Всегда казалось несколько смешным предубеждение, что в будущем люди будут носить обтягивающие комбинезоны из блестящих тканей, от которых станут отталкиваться пыль и грязь. Лично мне нравится подставлять ветру и дождю лицо и ладони. А солнце, куда же без него? Не менее приятно, хотя и более обыденно, солнце светит почти всегда, сквозь окна, на рассвете и закате, отражаясь от лунной поверхности в вечернем или ночном небе. Так и хочется иногда едва ли не всем своим существом раскрыться навстречу стихиям, почувствовать щекочущий порыв воздуха в прикосновении к ресницам...
Нас сковывают условности, куда же без них. Людям приходится носить одежду. Да и не условности всему причиной. Взять, хотя бы, климат.
Люблю носить плащ. Как-то так, описать попробую, вдруг и правда получится? Капли дождя ли упали на ткань, или ветер прохладный её коснулся, закрывается за тобой дверь, а ты ладонью коснёшься ткани и будто с собой кусочек непогоды из-за стены вынес. А если пыль или штукатурка старая прицепятся, тоже не страшно. Можно отряхнуть.
Но вот ветер развевает ткань, будто хочет оторвать кусочек тебя и унести с собой. Обернёшься, нет, вот он, плащ, никуда не делся. Обернёшься...
И увидишь, что, может быть, за спиной остался другой мир, которого коснулся или не коснулся в своём полёте плащ.
Это будет трудно объяснить. Я и сам не могу до конца понять, как так происходит. Но, попробую по порядку.
Так случается в один из грустных, одиноких вечеров, если им суждено быть, пусть лучше они будут именно такими. Проще развеять тоску фильмом или книжкой? Не думаю. Думаю как раз наоборот, мысли всякие появляются новые и забавные, созерцание окружающего, не описанного и не озвученного. И созерцание себя. Вот поэтому мне так нравится ходить по пустым улицам, заброшенным уголкам или полуразрушенным зданиям. Здесь всё дышит жизнью, которую непросто увидеть, но которая существует.
Даже сейчас, когда под ногами хрустят облетевшие куски побелки, в оголённой под раскрошившимся бетоном арматуре гудит ветерок, а робкий весенний дождик оставляет пегие следы на выбеленной временем поверхности заброшенного лесного театра. Если бы в Афинах были такие же высокие, грустные ивы, если бы греческие холмы так же синели мимолётной россыпью подснежников, если бы терновые кусты в отшумевшей свою кульминацию лицедейской разрухе были так же черны и серы от налетевшей за несколько месяцев оставшейся от снега пыли, как знать, какой бы нам сейчас виделась сцена, где много веков назад разыгрывались античные трагедии?
Наверное, в памяти и в истории остались бы даже клочки ткани или обрывки газет... Ну да, газет тогда не было. А вот у нас они были и сеть. Были... Каких-то десять, двадцать, ну, может быть, тридцать лет назад в этом месте шелестели совсем другие газеты. На тех обрывках, что нанёс сюда ветер или талый снег не было бы четырёхзначной даты, начинающейся с цифры 2.
А если бы была такая дата? Подумал я, проходя под аркой, ещё осыпающейся мелкой крошкой строительной мимолётности. Еле заметный толчок вбок. Ах, да, куст терновый. Пола плаща оттянулась острой силой терновой колючки. Такой маленькой и хрупкой, что в следующий миг ткань свободно опала на своё должное место. А я снова повернулся вперёд, куда и смотрел до этого.
Арка театра сверкала начищенной белизной свежего слоя краски, почти забытой формы ракушки громкоговорителей разносили над площадью громкий танец, наверное, вальс. К сожалению, я не мог точно распознать, был это именно он, или какой-то другой танец. И самое странное, всюду были люди. Они смеялись, о чём-то разговаривали, то тише, то громче. В центре площади несколько пар танцевали, не слишком складно попадая в такт музыкальному ритму. Но никого, очевидно, это не смущало. Повсюду болтались на веревочках разноцветные шары, пахло сахарной ватой и цветущим белым огнём крупной сирени. Сквозь блестящую, тёмно-зелёную листву светлыми линиями на площадь падали игривые лучи солнца.
Я увидел её, она стояла и задумчиво жевала травинку. Наверное, её одежду можно было назвать школьной формой. Да и лет её было всего-то, должно быть, шестнадцать, вряд ли больше. Мне показалось странным, что на ремешке, обвившем её тонкое запястье, заканчивающееся тонким разлётом пальцев, с ноготками, едва тронутыми лаком, висит мобильный телефон. Не могу понять, почему это показалось странным. Гораздо более странным были невысокие кроссовки, скромные, без лишних деталей, безукоризненно подобранные к тёмно-коричневой ткани школьной формы.
- Тебе идёт форма, - осторожно заметил я, опасаясь, что и моё замечание и мой внешниё вид вызовет реакцию, которую я не смогу предугадать или предупредить.
- Спасибо, - отозвалась она и улыбнулась, смешно смутившись, так что румянец на щеках оттенил две симпатичные ямочки, - Сегодня выпускной, так что я последний раз её надела.
- Выпускной? - удивился я.
- Ну да, - кивнула она.
"И верно, подумал я, 25 мая".
- Вот, смотри, - она оттянула пальцем складку формы, на которой болтался колокольчик и ленточка, с надписью "Выпускник 20...", дальше я не разобрал.
Мне почудилось, что всё поплыло перед глазами. И она, эта высокая девушка с голубыми глазами, тёмно-русыми волнами волос и тремя белыми бантами, вплетёнными в них на какой-то причудливый манер, и музыка, такая, словно... Словом, немного не такая, к которой я привык за последние годы.
- Потанцуешь со мной? - спросил я, почти ожидая отказа.
- А что бы и нет? - усмехнулась она, - Только я не очень умею...
Я не признался, что и сам робею перед выходом на площадь под льющуюся мелодию вальса и под взгляды людей вокруг. Мне почему-то казалось, что все они будут смотреть на меня.
Мы двигались в танце. Гораздо медленнее, чем было нужно. Или это было всего лишь ощущение сомнительной верности? Не знаю. Только было во всём, что вокруг, какое-то невысказанное не то сомнение, не то неуловимое своеобразие, от которого не исчезало ощущение - я здесь чужой.
Даже ленточка на груди девушки, чьи волосы наполняли ароматы залитого солнцем лесопарка и каких-то незнакомых духов, была... странной, непривычной. Может, всё дело в том, что я уже привык к триколору, а сейчас не находил ни белого, ни синего.
- Постой, подожди, - аккуратно сняв с плеча её руку, я нехотя убрал с её талии свою. Воздух коснулся ладони, оказавшись на удивление прохладным. Ещё бы, коричневая ткань так нагрелась на солнышке, А белый фартук сверкает и едва ли не слепит глаза.
- Что такое? - нахмурилась она.
- Я сейчас, - едва не толкнув кого-то рядом, рванулся назад. Ну да, вот та самая арка. Прошёл сквозь неё. И...
Я обернулся. Уже оборачиваясь я понял, что не слышу звука вальса. Порыв ветра бросил мне горсть пыли в лицо, а терновый куст снова оказался на пути, но на сей раз колючки не коснулись плаща.
Едва не споткнувшись, я спустился по полуразрушенным ступенькам к площадке, где буквально минуту назад играла музыка и танцевали люди. Потом опрометью бросился назад, прошёл сквозь арку. Коснулся плащом и руками куста. Ещё и ещё. Безрезультатно. Словно то, что было, это всего лишь наваждение.
Рука нащупала в кармане что-то маленькое и мягкое. Я вытащил на свет два цветочка белой сирени, каким-то чудом оказавшиеся внутри. Я задел куст, когда побежал обратно к арке?
Значит...
Оглядевшись, я не заметил ни одного куста белой сирени. Метрах в ста чахлым, унылым скромником выбивался на свет одинокий куст лиловой сирени, но его цветки не шли ни в какое сравнение с теми, что лежали на моей дрожащей ладони.
Я приходил сюда снова и снова. Через неделю, месяц, осенью. Результат был тем же. От майского наваждения не осталось и следа, а те два цветочка давно потерялись.
Так странно... Иногда оказываешься вовсе не там, где должен. И порой смешные причины ведут совсем не теми путями, по которым хотелось бы пройти. Так и сейчас, возвращаясь из дачного посёлка знакомых, решил я срезать путь и пройти по заросшим дикой травой рельсам неведомо когда и неведомо зачем проложенной по лесу железной дороги. Где-то в отдалении ритмично гудел двигателем трактор или экскаватор, на скрытом зарослями шоссе пронеслись пару раз, грохоча разболтанным железом, грузовики. Под ногами шелестели, стараясь запутаться и зацепиться, стебли дикой поросли. Переступая шпалы, заметил, как впереди в зелени хилых березок проглядывают две собранные из ферм башни, соединённые фермами, и, скорее всего, когда-то служившие для того, чтобы ездить по этим самым рельсам, по которым сейчас ступаю я сам. Подойдя чуть ближе, я дотронулся до почти полностью осыпавшейся зелёной краски пальцами. С проржавевшего металла слетели неведомо как державшиеся до этого несколько березовых листочков и жёлтыми росчерками упали вниз. Я нагнулся, чтобы стряхнуть их с плаща.
А потом, подняв глаза, увидел медленно плывущую над собой тень огромного дирижабля. Обернувшись кругом, я заметил, что в небе висят и движутся ещё множество таких же, гигантских и величественных сооружений. Раз за разом вспыхивали тонкие лучи, видимые даже в ещё совсем светлом вечернем небе, отражаясь где-то у земли в кажущихся маленькими зеркалах. Может быть, так и должна выглядеть так называемая лазерная связь? Осмотревшись более внимательно, я обнаружил, что вместо стоявшей тут арки строительного или погрузочного крана, висит на тонких опорах сине-серая конструкция овального сечения. То ли переход, то ли станция. А под ней летят к горизонту серебристые полосы монорельсовой дороги, едва касаясь своими опорами невысоких, явно ухоженных зарослей васильков и кипрея, растущих там, где обычно у железных дорог пролегает насыпь.
Я сразу вспомнил, тот давний случай в лесопарке. Шаря по карманам, я с сожалением вспомнил, как оставил на столе фотокамеру. Вот получились бы снимки!
Ветер донёс волну разгорячённого воздуха, а затем и протяжный гудок, исходящий от несущегося к станции продолговатого веретена, которое и поездом-то назвать было трудно. Ещё секунда или две...
Я отпрыгнул назад, больно ударившись ногой.
Бетонный выступ, из которого торчала проржавевшая конструкция крана, оказался прямо под ногами. Тихо выругавшись, я оглянулся, не сомневаясь, что увижу за спиной... Высокие, дикие травы медленно колыхались над заброшенными рельсами. А в небе вместо дирижаблей плыли куцые белые облачка, словно пытаясь убежать от катящегося к горизонту солнца.
Мне пришлось потратить несколько минут, чтобы выбраться на пыльное вечернее шоссе. Вскоре я добрёл до станции и принялся ждать электричку.
Так просто ничего на случается. Даже шутка есть, что один раз - это случайность, два - это совпадение, ну а три - это уже тянет на привычку. Как бы то ни было, я с некоторых пор всегда ношу с собой камеру. Пусть все, кому я показывал стоящие у меня не столике пару снимков утверждают, что это фотомонтаж. Даже и не вспомню сейчас, по какой такой надобности я посетил площадку воле Академии наук, где над аккуратными плитами абстрактным, шарообразным росчерком застыла в бетоне мысль скульптора. Глядя на лежащую перед моим взором Москву, я положил руку на поверхность скульптуры. Ветер гудел, развевая плащ. Я ещё не осознал этого ощущения, но вспомнил, что оно мне как будто знакомо. Тронув полу плаща, я отошёл на шаг в сторону от скульптуры, отступая в тень стены здания. Поднял глаза к небу и увидел сияющую мозаику стеклянных стен, отражающую устремлённое в небо белое...
Я медленно опустил глаза, проследив взглядом за белым полотном, которое расширялось к земле, а исчезая в небе, становилось тончайшей нитью. Встретился взглядом с двумя парами любопытных и озадаченных глаз.
Мальчик и девочка, лет по шесть, может по семь, стояли рядом со мной, держась за руки и настороженно смотрели на меня.
- Ребята, это ЧТО? - стараясь говорить спокойно, спросил я, глядя на поднимающийся у них за спиной белый столб, конус или что уж там это такое, мне не удавалось разобрать.
- Это? - махнул рукой мальчик, - Дядя, вы что? Это же Московская спица.
- Орбитальный лифт Циолковского, - добавила девочка.
Если бы не их слова, я бы ни за что не поверил, что это не самые обычные дети, которые оказались тут чуть раньше, а я их просто не заметил. Обычные курточки, ботинки, джинсы. Даже часы на руке у мальчика обычные. Стрелочные.
Осмотревшись, я увидел иссиня-чёрную плиту, увенчанную серебром с изображением двуглавого орла. А ниже надпись в три строчки: "Государственная Академия Наук Российской Империи". Чуть дальше, слева от угла здания, я заметил, что в воздухе над аккуратным парком висят параллельно земле в шахматном порядке стеклянные треугольники, образуя искрящуюся пирамиду, бьющую в воздух фонтанами и возвышающуюся над землёй на несколько этажей.
Дрожащими руками я достал фотоаппарат. Поймав в кадр эту табличку и пирамиду фонтанов, я сделал снимок. Потом обернулся к ребятам и сфотографировал их, запечатлев на заднем плане устремлённую в высь колонну "спицы".
- Дядя, а вы приезжий, да? - сочувственно покачала головой девочка.
- Сходите на экскурсию, они раз в полчаса на орбиту орех с туристами кидают, - сказал мальчик, - Сходите, не пожалеете, честно!
Я сглотнул и сделал уже шаг в сторону "спицы"... Словно мгновенная рябь пробежала по воздуху. И я едва не наподдал ногой край скульптуры, которой ещё минуту назад тут не было. Но теперь не было ни фонтанов, но детей, ни Московской спицы. Немного унылым и серым показался мне памятник, стоящий на площади возле храма науки. Убедившись, что с фотоаппаратом ничего не случилось, я поспешил домой.
Не знаю, что это за места, где мне удалось побывать. Удастся ли снова оказаться где-нибудь... ТАМ. Или это плод моего воображения, которому хочется мечтать и верить в мечту? Что же, глядя на две фотографии я склонен считать, что плод этот весьма материален. И наверное, где-то ещё меня ждут потайные двери в другие миры и истории. Как знать, может, не только меня. Как знать, может быть, однажды мы научимся открывать их там, где и когда захотим.
17 августа 2005 г.