АМПУТАЦИЯ ДУШИ
роман
Часть четвертая
Глава I
НИКОДИМ
Деснин вновь перенёсся в церковь шестилетней давности.
Он возился с Николаем Угодником. Полная луна освещала церковь. Вдруг раздался скрип церковных ворот. Затем послышалась шаркающая старческая походка. Вскоре в лунном свете перед Десниным предстал седенький старичок среднего роста в подряснике, из-под которого виднелись заношенные валенки. В руке старичок держал свечку, в свете которой отчетливо выделялся на груди его маленький серебряный крестик на тесемочке. Деснин обратил на это внимание, так как крестик этот был копией того, что подарила ему мать перед смертью.
- Грех это, сынок, воровать-то. Тем паче в храме Господнем, - тихо и как-то вкрадчиво произнёс старичок.
- А ты кто? Поп что ли? - как можно спокойнее спросил Деснин, а сам тем временем поудобнее перехватил нож.
- Да, я настоятель здешний, - охотно, и вполне миролюбиво ответил старичок. Деснин еще раз пригляделся к крестику. Ему почему-то подумалось, что это именно тот крестик, материн. И еще вспомнилось, как в детдоме злая воспитательница выкинула эту единственную вещь, оставшуюся на память о матери, и как сквозь слезы он искал крестик. И сразу старичок стал как-то ближе. Деснин уже с любопытством рассматривал его и удивлялся все больше. В лице старичка, да и во всём его облике было нечто такое, что возникало ощущение, будто бы он перенёсся только что из девятнадцатого или ещё более раннего века в наш. Что-то было в нем эдакое… искреннее. Деснин разжал пальцы и уже без напряжения держал нож в руке.
- Но ты возьми, коли тебе так надо, - вдруг предложил старичок, указывая на икону. "Испугался дедок", - решил Деснин, - Но странно, почему шуму не поднял. Похоже, стыдить будет". Но вместо этого старичок неожиданно спросил:
- Да только... а крещёный ли ты?
- Н-нет, - Деснин был явно ошарашен подобным вопросом.
- Да как же ты так? До таких годов дожил, а не крещёный? Ох, как душеньке-то твоей тяжело, ой как тяжко-то.
Деснин уже совсем ничего не понимал.
- Нельзя тебе в таком разе икону-то брать. Да и в храме, вообще-то, находиться не положено. Идём-ка, идём со мной.
Старичок развернулся и пошёл в притвор. Деснин ещё силился понять, что тут происходит, но ноги уже сами несли его за старичком. Тот открыл боковую дверь в притворе и предложил Деснину:
- Проходи-ка.
В свете, исходившем от свечи, Деснин разглядел небольшую комнатку. Это была крещальня. На восточной стороне висело несколько больших икон, в том числе икона Иоанна Крестителя. Старичок зажёг ещё несколько свечей, стало совсем светло.
- Раздевайся пока, - сказал он, и куда-то вышел.
Деснин присел на деревянную лавочку, стоявшую в углу, и бесчувственными пальцами стал развязывать шнурки ботинок, затем расстёгивать пуговицы одежды. Он очень смутно понимал, что делает, где находиться и что предстоит ему, но какая-то неведомая сила толкала его, заставляла делать все это и он не противился ей.
Он уже стоял босиком, по пояс голый, когда в комнату вошёл старичок, неся в руках таз с водой.
- Да ты и это сымай, - сказал он, указывая Деснину на штаны. - Али стесняешься? А потом вставай вот в водичку. А я сейчас.
И старичок вновь вышел.
Он возвратился, когда Деснин уже стоял в тазу в одних трусах. Старичок успел облачиться в длинную рясу, очевидно ещё дореволюционного покроя, надел поповский крест и выглядел теперь более торжественно. В руках у него было Евангелие и небольшой свёрток, который он положил на лавку рядом с одеждой Деснина. Евангелие было возложено на аналой.
- Как тебя звать-то? - спросил старичок, подавая Деснину уже зажженную свечку.
Деснин назвал своё имя. Старичок повернулся к нему спиной, а к иконам лицом и принялся что-то невнятно читать, изредка громко выкрикивая некоторые фразы, то и дело крестясь и отдавая поклоны. Читал он долго. Голос его становился всё слабее и неразборчивее. В конце концов, старичок и вовсе замолчал и стоял неподвижно, осев на аналой.
"Ну вот, - подумал Деснин, - похоже, заснул. И по кой чёрт я стою в этом дурацком тазу, как идиот? Голый… А вон, кстати, икона школьная висит. Загнать дорого можно. Взять доску и делать ноги". Но Деснин так и не шевельнулся. Все эти шальные мысли промелькнули и тут же куда-то исчезли.
В этот момент, тряхнув головой, старичок вновь принялся читать. Дочитав, произнеся "аминь", поклонившись и перекрестившись на иконы, он подошёл к Деснину и, невнятно бормоча что-то себе под нос, из чего Деснин разобрал лишь: “Крещается раб Божий Николай”, зачерпнул пригоршней воду из таза. Затем он со словами “Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь” окропил водою голову Деснина и, достав из-под Евангелия крестик, надел его тому на шею. Затем прочитал “Верую”, причем заставил Деснин повторять за ним, перекрестился, поклонился на иконы, дал Деснину поцеловать свой крест, и произнёс "аминь".
После всего этого, старичок подошёл к лавке и взял с неё свёрток.
- Вот, одень, - подал он свёрток Деснину. - Надо чтоб всё теперь было чистое, ибо в жизнь новую вступил ты.
Деснин развернул свёрток. В нём оказалось исподнее - фланелевая рубашка и кальсоны.
- Переодевайся. Мне всё равно великовато, а тебе в самый раз будет, - сказал старичок и вышел.
Деснин присел на лавочку, зажав в руках исподнее. Ком подступил к горлу. Впервые он почувствовал заботу о себе, о себе именно, а не о себе как о члене семьи, общества и т.д., о себе как отдельном человеке. О себе таком, каков он есть. Впервые он почувствовал свою... нужность. Именно - нужность.
Этот старичок, которого Деснин собирался грабануть, он... он... Мозг пытался осмыслить только что произошедшее и... не мог. Потому что здесь напрочь отсутствовал рационализм. Человеческий рационализм. Здесь было нечто больше человеческого. Здесь было...
В холодной комнате вдруг стало тепло и уютно. Повеяло до боли знакомым и приятным запахом из детства, затем послышалось пение, и все будто подернулось какой-то синеватой дымкой. Ветерок пронесся по комнате и отклонил огоньки свечей в сторону. Деснин вслед за ними повернул голову… с иконы на него смотрел Христос. «Господи! - слово это, никогда не входившее в лексикон Деснина как-то само пришло. - Что же это такое?" Он посмотрел на крестик, который повесил ему на шею старичок – копия материн, что был так дорог Деснину. И тут давно уже незнакомое ему чувство волной хлынуло в душу и разом размягчило ее. Он не сопротивлялся ему: две слезы выкатились сами собой и повисли на ресницах. Ноги сами подогнулись. И вот он уже на коленях перед крещающимся Христом. А в душе - Благодать.
Деснин смутно помнил, как он переоделся, как старичок сводил его в алтарь, как они вышли из церкви. Сейчас они всходили по хлипкому крыльцу в ветхую, махонькую избушку. Старичок отворил дверь и включил свет.
Голая лампочка под потолком высветила крохотную комнатку. В красном углу висели образа с зажжённой под ними лампадкой. Посреди комнатки стоял грубой работы стол, около него две лавки. К небольшой печурке было пристроено некое подобие кровати. В углу стоял небольшой шкафчик. И всё. В комнате больше абсолютно ничего не было. Пока Деснин осматривался и дивился на убогость обстановки, старичок успел разоблачиться и стал теперь менее торжественен, но более близок.
- Присаживайся, - предложил хозяин, указывая Деснину на лавку. Сам он расположился напротив.
Еще в крещальне Деснину вдруг захотелось рассказать о себе все, не утаить, что он убийца, вор, в общем, выложить душу. Но вот теперь наваждение почему-то прошло. Какое-то время сидели молча.
- Голоден, чай поди? – наконец спросил старичок. Поднялся, вытащил из печки чугунок с картошкой в мундире и предложил: - Вот с маслицем постным.
"Как в детстве, " – думал Деснин, взяв картошину в руки и сковырнув кожуру. Вновь все это напомнило мать. Запах тот же, вид, вкус… Стало совсем не по себе. Он отодвинул чугунок, хотел сказать спасибо и улыбнуться, но улыбка получилась натяжной. Он уперся лбом в руку, словно поддерживая голову. И вдруг странное ощущение какой-то едкой ненависти к старичку, вплоть до желания убить того, неожиданно прошло по душе. Удивляясь и даже испугавшись этого ощущения, он вдруг поднял голову и пристально поглядел на старичка. Но встретил на себе спокойный, заботливый взгляд. Тут была любовь. Ненависть его исчезла. А старичок смотрел на него таким твердым и полным мысли взглядом, а вместе с тем с таким неожиданным и загадочным выражением, что он чуть не вздрогнул. Ему с чего-то показалось, что старичок уже знает, что произошло с ним в церкви, с чем он пришел, уже предуведомлен и лишь ждет того, чтобы он заговорил первым.
И вдруг Деснин, неожиданно для себя самого, рассказал старичку о себе все самое плохое, что только мог припомнить. При этом говорил он с такой странною откровенностью, не виданную в нем никогда, с таким простодушием, совершенно ему несвойственном, что, казалось, в нем вдруг вовсе исчез прежний человек. Даже речь его изменилась. Куда-то пропал весь блатной жаргон. Речь была ровная и плавная.
Деснин ожидал, что старичок поразиться или даже возмутиться тем, насколько он плох и мерзок в своих грехах, но тот, задумчиво глядя куда-то в сторону, произнес совершенно неожиданное:
- Эх, порушили храмы-то. Тепереча, говорят, заново строят. Да только не с того начали. Снутри надо начинать-то. Сказано: человек есть храм Господень. Так сперва его надо восстановить, а уж потом всё прочее. Ведь человек - это самый главный храм, ибо служба в нём идёт постоянно. Поэтому-то и надо именно его сперва отстроить, чтоб было куда Богу поместиться. Душу надо людям вертать, хотя бы душу.
Старичок говорил о своем, наболевшем, но в то же время, Деснина не покидало ощущение, что вся эта речь касается и его непосредственно, что где-то и его судьба пересекается с проблемами, о которых говорил старичок.
- Вот ты как полагаешь, есть у тебя душа? – вновь совершенно неожиданно спросил старичок.
- Да она, вроде как всем полагается, – в явной растерянности проговорил Деснин.
- Так то так, да вот я про тебя спрашиваю, - настаивал старичок.
- Ну, вроде есть. Только…
- Только что?
- Да дефективная она у меня что ли. Словно, - Деснин запнулся, стараясь подобрать более верное слово, затем произнес неожиданно для себя самого. – Словно с дырой какой. Как матери не стало, так… И через ту дыру куда-то все вылетает, не держится ничего.
Старичок ничуть не удивился такому странному объяснению, словно знал, что Деснин заговорит непременно об этом.
- А хочешь ту дыру залатать? – спросил он.
- Да кто же может дыру в душе залатать? – удивился Деснин.
- Он может. Оттого и дыра, что пока нет Бога в душе твоей. Хочешь жить с цельной душой, безо всякой там дыры?
- Хочу, - ответил Деснин, совершенно не понимая, как такое возможно.
- Тогда покайся, - как-то особо мягко и вкрадчиво произнес старичок.
- Так я ж покаялся! – почти прокричал Деснин. Он был в полном замешательстве, совершенно не понимая, что еще от него хотят.
- Не раскаянье это, а лишь исповедь, ибо уверен ты в правоте своей, - тихо, с разочарованием в голосе произнес старичок. – Нет, не покаяние это, а скорее вызов от виновного к судье.
- Да где же вызов-то? – Деснин испытывал раздражение, досаду даже, на этого старичка.
- А вот в том, что уверен в правоте своей, в том, что так говоришь о грехе своем, будто хвастаешь – в том и вызов.
- Да, уверен, - Деснин почувствовал, что наваждение вдруг прошло, и он вновь стал самим собой, - а как же такую мразь терпеть-то? Я и убил, потому что он не человек уже был, и других такими делал. По-твоему лучше такому мудаку жить и паскудство делать?
- Так ведь никто Божьего промысла знать не может. Исправить несправедливость ему захотелось. А кто ты такой, чтобы судить, и тем более приговор вершить? Сказано: не суди - и да не судимым будешь. Справедливость далеко не всегда оказывается добром, поэтому Христос говорил лишь о милосердии. И убивать не имел права уже оттого, что жизнь – это возможность искупить грех еще до Суда. И никто не вправе лишать этой возможности. Ты же покусился на дар Божий, на его волю, и душу убиенного обрек на вечную погибель, и свою заодно. Но все еще можно поправить…
- Раскаяться, да? – Деснин был раздражен.
- Во власти человека судить лишь то зло, что внутри него, - невозмутимо говорил старичок. - Не самосуд чинить, а себясуд. Другого осудить легко – попробуй осудить себя. Великое это дело.
- В тюрьму что ли сесть?
- А хоть бы и так. Грех великий на тебе, вот ты и маешься.
- Ха! – воскликнул Деснин, думая, что поймал старичка на слове. – А я и не маюсь совсем!
- Маешься. Просто еще не осознал этого.
- Значит, покаяться, никого не судить и, как там… Возлюбить ближнего своего, как самого себя?
- Да. Так говорил Господь. А еще говорил Он – любите врагов ваших, ибо что толку…
- А что... что если я себя ненавижу?! - вдруг выпалил Деснин.
Вопрос нисколько не смутил собеседника.
- Очень хорошо. Значит, все же маешься.
- Да не из-за убийства я маюсь, а вообще по жизни. Из-за мира этого вот, где все не так как надо. И что толку, если я один покаюсь? Надо чтоб и все покаялись.
- А ты сперва за себя ответь. Потом уж и за других думай. Не мстите за себя, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: “Мне отмщение и Аз воздам”.
- А точно воздаст?
- Что? – старичок впервые удивился.
- Ну, Он точно воздаст? Если да, то…
Деснин задумался. Впервые с ним говорили вот так, по душам, о самом сокровенном. Со своими корешами приходилось базарить о всякой ерунде, да и то по-пьяни. Но он и сейчас был словно пьяный, оттого, очевидно, и вырвалось вдруг:
- Ну прости. Каюсь я, каюсь.
- Хм, печально усмехнулся старичок. Отпущение грехов дает не священник, а сама исповедь. Не передо мной ты должен каяться, а…
- А перед кем же?
- Перед Ним.
- Но где Он? Где?
- Сказано, где двое или трое собрались во имя Мое - и Я среди них.
Деснин обвел взглядом комнату. Никодим на это снова улыбнулся:
- Всем надо непременно потрогать, пощупать. А вера в том и состоит, чтоб верить безо всяких доказательств. Вера лишь через смирение и терпение дается и царство Божие не где-то, а внутри нас. В тебе же пока лишь гордыня и самосуд. А ведь все так просто. Раз Бог создал мир таким, каков он есть, то и принимай его таким, каков он есть. Терпи. Господь терпел – и нам велел. Смирись с миром и верь Богу. А первый шаг к этому – покаяние. Ибо суть покаяния в том и есть, чтобы признать себя виновным безо всяких там оговорок и полностью довериться милосердию Божьему. А, стало быть, и уверовать. А как уверуешь, так и мир другим тебе покажется, в истинном его свете. Только поверь Ему, впусти его в себя – все легко будет. Невозможное человеку возможно Богу. А Бог, Он в тебе будет, и не станет для тебя ничего невозможного. Доверься Богу. Сказано: “Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему”.
На лице Деснина было изображено колоссальное напряжение. Его даже немного трясло. Нет, не от речи старичка – в ее суть он до конца не вник. Ему чудилось, будто в комнате и вправду есть еще кто-то. Как там, в крещальне.
- Нет! – наконец отрезал он. – Не могу. Понять все это не могу.
- Можешь, - уверенно произнес старичок. – Это только ум твой не может, но Бога и нельзя умом понять.
- А чем же тогда?!
- Всем, что ты есть.
Казалось, старичок вложил в эти слова всего себя, всю душу свою, энергию всю. Выдохнул и как-то осел. И что-то шевельнулось внутри, дернулось. Старичок, казалось, почувствовал это и был доволен результатом, но было видно, что он заметно устал.
- На сей раз хватит. Утро вечера мудренее.
Глава II
ОБРЕТЕНИЕ ДУШИ
- Постлал он мне на лавке, - заканчивал свой рассказ Деснин, - а только он заснул – ушел я. Не помню, как до Москвы добрался. Всю дорогу думал. Сроду столько не думал. Хм, Никодим ведь мне и денег на дорогу дал. "Чай без добычи остался" – сказал, и дал. Может, он уже знал, что я вернусь? А в Москве Аббат меня хорошо встретил. Пожурил, правда, что грубо сработал, наследил, но сказал, что он меня уже почти отмазал, так что скоро могу вернуться к нему. Видать, он уже тогда о своей секте подумывал. Но что-то все влекло меня к Никодиму. Может вот этот крестик, а может о детстве воспоминания какие. А на душе было… не то что-то, и стремно как-то. А еще в голове слова Никодима вертелись. “Древо познается по плоду. Если мы хотим узнать, Дух ли Божий действует в нас, то должны судить по плодам, а плоды – любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. Имеешь ли ты все это сейчас в душе своей? Нет. Вместо радости у тебя – уныние, вместо мира – тревога, вместо любви – злоба, вместо кротости – гордыня, вместо веры – маловерие. А все оттого, что, пока не покаялся, не имеешь ты пока Бога в себе". И знаешь, по сравнению с тем, что было в крещальне, все это было непереносимо. В общем, я так и сорвался в возможность того нового, непонятного ощущения.
Деснин с Скипидарычем вернулись в забегаловку, выпили. Деснин долго курил. Скипидарыч, против обыкновения, не лез со своими разговорами, тоже о чем-то думал. Наконец Деснин пробормотал: "Гнилое дерево, и плоды тоже, как тогда". Затем он продолжил свой рассказ.
Добрался он тогда до Васильково ближе к вечеру. Постучал к Никодиму в окно, тот впустил и, казалось. Ничуть не удивился возвращению, точно ждал. Снова усадил за стол, но угощать не стал. Сказал, что попоститься надо перед причастием. Снова сидели молча, и Деснину казалось, что не было недели мучений и сомнений, и что вновь он перенесся в ту, первую ночь.
- Ну что, Николай, готов ли ты к исповеди покаянной? – наконец спросил Никодим.
- И что тебе во мне? – вопросом на вопрос ответил Деснин. – Зачем я тебе такой?
- Какой такой? Грешный? Так все грешны, только Господь свят. Много людей нуждается в покаянии, но только хороший человек может покаяться по-настоящему.
- Значит, я хороший? Да? Это я-то? Да я, может, хуже всех…
- Вот это признание и есть самое ценное, а не первое твое признание в том, что убил. Грех не в самом проступке, а в гордыне, и страшен не сам грех, а бесстыдство после греха. Убил – да, грех великий. Но не ты первый, не ты последний. Иные вон живут при этом со своей совестью в мире и согласии. А у тебя внутри сомнения появились. Это и ценно. Ценно само тяготение грузом греха, стремление сбросить это бремя, признать и раскаянием достигнуть победы и свободы, ибо высшая степень свободы – свобода от греха и несть свободы высшей, как себя одолевшему! В этом-то и суть покаяния.
- Но примет ли Он. Простит ли?..
Казалось, Никодим ждал именно этого вопроса. Поэтому ответил сходу:
- А вот об этом не заботься ничуть. Единственный, кому Христос обещал "Ныне же будешь со мной в раю" – это разбойник на кресте рядом с Ним. А тот уж совсем ни на что не надеялся. Христос готов взять на себя грех каждого, только вот многие не желают расставаться со своими грехами.
Деснину показалось, что Никодим с досадой посмотрел на него и вот сейчас начнет увещевать и даже ругать, но тот сказал неожиданное:
- Нет праведного ни одного. Всех посещают дурные мысли и желания.
- И тебя? – удивился Деснин.
- И меня. Но в том и благодать, чтобы победить их. Да и невозможно быть совершенным, это было бы неуважением к Тому, в небесах, Кто один совершенен. Но Христос призывал стремиться к этому, а не прикрываться несправедливостью Божьей и в сторону отходить. Да, весь мир лежит во зле, но…
- Во зле? – уцепился за слова Деснин. – А что же Бог? Он ведь всемогущ, да? Так почему ж он не исправит мир, почему разом не уничтожит все зло? Или он просто не может?
- Хм, - усмехнулся старичок наивности вопроса. - Разумеется – может. Однако кто творит это зло? Сами люди. И зло и добро – все находится в человеке. И если разом уничтожить все зло, то и людей-то не останется. Поэтому Бог и сохраняет за человеком свободу, чтобы он сам вернулся к Нему, как сам и отошел. А для этого немного надо.
- Покаяться, - съязвил Деснин.
- Да, и принять в себя Бога. И пусть мир лежит во зле, и спасти его, возможно, уже не удастся, но отдельного человека всегда можно. Через покаяние.
- О, - взмолился Деснин, - опять покаяние! Ну покаюсь я – что толку? Того, кого я убил, ты же не воскресишь.
- Его – нет. Я тебя воскресить хочу.
- Меня?! – искренне удивился Деснин. – А чего меня воскрешать? Я ж ведь живой.
- Плоть-то живая, а вот душа…
- А что, разве душа не бессмертна?
- Конечно, бессмертна, но ржавчина греха разъедает душу. Ты и так говоришь, что у тебя там “дыра”, коли не покаешься, так и вовсе можешь душу потерять и будет тогда тебе смерть вечная.
- Душа, душа. А чего такое это душа и зачем она? – упорствовал Деснин.
- А ты припомни, тогда, в крещальне, когда сидел с исподним в руках. Вспоминаешь? Вот для этого и есть – душа. А сейчас попробуй-ка, найди ее в себе - не сыщешь. Оттого и злишься, и места себе не находишь. И снова сюда пришел. Ведь есть же в тебе поборовшая потребность в покаянии. Зачем же стыдишься ты его, не стыдясь признаться в преступлении?
- Боюсь я, - неожиданно для себя выдохнул Деснин.
- Слава Богу, - лицо Никодима просияло. – Все сомнения твои единственное в том, что в преступлении своем ты признался мне, а каяться предстоит пред Высшим Судией. Стало быть, все же боишься гнева Божия. Но ведь исповедь – возможность побывать на личном Страшном Суде, после которого все еще можно исправить, прежде чем Бог осудит окончательно. И через это необходимо пройти, ибо для Бога нужно вместилище, и оно должно быть чисто. А раскаешься, очистишь, освободишь душу – и точку поставишь. А после той точки и начнется жизнь новая.
Никодим еще что-то говорил, но Деснин слушал его вполуха – в душе его вновь творилось что-то невообразимое. "Я же и впрямь мучаюсь. И очищения хочу, только оттягиваю все это, жду чего-то, - неслись в голове мысли. – Да, хочу!"
И тут Деснин почувствовал, что та минута пришла. Почему-то она была похожа на ту, когда он стоял перед Аптекарем, готовый спустить курок. За окном забрезжил рассвет, свет вытравливал тайну ночи, и слова искреннего покаяния, не в убийстве, а в чем-то более страшном и ужасном, готовые уже слететь с языка, замерли в нем.
На этот раз Деснин остался ночевать, и глубокий сон поглотил его.
Когда он проснулся, Никодима уже не было. Деснин вспомнил, что сквозь сон он слышал, как тот поднялся и, стараясь как можно меньше шуметь, стал облачаться для утренней службы. Вдруг скрипнула дверь, и в избушку бесцеремонно ввалился бородатый мужичок неопределенного возраста.
- Это ты что ль раб Божий Николай? – уставился мужичок на Деснина.
- Ну я, - ответил Деснин.
- Здоров ты спать, Николай. Давай, вставай. Служба уж кончается. Батюшка тебя к причастию зовет.
- А ты еще кто такой? – спросонья все раздражало Деснина.
- А я вроде дьячка при отце Никодиме, - важно представился мужичок, не заметив раздражения. Затем, уже совсем просто добавил, - Скипидарычем меня кличут. Ну ты давай, шевелись, а то вон, - Скипидарыч глянул в окно, - народ уж расходиться. Эдак не поспеешь к причастию. Батюшка сказывал, что окрестил он тебя намедни. А крещение без причащения недействительно. К церкви ты уже приобщен, а вот ко Христу еще нет. Да, кстати, батюшка спрашивал, готов ли ты к покаянию? Грешник ты, видать, большой. Но он таких больше и любит.
- Слушай, как там тебя, Скипидарыч, - неуверенно заговорил Деснин, которого вновь начали одолевать сомнения, – а без этого всего никак нельзя?
- Причаститься не покаявшись? Не-ет. Не можно приступить к Святой чаше, не примирившись с Богом и людьми в таинстве покаяния. Никак нельзя с ожесточенным сердцем, нет. Да и дьявол, что в тебе сидит, не допустит. Тут у нас такие дела, бывало, творились. Убивец один приходил – так его дьявол не то что к причастию – дальше притвора не пустил. Потому как кровь на нем была, и той кровью они с дьяволом повязаны были. А вот кабы покаялся – так и смылась кровь. Да ты не боись, ничего страшного в покаянии нет. Это как… щас вспомню точно… “Человек должен признать свою греховность и принять благодать спасения” - все просто. Зато как грех с души снимешь и Бога в нее, чистую, примешь – знаешь, как легко будет. Ой ли! Аллилуйя! Идем, идем!
Скипидарыч проводил Деснина до самых церковных ворот, но сам входить не стал – Никодим не велел. Народ уже разошелся и Деснин стоял один перед входом. Он медлил. Наконец, перешагнул церковный порог, трижды осенил себя крестным знамением, как посоветовал Скипидарыч, и, зажмурившись, сделал первый шаг. Затем еще и еще. Никакая дьявольская сила его не держала. Тогда он открыл глаза. И тут из яркого солнечного света, заливавшего церковь через окна алтаря, выступил Никодим. В торжественном облачении он казался даже грозен, но на устах его была улыбка.
- Боишься? – спросил он. – Никак Скипидарыч чего порассказал – он может. Такой еще сказочник. Да еще и философ в придачу. Жуткая смесь. Но человек хороший, светлый и не пьет почти, – тут голос Никодима стал серьезным. – Ну что, Николай, готов ли ты к покаянию? Не робей. Совершил грех и отпал от Бога. Но, если осознал свой грех и покаешься – вновь вернешься к Богу. А когда Бог отворачивается – это худшее наказание. Но веруй, что Бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о том, хотя бы со грехом твоим и во грехе твоем любит. И нет такого греха, чтобы превысил Божью любовь. А об одном кающемся больше радости в небе, чем о десяти праведных. Как говорят, за одного битого двух небитых дают. В таких как ты, Коля, блудных сыновьях, и вера бывает крепче. Лишь равнодушный никакой веры не имеет. Сказано: “Знаю дела твои: ни холоден и не горяч; о, если б ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепл, то изблюю тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: я богат, я разбогател и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты жалок, и беден, и нищ, и слеп и наг”. Так что Христос любит лучше холодного, чем только лишь теплого. Пока ты холоден, но через покаяние можешь стать горяч.
- Так в чем же каяться?! Убил я! Убил! Прости! – кричал Деснин в солнечный свет.
- В том, что убил – грех великий. Но в этом грехе пред народом кайся. А пред Богом кайся в том, почему убил. В гордыне своей - это самый тяжкий грех, ибо из-за него нет доступа Господу в душу твою! Кайся в том, что судить вздумал. Сам Христос, умирая, не судил палачей своих. Он сказал: "Не ведают они, что творят". И смирился с этим. Вот так и тот, кого ты убил, да и многие другие, не ведают, что творят, потому что некому их наставить на путь истинный, некому позаботиться об их душе, некому вернуть её им. Не судить их надо, и не убивать, а душу вертать. Надо, чтоб они сами хотели, чтоб им душу вернули. А вот ты, ты сам – хочешь в себе душу чистую возродить и Господа принять в нее?!
- Хочу! – сам не свой кричал Деснин.
Тут глаза Никодима засветились необычным огнем, и он воскликнул проницающим душу голосом:
- Так кайся же - тогда ты все поборешь. Всю гордость свою и беса своего посрамишь! Победителем будешь, а не побежденным и получишь то, что и понять пока не можешь!
В этот же момент Деснина пробрала крупная дрожь - столько какой-то невероятной, могучей силы он вдруг почувствовал в этом старичке. И эта сила входила в Деснина, вламывалась в него, напирала на некий неведомый рычаг, некую потаённую кнопку. Деснин явственно понимал, что может сопротивляться этому напору, может не подпустить его к тому рычагу, той кнопке, но не хотел. Что-то родное было в той силе, что-то до боли знакомое. "Жми, жми, жми!", - кричал Деснин словно в припадке.
Внутри что-то щёлкнуло, распрямилось, заклокотало. Где-то вдали послышался страшный рёв, который стремительно удалялся. А навстречу ему неслись тишина и покой. Они подхватили Деснина в свои нежные руки и стали убаюкивать его, словно дитя.
Но вот снова послышался рёв. Он всё приближался и приближался. Он настигал. "Каюсь! - кричал Деснин. - Каюсь! Господи! Прости!!!"
И тут все разом в нем размягчилось, и хлынули слезы. Как стоял, так и упал он на колени перед распятием. Рёв умолк. Благодать.
“Вот теперь можешь причаститься. Ибо лишь сейчас ты уверовал и прощены грехи твои”, - послышался голос. Деснин так и не понял, Никодим сказал ли это, или кто другой.
- Ну а дальше… Ты и сам все знаешь, - закончил свой рассказ Деснин.
- Да, - отозвался Скипидарыч. – Славную трапезу устроил тогда Никодим в честь твоего обращения. И радовался не меньше твоего. Помню, помню.
- А потом сдался я. Сам сел. Пред Богом покаялся - надо и перед людьми было. “Бог всеведущ и вездесущ, потому как частичка его находиться в каждом, но вера без дела мертва есть”, - так меня на это Никодим благословил. И ведь прав он оказался. Ни за что я тогда убил, если верить Аббату, и никакого права не имел. А теперь… И за что на меня все это навалилось? Башка трещит.
Деснин выпил. Только сейчас он отчетливо осознал, что на пределе. "Домой, к Юльке", - твердо решил он.
За время рассказа забегаловка наполнилась довольно большим количеством посетителей. Столбом стоял табачный дым, слышалось дребезжание стаканов, пьяный говор, приправленный матом.
Пока Деснин рассказывал, Скипидарыч стоял не шелохнувшись, уставившись отсутствующим взглядом в стену. Когда рассказ был закончен, он вздохнул и заговорил:
- Эх, прально Никодим мыслил: сперва внутри храм построить надо, а уж потом снаружи. Церковь не в бревнах, а в ребрах. Владимир-то, Красно Солнышко который, не дурак был, не в пример нынешним правителям. Сначала всех в Днепр загнал, крестил, а уж потом только церкви строить стал. А сейчас? Вот у нас в соседнем посёлке знаешь, из чего церковь построили? В жизнь не догадаешься - из свинарника. У них там ещё в пятидесятые один местный зоотехник-самоучка, дядькой он мне приходился, решил построить образцово-показательную свиноферму. Лет пять разрабатывал проект, ещё лет пять добивался начала строительства. Уже тогда, скитаясь от кабинета к кабинету, он стал частенько прикладываться к бутылке. Короче, когда строительство этой свинофермы, затянувшееся ещё лет на пять, заканчивалось, дядька спился вконец и унёс с собой в могилу всё те нововведения, ради которых и затевалось строительство. Здание так и осталось недостроенным и постепенно заросло травой и мхом. А посёлок разросся, и эта свиноферма оказалась чуть ли не в самом его центре. Вот. Давай, кстати, помянем дядьку, хороший мужик был.
Деснин и Скипидарыч выпили. Затем последний продолжил:
- А сейчас началось повальное церквостроительство, да только, думаю, не от веры все это, а от суеверия – есть такая примета: кто свой храм построит, у того семи поколениям в прошлом и семи в будущем все грехи отпущены будут. Вот и понастроили, потому как у всех этих спонсоров грехов навалом. Ну а со свинофермой этой до такого дошло… Взяли, да приляпали к этому зданию что-то вроде алтаря, да конус выложили сверху - это у них купол называется. Вместо икон фотокопии какие-то развесили, да новоделы всякие. А новодел – штука опасная, неизвестно еще кем писанная. Думаешь, на нем лик, а может под тем ликом харя намалевана. А сколько сейчас этих новоделов по стране? Народ молится, а на тех ли молится? А, ладно. И лики не натуральные и церковь ненатуральная, да и вера вся теперешняя - ненатуральная. Зато здание во, - Скипидарыч развёл руками. - Громадина. Заходите, люди - всем места хватит, недаром на триста свиней рассчитано было. Хорошо, что загоны не достроили, а то бы всех по загонам, и ну - наставлять на путь истинный. Пародия какая-то. А может и того хуже – может, это дьявол балует? Не годится всё это. Можно понастроить церквей на каждом углу, да только кто в них ходить будет? Нет. К каждому подход индивидуальный нужен. Да и не только подход. Самое главное - пример. Разве поверил бы кто в бессмертие души, если б Христос так легко свою жизнь не отдал бы? Сомневаюсь. Во всех религиях человек приносит жертву Богу. В христианстве Бог принес жертву человеку.
- Это что, всем попам на кресты надо позалазить? – вмешался слушавший речь Скипидарыча посетитель.
- Нет. Но жить надо хотя бы так, как учишь, а не наоборот. Сложно это, да. Извечно молили люди Бога: укажи, да покажи как жить. Он взял, да и показал. И так его пример не согласовался с представлениями людей, что они его взяли, да распяли. Но то давно было, а вот сейчас… Вот Никодим же жил. И при одном взгляде на него можно было сразу уверовать. А нынешним, видать, слабо. Священник – душа храма и храм, где нет настоящего служителя, мертв. Эх, мельчает народ. А, чего говорить. Вот все, - Скипидарыч указывал на посетителей забегаловки, - все они знают ли вообще, что такое Бог?
Он вдруг вскочил на стол и заорал, обращаясь к посетителям:
- Вы знаете, что такое Бог? Бог - это то, без чего свобода превращается в беспредел, поэтому-то нам его и вернули. Вот он - на, бери его. Да только не лёгкое это дело. В Бога верить – ой как непросто. Учиться надо в Бога-то верить. Помощь нужна. А помочь-то и некому. Покажите мне хоть одного святого - нету! Днём с огнём не сыщешь. Вот и не верят, и не знают. Ведь, чтоб уверовали, жить надо так, как учишь. Вера без дела мертва есть. Пример нужен. Какая, к чёрту, вера без примера?! Без примера нету веры, - вдруг, лихо отплясывая на столе, загорланил Скипидарыч. - Без примера нету веры, нету веры без примера! О-опа! Оп-оп-оп! Хэй, православные! Где вы?! Все о православии толкуют, а о Христе – ни слова. Да к черту такое православие, где нет Христа. Но люди так свою жизнь устроили, что по Христову учению совсем им невозможно поступать, и стал для нас Христос совсем лишний.
Соскочив со стола, он подбежал к одному из посетителей с довольно выразительной физиономией. Наверное, глядя на подобного типа, Дарвин пришёл к выводу, что человек произошёл от обезьяны. На шее посетителя болтался внушительных размеров крест.
- Ты знаешь, кто на нём висит? - спросил Скипидарыч, тыча пальцем в крест.
- Ну, Христос, - вяло ответил обезьяноподобный.
- А ты знаешь, что он за тебя умер?
- Ну, слыхал. Я не понял, ты чего - нарваться хочешь?
- А ты бы за него помер? - не унимался Скипидарыч.
- А с какого хрена мне за него помирать?
- А вот так, довелось бы? Молчишь? Хоть кто-нибудь из вас умер бы за Христа?! Понавешали крестов-то, мать вашу! Вот ты бы умер за Него? А ты? А ты? А вот ты?! - приставал Скипидарыч к каждому из посетителей, пока, посредством чьего-то здоровенного кулака, не потерял сознание.
Деснину не оставалось ничего кроме как, пока гнев выпивающих не переключился и на него, взвалить поверженного Скипидарыча на плечо и отнести домой.
Глава III
ВЫЗОВ САТАНЫ
В ожидании, пока Скипидарыч очухается, Деснин решил немного прикорнуть, тем более что до вечера времени оставалось ещё много.
Когда Деснин открыл глаза, Скипидарыч сидел на койке и прикладывал к губе смоченную в чём-то тряпочку, то и дело поохивая.
- Не, Скипидарыч, - усмехнулся Деснин, глядя на эту сцену, - ей богу, своей смертью ты не помрёшь. Слишком умён ты для алкоголика.
- Да уж, едрень фень, дуракам легче жить
- Я вот все удивляюсь: уж слишком много ты про попов знаешь. А вроде никогда из деревни своей не вылезал.
- А, - махнул рукой Скипидарыч, - учился я когда-то по молодости в духовной семинарии. Их тогда всего несколько штук было на всю страну. Никодим посоветовал мне туда идти-то… За пьянку меня выгнали. Видать, тяга к алкоголю оказалась сильнее тяги к Богу. Грешен, - тяжело вздохнул Скипидарыч.
Деснин подошёл к окну. Погода хмурилась. Свинцовые тучи то и дело отблескивали далёкими зарницами. Собиралась гроза.
- Знаешь, Скипидарыч, решил я домой податься. Тошно мне. И влипать я ни во что не хочу.
- Но ты ведь обещал, за ради Никодима…
- Ладно, - стукнул Деснин кулаком по подоконнику, - давай чего-нибудь перекусим. Схожу я в церковь, если обещал. Но смотри у меня, если... А, всё равно схожу. А потом – домой.
Снова Деснин лежал на полу за прилавком свечной лавочки. Снова раздавались неясные шорохи. Но на сей раз их то и дело заглушали мощные раскаты грома. Бледные вспышки молний периодически освещали церковь. В этих мимолётных отсветах мёртвенного света всё внутреннее убранство церкви выглядело неприветливо и даже зловеще. Деснин довольно долго наблюдал за этой картиной, но, в конце концов, её однообразность его усыпила, и он крепко заснул.
Проснулся он уже ближе к полуночи. Из зала доносился какой-то шум. Выглянув из-за прилавка, Деснин увидел следующее.
Церковь была не ярко, но хорошо освещена. Четверо человек в каких-то странных балахонах волочили в сторону алтаря странного вида статую. Когда та была установлена, её развернули. На Деснина уставилось нечто вроде козлиной морды с длинными рогами. На животе статуи помещался щит, на щите - крест с розой посередине. В подножии статуи находился шар, изображающий глобус, обвитый огромной змеёй с развёрзнутой пастью.
Затем к этой фигуре подтащили и поставили справа колонну с треугольником на вершине. В треугольнике был изображён глаз. Колонна также была обвита змеёй. С лева от центральной фигуры был поставлен ещё один змей в виде латинской буквы "S". Ещё около статуи можно было наблюдать стол, покрытый чёрным сукном, большое кресло с резными подлокотниками и небольшую жаровню.
Деснин больно ущипнул себя, чтобы убедиться, что всё это не сон. Но увиденное им действительно не являлось сном. Оторвав взгляд от статуи, он осмотрел присутствующих. Их было одиннадцать человек. Все в тёмных балахонах. На шее каждого поверх балахона висела пентаграмма, такая же, какую нашел Скипидарыч. Особое внимание привлекал самый высокий из присутствующих. Через его плечо была перекинута алая перевязь, на голове красовалось нечто вроде короны с двумя рогами. "Рогатый "- мысленно окрестил его Деснин.
Тут Рогатый вышел в центр зала и, обращаясь к присутствующим, произнёс:
- Братья! Уверен, что эта ночь навсегда останется в вашей памяти. Ибо сегодня, и я на это очень надеюсь, сам наш господин почтит нас своим присутствием. Я долго готовился к этому моменту и припас то, что его наверняка заинтересует.
С этими словами Рогатый извлёк из небольшой клети, которую всё это время держал в руке, частично обгоревший череп.
- Думаю, вы догадываетесь, кому принадлежал сей череп, - продолжал Рогатый, возлагая череп на стол перед статуей. - Да, ещё совсем недавно тот, кому он принадлежал, служил в этом храме, восхваляя вечного врага нашего с вами Господа. Да он и сам был врагом и немало досадил Ему. Впрочем, довольно слов. Приступим, братья, пора.
“Так вот оно что! Вот зачем спалили Никодима! Сатанисты чертовы!”– неслись в голове Деснина мысли. Он уже совсем было ринулся вперед, к Рогатому, но к ужасу своему почувствовал, что не может сдвинуться с места. Какая-то неведомая сила держала его.
Тем временем все сатанисты расположились треугольником, острый угол которого был обращён к статуе. Тогда Рогатый взял в руки украшенный драгоценными камнями кинжал, подошёл к столу и, ударяя кинжалом по черепу, произнёс:
- Да будет проклят Адонаи! Да будет благословенно имя Люцифера!
Затем удары кинжалом по черепу и те же восклицания проделали и произнесли один за другим все присутствующие. Череп превратился в кучу осколков. Их собрали и бросили в пламя жаровни.
После сожжения черепа все огни в зале были притушены и только в руках у одного из присутствующих осталась большая чёрная свеча, с которой он поместился рядом с креслом, стоящим перед статуей. Рогатый также встал около кресла и начал читать заклинание.
Первая его часть была, очевидно, на латыни, вторая представляла собой набор фраз из Апокалипсиса и восхваляла сатану. Произнеся последнее слово "аминь", Рогатый возвысил голос и три раза громко крикнул:
- Люцифер!.. Люцифер!.. Люцифер!..
Но никакой реакции не последовало. Тогда Рогатый прокричал это имя ещё девять раз. Снова ничего не произошло. Тогда он воззвал:
- Ко мне, братья! Прибегнем к великому заклинанию!
Сатанисты взяли в руки чёрные свечи и зажгли их от огня жаровни. Потом они все выстроились и совершили ход по периметру храма. Каждый из них при этом медленно кружился и бормотал какие-то заклинания, то и дело выкрикивая имя Люцифера. В эти выкрики гармонично вплетались раскаты грома и вспышки молний продолжающейся грозы.
Как известно, любая церковь имеет отличную акустику, поэтому вскоре все крики слились в один общий вопль, который метался по сводам, отражался от пола, вновь улетал ввысь. "Люцифер! - слышалось со всех сторон. - Люцифер!"
Деснину показалось, что даже иконы стали искажаться от этого неземного вопля. Вот Николай Угодник с перекошенным лицом, в котором не осталось ни капли святости, приложил к груди ладонь с разведёнными в стороны пальцами и, раскрыв рот, в котором виднелись страшные клыки, завопил хриплым голосом: "Люцифер!" "Люцифер!" - вторила ему дева Мария, откусывая голову Христу-младенцу. Белоснежный архангел Гавриил, изображённый на одной из фресок, вдруг стал темнеть. Вскоре у него исчезли крылья, и стал расти хвост. Затем исчез нимб, и вместо него стали пробиваться рога. "Люцифер!" - слетало с его искажённых в злобной гримасе губ.
Всё смешалось в невообразимом хаосе. Кружащиеся со свечами в руках сатанисты, перекошенные лики святых, своды, пол, стены... Вдруг все свечи разом погасли. Воцарилась полная тьма. В тот же момент пронёсся бурный поток ветра. Глубоко под землёй раздался ужасный рёв. Затем страшный треск и грохот. Пол под ногами присутствующих явственно встряхивался, словно вся церковь готова была развалиться. Раздался оглушительный удар грома, и в тот же момент весь зал залил ослепительный свет.
И вот, через мгновение после того, как зал осветился, на кресле перед статуей появился некто. Рогатый тотчас опустился на колени перед этой фигурой, а за ним и все присутствующие. Прошло несколько секунд, показавшихся Деснину веками. Затем он услышал голос, говоривший:
- Встаньте, дети мои, и ничего не бойтесь.
Тут только Деснин решил поподробнее осмотреть явленную фигуру. С виду это был человек, совершенно обнажённый и облитый ярким сиянием. Свет исходил из самой фигуры и от неё распространялся во все стороны. В этом не осталось никакого сомнения, когда фигура поднялась на ноги и пошла. Пожалуй, лишь одна деталь была необычной в облике явившегося – странным образом изогнутые, словно сведенные судорогой брови – и при этом ни единой морщинки на лбу. Это был сам сатана Люцифер. Он заговорил, обращаясь к своим поклонникам:
- Дети мои! Тяжела борьба против моего вечного врага. Но мужайтесь и никогда не поддавайтесь отчаянью. Окончательная победа за нами. Мы выиграем наш Армагеддон. Я счастлив, что вы любите меня, и я тоже люблю вас. Я буду защищать вас от ваших недругов. Я пошлю вам успех во всех ваших делах. Я приготавливаю вам безграничные и бесчисленные радости в тот день, когда вы исполните ваше дело на этой земле и воссоединитесь со мной. Избранники мои бесчисленны. Звёзды, блещущие на тверди небесной, светила, которые вы видите и не видите, не так многочисленны, как те фаланги, которые меня окружают во власти моего вечного господства. Еще не время. Но для меня остались лишь мгновения, для вас – считанные годы и я, истинный правитель сего мира, правящий пока тайно, через моих верных слуг, явлюсь воочию. До сих пор остаются на земле некоторые бунтовщики, но работа наша продолжается. Мы возьмем их хитростью. Итак, трудитесь, трудитесь беспрестанно ради освобождения рода человеческого от суеверий. Благословляю труды ваши. Никогда не забывайте награды, которая вам обещана. Размножайтесь в сём мире и любите меня всегда, как я люблю вас, о дети мои возлюбленные!
Произнеся этот патетический спич, сатана подошёл к Рогатому и некоторое время смотрел ему прямо в глаза, потом от него перешёл к другим. Он внимательно смотрел в глаза каждому, как бы изучая своих новых избранников. Около одного он задержался дольше. Вдруг сатанист не выдержал и захохотал.
- Ха-ха-ха! Браво, Гроссмейстер! Вот это шоу! Суперголограмма! Это круче чем у Копперфильда!
Сатана отошел от хохочущего на два шага назад, наклонил голову и, направив на того исподлобья страшный взгляд, проговорил другим, злым голосом:
- Голограмма – это, скорей, ты. Я большая реальность, нежели вы все здесь присутствующие!
- Ладно, Гроссмейстер, - обратился сатанист к Рогатому. – Хватит. Твоя голограмма слишком наглая получилась – выключай аппаратуру. А то я сейчас весь эффект испорчу.
С этими словами сатанист двинулся прямо на фигуру, стоящую перед ним, желая пройти сквозь нее. Однако, едва коснувшись ее, он вздрогнул всем телом, словно от электрического удара, издал нечеловеческий вопль и упал замертво.
- Ну, кто еще из вас желает убедиться в моей реальности? – проговорил сатана, обводя страшным взглядом присутствующих.
На мгновение сатанисты застыли в оцепенении. Затем все, кроме Рогатого, побросали свечи и в ужасе, тесня и толкая друг друга, устремились к выходу. А сатана кричал им вдогонку:
- Что же это, дети мои, вы так испугались меня? Ведь вы же мои поклонники. Ведь вы верите в меня. Или же наоборот: вы, лицемеры, не верующие в меня, играющие со мной, испугались того, что я есть на самом деле? Но я не тот, кто пришел на землю всего лишь раз. В отличие от него, я всегда удостаиваю своим вниманием тех, кто меня об этом просит. Лицемеры! Вы пришли сюда для того лишь, чтобы развлечься, получить острые ощущения. О, жалкие ничтожества, не способные поверить даже в реальность!
- Ты! – тут холодный пот прошиб Деснина, ибо сатана указывал прямо на него, - Знаю дела твои: убийца и вор. Мало того – отцеубийца. Знай, тот, кого ты убил, и был твой отец. Ха-ха-ха! Вот и сегодня ты готов был убить его, - сатана перевел взгляд на Гроссмейстера. – Лишь я сдержал тебя. Разве я мог допустить такое? Лишь зная, что ему грозит опасность, я и явился сюда. Он нужен мне здесь, ибо он один из немногих, кто еще способен на веру. Ты также способен верить. Но твой поп тебя обманул. Никакого покаяния нет, и ты по-прежнему мой. Я не обману. Что от него осталось? Эти жалкие осколки черепа, принесенного в жертву мне? Это ничтожный прах? А я тут, я реален, я вечен, я всемогущ, я…
И тут внезапно, прямо на полуслове, сатана пропал, словно кто-то, помимо воли, утянул его.
На некоторое время вновь наступила тьма. Затем послушался ужасный треск, словно при страшной грозе и сатана вновь возник. Он быстрыми шагами шел прямо на Деснина. Ноги сами собой распрямились, и теперь Деснин стоял за прилавком в полный рост. Всё тело одеревенело. Он не мог и шевельнуться. Подойдя к Деснину вплотную, сатана наложил руки ему на виски и стал смотреть в глаза с особенным вниманием, как бы стараясь проникнуть своим взглядом в самую глубь души. Сила, огромнейшая сила проникала в Деснина. Она звала, приказывала, заклинала. Где-то вдалеке послышался зловещий рев, и он приближался. Казалось, сатана почувствовал это и, удовлетворённо усмехнувшись, промолвил:
- Иди, и сделай то, сто ты задумал! Но знай: его нет среди здесь присутствующих. Он не мой. Но и не его. Он ничей. Его, фактически, совсем нет. Один лишь бездушный кусок плоти. Он, в отличие от тебя, не нужен ни мне, ни моему противнику. Завтра ты узнаешь, кто он.
Едва успев договорить, сатана исчез и вновь воцарился мрак.
Глава IV
СМЕРТЬ ПОД КРЕСТОМ
Спустя некоторое время хохот наполнил своды церкви. Затем послушалось чирканье зажигалки и Гроссмейстер, все так же продолжая хохотать, зажег свечу. Она осветила его бледное лицо. Не обращаясь ни к кому, Гроссмейстер возбужденно заговорил:
- Эксперимент с треском провалился! Ха-ха-ха!
Затем он взглянул на Деснина, который после исчезновения сатаны осел на пол и теперь полулежал, прислонившись к стенке:
- Остался один ты! Ты, христианин! Все остальные просто разбежались! Вот, выпей, - Гроссмейстер подошел к Деснину и протянул чашу с каким-то варевом, – это снимет действие галлюциногена.
Затем Гроссмейстер подошел к жаровне и тщательно затушил угли.
- Хорошие корешки, - проговорил он при этом, - Еще древнеегипетские жрецы пользовались ими, когда устраивали “явления богов”.
- Так значит это все…
Деснин, с трудом приходивший в себя, не смог договорить фразу.
- Ничего не значит, - отрезал Гроссмейстер. – Думай как хочешь. Главная хитрость дьявола – убедить нас в том, что его не существует. Но сам Христос о дьяволе и бесах говорит едва ли не чаще, чем о Боге. И уж сам-то Он точно знал, что они есть. А теперь все считают, что это средневековые сказки, и никто в них не верит. Поэтому мне было необходимо испытать веру моих товарищей, их способность верить. Я даже решил пойти на обман. Я хотел устроить умелую инсценировку с применением иллюзорной техники и галлюциногенов. Но эксперимент вышел из-под моего контроля… Он двигался. Он говорил!.. Это был Он! И он посмел явиться в церкви!
Гроссмейстер еле подавлял возбуждение, наконец, ему удалось взять себя в руки, и он продолжил уже спокойным голосом, который вдруг показался Деснину знакомым:
- Конечно, ты считаешь, раз я сатанист, то лжец, искуситель. Но мне все равно, что ты думаешь. Это важно для меня самого. Я хотел проверить… О, как же я ошибался! Они… О, бескрылые потребители с ампутированными душами! Не положительные и не отрицательные – круглые нули! Дырки от бубликов! Абсолютные ничтожества! Насекомые!
Гроссмейстер взглянул на Деснина:
- Какая чушь весь этот маскарад, не правда ли?
С этими словами он снял с себя рога и все сатанинское облачение. Перед Десниным стоял…тот самый странный попутчик, с которым он ехал в поезде.
- Я вижу, что ты узнал меня. Еще тогда, в поезде, я знал, что твой поп, к которому ты едешь, мертв. Но я действительно не при чем. Я не убивал его. Мне и в голову такое не приходило. Ты, конечно, мне не веришь, но… Впрочем, это не имеет никакого значения. Этот Никодим, я много слышал о нем, был достойным противником. В Апокалипсисе сказано, что Агнцу более угодны даже холодные, нежели теплые. Так же и сатане более угодны горячие, но не теплые. По твоим глазам я вижу, что и Никодим говорил тебе то же самое. Ха, ха! Я был уверен, что человек с его верой был способен проникнуть в суть этих страшных слов. А теперь ответь: какой смысл мне убивать его, если он угоден сатане? А череп… череп я просто купил у милиционеров, которые осматривали останки на пепелище. Так что, видишь – все просто… Что же ты стоишь? Ты узнал, что хотел. Ведь ты именно за этим здесь? Или же ты желаешь узнать что-то еще? Тебе нужны объяснения всему тому, что произошло здесь?… Нет, это мне нужны объяснения!
Голос Гроссмейстер вновь стал возбужденным. Он подошел к Деснину и ухватил того за плечи:
- Останься, что тебе стоит? Я должен хоть кому-то все рассказать. Должен. Присядь вот сюда, - Гроссмейстер усадил Деснина в кресло, где явился сатана, а сам встал посреди зала.
- Ты один из немногих, кого он удостоил разговором, – так начал Гроссмейстер. - Он назвал тебя убийцей и вором. Хм. Ты прошел испытания. Ты видел смерть. Ты убивал. Лишь побывав на грани человек способен истинно веровать. Впрочем, я не об этом. Твой поп рассказал тебе лишь об одной стороне христианства. Я, если желаешь, поведаю об оборотной. Ведь сатанизм не отделим от христианства. Он напрямую вытекает из него. И связующее звено здесь – человек. Человеческая душа есть поле боя, на котором Бог и сатана борются между собой. По легенде, дьявол слепил человека и упросил Бога вдохнуть в него душу. Так что человек – продукт совместного производства. Поэтому зло естественно, оно – неизбежное порождение, неотъемлемая принадлежность бытия. Без зла вселенная не была бы совершенной, почему Он и допустил его существование.
Гроссмейстер умолк.
- Я вижу, что говорю непонятные вещи, - наконец, проговорил он, глядя на Деснина. – Жаль, что ты не прочел мою книгу, которую я дал тебе в поезде. Она бы многое прояснила. Но пусть, пусть. Слушай меня – и не понимай. Мне и не надо этого. Я говорю для себя. Ты лишь сиди здесь. Так надо, ладно?
Деснин и не собирался никуда уходить. Даже если бы он захотел это сделать, то не смог бы: кресло, в котором он сидел, словно магнитом притянуло его к себе. Но не это было самое страшное. Деснин ясно чувствовал в себе что-то постороннее. Кто-то чужой был в нем. И именно этот чужой заставил его произнести:
- Ты ошибаешься. Я прочел твою книгу. Но, раз уж я здесь, то хочу услышать все из твоих уст. Тем более, я никуда не спешу.
- Благодарю. Тогда придется рассказать все. И я уверен, что мой рассказ будет не напрасным. Еще ни с кем я не был так откровенен. Не знаю почему, но у меня такое ощущение, что я говорю сам с собой. Странно.
Деснин надеялся, что Гроссмейстер заметит, что с ним что-то не так, но тот был весь в себе.
- Известный богохульник Емельян Ярославский – мой дальний родственник. И это проклятое родство никогда не давало мне покоя. Я искал Бога, и не я один, но… Сложно верить. Многие во времена социальных катаклизмов, когда прежние ориентиры разрушены, а новых нет, обращаются к религии. Но дело в том, что не только мы - все человечество переживает сейчас духовный кризис как раз из-за упадка церкви. Современная церковь полностью дискредитировала себя, пошла на поводу капитала и уже не может выполнять прежней роли. А само поведение многих попов словно отрицает те истины, которые они проповедуют.
- Чем ближе к церкви, тем дальше от Бога, - проговорил Деснин, подчиняясь чужому.
- Да, парадокс: храмов больше – а веры меньше. Святая Русь, ха! Народ-богоносец. Один лишь душевный вакуум. Сказано: кто Меня ищет, тот владеет мною. Никто не ищет. Бог умер, но не на небе, а в сердцах людей.
- Вряд ли наберется несколько сот христиан, действительно верующих в Христа. Остальные верят, в то, что они верят, или хотят в это верить, - вновь проговорил Деснин.
- Да, да. Пустота, дыра, ничто. Нет, это не атеизм. Атеизм лишь доказывает существование Бога через его отрицание. Это абсолютное безразличие. А для веры нет ничего губительнее безразличия. Бог легче терпит тех, кто его вовсе отрицает, что тех, кому абсолютно все равно: есть он, или нет. Горько все это.
Гроссмейстер перешел из центра зала ближе к статуе козлиноподобного существа и продолжал:
- Одним словом, я не нашел веры среди христиан и решил искать ее в противоположном лагере. Если уж верить в Бога не получается, то лучше верить в черта, чем ни черта не верить. Лучше быть холодным, но угодным Богу, чем вообще никаким. Так я рассуждал. Я побывал во многих сатанинских сектах, а их число растет так же быстро, как количество церквей, однако и там не нашел веры. Все они в большинстве своем – лишь клубы по интересам в обрамлении сатанинских обрядов и под прикрытием сатанинской проповеди: Бог слаб, а сатана всесилен. Сатана даст все, что угодно – деньги, силу, власть; короче, раз здесь ад – то все дозволено. Примитивно, но все же хоть какая-то философия. Большинство же воспринимают сатанизм лишь за коллективные оргии с садистским уклоном. Ходят на дьявольские шабаши просто за компанию, ради острых ощущений и необычайных оргазмов. Они этим и занимаются потому, что нисколько не верят ни в Бога, ни в сатану. Не верят ни во что. Дошло до того, что кто-то по интернету даже предлагал мне сыграть роль Антихриста. Прямо так и заявил: ты – антихрист. И я тебе помогу.
- Аббат, - тихо произнес Деснин, на мгновение освободившись от власти чужого.
- Что?
- Это был Аббат. Есть такой… И, если б не все это, я должен был тебя убить.
Но Гроссмейстер пропустил эту фразу мимо ушей – так он был погружен в свои мысли. За время рассказа он переместился от статуи к трупу сатаниста и стоял теперь возле него.
- О, нет, я не нашел веры нигде. Я был в жутком отчаянии. И тогда я решил устроить все это, - Гроссмейстер обвел руками зал церкви, - Я решил устроить необычайный эксперимент. Для начала я разместил объявления на некоторых сайтах. Не обычное сатанинское объявление, где обнаженная женщина на черном алтаре, горят одиннадцать черных свечей, на столах висят перевернутые вниз головой распятия, сверху на все происходящее на земле взирает козлиноподобное существо, кругом на полу разбросаны хлысты и розги; нет, я призывал настоящих сатанистов для того, чтобы вызвать настоящего дьявола. Он не Бог и не всемогущ, а значит, явится даже против своей воли с помощью подсказанных им же способов. К моему удивлению, откликнулись довольно многие. Почти все утверждали, что являются гроссмейстерами сатанинских орденов, верят в сатану истово и желают увидеть его воочию. Я отобрал лишь десять, как мне показалось, самых верующих. Я не обещал им ни оргий, но святотатства, ни прочих увеселительных программ. Я обещал лишь долгие и упорные эксперименты по вызову сатаны. И они согласились. О, сколько я перечитал всевозможных трактатов на эту тему – ведь теперь это все доступно. Пришлось даже выучить латынь. Я перепробовал все, но он так и не являлся. Я даже решился сделать это в церкви и без проблем, кстати, договорился с новым попом. Даже какой-то договор подписал. Но и это не помогло. А вера десяти мной избранных слабела с каждым разом. И тогда я решил пойти даже на обман, лишь бы проверить их веру. Но он явился. ОН ЯВИЛСЯ. И что же?.. Впрочем, ты и сам все видел.
- Но зачем тебе все это? Зачем? – спрашивал уже не Деснин, а чужой.
- О, что за вопрос, - проговорил Гроссмейстер. - Зачем? Пойми, я верил в его реальность, но не верил, что он может явиться. Наверное, я и сам – маловер, я сам малодушен. Но теперь, теперь все изменилось. Он есть, он реален, а значит, есть и Бог. Мне нужно было доказательство, хотя бы и от противного. Мне потребовался такой долгий и тернистый путь, чтобы поверить в это. Как же тяжело поверить простому человеку? О, это почти невозможно, и теперь я буду терпимее к другим. Но самое главное, я точно знаю, что теперь делать. Я точно знаю, как Ему послужить. Из двух атрибутов Бога человек выбрал познание добра и зла. Поэтому и смысл весей его жизни заключается в этом познании. Лишь в его процессе человек становится подобием Божиим. Но не познав зла, не познаешь и добра. Поэтому познание – всегда борьба, где главное – не победа, главное – сам процесс. И даже не важно на чьей ты стороне. Как кто-то сказал, Зло нельзя победить, ибо борьба с ним – и есть сама жизнь. Невидимая брань. Душевная пассионарность, внутренняя. А без нее и жизни нет. Жизнь – это непрерывное испытание, постоянный Армагеддон.
- Но ты же сам говорил, что вокруг хаос, разложение и тлен. Всем все равно и никто не желает этой борьбы.
- Да, говорил. В этом-то и суть. А все оттого, что дьявол с Богом бороться должны, а поля боя-то и нет! Не холоден современный человек и не горяч. В этом весь ужас. Смерть плоти не страшна – ведь душа-то остается. Страшно, когда умирает душа, а остаётся лишь плоть.
Гроссмейстер с презрением посмотрел на труп сатаниста.
- Да, Гуф – зал душ – давно уже пуст. Давно уже рождаются люди без душ. Пророчество сбывается. И многие это поняли. Все кончилось, решили они. Никаких душ, никакой борьбы. Давайте признаем, что мы насекомые и, приплясывая, пойдем к обрыву. И это – всеобщая идея. Отсюда и духовная нищета и моральная пустота. Да, теперь мы можем воочию наблюдать моральный износ человечества. Что ж, если так, то лучше конец. Нужно решить: возможно ли сейчас серьезно и вправду веровать? Если нет, то гораздо лучше, гораздо гуманнее желать конца. И чем скорей – тем лучше. Лучше, человеколюбивее даже, скорое страдание и смерть, чем медленное разложение и смерть. Гуф пуст, а когда он опустеет тогда и обещан Конец Света. Моя мечта увидеть Конец Света, конец этой вонючей цивилизации!!!
Гроссмейстер подошел к массивному каменному распятию, встроенному в стену, и принял торжественную позу.
- В Апокалипсисе и множестве других предсказаний сказано, что Конец Света неизбежен. Но перед ним с такой же неизбежностью должно наступить царство сатаны. Оно не вечно. Только лишь до последнего Армагеддона. А затем Конец Света и Царство Божие. Чтобы приблизить эти события, надо помочь сатане установить его царство. Я буду собирать сатанистов, я буду проповедовать сатанизм – ибо сказано: “И поклонятся ему все живущие на земле, чьи имена не написаны в книге жизни”. Такова неизбежность. Я же просто хочу приблизить Апокалипсис пока еще не поздно, пока еще есть кому сражаться в Армагеддоне. Я предаю Бога чтобы скорее настало его торжество. Я не хочу, чтобы все вышло из-под контроля. Лучше уж я…
- Так чье торжество? – Деснин совсем не узнал свой голос.
- Бога, разумеется. Ибо Бог всемогущ. И как бы не был сейчас силен сатана – Бог все равно сильнее. Главное – успеть, чтобы остались еще солдаты Армагеддона. Вот только…
Гроссмейстер задумался и смотрел куда-то в сторону. Если бы он видел, что творилось в это время с Десниным, он наверняка бы ужаснулся. Тот, чужой, внутри, бесновался и не находил выхода своей ярости. Ужасный рев стоял в ушах и все внутри выворачивалось. Все это отражалось на лице Деснина, где одна ужасная гримаса сменялась еще более ужасной. Однако когда Гроссмейстер повернул голову, внутри Деснина все разом стихло.
- Хм, - наконец усмехнулся Гроссмейстер, - Сатана так похож на политика перед выборами: все чего-то обещаете, грозится. Обезьяна Бога. Да только вот его обещания уже никому не нужны – сам видел, все разбежались. И это избранные, а что же взять с остальных? Даже самые ярые его поклонники не выдержали его реальности, а значит, и не верили никогда по-настоящему. И ужасные мысли посещают меня в связи с этим. А вдруг Конец Света уже произошел? А мы просто его не заметили, потому что никакой последней битвы, никакого Армагеддона не состоялось – биться просто некому было. Ни победителей, ни побежденных. Все кончилось, а мы живем только по инерции. И люди ли мы вообще, или уже нет? Что ж, тогда мне жалко Бога.
- А что, если сатана узнает все это? – голос Деснина так изменился, что этого уже невозможно было не заметить. - Неужели ты думаешь, что он простит тебя?
- Нет, этот не простит. Но он и не узнает, а если и узнает, то не поймет. Ты знаешь, в чем отличие сатаны от Бога? Бог может читать все твои мысли – и черные и белые. Сатана же – только черные. Он и слышать может только черные речи, поэтому я не боюсь, что он нас подслушает. Но если и подслушает, то он просто не в силах понять такой поступок.
- А как же ты сам? Пусть ради благих целей, но ты все же поклонился сатане. Неужели ты думаешь, что Бог тебя простит?
- Бог? Пути его неисповедимы. И мне кажется, что греховность, настолько порочная, что грешник совершенно отчаивается в спасении, - вот подлинно теологический путь к благодати. Да и потом, обмануть дьявола – не грех.
За все время этого долгого разговора лицо Гроссмейстера впервые просветлело и озарилось улыбкой. Тут странный шорох прошел по зданию. Повеяло холодом. Деснин сам не свой разразился жутким хохотом:
- Ха! Ха! Ха! Человек! Глупое, самонадеянное ничтожество! Я всемогущ. И я слышу все. Все! Не только каждое твое слово, но и каждый поворот твоей ничтожной мысли доступен мне. Ха-ха-ха-ха! "Не хочу чтобы вышло из-под контроля". Ты что - Бог? Да и он уже не в силах ничего контролировать. Его жалеть? Себя пожалей! Здесь, может быть, все и кончилось, но мы с моим вечным врагом никуда не делись. Мы существуем, мы реальны. А значит, все только начинается. На новой земле, под новым небом и с новыми людьми. И ты должен был стать одним из первых. Изменник! Ты хотел предать меня во имя него. Но благими намерениями вымощен путь в ад. Посмотрим, спасет ли Он тебя теперь.
И тут распятие, под которым стоял Гроссмейстер, затрещало, срываясь с места, и со страшным грохотом устремилось вниз…
Глава V
ПОБЕГ
Как он вышел из церкви, Деснин не помнил. На улице уже светало. Дождевая туча выжимала из себя последние капли. Во всё горло орали утренние петухи, где-то мычала корова. Деснин брёл, не ощущая ни времени, ни пространства. Рёв, всё тот же рёв стоял в голове, и не было никакой возможности избавиться от него. Он невыносимо изматывал. К тому же что-то случилось с раной. Плечо жгло, и жар распространялся по всему телу. Так, в горячке, Деснин и забылся в кустах у сарая где-то на окраине поселка. В тот раз ему приснился странный сон.
Вокруг усердно молились бабки, мерно ударяясь лбами о грязный церковный пол.
- Вишь, как наяривают, - ехидно заметил кто-то сзади.
Деснин обернулся. Перед ним, ухмыляясь, стоял чёрт со свечкой. Самый обыкновенный чёрт, каких рисуют на всяких картинках. Правда, он был в дорогом костюме, одетом на голое волосатое тело, да и выражение его лица (или морды?) было не столь отвратительным. К тому же от черта несло каким-то противным, но должно быть, дорогим одеколоном.
- А ты чего тут делаешь? - спросил Деснин, нисколько не удивившись появлению чёрта в церкви.
- Как чего? - удивился чёрт. - Нам, чертям, тоже бывает охота грехи замолить. Я вон и свечей здоровых целую охапку купил. Щас вот поставлю за наших.
- Может, ты ещё и на исповедь пойдёшь? - оборвал его Деснин.
- А чего? Деньги у меня есть, а за деньги поп любые грехи отпустит - была бы наличность, - невозмутимо отвечал чёрт.
- Слушай, а может ты ещё и крещёный? - с сарказмом спросил Деснин.
- А кто нынче некрещёный? - удивился чёрт.
И только сейчас Деснин заметил здоровенный золотой с рубинами крест, болтавшийся на грязной шее чёрта. В этот момент священник, закончив службу, произнёс "аминь". Все стали креститься, и чёрт, к изумлению Деснина, тоже.
- Слушай, - возмутился он, - это уже вообще черти что!
- А почему ты говоришь это мне? - назидательно заговорил чёрт. - Почему, к примеру, не ему? - чёрт указывал на богато одетого мужика, усердно крестившегося. - Это он сейчас довольно респектабельный человек. А знаешь, как он им стал? Убийства, грабежи, кражи - одним словом, мой старый клиент.
- Не знаю, чей он клиент, но, по крайней мере, он человек, а не...
- Да? А ты в этом уверен? А присмотрись-ка получше.
Деснин стал внимательно вглядываться в мужика. Когда тот начал кланяться в очередной раз, край его длинного плаща приподнялся и Деснин увидел хвост, в точности как у чёрта.
- Понял? - многозначительно спросил чёрт. - А ты приглядись-ка вон к этому. А вон тот, смотри, какую здоровенную свечу заказал. Никак кого убил. А вон к тому приглядись. Что? Вот так. Знаешь, почему в последнее время столько нечисти в храме поселилось? Да потому, что это, - чёрт обвёл рукой церковь, - теперь наше заведение, понял? Думаешь, Богу они все здесь молятся? Хе, нет! Вот взгляни: за ликом – харя. Ему-то и молятся. Сам посуди: чего богатый может просить? Только еще денег. А деньгами распоряжается он.
Деснин не нашёлся что ответить, и в ужасе выбежал из церкви, натыкаясь на бабок, по-прежнему бившихся лбами.
- Кстати, - заговорщицки произнёс чёрт, последовавший за Десниным. - Я открою тебе одну страшную тайну: Бог никогда больше не придёт на эту землю.
- Это почему же? - спросил Деснин.
- Он боится.
- Чего же?
- Он боится, что его растерзают.
- Кто?
- Ну, к примеру, эти самые бабки, вымаливающие свои мелкие просьбишки в обмен на рубли, потраченные на свечки. Знаешь, сколько у каждой из них уже потрачено рублей? Все лбы в мозолях от моления, а выполненных желаний - почти ни одного. Вот за это-то и растерзают. А попы. Разве смирятся они с тем, что Он их не признает? А? Ха-ха-ха!!!
Не успел смолкнуть хохот чёрта, как на его месте оказался сам сатана.
- Этот мир лежит во зле и я его повелитель, – грозно заговорил он. - Горе тому, кто смеет противостоять моей власти. Но тот, кто служит мне, в этом мире всегда найдет себе место. Ты нужен мне. Христианство – вера не для человека. Лишь один Христос был подлинным христианином. Моя же вера человеческая, слишком человеческая. Я гуманист по своей природе. У них – все для Бога, у меня – все для человека. Он монополизировал право на добро, сделав меня символом зла. И каково же мне? Кто-нибудь об этом думал? Целую вечность я обречен на муки. Где же его пресловутое милосердие? Прощайте врагам своим. А меня – главного врага своего, он разве простил? Лицемер! А ты, ты, презренный отцеубийца, поверил этому попу, поверил в покаяние, раскаялся – и думаешь спасен? О, людская наивность! Прощать могу лишь я. Ведь я же простил ему. Я решил – без зла нет добра. Нет тьмы без света и света без тьмы. И, если мне суждено воплощать зло, то что ж, я сделаю это. Но должен же я хоть что-то иметь взамен? И тогда он отдал мне землю на откуп. Здесь моя вотчина. Вот только еще не все могут в это поверить и продолжают уповать на него. Но он же вас всех бросил на произвол судьбы, он отрекся от вас, а вы продолжаете верить ему! Впрочем, верить - это слишком громко сказано. Вера. Через своих служителей он разучил людей верить, развратил в вере. Он – жалкий неудачник. Впрочем, не веришь мне – поверь своему попу.
И тут же на месте сатаны возник отец Никодим.
- Коля, моя проповедь была для божьего мира, - заговорил он. - А теперь этот мир - не Его мир. Сегодня ты узнаешь, кто меня убил. Убей его. Око за око, зуб за зуб. "Не мир, но меч принёс я вам" - сказал Христос...
- Не поддавайся на дьявольское искушение, - услышал Деснин голос за спиной. Обернувшись, он увидел ещё одного Никодима. Тот говорил:
- Сегодня ты узнаешь, кто меня убил. Я прошу тебя об одном: прости ему это, ибо не ведал он, что творил. Я сам простил ему. Не убивай его. Не дай победить в себе дьяволу. Что толку убивать бездушную плоть? Не убивать надо, а душу вертать. Тогда, может, он ещё не совсем потерян будет. Прости ему, обещай мне. Любите врагов ваших, ибо сладчайшая месть – это прощение.
Деснин проснулся. Глаза чесались от выступивших слёз. Первое, что он увидел – ясное лазурное небо над собой. И слышалось ему, что будто бы оттуда, прямо с неба, доносился благовест. Рев, наконец, смолк. Деснин впервые за последнее время почувствовал умиротворение в душе. "Я прощу, прощу, прощу, "- твердил он. Дыра. Она вновь дала себя знать. Что-то слетело с неё, словно короста с заживающей раны. Рана ещё болела, но края её уже почти затянулись.
"Домой, к Юльке! - решил Деснин. - Всё. Хватит с меня. Епитимья мне видать такая была… Да. Я простил". Он облегчённо расстегнул ворот рубашки. Верёвочка, на которой висел крестик, теперь не мешала...
Деснин вскочил и начал судорожно шарить руками по траве. Наконец, он нащупал крестик и теперь, положив его на ладонь, вглядывался в маленького Христа.
Ему казалось, что даже Христос радовался за него.
Спустя минут сорок Деснин уже стоял на полустанке райцентра и ждал ближайшего поезда. Когда он проходил по кладбищу, его так и подмывало свернуть к Скипидарычу, но он сдержался.
Все скамейки были заполнены бабками с толстенными котомками в руках. Они также ждали поезда, но не с целью уехать, а с целью за время стоянки всучить измученным дорогой пассажирам свой товар: водку, пиво, сигареты, газировку, плюс местный специфический товар, такой как: воблу, копчёных лещей, сушёные грибы, свежие ягоды и яблоки. Бабки о чем-то оживленно разговаривали. “…светопреставление началось. Антихрист явился, двоих прямо в церкви уже порешил”, - только и успел расслышать Деснин, так как когда он подошел ближе, бабки вдруг смолкли и теперь молча косились на него.
Поначалу Деснин не обратил на это никакого внимания, но когда покупал сигареты, вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд.
Обернувшись, он заметил, что на него с подозрением смотрит милиционер, около которого стоит одна из бабок и что-то оживленно объясняет. “Что-то здесь не так”, - мелькнула мысль в мозгу, но Деснин так и не успел додумать - подошел поезд. Из вагонов посыпали пассажиры, чтобы успеть купить то, что предлагали бабки. Две минуты стоянки пролетели незаметно и пассажиры уже вновь заскакивали в поезд, успев, или так и не успев купить то, что им было надо. Деснин также ухватился за поручень одного из вагонов и уже занес ногу на подножку, как вдруг его сзади окликнули. Деснин отпусти поручень и обернулся. Перед ним стоял тот самый милиционер. Он представился и попросил предъявить документы. Деснин не знал что делать. “Паспорта у меня нет – только справка, - неслись в голове мысли. – А вся эта канитель связана, должно быть с тем, что произошло в церкви…а я там был. Заметут – это как пить дать, и не отвертишься. Кто же поверит в сатану?” Тем временем, поезд тронулся.
- Щас, начальник, - ответил Деснин милиционеру и стал шарить по карманам, будто бы ища паспорт. – Хм, и куда это завалился? – удивлялся он вслух, а сам думал: “Еще чуть-чуть бы потянуть. Вон, предпоследний вагон. Вот последний…”
Проводница уже убрала подножку и закрывала дверь, когда Деснин прыгнул в вагон, чуть не сбив ее с ног при этом.
- Ты что, совсем охренел! – завопила проводница.
- Тсс, - прошипел Деснин, приложив палец к губам проводницы и одновременно вталкивая ее в глубь тамбура, при этом не забыв захлопнуть дверь, чтобы не были слышны угрожающие выкрики милиционера.
- Ты чего! – вновь завопила проводница, очевидно думая, что ее хотят изнасиловать.
- Помолчи пять минут, - сказал Деснин таким голосом, что проводница поняла: лучше заткнуться.
Деснин отпустил проводницу и подскочил к окну. Милиционер вынимал рацию из наплечного кармана. “Остановят поезд-то, - неслись в голове мысли. – Нагонят ухарей – и тогда хана. На меня все повесят. Прыгать надо. Пока по дороге ищут, лесом город обогну. А там – схоронюсь у Скипидарыча. Не выдаст. Да и рассказать надо ему все. Он мужик башковитый – пускай размышляет… А ведь это он меня в церковь-то все гнал, чтобы… Неужели и он заодно?”, - последняя мысль совершенно неожиданно мелькнула в сознании.
Деснин решительно распахнул дверь, но тут же отпрянул назад – поезд уже мчался по высокой насыпи.
- Прыгай, прыгай, - услышал Деснин голос проводницы за спиной. – Шею-то свернешь. Это тебе не кино.
- Слушай, - захлопнул Деснин дверь, - а следующая станция когда?
- Через полчаса по расписанию. Только тебя там уже наверняка менты встречают. А я уже начальника поезда вызвала – он с тобой разберется.
Но тут, перегораживая путь проводнице, в тамбур вошел бритоголовый детина. "Ничего себе, шкаф, - подумал Деснин. – Если это начальник поезда… Стоп. Где-то я его уже видел". Тем временем шкаф протянул проводнице мобильник и произнес, кивая на Деснина:
- Скажешь, что он спрыгнул.
- Кому? – совсем растерялась проводница.
- Начальнику поезда. Он на связи. Лишнего не болтай, ага?
- Да… это, - неуверенно заговорила проводница в трубку. – Отбой. Да спрыгнул он! Да, черт с ним. Пускай менты труп ищут.
Шкаф удовлетворенно кивнул, взял мобильник, не спеша запихал его в карман и остался стоять на месте.
"Что за черт? – совсем уже ничего не понимал Деснин. – Откуда этот взялся, и кто он?"
- Эй, братан, - обратился он к шкафу, - тебе до меня что, а?
Шкаф никак не отреагировал на вопрос. Деснин закурил, стараясь вспомнить, где же видел этого бритого. Время шло, поезд приближался к станции. Вот показались первые постройки какого-то поселка. "У Аббата я его видел!" – наконец вспомнил Деснин. Поезд сбавил ход. В тот же момент Деснин рванул дверь и выпрыгнул. Приземлился удачно. Затем опрометью пересек небольшое поле и затаился у трансформаторной будки на окраине незнакомого поселка. "Теперь меня не только менты, но и люди Аббата пасут. Но зачем? Ладно, схоронюсь здесь. Пока не стемнеет, а там – увидим". Он пролез подальше в кусты и прилег. На сей раз его вновь сморил сон, но уже пустой, без сновидений.
Проснулся Деснин часа в три дня от чувства страшного голода. Желудок буквально выворачивало наизнанку. Очевидно, сказывалось действие дурмана, которым он надышался в церкви. Он полез в карман и обнаружил кусок колбасы, завалявшийся, должно быть, от предыдущей попойки с Скипидарычем. Но в тот момент, когда Деснин поднес кусок ко рту и хотел с жадностью проглотить, откуда ни возьмись появился тощий, весь шкура, да кости, котенок. Он учуял запах колбасы и с необычайным блеском в глазах глядел Деснину прямо в рот. Деснин так и застыл с поднесенным ко рту куском. Котенка тем временем несколько раз передернуло от страстного желания есть. Деснин улыбнулся. В последний раз с сожалением посмотрел на кусок и резко кинул его котенку. Тот, казалось, нисколько не сомневался в подобном исходе и, одновременно урча и мурлыкая, набросился на добычу. Котенок откусывал огромные для его маленького рта куски и, почти не жуя, глотал их, давился, снова глотал. И все же по временам он с опаской поглядывал на Деснина – как бы тот не отнял.
- Ешь, ешь, дурачина, - ласково говорил Деснин. – Никто у тебя не отнимет.
Однако от вида столь аппетитно выполняемой трапезы желудок просто неистовствовал.
- Шел бы ты отсюда, - Деснин подтолкнул ногой котенка к выходу из кустов.
Тот схватил остатки колбасы и был таков.
Деснин лег на спину и зачарованно глядел в безоблачное небо.
Глава VI
ОТ СЕБЯ НЕ УБЕЖИШЬ
И тут послышались детские голоса. Сквозь кусты было видно, как трое пацанов возятся с тем самым котёнком. Котёнок забавно прыгал сразу за тремя прутиками, что были в руках пацанов, и, не поймав ни одного, разочарованно смотрел своими глазёнками на тех, кто с ним играл.
Деснин, словно зачарованный, наблюдал за этой сценой. "Идиллия, - поймал он себя на мысли. - Хорошо-то как! Благодать. Не пойду я ни к какому Скипидарычу. К Юльке. Там фиг найдут. Да и найдут – разберутся, что я ни причем".
В этот момент один из пацанов произнёс, указывая на котёнка:
- Надоел он мне, приблудный этот. Чего бы с ним сделать такое?
- Давай, пойдём его плавать учить, - предложил другой пацан.
- Да ну ещё. К речке тащить - больно надо. Давай лучше ему... глаза выколем.
- Зачем? - удивился третий пацан.
- Просто так, - ответил сделавший предложение и отошёл куда-то в сторону.
Вскоре он возвратился с куском проволоки в руке. Поймав котёнка, он сунул тому проволоку в глаз. Котёнок жалобно заверещал. Деснин, внимательно наблюдавший всю эту сцену, не верил собственным глазам.
- А! Гад! Он кусается! На, получай! - вскричал пацан и выколол котёнку другой глаз.
Котёнок, наконец, вырвался, и побежал прямо к тем кустам, где в оцепенении лежал Деснин. Остановившись перед самым его лицом, котёнок принялся беспомощно тереть лапками мордочку, размазывая слизь, вытекающую из выколотых глаз.
Деснин вцепился руками в траву. Он буквально рычал от напряжения. Он пытался сдержаться. "Не надо! Я же простил! Я всем всё простил! Я же смирился!!!"
Рёв, всё тот же знакомый рёв вновь приближался, нарастал и раздирал не успевшую затянуться рану.
Не помня себя, Деснин схватил котёнка и, ломая кусты, выскочил к пацанам. У одного из них до сих пор в руках была окровавленная проволочина. Деснин остервенело схватил этого пацана за шиворот. Остальные двое попытались убежать. Одного из них Деснину удалось настигнуть. Сильнейшим пинком, в котором сконцентрировалась вся злоба, Деснин отправил его в кусты. Что-то хрустнуло. Издавая душераздирающие вопли, пацан пополз прочь, волоча за собой ногу.
Тут Деснин повернулся к тому, кого держал за ворот. Пацан был бледен, и весь трясся. Деснин впился в него безумным взглядом.
- Где ты живёшь?! - единственное, что он мог выдавить сквозь сжатые зубы.
- Т-там, - неопределённо показал рукой пацан.
- Веди! - приказал Деснин.
Дверь открыл краснорожий мужик с брюшком и в подпитии.
- Твой сучонок?! - Деснин приподнял пацана за шиворот.
- Мой. А чего случилось? - удивился мужик.
- Чего случилось?! Видел?! - Деснин швырнул слепого котёнка, которого всё это время держал в руке, прямо в лицо мужику.
- Ты чего - совсем охренел!? - заорал мужик.
- Это вы все охренели! - орал в свою очередь Деснин, тряся пацана. - Растите всякое отродье! Что из них выйдет?! Скоты, ****ь, насекомые!
При этом Деснин с силой шмякнул пацана об пол. Тот скорчился и завопил благим матом. Деснин остервенело пнул его в живот так, что пацан отлетел далеко в сторону.
- Сволочь!!! - откуда ни возьмись появилась баба, должно быть мамаша, и накинулась на Деснина.
- Сука! - крикнул он и с силой отшвырнул бабу к противоположной стене. Баба сползла вниз, оставляя на стене следы крови. Только тут мужик пришёл в себя. Но не успел он и замахнуться, как получил удар в переносицу. Затем ещё и ещё. Деснин остервенело бил мужика, пока тот не упал. Причём упал он прямо на котёнка и, должно быть, переломал тому все кости. Котёнок бешено верещал. Деснин схватил котёнка и, свернув ему шею, бросил трупик на мужика. Затем обвёл ошалелым взглядом устроенное им побоище и сплюнул.
Обернувшись, Деснин заметил, что стоит перед старым, рассохшимся, с мутными зеркалами трельяжем. "А виски-то седые", - единственное, что подумал он, глядя на свое отражение в центральной створке. Затем он перевел взгляд на левую створку. Отражение в ней вдруг стало темнеть и искажаться. Вскоре на Деснина ухмыляясь глядело какое-то страшное чудовище. Тогда он глянул в правую створку. Она была пуста. Одновременно с этими видениями вновь послышался страшный рев. Он все приближался и нарастал. "Бежать, бежать, бежать!" Деснин бросился вон из квартиры. Рев не отставал. Он настигал.
У подъезда Деснин чуть не попал под "девятку". Водила выскочил, матерясь, но тут же получил удар в лоб. Деснин не раздумывая сел в тачку и втопил газ. Рев не отставал. Деснин врубил магнитолу на всю катушку, но сумасшедший музон из динамиков не перекрывал рев. Тем временем "девятка" выскочила на трассу, ведущую к Васильково. Однако Деснину казалось, что он въехал в какой-то жуткий темный тоннель. Временами отблески пламени озаряли его, и тогда отовсюду скалились страшные рожи. Деснин что есть мочи жал газ, стараясь вырваться из этого тоннеля, но никак не мог этого сделать, ибо это была Дыра. Да, та самая раскаленная дыра внутри. Рев, раздирающий душу в клочки.
- Водитель ВАЗ 21-09! Немедленно остановитесь! – вдруг, чуть не в самое ухо прокричал механический голос. Тут только Деснин заметил, что к какофонии в его голове присоединился еще и вой сирены. Деснин бортанул поравнявшийся с ним гаишный жигуленок и теперь наблюдал в зеркало, как тот, затормозив, развернулся на месте, чуть не свалившись в кювет.
Промчавшись еще какое-то расстояние, Деснин заметил справа просеку и свернул в нее. Он мчался по лесу, пока "девятка" не зарылась носом в какую-то канаву. Деснин выскочил из салона и продолжал бежать, бежать, бежать…
Что было дальше, он не помнил.
Под вечер он сам не свой блуждал по Василькову в поисках Скипидарыча и с усмешкой отмечал, как шарахаются от него люди. Скипидарыч обнаружился в скверике у клуба. Он полулежал на земле, прислонившись спиной к дереву, и давился папиросой. Несмотря на свое состояние, Деснин всё же смог заметить, что лицо Скипидарыча отдаёт какой-то странной синевой, и даже вечнокрасный нос почему-то посветлел.
- Всё водку хлещешь втихаря? - сказал Деснин, присаживаясь рядом. - Ты бы хоть отдохнул, что ли. А то вон уж, весь синий.
- Отдыхать будем на том свете, - огрызнулся Скипидарыч. - Ты на себя бы посмотрел.
- Зарубило меня сегодня опять, - вздохнул Деснин. Затем добавил. - Был я в церкви. Сатанисты там. Дьяволов всяких вызывают. Там такое… И рассказывать не буду – не поверишь.
- Поверю, Коля, поверю, - заверил его Скипидарыч. – Два трупа в церкви нашли, да еще кучу всякой чертовщины. Вся милиция на ушах, с райцентра приехали – тебя ищут. Видел кто-то, как ты утром из церкви выходил.
- А, - махнул рукой Деснин. – Лучше бы уж и нашли скорее.
- Но ведь это не ты, там, в церкви…
- Хм, не я, - горько усмехнулся Деснин.
- Вот и ладно, потому что этот, со шнобелем, не причем.
- Знаю. Сатана сказал.
- Что?
- Да так, ничего. Врал ты все, Скипидарыч. Нет никакого Апокалипсиса. Все еще хуже. Все зря. Кончилось все. И вообще, всей это земле – хана. Другая будет, с другими людьми.
- Что? – вновь не понял Скипидарыч.
- Да это я так, вспомнил. Этот твой со шномбелем – главным сатанистом был. Череп им был нужен, но он его по случаю у ментов купил. Но сам Никодима не палил.
- А, ну теперь все яснее ясного. И в самом деле, зачем все так усложнять, через Аббата твоего заказывать, когда эти сатанисты и сами бы спалили Никодима. Не там мы искали, а все просто оказалось, - Скипидарыч затянулся и вдруг взволнованно заговорил:
- А как его крестом придавило! Страшное дело. Все подойти боялись. А я ведь давно говорил, что крест на соплях держится, того гляди кого придавит. Вот и… Ну я, в общем, рискнул, подошел к трупу-то, пока милиция не нагрянула. Стал шарить по карманам – вроде как документы ищу. И нашарил одну интересную бумажечку. Ну и припрятал – на всякий случай, а то в милиции затеряется. Вот, читай, – Скипидарыч протянул Деснину сложенный вчетверо лист бумаги.
- “Договор о сдаче внаем помещения”, - чуть ли не по слогам начал читать Деснин, так как строчки плясали перед его глазами. – Что за фигня?..
- Ладно, дай сюда, - вырвал Скипидарыч документ из рук Деснина. – Ты так до ночи читать будешь. Короче. Это договор. Договор на аренду церкви. По ночам, кроме означенных дней. Но ты на стороны смотри, кто этот договор заключил. Вот этот, Стужинский, это и есть тот, кого крестом придавило, а вот другая сторона… Сергей Германович Теплов – это мирское имя Пафнутия! И на дату смотри, когда договор вступил в силу – в аккурат за неделю до пожара! Вот я как прочитал, так и понял все…
- Что "все"?
- Ну как же. Вот тебе и мотив. Никодим же грозился, что патриарху писать будет. Накрылся бы у Пафнутия весь бизнес. А еще он все иконы на реставрацию сдал, а потом вместо них подделок понавешал – я сам проверял. Да и Никодим, наверняка заметил. И еще много чего он заметил. И то, что в церкви по ночам твориться стало – тоже заметил… Я всегда знал, что Пафнутий порядочная скотина. Но чтобы такое... Я как понял все, так меня от этого известия заколотило - не знал куда деться. В милицию идти - так кто ж в такое поверит? А высказаться надо было. Я всё тебя искал, да не нашёл. Решил к жене сходить, на кладбище, и там, на могилке-то её, всё и выразить. Я ж ведь, Коля, уж ты меня извиняй, сам-то не верил, что Никодима-то убили. Просто ты тут как раз подвернулся - вот я и решил проверить с твоей помощью некоторые свои догадки. А тута вон оно как... Пришёл, значит, на кладбище, а там бабка Авдотья могилку опять себе копает. Но она только на этой теме сбрендила, а так ещё ничего - соображает. И тут вспомнил я, что она, Авдотья-то, с Никодимом в последние дни его сидела, когда он уж совсем плох стал. Знаешь, не верилось мне всё ещё, что Пафнутий в смерти Никодима виноват. Думаю: надо бы порасспросить Авдотью - может чего знает. Вот что она мне рассказала.
Примерно за неделю до пожара, пошёл Никодим в соседнюю деревню причащать кого-то на дому. Возвратился уже поздно. Авдотье в ту ночь от чего-то не спалось. Только глаза закроет - всё черти какие-то мерещатся, да и лампадка перед образами почему-то, ни с того, ни с сего, два раза потухала. Когда Авдотья во второй раз встала с кровати, чтобы зажечь лампадку, то услышала, как скрипнули церковные ворота. Ночь была тихая, а дом у Авдотьи стоит почти у самой церкви. Ну, Авдотья бабка любопытная - решила выйти посмотреть, чего это там такое, уж не грабит ли кто церковь. Вышла, глядит: идёт Никодим от церкви - ни жив, ни мёртв, трясётся весь. Она спрашивать принялась, что, мол, случилось. А он молчит и смотрит невидящим взглядом.
Отвела Авдотья Никодима в его избушку, уложила. Всю ночь рядом просидела, а под утро врача вызвала. Тот лишь руками развёл. Для своего возраста Никодим был практически здоров. "Какое-нибудь очередное завихрение старого человека, - объяснил врач странное состояние больного. - Ничем помочь не могу. Против старческой хандры лекарств пока не придумано. Денёк, другой, пролежится и снова службы служить будет", - успокоил он Авдотью.
Но бабка, как водится, не поверила врачу и повсюду трезвонила: "Ой, плох батюшка-то, ой, плох! Не подымется теперь".
Вскоре эти слухи дошли и до молодого попа Пафнутия, который за полгода до этого был прислан епархией в помощь Никодиму - тот, ввиду своей старости, уже не справлялся со всеми своими обязанностями. Никодиму этот Пафнутий как-то сразу пришёлся не по сердцу, да и прихожанам не больно-то нравился. Ходили слухи, что этот Пафнутий - бывший зэк и что, хотя он и иеромонах, но зелёный змий, золотой телец и женщины лёгкого поведения очень даже его интересуют и еще много чего рассказывали.
Узнав о болезни Никодима, Пафнутий, чтобы окончательно не уронить авторитет, решил зайти к тому. "У, явился-таки, - бубнила себе под нос бабка Авдотья, глядя на попа. - Ругались они с Никодимом, а всё равно, глядишь, пришёл".
От Пафнутия разило перегаром, на левой щеке красовался свежий засос. Никодим, который до этого не мог, а может и не хотел даже пошевелиться, едва заметив Пафнутия, вдруг сел на кровати, а затем и на ноги поднялся и исступлённо закричал на того, потрясая кулаками:
- Богохульник! Святотатец! Христопродавец! Иуда! Анафема! Окаянный!..
Тут ноги его подкосились, и он рухнул на пол, продолжая бормотать что-то неразборчивое. Лишь один Пафнутий догадался, что всё это значит. Присев над упавшим Никодимом, он произнёс:
- А чего я такого сделал? Церковь в аренду сдаю? А зачем зданию ночью пустовать - пускай непрерывно доход приносит. Теперь другие времена - капитализм. Из всего надо выжимать всё возможное, иначе ноги протянешь. В наше время всему есть цена. Даже самому бесценному.
- Христопродавец, души в тебе нет, ирод, - молвил Никодим.
- А зачем она? По нынешним временам содержать душу – одно сплошное разорение. Она только мешает жить.
- Страшный суд ждет тебя, святотатец!
- Где? Там? А есть ли что Там? Нет уж, лучше урвать от жизни все еще здесь. Будущая загробная жизнь переместилась в настоящее. Достигни земного рая, а как - неважно. Такой вот теперь девиз.
- Но ты ведь…
- А, служить Богу, еще не значит верить в Него. А кому я церковь сдаю - меня не касается. У нас сейчас свобода вероисповедания - кому хочешь, тому и верь. И мне плевать, кому они там служат - самое главное, чтобы деньги капали. А деньги не пахнут.
- Деньги пахнут адом! – собрав последние силы громко и четко проговорил Никодим. Это были последние, осознанно произнесенные им слова.
В этот момент Авдотья с ухватом в руках накинулась на Пафнутия:
- Уйди, уйди, окаянный! Не видишь что ли - плохо ему.
Поп поднялся и, выходя, добавил:
- Мы - новое поколение. Нам править. А вы своё отжили. Так не путайтесь под ногами!
Скипидарыч тяжело дышал и совсем почти сполз на землю.
- Коля, ты понимаешь, что всё это значит?
Деснин сидел, уставившись в пустоту, и молчал.
- Вот и я понял. Всё подтвердилось. Ну я и пошёл прямо в церковь к Пафнутию.
Пришёл, значит, и говорю ему прямо: страшные, мол, вещи я знаю. А он: ну так исповедуйся, облегчи душу, покайся. Хм! Было б перед кем каяться! Заявил я ему прямо в лоб: ты, сволочь, Никодима угробил!
- Дурак ты, Скипидарыч, - Деснин, казалось, наконец-то вышел из оцепенения. - Он же тебя и убрать мог. Ты же свидетель, понимаешь… Слушай, а ты говорил Пафнутию о Мокром?
- Да, и о тебе сболтнул, что повез жалобу…
- Все ясно. Это он меня Аббату и сдал.
- Так выходит. А вот тебе сейчас будет и еще одна улика. Ты думаешь, чего я прямо посреди дороги уселся? Уж, какой бы пьяный не был, а хоть в кусты бы, да уполз.
- Э, эй, Скипидарыч, ты чего несёшь?
Вместо ответа Скипидарыч отвёл руку от живота, показывая кровавое пятно на рубашке. Затем захрипел и повалился набок.
- Скипидарыч! Скипидарыч! - кричал Деснин, тряся того. - Скипидарыч! Ты чего?!
- Помираю я, Коля, вот чего, - угасающим голосом произнес Скипидарыч. – Как Никодим, все через Аббата твоего. Этот… Сначала про переход что-то пробормотал, а потом саданул ножом. Они и тебя…
Скипидарыч не успел договорить. Вязкая пена выступила на его губах, глаза остекленели, дыхание замерло.
Скипидарыч был мёртв.
Спустя какое-то время, Деснин сам не свой брёл по дороге в церковь.
- Коля! - вдруг услышал он сзади знакомый голос, но так и не обернулся на него.
- Да стой же ты! Это ж я! - снова звал голос, но Деснин продолжал идти не оборачиваясь.
- Я уж целый день тебя ищу. Утром ещё приехала. Чего же ты? Обещал на денёк, а сам... Запил, что ли? Так и знала, - Юлька (а это была она) настигала Деснина.
- Коль, поедем отсюда. Поезд через полчаса. Поедем. Ведь ты ж обещал.
Деснин продолжал идти. На всякий случай, он засунул руки в карманы, чтобы сдержаться. Он знал, что Юлька просто так не отстанет.
- Да что ж это с тобой, в конце-то концов! - Юлька перегородила Деснину дорогу.
- Уйди. Убью, - прошипел Деснин, стараясь не смотреть на Юльку.
- Не пущу! - не отходила та.
Тогда Деснин схватил её и отшвырнул в придорожные кусты. Юлька больно ударилась спиной о камень. Вся исцарапанная, она выбралась из кустов и в последний раз прокричала вдогонку:
- Коля!
Деснин не обернулся. Он все ускорял и ускорял шаг, словно хотел убежать от кого-то.
Церковные ворота были открыты. Деснин вихрем ворвался в них. Посреди зала, между четырех гробов с жертвами позавчерашней деревенской бойни, стоял Пафнутий.
- А, вот и наш народный мститель явился, - наигранно произнёс поп. - Наслышан, наслышан. Обещали мне, что ты явишься “яко карающая десница Божия”. “Мне отмщение и Аз воздам”, так, кажется. А мы тут тебя с товарищами, - поп указал взглядом на четверых ментов, что стояли в стороне, - давно уже поджидаем. Ты, должно быть, знаешь, что сегодня здесь, в храме Господнем, нашли два трупа, - указал он рукой на обведенные мелом силуэты сатанистов и следы крови. - И пальчики твои повсюду…
Менты подошли к Деснину и уже заламывали ему руки, когда поп остановил их:
- Постойте-ка. Мы же всё-таки в храме Господнем. Здесь недозволительно насилие творить. Надо быть терпимее к человеку, пусть он и преступник. Милость Божия безгранична. Может этот смертоубийца напоследок покаяться хочет? Нельзя лишить человека этой возможности, покуда он в храме. Оставьте нас ненадолго.
Менты, не ожидавшие подобной патетики, в замешательстве удалились в притвор.
- Покайся, грешник! - грозно произнёс Пафнутий. - У тебя не будет иной возможности!
Если бы не это жалкое тщеславие, если бы не эта уродливая карикатура на Никодима, омерзительная пародия на него, - Деснин, может быть, еще и сдержал свой неистовый порыв, но самоуверенный поп сам подписал себе смертный приговор. Однако Деснин медлил. Знакомый рёв стоял в его голове. И этот рёв рвал и терзал кровоточащую рану. Но было что-то приятное, даже сладострастное в этом страдании.
Тем временем Пафнутий, проследив, что менты вышли, заговорил приглушенным голосом:
- А ведь я тебя сразу узнал, Колян, когда ты только здесь нарисовался. И Аббату тут же сообщил. Но ты остался жив после встречи с ним. Значит, ты ему зачем-то нужен. Сегодня он даже людей своих прислал. Он уже в курсе того, как ты расправился с этим, - Пафнутий кивнул в сторону силуэта Гроссмейстера, - и вновь желает тебя видеть. Работать на него выгодно, по себе знаю: всего полгода проторчал в этой деревне – уже на повышение иду. Ты можешь уйти через окно в алтаре, а на дороге тебя ждут люди Аббата. Впрочем, если даже тебя повяжут, и с ментами можно договориться – у нас везде свои люди.
Деснин никак не реагировал. Он слышал все это словно сквозь туман.
- Ну, че ты тормозишь? Тебе здесь больше нечего делать, ведь ты уже отомстил, все кончено…
- Еще нет, - с этим словами Деснин бешено накинулся на Пафнутия и вцепился тому в довольно толстую позолоченную цепочку, на которой висел большой позолоченный крест.
Позолоченный Христос равнодушно взирал с креста на то, как Деснин, используя цепочку как удавку, душил попа.
Менты тут же ринулись из притвора и попытались оттащить обезумевшего Деснина, скрутить ему руки за спину, но никак не могли. Этому мешала цепочка, которая до самых костей врезалась в сведённые судорогой руки нападавшего.
По цепочке струилась кровь и, капля за каплей, падала с креста…
ЭПИЛОГ
(несколько выдержек из следственных материалов
по делу об убийстве о. Пафнутия)
“…Не было никакой возможности предотвратить убийство о. Пафнутия. Ввиду особой опасности нападавшего, сержант Петраков вынужден был открыть огонь на поражение. Нападавший, гр. Деснин Николай Геннадиевич был тяжело ранен. В тот же момент о. Пафнутий сумел скинуть с себя нападавшего. Однако, в результате борьбы, был сдвинут стол, на котором в целях экономии места стояло сразу два гроба с телами отпеваемых. Ими и был придавлен о. Пафнутий, который от полученной травмы черепа скончался на месте”.
“…У доставленного в реанимацию гр. Деснина Николая Геннадиевича было изъято: заявление на имя архиепископа Пантелеймона в котором сообщалось о недостойном и подозрительном поведении скончавшегося о. Пафнутия, договор об аренде церкви, подписанный о. Пафнутием и убитым ранее в церкви гр. Стужинским, книга, подписанная последним, а также тетрадь неизвестного происхождения, в которой также указывались факты по поводу незаконной деятельности о. Пафнутия (перечисленные выше документы прилагаются)…”
“…В связи с этим, был произведен обыск церкви. В результате обнаружено: большое количество порнокассет, порножурналы и прочая порнопродукция. Также марихуана в особо крупных размерах и несколько предметов сатанинского культа…”
“…По настоянию прихожан была произведена экспертиза икон. В результате экспертизы выяснилось, что почти все иконы является подделками, сделанными по заказу о. Пафнутия. Оригиналы икон не найдены…”
“…В ходе следствия выяснилось, что погибший о. Пафнутий (в миру Теплов Сергей Германович) трижды судимый до принятия сана, сотрудничал с местной преступной группировкой…”
“…Было принято решение произвести повторный обыск церкви…”
“…Местная преступная группировка пыталась воспрепятствовать повторному обыску. В ходе перестрелки между сотрудниками РОВД и преступниками двое из нападавших были тяжело ранены. Сотрудники РОВД не пострадали…”
“…Из показаний задержанных стало ясно, что в церкви находится оружие, а также взрывчатые материалы…”
“…Был произведен повторный обыск. Ввиду неосторожных действий сержанта Иванченко произошел взрыв означенных взрывчатых материалов…”
“Вследствие произошедших событий, ЦЕРКОВЬ нуждается в капитальном ремонте и реставрации”.
Спустя неделю Мишан, тот самый следователь, к которому обращался Вован, небрежно листал книгу Гроссмейстера, которая случайно выпала из дела Деснина.
"Да что они там все помешались на этих душах? – размышлял он. – Аббат какую-то пургу гонит, вот этот, - Мишан посмотрел на обложку книги, - Стужинский. Хм, покойник тоже. Но ведь все ж сделал: сказал, что убит Мокрый – так нет, этот дурак Пафнутий влез, Аббату доложил. А тому только дай поиграться. "Он грохнет сатаниста и будет мой". Психолог хренов. Доигрался. Все вышло из-под контроля. Этот Деснин – не его зомби, все не просчитаешь. А теперь: "Он слишком много знает и на меня после всего работать не станет". А подчищать кому? Обещал полковника. Хм, в росте он моем заинтересован. А, все равно, лишь бы бабки капали".
Мишан вновь посмотрел на книгу. "Правильно Аббат говорит: никакой борьбы, никаких Армагеддонов. Зачем все это? Зачем душа, зачем Бог?"
На этом Мишан захлопнул книгу и швырнул ее в корзину.
к о н е ц
1997, 2001, 2005