Поклонник муз

 
 1

 В школе мальчик Гриша Грисманов не отличался сколько-нибудь заметными способностями и учился из рук вон плохо. Не помогали ни дополнительные занятия, ни родительские собрания, ни отдельные приглашения матери. Лишь после того, как в школу приходил отец и долго о чём-то разговаривал с классным руководителем, мальчику выводили „тройку“ по всем предметам, кроме физкультуры. По физподготовке маленький Грисманов всегда имел твёрдую „пятёрку“ - рос он крепким и подвижным ребёнком.
Все родные и даже соседи говорили, что Грише обеспечена метла как орудие труда или, если очень повезёт, когда-нибудь дорастёт до слесаря-сантехника. В их среде это было чрезвычайно редким явлением. Дети дальних и ближних родственников становились врачами, адвокатами, ювелирами, а если иногда и рабочими, то не ниже часового мастера.
После окончания школы Григорий даже не пытался поступать в институт или техникум, а сразу пошёл работать на небольшой завод по-соседству. С военкоматом отец решил проблему и Гришу освободили от службы в Армии, записав в военном билете: „Рядовой, необученный. К службе в мирное время не пригоден“.
Работой только на заводе Грисманов не ограничился, а ещё подрабатывал вечерами грузчиком на товарной станции и поступил на заочное отделение механического института, где главным было представить справку с места работы. Рабочему классу создавали условия для учёбы. Здоровье позволяло – крутился!
К двадцати годам был он невысоким крепким парнем со смуглым лицом и чёрными блестящими глазами. Не красавец, но быстрый и напористый – он мог произвести благоприятное впечатление на окружающих, особенно на девушек. Несмотря на то, что его чёрные кудрявые волосы быстро редели, обещая скорую лысину.
Но девушками Гриша интересовался мало – некогда, надо сначала встать на ноги, создать метериальную базу, получить диплом инженера.
Так... встречался с разными девчонками, от случая к случаю, но серьёзно не увлекался пока никем.
На заводе крутился вокруг партбюро, разумно полагая, если в стране одна правящая партия, то без членства в ней ходу ему нигде не будет. Его усилия не пропали даром, пройдя кандидатский стаж, он стал коммунистом. Рабочим – зелёную улицу!
Вскоре изловчился, купил машину „Москвич“, а там подошло время и диплома инженера-механика. Теперь уже сам, без отца всё устроил.
Конечно, курсовые работы писал не сам, нанимал ребят – тоже подрабатывают, крутятся, как могут. Но, тем не менее, в институте были сомнения – куда, мол, такого дуба выпускать с дипломом инженера, но другие возражали, что-де по жизни Грисманов любого академика за пояс заткнёт. К тому же, „зарядил“ он, кого надо, а это большая движущая сила в истории, как всеобщей, так и частной...
Так или иначе, но, получив диплом инженера, Гриша устроился в отдел снабжения крупного строительного комбината, получил квартиру на Красной Пресне через связи в райкоме партии и ездил на своём „Москвиче“ как „кум королю“, серьёзно подумывая о том, что теперь можно и жениться...
Кстати, отношение к нему среди родственников резко изменилось. Говорили, что цыплят по осени считают и что Гриша оказался хорошим „практиком“. При встрече с родными и знакомыми держался он солидно, был немногословен, а недостаток знаний, когда речь касалась каких-то теорий, умело скрывал за многозначительной и скептической полуулыбкой. И получалось, что я-то, мол, всё это давно знаю, но только не хочу обсуждать, так как занят более важными делами.
Стал он частенько наведываться в Малаховку, где была дача у его дальних родственников и нередко мелькали симпатичные девичьи лица. Приезжал на машине, в хорошем костюме, солидный и многозначительный – чем не жених? Жених и есть!


 2

 Однажды, подъезжая к дачному посёлку, Грисманов заметил стройную девушку, которая шла по обочине дороги. Притормозил.
 -Подбросить?- опустил он стекло.
 -Если нетрудно,- девушка улыбнулась и испытывающе посмотрела своими карими блестящими глазами.
 -Какие проблемы? Сегодня я всё равно отдыхаю,- на людях никогда он не оставлял многозначительного тона.
Девушка устроилась на заднем сидении и машина тронулась. Оказалось, что дача у её родителей на соседней улице, совсем недалеко от его родственников.
 -Так, мы живём по-соседству,- улыбнулся Грисманов своей скептической полуулыбкой.- Точнее, мои родственники...
 -А как их фамилия?- заинтересовалась девушка.
 -Брадис.
 -Брадис?- переспросила она.
 -Да.
 -Они хорошие знакомые моим родителям!
 -Вот так...- в его голосе не прозвучало ни удивления, ни радости, хотя внутренне и возликовал.
Ещё бы! Прекрасный повод для знакомства! Девушка-то хоть куда!
А девушка действительно была хороша. Нет, не красавица, но очень мила. Стройна, большие карие глаза и вьющиеся каштановые волосы. Веснушки на лице и руках совсем её не портили, а, напротив, придавали особое очарование.
„Наверняка, её в школе дразнили рыжей“- почему-то подумал он.
 -А как фамилия Ваших родителей? Может быть, я слышал от своих родственников, если они друзья,- как бы только из вежливости спросил Грисманов.
 -Видете ли,- девушка замялась.- Моя фамилия Ларочкина, но это от отчима, который меня удочерил. А дружили мои родители с Брадисами ещё до войны, но папа...
 -Пострадал, то есть репрессирован,- уверенно вставил он.
 -Да, но уже после войны мама вышла замуж за Ларочкина, а дружба с Вашими родственниками продолжается как бы по инерции. Скорее, теперь это только знакомство, а настоящая дружба, как говорит мама, была с моим отцом.
 -Всё ясно,- Григорий уверенно сжимал руль и смотрел прямо перед собой, не поворачиваясь к собеседнице и лишь изредка бросая взгляд в зеркало.
Подъехали к её даче, большому бревенчатому дому на заросшем зеленью огромном участке. За домом покачивали верхушками на ветру высокие и стройные сосны.
 -Вот моя визитка,- солидно достал бумажник.– Звоните, если что... А я мог бы Вам позвонить?
 -Конечно, почему нет?- девушка раскрыла сумочку, извлекла из неё записную книжку, вырвала листок и быстро написала несколько слов.
Он, не читая, небрежно сунул листок в карман и открыл дверь машины, как бы невзначай коснувшись её коленей. Они попрощались. Девушка выпрыгнула из машины и побежала по направлению к дому. У калитки она оглянулась и с улыбкой помахала рукой.
Немного отъехав, Грисманов достал бумажку и жадно впился в неё глазами. На листке ровным девическим почерком написано: Фаина Ларочкина и три номера телефона – домашний, рабочий и дачный.
 Выждав несколько дней, он позвонил ей на работу. Оказалось, что Фаина работала экскурсоводом в музее им. А.С.Пушкина, водила, в основном, иностранные туристические группы. Она обрадовалась его звонку и тут же пригласила на экскурсию. Грисманов как многие в отделе снабжения имел свободный график работы, так что не составляло труда приехать немедленно. Сказав, что едет по делам снабжения, он направился в музей.
Припарковав машину неподалёку, Григорий неспеша поднимался по лестнице, когда увидел её, стоящую у входа. На Фаине были лёгкие светлые брюки и сиреневая кофточка. Она улыбалась.
„Всё импортное,“- быстро оценил он.- „А какая тут зарплата? Ясно, предки подбрасывают. А может, с валютой крутит? С иностранцами всё-таки возится...“
 -Здравствуйте!- слегка поклонился он.
 -Привет!- Фаина первая протянула руку.
Вошли в музей, прошли по залам. Она надолго задержала его внимание в зале импрессионистов. Видно, что это её „конёк“. С удовольствием подходила к полотнам Ренуара, Писсаро, Моне. Подробно объясняла особенности манеры каждого художника. Грисманов никогда раньше не интересовался живописью и был в этом музее впервые, но не подавал вида и смотрел на всё многозначительно и с вежливым интересом. Только у картины Мане он вопросительно изогнул бровь. Нет, разницы в манере письма не почувствовал, но увидел разницу в написании имени автора. Читать-то он всё-таки умел, а наблюдательности ему не занимать!
Фаина сразу уловила его взгляд и даже обрадовалась.
 -Да, да, многие путают! Это Эдуард Мане, а тот Клод Моне – оба импрессионисты и французы и были знакомы, хотя судьбы у них сложились по-разному. Мане никогда не нуждался, он был богат и писал для своего удовольствия, не для заработка, а Моне достиг материального благополучия только в старости, когда пришло признание. Но практически всю жизнь он нуждался, как, впрочем, и все другие импрессионисты. Однако, манеры письма у них совершенно различны и их нельзя перепутать,- по всему было видно, что ей доставляет удовольствие прочитать эту маленькую лекцию своему новому знакомому.
Грисманов важно кивнул, как всегда, всем своим видом показывая, что ему-то известно гораздо больше, чем здесь говорят. Думал же он о том, что надо бы сначала пригласить её в ресторан, прежде чем звать домой смотреть коллекцию книг и фарфора.
 -Я не раз бывал в пушкинском музее и очень люблю его,- спокойно соврал он.- Но то, что Вы мне рассказали, занимательно... А что Вы делаете сегодня вечером?
 -Ещё не знаю...- она задумалась.- По-моему, ничего.
 -А не сходить ли нам в ресторан, посидеть, отметить наше знакомство?
 -С удовольствием.
Они договорились после работы встретиться у входа в музей. Сказав, что его ждут важные дела, Грисманов уехал.
 В Москве 60-х вечером попасть в приличный ресторан было непросто – у входа обычно стояла длинная очередь желающих, питавших неизбывную надежду, что место освободится и важный швейцар их пропустит.
В город приезжали иностранные туристы. Они ходили по улицам и с интересом смотрели на красивые архитектурные ансамбли, но быстро уставали и... нигде не видели кафе, где можно передохнуть и выпить чашку кофе. Величественные дома молча и строго смотрели на них, не приглашая зазывными вывесками зайти и отдохнуть.
В то время вместо „купить“ и „продают“ люди говорили „достать“ и „дают“ или „выбросили“. Язык чутко реагирует на ситуацию, а в условиях тотального дефицита такое словообразование закономерно. Трудности были со всеми товарами, вплоть до туалетной бумаги. В связи с этим у меньшинства населения появилось презрение к материальным ценностям, тогда как у подавляющего большинства возникало обожествление достатка. Материальный успех превратился в идола, которому поклонялись и приносили жертвы. Именно тогда с стране зародился „вещизм“ или „вещемания“ как реакция на всеобщий дефицит и непопулярность марксистской идеологии. Один известный поэт назвал тогдашнее общество – „страна, где всего не хватает“.
Но Грисманов этих проблем не имел, так как хорошо освоил профессию снабженца, специализируясь на сантехнике, так что прогнозы его родственников и соседей, сделанные в детстве, частично оправдались, но не совсем в том виде... Бери выше! Возможность доставать дефицитное оборудование открывала ему многие двери, в том числе в престижные рестораны.
Он решил пригласить Фаину в ресторан при ЦДРИ (Центральный дом работников искусств), хорошо помня впечатление, которое производит на собеседников фраза: “Вчера посидел в ЦДРИ“. На сказавшего это смотрели как на избранного, человека, причастного к искусству, хотя на самом деле он мог быть, например, снабженцем по сантехнике. Такова сила искусства! Хотя в определённом смысле такой человек мог считаться избранным, потому что в ресторан пускали далеко не всех...
 В условленный час Грисманов подъехал к музею и остановил машину недалеко от входа, чтобы каждый мог видеть и его, и машину. Вышел и неспеша, немного покачиваясь из стороны в сторну, расслабленной походкой поднялся по лестнице. Одет он был в строгий темно-серый костюм, белоснежную рубашку с чёрной „бабочкой“.
Фаина стояла у входа, рядом с колонной и видела, как выходившие сотрудники обратили внимание на солидного человека, шедшего ей навстречу и приветливо помахавшего рукой. Одна приятельница обернулась и хитро подмигнула ей - давай, мол, не теряйся!
Проехали по нарядной и чистой улице Горького, остановились недалеко от „Елисеевского“.
 -Заглянем. Мне надо,- на ходу бросил он.
Вошли в магазин – в продаже есть всё или почти всё! Красивая лепнина на потолке и стенах, но народу... как всегда! Духота!
Люди из всего Советского Союза приезжали в столицу. Но побывать в Москве и не зайти в „Елисеевский“? Это, простите, невозможно! „Елисеевский“ имел культовое, даже сакральное значение! Официального советского названия никто не знал и все называли магазин по имени дореволюционного владельца Елисеева.
По-хозяйски оглядевшись вокруг, Грисманов наклонился к продавцу одного из отделов и что-то зашептал ему. Тот понимающе кивнул и указал на закрытую дверь рядом.
 -Фаина, подождите меня здесь,- как-то снисходительно и важно проговорил спутник и скрылся за дверью.
Она смотрела на всё широко открытыми глазами и думала не то с уважением, не то с иронией: „Да он просто VIP“.
Через несколько минут Грисманов вернулся. По его непроницаемому лицу нельзя было понять – доволен, удовлетворён ли он или, напротив, разговор не получился? Как всегда, многозначителен и сдержан.
Они молча вышли из магазина – он впереди, плечом прокладывая путь среди входящих и выходящих покупателей. Девушка следовала за ним, изящно лавируя между людьми. Ресторан располагался рядом. Фаина обратила внимание, что и здесь её спутник свой человек, держится раскованно и уверенно. Она же была в этом ресторане впервые, хотя много слышала от подруг - мол, как здорово и какие люди там бывают!
Ларочкина с любопытством огляделась – знакомых артистов что-то не видно, зато много каких-то неизвестных ей „богемных“ людей, евших, пивших и что-то говоривших друг другу. Крутились здесь и девицы легкого поведения. В то время советские люди избегали называть вещи своими именами и редко использовали слово „проститутка“. Считалось, что в Советском Союзе проституции нет и быть не может, так как уничтожена социальная база – частная собственность.
Приятная музыка, лёгкое вино... Фаина чувствовала, что ей здесь нравится. К тому же, престижно! Завтра расскажет на работе, как провела время! Григорий не слишком интересный собеседник, но, судя по всему, он „деловой“. А такие всегда в работе. Вот, и сейчас он то уходил куда-то и с кем-то говорил, то к нему подходили какие-то люди и что-то шептали ему на ухо, искоса поглядывая по сторонам.
Зато Ларочкина щебетала как соловей и всё про живопись, свою профессию и хобби, хотя закончила она пединститут, факультет иностранных языков. Но работать преподавателем английского языка в школе ей не хотелось и с помощью родителей она устроилась в музей, о чём нисколько не жалела, а даже, наоборот, почувствовала вкус к живописи и много читала книг по истории искусств.
 -А как ты относишься к Левитанчику?- Фаина от выпитого вина повеселела и незаметно для себя перешла на „ты“.
 -Что?- не понял Грисманов.
 -Ну, к Левитану. Я его очень люблю, поэтому так и называю...
 -А...
Он выдержал паузу и вместо ответа важно, но благосклонно, как бы соглашаясь, кивнул.
 -У меня есть альбом с репродукциями его работ. Настоящий русский художник, певец родной природы и русского духа!- она говорила искренне и восторженно.
И было непонятно - это её собственные мысли или заимствованные из книг. Да какое это имеет значение? Главное, что верно!
Грисманов бывал в Третьяковке и видел Левитана, скорее всего, видел... Он был там только один раз, в школьные годы вместе с одноклассниками и учительницей по литературе. В памяти остались – череда залов и много-много картин и все коричневые...
Но сейчас он внимательно смотрел на Фаину, её одухотворённое порозовевшее лицо и думал о том, что такую нестыдно и на людях показать, „лицом в грязь не ударит“.
 -А ещё я очень люблю Абрама Архипова. Знаете такого? Его, к сожалению, меньше знают, тоже прекрасный художник! Ах!- спохватилась она и посмотрела на часы.- Уже поздно! Надо позвонить маме, а то будет беспокоиться.
 -На улице из телефона-автомата можно позвонить или ещё лучше у меня из дома,- бросил он, пропустив мимо ушей упоминание о художнике Архипове.
 -Сегодня уже поздно, в следующий раз,- она ещё раз посмотрела на часы.
„А жаль“-пронеслось в его голове.- „Сегодня, по-моему, в самый раз. Девушка была бы согласна...“
Но настаивать не стал, а подозвал официанта, расплатился и быстро встал из-за стола. Он, вообще, каким-то чутьём улавливал, когда надо помедлить, поважничать, а когда действовать быстро и решительно.
 Прошла неделя. Григорий медлил, хотя и очень хотелось позвонить. Выдерживал паузу – знал, что лучше не показывать свою заинтересованность. Наконец, позвонил ей на работу. Фаина обрадовалась ему как старому и доброму знакомому.
 -Рада Вас слышать! А почему так долго не звонили?- её голос звенел в трубке.
 -Был занят. Пришлось слетать в Прибалтику, нужно было кое-что утрясти...- не задумываясь, соврал он.
Прибалтика тогда считалась как заграница. Фраза „он из Прибалтики“ звучала как „он иностранец“ или „он европеец“, то есть человек первого сорта. Соответственно, поехать в Прибалтику значило, побывать почти за границей, в Европе. И опять на это имелись свои причины – выезд из страны в то время был жёстко ограничен.
 -И как, успешно? Как настроение?- спросила она.
 -Всё нормально,- самоуверенно ответил Грисманов и тут же добавил.- Я сегодня мог бы с Вами встретиться, найду время.
В ресторане он заметил, что она перешла на „ты“, но решил с этим не спешить, выждать...
 -Хорошо, я свободна!- простодушно воскликнула девушка.
 -Ну, так я заеду за Вами после работы?
 -Договорились!
 Когда Ларочкина, закончив работу, вышла из музея, то сразу заметила Григория, который стоял у колонны и наблюдал за выходившими людьми. Одет он в лёгкую клетчатую рубашку, голубые джинсы и спортивные туфли, тем самым как бы показывая, что сегодня никаких официальных мероприятий не будет.
Они катались по летней ухоженной Москве, смотрели на многоцветье уличной толпы и весело болтали о том, о сём. Точнее, щебетала Фаина на свою любимую тему об искусстве, а Грисманов как бы понимающе молчал и только иногда согласно кивал головой...
„Похоже, мы с ним единомышленники“- с удовольствием думала она.
 -А как Вы относитесь к Гжели?- вдруг спросил Григорий.
 -Очень хорошо. Вообще, люблю русские народные промыслы – Палех, Хохлому, Жостово,- и добавила.- И Федоскино, и Мстёру, и Абашево, и Каргополь.
И в русском народном творчестве Фаина обнаружила большие познания и говорила о нём много и с настроением.
 -А не хотите посмотреть, что есть у меня?- прервал её Грисманов.
 -С удовольствием!
Они свернули на Красную Пресню, затем на Красногвардейский бульвар и оказались у Сахарных прудов, где и стоял дом Григория. Это был многоэтажный новый дом, выходящий фасадом на пруды. Почему их местное население называло „Сахарными“, никто не знал. Скорее всего, из-за соседства с сахарным заводом, который, кстати, вида совсем не портил. Возможно, можно придраться к бензоколонке, стоящей рядом с домом... но зато – удобно, особенно для автомобилиста, каким был Грисманов.
Итак, они подъехали к приличному дому, в хорошем месте, с красивым городским пейзажем. Вышли из машины, поднялись на чистом лифте на седьмой этаж. Ларочкина обратила внимание, что дверь квартиры открывалась не внутрь, а наружу. „Наверное, так труднее взломать“- решила она.
Квартира просторная, хотя и двухкомнатная, не загромождена мебелью, вокруг чисто, много книг и Гжель! Полный сервант – белое с голубым! Фаина осторожно брала в руки посуду, нежно гладила каждый предмет и нежно шептала: „Дорогие вы мои, милые...“
Грисманов властно положил ей руку на плечо, погладил по спине, затем взял в ладонь её затылок и запрокинул голову. Она подняла на него взор и тут же опустила глаза, на влажных губах её блуждала таинственная улыбка...
 Ларочкина раньше не имела какого-то значительного сексуального опыта, поэтому первые контакты не произвели на неё большого впечатления. В постели Григорий был сух и сдержан также, как и в жизни. Но она постепенно привыкла к нему. К тому же, ей льстило появляться на людях, если не с красивым, то успешным мужчиной, который держится уверенно и вхож почти во все двери. Да и выбора особого не было... Кругом советское единообразие! А хотелось чего-то яркого и нестандартного, как в заграничных каталогах! Удобная квартира, просторный загородный дом, блестящий автомобиль, уверенный в себе мужчина!
Конечно, она понимала, что „Москвич“ – это не „Мерседес“, а Григорий Грисманов - не Ален Делон, но и лучшего на горизонте не обозначалось... А жить надо!
 Грисманов же ловил себя на том, что в интимной жизни он никак не мог расслабиться и быть самим собой. А какой он на самом деле? Сколько себя помнит, всегда приходилось бороться за выживание, доказывать и себе, и другим, что он не хуже, играть какую-то роль. В начальных классах Гриша был тихим, подавленным властными родителями мальчиком, которому не давались школьные премудрости. Он завидовал и одновременно ненавидел тех ребят, которые учились легко, без напряжения и приносили домой „четвёрки“ и „пятёрки“. Вот, хотя бы этот Лютнев. При воспоминании о нём к горлу подкатывает ком. Весельчак, проказник, на уроках только и занимался тем, что придумывал всякие шалости, а как вызовут к доске или напишет контрольную работу, то обязательно - „пятёрка“.
Потом когда Грисманов подрос, то понял, что недостаток знаний и способностей к наукам можно восполнить энергией, напором, физической выносливостью, деньгами, наконец. Надо только всегда быть начеку, не расслабляться, не подавать вида, что чего-то не знаешь. Это так вошло в его сущность, что забывался он, наверное, только во сне, когда после напряжённого дня как будто проваливался в какую-то пропасть.
Любил ли он Фаину? Кто знает? Они встречались уже целый год. Ему было лестно бывать в компаниях, где собирались интеллектуалы, слушать их разговоры об искусстве, политике и видеть, что его спутница там своя, может поддержать беседу, а когда надо, и вставить фразу на английском языке. И он как её спутник становился как бы причастным к теме разговоров, только сам не вмешивался, а уходил на кухню, помогал хозяйке по хозяйству или заводил с кем-нибудь беседу об автомобилях, запчастях и сантехнике, что, кстати, вызывало неподдельный интерес. С ним заводили знакомство, договаривались о встрече, просили что-либо достать или просто спрашивали совета по технической части.
Лишь однажды Григорий решил поддержать разговор об искусстве и показать свою осведомлённость. В гостях у набирающего известность писателя Хавкина после ужина все сидели в креслах, в гостиной, у камина и потягивали коньяк из широких рюмок. Разговор зашёл о Босхе. Хозяин достал альбом с иллюстрациями и принялся объяснять смысл его работ.
 -А эти три буквы „sch“ в немецком языке читаются как „ш“,- Грисманов в школе „проходил“ немецкий.- И тогда получается – Бош, а не Босх.
 -Правильно, Григорий Львович,- улыбнулся Хавкин.- Но Босх был голландцем и, кроме того, это псевдоним, аббревиатура от названия города, в котором он жил. Аббревиатуры, вообще, не поддаются грамматическим правилам, так уж повелось... В отечественной искусствоведческой литературе принято писать „Босх“.
Фаина этого не слышала - была на кухне, о чём-то беседовала с хозяйкой и разговор сам-собой перешёл на другие темы.
Грисманов же внимательно всматривался в лица гостей, стараясь понять, как они отнеслись к его замечанию. Но, скорее всего, никто не обратил на это никакого внимания.
Как-то были в гостях у одного режиссёра с телевидения, возвращались за полночь. Григорий, как всегда, молча вёл машину, внимательно следя за пустынной дорогой.
 -А ты знаешь, Гриша, что я беременна?- вдруг спросила Фаина.
 -Что?- он напрягся и выдержал паузу, стараясь выиграть время и обдумать линию поведения.- Откуда мне знать? Ты же ничего не говорила.
 -Уже третий месяц пошёл...
„Так...“- мысль его напряжённо работала.- „Что ж, к тому всё шло... Жениться на ней я всё равно собирался – надо! Правда, немного позже, сначала хотел закончить кое-какие дела...“
Грисманов молчал, а Фаина вопросительно смотрела на него и ждала.
 -Может быть, мне сделать аборт?- задала она провокационный вопрос.
Ларочкина, хорошо зная его, не ждала бурной и немедленной реакции, но молчание слишком затянулось... Он и сам понимал это, но всё медлил с ответом, хотел выиграть время, подумать.
 -Я очень рад слышать это,- наконец, проговорил он, стараясь придать своему голосу теплоту.- Я давно хотел сделать тебе официальное предложение, так что считай, что сделал.
Слова прозвучали как-то невыразительно и сухо. Оба понимали это и молчали.
„Эх, чёрт, застала врасплох, не успел подготовиться, как следует“- думал Григорий, крепче сжимая руль.
„Ну, он не поэт и лирик – это ясно“- решила Фаина и поцеловала его в щёку.
 -Спасибо, дорогой, я согласна,- прошептала она.


 3

 Медленно тянулись скучные будни. Давно позади шумная свадьба в ресторане „Центральный“, где веселились многочисленные родственники и друзья, принёсшие кучу подарков. Позади и праздничная суета в связи с переездом и устройством их совместного гнёздышка. Точнее, Фаина переехала к нему на квартиру, а её родители выделили половину дачи в Малаховке в распоряжение молодых.
Казалось бы, Грисманов достиг всего, чего хотел и что когда-то представлялось ему недосягаемой мечтой – он дипломированный инженер, имеет доходную работу, позволяющую заводить полезные знакомства, у него интересная образованная жена. Чего же ещё желать? Живи и радуйся! Но его точил червь неудовлетворённости. Что, машина „Москвич“ недостаточно престижна? Это не проблема – он договорился и скоро купит „Волгу“. Начал строить дачу - проник в дачный кооператив музыкальных работников, так что скоро не будет зависеть от её родителей. Нет, дело не в этом.
Его не удовлетворяли отношения с женой. Половой жизни они в настоящее время не вели. Это понятно - Фаине скоро рожать! И опять, не в этом дело! Секс в его жизни, вообще, не играл значительной роли. Главное для него удовлетворение совсем другого порядка, он стремился стать хозяином положения, значительной личностью, которая может решать судьбы других людей. Но с женой что-то не клеилось... Прежде всего, она отказалась взять его фамилию и при регистрации брака оставила свою, девичью. Сколько Грисманов ни настаивал, но так ничего и не добился. Его послушная, гибкая и весёлая Фаина в этом проявила упорство, отделываясь шуточками, что-де перевод его фамилии на русский язык ей не нравится. А как переводится его фамилия на русский язык и какое это имеет значение? Оказалось, что „грис“ (Grie) по-немецки означает „манная крупа“, а „ман“ (Mann) – „мужчина“. Вот, и получается – манный мужчина! Чушь собачья! Но в чём истинная причина её отказа сменить фамилию, он так и не понял.
В последнее время Грисманов стал замечать у Фаины какое-то внутреннее сопротивление его диктату. Он считал себя по советским меркам успешным мужчиной, достигшим много, что было весьма непросто, и хотел соответственного к себе отношения. В чем должно проявляться это отношение, он точно не знал, но чувствовал, что его жена должна быть внутренне ему подвластна. В конце концов, кто он и кто она? Она всего лишь экскурсовод с мизерной зарплатой!
Грисманов заплатил немалые деньги известному экстрасенсу и прошёл у него изрядную подготовку. Оказалось, что он, в сущности, малоуспешный ученик в школьные годы и теперь практически завхоз, обладает сильным энергетическим полем и значительной сензитивностью.
Получалось, что Грисманов способен подчинять своей воле людей и управлять ими, что, собственно, он не раз замечал, завязывая нужные связи с „клиентами“. Но собственная жена стала внутренне противиться его давлению и это он не мог не чувствовать.
Спросил совета у экстрасенса, своего учителя, и тот ответил, что для внушения нужно время и, главное, психологические болевые точки, систематическое давление на которые должно принести нужный результат.
Так или иначе, ему стало скучно подолгу бывать дома и смотреть на свою беременную жену, лицо которой покрылось пигментными пятнами. Он искал предлог, чтобы уехать, ссылаясь на деловые встречи. Бывал в ресторанах, у друзей, налаживал полезные контакты и не гнушался мимолётными половыми связями с девицами, которые всегда крутятся там, где пахнет деньгами.
И ещё Григорий стал замечать в себе новое, чего раньше не знал. Ему доставляло удовольствие причинять боль другим людям. Нет, не физическую. Хотелось бы, конечно, и физическую... но понимал, что это опасно и такой садизм может принести ему неприятности. Он получал наслаждение, когда видеть, что человек страдает морально. Ещё большее удовольствие испытывал , если удавалось внушить, что причина страданий - сам пострадавший.
Грисманов глубоко погрузился в свои мысли, сидя за рулём новенькой „Волги“, что, однако, не мешало ему внимательно следить за дорогой. Ага, вот на обочине лежит перевёрнутый „Москвич“, капот всмятку. Ясно, водитель пострадал, если не совсем погиб. Довольная улыбка растянула его тонкие губы, обнажая чистые и ровные зубы.
Машина неслась по Ярославскому шоссе по направлению к его строящейся даче. Надо посмотреть, как идут работы. За этими строителями нужен глаз да глаз. Того и гляди, что-нибудь сопрут, а сделают с „гулькин нос“...
„Эх, народец...“- думал он, подъезжая к дачному посёлку.
Рабочие были на месте, но не работали, а „обедали“. Увидев хозяина, они спрятали за ящик пустую бутылку.
 -Ну,- напористо заговорил Григорий.- Отдыхаем? А штукатурка как?
Рабочих было двое – старший, невысокий жилистый мужик и его помощник, молодой весёлый парень.
 -Готово. Подсохнуть должна, тогда и красить можно,- ответил старший и просительно добавил.- За штукатурку заплатить бы надо, как договорились.
Рабочие жили здесь же, дача отапливалась. Хозяин торопил, хотел к весне закончить отделку, чтобы летом перевезти жену с сыном на всё готовое. В том, что родится сын, он почему-то не сомневался.
Рабочий продолжал просительно смотреть светлыми глазами деревенского жителя, в его позе читалось ожидание. Грисманов и сам понимал, что платить надо, но, как всегда в таких случаях, испытывал скованность в руках. Брать – не давать! Брать легко, рука сама тянется, а давать своё, кровное – ох, как трудно! Рука просто не слушается!
С усилием проглотив слюну, хозяин полез в карман за бумажником, отсчитал положенное и протянул рабочему. Тот не спеша пересчитал деньги и спрятал глубоко во внутренний карман, многозначительно взглянув при этом на напарника.
Сделав ещё несколько замечаний, Грисманов уехал.
 -Петро,- обратился старший рабочий к напарнику.- Сбегай в магазин, пока не закрыли. Всё равно штукатурка сырая, нельзя красить.
 -Ага,- ответил Петро и взял протянутые ему деньги.- А сколь брать?
 -Возьми пару, чтоб завтра не бегать, и хлебушка не забудь.
А хозяин возвращался в Москву и думал, что рабочие сейчас, наверное, пойдут в магазин за водкой. Это его, конечно, не касалось, их дело. Хорошо было бы расплатиться сразу за все отделочные работы, а не платить отдельно за штукатурку и покраску. Так можно сэкономить - за всё сразу заплатить меньше, но рабочие оказались опытными и не согласились на это. „Тоже деловые...“- с некоторым раздражением думал Григорий.
Такие расходы для него не проблема, но привык он „наваривать“ на всём, даже на самой малости, испытывая при этом удовольствие. Хотя, если прикинуть, и так неплохо „наварил“ на даче – стройматериалы доставал на работе, оплатив только половину их стоимости, а кое-что и вовсе прихватил бесплатно. Машина приближалась к городу и Грисманов представил, как скоро опять увидит жену, сидящую в кресле за вязанием.
 Действительно, в это время Фаина, сидя в глубоком кресле, вязала кофту, изредка бросая равнодушный взгляд на экран телевизора. Мысли её были далеко. Она вспоминала свои студенческие годы, когда много мечтала о замужестве, но медлила, так как не представлялось хорошей партии. Нет, интересные ребята обращали внимание и крутились возле неё, но ей всё чего-то не хватало... тот беден, этот не перспективен.
Иногда её мысли прерывали толчки плода в чреве, отчего она переставала думать, улыбалась и поглаживала себя по животу. Интересно, кто родится – мальчик или девочка? Ей всё равно – это будет её ребёнок! Григорий почему-то уверен, что родится мальчик. Ну, что ж... пусть будет так. Мысли её незаметно перешли к мужу. Что-то сразу не заладилось в их отношениях. Пока встречались, всё было хорошо. Но после свадьбы, когда стали жить вместе и каждый день видеть друг друга, Фаина стала замечать в Григории новые неприятные черты. Ну, немногословным он был всегда. Она к этому привыкла. Это даже лучше при её-то болтливости. Но стала замечать она разницу в его поведении дома и на людях. В гостях с посторонними он вежлив, иногда даже услужлив, а дома... резок, властен, не терпит возражений и даже советов. Дома он диктатор! „Настоящий домострой!“- её мысли прервал какой-то шум. Это открылась входная дверь. Домой вернулся муж.
Она поймала себя на том, что вздрогнула и внутренне сжалась в комок. Странное дело, пытается сохранить собственное „я“ и сопротивляется давлению мужа, но, вместе с тем, боится его и, чтобы не раздражать, готова во всём ему подчиняться. „Раздвоение личности какое-то, как при шизофрении“ – мелькнула горькая мысль.
В этот момент в комнату вошёл Грисманов, одетый в дублёнку и высокую ондатровую шапку. Прошёл по ковру в зимних ботинках и сел на диван. Он почему-то любил посидеть в кресле или на диване в шапке и шубе, делая важное и строгое лицо, отчего походил на древнерусского боярина, но только обритого. Вот, и сегодня сидел и молчал, глядя прямо перед собой.
Фаина улыбнулась болезненной улыбкой и вопросительно посмотрела на него.
 -Привет, Гриша. Как дела?- она перестала улыбаться.
Он ответил не сразу. Медленно поднялся и, раздеваясь на ходу, прошёл в прихожую.
 -Всё нормально,- наконец, из прихожей раздался его глуховатый голос.
 -Ужинать будешь?- Фаина отправилась на кухню.
 -Да,- коротко бросил он.
Ужинали молча. Григорий ел как-то вяло, надолго переставая жевать и о чём-то напряжённо думая. Взгляд его блуждал в пространстве, не останавливаясь на каком-то отдельном предмете. Наконец, он встряхнулся и внимательно посмотрел перед собой. На тарелке дымились домашние пельмени в сметане. Фаина приготовила их сама, желая порадовать мужа. Она была мастерица по русской и еврейской кухне.
 -Что?- чувствуя неладное, с тревогой спросила женщина.
Вместо ответа Григорий встал, взял тарелку и ушёл в ванную, где вывалил пельмени в унитаз.
Фаина вздрогнула от звуков промываемого унитаза. Ей было очень обидно! Она так старалась! Лепила эти пельмени, хотя можно купить в магазине готовые. Он вернулся на кухню, поставил тарелку в раковину и открыл холодильник.
 -Гриша, что-нибудь не так?- она слабо улыбнулась.- Не вкусно? А мне понравилось...
Женщина показала свою пустую тарелку. Руки её слегка дрожали. Муж стоял к ней спиной, так что лица его она видеть не могла. Затем он нагнулся и посмотрел в холодильник, как бы желая там что-то найти. На довольном лице его засверкала сытая улыбка.
Вот, это и есть момент счастья! Грисманов представлял, что сейчас чувствует его жена, и насыщался этим.


 4

 Фаина родила мальчика. Назвали Юлием в честь деда по материнской линии.
„Я же говорил“- самодовольно думал Грисманов.- „Наверняка, подействовало моё внушение“.
Он сидел за рулём своей „Волги“, изредка бросая косые взгляды на жену с ребёнком, расположившуюся на заднем сидении. Фаина, склонив голову, смотрела на маленький комочек жизни, завёрнутый в одеяло, и улыбалась спокойной и доброй улыбкой.
 -Григорий,- вдруг проговорила она.- Отвези нас к моим родителям. Тебя целыми днями не бывает дома и мне одной будет тяжело с ребёнком. А там мама поможет.
Это явилось для него полной неожиданностью. Он долго молчал, обдумывая услышанное.
 -Но у нас всё приготовлено, и кроватка, и...- старался выиграть время.
 -У мамы тоже всё приготовлено...- спокойно и твёрдо проговорила жена.
 -Но...- Грисманов, явно, растерялся и не мог подобрать нужные слова.
Наконец, крепко сжав челюсти, повернул машину и повёл её по направлению к дому родителей Фаины. В конце-концов, какая разница? Может быть, так даже лучше... Всё равно сейчас он ничего сделать не может. Не силком же вести жену домой? Этот раунд выиграла она, это ясно. А дальше – поживём, увидим!
 Время шло. Ребёнок подрос, начал ходить, держась за спинку своей кроватки, а Фаина не спешила возвращаться к мужу.
Грисманов часто бывал у её родителей, иногда оставался ночевать, нередко привозил жену с ребёнком к себе домой. Но прожив два-три дня, Фаина начинала собираться и никакими силами её нельзя было остановить.
Собственная дача полностью отстроена. Привозил её туда, но и там повторялась та же история...
 -Гриша,- спокойно говорила Фаина.- Отвези нас в Малаховку. Там всё налажено и мама помогает.
 -Что налажено?- едва сдерживаясь, спрашивал Грисманов.- Здесь тоже всё налажено! Посмотри – и ванная, и горячая вода... всё есть.
 -Ребёнку там лучше!
 -Чем лучше?
 -Мама помогает.
 -Так привези мать сюда!
 -Она не хочет! Там у неё муж.
 -Давай, привезём и твоего отчима!
 -Он тоже не хочет!
 -Я вижу - вы все не хотите!- шипел он с посеревшим лицом.
В душе его бушевала буря, ему стоило невероятных усилий сдержать себя и не натворить глупостей. „Ну, погоди у меня, дорогая, ты ещё попляшешь!“- сверлила мозг мысль.
Но как ей отомстить и заставить „поплясать“, он пока не знал. Ночами думал об этом, отчего сон его расстроился - долго не мог заснуть, затем проваливался в какую-то пустоту, но в часа четыре утра снова просыпался и начинал думать, как „достать“ Фаину.
А тут ещё на него наехал ОБХСС и требовал документы, подтверждающие законность использования бульдозера при строительстве дачи. Причём бумаги нужно было представить на следующий день. Еле-еле выкрутился – приехал ночью на дачу к главному бухгалтеру комбината, ни свет ни заря привёз его на работу, где они задним числом выправили бумаги, так что к приходу ОБХСС всё было готово. Пронесло!
 Вместе с тем Грисманов всё больше привязывался к сыну, как говорили, „улучшенной его копии“.
Действительно, Юлик рос нежным и красивым мальчиком, очень похожим лицом на отца – те же блестящие чёрные глаза и вьющиеся чёрные волосы, такие были когда-то и у старшего Грисманова. Но теперь волосы покинули голову отца, обнажив блестящий череп.
Выражение лица у ребёнка всё же было другое, без напористой жёсткости, может быть, из-за его нежного возраста, но, возможно, характером он пошёл в мать, что тогда нельзя ещё было понять – слишком мал!
Грисманов привозил сыну всякие игрушки, подолгу играл с ним и чувствовал, что Юля тоже тянется к нему.
Но входила в комнату, где они играли, Фаина и спокойно, но настойчиво просила увезти их к её родителям.
Григорий подолгу говорил с женой, объясняя ей, что лучше для них всех жить вместе, и как будто она, понимая это, начинала соглашаться, но в последний момент вновь замыкалась в себе и стояла на своём – к маме и всё тут!
Он же в таких случаях сдерживался, зная, что криком, насилием ничего не добьётся. К тому же, у жены была защита – её родители. Отчим занимал видное положение в Моссовете.
И решил Грисманов плести сети по-другому.


 5

 Сон его окончательно расстроился. Случалось, целыми ночами не мог заснуть и всё думал, думал... Иногда забывался на какое-то время, но вдруг просыпался от какого-то внутреннего толчка и вновь думал...
Решил пойти к невропатологу. Записался на приём в своей районной поликлинике. Раньше здесь никогда не бывал.
Грисманов ходил по новому 4-этажному зданию, с интересом поглядывая на дверные таблички, на озабоченном лице его появилось выражение, если не радости, то светлой надежды – глаза заблестели весёлым блеском, морщины на лбу разгладились.
Ага, вот кабинет участкового терапевта. Интересно, Фаина бывает здесь? Прописана-то она у него.
А вот, и кабинет невропатолога. Время его ещё не подошло - записан на завтра. Но вдруг Григорий резко постучал в дверь и, не дожидаясь разрешения, вошёл в кабинет.
За столом сидел и что-то писал чем-то озабоченный человек в белом халате. Он оторвался от бумаг и строго посмотрел на вошедшего.
 -Вы записаны на приём?
Грисманов пригляделся – перед ним сидел его бывший однокласник Лютнев. Да, да, сомнений быть не может – то же лицо и даже тот же немного насмешливый
 взгляд серо-голубых глаз.
 -Павел, ты ли это?- воскликнул пришедший.
Врач взглянул на него с удивлением.
 -Грисманов, Гриша?- взор Лютнева скользнул по лысине посетителя.
Вошедший это заметил.
 -А ты, Павел, совсем не изменился! Только немного подрос!- Грисманов сел на предложенный ему стул.
 -Да и тебя легко можно узнать,- спокойно ответил врач.
 -Да уж...- пациент провёл рукой по своей лысине.
 -Ну... это, наверняка, наследственное...- филосовски заключил Лютнев и добавил.- Что-нибудь случилось?
 -У меня проблемы со сном.
 -Плохо засыпаешь или рано просыпаешься?
 -И то, и другое. Теперь можно сказать, что, вообще, не сплю...
Подробно распросив больного, врач выписал седуксен, венгерское успокоительное средство.
Доверительного разговора всё же не получилось – Григорий с детства не любил Лютнева, завидовал его успехам в учёбе, поэтому замыкался и не рассказывал о своих истинных проблемах, останавливаясь только на последствиях – мол, бессонница и раздражительность, скорее всего, из-за перегрузок на работе и всё.
Теперь, идя по коридору поликлиники и сжимая в руке рецепт на седуксен, Грисманов думал: „Ну, и чего ты добился в жизни, отличник проклятый? Школу закончил с золотой медалью, институт, слышал, с отличием, а гниёшь в сраной поликлинике, небось, за 100 р.“
Поравнявшись с кабинетом участкового терапевта, остановился, подумал и пошёл к выходу. „С Лютневым всё ясно, с ним каши не сваришь, а с терапевтом надо разобраться...“- промелькнула мысль.
 И принялся Григорий наводить справки об участковом терапевте, что за человек и чем, как говорится, дышит. Оказалось, что зовут его Тяпкин Александр Иванович, женат, имеет маленькую дочь. Люди говорили, что прибыл он в Москву по лимиту, член партии. Но чего-то определённого узнать не удалось – так, человек как человек, отпринимает больных и на участок, ходит по вызовам. Жалоб на него нет. От коллектива не отстаёт, но и вперёд не забегает.
„Да... не густо. Лимита, значит. Ну что ж, придёться провести разведку боем“- почему-то по-военному закончил свою мысль Грисманов.
Он записался на приём к терапевту и в назначенное время постучал в дверь кабинета.
 -Да, войдите,- послышался равнодушный голос.
За столом сидел молодой человек в белом халате. На его круглом славянском лице блуждала благодушная улыбка, но маленькие мутно-голубые глазки смотрели подозрительно и насторожённо.
„Я вас умоляю! Я имею его!“- пронеслось в голове у посетителя.
Врач мельком взглянул на вошедшего – кожаный пиджак, фирминные джинсы, и сразу понял, что перед ним не рядовой пациент, какой-нибудь „бесплатник“, как он говорил про себя. И не только из-за одежды, что тоже говорило о многом, но ещё по каким-то неуловимым признакам сразу стало ясно, что этот человек может быть полезен.
Тяпкин встал из-за стола и протянул руку.
 -Чем могу служить?- заискивающим тоном спросил он.
 -Видете ли, доктор,- любезно и покровительственно заговорил пациент.- Мне хотелось бы измерить давление. А то на работе большое трудовое напряжение...
 -Нет проблемы. Засучите, пожалуйста, левый рукав.
„Смотри-ка, русский, а по-русски говорит правильно – не закатите рукав, как часто приходиться слышать“- думал Грисманов, обнажая левую руку.
Тем временем врач измерил артериальное давление.
 -120 на 80, как у мальчика,- но полном лице Тяпкина появилась подобострастная улыбка.- Может, ещё кардиограммку сделаем?
 -Спасибо, пока не надо,- пришедший решил перейти прямо к делу.- Доктор, не откажите в любезности выпить со мной рюмочку виски. Я живу здесь, рядом вон в том красивом доме.
И посмотрел в окно, в котором виднелся силуэт его дома.
 -С удовольствием,- ответил Тяпкин, чувствуя, что дело здесь не просто в выпивке и что ему светит гораздо большее.
 Закончив приём в поликлинике, Тяпкин отправился на свой участок посещать больных на дому. В первую очередь решил зайти к Грисманову, записав это как срочный вызов. Поднялся на лифте на седьмой этаж. „Надо же, в лифте чисто и мочой не пахнет не то, что в нашем доме“- думал он, подходя к квартире больного.
Позвонил. Дверь сразу же открыл хозяин, одетый в махровый халат.
 -Проходите пожалуйста, доктор. Руки можете помыть здесь,- Грисманов указал на дверь ванной.
Тяпкин вошел в ванную и сразу остановился, с восхищением оглядываясь по сторонам: „Да... с сантехникой здесь всё в порядке... всё финское!“
Прошли на кухню, просторную комнату, отделанную дубом. Плита размещалась в нише и отделялась бамбуковой занавесью. Стол накрыт – водка, коньяк, виски, икра, осетрина, сырокопчёная колбаса... Доктор проглотил слюну.
 -Прошу Вас, присаживайтесь,- радушно пригласил хозяин.
Он почему-то считал, что „садитесь“ говорить неприлично, так как может вызвать неприятные ассоциации...
Обстановка располагала к доверительному общению и после двух рюмок Грисманов решил, что пора переходить к делу – главное не упустить нужный момент, когда алкоголь оказывает умиротворяющее действие. Сам он пил мало, но приходилось участвовать в „междусобойчиках“ на работе, „для дела“ и видел, что позднее алкоголь, особенно крепкие напитки вызывают агрессию и негативизм, тогда с такими людьми бывает трудно договариваться.
 -Скажите, доктор,- выбрал нужный момент Грисманов.- А у Вас часто на приёме бывает Фаина Ларочкина?
Тяпкин перестал жевать и уставился в потолок. Мысль его напряжённо работала, что отразилось в изменении цвета глаз, которые из мутно-голубых стали вдруг стальными.
 -Нет, не часто. Была два-три раза, не больше. Она всё ходит к невропатологу Лютневу, он её лечит по Фрейду, с помощью психоанализа. Лютнев у нас интеллектуал, всё с теориями носится,- врач вопросительно посмотрел на собеседника.
„Он и в школе был такой же, мерзавец“- с ненавистью подумал Грисманов и положил на стол пухлую пачку денег, перетянутую резинкой.
Тяпкин как заворожённый уставился на деньги. „Сколько же здесь?“- лихорадочно думал он.- „И всё крупные! Машина – это точно и ещё останется!“
 -Так вот,- продолжал хозяин, перехватив взгляд гостя.- Надо поставить этой Ларочкиной диагноз „Рак“! Ну, например, груди. И ещё... самое главное, внушить ей, что болезнь запущена из-за того, что невропатолог Лютнев занимался всякой ерундой и вовремя не направил её на обследование. А остальное - не твоя забота!
Гость продолжал смотреть на деньги и молчал. Хмель как рукой сняло!
 -Дак...- неуверенно начал он.- Рак молочной железы... Там маммографию делают... онкологи...
 -Ну, смотри, лепило,- жестко проговорил Грисманов.- Такие бабки на дороге не валяются.
С этими словами хозяин положил на стол вторую пачку, поменьше.
 -Здесь тебе на машину хватит и на дом в деревне,- добавил он.
Это решило дело. „А чем я рискую?“- как молния блеснула мысль в мозгу Тяпкина.- „Если бы пропустил рак, не поставил вовремя диагноз, тогда, конечно, могли быть неприятности. А тут хотел, как лучше, проявил бдительность. За гипердиагностику не судят! А что там дальше будет – это не мой вопрос!“
Врач потянулся к деньгам.
 -Ну вот...- удовлетворённо протянул хозяин.- Ларочкина живёт сейчас у своих родителей. Я дам тебе их телефон. Позвонишь и скажешь, что приглашаешь её на диспансеризацию. Дальше сам знаешь... Только напирай на то, что Лютнев запустил болезнь, потому что вовремя не направил на обследование к терапевту. Когда всё будет готово, позвонишь мне.
Грисманов сложил вместе обе пачки денег, повертел ими в воздухе и нехотя отдал Тяпкину.
Жалко! Такие бабки! А надо! Ничего не поделаешь...
Врач взял деньги и увидел... что в руке у него только одна пачка та, что поменьше. Он вопросительно уставился на хозяина.
 -А остальное получишь, когда сделаешь дело,- Грисманов спрятал большую пачку в карман халата.
Затем он встал, сходил в гостиную и принёс листок бумаги.
 -Вот, телефон её родителей, а это мой. Действуй!- закончил хозяин и положил в фирменный пакет бутылку коньяку и баночку икры.
Потом помедлил и протянул пакет гостю.


 6

 Сон у Грисманова не улучшался. Он пил седуксен, оттого чувствовал себя сонливым и расслабленным, но спать не мог. „Неужели и химия не действует, потому что я так отношусь к невропатологу, этому Лютневу?“- думал он.
Ночи по-прежнему проводил без сна и всё думал, просчитывал разные варианты.
Прошло несколько дней после разговора с Тяпктным, но тот не звонил.
Однажды в пятницу Грисманов вернулся с работы раньше обычного и только переступил порог квартиры, как раздался телефонный звонок.
 -Ало?
 -Григорий Львович? Это Вас беспокоит Тяпкин Александр Иванович.
 -Ну?
 -Я всё сделал! Как обухом по голове! Потрясена и раздавлена! И про Лютнева сказал!
 -Ну, хорошо. Зайди на следующей неделе за остальными.
 -На следующей?- в голосе Тяпкина слышалось разочарование.
 -Да. В субботу и воскресенье я буду занят.
 -Хорошо. Спасибо, Григорий Львович. Может быть, что-нибудь ещё?
 -Нет, больше ничего не надо. Ты свободен,- удовлетворённо проговорил Грисманов и повесил трубку.
Забыв раздеться, он ходил по комнате и потирал руки. „Так-так-так говорит пулемётчик, так-так-так говорит пулемёт...“- почему-то пришли на ум слова старой песни.
Он вернулся в прихожую, чтобы раздеться, как вдруг вновь зазвонил телефон.
 -Ало?
 -Гриша, это я,- раздался в трубке взволнованный голос Фаины.
„Ага, на ловца и зверь бежит“- подумал он.
 -А я только что пришёл с работы и хотел тебе звонить. Что-нибудь случилось?
 -Случилось, Гриша. Мне надо к тебе срочно приехать!
 -Ну, давай!
Грисманов повесил трубку и задумался... Вот, теперь наступил самый ответственный момент, к которому он готовился столько дней и ночей!
 -Не подкачай, Григорий!- вслух проговорил он, обращаясь к самому себе.
Прошёл на кухню, поставил на плиту чайник и стал собирать на стол – надо и поужинать. Он пил чай, когда раздался звонок в дверь. Подошёл к двери, прислушался, затем резко открыл – на пороге стояла заплаканная Фаина.
 -Фаина! У тебя же есть ключи!
 -А... забыла.
 -Ты так быстро приехала...- он смотрел на неё с сочувствием.
Но Грисманов ещё не должен бы знать, что с ней случилось, поэтому по законам драматургии и сочувствовать как бы рано. Но он был завхоз и не изучал системы Станиславского, поэтому и поспешил всем своим видом выражать сочувствие.
 -На такси приехала...- Фаина заплакала навзрыд и склонила голову ему на грудь.
Теперь она не могла видеть его лица, так что Грисманов мог дать волю своим чувствам.
Они стояли в прихожей – он, запрокинув голову и торжествующе улыбаясь, и она, склонив голову ему на грудь и рыдая. Так прошло несколько секунд. Вволю насладившись, муж решил, что пора переходить к делу. Нельзя упустить момент!
Он взял жену за плечи и пристально посмотрел ей в глаза.
 -Гриша! У меня рак, запущенный... обнаружили на диспансеризации.
 -А разве ты раньше к врачам не ходила?
 -Ходила, я постоянно лечилась у невропатолога Лютнева, но он ничего такого не говорил и к терапевту не посылал.
 -Нашла у кого лечиться!- муж взял её под локоть и увел в гостиную.
 -А ты разве его знаешь?- доверчиво спросила Фаина.
 -Ну, ещё бы... в одном классе учились. Он и тогда был полный идиот. Покупал себе отличные оценки, поэтому и закончил школу с золотой медалью. А сам дуб-дубом!
Грисманов лгал вдохновенно. Его чёрные глаза жадно сверкали. Он прекрасно помнил, что Лютнев учился на „отлично“ сам, без посторонней помощи. Но даже при желании мать его не смогла бы ничего купить, так как работала рядовым врачом, а отец погиб на фронте. Жили они тогда, если не впроголодь, то весьма небогато. Но это и вдохновляло – чем циничнее ложь, тем больше он получал удовольствие.
 -Что же теперь делать?- сквозь всхлипывания спросила женщина.
 -Надо восстановить справедливость! Лютнев виноват в том, что у тебя запущенный рак, поэтому он должен за это ответить!- он вытащил из ящика пистолет и положил его на стол.
 -Как?- воскликнула Фаина.
 -Очень просто! Придёшь к нему на приём и... С таким диагнозом, как у тебя, теперь не судят. Положат в клинику на лечение и всё. Зато ты будешь чувствовать удовлетворение, потому что восстановила справедливость!- он при этом смотрел ей прямо в глаза и говорил убеждённо, с эмоциональным нажимом, призвав все свои способности к внушению.
Ларочкина колебалась. Она была растеряна и подавлена. Грисманов чувствовал, что нельзя упускать момент и необходимо продолжать давление. Сходил на кухню и принёс блюдце, на котором стоял стакан с водой и лежала таблетка седуксена.
 -На, выпей. Сразу станет легче, успокоишься,- он протянул ей таблетку.
Женщина покорно взяла, положила лекарство в рот и запила водой. Вскоре то ли от самовнушения, то ли от того, что таблетка подействовала, но ей стало не столько легче, сколько как-то всё безразлично...
 -Возьми и иди!- муж протягивал ей пистолет, предварительно обтерев его платком.- У Лютнева сегодня вечерний приём. Я буду ждать тебя на улице, у входа. И ничего не бойся, я с тобой!
Она взяла пистолет и положила его в сумочку.
Вдвоём они вышли из дома и направились в поликлинику. У входа муж остановился и подождал, когда жена скроется за дверью, затем повернулся и исчез в наступающей темноте.
 А Фаина подошла к кабинету невропатолога. У двери собралась очередь человек десять-пятнадцать. Люди сидели на стульях, негромко переговаривались, некоторые, устав сидеть, стояли, ожидая долгожданное: „Войдите“.
Ларочкина, сказав, что она здесь постоянно лечится и хочет только спросить, без стука вошла в кабинет.
Лютнев стоял спиной к двери и осматривал какого-то старика с орденскими колодками на пиджаке. На шум врач обернулся.
 -А... Фаина Семёновна,- с удивлением проговорил невропатолог.
 -Я только спросить...- Ларочкина хотела открыть сумочку.
Но замок заело и сумка не открывалась. Женщина судорожно пыталась открыть ещё и ещё... Наконец, ей это удалось. Фаина вытажила пистолет и, почти не целясь, два раза подряд выстрелила в Лютнева.
Она видела, что одна пуля попала в левый глаз врача, а другая в шею. И ещё запомнила выражение удивления на лице убитого. Больше Ларочкина не помнила ничего - с ней случилась истерика, она закричала, уронила пистолет и тяжело опустилась на пол.
Через двадцать минут приехала милиция и „Cкорая помощь“. Фаина продолжала сидеть на полу, тупо глядя перед собой. Ничего не понимающую, её увели милиционеры. А „Скорая“ констатировала смерть врача, его положили на носилки, погрузили в машину и увезли в морг.
 Грисманов тем временем ехал на трамвае. На Красной Пресне он вышел и направился к кинотеатру. Надо как можно больше находиться на людях, обеспечить себе алиби! Подошёл к кассе, долго говорил с кассиром, выбирая билет. За ним собралась очередь. Люди торопили, проявляя нетерпение. Он обернулся к ним, чтобы все видели его лицо, и громко заявил, что имеет право выбирать столько, сколько хочет. Потом надолго остановился около билетёра, отрывающего билеты, о чём-то спрашивал, о чём-то рассказывал...
Домой вернулся поздно и сразу позвонил родителям Фаины. Ему ответили, что дочь ещё не пришла и они думали, что она осталась у него ночевать.
Грисманов удовлетворённо улыбнулся и лег спать. Впервые за долгое время он крепко спал без всяких сновидений.
 Ларочкину обследовали в клинике и установили, что никакого рака у неё нет. Кроме того, её признали способной отвечать за свои действия. Прокуратура обвиняла её в преднамеренном убийстве, но защите удалось смягчить наказание и суд счёл, что совершено непреднамеренное убийство в состоянии аффекта. Приговор гласил – пять лет в колонии общего режима.
На суде Фаина была рассеянной, односложно отвечала на вопросы и шептала: „Подонок! Какой подонок!
У родителей жены Грисманов забрал ребёнка, который к тому времени превратился в симпатичного, черноглазого и весёлого мальчугана, и завалил его игрушками. Теперь уже было ясно, что мальчик характером пошёл в мать.
 -А где мама?- часто спрашивал разговорчивый Юлик.
 -Она уехала, но скоро приедет,- отвечал заботливый отец.- Ты же помнишь, как я раньше то уезжал, то приезжал. А теперь вот мама...
 -Да,- отвечал ребёнок.
 Терапевта Тяпкина немного пожурили за гипердиагностику и направили в Институт усовершенствования врачей для повышения квалификации. Он приезжал на занятия на новеньких „Жигулях“ и обнаруживал неплохие способности к учёбе. Особенно отличался он на занятиях по врачебной этике.
 Через два года в колонии Фаина Ларочкина действительно заболела раком и была освобождена досрочно по состоянию здоровья. Но дома прожила недолго и через полгода умерла, так и не увидев своего сына.