Вот вы говорите: Декарт, Декарт!.. Прямо с каким-то священным придыханием. А ведь он был человек злобноватый. Этакий маленький тролль. Скажу больше: крайне завистливый. А эти бесконечные капризы! То на завтрак сыр не свежий, то молоко подзагусло… (ну, в смысле, загустело, это он любил так выражаться – с вывертом), то кофий не имеет того волшебного пряного аромата, от которого воспаряют…
Немощный, болезненный, нервный, торопливый, неуступчивый.
Матери своей, бедняжечка, он и не знал – она скончалась в горячке, в чахотке, через несколько дней после родов… Словно единственное ей было предназначение на земле – явить миру Рене Декарта… Ее бедная, гордая, сентиментальная душа… Да и сыну ее предрекали раннюю смерть, понимаете?..
Что тут долго толковать – его определили на воспитание к иезуитам. И там он вполне… окреп, оправился телом и духом. Ему, слабосильному, позволяли нежится в постели до полудня. И с этих пор у Декарта возникла привычка к мечтам и образам поверх барьеров.
Уже в зрелые годы, именно в рассветную радужную пору, к нему слетался сонм самых радостных и увлекательных идей.
«Я мыслю, следовательно, я существую», – озарялся сиятельный Рене, еще до утреннего кофия, еще до цепких забот дня…
…не любил никому быть обязанным – ни Галилею («…люди, знающие меня, скорее допустят, что он заимствовал из меня, нежели обратное»), ни Ферма…
Почти плевал на труды Торричелли, Паскаля. Как бы не имел предшественников и продолжателей.
Волк-одиночка.
Впрочем, если и изымал сведения из работ других ученых, то никогда не ссылался на это.
Был первым, единственным и неповторимым. Клубок гордыни.
А в письме к Ферма прямо так и заявлял: дескать, вашу теорему доказать – проще пареной репы. Только – скучно. И потому желания никакого нет!
Оскорбительное, между прочим, суждение!
И – комплексы… все наши сомнения и комплексы были присущи Декарту – ночные переживания о правильности избранного пути, намеченных целей.
Но когда цинично льстили – наслаждался сверх меры. Так, помнится, и называли его прилюдно – то «атласом вселенной», то «единственным Архимедом нашего века», а то и… (это его-то, дохляка и негероя) «могучим Геркулесом»!
…Самые свежие, утренние часы, между сном и явью – считал обладающими особой силой – ясновиденьем…
…Маленький, лобастый, непримиримый, тщеславный, отмеченный печатью гения…
…А учиться не любил (хилость, поблажки)… В чрево Парижа, приехав, спустился сладострастно. Кутил, пьянствовал, сутяжничал во время картежных игр.
Однажды (этот случай почти не описан, и оттого легендарен) – свалился прямо на Декарта (утром, когда голова трещит с похмелья, а путь к дому так труден, почти невозможен) – упал сверху, из рассветного полумрака, зеленоватый, блистающий луч. Минут пять в нем словно купался Рене. Всего-то… Потом рассеялся он так же внезапно. Словно пьяное видение.
И на следующий день, никому не сказавшись, заперся Декарт в тайном домике… И два года штурмовал твердыни математических и философских бастионов. Словно каторжник на галере.
… И вдруг, так же неожиданно, вступил в голландскую армию. Только не пылких сражений он жаждал, а тыловых «зимних» квартир, где так гармонично открылись ему таинства геометрии, ее чудесные свойства. Впрочем, поведанные только ему одному.
Рыжий, ражий. Тыловая крыса. Человек себе на уме.
А труды его поистине полны гениальных прозрений.
Да, лилейная, тюльпанная Голландия стала его приютом. Здесь он часто меняет адреса. Переезжает, расстается. И лишь остаются в конце мелькающих лет книги – словно оправдание жизни и бесконечности.
Да, да… Те самые, знаменитые «Метафизические размышления о первой философии», многочисленные труды по медицине, астрономии, оптике…
Но хочется жить шикарно, весело, затейно… Надоела неустроенность, бесконечные скитания, пусть и аккуратные, голландские.
Холодный роскошный дворец шведской королевы Христины – его последний чертог. Ведь она жаждет просвещения, философии. Ее мозг, тугой и крепкий, трудно взломать даже Декарту. Но вот он тащится ни свет, ни заря в королевские покои… Поделиться!
Скучно жить на этом свете, господа!
И, как повод ухода, воспаление его изнеженных легких.
И смерть в темноте, и остановка яростных мыслей и необъяснимого существования.
Дата: 11 февраля 1650 года.
Был в бреду, очнулся, подумал ясно и окончательно: «Пора в путь, душа моя…»
14 июля 2005 г.
Олонецкая губерния
(день взятия Бастилии)