, обратился к пришедшим: — Лис, ты выпустил ее из комнаты?
— Если хочешь знать, я выбралась сама через эти самые шахты! — прокричала я, не давая Лису опередить меня. — К чему эти подозрения, это снотворное, — я подняла пузырек до уровня его глаз, — ты и Иза, вы уже параноики, и травить вас никто не собирался. Всего лишь снотворное.
— Снотворное?
— Снотворное.
Шмель облизнул губу и бросил косой взгляд на толпу в дверях.
— Тогда выпей, — снова глядя на меня, предложил он.
Я выдавила из груди кривую усмешку.
— Ну уж нет.
— Почему, это ведь всего лишь снотворное. Отоспишься и все. Пей.
— Нет.
— Пей! — настаивал он.
— Шиим, что ты делаешь? — в кухню прорвался Лис, немного потеснив Изу в дверях. – Хора, выброси это.
— Почему, пускай пьет.
— Не пей!
— Лис, это ты ее выпустил?
— Я сама вылезла, эти шахты по всему дому! – повторила я, от злости все сильнее сжимая пузырек.
— А ты — пей свое снотворное.
— Знаешь… — я опустила глаза на маленькое круглое горлышко пузырька и достала из кармана крышку от него. Закрыла и отдала Шмелю. — Пей сам и сдохни скорей.
Шмель взял пузырек и спрятал в карман ночной сорочки, затем долго смотрел на Лиса, а после сказал:
— Ты и Круо забьете это окно в ее комнате.
— Не буду, — отозвался тот.
— Хорошо, Круо забьет один.
Вместе с Изой я сидела на диване в гостиной, второй час слушая звуки молотка, а Шмель — в кресле напротив и с монтировкой на коленях, не сводя с меня пристального взгляда. Сейчас я не могла даже разобраться в собственных чувствах, ни страха, ни ненависти, пожалуй, самым обидным и несправедливым мне представлялось то, что готовился план всю ночь, а для того, чтоб его сорвать, не понадобилось и пяти минут. Лис стоял около камина и молчал, мысленно я уговаривала его не выдавать нас обоих, Бак, похрапывая, полулежал на втором диване.
— Хора, — на обращение Шмеля, к нему обернулись все, — слышал, недавно, ты говорила с Круо на одну очень интересную тему. — Он помолчал, ожидая моего отклика, но его не последовало. — Мне не нужны подробности вашего разговора, но очень любопытно, кто подбросил тебе ее.
Я сделала вид, что такого человека, как Шиим, не существует в этой комнате и не удосужила его ни взглядом, ни тем более, словом.
Вскоре после того, как стук прекратился, Круо спустился до середины лестницы, не выпуская из руки молотка, и сообщил, что моя комната готова. Не позволяя никому следовать за нами, Шмель лично проводил меня в обновленные покои, объяснив это тем, что хочет поговорить наедине. Он завел меня в комнату и запер дверь, но говорить ни о чем не стал, а вместо этого удалился в ванную и на несколько минут заперся там по своим делам. Последнее, что слышала я перед тем, как он вышел — звук спускаемого бочка. Шиим подошел ко мне, пряча в карман что-то тяжелое, из-за чего он отвис, и ночная сорочка немного скособочилась.
— Не скажешь?
— Ты о споре? Я умру скорее, чем ты узнаешь.
— Отлично. Вспомни эти слова дня через три, или, — он нашарил в кармане пузырек и, вытащив, передал его мне, — держи, у тебя есть теперь выбор.
Шмель ушел, закрыв дверь на два оборота ключа.
Странно, какой выбор, подумала я и поставила пузырек на стол.
И тут до меня все дошло. Я бросилась в ванную уже запоздало, и с силой крутанула оба крана. Ничего. Воды нет. Я присела на корточки и на ощупь по трубам отыскала два обрубка, с которых только что были сняты два крана. Он перекрыл воду, а из-за ширины труб уровень той, что еще оставалась, даже хотя бы в унитазе, начал быстро падать. Я вернулась в комнату и легла на кровать. Окно было заколочено так старательно, и доски так плотно подогнаны друг к другу, что через них немыслимым представлялось просунуть даже записку.
Хочешь знать, кто мне вас выдал? Что, Шмель, не ожидал сбоев в своей системе, а они есть везде, а меня просто преследуют с завидным постоянством. Я устроилась поудобнее на подушке — клонило в сон. Будь здесь Лами, он сказал бы что-нибудь умное, и, может, ничего бы этого не случилось, но его нет. Нет больше Лами, ни здесь, ни где-то еще. Приподняв голову, я отыскала перегнутый на середине конверт — он валялся под столом, и, не поленившись встать, взяла его и спрятала под подушкой.
Пускай мне присниться Лами и подскажет ответ.
Но Лами мне не снился. Вместо него громадное чудовище мартихор с телом льва и моим лицом полз по пустыне, изнывая от жажды, а его скорпионий хвост уныло тащился следом. Навстречу шел караван и во главе его красивый король, бросил опечаленный взор на чудовище, но не остановился. Караван проходил мимо в дымке расплавленного воздуха, и только с последнего верблюда, самого тощего и слабого, соскочил старый монах и, подойдя, начал что-то говорить…
Я проснулась от воспоминаний — в сказке был монах.
Почему Лами написал, что сказка даст ответы? Я достала письмо из-под подушки:
« …Думай про сказку и найдешь ответы…»
Так и есть. Какие ответы?
За окном уже начинало темнеть, я осмотрелась — в комнату никто не входил. Пузырек стоял на столе, на том же месте, его не трогали. Хотелось пить. Я зашла в ванную комнату и ощупала всю раковину и ванную — сухие, потрясла краны. Когда живешь в нормальных условиях, не замечаешь, насколько твой организм нуждается в воде, вроде пьешь не часто и немного, а пройдет четыре дня и все. Крышка. Крышка фонтана. Даже там нет воды. Наспех я начала вспоминать все, что слышала об обезвоживании. Будут путаться мысли — это первая стадия, а на последней оглохнешь. Если оглохла, Хора, знай — избавление скоро. Я зашла в комнату и хлопнула в ладоши. Пока слышу.
Хора, думай быстрее, пока еще соображаешь, потому что четыре дня — это не твой срок, ты загнешься скорее, ты не ела уже… уже… дня три?…
День двадцать шестой.
Я открыла глаза, все, как в дымке, и провела языком по небу. Шершавое. За окном солнце. Почему я лежу на полу? Я поднялась, пытаясь унять трясущиеся колени, пошла в ванную. Провела ладонью по раковине, сухая, затем опустилась и обхватила трубы под ней. На них было немного влаги и даже капелька воды. Я собрала все, что смогла и слизала с ладони. Вышла из ванной, хлопнула в ладоши и упала — сухожилия свело резкой судорогой. С воплем я согнулась на ковре, подтягивая к себе ноги. Судороги не прекращались и ступни и пальцы ног начало выкручивать.
— Боже мой, за что? — прохрипела я. — Лами, черт возьми, что ты хотел мне сказать…
Я доползла до кровати, достала письмо и снова перечитала. Перечитала дважды, потому что поняла — еще несколько часов и не смогу уже различить буквы. Значит, надо запомнить… Но никаких подсказок…
— Все это я уже знаю, — я отбросила письмо.
Ты решил, что надо мной можно шутить, а твое письмо не дало мне никаких ответов, только загнало в эту клетку… Стоп. Я снова развернула лист.
«…Вручаю конверт верному пажу – обещала передать в срок».
Паж? И в сказке был паж… Что он писал о сказке? Сказка даст ответы…
Я перелезла опять на ковер. Здесь мягче. Значит, Пика — паж. Обещала передать в срок… они что, сговорились? Девчонка знала, что Лами умрет, потому то и нашла его первой. Ну конечно же.
Был монах. Вспоминай, Хора, кто еще. Так, король, королева, принц, принцесса, дракон… отлично, был рыцарь, шут и оборотень, их я уже пыталась расставить.
Я хлопнула в ладоши. Слышу. И соображаю еще, память не изменила. Король, королева, принц, принцесса, рыцарь, шут, оборотень, монах и паж. Я сосчитала на пальцах — девять. И дракон десятый, но он не в счет, его не Лами придумал. И что дальше? Я смотрела в окно, отсюда — с пола — мне было видно только небо. Светлое, голубое. Неужели, солнце до сих пор светит, и небо голубое, и сосны растут…
Что дальше? То ли принц, то ли рыцарь любил то ли королеву, то ли принцессу, а она любила другого. И про кого это? Про меня, про Круо, про Цивее, про Лиса, про Бака, про Пику? … Да черт бы побрал… Нет, не про Пику, потому что она паж, а пажа никто не любил в этой сказке. Я отдышалась и поймала себя на том, что пытаюсь проговаривать все это вслух. Нет, так не пойдет, надо расставить все по местам, как в письме и говорится. Раздать всем роли. Итак, оборотень. Оборотень — это сам Лами. А кто тебе сказал, Хора, что он? С чего ему самого себя звать оборотнем? Ну как же — трезвый один, обколотый — совсем другой… это как-то мелочно, не для Лами. Может, оборотень — это я? Хора — мартихор — поди, угадай. Или Шмель? Лами вполне мог знать о нем и о его поступлении, ведь знал подноготную Круо.
Ладно, здесь тяжело, давай разберемся с женщинами. Женских ролей всего две, а женщин три, не считая Пики. Кого-то надо выбросить. Может, Цивее? Я усмехнулась и, не расслышав смеха, хлопнула в ладоши. Лами мог назвать меня королевой? Конечно, мог. Ведь мы достаточно близкие друзья, но сейчас надо думать не так, как тебе хочется для собственного самолюбия, а так, как думал бы Лами. А он мог королевой назвать и Цивее… нет, нет, Цивее – менестрель. Для менестреля она подходит больше всех. Она и Пика, но Пика уже занята, значит, остается только… Остановись, Хора. Я снова пересчитала всех по пальцам и — точно — менестрель был десятым, а дракон одиннадцатым. Я что-то путаю и вписала лишнего, или Лами мог обозначать не людей, а, например, их качества или прозвища и имена, у нас, почти у всех, есть прозвища… Меня мог обозначить за двоих, он знал, что называюсь не своим именем…
Думай, Хора, думай. Я закрыла глаза.
Я открыла глаза. Все плывет. Все движется. Голова по кругу… раскалывается… нестерпимо. От ковра шел запах затхлого тряпья. Я лежала лицом в ковре, хлопнула в ладоши, одна рука скользнула мимо другой, хлопнула еще раз. Слышу. За окном вечер или утро — не понять. Сколько прошло дней? Три? Когда я оглохну? Когда придет Шмель, он обещал быть через три дня? Почему не приходит никто?
Письма я не отдам, и не расскажу о Лами. Пройдет три дня и я выпью то снотворное. Или сейчас? Я приподняла тяжелую голову и посмотрела на стол. Пузырек по-прежнему там. Из него пить нельзя. Я обещала это Лису. Почему Лис не приходит? Почему так тихо? Я хлопнула рукой по полу.
Оборотень — это Шмель. Цивее — менестрель, Пика — паж. Я или Иза – королева или принцесса? И думать нечего, конечно, принцесса — я. Принцесса, та, что моложе, не так красива и выглядит менее представительно. К тому же капризная недотрога, только принцесса может быть такой… даже сам Лами упрекал меня в этом. Принцесса любила принца? короля? рыцаря? Не помню. А я… я любила Круо. Кем может быть Круо? Что говорил Лами о Круо? Лами его недолюбливал. Я спросила, кто дает людям право распоряжаться судьбой других, а он ответил, что это может быть призванием… Ответил? Это было после его смерти, как он мог ответить? Я прочитала письмо и спросила его об этом, а он ответил — это была все моя фантазия… Могут мои мысли быть продолжением мыслей Лами? Сейчас бы он сказал, что открыл секрет бессмертия…
Тот, кто распоряжается чужими судьбами — это король. Наверное. Или принц.
Я почесала голову и подползла к стене, заставила себя подняться, опираясь на нее. Все неправильно. Вдоль стены я поплелась вокруг комнаты, дошла до окна, постояла немного, разбирая все-таки вечер это или утро, затем взяла со стола пузырек, открыла его.
Все неправильно. Лами назвал десять человек, он не говорил ни о каких драконах, он обозначил только людей. И их было десять, и не меньше, а нас девять. Прозвища, имена здесь все ни при чем, иначе было бы больше. Десять, десять человек отправились в дорогу, где мне среди девяти отыскать десятого? Внезапно меня поразила такая догадка, что даже я была от нее в шоке. Даже я решила, что мое сознание давно искалечено.
Я закрыла пузырек и вернула его на стол.
Побег.
День двадцать седьмой.
Меня разбудил стук в дверь.
— Хора, отзовись, почему ты молчишь? Хора! — опять стук. Это голос Лиса.
Я пошевельнулась и скатилась с кровати. На четвереньках доползла до двери, поскреблась.
— Лис…
— Хора. — С высоты человеческого роста голос скользнул к моему уху. — Почему ты внизу?
— Лис… сколько прошло…
— Я не слышу тебя, Хора, не пропадай. Почему ты лежишь, тебе плохо?
Он постучал по двери и я тоже отозвалась едва слышным стуком.
— Со мной все в порядке… просто я хочу пить…
— Хочешь пить?
— У меня нет в комнате воды… Шмель перекрыл воду и снял краны… — я прислонила голову к двери.
— Что?
— … могу ходить, но мне тяжело… говорить тоже…
— Ты говоришь, Шмель перекрыл воду? Как давно?
— Когда запер…
Мне показалось, что я услышала отдаляющиеся шаги, и из последних сил принялась царапать дверь и звать Лиса обратно. Через несколько секунд шаги вернулись, и он отозвался:
— Хора, ты не пьешь с того времени?
— Он оставил мне тот самый пузырек… помнишь… тот самый…
— Ты выпила? — даже через дверь я прочитала на его лице ужас и усмехнулась:
— Нет… я не могу его пить…
— Хора, не трогай его.
Шаги опять удалились.
— Лис, не уходи… Лис…
— Потерпи еще, — он снова вернулся и присел на корточки до моего уровня, — я заставлю его открыть дверь. Потерпи, не пей это.
— Нет Лис, не уходи… не уходи… — заскулила я, а, наверное, могла бы и заплакать.
— Я еще здесь. Хора, ты хорошо меня слышишь?
— Да, — меня затрясло от беззвучного смеха. Он тоже знает об оглушении. — У кого ключи, Лис?
— Только у Шмеля. Он не доверяет их даже Круо, боится, что тот тебя выпустит.
— Хорошо, сейчас утро или вечер?
— Утро, еще все спят… Я заберу у него ключи…
— Нет, не трогай Шмеля… потому что мне нужен кто-то сильный, кто сможет грести на лодке… Это ты, Лис, а если Шмель ударит тебя монтировкой…
— Хора, дождись меня…
— Нет! — даже мне этот крик показался громким. Я почувствовала, что сорвала горло.
— Я еще здесь.
— Выслушай… не делай ничего, ты будешь нужен мне позже, мы сбежим отсюда, потому что я знаю нечто такое за что нам дадут свободу…
— Хора…
— … я знаю, что у меня должно быть помутнение рассудка… но сейчас я соображаю нормально… верь мне. Мне больше не к кому обратиться. Иза проснулась?
— Иза? Да.
— Позови ее, пожалуйста. Мне надо поговорить с ней…
— Она не согласится, Шмель запретил всем заходить к тебе.
— Скажи, что я хочу спросить кое-что о Лами, и она придет… Все, зови ее, Лис… иди… — на руках я отползла на середину комнаты. — Иди.
Я не знаю, сколько пришлось ждать — по ощущениям, было минут двадцать, прежде, чем услышала, как ключ в замке дважды повернулся, и дверь открылась. На пороге моей комнаты, стояла Иза, а за ней Лис. Увидев меня, она застыла, как парализованная, и он, обогнув ее, прошел в комнату и опустился рядом со мной на колени. В руке Лис держал стакан воды.
— Только очень медленно, — предупредил он и отдал стакан мне.
Я кивнула и осушила его залпом и даже еще подозрительно ощупала себя, думая, что добрую половину пролила мимо рта.
— Еще, — взмолилась я.
— Нельзя, милая, — Лис поцеловал в щеку, и я позволила себя обнять, недоверчиво осматривая стакан: неужели только что он был полный?
— Я все понимаю, — напомнила о себе Иза, — но и вы поймите, что ключи я выкрала у Шиима, и в любой момент он может проснуться. О чем ты хотела спросить, Хора?
Лис забрал стакан и на мою беззвучную просьбу, оставил нас наедине. Как только он вышел, Иза опять закрыла дверь. От воды голова шла кругом, но мысли начинали проясняться. Помаленьку. И я поняла, какую чушь собираюсь говорить сейчас Изе, но отступать уже некуда. Я набрала в грудь воздуха и первым делом спросила:
— Иза, ты рассказала о своей беременности Шмелю?
— Нет, — она была как пружинка настороженной, и это придало мне уверенности. — Из-за этих событий я не успела.
— Не успела? — уточнила я. — То есть Шмель не знает, что у него будет ребенок? — Иза кивнула, изогнув тонкую красивую бровь. — А почему, Лами тогда знал это? Почему, а, Иза, раньше отца?
Иза попятилась от меня и наткнулась на стену. Она бы, наверное, хотела сейчас сбежать и, к счастью, не обладала такой сдержанностью в чувствах, как Шиим.
— О чем ты… не понимаю тебя, Хора.
— Как же так, Иза. Ты помнишь нашу сказку? Король, королева, принцесса, шут, оборотень, менестрель, паж, рыцарь и монах — девять, и принц. Кто же такой, черт возьми, этот принц, десятый человек, сын, ребенок королевы? Нет Иза, это я не понимаю, ты мне объясни, почему Лами знал о твоем ребенке раньше его отца, раньше твоей подруги… Лами, с которым вы грызлись по любому вопросу…
Я резко замолчала, потому что оборвался поток мыслей. Иза, белая, как тальк смотрела в сторону окна, не на меня.
— Что ты хочешь? — наконец спросила она, не поворачивая головы.
— Для начала объяснений.
— Каких объяснений ты хочешь?
— Хорошо. Ты ждешь ребенка от Лами? — спросила я прямо.
Иза шикнула, прижав к губам ладони, подскочила к двери, прислушалась.
— Такими разговорами ты убьешь меня, — сказала она отойдя, — да, все верно. Он рассказал тебе?
— Нет.
— А кто? — оторопела она.
— Никто… продолжай.
— Все-таки откуда-то ты это знаешь.
— И кроме меня никто больше не знает. Пока не знает, — пообещала я.
У Изы округлились глаза, она села на корточки напротив меня и повторила:
— Что ты хочешь?
— Как давно вы встречались?
— Мы встречались лишь полгода на первом курсе. На нашем первом, ты тогда еще не училась и Шмель тоже, поэтому вы и не знаете. И мало кто знает на самом деле, потому что все это было в тайне, мы виделись только в «Канаве» — туда никто никогда не заходит…
— В «Сточной канаве», — уточнила я. — В этой дыре?
Поверить тяжело — загаженный этот клуб и богемно-возвышенная Иза – понятия настолько разные, что никак не могут сойтись в одну точку. Особенно, если эта точка называется «Лами». Я помотала головой, укладывая мысли и попросила:
— Продолжай.
— Это все.
— Как это все? Ребенка вы тоже заделали на первом курсе?
Изу передернуло.
— Что ты так орешь? — Она пододвинулась ближе и тише заговорила. — Это было всего один раз, когда он вернулся из больницы, я не видела его год до этого, пойми, Хор, я скучала… Я любила его…
— Почему тогда не осталась с ним?
— У меня уже была назначена свадьба с Шиимом, и я не была уверена, что чувствует Лами, а потом, он и не избавился от этой зависимости. Я столько раз уговаривала его бросить ради меня… К тому же ему я сказала, что сделаю аборт. Ладно, Хор, я дольше не могу. Знаю, ты хочешь попросить, чтобы я тебя выпустила в обмен на молчание, но я не могу это сделать. Там внизу Круо, он расскажет Шмелю, а я не хочу, чтобы он заподозрил меня хоть в чем-то. У меня будет ребенок, и у него должен быть отец…
— Иза, — я остановила ее, легонько сжав пальцы, — возьми с моего стола пузырек и подмешай сейчас в воду для кофе. Ты ведь уже поставила ее. Не бойся, это не яд, если выпьют трое — Шмель, Круо и ты. Заподозрят только меня. Но ты лишь сделай вид, что пила, а сама вылей, я боюсь, это навредит ребенку. Ты поняла?
Иза кивнула, поднялась и прошла к столу, взяла пузырек, затем, снова вернулась, и я увидела, что ее глаза слезятся.
— Это ведь то самое снотворное, что убило Лами?
— Да.
— Ты не находишь, как все символично? — она подошла к двери, достала из кармана ключи.
— Ты рассуждаешь, как он, — заметила я, уловив, ненавязчивое сходство.
Иза ушла.
Вода дала мне силы подниматься уже без помощи стен или стола, теперь я могла ходить по комнате и больше не хлопала в ладоши. И теперь мне казалось все это таким забавным, как быстро я забыла, что еще вчера эти хлопки были очень важны для меня. Я села за стол и, подперев подбородок, стала изучать деревья за окном. Не знаю, кому молиться — богу ли, дьяволу ли, но я так хочу выбраться отсюда. Но теперь вряд ли что еще зависит от меня. Я отгоняла от себя мысли о Лами — монах он или шут, или даже оборотень, или король, — но он лезли в голову навязчивыми воспоминаниями. Я вспоминала, как слушая бесчисленные споры его с Изой, о любви, о потребностях и природе человека, думала: какие же они оба умные, им есть, что сказать, — а эта пара просто выясняла отношения. А как ловко. Хоть при Шмеле, хоть при всех нас — никто не догадался.
Еще я вспоминала, как у меня началась истерика при виде трупа Лами. Я кричала, что никто не любит его, так как я и обвиняла остальных в вымышленном отравлении, а Иза стояла и просто молчала. И тихонько плакала в жилетку Шмелю. Она не могла даже позволить себе ни одной эмоции ярче. И в сотый раз я прокручивала дурацкую сказку — может, она должна рассказать мне о чем-то большем? Но я ничего не могу найти сверх того, что уже открыла. Замутненное от постоянной травки сознание Лами придумало ее, и замутненное от обезвоживания мое разгадало. А иначе, быть может, и никак.
Время шло, и я ждала. В доме просыпались — слышала шаги. Затем голоса с улицы, затем снова шаги. После все смолкло. С первого появления Изы в моей комнате прошло часа четыре, прежде чем, она, во второй раз открыв дверь, зашла снова. Я выглянула из ниши. Иза стояла, оперевшись на косяк двери и улыбаясь, протягивала мне ключи. Она была похожа на пьяную.
— Забери их, — едва внятно сказала она. — И уходи.
— Ты все сделала?
Она кивнула, пожалуй, чересчур резко и пошатнулась.
— Ты тоже пила это? — догадалась я.
— Да-а, — протянула Иза. — Проводи теперь меня в комнату и уходи.
Я подошла к ней и, взяв за руку, вывела в коридор. Не пройдя и двух шагов, увидела Лиса, который шел нам навстречу.
— Хора, мы сматываемся, — сообщил он. — Собери все необходимое, особенно документы. Давай, я отведу Изу.
Он взял ее под руку и увел. Я подумала, к чему торопиться, если они проснутся только часов через шесть-девять, и вместо того, чтобы вернуться к себе, пошла в комнату Лиса и, зайдя, прямиком направилась в ванную. Там, открыв оба крана, я жадно набросилась на воду — какая же она была сладкая. Я подставляла руки лодочкой и пила, и умывалась, и снова пила, пока не вернулся Лис, и не оттащил от раковины, объяснив, что мне станет плохо. Я засмеялась и обняла его, ткнувшись мокрым лицом в рубашку, и призналась, что без него у меня ничего бы не получилось. Затем я взяла сумку с шоколадными батончиками «буби-бум» — она была маленькой и очень удобной — и сложила в нее свои документы, документы Лиса, Бака, Цивее, Пики, письмо Лами и сотовые телефоны. Потом спустилась на кухню — набрать воды в пластиковую бутылку, — и увидела в гостиной спящих друг напротив друга Шмеля и Круо. Так захотелось напоследок сделать им какую-нибудь гадость, но я не позволила себе этого. Когда Лис нес Цивее на первый этаж, она попросила меня взять гитары. Ее и сестры. Мы покидали дом вчетвером — Цивее на руках у Лиса, я с сумкой и двумя гитарами и Бак.
На берегу я поняла, что от обилия чистого соснового воздуха и реки у меня кружится голова. Мы с Лисом вместе толкали лодку, правда моя помощь закончилась на том, что я отыскала в песке потерянное весло и едва дотащила его.
— Посижу, устала, — призналась я и отошла к коряге, где уже сидел Бак, а Цивее стояла рядом на одной ноге и оперевшись на его плечо. Из боязни, что поврежден позвоночник, ей запретили садиться.
Я смотрела на сверкающую серебром реку, боясь моргнуть, будто все могло исчезнуть, а потом под ладонью нащупала на дереве неровные резцы и, опустив глаза, прочитала: Харон.
Подошел Лис и, взяв Цивее, перенес ее в лодку, следом за ней самостоятельно забрался Бак.
— Я отнесу тебя, — предложил Лис, но я запротестовала, решив, что лучше намочить ноги, чем позволить прикасаться к себе лишний раз. И мы все равно скоро расстанемся.
Но не дойдя до воды, я все же вернулась обратно к коряге и отыскала ту выемку, где, как я помнила, оставляла монеты, решив проверить, показалось мне или нет. Нет, первый раз, когда читала имя паромщика, мне не померещилось и не привиделось — она была пуста.
В поселок мы прибыли ближе к вечеру, и местный травматолог никак не хотел нас принимать из-за позднего часа и отсутствия страховки. Когда часа через полтора Лис все же уговорил его, тот, развязав рану Цивее сумел только выматериться и сообщить, что на его оборудовании невозможно провести подобную операцию. Однако он был так добр, что согласился отвезти нас до ближайшего города. В городской больнице пришлось ждать еще несколько часов, пока разыскали дежурного врача — к тому времени была уже глубокая ночь. И когда он появился, Цивее увезли на каталке готовить к операции, и то только потому, что она смогла вспомнить банковский счет своих родителей. Бака тоже увели на перевязку, но отпустили уже утром, сообщив, что отлежаться несколько дней — и угрозы для здоровья нет. Хотя и у меня заметили обезвоживание и истощение, от лечения я отказалась и пошла самостоятельно набирать силы в больничной столовой.
День двадцать восьмой.
Втроем мы поселились в гостинице неподалеку от больницы. На утро после операции Цивее дала мне телефон своих родителей, умоляя позвонить им. Я отыскала автомат на первом этаже больницы, потому что в суматохе забыла подзарядить сотовый. Трубку взяла женщина и приятным, потрескивающим голосом спросила, кто я. Я представилась как сокурсница ее дочери и в общих словах рассказала ей о том, что Цивее лежит в больнице со сломанной ногой, и у нее нет денег, чтобы вернуться домой, затем назвала город, где мы находимся и адрес больницы. Тогда женщина поинтересовалась, были ли мы на Фестивале. Я сказала, что нет. И тогда она попросила:
— Позовите, пожалуйста, Руиас.
И не переспрашивая, я поняла, что она говорит о Пике.
— Она умерла, — ответила я, пытаясь сохранять спокойствие. — Извините, что говорю это… Приезжайте.
Женщина на том конце не отвечала. Я заволновалась.
— Вы меня слышите?
— Как это случилось? — она всхлипнула.
— Я не могу говорить дольше. Приезжайте, вы нужны Цивее. До свидания.
Я повесила трубку.
День двадцать девятый.
Ее родители прилетели самолетом следующим же утром. А ровно через сутки, вверив нас в надежные руки, уезжали Лис и Бак. Вечером на кануне отъезда он перехватил меня в холе гостиницы и отвел в сторону.
— Я уезжаю завтра.
Он не смотрел мне в глаза и, наверное ждал, что скажу: «Останься, потому что ты любишь меня», но я подумала: «Останься, потому что я люблю тебя», а вслух сказала: «Знаю». Услышав это, Лис продолжал:
— Я оставил родителям Цивее телефон и адрес, по которому меня можно будет найти ближайшие месяца три, а сейчас мне надо уехать.
— Да.
Я подумала, что его боль сейчас должна быть почти физической, потому что у меня было как раз так. Лис обнял меня, по-дружески так погладив по плечу.
— Прощай?
— Прощай, — подтвердила я.
Я вернулась в свой номер, легла на кровать и заплакала. Потом вспомнила, что он еще в гостинице и уже направилась к двери, но осадила себя в последний момент, и так до полуночи. Ближе к утру я уснула, пообещав, что обязательно, обязательно поговорю с Лисом, когда проснусь. Но когда проснулась, автобус его уже три часа как ехал прочь от этого города.
День тридцатый.
Я вышла на улицу, купила уже позабытые сигареты и закурила, сидя на ступеньках гостиницы. Мимо проходили какие-то люди, не обращая на меня никакого внимания. Я всего лишь какая-то девчонка, которая курит на ступеньках, и никому нет дела, что мой дом в тысячах километров отсюда, что я два года не видела родителей, а последний человек, в чувствах которого я еще не сомневалась, уехал сегодня утром навсегда.
Только в счастливых историях возлюбленные воссоединяются в конце и сладострастно занимаются любовью ночь напролет, но моя история нет, не счастливая, а самая обычная.
Дурацкая сказка.
***
С того вечера я встретила Лиса только через месяц. Было несколько судебных разбирательств, куда нас вызывали в качестве свидетелей. К счастью, мы как зашли свидетелями, так и выходили, а вот Шмелю повезло меньше. Ему дали срок условно, и то, только из-за этой драки с Баком, год что ли или полтора — к тому времени мы уже не общались. Наш ректорат, прознав об этом, исключил его из универа без всякой надежды на восстановление, а уж я-то постаралась распространить все подробности той поездки среди нашего студенческого братства. Шмель лишился и большей части друзей. Цивее была в восторге. Но и совсем несчастным его нельзя считать — он все-таки женился на Изе, правда немного позже запланированного срока. Я не была на их свадьбе, только один раз встретилась с Изой, она как раз возвращалась с ультразвука, узнала, что та ждет мальчика и посоветовала назвать его Ламьями — на этом наша прекратилась.
К началу осени Круо нашел себе уже новую подружку — маленькую наивную девочку со второго курса.
На суде Лис был так представительно одет — костюм, галстук — и говорил так складно, что я едва его узнавала. После я догнала его и попросила никуда больше не уезжать.
— Только я должна рассказать тебе кое-что очень важное, — добавила я, наблюдая за его взглядом.
— Опять тайны? — Лис улыбнулся и взял меня за руку.
Мы шли по аллее, засаженной каштанами, и любовались бронзовыми статуями вдоль нее. Около этих административных зданий всегда так красиво.
— Но ты должен знать это. Может быть, после ты не захочешь меня видеть.
— Не хочу ничего слышать. Я останусь, только если ты не будешь ничего рассказывать. Идем лучше в ресторан, есть охота.
Я согласилась и ничего рассказывать не стала.
Лис сдержал слово и уезжал только в середине осени. После этой истории с домом, он уже не мог оставаться невидимкой для своих родителей, потому отважился на встречу. И даже я прогуляла целую неделю занятий, чтобы съездить с ним вместе — им очень уж хотелось видеть своего неприкаянного сына вместе с его девушкой. Как я могла отказать будущим родственникам?
***
Сессия.
День первый.
Последний экзамен позади. Я с благоговением открыла зачетку, еще не веря собственным глазам: «отлично». Я поцеловала листочки и уже хотела убирать ее в сумку, как меня окликнул Шмель:
— Хор, ну как?
— «Отлично», — похвасталась я.
— «Отлично»? Отлично! — он погладил меня по плечу. — А теперь по делу — завтра едем на Фестиваль авторской песни. На ту сторону.
— Здорово, а Круо будет?
— Будет.
— А подружка его?
— Тоже будет.
Меня передернуло. Шмель хочет поиздеваться надо мной.
— Тогда не поеду, — без лишнего обрубила я и зашагала прочь от него, кое-как запихивая зачетку, даже помяла несколько листочков.
Впереди маячила надпись над широкой аркой: «химфак», но я не думая ни о чем больше, кроме как отделаться от Шмеля, намеренно шла туда, надеясь, что он одумается и перестанет меня преследовать. Но он не одумался, а побежал за мной следом.
— Хора, ты пойми. Твоя печаль — она светлая, она об ушедшем, об ушедших прекрасных чувствах, — на ходу затараторил Шмель, — и горе, их пережить надо, иначе, они останутся в тебе навсегда. Ты познала прекрасную любовь, познай и прекрасное страдание, все равно, все пройдет, ведь время лечит, а сейчас как раз каникулы, и рядом мы, твои друзья, поехали с нами, каникулы надо весело проводить, а не грызть городской асфальт…
— Прости, — я повернулась к нему, не останавливаясь, — какое время? Две недели всего прошло, как расстались, для меня это не время, а для него время, как выясняется, да еще и лечащее. — Не сбавляя хода, я отдышалась и затолкала комок подальше в горло. — Не поеду, Шмель, не теряй времени даром.
— Хора, — он печально улыбнулся, — и для него не время это, и тебя он не забыл.
— Да как же, — я усмехнулась.
— Дуреха, обидела ты его, вот и вся психология.
— Шмель, — я огляделась по сторонам. На химфаке всегда так безлюдно, это самая старая часть универа, сюда мало кто заходит, и сейчас мы забурились в какой-то старинный темный коридор с мрачными колоннами. — Зачем ты говоришь это? Тяжело мне, понимаешь, у меня сердце болит по-настоящему, я вот не верила никогда, что так бывает… езжайте вы без меня.
Шмель остановился, и я по его примеру, и покачал головой.
— Ты думай, — сказал он, — я утром все равно заеду за тобой.
Развернулся и ушел с этого чертого химфака, а я осталась, слушая эхо его шагов и оглядывая колонны.
— Он всегда у вас такой? — из-за одной колонны вышла Цивее и жестом подозвала меня. — Лучше спрячься, а то еще вернется.
— Всегда, — ответила я.
— Вот ведь какая двуличная скотина, — она выглянула наполовину, — читала бы ты те письма.
Я кивнула, самой до безумия хотелось прочесть, но родители Цивее сожгли их.
— Ты рассказывала.
— Это все не то. — Цивее снова зашла за колонну. — И ведь никакой на него управы. Хор, ты мне веришь?
— Верю, — подтвердила я. — Только скажи мне еще раз, ты собираешься убить его?
— Да ну, мараться, хочу извести его, чтобы он свою подлую душонку всем показал. Может, попугать чуть-чуть… Мне эта психушка за два месяца так осточертела, — она выразительно провела большим пальцем по шее, — пускай и ему несладко будет…
— За два месяца, — передразнила я. — Представь, какого мне, я-то еще полгода до тебя там торчала.
Цивее виновато хлопнула меня по плечу.
— Ну ты, шыза недопеченная, — ласково сказала она, — только на твою больную голову и надеюсь.
— Я не шиза, — поправила я, — это депрессия называется, и я была там по своей воле.
— Конечно, — усмехнулась она. Цивее еще тогда мне не верила. — Хор, мне только не нравится, что я с твоим должна встречаться.
— Ну уж не угодишь, по-другому тебя никто и не возьмет, думаешь, Шмель так просто признает тебя своей подругой?
— Ну да… А тебе-то каково?
— Немного, — я замялась, поскребла ладонью по колонне, — немного неприятно.
Цивее вздохнула.
— Неприятно. Хор, ты думай не о том, что вынуждена делиться своим парнем, а о том, что не прошло и двух недель, а он нашел уже новую…
— Да я думаю.
— Ты все еще хочешь к нему вернуться?
— Не знаю, — призналась я. — Наверное.
— Как ты можешь столько прощать? Ладно, — Цивее хлопнула по колонне и оттащила меня еще дальше, сдавлено заговорила: — главное, запомни, что можешь делать, все, что угодно: ревновать, драться, кричать, угрожать, — но меня ты должна ненавидеть. У тебя получиться не выдать нас?
— Думаю, да.
— Даже не думай, просто ненавидь. Попробуй, как Шиим обернуться, раз и стать другой, нацепить маску. Против него надо применять его же оружие. Сможешь?
— Смогу.
— Молодец, — она улыбнулась. — Я еще сестру возьму с собой. Что-то она меня беспокоит.
— Что так? — поинтересовалась я.
— Подростковые истерики, — отмахнулась Цивее. — Если опять в петлю полезет, я не буду ее вытаскивать. И тебе не советую.
— Не буду, — пообещала я, надеясь, что мне не суждено будет застать этой сцены. — И потише насчет психушки, никто же не в курсе.
— Да. — Цивее высунулась из-за колоны, осмотрелась. — Ты меня не знаешь, я тебя тоже. Завтра познакомимся. — Она подмигнула. — Еще увидишь, какой ваш Шмель подлец.
Цивее ушла, а я осталась ждать, когда смолкнет эхо, и думала, что из-за таких психов, можно нажить себе только неприятностей, но она просила помощи, и я помогу ей, потому что, когда угасал последний луч в моей жизни, я лежала на больничной койке, глядя в абсолютно белый потолок, и медленно сходила с ума, в мою палату зашла девушка, которая жила только музыкой. Она каждый день играла для меня на гитаре, и я понимала, что мои проблемы не стоят моих страданий, потому что существует нечто большее, чем тот мир, что дарят нам наши иллюзии.
Я слушала ее и возвращалась к свету.
***
Лис сидел за рулем, а я рядом. Мы ехали к его родителям. Я смотрела в окно на увядающую угасающую красоту осени, на серое небо с последними еще остатками уходящего от нас солнца. Все позади. Хочешь, прикол, Лами? Не знаю, думал ли ты так: король — Шмель, королева — Иза, принц — Круо и принцесса-оборотень — Хора. Ведь оборотня не обозначают одним лицом, на то он и оборотень. Он превращается в зверя и не помнит себя человеком, превращается в человека и не помнит себя зверем, как ни крути, но лица два. Или личины. И что скрывается по ту сторону его маски он не разберется даже сам, что в основе его сущности, как сказал бы ты — зверь или человек?
Думал ты так? Скорей всего, да.
Конец.