Шестидеятничество было порождено хрущевской оттепелью. Оно было зачатком формирования российского самосознания, способствовало закату большевистского режима. Одно это делает Хрущева выдающимся российским реформатором.
"Шестидесятники", "правозащитники", "диссиденты" - пытались реформировать советскую систему без кровопролития и репрессий, привести ее к виду, когда она могла бы функционировать не на волевых, а на демократических стимулах.
Некоторые наши современники пытались изобразить шестидесятников, как неких Мосек, лающих на Слона - на незыблемую советскую власть, на партию - "честь и совесть эпохи", характеризовали шестидесятников как "театр приблизительной правды и скурпулезно дозированной смелости" и т.д.
В год 89-й все демократические организации противостояли "Памяти", и мы несли плакаты, не интересуясь - в русских они руках, еврейских или армянских, писали и говорили с ничем не ограниченной смелостью.
Мы были уверены: если Россия желает разделаться с наследием веков, путь к этому один, а именно: просвещение прежде всего просвещенных слоев - интеллигенции, духовных вождей так называемых "широких масс трудящихся".
После снятия Хрущева раздраженное поношение шестидесятников стало как бы неотъемлемой частью нашего обихода. Ниспровергатели жестко и уверенно доказывали, что это поколение было в сущности бесплодным и не привнесло ничего по-настоящему дерзкого, живого, изменившего общественный климат.
На самом деле шестидесятничество не только не утратило право на благодарность сегодня, но и в будущем. Оно сближает людей разного возраста и положения. Шестидесятники были активными участниками этого праздника духа 60-х. Они мучились, искали, ошибались, но никогда не лгали, не приспосабливались и не прислуживали.
Каждая эпоха имеет своих пророков и героев. Если начать с исторических аналогий, то я бы сравнил эпоху, сформировавшую шестидесятников, со счастливым периодом русской истории, подарившей нам декабристов, Чаадаева и его плеяду. И там, и здесь, может быть наивный, но стойкий оптимизм, нацеленность на реконструкцию общественных устоев, возможное их усовершенствование.
"Дети ХХ съезда", пройдя через горький опыт общественных катаклизмов, сумели сохранить упрямый оптимизм правдоискателей, дававший силу подниматься и преодолевать тьму и вселять надежду. Появившись в краткий миг хрущевской оттепели, они создавали литературу, искусство, ориентированные на огромную аудиторию.
Евтушенко, Вознесенский, Бродский, Матвеева, Мориц, Галич, Высоцкий - тоже были шестидесятниками. Они заражали массы своей свободой самовыражения, стремлением к новизне проблем и форм, внутренним сопротивлением и несоответствием тому, о чем вещали постановления и указы властей. Устное Слово, с которым они обращались к людям, стало их главным оружием.
Тогда, в 60-е, еще не настало время сегодняшнего осмысления революции, проблем насилия, а лишь начинался этот процесс. Именно шестидесятники выходили тогда на "передний край" - за пределы давящих идеологических штампов и "разрешенных" проблем, соцреалистических схем и бодрых мелодий, приучая народ к мысли о демократизации российского общества.
Возникла огромная потребность в слове, в хотя бы первичном осмыслении того, что произошло с народом и страной. Таких профессий, как социолог, и, тем более, политолог, тогда просто не существовало, и аудитория привычно повернулась к писателям, поэтам, лекторам, артистам: от кого и ждать слова, как не от мастеров слова? Шестидесятники в полной мере вкусили, что значит быть властителями дум.
Не всем моим современникам была близка и понятна взрывная сила шестидесятничества: подтекст "Охоты на волков", магнитофонные записи Окуджавы, Галича и Высоцкого. Не многие сжимали кулаки, когда газеты публиковали разносные статьи об Аксенове и Трифонове, били под дых Евтушенко за "Автобиографию", изданную в Америке, или Окуджаву - за вышедший в ФРГ сборник стихов.
Некоторые наши сограждане пытались изобразить шестидесятников как неких Мосек, лающих на Слона - на незыблемую советскую власть, на партию - "честь и совесть эпохи" и т.д. Шестидесятники нередко расходились между собой и во вкусах, и в позициях, совершали немало глупостей, но вот подлостей не делали никогда. Единство у них было нравственное и холуями шестидесятников не называл никто.
Молодые поэты вызывали у властей раздражение, а то и просто ненависть. Во время короткой оттепели государственные чиновники растерялись, не сразу освоились с новой реальностью и уловили опасность, исходящую от непривычных талантливых строк. Строчки эти были советские по-своему, а не по указанному, а такое в России никогда не поощрялось.
Хотя партийная верхушка давила под собой все, но и сама испытывала давление, в том числе от домашних. К тому же начальники - тоже люди, и их порой прошибает талантливое слово. Где-то я читал, что с песнями Окуджавы Хрущева познакомил сын самого Хрущева. И ведь ни кто иной, как Хрущев, велел печатать Солженицына.
Жестко вломившийся в российскую жизнь после отстранения Горбачева рынок подвел черту под этой эпохой. Всего за несколько месяцев интеллигенцию оттеснили за черту бедности. Для учителей, врачей и рядовых инженеров проблема выживания стала основной. Да и для литераторов тоже.
С приходом Путина ускоренными темпами происходит деградация культуры. Телевизионный спрос на боевики, попсу и мыльную оперу считается уже не позором, а подарком судьбы. В хаосе неприглядного рынка и засилия криминалитета в возрастающих масштабах вырождается нравственность.
Шестидесятники превыше всего ценили истину. Сегодня спецслужбы, бизнесмены и эстрадники с большим отрывом выходят в лидеры. Им сопутствует неизменный успех. Телеканалы, несшие актуальную политическую информацию, по указанию сверху закрываются. На их смену приходят "развлекаловки", "попрыгушки", "мыльные" телесериалы, засилие голых задниц.