Топ-топ-топ…
В дорожной пыли оставались следы подков, один из которых был менее четким, даже совсем едва заметным. Она знала, что на правом переднем копыте подкова держалась еле-еле, и поэтому старалась ступать осторожно.
Она была обычной лошадью, простой сивой кобылой. Ее даже так и звали – Сивка.
И мама ее была сивой кобылой, и бабушка, и прабабушка. Из поколения в поколение они таскали повозки, пахали землю.
А еще у нее был брат. Такой же сивый, как она. Только вот в юности с ним случилась ужасная история: хозяин отвел его к ветеринару, и… В общем, племянников у нее не будет никогда, это факт.
Брат, правда, хорохорился, всем и каждому рассказывал удивительные истории о прекрасных кобылицах, чьи сердца он с легкостью разбивал. Но все знали, что он врет. Слушали только из сочувствия.
А так брат тоже таскал повозки и пахал землю. Как и она сама.
А душе хотелось чего-то большего, чего-то совсем другого!
Она очень любила смотреть на облака, представлять себе, что они чувствуют, когда их подгоняют упругие струи ветра, когда мчатся наперегонки по синему-синему летнему небу…
- Н-но, пошла! – спину ожег удар кнута. – Уснула, что ли?
Она вздрогнула, опустила голову и потащила повозку дальше, стараясь не слишком сильно наступать на правую переднюю ногу.
Как обычно, вечером все собрались во дворе фермы. Судачили о том, о сем, обменивались новостями.
- Пипл! – сказал кот. Ему разрешали бывать в доме, поэтому он смотрел телевизор и был очень-очень умный. – У меня есть сообщение. Не для всех, так сказать, френдз онли.
Ничего хорошего такое вступление не предвещало, и поэтому все насторожились.
- Нашу фирму расфермировывают… Нет, не так! Нашу ферму расформировывают, - продолжал кот. – Говорят, часть жывотных поедет в Бобруйск, но туда возьмут только самых лучших и самых нужных, а остальных продадут в Албанию.
Что тут началось! Крик и кряк, мычание и блеяние.
- Оруэлла на вас нету, - проворчал черный вислоухий двортерьер и принялся демонстративно выкусывать блох из хвоста.
Наконец шум стих, но над фермой повисло унылое, гнетущее настроение, ожидание перемен к худшему.
Сивке тоже было очень плохо, и поэтому ей захотелось хоть как-то утешить всех остальных.
- А хотите, я вам стихотворение прочитаю? – впервые в жизни осмелилась она.
Никто не ответил, и Сивка восприняла это как согласие:
Мыльною пеной залил небосвод
главный небесный уборщик.
Грязи скопилось за день, как за год –
летом всегда ее больше.
Она сделала крошечную паузу, только для того, чтобы перевести дыхание, но…
- Б-б-б-б-бред! – авторитетно проблеяла овца.
- Лучше учи албанский, - насмешливо посоветовал сын свиньи, которого за привычку бегать по утренней росе прозвали Поросенком. – Смотришь – пригодится!
И тут же все остальные замемекали и закудахтали, засвистали и заулюлюкали.
Сердце Сивки сжалось, и она опять совершила то, чего не делала никогда раньше – развернулась и перемахнула через забор, забыв даже о том, что подкова плохо держится.
Крики соседей по ферме остались где-то позади, а она все шла и шла куда-то, сама не зная куда. Наконец она остановилась под большим раскидистым дубом. Ей очень, просто нестерпимо нужно было прочесть все стихотворение, выпустить его из свой души, где оно билось в тесноте, рвалось на волю.
Но ничего, поправима беда!
Гром – будто грохот ведра.
Ливнями смоется пыль, суета –
высохнет все до утра.
- Кгам, - раздалось вдруг откуда-то сверху.
Сивка подняла голову: на суку сидела ворона. Самая обычная серая ворона и чистила клюв о жесткую кору дуба.
- Простите, что вы сказали? – переспросила Сивка.
- КГ-АМ, - отчетливо произнесла ворона, повернулась к ней хвостом и какнула.
Сивка вздохнула и побрела дальше.
Вскоре уже и солнце село, стало совсем темно, а по лугу заструился туман, заполз через опушку в лесок, заколыхался между деревьями. Все уже спят, подумала она, и никто не услышит мои стихи, не будет надо мной смеяться.
Ветром он вычистит бархат небес,
щеткой отмоет Луну.
Как высоко он так к звездам залез?
Вон, полирует одну!
- Простите, пожалуйста, что я вас перебиваю, - раздался откуда-то снизу тоненький голосок.
- Да нет, ничего, - тряхнула гривой Сивка. – А вы – кто?
- Я – Ежик, - легкий ветерок чуть разогнал туман, и перед глазами Сивки и в самом деле предстал крошечный, но очень воспитанный ежик. – Я хотел у вас спросить: а это ваши стихи?
- Да, - кивнула она. – А что?
- А можно мне послушать?
- Конечно! – Сивка засмущалась. – Правда, я обычная…
- Кра! – резко раздалось прямо над ухом
- … сивая кобыла, - автоматически продолжила она и посмотрела вверх: на ветке сидела ворона, только уже совсем другая, совершенно белая, и, наклонив голову, лукаво смотрела на нее черной бусинкой глаза.
- Кра, кра! – повторила ворона.
- Да, вы очень красивая, - закивал Ежик. – И стихи у вас очень красивые. А вы не могли бы совсем немножко подождать? Я бы тогда позвал своего друга Медвежонка. Он тоже очень любит стихи, и мы бы слушали вас вместе!
- Медвежонка? – удивилась Сивка.
А Ежик подумал, что она испугалась, и принялся уговаривать:
- Вы не волнуйтесь, он – совсем маленький, только чуть-чуть больше меня, и очень-очень добрый!
- Да, конечно, - ошеломленно согласилась она.
Ежик исчез в тумане, а Сивка вдруг почувствовала страшный, неуемный зуд в районе лопаток. Она попыталась достать хвостом, но ничего не получилось. Что за напасть такая?
И тут вдруг сзади как будто что-то лопнуло, и зуд тут же прекратился. Сивка невероятным образом вывернула шею, чтобы посмотреть себе на спину, и не поверила глазам. Там торчали пока еще крошечные и сморщенные, но тем не менее самые настоящие крылышки. Они расправлялись и росли прямо на глазах…
А на следующий день и столпившиеся в станционном загоне перед отправкой свиньи и овцы, и едущие по пыльной дороге в неведомый Бобруйск кот и куры и даже двортерьер, воющий от тоски и одиночества на заброшенной ферме видели нечто странное. Какое-то неведомое существо, в очертаниях которого смутно угадывалось что-то знакомое, неслось по небу, в самой вышине, среди облаков. На его спине сидело еще двое, но их с земли было не разглядеть, угадывались только какие-то темные комочки: один побольше, другой – поменьше. И, если очень хорошо прислушаться, можно было различить доносящееся с неба:
После, когда еще рано вставать,
ну, а шуметь слишком поздно,
будет в тиши он один отдыхать,
слушать, как шепчутся звезды…
12 августа 2005,
Стокгольм.