По улице неслась прерываемая частыми светофорами вереница автомобилей. В воскресный вечер дачники мчались домой из своих загородных резиденций и обычных летних избушек с парниками и картошкой. Между двух домов. На скамейке в сквере присели две молодые девицы, вероятно, раскрывая друг другу очередные любовные тайны. Их велосипеды терпеливо дожидались хозяек. На багажниках и в руках зонтов не было и в помине, не смотря на начинавшийся дождь – очевидно, история любви была продолжительной. На соседней скамейке важно восседал какой-то советский господин в шляпе и читал газету. В его кармане было еще с полдюжины газет. «Неужели все прочтет?» - подумал я и поежился. «Читатели газет – глотатели пустот», - пронеслась в моей голове фарисейская истина. - Сам же просматриваю их от корки каждое утро!». Мужчина, будто читая мои мысли, поднялся бросил газету в урну, а вслед отправил и хрустящие листы бумаги из кармана. Стало быть, уже все прочитал. Я увидел его лицо – оно светилось какой-то гордостью, как будто он много сдюжил, и лицо такое скучное и серое. Мерзкий чинуша - сомнений нет… «И я такой, со стороны точно такой же и есть», - подумал я.
В витрине соседнего магазина стояли, сверхурочно бодрые манекены. Под бутиковым тряпьем у одной искусственной леди выдавалась исключительно правильная грудь – бюст был просто великолепен. Я остановился, отвернув в сторону ветра зонт… Ее коллега в спортивных трусах, рядом с вывеской «Sale, все летние трусы по 990 рублей» явно не отличался выразительными формами. Стандарты, придумывают мужчины, также как маркетинговую политику. Сотня трусов по одинаковой цене – покрошить по углам – передохнут тараканы.
Из переулка протянулись две раскрашенные в красный и синий цвета, видимо, водопроводные, трубы. Рядом с магистральной московской штрассе, коммуникации нырнули под землю, где им собственно и место в каком-нибудь Париже или Праге. На поверхности они выглядели как олицетворение мужского и женского начал. Одна толстая неповоротливая и синяя, другая тонкая, гибкая и теплая. Под землей, в чреве города, их половая принадлежность была уж точно неразличимой.
Дождь начинал накрапывать чуть сильнее, хотя такое проявление непогоды казалось странным с учетом нависшего прямо над головой сплошь черного неба. Я думал о том, что, привычно проходя по улицам, почему-то не смог отделить в воспоминаниях те моменты, когда сновал по ним со своими друзьями. Друзьями, которые по разным причинам вот уже много лет были в стороне от меня - занимались делами, оставляющими все общее далеко в прошлом. Теперь изредка встречаясь, говорим подолгу ни о чем. Привет – привет!
Вдруг стало отчего-то грустно, подул сильный ветер, и воздух стал сразу прохладным. Ветер дул в лицо, топорщил хлопковую рубаху, пузырил брюки… Зонт пришлось прижать к голове. На улице я был теперь совсем один, только в освещенных окнах за тюлями скрывались чьи-то неведомые и далекие судьбы. Домочадцы скрипели кранами, болтали про дачи и огороды, опустошали корзины со смородиной, смотрели телевизионную муть. Кто-то укладывал своего кроху, кто-то производил в кровати нелепые телодвижения, другой лечил простуду, любовно укатанный в плед, пахнущий лечебной хвоей и еще чем-то.
Сознание того, что за этими окнами - односложный и простой быт стандартного москвича, не успокаивало. За ними – действительный материальный мир, испытывающий неуклонный рост. В виде новых автомобилей и плазменных панелей, мебели, книг и детей. Люди лишь поддерживают это неуемное движение вещей своими заботами о них. «Идеи вашего дома» - они так назвали журнал, он пользуется спросом. Только у дома не бывает идей. И все-таки мое философское сознание, высокомерно отвлекшееся от этого самодвижения предметов, в чем-то уступало обыкновенным радостям семейной жизни. По-видимому, в моем привычном одиночестве. Моем пустом мире, моей никчемице. 37 лет пустоты.
Дождь теперь лил вовсю, машины запоздалых дачников плыли по проезжей части как моторные лодки. И шум моторов был почти не слышен за грохотом дождя. Я сам почти плыл, совершенно не задумываясь о маршруте. Ноги несли привычным путем. Свернул на ул. Гарибальди, в сквере было ни души. Говорят, на этом месте в советские году возле городских уборных собирались педерасты и всякая шушера. Не так давно по вечерам, рядом с гостиницей «Южная» и снесенными сортирами сквера выставлялись проститутки. Но погода в тот день не выдалась. Частые капли сменились редкими и увесистыми с ветвей каштанов и кленов. Ускорив шаг, я стал нагонять женский силуэт. Дама прогуливалась с двумя собаками и совершенно промокла. Как всегда, проявил стандартную вежливость, хотя она вряд ли всерьез в ней нуждалась - ведь с собаками не гуляют вдали от дома, а промокла она изрядно, стало быть, не береглась от дождя. Мне хотелось прошмыгнуть мимо, но шагал я прямо следом за ней, и зонт просто оказался над ее головой.
Собаки, кажется, терьеры, приветливо махали хвостами у моих ног, а она молча пристроилась справа от меня – мы вместе шли под зонтом. Она не была молодой и красавицей, но что-то привлекательное в ней явно было. Высокая и не увядшая еще грудь, правильные по форме ноги с красивыми коленями. Полные губы и глубокие глаза, вокруг глаз как будто кожа темнее, поэтому они казались еще глубже. Мы шли молча минуты три, и я никак не находил, что ей сказать. Так бывает, когда долгое время я вдалеке от людей и думаю о своем. Появляется кто-нибудь, и я порю какую-нибудь чушь, еле-еле шевеля языком. Но мне не пришлось делать над собой усилий, она молча взяла меня за руку и повела в сторону от дорожки, за залитой дождем белой скамьей рос кустарник, кажется, шиповник. Как-то вдруг. Мы стали среди кустарника, она опустилась на колени, а я продолжал держать зонт, оказавшись целиком в ее руках. Несколько раз она делала неловкие движения, и мне было больно. Собаки, отводя стесненные взгляды, сидели рядом и скулили. После я сел на скамью, а она поднялась с колен и, взяв из остолбеневших рук мой зонт, просто ушла.
Я не мог понять, что произошло – просто очередная и случайная, двадцать пятая или какая там еще? Все это: и сквер, и улицы, и маникены, и она - было не настоящим, абсурдом, очень неправильным абсурдом. В голове было пусто, а она с собаками на моих глазах уходила от меня, колыхая выразительными под мокрой юбкой ягодицами, с моим зонтом. Я вдруг вскочил со скамьи и побежал за ней, разбрызгивая по асфальту глубокие лужи. Она, конечно, слышала грохот позади, но даже не обернулась, и собаки… тоже… они продолжали семенить. Поравнявшись, я выхватил зонт из ее рук. «Сука», - с остервенением заорал я. Она чуть повернула голову ко мне - лицо ее почти не выражало ничего, только глаза чуть улыбались. И тут она закатилась, неприятным смехом, едким и… обидным, до слез обидным. Хотелось бить ее, ногами топтать… «Сука, - орал я. - Сука, сука, сука». А она еще больше заливалась, и лицо с глубокими глазами стало уродливым. Она, издеваясь, сладострастно облизывала губы и еще больше смеялась. Убить ее и уйти, - решил я, но повернулся и зашагал прочь, потом остановился и зашвырнул зонт в соседний клен. Ручка с треском отскочила к ее ногам. Стало легче, но хотелось провалиться куда-нибудь с головой. И я уже не оборачивался, но знал, что она смотрит на меня и заливается…