Сунтар-Хаята. Бой в три раунда
Раунд первый. 1979 год
Архив Гинзбурга
До сих пор мои туристские мечты определялись книжками Григория Федосеева. Зачитываясь ими, я часто смотрел на карту, разгадывая хитросплетения хребтов Станового, Яблоневого, Джугджура, Сихотэ-Алиня. Я мысленно прокладывал в них маршруты, преодолевал неведомые дебри гор и тайги. Потом прочел книги Чихачева и Сапожникова и «заболел» Монгольским Алтаем, который был неподалеку от Шапшала и Цаган-Шибету, в которых мне довелось побывать с наводки Ильи Гинзбурга. Вот тут я и вспомнил о корифее, о его знаменитых архивах, в которых по словам знатоков были собраны схемы и карты районов, малоизвестных туристам. И я поехал к нему в Новосибирск, как говорят, «за песнями».
Я уже писал об этом, бесспорно, очень интересном человеке, крупном физике-теоретике, авторе концепции ускорителей двадцать первого века, всю свою жизнь маниакально увлеченного путешествиями в горах, сначала пешком, а в последние многие годы по воде. Как любой человек, он имел свои недостатки, правда, последствия его необдуманных действий или обдуманных, но в рамках какой-то своей, может быть, не вполне правильной концепции, были трагичны, и в разные годы в его группе погибло не менее пяти человек. Понятно, что вина за гибель этих людей легла на Илью, как на руководителя или самого опытного человека в группе.
Однажды я был участником похода под его руководством, об этом, может быть, я напишу подробнее, когда дойдет черед до 1989 года. Тогда я многое понял из противоречивого характера Гинзбурга, но в любом случае могу сказать, что Илья был выдающимся туристом, первопроходцем и первооткрывателем, этого никто не сможет отрицать.
Я приехал в Новосибирск, добрался до Академгородка и пришел в небольшую шумную квартиру Гинзбурга, еще не доктора наук, но уже отца трех маленьких дочерей. Мы все-таки нашли место, где смогли уединиться и поговорить. Илья достал запыленные папки с антресолей и начал меня горячо убеждать, что идти надо… в Якутию! Не больше, не меньше, в хребет Сунтар-Хаята! А именно, в Южный его массив, где, несмотря на старания многих, в том числе и новосибирских туристов, еще осталось огромное «белое пятно»! Именно так - с восклицательными знаками в конце каждого короткого, как выстрел, предложения, почти не задумываясь, предложил мне Гинзбург.
Для меня это было очень неожиданно. Я представлял Якутию черным страшным местом с бесконечными болотами и невероятным количеством гнуса. Никогда не слышал о горах, а тем более, о ледниках в этой большой неведомой стране, хотя сразу же вспомнил строчки песни Владимира Турьянского, которая когда-то так взволновала меня:
Я побывал в Восточной Якутии,
Где Яна, Индигирка, Колыма…
Гинзбург дал мне потрепанные, слабо читаемые синьки схем, на которых, в основном, была гидрография, а несколькими жирными линиями обозначены только главные хребты. Кроме этого, я получил от него записи, сделанные во время трех его путешествий по Сунтару. Где-то глубоко внутри я понимал, что трижды в неинтересный район никто не пойдет, тем более что однажды, во время подъезда к началу маршрута, Гинзбург с компанией попали в автокатастрофу, но и это не заставило его отказаться от идеи путешествовать в Сунтаре.
Так мне была подарена грандиозная идея. Теперь предстояло ее разработать и претворить в жизнь. Начать, да кончить. Пока у меня не было ни маршрута, ни команды, ни денег, но уже появилась цель и сильное желание, а это, уверяю вас, уже половина всего дела.
Что такое Сунтар-Хаята
Сунтар-Хаята - это горная страна, простирающаяся с запада от Верхоянской горной системы на юго-восток почти на пятьсот километров и являющаяся водоразделом бассейнов Тихого и Северного Ледовитого океанов. В горах Сунтар-Хаята зарождаются такие могучие реки, как Индигирка и Колыма, Юдома и Охота. С севера почти параллельно хребтам Сунтар-Хаята проложена знаменитая Колымская трасса, от нее до гор 100-120 километров заболоченных равнин и широких галечниковых долин истоков Индигирки. В горах Сунтар-Хаята находится знаменитое озеро Лабынкыр - российский аналог Лох-Несс. Как и в шотландском озере, в Лабынкыре, по словам многочисленных очевидцев, водится необыкновенное чудовище, его видели неоднократно геологи и оленеводы, а на берегах озера трава все время будто выстрижена газонокосилкой.
В Сунтаре различают три основных горных массива - Северный, Центральный и Южный, а совсем в стороне, на востоке находится еще один массив - горы Друзы. Во время Международного геофизического года в начале 50-х годов прошлого века при помощи аэрофотосъемки было открыто современное оледенение Сунтара. На карту легли двести шесть ледников общей площадью оледенения более двухсот квадратных километров. На метеостанции Мус-Хая, названной так в честь одноименной вершины, высшей точки всей горной системы, гляциолог Михаил Корейша в течение трех лет изучал ближайшие ледники. Материалы этой работы были положены в основу его кандидатской диссертации и монографии. Я написал Михаилу Михайловичу и получил от него в дар бесценную книжку «Современное оледенение Сунтар-Хаята», которая во многом помогла при подготовке маршрутов по этому району.
По горам Сунтар-Хаята проходит граница между Якутией и Хабаровским краем, но многие годы на этих землях и далее на восток, север и юг простиралась огромная страна, которую впоследствии стали называть ГУЛАГ, а в те времена называли скромно «Дальстрой». На всей этой Территории, после того как экспедициями Обручева и Цареградского было открыто золото Колымы, работали сотни рудников и приисков, на которых добывали это самое золото, но еще и уран, молибден и титан, олово, серебро, ртуть, да всего и не перечислишь.
Когда морской порт Магадана перестал справляться со снабжением этой организации-царства, на костях заключенных была проложена знаменитая Колымская трасса, которая начиналась от транссибирской железной дороги на станции Невер, а потом шла через Якутск в Магадан. На старых картах вдоль трассы, через каждые двадцать километров отмечено прорабство, так скромно называли лагеря, в которых находились строители трассы. Она вся была построена голыми руками, только кайлой и лопатой. Из механизмов были только пулеметы на вышках. Трасса, кстати, проходит через поселок Томтор, больше известный под названием Оймякон. Поселок примечателен только тем, что в нем установлена бетонная стела, на которой увековечена самая низкая температура на северном полушарии - минус 71, 4 градуса по Цельсию, да еще необыкновенно вкусной и густой сметаной местного производства.
История этих мест жуткая и загадочная. Ее нет в учебниках, последние очевидцы вымирают, как мамонты, поэтому остаются только устные рассказы о восстаниях заключенных и жестоких расправах с ними. Но еще осталось кое-что на картах этого района. Но обо все по порядку.
Высшая точка всего хребта Сунтар-Хаята - гора Мус-Хая, что в переводе с эвенского или якутского означает «вечный снег», ее высота всего 2959 метров над уровнем моря, но с учетом того, что гора находится в высоких широтах, ее характер больше похож на вершины в пять - шесть тысяч метров в горах Тянь-Шаня или Памира. Мус-Хая и вторая по высоте вершина Палатка (2944 м) находятся в Северном массиве. Этот массив наиболее приближен к Колымской трассе, до нее всего сто - сто двадцать километров, поэтому он и был наиболее исследован туристами, если об исследованности вообще можно говорить, так как до восьмидесятых годов туристы появлялись здесь очень редко.
В Центральном массиве высшая точка - гора 2933 носила имя наркома, а потом и министра госбезопасности, Лаврентия Павловича Берия. Следующие на юг от этой вершины горы по левую сторону Делькю-Охотской носили имена начальников НКВД по Колымскому краю рангом пониже: генералов Шаталова и Никишева - начальников управления лагерей. А вот по другую сторону огромной долины реки Делькю-Охотской находился самый удаленный, а потому и малоизученный Южный массив, в котором вершины были названы в честь геологов, прославившихся на Колыме - Обручева, Раковского, Васьковского, Цареградского и Вронского.
Первыми туристами, или одними из первых, но других я не знаю, была маленькая компания Ильи Гинзбурга, в которую входил знаменитый фотограф, турист, мастер спорта и главный судья чемпионатов СССР по туризму Дмитрий Луговьер и Ирина Вайнштейн, впоследствии главный судья чемпионатов СССР по пешеходному туризму. Именно эта тройка прошла маршрут, посетив ледники Центрального массива, а потом впервые сплавилась по Делькю-Охотской и Охоте втроем на двухместной байдарке, которую к реке помогли доставить оленеводы.
По-видимому, именно средство сплава и совокупность впечатлений по преодолению завалов и прочих препятствий на реке определили высшую категорию сложности, которую ей, не колеблясь, присвоили первопроходцы. Тогда-то Гинзбург, который по понятным соображениям не мог согласиться с названием «пик Берия», исправил последнюю букву прямо на карте, и с его легкой руки появился на свете пик Берил, правда, с одним «л» на конце. Позже, кем-то из грамотеев было исправлена и эта, как считалось, досадная ошибка, и с тех пор все туристы совершали восхождение на пик Берилл, не подозревая о его подлинном, первоначальном имени.
Подготовка
Разобравшись с историей туристского освоения этого района, я сразу же выбрал Южный массив, в котором к тому времени было наибольшее количество «белых пятен». На большинство ледников этого массива еще не ступала нога человека, а из четырех выдающихся вершин была покорена всего лишь одна - пик Васьковского, на который в 1978 году поднялись новосибирцы под руководством Владимира Тюпайлова. Но главное, что на всем протяжении хребта, а это почти пятнадцать километров, не было ни одного сквозного перевала, который вел бы из Юдомы бассейна Ледовитого океана в Делькю-Охотскую бассейна Тихого океана.
По словам Гинзбурга, после нескольких неудачных попыток считалось, что каньоны западных склонов непроходимы. Вот так появилась главная задача - пройти перевал, нарушающий девственность Южного массива. А вообще, весь маршрут сложился быстро и логически раскладывался на три части: подходы к собственно Южному массиву, Южный массив и сплав по рекам к людям.
В этот год я написал более четырехсот писем, а получил ответов около трехсот. Я списался почти со всеми, кто в разные годы бывал в этом районе, и по крохам собрал информацию, дающую представление об этом районе. Признаюсь, что те черно-белые фотографии, которые я видел, не меняли моего представления о Якутии, как о страшном месте. Впрочем, отступать я уже не хотел, да и не мог.
Весной 1979 года я провел сборы в Горной Шории, собрав всех, кто собирался участвовать в предстоящей экспедиции. Теперь я уже с полным основанием мог называть экспедицией предстоящий грандиозный поход, ведь мы должны были пройти маршрут насквозь через большую горную страну. Нам предстояло преодолеть сначала почти сто пятьдесят километров подходов от ближайшего населенного пункта - прииска Нежданинский, потом найти перевал через Южный массив, исследовать его ледники и вершины и, наконец, выйти из района сплавом по Делькю-Охотской и Охоте до поселка Арка, что составляло более восьмисот километров совершенно ненаселенной местности. В этом полностью автономном путешествии мы могли рассчитывать только на свои силы, и, не дай бог, чтобы с нами что-нибудь случилось.
На сборы, которые решено было провести в любимых горах Поднебесных Зубьев в марте 1979 года, приехали девять участников, впоследствии, трое отпали - кто-то не смог решить вопросы с отпуском, а кого-то просто не отпустили родные, узнав, что лето мы собираемся провести в Якутии. В конце концов, на старт вышла команда из шести человек - это был официально разрешенный минимум. Кроме меня, в команду вошли Сергей Аникин, Александр Устюгов, Сергей Савин, Лев Попов и Валерий Крапивко. Последние двое только что окончили первый курс физтеха и были совсем «зелеными» новичками.
Читатели, наверное, помнят, что с Сергеем Аникиным мы прошли уже и «Крым и Рим», Устюгов тоже участвовал в моих двух последних «пятерках», с остальными тремя я выходил на маршрут впервые, но Сергей Савин уже участвовал в маршрутах до «тройки» включительно, а, кроме того, в отличие от всех нас, был настоящим спортсменом, правда, хоккеистом. Здесь, пожалуй, стоит сделать небольшое отступление.
Отступление номер раз. Моя теория о том, что в группе должна быть женщина, которая благотворно влияет на психологический климат, развивалась в разные годы по-разному. Сначала я считал, что женщина должна присутствовать символически и только в одном экземпляре. Да простят меня женщины за столь материальное сравнение. Потом, после похода к пику Грандиозный, я посчитал, что женщине очень трудно длительное время быть без подруги, с которой можно обсудить все сложности и перипетии многодневного путешествия, и в последующие два года брал двух женщин. Но однажды представительницы прекрасного и слабого пола не сошлись характером друг с другом, и мы получили кромешный ад в группе, поэтому, а, скорее всего, еще и под давлением обстоятельств, в следующий поход я взял трех женщин. Это была уже фракция, но, в принципе, именно она помогла с честью выйти из сложившегося тогда трудного положения (читайте «Медовый месяц на Кижи-хеме»). Правда, необходимо отметить, что и женщины фракции были не только опытными туристами, но и отличными друзьями.
С большой опаской я сходил с мужской командой в 1976 году и имел конфликт, результатом которого было изгнание нарушителя дисциплины из группы. Не сильно убедил меня и наш «чисто мужской» поход 1978 года в Забайкалье. И вот теперь у нас опять была мужская группа, и я несколько опасался за психологическую выносливость и стойкость ее участников.
Незадолго до начала путешествия я посмотрел в кинотеатре фильм «Злой дух Ямбуя», поставленный по одноименной повести Григория Федосеева. События в фильме происходили в местах неподалеку от Якутии. Мрачный, кошмарный, из разряда тогда еще совсем неизвестных нам триллеров, фильм взбудоражил меня так, что несколько ночей я не мог заснуть. Я с ужасом думал о том, что нам предстоит на протяжении тридцати дней оставаться с дикой природой один на один.
Впервые в моей туристской жизни мне удалось убедить тюменское областное начальство спортивного общества «Труд» заявить нашу команду на чемпионат СССР по туризму, что позволяло финансировать экспедицию. Больным местом, правда, было то, что в Тюменской области я жил один из всей команды, но это как-то прошло без внимания чиновников. Зато сам процесс выпуска на маршрут оказался драматичным и чуть не сорвал заявку и финансирование экспедиции.
Я уже рассказывал о формальностях, которыми был обставлен каждый выход на маршрут - группа должна была получить разрешение на совершение путешествия от соответствующей маршрутно-квалификационной комиссии (МКК). Вся страна была разбита на зоны, во главе каждой стояло Зональная МКК, только в ней и можно было получить такое разрешение. Регионально Сургут и вся Тюменская область были отнесены к Уральской зоне, и зональная МКК находилась в Свердловске. Я же всю свою туристскую жизнь выпускался сначала в Томске, а потом в Новосибирске, где меня хорошо знали. В Новосибирске были специалисты по этому району и, прежде всего, сам Гинзбург, поэтому мне хотелось выпуститься именно там.
Я сделал письмо от Тюменского облсовета в Новосибирскую МКК, в котором просил рассмотреть наши заявочные документы в порядке исключения. С этим письмом я прилетел в Новосибирск, и в течение вечера наши документы были рассмотрены, получены все три визы от специалистов. Под каким-то предлогом инструктор клуба туристов Дитятьев - большой радетель законности - оставил маршрутную книжку без окончательной печати, а как только я уехал, переправил мои документы в Тюмень с припиской, что тюменская команда не может быть рассмотрена в Новосибирске, а за разрешением необходимо обратиться в Свердловск.
Наши заявочные документы с этим письмом были отправлены в Тюмень, потом мне переслали их в Сургут. Все это ходило почтой, которая никогда никуда не торопилась. В результате перед самым маршрутом я оказался подвешенным, так как маршрутной книжки с печатью выпускающей МКК у меня не было. Я связался по телефону со Свердловской МКК и вот тут, впервые в жизни, узнал, что такое железобетонная бюрократия в туризме. Ну, в этот раз на пределе сроков мне удалось как-то убедить, что маршрут рассмотрен авторитетнейшими людьми Новосибирска, которых знал весь туристский мир страны, и договориться, что мы идем с книжкой без печати, но считаемся все-таки выпущенными. Тогда я еще не знал, что это было в отсутствии Александровой - этой «железной леди» Свердловской МКК, общение с которой мне еще принесет немало незабываемых впечатлений, доводящих до инфаркта.
Дорога на Сунтар
Итак, формальности с грехом пополам улажены, и, наконец, я вылетел в Новосибирск - к месту встречи всей нашей команды. Со мной был рюкзак почти в шестьдесят килограммов веса, в котором я вез продукты, снаряжение, а главное, наконец-то, приобретенную кинокамеру «Красногорск-3», весившую без кофра и принадлежностей три с половиной килограмма. Я собирался носить ее в специально для нее пришитом нагрудном кармане анорака.
В Новосибирске, пока я добрался на автобусах к общежитию завода химконцентратов, где намечалась наша база, мне пришлось пережить массу неприятных минут. День был субботний, и все городское население валило на дачи, автобусы были переполненными, а меня с моим рюкзаком костерили, обзывая «мешочником», и просто не пускали в автобус. Пикантность ситуации была еще и в том, что, сняв рюкзак на землю, я уже не мог его самостоятельно поднять на плечи. В походных условиях такие тяжелые рюкзаки поднимают, сидя на земле, потом переворачиваются, встают на колени, а потом уже и в полный рост, и то, с помощью товарищей. Проделать такую процедуру посреди города и не привлечь к себе внимание психиатрической «скорой помощи» я не смог бы, поэтому с большим трудом взгромоздив рюкзак на ограждение остановки, простоял так несколько часов, пропуская переполненные автобусы. В конце концов, я все-таки набрался смелости и влез в автобус, оторвав при этом поручень в дверях. Эпопея благополучно закончилась в холле общежития, где я был принят в дружеские объятия своих друзей.
Нам предстояло решить еще одну «простую» задачку - изготовить средство сплава, которое и должно было вынести нас к людям после всех трудностей пешеходной части. Мы уже слышали о том, что надувные элементы изготавливают из прорезиненной детской клеенки, и собирались использовать эту же технологию, правда, мы не представляли, как надувать эти элементы, никаких клапанов у нас не было. Мы подошли к этой проблеме по-дилетантски, нарезав трубки из садового шланга, которые собирались вставлять в завязанный торец резинового мешка-гондолы. Нам не пришла в голову мысль испытать этот прием при изготовлении - мы слишком торопились, посчитав этот вопрос решенным. Итак, мы накупили тридцать метров детской клеенки, кучу резинового клея в стеклянных пузырьках, пристроились на теннисном столе в общежитии и стали клеить гондолы. Вскоре все дела были окончены, билеты по маршруту Новосибирск - Якутск - Хандыга куплены, и мы стартовали.
Трудно сейчас вспомнить мои первые впечатления от Якутска, ведь потом я бывал в нем еще много раз. Конечно, больше всего поразили не «белые» ночи, к ним я привык и в Сургуте, не комары - этим тоже не удивишь, а нищета и убожество, которые лезли из всех щелей и подворотен этой столицы огромной страны, вдесятеро превышающей Францию. Как написал «якутский авторитет» Владимир Турьянский:
Здесь десять Франций лягут на планшете,
Яна, Индигирка, Колыма.
Долгожданные ужасы
Мы были напряжены, боялись неизвестности, всего предстоящего маршрута и еще чего-то чисто якутского, и наши ожидания были не напрасными.
Пассажиры рейса Якутск - Хандыга почти все знали друг друга, но сейчас они были очень взволнованы и возбуждены. Мы еще не успели взлететь, как со всех сторон посыпались вопросы и ответы на них:
- До поселка повезут в автобусе с автоматчиками!
- Говорят, что троих взяли.
- Да, их не берут, стреляют сразу, на месте!
- Конечно, они вон, сколько народу положили!
Мы испугано только водили головами. Наконец, сосед рядом со мной ввел в курс. Оказывается, в Хандыге несколько дней назад были арестованы девять бандитов, которые ограбили и застрелили в Анапе инкассаторов, а потом бежали в Якутию и затаились в Хандыге, устроившись грузчиками на овощную базу. Но ориентировки были разосланы по всей стране, и кто-то их опознал, тем более что все девятеро были прибалтами, а это уже особая примета. Накануне их арестовали и посадили в Хандыге в кутузку, но они сумели перебить охрану, вскрыть сейф с оружием и уйти в тайгу. Теперь их отлавливают и расстреливают с вертолетов, так как они не хотят сдаваться живыми.
От аэропорта «Теплый Ключ», куда мы сейчас прилетим, до самой Хандыги семьдесят три километра, и теперь пассажиров возят в автобусе под охраной автоматчиков. Такие вот реалии якутской жизни! Я живо представил себе, как мы наткнемся в тайге на беглых бандитов с оружием в руках, и мне стало не по себе еще без подробностей такой встречи. Сосед поинтересовался, куда и зачем мы летим, а когда узнал, то от удивления у него просто отпала челюсть:
- Как это в Охотск?! Вы хоть знаете, сколько до него километров? Вы вообще не в ту сторону летите!
Я попытался его успокоить, но он так до самой посадки не переставал удивленно фыркать и восклицать, что мы просто сумасшедшие. И я уже начинал ему верить.
Как только мы приземлились, мой сосед обрадовал меня новыми известиями:
- Все кончено! Троих взяли живыми, пятерых пристрелили с воздуха, а главарь стрелял себе в голову сам, но пуля прошла через глаз, и он пока живой. Но все равно ему «вышак» светит, так что, скорее всего, в больнице его и добьют! Вам повезло, теперь какое-то время тихо будет. Ну, пока, чокнутые!
Мы были ошеломлены - вот это жизнь! Все умчались на автобус до Хандыги, а мы пошли в кассу, чтобы узнать, как обстоят дела с рейсом на прииск Нежданинский. Как бы в компенсацию наших страхов, уже через час мы летели в Нежданку.
Так в прекрасный июльский день мы прилетели в начальный пункт нашего маршрута, в поселок Нежданинский. В нем проживает около двух тысяч жителей, а главное занятие здесь - это добыча золота. Золотосодержащую руду добывают шахтным способом, затем ее свозят на золотоизвлекающую фабрику (ЗИФ), где и извлекают с помощью ртути. Такая технология запрещена уже во всем мире, но только не у нас. «Хвосты» с высоким содержанием ртути хранятся в отстойниках в огромных количествах, и каждый раз при паводках существует реальная опасность, что вся эта гадость уйдет вниз по реке, отравляя все живое, но до сих пор как-то бог миловал, как говорят старожилы.
Мы с Аникиным сходили на фабрику и договорились, что нас заберет грузовик, который собирается в верховья Тыры. К нам тут же присоседились еще трое мужиков с огромными рюкзаками, которые летели с нами еще из Хандыги. Один из них назвался преподавателем Ленинградского университета, о втором помню, что он был свердловчанином, а третьего я совсем не запомнил. Словоохотливый свердловчанин рассказал нам, что они собираются сплавляться по Юдоме. Правда, до этого счастливого старта еще сто верст «киселя хлебать», а у них четыре рюкзака на троих, зато, они надеются на хорошую рыбалку в тех краях, поэтому продуктов взяли только на половину маршрута.
Вскоре, как и обещали, подошел «ЗиЛ-157», и мы двумя командами моментально погрузились в кузов. В верховьях реки Тыры, на которой стоит Нежданинский, добывают еще и лес для рудстойки, которой укрепляют кровлю шахт. Туда периодически ходят машины, то за стойкой, а то для того, чтобы сменить людей на лесосеках. Накануне прошел сильный ливень и молодой водитель с сомнением смотрел на воду, чесал в затылке и говорил, что, скорее всего, мы не пройдем, но попробовать надо. Дорога идет по бечевнику, по галечниковой пойме, переходя с берега на берег. Не успели мы проехать и двадцати километров, как на очередном броде нервы у водителя отказали, он взял в сторону от переката, и тут же двигатель захлебнулся водой.
Грузовик стоял посреди реки, а вода поднималась прямо на наших глазах. Вот она уже пошла по дну кузова, и водитель со своим пассажиром из кабины перебрались к нам наверх. Свердловчанин с товарищами надул лодку, и, несмотря на стремительное течение, смело поплыл через реку к противоположному берегу. Метрах в ста ниже по течению он наконец пристал. Но тут, на наше счастье, послышался звук мотора, и на том же берегу появился грузовик. Демонстрируя высокий класс, он по дуге переката, который сейчас уже не был виден, перебрался на наш берег. Водитель подогнал свой грузовик к нам задним бортом, насколько позволяла глубина, и мы тут же, как зайцы Мазая, перебрались на борт спасателей. Это было очень вовремя! Как только мы выехали на берег, наш брошенный «ЗиЛ» повернуло рекой, стало тащить по течению и прямо на наших глазах перевернуло. Надо было видеть наши глаза!
Свердловско-питерская команда решила дальше продолжать путь пешком, а нас водители убедили вернуться и подождать, пока спадет вода. У нас ведь не было лодки, а переправляться по такой воде вброд просто невозможно. Мы вернулись к летному полю на высокой террасе над рекой, и на долгие пять дней стали зрителями спектакля под названием «Разбушевавшаяся река».
Когда мы, подавленные и расстроенные вынужденным «сидением» на самом старте огромного тридцатидневного маршрута, выехали снова на пресловутом «ЗиЛ-157» по долине отшумевшей и успокоившейся Тыры, то, совершенно неожиданно для нас, уже через полтора-два часа нагнали наших бывших попутчиков. Трое любителей рыбалки и предстоящего сплава по неведомой Юдоме представляли собой столь впечатляющее зрелище и имели такой потрепанный вид, что мы моментально и без слов оценили правильность и мудрость своего выбора и тут же перестали горевать о потерянных днях. Мужики были просто измождены непогодой и сложными переправами, причем и физически, и морально. Лодка их тоже имела «бледный» вид - на ее ремонт уже ушел почти весь ремнабор. От места нашего возвращения - перевернутого грузовика - «трое смелых» прошли всего двенадцать километров, потратив значительную часть и без того скудного рациона, но, главное, они напрочь переругались между собой, обсуждая свое безвыходное положение - ни вперед, ни назад.
Теперь мы подхватили их на борт и вскоре без особых приключений преодолели почти пятьдесят километров от поселка, на которые при наших рюкзаках ушло бы не менее тех же пяти дней. Мужички, правда, подъехали совсем немного, так как их путь к перевалу на Юдому лежал по долине левого притока Тыры. Мы спешились, помахали вслед возвращающемуся назад грузовику и остались один на один с Сунтаром.
Подходы
Сначала немного о специфике движения по такому району. Реки Северо-Востока пробивают свои русла в широких галечниковых долинах, сильно меандрируют, то есть распадаются на множество проток. Русло основного потока часто меняется, вода несет много песка и мелкого галечника, поэтому на реке длинные перекаты. Часто в верховьях глубина таких рек не превышает полуметра, а в самых глубоких местах до метра. Надо не забывать, что во всех этих районах вечная мерзлота начинается от полуметра до нескольких метров и имеет часто мощность в десятки и даже сотни метров.
По краям галечниковой долины начинаются террасы коренного берега, которые очень плохо приспособлены для передвижения по ним. Там глубокие, по колено, мхи и лишайники, а сразу под ними каменные россыпи, троп, как таковых нет, все живое и неживое пользуется для передвижения галечниками русел. Подлеска чаще всего не бывает, его зимой выбивают сильные морозы. В Сунтаре мало стлаников, зато часто встречаются бесподобно красивые участки парковых лесов. Нигде до этого мы не встречали таких красот, когда высокие, без нижних веток, лиственницы, действительно, как в парке, стоят до горизонта, а под ними твердая земля с короткой травкой или ягельником, и можно идти в любом направлении без преград, и все видно на многие километры вокруг.
Такие места обычно встречаются в верховьях рек, которые здесь часто не только не зажаты в узких ущельях, но и растекаются по огромным плато или котловинам. Но это все еще впереди, а пока мы преодолевали галечник на Тыры, запомнившийся нам окатанными, совершенно круглыми камнями размером чуть больше бильярдных шаров, попадающими при любом раскладе под подошву ботинка. Представьте себе, каково идти по бильярдным шарам с рюкзаком под пятьдесят килограммов, припекаемым по-якутски жарким солнцем. Здесь, пожалуй, подошло место некоего отступления, рассказывающего о нашем снаряжении.
Отступление номер два. В этом году мы впервые применили станковые рюкзаки. До этого мы ходили с так называемыми абалаковскими мягкими брезентовыми рюкзаками, которые при любом старании и умении все равно норовили превратиться в шар, и заставляли сгибаться «в три погибели» при их переноске. Зато на таком рюкзаке можно было сидеть, его можно было в сердцах сбросить с плеч и даже с откоса, спустить с небольшого обрыва или по склону, в общем, он был неприхотлив.
Станковый рюкзак - совсем иное дело. Он имел хрупкую дюралевую раму, клепки-заклепки (позже рама стала сварной), тонкой ткани мешки-контейнеры, острые рога внизу и требовал к себе совершенно иного отношения. Но я как-то запомнил еще с 1976 года фразу Роберта Юльевича Бека, сказанную после туристского сезона в нашей лаборатории на просмотре летних слайдов:
- Лучше я буду носиться со станковым рюкзаком, как с писаной торбой, и беречь его, но никогда не сменю, так как только под ним я почувствовал себя человеком.
Мне до сих пор как-то не доводилось себя чувствовать под рюкзаком человеком, а не вьючным животным, вот я и запомнил эту фразу-открытие. Теперь же, когда приходилось нести огромный груз на столь дальнее расстояние, я вспомнил о ней, и волевым решением перевел свою группу на «станки». Главное в технологии переноса тяжестей - это приблизить центр тяжести груза к естественному центру тяжести человека. Именно поэтому носильщики кули крепят свой груз лямкой на лбу. А многие переносят грузы даже на голове, совмещая ось груза и свою собственную ось.
Станок позволял разместить груз вдоль высокой рамы, причем о форме и других мелочах можно было не беспокоиться, так как груз не касается спины, а между ним и спиной есть даже небольшое пространство для вентиляции. Это позволяет собирать рюкзак, как новогоднюю елку, привязывая свертки, рулоны, котомки и коробки прямо к раме. Затем на бивуаке можно было отвязать или извлечь из отдельного клапана свои спальные вещи, а все остальное оставить на месте, составить все рюкзаки, как винтовки в пирамиду, и укрыть их от дождя общим тентом.
Утром процедура сборки рюкзака упрощалась неимоверно, так как достаточно было просто подвязать или пристегнуть, или, в крайнем случае, засунуть в отдельный клапан то, что использовалось на стоянке. С учетом того, что за тридцать дней рюкзак пришлось бы столько же раз собирать, складывая по старинке мягкое под спину и так далее, то выигрыш был огромный. Груз можно было складывать, как высоко над головой, так и подвязывать в нижней части рамы, и переносить тяжести действительно было легче. Правда, такой рюкзак не предназначен для движения в буреломе, в лесу с густым подлеском, где все цепляется за ветви и сучья, но таких мест в Якутии очень мало, в основном, мы двигались по открытым пространствам.
Понятно, что снять такой рюкзак самому было очень сложно, так как всю конструкцию надо было беречь, да и по ногам она могла ударить так, что потом не встанешь. На открытых пространствах не всегда удавалось найти подходящее бревно, на которое можно было сесть и, оперевшись рюкзаком, снять лямки, но все эти недостатки многократно покрывались достоинствами станковых рюкзаков в наших условиях.
Теперь еще об одной особенности нашего снаряжения, которая впоследствии стала «притчей во языцах» - речь пойдет об обуви. До сих пор во всех наших походах мы ходили только в туристских ботинках со специальной подошвой, которая называется «вибрам». По этому слову так стали называться все ботинки с такой рифленой подошвой, хотя разновидностей было немало. Были самые дешевые и простые вибрамы, которые изготовляли в Челябинске или Магнитогорске. Их шили из свиной кожи и, намокнув, они безудержно растягивались так, что при движении по склонам, нога в раскисшем ботинке ставилась рядом с подошвой. Таких ботинок хватало на неделю пути, а потом их надо было все время ремонтировать, раз за разом пришивая подошвы. Были ташкентские экспериментальные вибрамы - мы испытали их еще в 1974 году на Саянах. Там подошва отвалилась на 3-4 день, но зато сам ботинок был выполнен, как полусапог, без шнуровки, на ремнях у голеностопа. Самыми лучшими были чешские и польские вибрамы, но для нас они были просто недосягаемы, ими пользовались московские «крутые» туристы, даже киевские вибрамы, тоже неплохого качества, были большой редкостью.
В этот раз мы вышли из положения просто - взяли грубые и прочные рабочие ботинки для спецпредприятий, наклеили и пришили у сапожника на них по второй подошве от вибрам. И в этом, первом путешествии по Северо-Востоку, и во всех остальных, всю свою туристскую жизнь я и мои товарищи прошли в ботинках, совершенно не представляя, как можно ходить по этим камням, ледникам, ледяной воде и снегу в резиновых сапогах! В отличие от ботинок в них невозможно закрепить голеностоп - там нет шнуровки, наоборот, когда одеваешь и затягиваешь ремни кошек поверх сапог, то перехваченные намертво ноги быстро мерзнут. У меня даже в сухую погоду, только от одной резины нестерпимо ныли ноги. Даже работая в Сургуте, на нефтяных месторождениях я избегал резиновых сапог, а были такие туристы, например, бывший свердловчанин Рудольф Седов, которые даже в лыжный поход по Корякскому нагорью или Путоранам умудрялись ходить в резиновых сапогах.
Здесь наши позиции остались, как и были, непримиримыми: каждый приводит свои доводы и совершенно не представляет аргументов второй стороны. Да, мы шли почти все время по воде, но вода легко в ботинки попадает и также легко из них выходит, ведь и в сапогах ноги не бывают сухими никогда, они просто в них отпотевают. Тяжесть сапог несопоставима с ботинками, особенно пресловутых охотничьих сапог с ботфортами. Именно высотой этих ботфортов, зачастую, и определялась проходимость той или иной реки или каньона. Если глубина больше и ботфорты не помогают, то уже считалось, что пройти невозможно, ведь, если наберешь воды в такие сапоги, то они становятся совсем неподъемными. Забегая вперед, скажу, что в поход по Орулгану мы в качестве эксперимента позволили Володьке Майбороде идти в сапогах. Закончилось это тем, что, выпав с катамарана на пороге, из-под воды он смог выплыть только, когда река стащила с него эти злополучные сапоги, оставив его босым до конца маршрута.
Мы никогда не боялись воды, поэтому путь легко выбирали, зная, что ноги в толстых, грубых, часто со специальной капсулой в пальцах ботинках хорошо и надежно защищены. В резиновых же сапогах, мне кажется, полное ощущение, что идешь босиком, несмотря на носки и портянки. В общем, каждому свое, и все было бы ничего, если бы свердловские «корифеи», да простит меня Коля Рундквист, не запрещали нам ходить в ботинках, перечеркивая нашу заявочную книжку размашистой прописью: «Ходить в Якутию без сапог - смерти подобно».
В этот раз мы, также впервые, взяли в поход две перкалевые палатки, называемые альпинистами «памирками». Они были намного легче брезентовых палаток и занимали меньше места. Перкаль не пропускает ветер, в палатках можно было надышать тепло, которое почти не уходило наружу, но эти же преимущества оборачивались мокрым душем или лужей конденсата, что доставляло массу хлопот. Спать приходилось либо с открытым входом, что не позволяло сохранить тепло, либо в луже. Мучиться пришлось все тридцать дней похода.
Впереди на маршруте нас ожидал приличный участок высокогорья без леса. Кроме того, на пути нам предстояло преодолевать ледники, скальные и снежные перевалы, о характере сложностей которых можно было только догадываться, поэтому мы несли с собой два примуса, десять литров бензина, ледорубы, кошки, карабины, крючья и веревки. А еще гондолы и чехлы для них, две титановые лопасти для гребей, чтобы из всего этого собрать плот, на котором предстояло пройти легендарную Делькю-Охотскую.
В довершение ко всему, мы прихватили со стены в общежитии флаг союзной республики, как мы считали Молдавии, но оказавшийся флагом республики Туркмения. Этот стяг мы водружали для воодушевления над каждым своим лагерем. Груза было огромное количество, а ведь мы проигнорировали каски, которые, кстати, требовались по правилам безопасности и на горную часть, и на сплав, и что совсем уже было преступно, спасательные жилеты. И в глазах беспристрастных чиновников от туризма мы были нарушителями правил, но и так вес рюкзаков был предельным, достигая 75% веса самого носильщика.
Наш рацион питания включал тридцать пять наименований продуктов, не превышал семисот пятидесяти граммов на человека в день при калорийности от 2500 до 4000 килокалорий, и был условно разделен на упрощенные рационы «долина» и изысканные по деликатесам и богатые по калорийности рационы «гора», в которые входили шоколад, орехи, курага, чернослив, сыр, шпроты в масле и сухая сырокопченая колбаса. Все это доставалось огромными усилиями знакомых и незнакомых людей со всего Советского Союза на протяжении полугодовой подготовки
В этот раз нам несказанно повезло достать датскую тушенку в огромных полуторакилограммовых банках, которая больше напоминала прессованную ветчину. В самые трудные моменты похода она поднимала наше настроение и воинственный дух. Впервые был сыр в маленьких брусках в вакуумной упаковке, аэрофлотовский растворимый кофе с такими же пакетиками сахара к нему и бульонные кубики. Это позволяло, впоследствии, делать «укол» - перекус в «файф о клок», состоящий из кружки бульона, кружки кофе с сахаром, двух долек шоколада и пятнадцатиграммового бруска сыра.
Еще одно важное новшество я применил, получив незабываемый урок в зимнем походе в марте прошлого, 1978 года, когда остался в голодном обмороке практически без продуктов. Теперь я выдавал всю суточную пайку сахара каждому участнику сразу, чтобы тот сам мог регулировать его потребление в течение дня, исходя из своих вкусов и представлений, а главное, теперь у каждого в трудную минуту в кармане всегда находился кусочек сахара. Правда, потом к этим кусочкам стали прибавляться сухарики, сэкономленный кусочек сыра или конфета. Так начал складываться «институт заначки», который в дальнейшем стал распространяться и процветать, очень помогая в трудную минуту. Например, я съедал не более половины суточной нормы сахара, а сухари, почему-то, вообще не хотелось есть в походах, хотя теперь мы брали очень хорошие магазинные сухарики с различными вкусовыми добавками, и у меня периодически накапливалось приличное количество этих продуктов, которые я «вбрасывал» в группу, когда видел, что настроение критическое. Дополнительный кусок сахара с хорошим лимонным сухарем поднимал настроение гарантированно!
Итак, пешая часть маршрута началась - переходы по двадцать пять минут, привал между ними десять минут. Уже после нескольких таких переходов время ходьбы снижается до двадцати минут - слишком тяжелы рюкзаки, рука становится черной, кровь не поступает из-за врезавшейся лямки рюкзака. Хорошо, что можно воспользоваться поясным ремнем и несколько снизить нагрузку на плечи, перенеся часть ее на поясницу. Первый день, несмотря на страшные рюкзаки, проходит под праздничное настроение - все-таки, преодолев формальные и неформальные препятствия, мы начали идти по маршруту, отмахав для начала почти пятнадцать километров.
Уходим вверх по Тыры, оставляя позади стрелку с правым притоком Малтаном, впадающим в красивом каньоне. А на Тыры мы впервые попадаем в тот самый прекрасный парковый лес. Настроение поднимается еще больше. Вместо черных пейзажей с непролазными болотами Якутии, которые снились мне в последние месяцы перед экспедицией, совершенно сказочные картины с зелеными склонами гор на голубом фоне безоблачного неба, яркое солнце, и в проемах впадающих долин сахарные головы пиков. Добавьте к этому цвета слоновой кости бесконечные галечниковые косы, розовую кипень высокорослого кипрея, дрожащую и расплывающуюся в мареве теплого воздуха, который, как бестелесный джин, поднимается от нагретых камней. И совсем уже удивительная картина, нагоняющая мысль о миражах, многокилометровой, толстенной наледи, над которой фигурки идущих по ней людей превращаются в пляску духов - так искажают их восходящие воздушные потоки. Вот проходим большую поляну, поросшую кипреем, будто накрытую прозрачным розовым шарфом, в стороне оставляем разрушенные дома бывшего поселка геологов и неожиданно видим палатку, оленей и бегущего к нам человека.
Иннокентий Погодаев - хозяин палатки, оленей и всех верховий реки Тыры - радуется встрече с людьми, как ребенок. С виду это очень крепкий старик на кривоватых ногах, он смотрит на нас из-под козырька ладони и посмеивается. Мы остановились на привал, и старик завел неспешную беседу, давая понять, что так просто мы мимо него не пройдем. Он уже год не видел людей, кроме своей жены, которая живет с ним вместе в палатке, и теперь намерен хоть как-то утолить жажду общения. Времени еще вполне достаточно для двух переходов, но старик уговаривает нас остановиться на ночлег рядом с ним. Для начала мы измеряем ему артериальное давление, ведь я напросился на выполнение целой программы наблюдений над участниками путешествия для лаборатории медико-биологических проблем Севера, и теперь «специалист» Сергей Савин колдует над хозяином тайги. Ну, что ж, давление у него - 120 на 70! Как у молодого! Я спрашиваю старика, сколько ему лет.
- А ты как думаешь, сколько мне лет?
Я призадумался, посмотрел на крепкую коренастую фигуру и осторожно предположил:
- 52, наверное?
- Ты, что?! Мне уже 74 года!
- Не может быть!
- Я тебе паспорт покажу! - И старик заразительно засмеялся. Тогда я в ответ спросил, сколько лет он даст мне. Старик также оценочно оглядел меня, подумал и ответил:
- 52, однако.
- Ты что, мне всего 26 лет!
- Не может быть!
- Я тебе паспорт покажу! - Теперь уже смеялись все, хотя старик засмеялся последним - ему не верилось, и мне пришлось действительно показать ему паспорт. Вымогая у нас лекарства из аптечки, старик бесхитростно жаловался на свое пошатнувшееся здоровье:
- Знаешь, совсем плохой стал, однако. На гору поднимусь и так тяжело дышу.
- Так я на меньшую горку поднимаюсь и так же тяжело дышу, а то и совсем задыхаюсь.
- И зрение совсем плохое стало: вон на той горе баранов вижу, в-о-о-н они, по гребню идут, а вот на дальней уже не увижу.
- Так мы и на этой только в бинокль вот увидели, ну, ты дед даешь!
Рассказал Иннокентий про свой эвенский род Погодаевых. Были они богатыми и известными во всей округе оленеводами веками, потом пришла коллективизация, согнали все стада и сделали их колхозными, только Погодаевым никто не разъяснил, что такое колхоз. Так они и продолжали считать оленей своими и смотрели за ними по-прежнему так, что это были самые упитанные олени, у них было даже оленье сало. Теперь вот Иннокентий на пенсии, у него собственное стадо в пятьдесят голов, жена на тридцать лет моложе, но на него, как на супруга, не жалуется, не дает ей Иннокентий замерзнуть в холодные ночи. Пенсия его в сто двадцать рублей идет ему на книжку. Раз в году он спускается в Нежданинское и покупает там продукты, которые зимой завозит на нартах и складывает в лабазах, чтобы прожить следующий год, не встретив ни одного чужого человека.
У нас есть одна проблема. Экономя на весе рюкзаков, за который приходилось платить в самолетах, мы спланировали купить простые продукты - крупы и сахар в Нежданинском, рассчитывая, что в поселке с населением в две тысячи человек это будет просто. Крупы мы купили, даже дефицитную гречку достали, а вот сахар оказался весь пропитан керосином, бочка которого протекла во время зимнего завоза. У нас есть рафинад, который мы привезли с Большой земли, но его мало, и теперь пайки сильно урезаны. Просить у старика-эвена неловко, мы предлагаем обмен. Старику хочется выпить и он просит у нас, не веря, что в такое путешествие мы вышли без капли спиртного. У нас в аптечке фляжка со спиртом, но впереди еще долгий путь, в аптечке пусть и полежит. Не верит старик и тому, что мы без оружия. Он косится на мой объемный офицерский планшет, в котором у меня карты и документы, и подозревает, что я там держу пистолет. Мы на всякий случай не сильно его разубеждаем в этом. На прощание старик дает нам немного сахара и вяленого оленьего сала, того самого, «погодаевского».
Впереди каньон, из которого вытекает на простор Тыры. Обходим его по правому борту, поднимаясь по узкой тропинке высоко над каньоном, спускаемся к стрелке истоков, и по камням, и по воде затихающего с высотой ручья-истока выходим на перевал Тыры. Он ведет в широкую, зеленую мхом и травой, совершенно безлесную долину Сунтара. Спускаемся и наслаждаемся простором, легким ветерком, отгоняющим комаров, и прекрасными видами дальних гор. Идти легко, но сейчас вся трудность в весе рюкзаков. Останавливаемся на ночлег на травянистой терраске под прикрытием вертикальных стен миниатюрного каньона, в котором течет исток Сунтара. Нам в самые его верховья на перевал Пограничный, за которым начинается Хабаровский край.
На следующий день, все под тем же солнышком, при безоблачно голубом небе, мы поднимаемся на перевал. Перед нами белый сверкающий конус покрытой снегом горы, голубое небо и сотни километров девственных пространств. Это ворота в Южную часть Сунтара и психологически некоторый барьер. Позади хоть как-то обжитая долина Сунтара, возможность повернуть и выйти к людям в за неделю пути, впереди - вызов неизвестности. Ребята ежатся, нет, это не холод, а неизвестность прошлась по лопаткам. Вперед, думать можно и на ходу! Я так люблю этот запомнившийся мне на всю жизнь слайд - вид с перевала Пограничный!
По щебеночной осыпи скатываемся вниз, но на самое дно не спускаемся. Здесь, на спуске, азартные молодые разбежались так, что мне пришлось потом долго их догонять и собирать вместе. Я не допускаю таких вольностей, группа должна двигаться очень компактно, все на виду и готовы помочь в случае необходимости. Приходится прямо тут же, на камнях осыпи, устраивать разгон, конфликт доходит до высшей точки накала.
Основная причина конфликта - накопившаяся психологическая усталость. Честно говоря, я сам все время ощущаю тяжесть и бесконечность этой разворачивающейся перед нами страны. Представляю, насколько мы беспомощны и одиноки здесь перед лицом стихии. Это мне страшновато, а ведь я не первый раз в «пятерке», а каково Валере Крапивко и Льву Попову. Они, в сущности, еще дети. Аникин и Устюгов в дополнении ко всему переживают, что выпавшие на нашу долю задержки, доставят немало хлопот с начальством после возвращения, ведь отпуска вот-вот закончатся, а мы все еще в первой трети маршрута карабкаемся. Что ж, ставлю вопрос ребром: в десяти километрах от нас простой перевал Ниткан, мы можем уйти через него назад на реку Сунтар, а по ней спуститься к Колымской трассе, образно говоря, слить воду и сойти с маршрута, оставив меня один на один с ДСО «Труд» объясняться за потраченные деньги. Или же, продолжаем идти вперед, собрав в кулак все силы и волю - впереди еще слишком много серьезных препятствий. Сейчас последняя возможность повернуть, дальше «точка возврата» окажется позади.
Все молчат несколько минут, потом Аникин, Устюгов, за ними Савин и, наконец, притихшие совсем «мальцы» соглашаются, что причин для отступления нет. Я убеждаю ребят больше не думать и не говорить об отпусках, все эти проблемы преходящи, мы сейчас слишком от них далеки. Пройдем маршрут, а там будет видно, победителей не судят! Пар выпущен, но я решаю сделать завтра дневку, ребятам надо расслабиться и немного отдохнуть.
Вскоре перед нами, как в награду, открывается новый сказочный вид - белые, причудливо изрезанные скалы тонких, тончайших гребней, окаймляющих каньон. По ним, по самому лезвию гребня, местами всего в несколько десятков сантиметров шириной, проходит «козья» тропа. Вот по этой тропке и движемся мы, закусив губы и осторожно передвигая ноги, под тяжестью своих трехпудовых рюкзаков. Наконец, спускаемся по Бургали в долину Ниткана, и здесь снова поражаемся красоте и необычности природы этих мест. Галечниковая долина шириной несколько километров, а в ней будто оставшиеся в высохшем море каменные острова, покрытые густым лесом, торчащие то тут, то там. У берега находим уютное местечко, которое я за красоту и уютность называю «японским», и останавливаемся на ночлег. А японским местом я назвал миниатюрную, поросшую зеленой нежной травкой площадку, с маленькими, крохотными незабудками, омываемую узеньким, таким же по-японски миниатюрным ручейком, в котором мелькают тени самых настоящих хариусов! Вот тут Серега Савин нас и порадовал первым уловом. Дневка с баней снимает усталость, отгоняет раздумья, отпускает натруженные плечи. Во второй половине дня все чаще и чаще мы смотрим вперед, в широкую долину, где угадывается пока неизвестный нам, по легендам непроходимый, каньон Кагара.
Перевал Муравленко
Слева в Ниткан приходит мощный приток - река Кагань. Она питается водой с ледников Центрального массива, с самого пика Берилл, который мы между собой по старинке называем пик Берия. Долина раздвигается еще больше, в ней уже не менее пяти километров, но мы продолжаем свой путь к нашему левому притоку - Кагару, верховья которого, если верить отчетам москвичей, непроходимы. Истоки Кагара питаются ледниками нашего неведомого Южного массива и нам нужно попасть именно туда. Втягиваемся в долину притока. Здесь совсем другой климат и другая растительность - больше леса, больше тени, но по галечникам пока можно идти.
Впрочем, по берегам встречаются участки троп, а вскоре мы сначала чувствуем какой-то неизвестный нам терпкий запах, а потом видим в просветы янтарных стволов даурских лиственниц конуса чумов и белые палатки - это стойбище оленеводов. Мы впервые видим весь этот уклад так близко. Нас приглашают в гости, усаживают в палатке на одеяла, наливают ароматного цейлонского чая, ставят сгущенку, но, главное, предлагают целую гору только что отваренного мяса. Эвены рассматривают нас с откровенным любопытством, смеются над нашим странным, на их взгляд, видом, над нашими изорванными штанами и ботинками. Еда эвенов очень простая - мясо, мясо, мясо, а к нему цейлонский чай с пресной лепешкой, испеченной на сковороде, сливочное масло, которое уже отдает «елким» вкусом, сгущенка и сахар. И так зимой, и летом, и столько раз в день, сколько получится или захочется. В их рационе нет ни круп, ни каш, ни супов. Суровые климатические условия требуют огромного количества белков, углеводов и жиров. Мясо и рыба - дают им все, что необходимо. Ягоды - черника, голубика, брусника, клюква и смородина, богатые витаминами, несколько разнообразят этой нехитрый рацион. На прощание мы дарим эвенам, вернее их детям, несколько плиток шоколада, а их родители наделяют нас куском только что освежеванного горного барана-толсторога.
В конце дня мы выходим на границу леса. Под ветвями последнего, мощного старого кедра ставим лагерь и проводим вечер, наслаждаясь вкуснейшим мясом и жарким пламенем костра, последнего на многие предстоящие дни. Впереди тундрово-альпийская долина, и за этими мирными увалами с трудом угадываются узкие прорывы истоков, скрывающихся в черно-коричневых, цвета железного колчедана, каньонах, а над ними уже видны ледники и гребни Южного массива. Теперь к лесу мы выйдем только в верховьях Делькю-Охотской, а для этого необходимо преодолеть много препятствий, а главное, покорить новый перевал через главный хребет. Будет это не скоро, но мы уверены, что обязательно будет!
С сожалением оставляем такую уютную стоянку под надежной защитой высокоствольных даурских лиственниц и огромных кедров. Проходим несколько километров по открытой тундре, и вот уже втягиваемся в ущелье, которое должно привести нас к леднику 121. Вскоре стены сходятся, выдавливая небо, которое поднимается высоко-высоко, становясь прозрачным и тонким, а вскоре оно просто исчезает, потому что мы уже больше не видим его - не поднимая головы, «стенками» втроем, «по-таджикски», становясь кругом, держа друг друга руками за плечи, переходим ревущий поток вброд от одной черной скальной стены к другой, отвоевывая у реки пядь за пядью.
Ну, вот и критический момент. Наверное, именно в этом месте москвичи в своих резиновых сапогах-броднях дальше не прошли и, приклеив ярлык «непроходимый каньон», повернули назад. Глубина по пояс, рюкзаки уже намокают, хорошо, что там все упаковано в расчете на воду. Проблема теперь только в том, что при большей глубине, несмотря на тяжесть рюкзаков, уже заметно полегчавших по сравнению с первыми днями, мы начинаем всплывать. Дно уходит из-под ног, и тогда река норовит не упустить свой шанс, сбить тебя и захлестнуть потоком. И все-таки мы пока движемся вперед, сцепившись руками, по трое, но передвигаемся в «связке» по одному. Пока один делает шаг, двое других держат его. Страшно, а главное, неизвестно, что там впереди.
Наконец, русло несколько расширяется, глубина вновь только до колен. Мы уже смеемся, хотя еще не решаемся вслух высказать дерзкую мысль, что прошли «непроходимый» каньон Кагара. С правого берега к воде подступают осыпные валы-ригели. Уходим на них, и вскоре река остается далеко внизу, до воды не менее ста метров, а мы - над всеми этими каменными трещинами, на продуваемом всеми ветрами осыпном валу. Впереди показался долгожданный язык ледника 121. Ура! Цель видна! Это карово-долинный ледник длиной почти в два с половиной километра, и в его верховьях мы надеемся пересечь Южный массив.
Останавливаемся на ночлег на стометровой осыпи, благо, на позеленевшей от лишайников и робкой травки каменной полянке есть маленькая лужа-блюдце, без воды было бы очень тяжело, ведь река глубоко внизу в каньоне. Уже совершенно без сил забираемся в палатки, успев взглянуть на небо, неузнаваемо почерневшее и потяжелевшее от надвинувшихся отовсюду свинцовых туч. Что ж, перед самой кульминацией, рассердившись на нас за то, что мы «взломали» каньон Кагара, духи Сунтар-Хаята решили испытать нас непогодой.
Небеса разверзлись и пролились холодным ливнем, который, не прекращаясь, шел пятьдесят часов. Каньон вздулся так, что его теперь даже на танке не пройдешь - это понятно. Даже у нас, на нашей стометровой высоты куче камней, и то возникли проблемы. Блюдечко воды превратилось в озеро, заполнившее почти всю котловину и подступившее теперь к самым палаткам, так что теперь миски после еды мы выбрасывали прямо в воду. Поляна уже вся была залита водой, мы начали метаться в тревоге, когда сметливый Аникин, взяв ледоруб, залез по колено в воду и, поковыряв штычком в камнях, проделал сливное отверстие. Вода с полузабытым урчаньем хорошо работающего унитаза устремилась в новый сток, и вскоре озерцо приняло божеские размеры.
Только на третий день, пережив день рождения моей трехлетней дочурки, которой я решил посвятить покорение первого перевала на длинной дуге Южного массива, мы выступили в путь. Вновь солнце и небо, но теперь глубокий снег, в который я проваливался почти по пояс, несмотря на то, что пятеро шли впереди, пробивая довольно-таки глубокую снежную траншею.
Мы все время тянем голову вверх. Там элегантным понижением проглядывается предстоящий перевал. Есть одна счастливая примета - на снегу в неимоверных количествах в том же направлении, что и мы, движутся крылатые насекомые, чем-то напоминающие ос. Видимо, на такой высоте они летать не могут, вот и ползут на ту же седловину, им тоже надо в благодатную долину Делькю. Что ж, не обессудьте, что сколько-то вас раздавим, так как ступить просто некуда.
Чтобы как-то увеличить площадь опоры, я надел даже кошки, впрочем, они вскоре уже пригодились, так как верхняя часть ледника покрыта оледеневшей коркой. Аникин уже на седле, и я останавливаюсь, чтобы услышать приговор.
- Спуск есть!
Звучит почти как долгожданный крик «Земля!» у заблудившихся мореходов. С души будто слетел камень. На одном дыхании прохожу последний взлет, и вот я на седле. На той стороне внизу лежит ледник меньших размеров. Это каровый ледник 127. До него с нашей седловины тянется крутой снежно-ледовый склон с участками осыпей, образованных обломками разрушенных скальных башен гребня. Круто, но спуститься можно - бросим пару перильных веревок сверху, а там уже спустимся по снегу ледника, и в ущелье. Впереди видна, как неизвестная планета, бескрайняя, скрывающаяся в дымке долина верховьев реки Делькю.
Складываем тур. В записке предлагаем назвать перевал в честь выдающегося человека, основателя и первого начальника Тюменского нефтяного главка, Героя Труда, Лауреата Ленинской премии - Виктора Ивановича Муравленко, умершего год назад. А ледники предлагаем назвать именами гляциологов-исследователей, работавших в этих краях, 121 ледник - именем Михаила Корейше, а 127 - именем Бермана.
Сколько времени не тяни, а ни вертолет, ни лифт, ни парашют не подадут. Спускаться с перевала надо самим. Сергей Аникин закрепляет конец веревки за камень и по перилам, спортивным способом мы спускаемся на сорок метров к первому пятну мелкой осыпи на крутом склоне ледника. Теперь надо траверсировать влево, под стены разрушенной скальной вершины, к камням, которые, обрушившись с нее, вымостили дорожку вниз. Склон скользкий, крутой, страховку зацепить не за что. Но ведь и пройти надо всего метров 15-20. Ребята проходят по одному. Остались я и Аникин. Пора.
Кошки помогают, врубаю зубья в ледяную корку и делаю несколько шагов. Слишком тяжел рюкзак, хотя теперь в нем килограммов сорок, эх, если бы не он. Нога соскальзывает, отколов кусок льда, кошки срываются, и я лечу вниз, отменив все остальные, теперь бессмысленные осторожности. Мне кажется, что я все вижу в каком-то замедленном фильме. Вот я пытаюсь задержаться ледорубом и врубиться «клювиком» в склон, но рюкзак, упрямый мой попутчик, легко отрывает меня от него, и я вновь лечу через голову, видя свои ноги, потом следующий такой же кувырок, еще один…
Но все-таки скоро я остановился. Лежу. Голова прямо лицом в снег прижата сверху тяжеленным рюкзаком. Ишь, навалился! Снег тает, и я с удовольствием слизываю языком капли влаги. Но вот чувствую, что влага и холод проникают к спине, и к другим частям тела. Надо пошевелиться, чтобы ребята поняли, что я жив и пока просто отдыхаю после скоростного спуска. Но пошевельнуться оказалось не так то просто! В конце концов, умудряюсь вытащить руку из лямки рюкзака, оттолкнуть его в сторону и приподнять голову.
Сверху огромными прыжками ко мне приближается Серега Аникин, который чуть ли не следом за мной сиганул вниз, а внизу, уже на леднике, замерли ребята, которым показалась особенно впечатляющей картина моих сальто.
И вот мы уже сидим все вместе на большом камне (есть такая фотография), погруженные в глубокую задумчивость и страшное смятение. Я, пролетев почти сто метров склона, пока не тормознул в глубоком снегу, думаю о том, что хотелось бы еще пожить, да и дочь вырастить, а ребята, наверное, о том, что они еще вообще в жизни ничего не успели. В общем, такая минутка психологической нагрузки. Но мысли прочь, рюкзак на плечи, скользим по снегу, потом по мелкой осыпи, и вот уже входим в нагретое за день каменное русло, в конце которого виднеется огромное пространство долины Делькю. Я и сегодня, спустя двадцать три года, прекрасно помню этот день - 30 июля 1979 года, день, когда мы прошли первый перевал в Южном массиве.
Верхняя долина реки Делькю-Охотской огромна. Здесь, на протяжении двадцати пяти километров от южных склонов гряды, отделяющей ледник 86, в верховьях которого высится пик Берилл, до точки бифуркации с Делькю-Куйдусунской нет леса. Морщины древних моренных увалов придают сходство с лунной поверхностью, в маленьких карах застыли голубоглазые в такой вот солнечный день озерца, а вся поверхность долины уютно зелена. Здесь есть и травка, но больше мхов и лишайников, и сюда, в продуваемое ветрами благодатное, свободное от гнуса пространство, пригоняют эвены своих оленей на лето.
А точка бифуркации - это уникальное место, где в зависимости от погоды и еще каких-то неведомых причин воды одного истока разделяются и далее бегут совсем к разным океанам - Делькю-Охотская к Тихому, а Делькю-Куйдусунская к Ледовитому. Там, на этой самой бифуркации, видны белые пятна палаток оленеводов, но туда мы придем еще не скоро. Оленеводы, кстати, нас увидели, как только мы вышли в долину, задолго до встречи. Мы выбираем тихое, укрытое со всех сторон от ветра местечко на берегу двадцатиметрового озерца. На таких просторах, в бесконечных ландшафтах, человеку хочется хоть как-то укрыться, спрятаться, чтобы не давила эта мощь на нашу слабую психику. Вечером закатное солнце высветило радужные склоны окружающих нас гор - красные, оранжевые, желтые срезы рудоносных пород, цветные замшелые камни, а над всем этим черные башни со снегом и льдом. Вот такая она страна - Сунтар-Хаята!
Напряжение, наконец, нас отпускает. Главная задача маршрута - перевал через главный хребет Южного массива - решена. Впереди река, которая должна вывести нас к людям, дальше мы пойдем под горку, в сторону моря, а значит, хоть чуть, но легче. Да и рюкзаки теперь уже не такая уж обуза, в общем, жизнь прекрасна! Еще два дня проводим в разведках, уходя из базового лагеря «Озерный» в синеватые ущелья, по которым поднимаемся к ледникам и подножьям пока недоступных нам вершин Южного массива - к пикам Обручева и Раковского, понимая, что в этот раз не возможно объять необъятно.
Штурмовая группа, пройдя ледник 135, вышла на перевал Ильбей и с его седловины совершила восхождение на обзорную вершину. Отсюда открылась бескрайняя горная страна, вся покрытая ледяным панцирем, припорошенным сверху белыми снегами. Пик Обручева обрывается на ледник почти вертикальной стеной, что придает ему вид острого осколка, торчащего изо льда. От неизвестной пока седловины слева от вершины тянется сложный скальный гребень - понятно, что на пик надо будет искать другой, более доступный путь. Все это пригодится через два года, но тогда об этом никто из нас ничего не знал.
Наконец, спускаемся к лесу. На самой границе снова уютное, греющее душу местечко - полянка, маленький журчащий прозрачный ручеек и большой камень, широкой спиной надежно закрывающий от холода верхней долины. Мы так стремились к лесному теплу в эти последние дни, оставаясь в каменном плену Сунтара. Этот лагерь на маленькой полянке мы назвали база «Желанная». Теперь костер радует нас своим теплом, искры уносятся в звездное бездонное небо, покрывающее шатром горы, ледники, стада оленей, семью эвена Андрея с тремя маленькими детьми-погодками, и нас, шестерых парней в двух серебристых «памирках-перкальках» в тысячах километрах от родного дома.
Делькю-Охотская
Что ж, второй этап экспедиции завершен. Переходим беснующийся поток Васьковской речки, берущей начало с самого большого в Сунтар-Хаята ледника 147, отсекая тем самым Южный массив - теперь он позади. Впереди сотни километров горной тайги, за ними Тихий океан, город Охотск, в котором должна закончиться наша эпопея.
Идем по моренным увалам, сглаженным и заросшим вековым лесом. Река здесь собирается в одно русло и несется стремительным потоком. Эти двенадцать километров сплошного быстротока мы называем «труба Гинзбурга», в честь одного из первопроходцев этой реки. Наш водный опыт не велик, а речка первопроходцами во главе с Гинзбургом была отнесена к пятой категории сложности. По их описанию все основные препятствия находятся в верхней трети реки. Значит, эту часть мы должны пройти по берегу, а начать сплав сможем только от устья Феба.
Долина реки Делькю-Охотской очень уютная. Ширина ее от гребня хребта левого берега до гребня хребта на правом берегу достигает нескольких километров, склоны, окаймляющих хребтов крутые, обрываются скальными и осыпными стенами. Река течет в широком, разбитом потоком галечниковом ложе, а вот между стенами и галечником вольготно раскинулась лиственничная тайга с брусничником, голубичными плантациями на заболоченных участках, моховыми проплешинами и даже с травянистыми полянами, напоминающими сенокосные угодья.
Долину можно назвать обжитой - вдоль реки идет тропа и даже нартовый зимник. Дело в том, что вся более чем пятисоткилометровая долина реки является своеобразными колхозными угодьями оленеводческого хозяйства, центральная усадьба которого расположена в поселке Арка на реке Охота. Живут в этих краях эвены, которых не надо путать с эвенками, - разница большая, не говоря о том, что эвены, в переводе, - люди, живущие у моря, а эвенки - люди, живущие между двух рек. Они и на внешний вид сильно отличаются - эвены более крупные, высокие и сильные, сохранившие во многом свой уклад и чувство человеческого достоинства. Эвенков раньше еще называли «тунгусами» и жили они, в основном, между Енисеем и Леной.
Нам еще не раз в путешествиях по Северу предстоит встречаться с эвенами. Всегда это были очень доброжелательные и симпатичные люди. Так вот, в долине Делькю-Охотской эвены пасут своих оленей. Как оказалось, это сложный технологический процесс, сложившийся на основе опыта нескольких поколений оленеводов, проверенный годами. Долина реки разбита на участки поперечными изгородями от гребня одного бокового хребта до гребня хребта на противоположном берегу. Эти изгороди, сложенные без единого гвоздя, называются дарпирами. Расстояние между такими поперечными изгородями несколько километров. Оленей загоняют через специальную калитку на такой участок и на некоторое время оставляют в покое пастись, зная, что стадо находится в огромном естественном загоне между двумя дарпирами и никуда не денется. В это время оленеводы отдыхают - едят мясо, охотятся на снежных баранов-толсторогов, ловят рыбу и уделяют время семье, благодаря чему в ней каждый год прибавление. Затем оленей начинают прогонять через калитку в следующую часть долины, за одним пересчитывая, чтобы убедиться, что ни одного оленя не забыли и не потеряли.
Весной стада поднимаются по долине вверх, лето проводят в высокогорной тундровой части, где ветер отгоняет гнус, и олени спокойно жируют на ягельниках и альпийских лугах. Осенью оленеводы вновь начинают кочевать со своими питомцами на юг, к ноябрю они приходят на замерзшее озеро Чирпулай, где большую часть стада забивают, отправляя самолетами деликатесную оленину сразу в порт Охотск, откуда рефрижераторами она уходит в Японию и Австралию. Обратно суда везут нам австралийскую баранину, напоминающую крупными жирными тушами нашу свинину.
От речки Васьковской у нас появилась возможность на некоторых участках идти по хорошей тропе, но мы по привычке все равно старались все время держаться реки, поэтому бывало шли все тем же бечевником. Ниже правого притока Феб нам удалось переправиться на левый берег Делькю. Здесь, на коренной невысокой террасе мы приступили к строительству плота.
Яйца динозавра
Раму мы связали из прочных лиственничных стволов, установили подгребицы, и мастер Устюгов вытесал греби, прикрепив к их концам дюралевые лопасти, которые мы специально для этого несли в рюкзаках весь маршрут. В изготовлении рамы проблем не было. А вот загерметизировать мешки из детской клеенки, чтобы торцы, связанные резиновым жгутом, не пропускали воздух, мы так и не смогли, сколько ни старались. Нам крупно повезло, что я, держа все время в уме эту проблему, купил на всякий случай в киоске «Союзпечати» в аэропорту города Якутска двести резиновых шариков, которые обычно надувают на первомайскую демонстрацию, самых разных цветов, по семь копеек за штуку, потратив на это четырнадцать рублей «казенных» денег. Я рассчитывал, что эти шарики, в конце концов, можно будет использовать для упаковки продуктов и кое-каких вещей на сплаве. Теперь же, вспомнив свой опыт сплава на таких шариках по реке Бердь под Новосибирском, я предложил надуть их и заполнить ими гондолы. У нас оказалось одиннадцать трехметровых мешков - прорезиненные гондолы и матерчатые чехлы на них из подбортовки. В эти мешки вошло в общей сложности восемьдесят восемь шариков, причем для надежности мы их сдвоили, вставив один в другой, перед тем как надувать. Каждый первомайский шарик, раздутый до среднего размера имел грузоподъемность примерно тридцать килограммов. Таким образом наши гондолы могли придать плоту грузоподъемность почти в две с половиной тонны.
Мы понимали, что больше всего шары боятся острых предметов и трения. Как-то их защищали чехлы из подбортовки и детской клеенки, а чтобы они не двигались в мешках, мы туго перевязали их, отделяя каждый шар друг от друга. Когда к раме были подвязаны все эти, так называемые, надувные элементы, то перевернутый ими к небу плот напомнил кладку яиц какого-то неведомого огромного чудовища, наверное, того, что обитало в озере Лабынкыр. Плот так и назвали - «Яйца динозавра».
Как не оттягивали мы момент старта, он, все-таки, наступил. И вот, спущенный на воду плот легкой бабочкой бьется на воде и сдерживаемый чалкой рвется в бой. Грузим на него наши рюкзаки, вспоминаем с дрожью в коленях наш сплав в 1975 году, особенно бледны я и Устюгов, который до сих пор не может забыть своего спасения из-под бревен завала на Кижи-хеме. Все готово, чалку на борт! Плот, ни секунды не мешкая, вылетел на стремнину. Теперь у нашего плота две греби, и мы должны легко управлять этой конструкцией, фактически не имеющей осадки. Весь наш груз и мы сами легко уносятся кучей первомайских шариков по великой сибирской реке, впадающей в Океан!
Самые страшные и самые трудные обычно первые пять-десять минут. Мы это хорошо помним, так что не разжимаем зубов, но это нам не помогает: на седьмой минуте сплава мы не успеваем выгрести, и поток выносит плот на завал. Плот с легкостью и грациозностью все той же бабочки взлетает на бревна. Я и Аникин успеваем спрыгнуть на них, а наше судно со страшным, жутким скрипом шариков, раздавленных по нашему разумению всмятку, сползает обратно к воде. Савин помогает, сталкивая всю эту махину вниз. Слышно, как хлопают шарики, ужас заполняет все мое существо. Как работающий в экстремальном режиме компьютер, я успеваю прокрутить варианты с полной потерей продуктов и снаряжения в пятистах километрах от ближайшего жилья, но не успеваю дойти до логического конца, как вижу, что поезд, то есть плот, отходит от завала без меня. В последнюю секунду я успеваю прыгнуть в воду, Савин за шиворот вытаскивает меня на палубу. Я цепляюсь за гребь скрученными от напряжения руками, и … мы несемся по реке дальше.
Еще сорок минут мы не могли придти в себя, судорожно вцепившись в греби, кидая плот от одного берега к другому, обходя любое препятствие так далеко, как это позволяла река. Наконец, пришли в себя и решили причалить, чтобы осмотреть судно и определить ущерб от столкновения с горой бревен. Чалимся на правый берег, одним махом снимаем груз и переворачиваем плот надувными элементами вверх. Каково же было наше изумление, когда мы насчитали только пять порванных ячеек из восьмидесяти восьми! Плот стоически перенес испытание, и только теперь мы поверили в его неуязвимость. У нас оставалось еще несколько запасных шаров, и мы рассчитывали заменить ими порванные, оставив это дело на вечер.
Ширина долины увеличилась, и река теперь уже позволяла себе крутить спирали поперек долины, лихо выходя на трек так, что уклон был ясно виден. Каждый виток спирали оканчивался многометровыми галечниковыми перекатами, на которых глубины не хватало, и плот начинал шоркать баллонами по камням. Это шорканье мы воспринимали очень близко к сердцу, зная, что на этих шариках держится, ко всему прочему, наша надежда на благополучное завершение эпопеи. Поэтому свободные от вахты на гребях «молодые» - Крапивко и Попов - были определены в так называемый десант.
Как только плот вылетал на перекат, раздавалась команда: «десант», и эти двое выпрыгивали в воду, облегчая участь плота. Правда, вес их был так невелик, что часто приходилось спрыгивать всем остальным, чтобы провести плот через мель с минимальными последствиями. На одном таком длинном и очень мелком перекате пришлось и мне сигануть с движущегося плота. Я всегда плохо прыгал с движущихся объектов. В детстве я как-то прыгнул с трамвая. Мне тогда повезло, что я пролетел мимо столба, но зато попал в самый центр большой лужи. Вот и теперь, засмотревшись на быстро движущиеся камни под водой, я, потеряв равновесие, упал в воду на перекате глубиной в двадцать сантиметров, и плот всей своей махиной наехал на меня, заскрипел и остановился. После этого инцидента я получил полное право говорить о себе, что я попал под плот.
В этот же день было еще одно небольшое приключение. Мы попали в протоку, полностью перегороженную завалом. Пришлось снимать груз, а потом нести метров тридцать плот на руках на пределе всех наших человеческих сил, так как, взяв его с воды, мы могли вновь опустить плот только на воду - на земле шары просто не выдержали бы нагрузки рамы.
К этому времени, после трех недель экспедиции, оба «десантника» получили обидные звания «шлангов», так как психологическая и физическая нагрузка этого путешествия довела их до дистрофического состояния. Давление у них было 80 на 60, реакция настолько замедленной, что отзывались они только на третий раз, а любое задание забывали через секунду. Когда их попытались дать мне в помощь при надувании шаров, то они попадали в обморок после нескольких глубоких выдохов. В общем, теперь даже в качестве живого баланса они были слабо полезными.
И все-таки, этот первый день на сплаве прошел прекрасно, мы сумели пройти огромный участок реки и теперь предвкушали, что с такой скоростью очень скоро выйдем, наконец, к людям.
Тайфун Гертруда
Так, наверное, оно и было бы, если бы не наши шаловливые ручонки и мощный тайфун Гертруда, который родился в солнечной Малайзии, разметал крыши на Японских островах и косматым крылом на излете, все-таки, достал и нас, хотя пришел в наши края ослабленным и уставшим, но все еще способным на многое.
Вечером мы стали вытаскивать целые шары, чтобы добраться до «пробоин», но при этом умудрились порвать больше шаров, чем это сделал «завал». Глупое это было занятие и, когда мы это осознали, то запасных шаров уже не было. Грузоподъемность надувных элементов значительно сократилась, что мы решили компенсировать, подведя под раму пару сухих бревен. Вокруг были только тополиные и вербные рощи, а сердцевина этих деревьев вся гнилая и полая, в общем, бревнышки не столько увеличивали плавучесть, сколько давали осадку, причем теперь только одной части плота. Несмотря на то, что все мы, кроме Аникина, были физиками, в тот момент нам не пришло в голову, что плот перестал быть полностью надувным, но и не стал деревянным. Теперь наш уродец больше напоминал «тяни-толкая»: тяжелый нос бревнами ушел под воду, легкая же корма, оставаясь на плаву, норовила от любого движения пуститься в заигрывающий пляс вокруг утонувшей части плота.
Всю ночь, как бы оплакивая нашу глупость, хлестал дождь. Мы еще не знали, что это край тайфуна достал нас, и надеялись на просвет. Утром в нескольких метрах от палаток мы увидели огромные свежие следы медведя. Они были все четыре рядом, как бывает, когда медведь подкрадывается, чтобы посмотреть, кто посмел вторгнуться в его владения. У меня уже был такой случай и я постарался живо описать картину принюхивавшегося медведя, размышляющего, голоден ли он настолько, чтобы закусить сразу шестью молодцами. По отмелям валялось огромное количество вяленых рыбин с прошлогоднего нереста, а в реке уже мелькали первые табуны новых лососей. Медведь был сыт и настроен вполне благодушно. Он презрительно навалил огромную кучу нам в назидание и ушел, не потревожив наш сон.
Дождь шел, не переставая, ждать мы не могли, поэтому, нахохлившись, как куры на насесте, все-таки спустили судно на воду и продолжили сплав. Теперь плот потерял свою легкость, и носовым гребцам приходилось прикладывать втрое больше усилий, согласованность ушла, и нервное рысканье плота изводило не меньше проливного холодного дождя. Вода приобрела цвет кофе с молоком, перекаты стали плохо читаемы, и теперь случались промашки, когда рябь бурой воды принималась за перекат, «десантники» прыгали за борт, рассчитывая на мель, а уходили под воду с головой.
Вода прибывала на глазах, темнея от песка и глинистой взвеси, река становилась черной и страшной. Периодически долина реки, как бы, перегораживалась скальными выходами коренных пород в русле. В этих местах река сужалась и проходила в порогах «скальные ворота», чтобы разбежаться потом вновь на всю ширину долины. Вот в одном из таких сужений, на высоком коренном берегу, мы увидели палаточный лагерь и людей, машущих нам руками.
Петрашевцы
Мы с трудом причалили на таком быстротоке, и вскоре оказались в центре внимания отряда геологов-геофизиков под руководством Петрашевского. Геологи вот уже вторую неделю ждут вертолета, который должен их перебазировать на двенадцать километров ниже по реке, все дни ожидания они не работают и уже изрядно извелись от безделья. Нам подобная проблема сначала показалось мелкой и надуманной. По нашим понятиям, за это время можно было уже десять раз пройти это расстояние пешком, но, приглядевшись внимательнее, поняли, что у геофизиков совершенно неподъемный груз. Палатка тяжелее десяти килограммов каждая, в палатках - печки, настилы, есть даже кое-какая мебель, хоть и складная, даже спальные мешки, представляющие собой практически два сшитых между собой матраца, невозможно унести в рюкзаке. Понятно, что геологи, в отличие от нас, работают много месяцев в полевых условиях, сезон длится обычно до семи месяцев, но все-таки, обидно, что у них такое примитивное и малоприспособленное к полевым условиям оборудование и снаряжение.
Геофизики, как выяснилось позже, недавно завалили изюбря, но нас, как людей чужих, они опасались, а потому мясо спрятали подальше в кусты, а нас угостили перловой кашей. Эти подробности выяснятся только через год, когда мы вновь попадем в эти края, а пока мы наивно верим их скудному рациону, но распаренную, настоявшуюся под тулупом, хорошо приправленную луком и салом перловую кашу - целое ведро - уминаем вшестером за обе щеки. В детстве, помню, нас с братом оставляли как-то на попечении тетки отца, тети Софы. Она готовила вкусные вещи, которые я не уставал нахваливать, приговаривая:
- Это мое любимое, я это очень люблю!
На что тетя Софа однажды отреагировала вопросом:
- А есть что-нибудь, чего ты не любишь?
- Я не люблю перловую кашу!
- А ты ее ел когда-нибудь???
- Нет, никогда! Но думаю, что она мне не понравилась бы!
Теперь я вспоминал этот диалог с тетей Софой и усмехался - перловая каша показалась мне верхом совершенства. Воистину, всем в жизни управляют обстоятельства.
Напротив стоянки геофизиков лежала одинокая гора причудливой формы, будто динозавр или огромный крокодил прилег отдохнуть или наклонился испить водицы из озера, которое, оказывается, расположено за горой. Это озеро Чирпулай. Отсюда в ноябре будут вывозить свежую оленину для японских и австралийских гурманов. А пока отряд Петрашевского открыл здесь аномалию - зону высокой природной радиоактивности, позволяющей говорить о возможном месторождении урана.
Петрашевский рассказывает мне, что ниже по реке, на такой же высокой террасе, но на правом берегу, стоит лагерь Горохова - начальника их большой геологической партии, а вообще, по всем просторам Северо-Востока от Алдана до Чукотки работают геологи их огромной современной экспедиции «Аэрокосмогеология-2». Сами они из Москвы, но каждый полевой сезон проводят в горах Якутии, Хабаровского края и Магаданской области. Так вот, на базе Горохова нам могут помочь с продуктами, которые давно подошли к концу, и мы теперь озабочены мыслями о еде с утра до ночи, и с ночи до утра.
Все геологи отряда Петрашевского вышли нас проводить, глядя с огромным изумлением на наш плот, который, потеряв свою легкость, стал похожим на деревенский плетень, случайно оказавшийся в воде. Несведущие в туризме профессиональные бродяги поражались нашей смелости или авантюризму, кто уж как считал. Попрощались, и вновь серые, тяжелые воды реки понесли нас, как утлый челн. А вслед нам по рации понеслось сообщение: «По реке сплавляется группа туристов. Руководитель - Стариковский. Средство сплава очень ненадежное. Окажите помощь. Петрашевский».
База Горохова
Острова, которых было несчетно посреди широкого русла, теперь залиты водой, нас несет прямо через них, сквозь кусты, затаскивая под деревья, и мы только успеваем защитить голову и глаза от хлестких веток. Река от одного коренного берега до другого налита водой. Теперь, если случится авария посреди реки, до берега просто не доплыть в такой воде. Тянем из последних сил до вечера, стараясь дойти до базы Горохова. Наконец, в сумерках узнаем террасу, но вход в протоку под террасой мы уже проскочили. Останавливаемся на острове, хотя это очень опасно. Успокаиваем себя тем, что дождь, наконец, прекратился, и река, кажется, достигла апогея. Не успеваем приготовить ужин, как видим двоих ребят из геологов. Они хоть и в сапогах, но намокли по пояс, пока перешли протоку вброд, и теперь, хлюпая водой в сапогах, идут к нашему костру.
Это рабочие из партии Горохова. Приглашаем их к нашему импровизированному столу, проявляя непременное таежное гостеприимство, несмотря на всю скудность нашего рациона. Ребята присели, поели нашей манной кашки, посмотрели на скудный ужин и тут же побежали в столовую. В ней ночью все заперто, но найденная булка хлеба с банкой голубичного варенья произвела почти праздничный фурор в наших рядах. Ребята уходят за полночь, обещая назавтра договориться с завхозом, чтобы он поделился запасами продуктов из своих закромов.
Утром мы все одеваемся поприличнее, стараясь как-то прикрыть изношенные до предела штаны. Протоку переходим вброд, также по пояс, и вскоре предстаем перед «грозным» начальником, которого местные эвены зовут «Царь Горох». Горохов - пожилой уже человек, сидит в маленьком уютном домике, у него большие очки в роговой оправе, которые висят на цепочке на груди. Он сурово смотрит на нас и требует предъявить документы. Все наши документы, упакованные в несколько резиновых шариков в моем бумажнике, висят у меня на груди на суровом шнурке. Я показываю ему маршрутку и рассказываю, откуда мы. Когда он узнает, что мы вышли из прииска Нежданинский, его мохнатые брови вылазят высоко на лоб.
В этот момент появляется огромный, армейского типа, завхоз, который густым басом спрашивает, не пришла ли его очередь вступить в разговор. Горохов отпускает нас, милостиво разрешая взять на складе все, что наша душа пожелает. Душа разворачивается и воспаряет так, что мы едва успеваем ее ухватить за краешек, а то бы она вылетела из нас напрочь при виде сокровищ продовольственно-вещевого склада, который распахнул перед нами щедрый заведующий хозяйством. Солдатские сухари, толщиной в палец, размером в две ладони, белые и ржаные, вишневый конфитюр, икра кабачковая, масло сливочное, шоколад, крупы всех видов и мастей, мясные и рыбные консервы… Завхоз достал мешок и стал сбрасывать туда все, что мы перечисляли. Потом он привел нас на кухню, причем по дороге мы шли по деревянным тротуарам, пересекая по аккуратным мосткам маленькие, прозрачно чистые ручьи, в которых уже кипела бурная лососевая свадьба. На столе лежали булки горячего, только что испеченного хлеба, и стоял большой эмалированный таз, прикрытый полотенцем. В нем остывало свежее голубичное варенье, подобное тому что нас угостили вчера ночью. Подошли женщины, которые работали на кухне. Сергей Савин измерил им артериальное давление и со знанием дела поговорил о способах его снижения, и еще о чем-то медицинском. Одна из женщин принесла полную кастрюлю красной икры и, отрезая толстыми ломтями горячий хлеб, намазывая его маслом и укладывая ложкой красную крупнозернистую икру, приговаривала:
- Ешьте, мальцы, только завхозу не говорите, не дай бог!
Мы глотали куски, закрыв от блаженства глаза. Икру съели, и вовремя - появился тот самый завхоз. Женщины разбежались, якобы, по делам, а завхоз достал из-под полы такую же кастрюлю икры и предложил ее нам, шепотом предупреждая:
- Ешьте, только чтобы женщины не видели!
Я в это время смотрел карту у Горохова и слушал его рекомендации. Горохов рассказал, что когда-то, много сотен тысяч лет назад, Делькю шла одним руслом напрямик к океану, но потом произошли какие-то катаклизмы, и река, повернув на девяносто градусов, прорвалась через тридцатикилометровый прорыв в долину соседней Охоты и потекла дальше в ее русле, превратив маленькую речушку в огромную полноводную реку, давшую впоследствии имя целому морю. На месте старого русла, в гигантском понижении, осталась цепь проточных озер, в которые снизу по Охоте заходят на нерест лососи. Вот там, на этих благодатных озерах, и находится база Уега, где сейчас квартирует другая партия их экспедиции. Но главное, там во времена второй мировой войны была отсыпана взлетно-посадочная полоса для транспортных самолетов. Когда готовилась встреча трех глав антигитлеровской коалиции в Тегеране, вначале предполагалось, что Рузвельт полетит в Тегеран самолетом с Аляски через Якутию и далее в Иран. Наши построили несколько таких таежных аэродромов, в частности на Уеге и на озере Большое Токо. Но потом планы изменились, а аэродромы в тайге остались. Вот теперь у Пятой партии огромное преимущество - к ним летают и спокойно садятся АН-2 из Охотска, а к Горохову только вертолетом можно долететь.
- Вот туда, в Уегу, вам надо попасть. Но ваш плот не выдержит Прорыва - того самого места, где Делькю пробивается к Охоте. Там река вся в одном русле, зачалиться негде, так как все в крутых скальных берегах, пороги, в общем, труба дело. А как пешком идти, я тоже не представляю, так как в самый торец прорыва впадает большая река Нетер. Вам ее не перейти и не переплыть. В общем, ребята, даже не знаю, что и сказать. Хотите, ждите у меня вертолета, когда придет, не знаю, но когда-нибудь придет, это точно.
Мы поблагодарили за все, пытались даже заплатить за продукты, но Горохов с завхозом улыбнулись и махнули рукой:
- Чего уж там, это копейки! Считайте это нашим геологическим гостеприимством. Счастливой вам дороги, будьте осторожны, а мы по рации Уегу предупредим, что вы должны будете придти.
Нетер - наш Рубикон
С тем и расстались. Отчалили мы, крепко нагрузив наши, почти было пустые, продовольственные мешки. Плот вяло погружался в воду, так как шары безбожно «травили», пропуская воздух по всей поверхности резины. Помните, надутые на праздник шарики через несколько дней сморщиваются, становятся вялыми и полупустыми, воздух находит выход через микротрещины. Резина некачественная, вот и не может долго держать воздух. Гораздо дольше держат воздух, оказывается, презервативы, изготавливаемые из каучука лучшего качества, но мы тогда этого не знали. Через час сплава на заливаемом водой плоту среди бескрайней реки я принял решение о прекращении этого опасного эксперимента. Мы, как раненый кит, выбросились на правый берег - по нему, как я увидел на карте у Горохова, идет нартовый зимник - широкая и чистая тропа, по которой зимой мчатся нарты, запряженные оленями.
Не оглядываясь на отслуживший свой срок плот, мы вышли на тропу, покрытую мягкими желтыми лиственничными иголками, и пошли по ней со скоростью быстро идущего пешехода, опаздывающего на работу.
Зимник - это красота! Я представляю, как стремительно летят нарты, влекомые заиндевелыми и запыхавшимися оленями. Ни одного сучка, ни камешка не должно быть на такой скоростной трассе, ведь нарты деревянные и связаны сыромятными веревками. Вот и мы теперь так же стремительно, только пешком, прокатываем километры подошвами изношенных ботинок. Правда, зимой все озерца замерзают, и зимник проложен прямо через середину каждого озера. Сейчас же нам приходится обходить, а вернее, облазить такие озера по топким берегам, чтобы на другом конце вновь выйти на желтый, почти золотой, зимник.
Вечером 12 августа мы выходим к большой и быстрой реке, она прочно преграждает нам путь. На противоположном берегу видно продолжение зимника, но пока этот праздник без нас. Останавливаемся на ночлег в легкой и грустной задумчивости. С утра, 13 августа, в понедельник, осмотрев берега, определив, что до входа в ущелье Прорыва несколько километров, мы приступили к строительству нового плота. На строевой лес во всей округе пригодны только тополя. Утешаем себя, что теперь нам не надо плыть долго, а необходимо всего пересечь реку шириной, максимум, пятьдесят метров. Плот связали, вырезали длинные жерди, считаем, что этого хватит, чтобы несколькими энергичными толчками пересечь основной поток. Переправу намечаем на участке, где посреди реки большой остров, и река разбита им на две протоки. Основная струя шириной всего 7-10 метров как раз у нашего берега, потом галечниковый остров, а за ним широкая, но уже не такая глубокая и стремительная вторая протока. Значит, задача сужается до преодоления всего-навсего десяти метров, правда, стремительного потока.
К вечеру плот готов, все настроены решительно, но в самую последнюю минуту я принимаю решение отложить переправу на завтра. Народ в гневе:
- Давай сейчас, закончим уже с этим гнусным делом, и будем знать, что до самой Уеги больше нет препятствий!
Но чем больше они меня уговаривают, тем больше я чувствую свою правоту. Переправляться сейчас, на ночь глядя, зная, что даже при благополучном исходе мы все намочим, придется все сушить у костра, всю ночь не спать., а значит, и день завтра пойдет наперекосяк.
- Нет, откладываем на утро! Утро вечера мудренее! - решительно пресекаю я дебаты.
Ночью сплю тревожно, из головы не идет завтрашняя переправа. Встаем рано. Собираемся быстро и молча. Подходим к плоту. Рядом на мокром песке следы огромного медведя. Он подходил к плоту, посмотрел, видимо, на это убожество, усмехнулся и махом переплыл речку. А вот мы еще здесь. Спускаем плот, берем шесты и пытаемся все погрузиться на палубу. Плот не выдерживает такой тяжести и уходит под воду, а там, под водой, старается выскочить из-под нас на поверхность, все-таки, выталкивающая сила не дает ему покоя. Аникин спрыгивает в воду и цепляется руками за корму:
- Вперед, давайте уже, с богом!
Мы толкаемся шестами, но это удается в первый и последний раз. На второй попытке шест вылетает у меня из рук, плечо выбито, плот несется по воде, глубина под нами уже такая, что у Савина шест не достает до дна. Нас стремительно несет мимо острова, струя отбрасывает плот назад к нашему исходному берегу, я в уме прокручиваю вновь крайнюю ситуацию - нас сейчас снесет в ущелье Прорыва. Аникин держится за корму и болтается за плотом, как вымпел. Он кричит, я кричу, все мы истошно вопим, а река молча несет нас, как что-то легкое и ненужное. Но вот струя снова меняет направление - теперь мимо нас справа проносится следующий галечниковый остров. Последняя попытка!
- Десант! - кричу я, что есть мочи. Попов прыгает с чалочным концом в воду и успевает выскочить на галечник, за ним прыгает Крапивко. Потом Савин, Устюгов… Веревка натянута, само течение маятником сбивает плот на мель, и вот мы на острове! Основная струя осталась позади, но впереди до коренного берега еще метров пятьдесят ровно текущей воды. Чувствуем необыкновенный подъем, интуиция или что-то родственное подсказывает, что самое страшное позади. Нам приходит в голову спасительная мысль, и мы выстраиваемся паровозиком, выставляя впереди высокого Устюгова, вторым - тяжелого меня, а потом уже всех остальных, которые помогают выстоять, двигаясь бульдозером против течения. Так шаг за шагом, вверх по течению, мы пересекаем вторую протоку глубиной по пояс, а местами даже глубже. Все!!! Мы на правом берегу Нетера!
В рюкзаках ни нитки сухой. Из спальника выжимаем по два ведра воды. Развешиваем все на веревках, готовим обед, сушимся, переодеваемся и все время говорим, говорим, причем все без остановки, одновременно, вот только не помню о чем. Звук двигателя заставил нас замолчать. Что это? Моторка? Нет, вертолет! Это на базу Горохова прошла «четверка». Ничего, зато мы сами справились со всем, что выпало нам на этом пути!
Поздно вечером я смотрел прямо из палатки на прекрасный, почти швейцарский пейзаж с озером, в котором отражались последние снежные вершины, и наслаждался покоем, хотя чувствовал под собой неиссякаемую сырость спального мешка. Завтра - последний день похода, до Уеги всего двенадцать километров по зимнику. И вдруг я вспомнил, что у Сереги Савина сегодня день рождения!
- Серега! С днем рождения тебя! - закричал я в соседнюю палатку, ребята дружно меня поддержали. - Какой прекрасный подарок сегодня мы все сварганили - взяли, все-таки, Нетер за рога!
Последняя плитка шоколада пошла по кругу, начиная с именинника. Вот такой получился у Савина день рождения!
Уега и последняя капля терпения
Утром 15 августа мы в последний раз собрали походный бивуак. Вышли на зимник и вскоре зашагали между высокими лиственницами навстречу солнцу и людям. Неожиданно на дороге появились следы автомобильных или каких-то других колес. Мы заволновались, что же за транспорт ходит в этих таежных местах? Через три перехода увидели, наконец, домики, антенны, мачту с флагом и поняли, что пришли в Уегу.
Здесь когда-то был пионерский лагерь, который пышно назывался «Северный Артек». Сюда привозили на лето эвенских детей из интернатов, здесь они были ближе к природе, чем в Магадане или Охотске. Говорят, когда детишкам надоедала каша и пресная еда, они забивали медведя и устраивали себе шашлыки на природе. Не уверен, что это правда, но вот медвежьих черепов и костей в округе действительно полно. Озера здесь кишат рыбой, которая идет сюда на нерест, бывает, что в малую воду моторка не может зайти в протоку, так как винт вязнет в рыбном месиве. Мы сами видели потом, и не раз, как от берега до берега стоят тесно, спина к спине, рыбины в бордово-красном брачном наряде. А на берегу, на небольшом расстоянии друг от друга, сидят ловцы-медведи, которых геологи здесь ласково зовут «обэхээсэсниками» за манеру лазить по палаткам и проверять, что в них есть съестного.
После многих лет эксплуатации лагерь был закрыт, так как в округе кончились дрова. Их даже какое-то время привозили на вертолете, но понятно, что так не натопишься, вот лагерь и опустел. Теперь предприимчивые квартирьеры арендовали его под базу Пятой партии экспедиции «Аэрокосмогеология-2», куда мы сейчас и пришли.
Встретили нас с большим удивлением и уважением. Геологи из сообщений Петрашевского и Горохова знали о нашей группе, но не рассчитывали, что мы так быстро управимся с Нетером. Нам выделили свободную избу и прикрепили на довольствие к столовой, определив плату в один рубль восемьдесят копеек в день за питание.
Через два дня сплошного сна и обильного трехразового, очень калорийного питания, я пошел к начальству и предложил наши руки применить по хозяйству, то есть, отрабатывать питание. Нам пошли навстречу, и выделили тележку с вертолетными колесами (именно эти следы мы и видели на дороге), чтобы мы заготавливали ежедневно дрова для кухни, а за это нас будут кормить бесплатно. Теперь мы с утра шли за 5-6 километров в лес, пилили и рубили дрова. Складывали их на тележку, а потом впрягались в нее, как Бременские музыканты, и везли добычу в лагерь.
После обеда я шел в радиорубку, и весь день до глубокой ночи сидел у рации, слушая новости и разговоры огромной экспедиции, раскиданной по всему Северо-Востоку страны. Вскоре я уже ориентировался в голосах и позывных и знал, что двести банок тушенки, которые предлагают забрать из отряда на Юдоме, означает двести килограммов лосятины или медвежатины. Тут же, в эфире, я узнал и о драме в отряде на Аллах-Юне, где медведь задрал геолога, и о беде в отряде Красильникова. Там, застрелив медведя и поделившись добычей с соседями, стали есть медвежатину вяленой, отчего и заболели трихилленезом. В мясе медведя живут личинки паразитов, которые попадают потом в печень человека, если медвежатина недостаточно проварена, а тут ее вообще ели сырой, вяленной на солнце. Излечиться от такой болезни очень трудно, говорят, даже невозможно. Позже в Хабаровске, в аэропорту, мы видели, как машины «скорой помощи» увозили от трапа обессиленных людей из отряда Красильникова.
Там же, у рации, я познакомился с инженером по технике безопасности экспедиции Александром Ивановичем. Он был профессиональным геологом, работал на Севере, потом в командировке в африканской стране Мали. Зарабатывал там такие деньги, что за зарплатой ходил с чехлом от палатки. Вернулся домой и купил «Волгу». Сам он жил в Дмитрове, а на работу, в управление, ездил в Москву. Во время такой поездки попал в автокатастрофу - машина вдребезги, сам чудом уцелел, но на полевую работу больше не допускался. Вот он и остался в своей экспедиции инженером по ТБ. Александр Иванович был страстным охотником, у него была настоящая сибирская лайка по кличке Алдан, которая по всему Северо-Востоку летала с ним. Экспедиция - хозяйство огромное, в ней работали сотни людей, и все в экстремальных условиях. Несмотря на инструкции и правила, в экспедиции каждый год гибли несколько человек. Чаще всего погибали от медведей, бывало, что попадали на лодке в водопад или в сложный порог, оставались без продуктов и умирали от голода, но чаще тонули и гибли в драке по пьяному делу.
Только здесь, в конце маршрута, мы узнали, что наша доктрина о ненападении медведей на людей летом, когда у медведя достаточно пищи, ложная. Оказывается, сунтарские, да и вообще, восточносибирские медведи нападают не из чувства голода, а потому, что сильнее их никого нет. Они ничего и никого не боятся, природное любопытство и жадность делают их настойчивыми и агрессивными. Медведи не боятся огня, шума, запаха людей, смело лезут в палатки, в домики, пытаются вскрыть спрятанные в металлические бочки продукты - так называемые «закидушки», которые оставляют на маршруте геологи. Нам очень повезло, что мы ни разу не встали на пути медведя, хотя весь маршрут прошли с полной уверенностью, что они нам не угрожают. Теперь Александр Иванович развеял нашу уверенность, и в остальной туристской жизни я потом еще не раз убеждался, что шутить с медведем опасно.
Пять дней вынужденного «сидения» в Уеге - тоже жизнь, в ней была своя прелесть, новые встречи, новые знакомства. Кстати, Александр Иванович одним махом решил проблемы наших опоздавших отпускников. На бланке экспедиции была тут же изготовлена справка, подтверждающая, что доблестные граждане Устюгов и Аникин привлекались для тушения лесных пожаров, где показали себя настоящими бойцами, за что им честь и почет, и прощение всякого опоздания на работу. Эта технология помогала нам впоследствии не раз. И самые насупленные начальники бессильно опускали занесенный «топор репрессий», ошарашенные справками о наводнениях, землетрясениях, цунами и пожарах, которые задержали их ретивых подчиненных в Якутии, в Заполярье, на Чукотке и Камчатке. Может быть, не все было понятно начальникам, может быть, им хотелось поточнее узнать, где это находится, но начальники не любят показывать свою слабость и любопытство, тем более незнание, поэтому, чаще всего, все сходило с рук молча.
Мы ждали какой-нибудь оказии - самолета или вертолета, который прилетел бы из Охотска и увез бы нас туда. На базе было несколько рабочих, которых обычно набирали из бичей, желающих отдохнуть от пьянства во время полевого сезона. Шел уже пятый месяц такого отдыха, и бичи медленно сходили с ума, придумывая себе развлечения и работу. Один из них поверил байке, что осенью, по большой воде, в Уегу придет баржа, на которую можно будет сдать пустые бутылки. Озабоченный бич все лето собирал в окрестностях лагеря посуду, упаковывал ее в самодельные ящики и, сложив уже грандиозный штабель, подсчитывал размер предполагаемой выручки, которой, как он был уверен, должно бы хватить для покупки автомобиля «Волга». Никто пока так и не рискнул открыть бичу глаза, видимо, ждали нас. Кто-то из наших ребят простодушно объяснил бедолаге невероятность благополучного исхода этого проекта, и бич от досады и горя долго гонялся за автором идеи с кирпичом в руках, чтобы отомстить за бесцельный труд. Иногда они дрались между собой и без всякой причины, но вяло и без злобы, чтобы просто развеяться.
Самой колоритной фигурой был повар - Николай Иванович. Он был участником еще полярных экспедиций на дрейфующих льдах «Северный полюс-3» и «Северный полюс-4». Зимой он жил в Москве и работал продавцом в овощной палатке, а с апреля по октябрь - поваром в Пятой партии. Еще с дрейфующих льдин он запомнил, что подсолнечное масло - самый калорийный продукт, поэтому добавлял его абсолютно во все блюда. Например, в кашу он просто наливал масло так, что оно стояло в тарелке на полпальца выше уровня. Нас вскоре от такой калорийности стало слегка мутить, но ничего не поделаешь, сами мы уже кашеварить не хотели ни за что.
Полеты во сне и наяву
На шестой день нашего «великого сидения» в Уеге, когда мы уже стонали от пролежней на жестком полу пустой избы, вдруг послышался шум авиационного движка, и на галечниковую взлетно-посадочную полосу сел АН-2. Мы побежали к самолету и у трапа выяснили, что из Охотска прилетел представитель другой экспедиции, который хотел договориться об аренде нескольких домиков на следующий сезон. После нескольких минут переговоров и осмотра домов представитель собирался возвращаться в Охотск. Мы взмолились, и при молчаливом согласии экипажа были милостиво подобраны для полета в Охотск. Нам дали пять минут на сборы, и мы, несмотря на то, что в желудках бултыхалась каша и растительное масло, моментально сгребли свое становище в рюкзаки и побежали к самолету. Мы уже рассаживались по лавкам вдоль стен, как вдруг уловили перемену настроения нашего экипажа. Командир насуплено выслушал что-то в наушники, потом снял их и сказал, не глядя на нас:
- Штормовое предупреждение. Охотск закрыт, полеты запрещены. Что будем делать?
Представитель молча развел руками, а нас, вообще, никто не спрашивал. Командир пожевал губами, потом одел наушники и, закурив, сказал:
- Полетим. Мне сегодня дома надо быть, кровь из носу.
Кто бы спорил? Дверцу задраили, самолет взревел двигателем и покатил по полосе.
Этот полет я не забуду до конца своей жизни. Ветер разворачивал фанерный самолетик и задирал его чуть ли не кверху брюхом. Двигатель натужно выл, вытаскивая самолет вверх, потом обрывался, сваливаясь на какие-то визгливые обороты, и самолет камнем падал вниз, а мы, соответственно, припечатывались к потолку, испытывая щемящее чувство невесомости. Надо ли говорить, что каша, масло и все остальное содержимое наших желудков давно уже остались на всем, что было в самолете, включая и его потолок. Только Лева Попов, как истинный интеллигент, облегчался прямо в карман своего парадно-выходного анорака, элегантно расстегивая его во время приступа и тут же застегивая, чтобы не расплескать содержимое.
Первое время мы пытались держать рюкзаки, но потом только смогли закрывать головы руками. Самолет проваливался вниз, выскакивал из черной сплошной облачности, и мы шли прямо над серыми волнами Охоты, которая несла бревна, как спички, разваливая многокилометровые завалы на берегах. Потом мы вновь поднимались в облака, и становилось еще страшнее. В какой-то момент я уже хотел выпрыгнуть вниз, чтобы снова идти пешком, но самолет неожиданно плюхнулся, подпрыгнул и, наконец, покатил по земле, прямо по улице поселка, едва не задевая плоскостями штакетники палисадников. Командир резко открыл дверь и крикнул нам, чтобы мы быстро убирались. Я робко предложил убрать за нами остатки пищи, но командир не желал ничего слушать, столь же решительно он отказался и от денег, не удосужив вниманием мою смятую многократно пятидесятирублевку. Мы выгрузились из самолета прямо в воду, которая неспешно текла по улице, и самолет, обдав нас брызгами и клубами газа, покатил по улице прочь.
Когда мы подошли к зданию аэропорта Охотска, то громовой, как мне показалось, голос диктора предложил всем желающим тут же вылететь в Хабаровск через Николаевск-на-Амуре. Я категорически отказался, сославшись на состояние здоровья, но ребята, бледно-зеленость которых могла испугать любого нормального человека, подхватили меня под руки, не оставляя свободному волеизъявлению ни малейшего шанса. Через три часа мы были в Хабаровске, еще через час вылетели в Новосибирск.
Когда Николай Иванович в Уеге раздавал очередную порцию каши с маслом, наш ИЛ-62 совершил посадку в аэропорту Толмачево под грустным и холодным осенним дождем. В этот момент, когда смолкли двигатели, я понял, что первый раунд у Сунтара мы выиграли, а эпопею, которая длилась не много, не мало, а пятьдесят два дня, можно было считать на этом законченной.
Раунд второй. 1980 год
Наваждение
Да, поверить на слово было невозможно, нужно было преодолеть все свои страхи и сомнения, выбраться и увидеть это очередное Чудо Света - бескрайнюю суровую и прекрасную страну под гордым названием Сунтар-Хаята! Теперь, когда я увидел это чудо, когда под ноги легли сотни километров тайги с царственной даурской лиственницей, парковыми лесами, слепящие белизной галечниковые долины, искрящиеся мириадами бриллиантов многокилометровые наледи, бесчисленные реки с кристально-прозрачной водой, остроконечные пики, упирающиеся в голубой шатер высокого неба, а где-то в стороне остались нетронутыми снега невиданных доселе ледников, нанесенных на карту лишь с помощью аэрофотосъемки, я не мог больше ни о чем думать, кроме как о Второй экспедиции в Сунтар-Хаята. Теперь я четко представлял задачи: нужно было многократно пересечь Южный массив, нанести на карту новые перевалы и покорить все выдающиеся вершины этого массива, а прежде всего, самую сложную по легендам вершину - пик Раковского! Я писал отчет, монтировал фотографии, а из сна в сон переходили картинки из увиденного и пережитого.
Подготовка Второй экспедиции
Все проблемы предстоящей экспедиции встали передо мной в том же порядке, что и год назад: с кем идти, где найти деньги на столь дорогую экспедицию, как собрать снаряжение, где доставать продукты, как, наконец, выпуститься в зловредной Свердловской МКК, в которой меня теперь рассматривали еще и как соперника, ведь в чемпионате 1979 года наш маршрут был отмечен, заняв место в десятке лучших походов страны.
Прошлогодний поход оказался последним для Александра Устюгова. Его жена, пережив с большим усилием и мужеством его пятидесятидвухдневное отсутствие, наложила на его увлечение туризмом такое вето, что Устюгов больше никогда, практически, не ходил в настоящие походы, а после нескольких скучных и пустяковых вылазок вообще порвал с туризмом. Спустя много лет, он огромным шкафом проплывал на моем горизонте, стараясь почему-то всегда ускорить свой вальяжный ход, сделав вид, что не видит меня. Наверное, у него были какие-то свои причины, не мне об этом судить, я навсегда запомню тот счастливый миг, когда вытащил Сашку из-под бревен завала на Кижи-хеме, сделав возможным его всю дальнейшую, в том числе и такую сановную «шкафную» жизнь. Живи, Устюгов, я рад, что ты остался тогда жив!
Молодые ребята - Валера Крапивко и Лева Попов, по-моему, все-таки, не смогли пережить громадность Сунтара и преодолеть перед всей этой махиной панический страх. Они достойно держались, им было очень трудно, даже взрослые мужчины не всегда выдерживают такие нагрузки, а ребятам было всего по восемнадцать лет. Что ж, я вас не корю, жаль, что вы сошли с «дистанции».
Сергей Аникин в очередной раз сменил работу, теперь он где-то в Подмосковье курировал монтаж котлов его родного Барнаульского завода. Такой отпуск, какой он устроил себе в прошлом году, теперь удастся выхлопотать в лучшем случае только в следующем году.
Вот и остается нас из прошлогодней сунтарской команды только двое - я и Сергей Савин. Зато Савин, как настоящая сталь, только закалился в этом первом своем таком трудном путешествии. Теперь он мог принять эстафету и стать лидером группы, у него для этого были все предпосылки. И я окончательно убедился в этом в марте 1980 года, когда мы вместе с Сергеем покоряли горы Приполярного Урала (см. главу «Коля и Приполярный Урал»), куда я водил сборную области по заданию Тюменского областного совета по туризму. Это, кстати, означало, что меня в Тюмени заметили, и к лету этим же Советом было принято решение о финансировании участия команды области в чемпионате СССР. Вот тут-то и нашлись желающие участвовать в летней экспедиции на Сунтар.
Это был, во-первых, активист тюменской пешелыжной секции Владимир Сухер. Он работал в НИИ, играл на гитаре, был активным участником КСП, что, по моим понятиям, определяло заранее, что человек он неплохой. Так впоследствии и оказалось. Двое других тюменцев - Александр Попов, а проще, Шура, и Виталий Смольников, вообще-то, занимались водным туризмом. В этот год они окончили строительный институт и были распределены в Сургут, в трест, которым раньше руководил мой отец. По старой памяти и из уважения к моему отцу, управляющий трестом Леонид Рокецкий, впоследствии ставший мэром Сургута, а потом и губернатором Тюменской области, пошел мне навстречу и отпустил ребят в путешествие даже с сохранением заработной платы. Их водный опыт, как я посчитал, пригодится теперь при сквозном прохождении Делькю-Охотской, которой я собирался бросить вызов в новом маршруте.
Многие годы я зазывал своего институтского товарища Александра Ситро в совместный поход. Ситро когда-то занимался горным туризмом, выполнил практически норматив кандидата в мастера спорта, дойдя до участия и руководства пятой категории сложности в маршрутах на Памире и в Матчинском горном узле. С тех пор, правда, прошло уже пять лет, в течение которых он без передышки работал, отдавая свои отпуска жене, работавшей вместе с ним в одной группе. Наконец, он решился принять мое предложение, и я считал, что теперь у нас появится «горняк» высокого класса.
Была еще одна проблема, которую я разрешил неожиданно. Уже четыре года отпуск я проводил без жены, которая до рождения дочери участвовала со мной в двух «пятерках» по Саянам. Понятно, что маршрут по Сунтару был очень сложен, нагрузки даже для мужчин были предельными. Однако, я, как умная Маша, прикинул, что, если мы возьмем Лену седьмым участником, считая, что нас идет только шестеро (по снаряжению и рациону), то она только несколько нас облегчит, а с небольшой нагрузкой и маршрут окажется для нее по силам. Этот весьма оптимистичный прогноз совершенно не оправдался, но не будем забегать вперед, а пойдем по порядку.
Итак, получилась группа из шести участников на «С» - Стариковский, Савин, Ситро, Смольников, Сухер, Стариковская и одного на «П» - Попов, из которых только двое раньше ходили со мной в походы.
В снаряжении были сделаны определенные прогрессивные шаги. Во-первых, Лена сшила две палатки из капрона, вернее, одна была чисто капроновая, а вторую перешили из перкалевой палатки «Здарского», предназначенной для сидячих ночевок альпинистов. Перкалевыми оставили крышу и пол, а также торцевую - наветренную стенку; остальное сшили из тонкого платяного капрона, что позволяло палатке «дышать», а значит, значительно уменьшало выделение конденсата. На всякий случай мы подшили внутри еще полог из марли, который собирал на себя конденсат в случае холодной погоды. К обеим палаткам сделали полиэтиленовые тенты, тем самым палатки были очень облегчены и исключали сырость во время абсолютно сухой погоды.
Главным приобретением для этого похода, пожалуй, был взятый на прокат у тюменского мастера «золотые руки» Вадима Филатова катамаран, надувные элементы которого были склеены из детской клеенки, а чехлы сшиты из толстого брезента, почти парусины, что подразумевало надежную защиту от камней и прочих неприятностей. Катамаран весил всего двадцать два килограмма, чуть более трех килограммов на участника, что было по тем временам почти рекордно малым весом.
Разнородность группы оказалась самым неблагоприятным фактором на протяжении всего маршрута, а начала она сказываться еще при подготовке. «Тюменцы» - как сразу я стал называть представителей тюменской «школы» туризма Попова, Сухера и Смольникова, игнорировали мои предложения по снаряжению. Я не был для них авторитетом, они считали свой опыт достаточным на все случаи жизни, да и вообще, уровень развития туризма в Тюмени предполагал больше кайф от похода «на халяву», чем серьезную и кропотливую работу в многодневных маршрутах, выматывающих морально и физически. В таких походах, как предстоящий маршрут по Сунтару, никто из них никогда не бывал.
Лидером «тюменской фракции» был весельчак и балагур, любитель и любимец девушек Шура Попов, которого чаще звали просто «Шура Балаганов». Мое предложение о станковых рюкзаках, хорошо зарекомендовавших себя в прошлом году, было легко проигнорировано со ссылкой на то, что водные туристы ходят только с мягкими рюкзаками. С обувью, правда, «пролетел» только Попов. Он взял в поход «трикони» - горные ботинки с металлическими специальными шипами на подошвах. Понятно, что сами шипы - «трикони» облетели очень быстро на камнях и галечнике, а вот ботинки были столь грубы, что, разнашивая их еще по дороге в аэропорт, Попов стер ноги почти до костей. Они так и не зажили больше ни на один день. Что ж, я, все-таки, вновь забежал вперед, не удержался.
Нитка маршрута этого года отличалась только деталями: мы собирались, как и в прошлом году, начать из прииска Нежданинский, пройти по Тыры и вновь войти в каньон Кагара. Но теперь планировалось найти другой перевал на восточные склоны Южного массива, а потом пройти по ледникам, несколько раз пересекая главный водораздел Южного массива, с попытками восхождения на вершины Раковского, Обручева и Васьковского. Выполнив такую насыщенную горную программу, мы должны были спуститься вдоль Делькю ниже «трубы Гинзбурга» и дальше уже сплавляться по реке до Уеги, откуда надеялись улететь попутным рейсом в Охотск, как и в 1979 году.
Опять тобой, дорога, желанья сожжены…
Стартовали в середине июля, до Якутска и Хандыги долетели без приключений и задержек. В знакомом уже аэропорту Хандыги под названием «Теплый Ключ» неожиданно замаячила перспектива попасть на попутный вертолет, который должен был высадить отряд геологов в верховьях Юдомы. В этом случае нас могли подбросить сразу в долину реки Кагар. Выигрыш во времени и затраченных силах мог оказаться просто царским подарком, и мы стали ждать мифического, как оказалось, вертолета.
Прошло несколько дней, никто толком ничего не мог сказать: Север всегда делал все планы понятием расплывчатым, погода и деятельность авиации на его бескрайних просторах не подчинялись каким-либо законам. У геологов сезон семь месяцев, им торопиться некуда, не сегодня, так завтра, а пока, как в армии, «солдат спит, вертолет стоит, а сезон идет». Правда, в конце концов, вертолетчикам понадобятся полетные часы для заработка, вот тогда они уже будут летать, не глядя на погоду, но пока до конца месяца было далеко, а мы ждать в такой неопределенности больше не могли.
Пришлось отказаться от заманчивого вертолета и на АН-2 лететь в Нежданинский, где снова попали в знакомые уже обстоятельства: в горах прошли дожди, вода в Тыры поднялась, машины по реке не ходят, а мы уже потеряли изрядное количество времени. Я, с учетом прошлогоднего опыта, предложил вновь подождать спада воды и машину для заброски в верховья Тыры, зная, что упущенное время наверстаем потом быстро и без потерь. Но теперь я не имел абсолютной власти в этой «псевдосборной» команде, а при демократическом принятии решений был в подавляющем все обстоятельства меньшинстве, так как на моей стороне был только Сергей Савин. Лена, как моя прямая родственница, по каким-то необъяснимым понятиям, которые разделяли и я, и она, вынуждена была молчать, занимая нейтральную позицию. Такую же позицию, как ни странно, занимал пока несколько растерявшийся после пяти лет перерыва в туризме, опытный, как я считал, Александр Ситро. Он тоже чувствовал себя не совсем удобно, так как формально не имел отношения к Тюменской области, цвета которой представляла наша команда, а к тому же считался моим другом и протеже, пользующимся финансированием Тюменского облсовета по туризму. Ретивые «тюменцы», несмотря на то, что числились на работе, где за каждый день экспедиции им причиталась немалая северная заплата, были нетерпеливы по природе и неопытности. По их настоянию мы не стали ждать «милости от природы» и смело двинулись в путь с пятидесятикилограммовыми рюкзаками прямо из поселка Нежданинский.
Первый день - он трудный самый
Теперь нам предстояло пройти почти на шестьдесят километров больше, чем в прошлом году, когда нас подвезла машина. Вновь переходы по 20-25 минут под жарким якутским солнцем, по береговой террасе, а потом снова на ослепляющие белизной галечники, распадающиеся на миллионы окатанных, отшлифованных водой и временем, правильно круглых, как бильярдные шары, камней, по которым серпантинами раскинулись протоки с обжигающе ледяной водой. Первые переходы прошли под несмолкающий говорок балагура Шуры, по привычке сыпавшего анекдотами и прибаутками. После третьего перехода он сомлел и замолчал, теперь уже прочно и надолго.
Отступление номер три. Я всегда, во всех своих походах на протяжении более чем двадцати лет, шел первым и выбирал путь, еще раз подчеркну, всегда. Идти первым - была моя работа, моя привилегия, моя зона ответственности, мое неотъемлемое право как автора и руководителя маршрута и группы. Я всегда сам определял путь, темп и ритм, следил за временем перехода и привала. С годами у меня выработался автомат, и я всегда чувствовал первый «звонок» через двадцать минут перехода, потом еще через двадцать, а потом начинал искать удобное место для привала, когда переходы были по сорок пять минут.
Наверное, я могу признаться, даже похвастаться, что очень редко ошибался в ориентировании, может быть, благодаря врожденному чувству сторон света, а может быть, приобретенному опыту. Возможно, в других командах было по-другому, например, у Николая Рундквиста в маршрутах часто впереди шел один из участников, а вот у меня было только так. Я определял место каждому участнику путешествия, и оно оставалось постоянным на весь маршрут, не считая каких-либо исключений на сложных или наоборот, очень простых участках. Обычно вторым шел сильный и опытный участник, с которым можно было посоветоваться в трудной ситуации, быстро разведать путь впереди. Затем шли слабые (относительно остальных) участники и женщины. Последним, замыкающим, всегда шел один из самых сильных и опытных членов команды, часто несущий ремнабор. Этот замыкающий был особо доверенным лицом, он должен был вовремя остановить группу в случае необходимости, а лучше - оказать помощь и быстро нагнать группу. Никто не мог идти последним, кроме установленного мною человека, поэтому случаи, когда кто-либо мог отстать или заблудиться, практически исключались. За всю мою, достаточно долгую туристскую жизнь, эпизоды с отставанием или длительным ожиданием ушедшего куда-то в сторону участника были всего несколько раз, да и то в пору моей туристской юности. Тогда любое мое мнение дебатировалось с неутомимым жаром, а, за недостатком аргументов, кто-то мог настоять на своем, просто развернувшись и уйдя в ту сторону, которую он считал единственно правильной. В молодости мне было очень трудно удерживать этот порядок. Кто-то хотел идти быстрее, кто-то хотел самостоятельно выбирать путь, считая, что у нас цели одни, а пути могут быть разными. Я никогда не соглашался с этим и боролся против нарушителей всей мощью своего характера. Не всегда это мне удавалось, и тогда я, по крайней мере, больше никогда не брал нарушителя с собой в поход, а однажды, как я уже писал, в 1976 году, даже снял участника с маршрута и отправил его домой. Как правило, мы всегда шли очень компактной группой, действуя, как одна команда, как один организм.
Особенность руководства в оформленной и выпущенной на маршрут МКК группе заключается в том, что руководитель несет полную ответственность за жизнь и здоровье каждого участника, вплоть до уголовной. Не раз в туристских группах происходили несчастные случаи, за которые, прав или не прав, руководитель получал срок заключения. Пришли в конце дня на бивуак, кто-то из разгоряченных ребят нырнул в реку и сломал позвоночник. Руководитель получил два года заключения. Траверсировали травянистый склон, один турист посчитал, что идти выше по склону легче. Из-под его ноги ушел камень, который попал в голову участника и убил его. Руководитель группы получил четыре года тюрьмы.
Я относился к безопасности на маршруте, может быть, слишком гипертрофированно, и боролся за нее, в частности, регламентированием всей походной жизни. Само путешествие в нашей команде с моей подачи считалось очень сложной и серьезной работой. Мы никогда не относились к путешествию, как к отдыху, как к приятному времяпрепровождению. Слишком на опасном поле мы «играли», против нас была стихия, природа во всем своем первозданном великолепии и силе. Именно поэтому я шел впереди и выбирал путь, а каждый участник шел на своем, заранее определенном месте, и я всегда знал, где я могу его найти.
Всегда очень тщательно выбиралось место ночлега, расстановка палаток, весь распорядок дня был регламентирован. Не было у нас ни личного времени, ни возможности делать, что угодно. Даже на дневках или бивуаках никто не мог в одиночку отойти от лагеря, так как случиться может все, что угодно, поэтому не меньше чем вдвоем, на определенное время и в четко указанном направлении.
У каждого в группе были свои обязанности, я вообще старался не оставлять ни одного человека без официальной должности. Позже был разработан некий «Табель о рангах», позволяющий иметь несколько заместителей руководителя по «специальным» вопросам. Каждый из таких заместителей становился главным на участке своей ответственности. Например, был заместитель по горам - самый опытный человек в горной технике, он определял безопасный путь, организовывал страховку, на горных участках он был главным и нес за прохождение этого участка ответственность, хотя, в самом крайнем случае, все равно мое слово оставалось последним и непререкаемым. Был такой же заместитель руководителя по воде. Он командовал судном, определял тактику прохождения, организовывал страховку во время сплава, это был лучший специалист в группе по технике водного туризма.
Вы спросите, а как же завхоз? Ведь это самый главный человек по питанию, он стоит в «Табели», обычно, вторым после руководителя, и во многих группах командует потреблением рациона, в его ведомство никто не может вмешиваться? Если вы помните, так было в 1974 году, когда завхозом был Сашка Старосветский, и мы весь маршрут голодали, заливая в растянутые желудки воду, подкрашенную сухим молоком. Именно с того, памятного, голодного похода я больше никогда не давал власть завхозу. Если и был на маршруте завхоз, то я его контролировал все время, а чаще всего брал на себя эту важнейшую обязанность. Я сам рассчитывал рацион, целый год добывал дефицитные продукты по крохам, а на маршруте распределял по рюкзакам, устанавливал меню и дежурства, не забывая о контроле, дабы не повторить никогда урока 1972 года, когда сердобольная Наталья Шикарева скормила почти все продукты за половину похода, обрекая нас на голод в его второй части.
Нет, питание на маршруте, как и лечение больных - слишком серьезные вещи, от них во многом зависел не только результат путешествия, но и наша жизнь, поэтому эти функции я брал на себя. Бывало, что в группе был профессиональный врач или фармацевт, как в этом сунтарском походе в лице Лены, но и здесь я не отпускал на самотек. Позже, когда мастерство дошло до определенного, высокого уровня, у нас была группа по подготовке питания, которая весь рацион готовила и фасовала дома так, что функция завхоза в самом путешествии просто отпадала - каждый нес в своем рюкзаке рацион, который готовил в день своего дежурства. Но об этом позже, в свое время, в другом уже отступлении.
Должен, правда, отметить в самом начале своего рассказа о путешествии по Сунтару в 1980 году, что многие принципы, описанные в этом отступлении, мне не удалось внедрить в сборную и чужеродную команду, где многие вопросы решались каким-то базарным голосованием, что привело к неизбежному конфликту, о чем я и расскажу ниже.
Итак, мы начали свой маршрут по долине реки Тыры, в паводковый уровень воды. Какое-то время мы шли по правому берегу, но вскоре на пути встали прижимы, и мы вышли на галечник. Кое-где можно было идти посуху, но все-таки пришлось бродить многочисленные протоки, выбирая путь по бечевнику. В одном месте через протоку лежало бревно, соблазняя использовать его в качестве мостика. Я, после падения с бревна в приснопамятном 1974 году в Саянах, принципиально предпочитаю сырые ноги поломанным, поэтому всегда смело иду вброд. В этот раз спорить мне уже не хотелось, хотя бы в этот день, и Володя Сухер приобрел опыт самостоятельно. Он свалился со скользкого бревна в протоку и так удачно, что совсем не пострадал, упав на рюкзак и привязанную к нему гитару, которую он взял вопреки моим советам. Гитару раздавил, а сам только вымок, но в этом маршруте Володя больше не пытался выгадать на бревнах.
Этот эпизод несколько развеял настроение, которое определялось тяжестью рюкзаков, бесконечностью предстоящего пути и наступившей жарой. После обеда нам пришлось попрощаться на время с берегом и идти практически посреди реки по галечниковым островам, так как основные протоки, стремящиеся к коренным берегам, представляли собой уже сложное препятствие. Зато здесь идти было намного легче, да и ветерок хорошо обдувал, отгоняя комаров и смягчая зной. Так бы и закончился прекрасно наш первый день, если бы не приключение.
К вечеру пришлось задуматься о месте для ночлега. Оставаться посреди реки нельзя - вода может ночью подняться и тогда выплыть будет очень сложно. В любом случае надо было выбираться на коренной берег и там, на высокой террасе ставить лагерь, имея в запасе хотя бы 3-4 метра на непредвиденный подъем воды. Мы остановились, сняли рюкзаки и втроем - я, Савин и Смольников, пошли искать переправу на коренной берег. Пришлось пройти достаточно много, прежде чем мы нашли такой брод. Встав втроем «стенкой», налегке, мы лихо проскочили протоку, и вышли на берег. Затем еще раз перешли ее назад и вернулись к нашим товарищам с радостной вестью, оказавшейся очень кстати. Вид разбухшей реки вызывал большие опасения, тем более что час назад на наших глазах захлебнулся в воде высокий «ГАЗ-66», пытавшийся на скорости проскочить через реку. Мы видели, как водитель выпрыгнул из кабины, выплыл на берег вплавь, а потом побежал назад к поселку, видимо, за трактором, чтобы успеть вытащить машину, пока ее не унесло рекой.
Неудачная переправа
Обрадовав товарищей, что брод на берег, найден, мы впряглись в рюкзаки и пошли к месту переправы. Последняя протока, представлявшая основную сложность, была шириной не более десяти метров. Мы решили идти все семеро вместе - «стенкой», что и оказалось главной ошибкой. Наверное, то, что мы уже дважды достаточно легко перешли этот поток, и расслабило нас. Короче, нам оставалось пройти буквально еще несколько шагов, когда Ситро неожиданно споткнулся и упал, подбивая ногами следующего, и «стенка» развалилась. Первым, принимая на себя основной натиск струи, шел высокий Смольников, вторым - я, за мной Лена, а за ней шли Попов, Ситро, Сухер и Савин. После падения Ситро, Савин и Сухер тоже оказались в воде.
Сергей быстро выбрался на берег, а Сухер, увлекаемый абалаковским рюкзаком с подвязанной к нему гитарой, плыл до тех пор, пока не освободился от него. Рюкзак дальше ушел в автономное плавание и был пойман Савиным уже в километре от брода. Я какое-то время удерживал Лену за руку. Она, в свою очередь, намертво вцепилась в лямку рюкзака Попова и держала его, пока эта спасительная лямка не лопнула. Попов поплыл, а я буквально одним движением выбросил Лену на берег, сбросил прямо в воду свой огромный станковый рюкзак, в котором под клапаном лежало «самое дорогое» - кинокамера «Красногорск-3», и кинулся к Ситро, опрокинутому навзничь и уже захлебнувшемуся водой. Мне помог Смольников, и мы вдвоем буквально выдернули Ситро из воды и одним махом выскочили на берег.
В это время уже все остальные участники, так или иначе, выползали на наш левый берег, а Савин даже бежал за рюкзаком Сухера. Все произошло настолько молниеносно, что всю последовательность произошедших событий мы потом вспоминали и выстраивали очень долго, так как каждый запомнил только небольшой фрагмент, связанный с ним самим.
Последствия аварии были впечатляющими. Во-первых, абсолютно все было вымочено. Продукты, личные вещи, снаряжение, спальные мешки, фотоаппараты, фотопленки, кинокамера, патроны, спички, порох - вымокло все, не осталось ни нитки сухой. Во-вторых, кое-что было просто потеряно, в частности, такие дефицитные в те времена два ледоруба, которые держали в руках Попов и Ситро. Мы долго и безуспешно пытались их найти, привязывая к веревке подобный груз и забрасывая в место потери, чтобы «на живца» определить, куда их могла отнести река.
Но самым главным последствием аварии явился шок, полученный всеми, но больше всех Сашей Ситро. Он недавно потерял товарища - Женю Кузнецова, известного ташкентского путешественника, чемпиона Узбекистана по горному туризму и скалолазанию, погибшего на переправе через реку, вытекающую с ледника Абрамова на Памире. Ситро до конца похода так и не смог преодолеть страх перед любым, даже минимальным количеством воды, любая лужа наводила на него ужас. Я пытался как-то психологически воздействовать на него, успокоить, специально перед ним пускал Лену, которая спокойно проходила вброд ручьи одна, но и ее пример не помогал Ситро. Его теперь через воду можно было вести только под руку.
А пока, на второй день похода, как последствие неудачной переправы, - вынужденная дневка. Идти невозможно, все нуждалось в капитальной сушке и приведению в порядок. Днем, сомлев на жаре, я спрятался от солнца в палатку и заснул. Проснулся от какого-то жуткого непонятного звука и от сотрясания почвы под палаткой. Первая моя мысль была о землетрясении. Только выскочив с перепуга из палатки, я понял, в чем тут дело. По галечнику, грохоча гусеницами, как танк, идущий в атаку, с поднятым ножом двигался огромный бульдозер марки «Катерпиллер», а за рычагами сидел торжествующий Шура Попов. Оказывается, неподалеку была деляна, на которой валили лес для рудстойки. Когда начались ливневые дожди, и вода в реке поднялась, рабочие уехали в поселок. Теперь вода отступила, бульдозер стоял неприкаянно, и Попов решил использовать его, чтобы подбросить наши рюкзаки километров на двадцать вверх по Тыры. Я, зная суровые нравы Якутии, где не любят особо разбираться, а основным аргументом является ружье и жакан, запретил без спросу пользоваться артельной техникой. Бульдозер так и остался в трехстах метрах от его прежней стоянки, прямо у нашего лагеря, и дальнейший путь мы продолжили без применения техники.
Инвалидная команда
Через несколько дней наша колонна напоминала возвращающихся из плена. Попов, разбивший ноги «триконями» еще на переходах по аэропорту, теперь рюкзаком набил поясницу так, что мог передвигаться лишь скрюченным буквой «зю», напоминая сгорбленного старца. Правда, в эти первые дни он старался держаться, оправдывал свою славу балагура и весельчака. Часто можно было слышать его популярный диалог:
- Начальник (чаще всего в мою сторону), тобе пакет!
- Не тобе, а вам, - продолжал Шура, если я не поддерживал его игру.
- А нам он и даром не нужен, пакет тобе!
- Ну, и дурак же ты, братец, откуда только такие дураки берутся?
- Так умных к умным, а меня к тобе!
У Лены из-за тяжести рюкзака, в котором, якобы, был лишь неучтенный груз, произошел подвывих обеих ступней - ведь ходить по бильярдным шарам удовольствие ниже среднего. Боль была адская, но, как настоящая женщина, она не показывала своих слез никому и на привалах ходила плакать в кусты. Вес ее рюкзака надо было немедленно снизить, но то обстоятельство, что она моя родственница, не позволяло мне применить волевое решение. Я предложил разгрузить ее добровольно. Ко мне присоединился только Сергей Савин, остальные посчитали, что их нагрузка и так выше критической.
Троицу «пострадавших» замыкал Ситро. Он шел в какой-то прострации, вызванной неудачной переправой и тяготами похода вообще, которые после пяти лет перерыва оказались для него непомерно тяжелыми. Весь его опыт за пять лет простоя испарился, не оставив ни навыков, ни инстинктов. Он выглядел совершенно беспомощным: не мог собрать рюкзак, тем более что это был новый для него станок, не мог толком идти по галечнику, боялся бродов. А ведь мы фактически шли прямо по воде. Несмотря на это все, у него не было выбора, и он должен был идти, преодолевая себя через силу. Поэтому вскоре к концу каждого дня его стал настигать приступ сердечной слабости, от этого немела и отнималась рука, а сам он не мог нести рюкзак. Приходилось оставлять рюкзак, а потом кому-то возвращаться, чтобы принести его в лагерь. Так, во всех этих походных заботах, мы пережили 24 июля - день пятилетнего юбилея нашей совместной с Леной семейной жизни. К этому событию приурочили дневку, что было встречено с большой радостью, так как изнурительные переходы с непосильными рюкзаками по галечнику под палящим солнцем совсем выбили нас из сил.
На следующий день мы услышали шум двигателя, а вскоре увидели уже знакомый нам бульдозер, догоняющий нас. Двое рабочих, управляющих «Катерпиллером», тащившим волокушу, предложили подбросить наш груз по пути. Они взахлеб рассказывали о том, что наводнение в этот раз было настолько сильным, что снесло двадцатипятитонный «Катерпиллер» вниз по течению на триста метров, причем двигатель так промыло, что он завелся с полуоборота, хотя оставляли бульдозер в явно неисправном состоянии. Мы дипломатично промолчали, подыгрывая удивлению мощью разбушевавшейся стихии.
Наконец, мы вышли в верховья Тыры и на старом месте вновь встретили Иннокентия Погодаева и его стадо оленей. Старик расчувствовался до слез, ведь он не видел людей с нашей прошлогодней встречи. Немного успокоившись, Погодаев нас спросил:
- А вы знаете, что Высоцкий умер?
- Какой Высоцкий? Игорь? - был такой магаданский боксер, чемпион СССР.
- Нет, Владимир Высоцкий, наш знаменитый певец!
Так за многие тысячи километров, в глуши Сунтарских гор из уст старика-эвена мы узнали о смерти Владимира Семеновича Высоцкого! Для такой новости не было ни преград, ни расстояний! В этот раз у нас было, чем помянуть поэта. Лена взяла в поход спиртовую настойку боярышника, которую еще называют «коньяк фармацевта», а крепость у нее 70 градусов. Чтобы провести спиртное через досмотры мы везли настойку в аптечной упаковке - в пузырьках по 25 миллилитров, всего у нас было двести пузырьков! Уже перед выходом на маршрут мы перелили «коньяк» в пятилитровую флягу. Теперь к нашему напитку Иннокентий принес оленину и тушеного зайца.
Наутро мы расстались и продолжили путь через перевал на Сунтар, а затем и на Ниткан. Вновь мы восхищались сказочным каньоном Бургали, траверсировали тонкие гребни и спускались по ажурным скальным гребешкам, выходя к «высохшему морю», в котором стояли каменные, заросшие лесом острова. В этот день на последнем переходе у Ситро вновь прихватило сердце, да так, что уже на Ниткане под «слепым», солнечным дождем, мы с Леной чудом откачали его, применяя искусственное дыхание. Пришлось теперь разгрузить и его, благо, уже прошло почти десять дней, и рюкзаки наши потеряли вес трети рациона.
Стали переправляться через полноводную Кагань и вдруг остановились посреди реки, удивленные тем, что вода не ломит ноги от холода. Такую теплую воду - градусов 16-17 - мы встретили на маршруте впервые. Поэтому тут же решили устроить «банный день». Вокруг на сотни метров ни деревца, ни кустика. Пришлось скомандовать Лене, чтобы она рассматривала дальние горы, повернувшись спиной к реке, а мы всем гамузом, раздевшись догола, стали с удовольствием мыться в «теплой» реке, которая в нескольких десятках километров вытекала из-под ледника 86 у пика Берилл (Берия).
Геодезисты, оленина и перевал Геодезистов
В долине Кагара мы встретили отряд геодезистов из трех человек: начальник - молодой парень-стажер, только что окончивший институт, и два рабочих - альпиниста, причем один из них мастер спорта СССР, покоривший уже три семитысячника из четырех, дающих право на звание «Снежного барса». Забрасывали их сюда из Оймякона три месяца назад вертолетом, причем из-за Олимпийских игр, которые происходили в восьми тысячах километрах отсюда, в Москве, им запретили брать на маршрут оружие и даже отобрали охотничий нож, который показался кому-то из начальников слишком большим.
Теперь у геодезистов кончились продукты, они уже неделю ожидают вертолет, но тот задерживается из-за отсутствия горючего, а начальство милостиво прислало радиограмму: «Разрешаем отстрел лося», на что геодезисты тут же ответили: «Укажите дерево, к которому он привязан». Вот такая анекдотичная ситуация, можно было бы вдоволь посмеяться, если бы не так хотелось есть. Мы поделились с ребятами продуктами, вместе половили рыбу в низовьях Кагара.
Геодезисты рассказали нам, что во время сооружения триангуляционного знака на вершине пика Вронского, они видели логичный перевал на Делькю-Охотскую из соседнего с Муравленко притока. Вечером мы сидели все вместе у костра, и матерый альпинист, побывавший на Памире и Тянь-Шане, не говоря уже о Кавказе, восторгался горами Сунтара, называя их якутским Памиром:
- Это такая же бесконечная, необъятная страна, как Памир. Я это вижу каждый раз, когда поднимаюсь на вершину! Никогда бы не поверил, что горы ниже трех тысяч метров могут быть столь суровыми и величественными!
Мы расстались с ребятами и стали подниматься по Кагару вверх, решив воспользоваться их информацией о возможном перевале. В этом случае нам не надо было проходить тот опасный каньон, что мы покорили в прошлом году. В этот раз в верховьях Кагара оленеводов со стадом не оказалось, видимо они уже откочевали на другое место, но неподалеку от нашей прошлогодней стоянки на границе леса на нас неожиданно вышел олень. В этот раз у нас было ружье, которое нес Сергей Савин. Олень разглядывал нас с любопытством и не собирался убегать. Первым же выстрелом олень был убит. Поднялся неописуемый ажиотаж, который усилился появлением второго оленя, застреленного под «горячую руку» тут же.
Только теперь мы стали соображать, что делать с такой горой мяса, особенно с учетом того, что мы стояли на границе леса, а впереди, минимум на неделю нам предстояло пользоваться примусами, экономя бензин, который мы несли с собой. Оставалось только сесть и съесть все мясо прямо тут, у последних деревьев, где не было проблем с дровами. Именно на этом месте в прошлом году мы стояли лагерем и поедали мясо толсторога, которое нам дали эвены. Вон, еще косточки белеют. Пока мы шли по нашему прошлогоднему пути, и, довольно-таки часто, останавливались на своих старых стоянках, да и вообще, я так часто говорил о прошлогоднем путешествии, что Попов на пределе терпения назвал наш нынешний поход «по местам былой славы». Что ж, он не далеко ушел от истины.
Для оправдания нашей вынужденной дневки сунтарские духи нагнали непроглядный туман, завесили горы тучами и стали поливать наш «разбойничий» лагерь под раскидистым королевским кедром мелким дождем. Мы варили мясо беспрерывно, ели практически тоже без остановки, обгладывая сначала сочные позвонки и косточки до бела, а потом, уже объедаясь, с тоской глядели на филейные куски. Пришлось жарить шашлыки, а бульон доходил до такой крепости, что, застывая, превращался в холодец, который не брала алюминиевая ложка. Конечно, в этом месте я представляю реакцию защитников природы и бедных зверушек. Я мог бы привести и свои доводы в оправдание, но не стану этого делать. Просто мы застрелили двух отбившихся от стада оленей, которые все равно погибли бы от волков или медведей, а так их съели мы, с большим удовольствием, запомнившимся на всю нашу жизнь!
Через день, позавтракав манной кашей, показавшейся бесподобно вкусной после двух дней мясной диеты, забрав кучу вареного мяса с собой, мы ушли от гостеприимной стоянки в тундру, а затем и в каменные россыпи одного из истоков Кагара. Мы ориентировались на высившуюся пирамиду пика Вронского с серебристым знаком триангуляционного пункта на вершине, на плече которой геодезисты видели возможный перевал. Они не ошиблись, и перевал был намного проще нашего прошлогоднего перевала Муравленко.
По руслу ручья, берущего свое начало с ледника 115, мы вышли в верхний цирк. Ледник начинается у крутых гребней и спадает прямо на север, мы же не стали подниматься на него, а траверсировали конечную морену прямо у языка ледника, и вышли на разрушенный гребень в самой низкой его части. Собрали большой тур, в котором и оставили записку о первопрохождении этого перевала, названного нами в честь геодезистов. Сложность его не превышает 1А. С седловины открывается прекрасный вид на ледник 116, тело которого просвечивает глубокой и прозрачной зеленью. Он, как и его собрат, записанный в каталоге под номером 115, рождается на северных склонах крутого кара. Ледник короче, но выглядит куда эффектнее.
Мы спустились по осыпям и моренным валам и вскоре вошли в узкую каменную долину притока Делькю-Охотской, который теперь по имени перевала будет называться «река Геодезистов». К вечеру Ситро опять стало плохо. Его рюкзак остался сиротой на камнях - дожидаться, когда за ним вернется неутомимый Смольников, а мы вновь вышли к нашей прошлогодней базе «Озерная».
Отсюда, от лагеря в тени большого камня, укрывающего от ветра, на берегах маленького, почти игрушечного зеркального озерца, во все стороны открывалась бескрайняя верхняя долина Делькю с белыми снежниками на склонах, с салатными проплешинами свежего ягеля, с бордово-рыжими, местами цвета жгучей охры, каменными сбросами и живым, то темно-серым, то светло-коричневым облаком оленьего стада, перемещающегося по этим просторам.
Очень важный в психологическом плане барьер был преодолен - впереди лежала открытая дорога по реке к людям, а справа закрывал полнеба сине-зелеными осыпями и прорывающимися сквозь них снежно-ледовыми вершинами девственный Южный массив хребта Сунтар-Хаята.
Бунт на корабле
Психологический барьер был преодолен всеми, но, оказывается, понимался он по-разному. Утром следующего дня я был поставлен перед ультиматумом. Попов от лица больного Ситро, с молчаливого согласия Смольникова и Сухера, заявил, что состояние группы не позволяет продолжать намеченный маршрут и идти в высокогорную часть массива, поэтому необходимо срочно выходить на сплав и заканчивать маршрут. Фактически, столь жесткое заявление означало бунт и требование немедленно сойти с маршрута. Я оказался в меньшинстве, так как в своей позиции - довести дело до конца - мог рассчитывать только на Сергея Савина. Лена, несмотря на то, что ее состояние тоже было далеко не боевым, оставалась на моей стороне лишь символически, считая себя без права голоса все по той же причине родственности. Разговор получился очень нервным, недовольство Попова своим необычным положением аутсайдера, его совершеннейшая неприспособленность к сложному, прежде всего психологически, маршруту, сделали его раздраженным и агрессивным, а главное, ему хотелось поскорее покончить с этим положением. До перевала он еще вынужден был терпеть, теперь ему показалось, что настало время, когда он сможет открыто расколоть группу и сорвать дальнейшее выполнение плана.
Что ж, демократическим путем я не мог противостоять ему, и тогда я ответил на этот вызов тоже с позиции силы. Деньги и документы были у меня, без меня у «оппозиции» не было никаких шансов выбраться из района, а я, без лишних эмоций, жестко, как никогда, заявил, что пока не выполним план-минимум по исследованию Южного массива, никто отсюда не уйдет. Тогда же мне пришлось пойти на разделение группы: Сергей Савин с Виталием Смольниковым и Володей Сухером уходили на ледники массива и должны были попытаться подняться на вершину пика Раковского, который до сих пор, после нескольких попыток туристов из разных городов страны, так и оставался, по нашим сведениям, непокоренным.
Я с больными участниками - Ситро, Поповым и Леной, забрав весь оставшийся груз, должны были спуститься к границе леса, на прошлогоднюю стоянку «Лесная», где нам предстояло ожидать возвращения «штурмовой» группы. Был установлен контрольный срок - 36 часов, за который группа Савина должна была завершить свою попытку восхождения и выйти к границе леса.
От базы «Озерная» до границы леса было около двадцати километров. Пара Попов и Ситро напоминала известный дуэт Кота Базилио и Лисы Алисы из «Приключений Буратино». Таким карикатурным дуэтом они и передвигались по открытому пространству верхней долины Делькю. И смех, и грех…
База «Желанная» и пик Раковского
К концу дня с тяжеленными, как в первые дни похода, рюкзаками мы все-таки вышли к знакомой полянке под сенью лиственниц у журчащего ручейка. На следующий день, томительный от неизвестности, ожидания и тревоги за «штурмовиков», мы занялись благоустройством стоянки. Соорудили стол, притащили бревна, из них сделали уютные сидения, потом заготовили дрова и сварили холодец из голов оленей, которые принесли еще с Кагара, добавив в него огромный кусок оленины, привезенный нам в подарок эвеном Андреем. С ним мы познакомились еще в прошлом году и теперь встретились как старые знакомые. У Андрея, как и положено, снова было пополнение семейства, и к трем детишкам добавился еще один маленький будущий оленевод. Я стал расспрашивать Андрея, как они кочуют осенью и зимой с такой большой семьей. Эвен охотно рассказывал, что уже с трех лет дети сами передвигаются верхом на оленях. Я удивился:
- А вдруг ребенок упадет?!
- Жить захочет, не упадет! - уверенно ответил отец четверых детей. Возразить просто нечего. Логика эвенов очень проста - если что-то случится, значит, не очень хотел жить!
К вечеру я не выдержал и пошел к большим камням-останцам, с которых проглядывалась вся долина, чтобы увидеть ребят, как только они покажутся на ее просторах. Так я просидел на камнях до самой темноты, вглядываясь в каждое пятнышко до рези в глазах, но ребят так и не было. Наступила ночь, и посыпался мелкий дождь. Время вышло, но мы продолжали ждать, надеясь, что вот-вот услышим их голоса. Всю ночь в палатке горела свеча, свет которой был виден издалека. Вот на этот свет свечи, как на маяк, и вышел Виталий Смольников, чтобы предупредить нас, что все в порядке. Оказалось, что Володя Сухер в темноте вообще ничего не видит и может передвигаться только с поводырем, как слепой. Они с Савиным отстали, а вперед отправили длинноногого Смольникова.
В три часа ночи, наконец, вся группа была в сборе. Мы поили восходителей горячим чаем, кормили ужином, а они наперебой рассказывали свою победную эпопею о покорении пика Раковского, о том, как дважды срывались Сухер и Смольников на ледовом склоне, и оба раза их удерживал и спасал на страховке Сергей Савин.
С ледника 119 вид на вершину горы Раковского (2889 м) открывается внушительный. На север гора обрывается скальными стенами. Боковая ветвь ледника спадает с широкой и красивой седловины. Вот на это седло, по ледовому склону и было решено выйти, чтобы потом траверсировать длинный и очень разрушенный гребень, ведущий к вершине. На льду пришлось навешивать перила, как раз на этом подъеме страховка и помогла удержать сначала Сухера, а потом и Смольникова. Восхождение сильно осложнялось тем, что низкая облачность, проливающаяся то мелким, почти осенним дождем, то снежной крупой, и туман закрывали путь. Приходилось ловить в редкие просветы какие-то ориентиры и вновь монотонно двигаться, с каждым шагом приближаясь к цели. Ребята, все-таки, поднялись на седловину, с нее на юг обрывался скально-осыпной склон, который приводил на ледник 120. Этот сложный ледовый перевал назвали «Седло Раковского».
С перевала по разрушенному гребню, преодолевая лазанием с попеременной страховкой пять скальных «жандармов», практически вслепую в густом тумане, они вышли на вершину. Когда уже сложили тур и написали записку, совершено неожиданно, в разрыв облачности, увидели в нескольких десятках метров еще одну вершину, которая оказалась на пару метров выше. Какой же они пережили удар, когда в туре на этой вершине оказался пенал с запиской туристов из Запорожья, совершивших восхождение по более простому западному гребню две недели назад. Причем к вершине, в верховья долины Делькю-Охотская запорожцы прилетели вертолетом, привезя целую бочку спирта, о которой еще долго рассказывали легенды все эвенские стойбища Сунтара.
Наши восходители опоздали на две недели, на те две недели, в течение которых мы тащили непосильный груз по долинам Тыры, Сунтара, Ниткана и Кагара, преодолевая почти двести километров, отделяющих нас от цели. Что ж, по альпинистским законам, если восхождения совершены в один сезон и вторая группа не имела сведений о покорении вершины, то обе получают право на зачет первовосхождения. Савин с ребятами прошли гораздо более сложным маршрутом, поднялись в очень сложных погодных условиях, мы гордимся их достижением, но горечь досады, все-таки, осталась. Потом еще надо было долго спускаться, навешивать перила, надежно закручивать ледовые крючья и до звона забивать скальные в трещины, доверяя им свою жизнь и жизнь товарищей, а, спустившись до галечника, не переводя духа, идти и идти в тумане, в мелкой мороси, а потом и в непроглядной темноте к свету одинокой свечи на границе леса, чтобы только здесь разжать зубы, лечь на сухой спальник, вытянуть ноги и услышать, как гудит и уходит в землю вся накопленная, казалось, такая нечеловеческая, усталость.
Хорошо быть молодым! Теперь с трудом верится, что наутро, а вернее, провалявшись почти до обеда, восходители пришли в себя, и, как ни в чем не бывало, снова, теперь уже со смехом и шутками, рассказывали о сорока пяти часах напряжения, страхах, восторгах, незабываемых ощущениях, и готовы были вновь идти на ледники и скалы.
Ледник 147 и новые перевалы
С юго-запада наш лагерь был надежно закрыт одинокой горой, а за ней из пестрых гор массива вырывалась большая речка, которую мы я называли Васьковской. Она брала свое начало с самых больших ледников Сунтар-Хаята 147 и 148, стекавших почти с самых скальных гребней, а потом сливались вместе, обтекая островерхую пирамидальную вершину. В верховьях ледника 148 возвышался пик Васьковского, названный именем известного геолога Дальстроя, и по имени вершины мы назвали и реку. Нам нужно было обязательно попасть сюда, попытаться разобраться в хитросплетении хребтов и ледников, а еще лучше пройти новые перевалы, чтобы связать этот узел с остальным массивом.
Шура Попов опять пытается меня убедить, что надо скорее уходить, пока есть погода и остаются хоть какие-то силы у участников. Я же, ободренный удачным радиальным выходом на пик Раковского, решаю идти теперь с ребятами на ледник 147 и там поступать по обстановке. Уже вечером мы уходим из базового лагеря, чтобы установить палатку как можно ближе к леднику, на боковой древней морене, выложив площадку из каменных плит и подложив под ноги рамы наших рюкзаков, чтобы хоть как-то выпрямить площадку на склоне.
На следующий день, несмотря на туман и облачность, выходим в путь. Сначала идем по моренам, поднимаемся по конечному валу и выходим на серый ноздреватый лед ледника. По нему вдоль всего его течения, как ножевые раны, глубокие промоины. Вода в них оживает к полудню, и вскоре поток несется в промоинах с шумом маленького водопада. Даже через узкие промоины-трещины страшно перепрыгивать, их зеленоватая бездонная глубина завораживает так, что по спине бегут мурашки, стоит только представить последствия падения в такую промоину.
Густой туман обложил вершины, как ватой, закрыл рыхлое тело ледника. Видимость минимальная. Все вокруг погружено в сырое месиво облаков. Даже звуки застревают в этой пелене. Чувствуешь себя одиноким и потерянным. Нас окружало безмолвие…
Продолжаем подниматься вверх по леднику, прижимаясь к правому, по ходу, борту. Ориентируемся только по схеме, разве что иногда, в просветах, виден то снежный склон, то скальная стена. Начинаем подъем на правый склон. Над ледником он уже весь в снегу и, вытаптывая в нем глубокие ступени, так совсем незаметно, мы выходим на гребень. Большая перевальная седловина, заснеженный ледник перегибается и спадает мантией вниз, но в прорывах облаков, ниже видно голое тело ледника 141, все изрезанное поперечными трещинами - слишком круто падает ледник, разламываясь на скальном ригеле, обтекая большую черную скалу - нунатак.
А напротив нас возвышаются южные стены пика Обручева, вершину которого скрывают облака, под нами - глубокий провал перевала Обручева, ведущего из Делькю в бассейн Юдомы. На гребне, чуть выше перевальной седловины, собираем высокий тур, в пенальчике от фотопленки оставляем записку. Перевал предлагаем назвать в честь 30-летия физико-технического факультета Томского политехнического института, выпускниками которого являемся мы с Савиным. Сухер и Смольников не возражают. Потом я понял, что назвать надо было очень определенно, так как следующая группа, сняв нашу записку, обозвала перевал просто Томским, опустив в спешке или для краткости все остальное, то есть, просто «выплеснув с водой и младенца». Так, в созданный впоследствии классификатор, этот перевал и вошел под названием «перевал Томский», и мало кому было понятно, почему он так называется, когда томских туристов здесь просто никогда не бывало.
А вообще, как выяснил кропотливый исследователь туристского освоения Северо-Востока Рудольф Седов, у этого перевала есть еще несколько названий, а первыми на нее, возможно, поднялись новосибирские туристы во главе с В. Бельским в 1972 году. Потом, в 1980 году запорожцы дали имя Че Гевары, в 1981 году, когда мы поднялись на эту широкую заснеженную седловину, на ней не было ни малейшего признака тура, означающего, что прервал уже пройден и имеет свое название. Через шесть лет после нас, а мы уж постарались построить вполне заметный тур на гребне чуть выше седловины, туристы из Находки под руководством С. Кабелева вновь считают себя первопроходцами и называют популярный перевал именем Арсеньева. Не знаю, как уж так получилось, но теперь во всех классификаторах и каталогах перевалов Южного массива Сунтар-Хаята этот перевал известен под именем Томский - по первому слову нашего названия. Мелочь, а все-таки, приятно.
День перевалил на вторую половину, и уже не было никаких надежд, что он принесет сегодня еще одно долгожданное открытие. Ведь мы перед отъездом из Сургута обещали назвать новый перевал именем газеты «Нефть Приобья», которая очень помогала нам в подготовке экспедиции, но мы хотели, чтобы это был самый красивый перевал из тех, что нам удастся пройти.
Мы сидели на огромных плитах боковой морены, жевали приготовленный сухой перекус, а под нами, где-то внизу, лежал самый большой ледник Сунтар-Хаята под номером 147. Время выходит, а погоды все нет. Поднялись с каменных глыб и решили возвращаться в свой лагерь на конечной морене. И вдруг, как в театре, стали быстро меняться декорации. В разрывах облаков появились могучий массив горы Васьковского, синее тело ледника, изборожденное огромными трещинами и промоинами, появились ближние и дальние горы, а через несколько минут мы увидели боковой приток ледника и явное понижение в обрамляющем ледник гребне. Есть ли там перевал? Чтобы получить ответ на этот вопрос, надо дойти до гребня, преодолев разорванный трещинами ледник. И вот штурмовая «тройка» - Сергей Савин, Виталий Смольников и Владимир Сухер - уходит на ледник. Время уже 18 часов. Успеют ли они до темноты подняться на перевал или придется возвращаться с полпути?
Вижу, как «тройка» быстро набирает высоту. Вот остановились - связываются - впереди район трещин. Трещины на Сунтаре когда-то были предметом спора: существовало мнение, что ледники здесь малоподвижны, мощность их невелика, что они всегда покрыты глубоким снегом и трещин здесь нет. Но вот небывало жаркое в это лето солнце растопило снежную массу, и мы увидели подлинное лицо сунтарских ледников. Круто падающие, покрытые мощной сетью глубоких трещин и промоин, они, конечно, не чета памирским и тянь-шаньским ледникам, но относится к ним надо тоже с уважением. Иначе… Ледники, как и горы, не прощают ошибок и беспечности.
Лишь к концу дня достигли ребята ледовой перемычки и увидели вторую сторону, теперь уже нового, перевала «Нефть Приобья». Спуск проходил уже в сумерках. На седловине в туре, сложенном из камней, осталась памятная медаль и записка: «Перевал «Нефть Приобья», пройден впервые сборной командой Тюменской области 11 августа 1980 года и посвящается 50-летию Ханты-Мансийского округа».
Вот теперь, с чувством исполненного долга, можно валить вниз, лишь изредка оглядываясь на оставленные позади вершины и седловины пройденных перевалов. У самого конца языка путь преградила мощная промоина. Обойти ее никак не удастся, разве что, выходя на боковую морену, а это займет часа два, не меньше. А ведь до конца этого проклятого ледника всего несколько сот метров! Длинноногие Сухер и Смольников перепрыгнули через промоину без проблем и сомнений, спортивный Серега Савин тоже легко прыгнул на другой край, а ведь он, этот противоположный край, еще и выше того, на котором остался я. Вглядываюсь в глубину, не могу отвести взгляд, дна не видно, зато невидимый поток в промоине шумит, как в испорченном унитазе, и я уже легко представляю, как, поскользнувшись на том высоком крае, сорвусь и скроюсь в бездонном теле ледника. Серега прыгает назад, ко мне и начинает меня убеждать, что надо просто решиться, что в обычных условиях я спокойно могу перепрыгнуть эти несчастные три метра. Вот именно, в обычных условиях, а где ты видишь, эти обычные условия?!
Савин снова и снова, как легкий мячик перепрыгивает с одного края на другой, убеждая меня решиться на прыжок. Если я пойду в обход, то им придется либо идти со мной, либо ждать меня несколько часов. Я понимаю, что ситуация глупая, но мне страшно! Я одеваю кошки, так как надеюсь, что хоть как-то смогу зацепиться их зубьями за край ледяной трещины. У меня в нагрудном кармане анорака огромная кинокамера весом в три с половиной килограмма, надо было ее отдать Сергею или Володе, но тогда я об этом не подумал. Я решаюсь и прыгаю… Сергей успевает поймать меня за руку, когда я цепляюсь за последний дюйм ледяного края, дергает, и я одним махом вылетаю на лед, но уже на той стороне трещины. Падаю, и на кинокамере остается навечно след - царапина от ледяного крюка «морковки», который лежал в этом же кармане. Фу, с плеч свалилась тяжеленная глыба! Теперь уже ничто не остановит нас до самого базового лагеря в уютной рощице за одинокой горой.
Разброд и шатания
Наутро я был поставлен перед фактом: за время нашего отсутствия Попов и Ситро собрали раму катамарана, надули гондолы и объявили теперь о готовности начать сплав по Делькю-Охотской прямо от границы леса. Конечно, воды в верховьях очень мало, вся команда сплавляться не может, но четверо, включая всех больных, могут плыть, а трое пойдут с облегченными рюкзаками по берегу до тех пор, пока не добавится в реке воды из притоков и можно будет всем погрузиться на катамаран.
Мой водный опыт не распространялся на катамаран, я в этом вопросе как раз и полагался на Попова. Тем более что катамаран был взят напрокат у его приятеля и под его гарантии сохранности. Единственно на что я не пошел, так это на то, что отпустить с Поповым Лену, хотя она автоматически включалась в экипаж, как одна из пострадавших на пешеходной части. Я сумел ее убедить, пойти с пустым рюкзаком со мной и Серегой Савиным по берегу. Лучше нам тяжело идти вместе, чем легко плыть, но врозь. Не мог я доверить Попову жизнь своей жены. На этом и порешили.
Вновь, как уже было в 1975 году, группа разделилась на пешую и водную. Тогда все окончилось благополучно, не считая того, что плот в «завал» попал уже на пятой минуте сплава. Здесь в верхней части «завалов» не было, река растекалась на протоки в галечниках, которые периодически очищались от всякого наноса мощными паводками. Правда, были прижимы к скальным «щекам», но из-за низкой воды глубина на этом участке не превышала полуметра, и это было, пожалуй, главным препятствием.
Я, Савин и Лена собрались, взяв с собой только личные вещи, палатку, спальники и продукты на один день, и, перейдя вброд Васьковскую речку, растекавшуюся здесь на десяток проток, ушли вниз по Делькю. В этот день мы еще два раза видели с высокой террасы правого берега маленький катамаран, который вся команда проводила на руках, а потом уже шли в полном одиночестве. Еще до выхода мы договорились, что встретимся с водниками на большой наледной поляне, километрах в двенадцати от границы леса.
Мы вышли к ней уже к трем часам дня, пообедали и, развесив в качестве ориентиров надутые цветные шары на корягах, улеглись на теплом солнышке ждать водную группу. Так мы прождали до вечера, не на шутку разволновались, стали бегать вверх по реке и призывно кричать. Мне, как всегда в таких случаях, стали видеться картины одна ужаснее другой, что подогревало интенсивность поиска и криков. Все наши усилия оказались безуспешными. Что только мы не передумали, хотя Серега Савин убеждал и успокаивал меня, что в этой реке утонуть невозможно при всем желании. Скорее всего, порвали гондолы и теперь клеят их, не желая показываться нам на глаза в печальном виде, что лишний раз подтвердило бы нашу правоту о преждевременном сплаве.
Мы устроились на ночлег, и только утром увидели спешащих к палатке Сухера и Смольникова, причем не сверху по реке, а снизу. Оказалось, что Попов, желая как-то ускорить продвижение по реке, а значит, и окончание ненавистного ему похода, намеренно проскочил место встречи, считая, что мы будем догонять его группу по берегу. Нам, конечно, это и в голову не могло придти. Время было бездарно потеряно, а разногласия только усилились, доходя до крайней точки кипения.
Сплав по Делькю-Охотской
Мы вышли к катамарану, и Попов объявил, что теперь воды достаточно для всех, хотя катамаран вчера был потерт так, что теперь требуется его тщательный ремонт, который переносится на завтра. Мы с Сергеем сели на баллоны, Лену посадили в центр, на рюкзаки, и катамаран устремился в «трубу Гинзбурга» - самое сложное препятствие на всей Делькю-Охотской, по словам ее первопроходцев.
У Попова и Смольникова был достаточный водный опыт, и река была для них не сложной. Все остальные на катамаран попали впервые и теперь ждали команд и обучения. Шура Попов, до сих пор просто Балаганов, теперь получил возможность отквитаться за фиаско на пешей части. Он не стал учить нас управлению катамараном, а просто использовал как гребцов на галерах, разделив, как двигатели или винты, на правых и левых. Команд было несколько: «Все, вперед!», «Левые, вперед!», «Правые, вперед!», «Сильнее вперед, еще сильнее!» и «Мать вашу, вперед!» Причем сил шестерых гребцов для такого легкого в управлении судна, как катамаран, было более чем достаточно. Поэтому Попов мог просто ставить катамаран носом в нужном направлении, и мы спокойно перегребали струю в одну сторону, тут же обратно и так многократно, работая против воды, что, в принципе, не вызывалось необходимостью, а было лишь скрытой формой издевательства над бессловесным экипажем. Но об этом я узнал только к концу нашего «героического» сплава, когда, не выдержавший столь откровенного издевательства, Смольников высказал это не на шутку разыгравшемуся Попову. Только через год, в водном походе с Анатолием Тараскиным, я узнал, как легко управляется катамаран, используя силу и энергию струи. А грести обычно приходится только на медленной воде, чтобы добавить скорости судну и поскорее пройти скучный участок реки.
В «трубе» нас дважды стукнуло о береговые камни, но катамаран все выдержал, и за два часа мы проскочили почти восемнадцать километров. Весь вечер и следующий день мы до кровавых мозолей штопали парусину чехлов, протертых насквозь на камнях и шиверах первого дня. А потом вновь сели на «галеру» по местам и за один день отмахали веслами сто километров, зачалившись вечером уже у базы Горохова.
Нас еще помнили по прошлому году и в этот раз встречали уже с откровенной радостью и даже с восторгом. Нам отвели для ночлега несколько маленьких, очень аккуратных домиков, затопили для нас баньку над кетовым нерестилищем и кормили очень вкусной, почти домашней едой. Горохов вновь предупреждал нас о сложности ущелья прорыва, но мы уже ничего не боялись - катамаран был надежным судном, способным привести нас хоть до Арки, а это еще на двести пятьдесят километров ниже Уеги по реке Охота.
Мы вновь пополнили продуктами с геологического склада свои запасы, но теперь уже больше для разнообразия, так как в этом году рацион был рассчитан правильно, и нам хватало своих продуктов до конца путешествия. Все население базы вышло проводить нас, и мы еще долго махали стоявшим на высоком яру геологам, которым предстояло работать в этих краях еще несколько месяцев.
Этот день также прошел в непрерывной работе веслами. Река уже набрала силу и скорость, нас быстро несло, но мы прибавляли к ее скорости еще несколько километров в час, так что к концу дня спустились почти до устья Нетера. Здесь уже вовсю шел нерест красной рыбы, и по берегам стали появляться медведи.
Перед самым устьем Нетера в реку плюхнулся небольшой медведь - пестун, то есть годовалый медвежонок. Он быстро поплыл через реку, а мы кинулись его догонять. От азартных ребят стали поступать предложения застрелить медведя, тем более что в воде он казался беззащитным. Я хорошо помню рассказ Стабилини в «Ветре странствий» о том, как один геолог просто ради развлечения выстрелил в плывущего через реку медведя. Убить медведя с одного выстрела очень сложно, даже невозможно, а раненный медведь потом так долго и настойчиво преследовал геолога, что тот уже попрощался с жизнью. Только чудом подоспевшая помощь помогла ему избавиться от преследователя.
Мы с Сергеем медведя трогать не дали. Он доплыл до берега, вылез на бечевник, отряхнулся, как мокрая собака, и тут мы увидели медведицу с двумя медвежатами. Она тоже заметила нас и, издав угрожающий рык, кинулась по берегу вслед за нами и даже, сгоряча, залетела в воду, намереваясь догнать нас и наказать. Медвежата дружно катились за ней следом, и мы, испугавшись серьезности этой угрозы, налегли на весла так, что наш хорошо груженый катамаран вышел, чуть ли, не на глиссирующий режим, оставляя медведицу со всем ее неспокойным семейством далеко позади.
За всеми этими волнениями мы и не заметили, как вошли в пресловутое ущелье Прорыва. Каково же было наше удивление и даже разочарование, когда на всем его протяжении мы не увидели ни одного, сколько-нибудь серьезного препятствия. Просто, как Обводной канал в Ленинграде - высокие берега, только с соснами, и полное русло воды, без проток, островов, порогов и камней. Через два часа быстротока справа влилась маленькая речушка под названием Охота, и теперь наша огромная Делькю с непонятной покорностью приняла ее название, которое потом, как эстафету, передаст и самому морю, куда принесет свои воды.
Конец маршрута… Уега!
На третий день нашего общего сплава мы подплыли к разваленной избенке, которая называлась поварней - это был ориентир, отсюда начиналась четырехкилометровая тропа по болотам к поселку Уега. Сплав закончился, а вместе с ним завершался этот многотрудный и насыщенный приключениями маршрут. Катамаран нужно было разгружать и сушить, на это требовалось время, а пока мы все кинулись по тропе в Уегу. Это было, как я уже писал, время нереста, который всегда сопровождается огромным скоплением медведей у нерестилищ. Когда мы пришли в поселок, то геологи были поражены нашей смелостью, а, вернее сказать, бесшабашностью, ведь по пути мы могли наткнуться на медведей, а наш оставленный без присмотра катамаран, по их единодушному мнению, обязательно станет объектом инспекции любопытных хозяев тайги. Поэтому Сергею Савину выдали револьвер марки «наган», и в обратный путь мы ушли вооруженные наганом и яростным желанием рассчитаться с «грабителями», если до этого дойдет дело.
Но, к всеобщему удовольствию и везению, мы не встретили на пути никого, а катамаран не успели навестить «обэхээсэсники» - медведи. И на пути обратно в Уегу, куда мы теперь уходили со всем своим скарбом в рюкзаках, Сергей мужественно шел впереди, сжимая в побелевших от напряжения руках, рукоять нагана в ожидании нападения. Наконец, вновь показались домики бывшего пионерского лагеря. Настроение у нас было приподнятое, мы уже предвкушали купание в прогретом солнцем озере, жареную и вареную рыбу, беспредельное количество красной икры с горячим свежим хлебом и прочие удовольствия, как над нашими головами прожужжал АН-2, и тут же клубы пыли поднялись над взлетно-посадочной полосой. Оказалось, что патрулирующий этот район самолет пожарной авиации «подсел» на наш аэродром, чтобы разжиться рыбкой и икрой, и через час улетает обратно в Охотск. Командиром экипажа оказался тот самый пилот, с которым в прошлом году мы вылетали в Охотск в штормовых условиях. Он хорошо запомнил нас с Серегой и даже засмеялся, сказав:
- Это ведь вы мне весь салон уделали, а потом еще пытались мятый четвертной (так тогда называли ассигнацию в двадцать пять рублей) сунуть?!
- Не четвертной, а полтинник! А от уборки вы сами тогда отказались - возразил я обиженно.
- Вот, черт, я и не знал, что вы пятьдесят рублей мне предлагали, надо было брать - рассмеялся в ответ летчик, но и в этот раз отказался от оплаты рейса. Правда, от остатков нашего «коньяка фармацевтов» отказаться не смог.
Мы только успели мокнуться в озеро и все.
Самолет вырулил на взлетную дорожку, коротко разбежался, подпрыгнул, и в иллюминаторе, как в объективе большой кинокамеры, пронеслись домики, собаки, полярный повар Николай Иванович в белом фартуке, смотрящий из-под руки, блестящие на закатном солнце озера, протока, даже с воздуха красная от рыбы, идущей на нерест, и несколько взбудораженных ревом моторов медведей, отвлеченных от рыбной ловли. Самолет выровнялся и взял курс на юг, туда, где на горизонте еще только угадывалась бесконечная гладь Охотского моря.
Скандал в «благородном семействе»
Как бы мне хотелось закончить свое повествование на этой минорной, романтической ноте. Все, в общем-то, закончилось благополучно. Маршрут пройден, все живы, открыты новые перевалы, покорен пик Раковского, пройден сплав по легендарной Делькю, который оказался на две категории сложности ниже, чем это показалось первопроходцам. На маршруте были и охота, и рыбалка, плохая, а чаще - хорошая - погода. Казалось бы, чего еще желать! Но теперь, когда рамки вынужденной дисциплины, подчинения деспотичному Стариковскому были сняты, полезло все то гнусное, что сдерживалось на маршруте.
На одном дыхании мы пролетели Охотск, Николаевск-на-Амуре и прилетели в Хабаровск. Здесь наша группа резко разделилась - мы с Савиным и Леной вновь остались в меньшинстве, а «тюменская фракция» с молча примкнувшим Ситро стала по-своему проводить время. Ночевали в разных местах, а утром вылетели из Хабаровска в Новосибирск. Я хотел только одного, чтобы наша эпопея скорее закончилась, чтобы мы все разъехались и отдохнули, наконец, друг от друга. Но Судьба не отпускала так легко.
Неожиданно наш рейс был прерван в Иркутске. Там из-за отсутствия горючего скопились десятки самолетов, вот и наш борт примкнул к этой безжизненной стае, и на несколько суток мы, измотанные тридцатидневным путешествием, а больше резкой сменой ритма и давлением цивилизации, оказались пленниками душного, пыльного города, наполненного криками сотен рассерженных пассажиров.
Наши рюкзаки остались в самолете, сесть было абсолютно негде, все пространство аэропорта было забито пассажирами. Мы приткнулись на лавочке какого-то тихого дома, но и там нам не дали покоя. Дом оказался обкомовским, и спать во дворе на скамейках там не разрешали. Савин, в конце концов, оставив свой рюкзак на нас с Леной, укатил по железной дороге домой, благо от Иркутска ему было всего часов десять-двенадцать. А мы продолжали бедовать, устроившись на ночь на каком-то подоконнике в аэропорту. Наконец, телеграммы министру и в ЦК возымели какое-то действие, прикатили военные заправщики, и самолеты, один за другим, стали покидать несчастный для авиации Иркутск.
Вылетели и мы. Вот и новосибирский аэропорт «Толмачево». И здесь, посреди аэровокзала, Попов устраивает мне сцену, требуя от меня детального отчета о потраченных средствах, выделенных Тюменским областным советом по туризму, закидывая меня нелепыми упреками:
- Раньше мы, возвращаясь из походов, из ресторанов не вылазили, а сейчас ты уверяешь нас, что у тебя денег не осталось, чтобы оплатить билет Ситро до Ташкента! - возмущался праведным гневом Попов.
До Ташкента билет оплатить я не мог даже, если бы у меня были деньги, так как по смете дорога оплачивалась только от Сургута и Тюмени до Якутии и обратно. То, что Ситро иногородний привлеченный, никого в Тюмени не интересовало, да и я обещал Александру оплатить его расходы от Новосибирска до Новосибирска. Было очень обидно после всех трудов и испытаний оказаться теперь в роли оправдывающегося. Но я был один против гнусного Попова и молчаливого большинства. Самым обидным было молчание Ситро, который не только подвел меня, оказавшись совершенно не готовым к маршруту, слабовольным, не в пример Лене, не оправдав надежд на роль лидера в горной части похода, но и сейчас просто предавал меня, молча поддерживая безосновательные обвинения Попова.
- Раз нет денег, то отдай Ситро палатку.
- Но это моя палатка, ее сшила Лена из нашего материала!
- Ты виноват в том, что деньги разбазарены, а потому ты должен компенсировать затраты Ситро!
Палатку я не отдал, оправдываться больше не стал. Мы с Леной надели свои рюкзаки, взяли в руки рюкзак Сереги Савина и ушли на остановку автобуса. Надо ли говорить, каково было на душе. Когда мы приехали к знакомым девчонкам в общежитие, то Лена едва добравшись до подушки, заснула таким тридцатичасовым сном, что девчонки несколько раз подходили проверить, дышит ли она, боялись, что сон станет летаргическим.
Это была ее последняя туристская эпопея, и я ей очень благодарен, что она выдержала то, чего не выдержал более сильный человек, но совершенно слабый мужчина, Саша Ситро.
Через год я получил от Ситро письмо, в котором он просил меня простить его предательство на Сунтаре и поведение в новосибирском аэропорту. Я по себе знаю, как невыносимо тяжело признавать собственные ошибки, собственные проступки, поэтому никогда не смогу не принять извинений, не простить человека. Прошло потом еще двенадцать лет, на протяжении которых мы общались и даже считали, что дружили, несмотря и забыв о происшедшем. Но и в следующий раз, когда Судьба поставила Ситро перед испытаниями, намного меньшими, чем на Сунтаре, он с такой же легкостью предал меня, превратившись из друга во врага.
Раунд третий. 1981 год
Кадры решают все
Наконец, мы с Леной вернулись домой. Экспедиция прошла очень нервно, задача минимум была выполнена невероятной ценой. Главный урок, который я вынес из этого похода, был уже не нов - нельзя брать непроверенных людей в столь длительные и сложные путешествия. Но до конца своей экспедиционной деятельности мне придется раз за разом нарушать этот выстраданный постулат. Тем не менее, именно поздней осенью 1980 года я предпринял еще одну, уже третью, попытку создания туристского клуба в Сургуте. Я понял, что без «школы», без постоянного притока хорошо подготовленных, а главное, воспитанных на традициях ребят, невозможна организация сложных туристских экспедиций, которых требовало планомерное освоение Северо-Востока. Теперь я точно знал, что каждый маршрут в этих невероятно отдаленных от цивилизации суровых местах, требует от команды слаженных действий, сил и настойчивости. Сталинский лозунг «Кадры решают все!» вставал передо мной всей своей неотвратимостью.
Кстати, конфликт с Поповым с окончанием экспедиции не исчерпался. Катамаран он брал у известного тюменского туриста-водника Валентина Филатова. Когда Попов принес то, что осталось от катамарана, Валентин справедливо возмутился. Один день преждевременного сплава по верхней Делькю-Охотской, когда Попов не захотел обойти участок мелководья по берегу, стоил катамарана. Теперь надо было возвращать деньги, и Попов потребовал эти деньги с меня. После продолжительной и очень жаркой по форме дискуссии, мы пришли к компромиссу: я заплатил половину требуемой суммы и забрал катамаран себе.
Отступление номер четыре. Третья попытка создания клуба туристов оказалась успешной. Я не знаю, что сегодня в Сургуте с туризмом, но уже то, что я в 1995 году был приглашен и участвовал в праздновании 15-летия, созданного мною клуба «Югория», наполняет меня гордостью. Причем празднование это было значительным трехдневным событием в городе, которое освещалось по трем телевизионным каналам.
А тогда, в 1980 году, в Сургут, один за другим прибывали комсомольско-молодежные отряды. Молодых ребят набирали по разнарядкам райкомов комсомола, но бывало, что приходили и романтики-добровольцы. Отряды провожали с оркестром и знаменами, кого-то даже прямо из Кремля и с благословения самого Генерального секретаря КПСС Леонида Ильича Брежнева. Были среди «молодогвардейцев» всякие люди, но, все-таки, большинство были романтиками. Они рассчитывали на преодоление северных трудностей, на палаточную жизнь и другие подобные подвиги, но были страшно разочарованны реальностью Сургута, который к тому времени выглядел обычным городом с населением более двухсот тысяч человек.
Романтиков селили в пятиэтажных общежитиях и отправляли на работу на домостроительный комбинат, с которого недавно, после обрушения нового, готового к заселению дома, вывели, так называемый, спецконтингент, то есть простых уголовников. И теперь на этом комбинате ребята делали то же самое, что и дома, только за другую зарплату.
Когда появились объявления о создании клуба туристов, те, кому не хватало романтики в Сургуте, пришли на организационное собрание. Посмотрев мои и Анатолия Тараскина слайды и фильмы с горами, ледниками, горными бурными реками, оленями и прочими прелестями спортивного туризма, они становились кандидатами в члены клуба. Да, у нас были такие строгие правила, что полноправным членом клуба становились только после кандидатского срока, после первого похода, в котором можно было как-то поближе узнать человека. Впоследствии, в городе всеобщего запоя клуб туристов «Югория» был, наверное, единственным «островком», где существовал строжайший «сухой закон».
Обязательная программа
Уже в новогодние дни мы вышли в первый лыжный поход по Сургутскому району. Специфика такого путешествия заключалась в том, что на этих бескрайних тундровых и лесотундровых просторах уже разрабатывались десятки нефтяных месторождений. А значит, были какие-то вахтовые поселки, кустовые насосные станции, дороги, по которым в рабочие дни двигались тысячи автомобилей - казалось бы, вполне обжитой край.
Но, во-первых, Север при любой обжитости остается Севером, а это значит, что сильнейшие морозы и штормовые ветра могли застать путника в любой момент, во-вторых, в праздничные и выходные дни движение практически прекращалось, а в сильные морозы под 50 градусов, тем более. Помню, как после каких-то долгих праздников, во время которых столбик термометра упал до 48-50 градусов, мы по дороге на месторождение проехали мимо трех трупов замерших людей, которые так и не смогли дождаться какого-нибудь попутного транспорта. К тому же, во что, наверное, не каждый захочет поверить, мало кто останавливался, чтобы подвезти голосовавшего у дороги человека. Администрация Сургута и милиция вынуждены были даже издать приказ, требующий брать людей в попутном направлении при температуре воздуха ниже 40 градусов, этот приказ был следствием смерти этих троих несчастных, замерзших у дороги.
Так вот, с одной стороны казалось, что ходить в походы между нефтяными месторождениями не интересно и не сложно, а с другой стороны - это оказалось совсем не просто. Только мы отошли от дороги, как попали в первозданную северную природу. В таком походе мы впервые встретили становища хантов, увидели их быт не с экрана телевизора, а наяву. Ночевки в палатке с печкой тоже давали хорошую школу выживания. Низкорослые и тонкие, не более 8-10 сантиметров в обхвате лиственницы, казавшиеся молодой порослью, на самом деле были вековыми старцами, выстоявшими перед всеми бурями Севера. Это было настолько смолистое топливо, что к утру труба нашей печки забилась сажей полностью, а сами мы после такой ночевки больше походили на трубочистов.
В марте 1981 года я вывел команду молодого клуба в Горную Шорию, к своим любимым Поднебесным Зубьям, и мы успешно прошли маршрут третьей категории сложности. В этом зимнем походе я уже приглядывался к будущим участникам Третьей сунтарской экспедиции. Из всех ребят я тогда выделил двоих - Галину Тарасову и Ильдара Вагапова. Галина выросла в деревне, имела хорошую жизненную закалку, окончила Горьковский строительный институт, в студенчестве занималась альпинизмом, совершила несколько сложных восхождений, а значит, владела техникой горной страховки, уже в первом походе показала себя спокойным выдержанным и сильным человеком.
Ильдар Вагапов подкупил меня тем, что на маршруте, совершенно неожиданно для меня, помог отремонтировать крепления, а потом и догнать остальную группу, одному из участников. Я тогда посчитал, что такой душевный порыв означает, что Ильдар - человек хороший.
Это есть наш последний и решительный…
Третья попытка покорения Южного массива подряд могла наводить на разные мысли. Например, о маниакальном синдроме или о том, что красоты этого края настолько прекрасны, что я не могу оторваться от них. На самом деле, Сунтар, конечно, огромен, но и наши возможности с такими слабо подготовленными группами, как в прошлые годы, были невелики. Впрочем, при всем моем желании команда Третьей экспедиции, хоть и была самой сильной из трех сунтарских, но, все-таки, оставалась далека от совершенства. Понятно, что в молодом клубе невозможно было за такой короткий срок подготовить участников для экспедиции, опять пришлось собирать «с бору по сосенке», обращаясь, прежде всего, к старым кадрам.
В этот раз из них вновь могли участвовать опытный Сергей Аникин и Сергей Савин, буквально на глазах ставший опытным и хорошо подготовленным участником. Из клуба «Югория» в команду были включены Галина Тарасова, несмотря на то, что она принадлежала к слабому полу, и хорошо зарекомендовавший себя в зимнем походе Ильдар Вагапов. Наш студенческий томский клуб «Пилигрим» представлял его новый президент Борис Белов. В самый последний момент в группу был включен, якобы, специалист по водному туризму, Александр Марашкин, который недавно приехал в Сургут из Куйбышева-Самары. Марашкин работал водителем городского рейсового автобуса. Он так сильно рвался в поход, что его настойчивость перевесила мою недоверчивость. Так нас вновь стало семеро.
От «полюса холода» до Охотского моря
В этот раз именно так, с некоторой натяжкой, можно было определить наш маршрут. Мы решили изменить схему подходов и залететь через Усть-Неру на Индигирке в Оймякон, оттуда по Колымской трассе подъехать до реки Агаякан, а затем по его необъятной долине подняться к горам вверх, преодолевая на своем пути почти сто двадцать километров. В верховьях Агаякана мы попадали в Центральный массив Сунтара, но умышленно оставляли в стороне ставший уже популярным пик Берилл-Берия, а планировали совершить первовосхождение на пик Никишева или Шаталова, остававшимися непокоренными до сих пор. Затем, перевалив через хребет, мы попадали в наш любимый Южный массив, где вновь планировали линейное, многократное пересечение основного водораздельного гребня, с прохождением целой связки перевалов, как мы тогда говорили, «не спускаясь со льда». А выход оставался все прежним - по ставшей уже родной для нас Делькю-Охотской, которую я в своих отчетах, как оказалось, слишком смело называл рекой третьей категории сложности. Именно этим я навлек на себя сановный гнев Ирины Вайнштейн, участницы первого похода по Делькю-Охотской, а теперь главного судьи Чемпионата СССР по пешеходному туризму, которая обвинила меня в том, что я вообще по этой реке не сплавлялся, если смею так о ней, о реке, говорить.
Отступление номер пять. Признаюсь честно, фотографий с водной части маршрута в отчете было мало. Во-первых, как я уже писал, мы шли в крейсерском режиме, останавливаясь только для того, чтобы подкачать баллоны, а так по десять часов в день не переставали махать веслами. Серьезных локальных порогов на реке практически нет, поэтому никому и в голову не приходило высаживать страховку и фотографов на берег, хотя для придания солидности отчету и реке, именно так необходимо было поступать. Для нас, пешеходников, река была интересна только тем, что она, как лифт или эскалатор, быстро доставляла нас к людям. Во-вторых, в 1979 году у нас не было касок, не было их и в 1980. Ну никак к нашим неподъемным рюкзакам эти каски, необходимые по технике безопасности для сплава по реке, не подходили. А главное, у нас не было спасжилетов, это тоже для такого длительного похода было роскошью. Подумайте сами, мы планировали 30-32 полевых дня, значит, из расчета по 750 граммов на человека в день, мы несли почти по 23 килограмма продуктов на каждого. К этому две капроновые палатки, три групповых спальника, котлы, ремнабор, аптечка и топоры. На горном участке нам приходилось пользоваться горным снаряжением, и мы несли две 45-метровые веревки, вспомогательные репшнуры, карабины, обвязки, ледовые и скальные крючья, кошки, ледорубы. Еще прибавьте два примуса, 10 литров бензина, катамаран с чехлами, лопастями для весел, вязками-завязками, в общем, более 300 килограммов на семерых!
А ведь еще было личное снаряжение! В 1981 году и во всех последующих маршрутах я ввел лимит: вес носимого в рюкзаке личного снаряжения вместе с самим рюкзаком не мог превышать семи килограммов. Чтобы не травмировать участников психологически, мы при раскладке рюкзаков называли вес только общественного груза. Получалось, например по 45 килограммов, тем самым мы делали вид, что личного снаряжения не существует. Все-таки, 45 звучит куда приятнее, чем 52.
В 1981 году, учитывая критику и пристальное внимание Ирины Вайнштейн, мы все-таки взяли каски, тем более что они пригодились на горных участках в очень разрушенных скальных кулуарах. Пришлось специально заняться муляжами спасательных жилетов, чтобы на фотографиях они сошли за настоящие. Нет, это не было пренебрежение техникой безопасности. Просто характер реки был такой, что утонуть в ней было бы сложно - небольшая глубина и череда перекатов, на которых не глубже, чем по колено, не позволили бы этого. Хотя, понятно, при стечении обстоятельств, утонуть можно и в стакане воды. Основная опасность - завалы бревен, как их называют еще «заломы», но, если попадешь в залом, то в нем спасательный жилет, скорее всего, и не поможет. Здесь, пожалуй, уместно сразу же перейти к следующему отступлению.
Отступление номер шесть. О вреде курения знают все. Тем не менее, очень многие люди все равно курят. Мне повезло в детстве - мой курящий отец никогда не курил дома. Я вырос и терпеть не мог сигаретного дыма, причем чувствовал его за версту, и он меня всегда страшно раздражал. Во всех походах до 1980 года в команде были курильщики, которых я по мере сил пытался перевоспитать, а когда понял, что это безуспешно, то просто старался не давать им превращать курение в «кайф». За палаткой дождь, холодно, Устюгову хочется покурить, мы выгоняем его «на улицу», и он курит быстро и без всякого удовольствия, стараясь скорее закончить и вернуться под защиту палатки.
В 1980 году команда подобралась некурящая. Мы сумели убедить Виталия Смольникова не брать с собой сигарет, и, помучившись сколько-то в походе, он так и бросил курить совсем после возвращения из него. А я, почувствовав прелесть похода без сигаретного дыма, с тех самых пор ввел строжайший запрет на курение в походе. Причем логика моего запрета была в следующем: мы слишком много несем жизненно необходимого для нас груза, чтобы позволить себе роскошь брать такой бесполезный и даже вредный груз, как сигареты. Когда курильщик мне возражал, что он понесет груз, как все, а сигареты возьмет вне зачета, а это при скромном подсчете из расчета на месяц минимум два килограмма, то я говорил, что вместо ненужных и вредных двух килограммов я добавлю ему столько же полезного. Понятно, что обещание увеличить груз на вес сигарет повторялось ровно столько раз, сколько сам «подследственный» соглашался взять дополнительный груз, но и сигареты в придачу. В конце концов, вся процедура приводила к тому, что курильщик добровольно-принудительно отказывался от сигарет. После столь длительного воздержания, а с дорогой сунтарские экспедиции получались продолжительностью в среднем пятьдесят два дня, зачастую, курить больше не хотелось. Таким образом, за двенадцать последующих лет я помог бросить курить, как минимум, двум десяткам человек.
Как всегда, в середине июля мы вылетели из Новосибирска в Якутск, а оттуда в Усть-Неру. В ПАНХе - так называется отдел по применению авиации в народном хозяйстве, ведающий вертолетами и маленькими «кукурузниками» - нас вроде бы обнадежили, что возможен попутный рейс вертолета в геодезическую экспедицию. Наученный уже горьким хандыгским опытом, я не слишком надеялся на эту оказию, хотя, конечно, очень хотелось одним махом преодолеть сто двадцать километров заболоченной долины и попасть сразу к подножью ледников. Но на следующий день, как я и предчувствовал, все имеющиеся в объединенном авиаотряде вертолеты были подняты по тревоге: искали эвена, совершившего убийства. Пять лет назад в пьяной драке он смертельно ранил человека, получил за это срок, а теперь, вернувшись, устроил кровавую «вендетту», перестреляв всех родственников убитого обидчика и тех, кто давал против него, эвена, свидетельские показания. Совершив свой быстрый и жестокий суд, мститель забрал две лошади, два карабина и несколько сотен патронов, и ушел в горы.
Вертолеты летали, конечно, напрасно, эвен в этих местах чувствовал себя, как рыба в воде, а искать его было все равно, что иголку в стогу сена. Кто-то из вертолетчиков сказал, что преступника найдут только зимой, когда лиственничная тайга опадет, и в голом лесу будет виден любой движущийся объект, а пока приходилось бесполезно летать и жечь керосин до отмены приказа.
Мы еще потолкались день в аэропорту, посетили вечером местный ресторан, где я впервые в жизни отведал экзотическое блюдо люля-кебаб, и на следующий день спецрейсом Ан-2, или, как сейчас говорят, чартером вылетели в аэропорт «Оймякон», что неподалеку от поселка Томтор. Само село Оймякон находится в стороне от Колымского тракта, в сорока километрах от одноименного аэропорта и в нем теперь никто не бывает, потому и звание «полюса холода» было перенесено в Томтор, о чем нас извещал яркий плакат.
День был прекрасным, по-якутски жарким, и когда мы, пролетев над долиной Индигирки, приземлились на аэродроме, то в тени, под плакатом «Добро пожаловать на «Полюс холода», было плюс 36 градусов. На бетонном обелиске на краю поселка была увековечена минимальная температура Северного полушария - минус 71,2 градуса Цельсия.
Летчики очень торопились в столовую за знаменитой на всю округу оймяконской сметаной, настолько густой, что ее с трудом берет алюминиевая ложка. Мы поддались ажиотажу и унесли с собой трехлитровую банку похожей на масло сметаны. Буквально сразу был найден «ГАЗ-66», водитель которого за определенное количество «стеклянных денег», то есть за спиртное, согласился подвезти нас по столь же знаменитой, как и Оймякон, Колымской трассе до моста через реку Агаякан, а это почти восемьдесят километров.
Агаякан. Подходы к горам
Прямо от моста через Агаякан вверх по ее долине шла вездеходная дорога. Наш любезный водитель почесал затылок и решил подбросить нас еще по этой дороге, но через пятнадцать минут он остановил автомобиль и дальше ехать отказался. Мы спешились, разгрузили «газон» и остались в духовитом июльском разнотравье. Больше всего выделялись огромные плантации розового кипрея, простиравшиеся по широкой долине почти до горизонта. Было еще совсем не поздно, солнышко только клонилось к закату, но я решил, что сегодня мы уже никуда не пойдем, так как груз требовал тщательной упаковки и перекладки.
Мы поставили две наши прошлогодние капроновые палатки - голубую с серебряным, в которой поселились я, Аникин и Савин, и кумачево-бордовую, чуть большую по размеру, для остальных четверых членов команды. Потом на полянке разложили свой разноцветный скарб, и стали распределять его по рюкзакам. Тут же отдельные вещи и упаковки с продуктами взвешивались, чтобы с максимальной точностью и справедливостью распределить все это по участникам. Конечно, справедливость была условная. Галина, как женщина, получила тридцать семь килограммов груза, остальные с небольшими вариациями от сорока трех до сорока пяти.
К ужину Сергей Савин подстрелил пару куропаток, которые вышли за галькой на дорогу. Солнце садилось в розовое кипрейное море, невысокие холмы вдалеке отмечали границы долины, а на юге чуть виднелись, а может быть, просто угадывались снежные призрачные горы, к которым мы так стремились. Первая ночь прошла беспокойно - долго не могли заснуть, разговаривали, потом еще долго слышали, как бубнят в соседней палатке. Я, как в пионерском лагере, прикрикнул на них, и, наконец, все угомонились. Мне всегда трудно и страшно начинать маршрут, исподволь хочется, чтобы нашлась еще какая-нибудь причина, которая задержит нас среди людей. Но это проходит после первых пятнадцати минут с момента, когда ты поднялся с рюкзаком и начал путь длиною в тридцать дней.
Жирная, как в Черноземье, грязь, глубокая тракторная или вездеходная колея, в которой стоит вода, отражающая голубое небо, ноги проваливаются почти по колено, упираясь в твердое и холодное - это уже вечная мерзлота, тридцатипятиградусный зной, оводы и перехватывающий дыхание рюкзак - вот все, что запомнилось в первые дни нашего маршрута по Агаякану. К концу второго дня вышли к каким-то строениям: ферме или метеостанции. Людей нет. Постояли у изгороди, посетовали, что не удалось воспользоваться лошадьми, как нам обещали в Томторе, и пошли дальше.
Иногда мы уходим в сторону от колеи, чтобы выбрать место потверже и посуше. Но чаще, просто тупо бредем по этой трассе, огибая огромные лужи и маленькие озерца. Главное, к моменту истечения двадцати пяти минут, отведенных на переход, найти хоть какое-нибудь сухое местечко, где можно присесть на привал. Хорошо, если есть какое-то возвышение, чтобы взгромоздить на него полутораметровый рюкзак, напоминающий привязанными мешочками и коробками новогоднюю елку, чтобы потом облегчить процесс подъема с привала.
Как я уже писал, станковые рюкзаки заметно облегчают перенос больших тяжестей, но хрупки и непрочны, а потому требуют очень вежливого к себе отношения. Я уже, как «Отче наш», знаю, что самыми трудными с психологической точки зрения являются первый и третий дни, затем седьмой, девятый, одиннадцатый, а после семнадцатого дня, все остальные. Объяснения этому можно придумать самые разные, все они будут с равной степенью правомочны, но еще есть и нештатные ситуации, погодные катаклизмы, просто плохое настроение одного участника, которое передается или отыгрывается на другом, в общем, экспедиционные дни тяжелы все, хотя по-разному.
Сейчас мы идем по широкой долине Агаякана, за невысоким водоразделом такая же вездеходная дорога ведет параллельно нашему пути к знаменитому озеру Лабынкыр. В нем, по многочисленным свидетельствам и рассказам, как местных жителей, так и геологов, проживает родственник лох-несского чудовища. Такой же огромный ихтиозавр, длиной до двадцати метров, с маленькой головкой, которую чаще всего и видели над поверхностью воды иногда высовывающуюся до трех метров. Одна из туристских групп, специально искавшая следы чудовища, зафиксировала, якобы, трехпалые следы, типа куриных, на песчаном мелководье. Размер их, по словам очевидцев, был до полутора метров. Но есть мнения, что чудовище - это просто огромная реликтовая щука. Разговоров много, но поймать или отснять на пленку «ископаемое» так никому и не удалось.
Жаль, что от Лабынкыра до Южного массива Сунтара слишком далеко. Зато от этого озера можно выйти к отдельному горному массиву с главной вершиной Друза. Это самый восточный, отдельно стоящий форпост Сунтар-Хаята. Позже, когда развитие туризма позволит делать тысячекилометровые маршруты, снизив стартовый вес рюкзака до тридцати пяти килограммов, группа Станислава Кабелева из Находки свяжет одной ниткой все массивы и Друзу, а затем сплавом по реке Кулу - истоку Колымы - выйдет из района путешествия. Но пока даже такой маршрут, как наш, близок к рекордному, и мы продолжаем его с завидной решимостью и нетерпением.
Пришельцы…
Останавливаемся на ночлег в нескольких метрах от колеи в маленьком лесном околке. Палатки уже поставили, рюкзаки, как мотоциклы на стоянке, образуя правильное каре, стоят, подпертые альпенштоками и укрытые накидками на случай ночного дождя. Дежурные заканчивают «священнодействовать» над котлом с манной кашей «по-гурьевски»: с изюмом и ванилином. И вдруг, сначала где-то далеко, а потом все яснее и ближе слышен звук тракторного мотора, а вскоре появляется и сам монстр-бульдозер, идущий к нам напрямик, подминая тонкие стволы ольхи и берез. Мы вскочили и с напряжением и некоторым испугом ждем, чем закончится это нашествие. Бульдозер останавливается, опускает нож, из кабины на широкие гусеницы выскакивает заросший по глаза мужик со зверской рожей с двустволкой в руках. Второй сначала в напряжении сидит у рычагов, потом тоже вылазит на гусеницы и демонстрирует нам второе ружье. Двигатель заглушен, немая картина при полной тишине. Наконец, первый бородач не выдерживает и спрашивает нас:
- Вы кто?
- Мы туристы. А вы? - Мужик не отвечает на наш вопрос, а переглядывается с напарником. Подумав, спрашивает нас снова:
- Какое сегодня число? - Мы отвечаем. Он, после некоторой паузы, уточняет:
- А месяц? - Я говорю, что еще июль. Снова молчание. Потом мужик переламывает стволы ружья, обнажая блестящие донца патронов, и добивает нас следующим вопросом:
- А год-то, какой? - Этот совершенно невинный вопрос вызывает у меня почему-то мурашки на спине. Я уже начинаю запинаться, но все-таки объясняю, что сейчас 27 июля 1981 года.
Мужики спрыгивают с гусениц, переломленные небрежно ружья укладывают на плечи и с любопытством разглядывают наш лагерь. Мы приглашаем к костру и предлагаем отведать… манной каши. Думаю, что они успели забыть, если вообще когда-нибудь знали, что такое манная каша. Я, понимая экзотичность и дикость своего первого предложения, кивнул Галине, чтобы она достала гречку, но мужики от еды решительно отказались, но попросили угостить чайком. Однако, увидев, что щепоть заварки уходит на большой котел воды, они и к этому угощению потеряли всякий интерес. На нашем костре они заварили чифир, залив добрую пачку чая литром воды, выцедили его и даже, по-моему, пожевали чайную массу. Закончив с «чаем», мужики дружно сплюнули и, сказав, что они здесь на лесозаготовках, как бы между прочим, поинтересовавшись, давно ли мы видели милицию, развернули свой бульдозер и, оставляя чудовищный чад и грохот, скрылись из виду.
Визит вежливости закончился. Колоритные фигуры взбудоражили нас так, что в этот вечер мы еще долго не могли уснуть. В своих капроновых, прозрачных палатках мы казались совершенно беззащитными посреди бескрайних якутских просторов с непонятными полуодичавшими людьми. В эту ночь мне снились бородатые бульдозеристы и эвен-мститель, уходящий от погони.
…и космонавты
На следующий день мы вышли к широкой серой глади левого притока Агаякана реке Неймечек. Еще в начале пути я, поглядывая на карту, побаивался этого препятствия, успокаивая себя, что на крайний случай соберем катамаран. Но страшная на вид река разложилась на десяток проток, которые после тщательной разведки мы спокойно перешли вброд. На первом переходе после реки мы совершено неожиданно нагнали группу туристов. Они тоже были очень удивлены и обрадованы. Так я познакомился с полковником Валентином Мухиным из Жуковского и его командой, в которую входили члены отряда космонавтов. Нас удивило, что рослые спортивные мужики несли рюкзаки умеренного веса - не иначе, как с космическим питанием в тюбиках, но совершенно сразила фотокопия карты масштаба 100 000. Нам такая карта и не снилась. На привале много не поговоришь, поэтому договорились оставить разговоры на вечер и лагеря поставить поблизости друг от друга. Валентин показал мне на карте:
- Встретимся вот у этого камня!
Мы были в немом восторге от подобных подробностей, читаемых на карте. Несмотря на то, что наши рюкзаки были намного тяжелее, мы все-таки ушли вперед и встретились только вечером. Мухинская команда - водники. Они уже совершили первопрохождения почти всех серьезных рек Верхоянского хребта, впадающих в Лену, а теперь решили пройти Делькю-Охотскую. На руках у них было описание реки, которое взяли в Московском клубе туристов. Это было то самое, пресловутое, жуткое описание грозных препятствий, сделавшее реку пятой категории сложности. К моим словам, что река не выше 3-4 категории сложности с ссылкой на то, что я и Савин уже дважды прошли всю реку, Мухин отнесся очень недоверчиво. И ужин, и обеденный привал «космонавтов» прошли в стороне от нас. Нас не позвали, с нами не поделились, но, главное, мы даже не узнали, чем же питаются космонавты. Это еще больше убедило нас, что мухинцы едят что-то засекреченное из туб и потому нам не показывают свой рацион. Мы узнали, что у них есть и радиостанция, очень легкая и небольшая, буквально, как мыльница, с помощью которой они могут связываться с пролетающими над ними самолетами и через них запросить помощь, если она потребуется.
Вскоре наши пути разошлись: водники продолжали подъем в верховья Агаякана, чтобы потом через простой перевал выйти на Делькю в районе бифуркации, а мы выбрали долину реки Азейкан, в верховьях которой находятся узлы оледенения - пики Берилл и Никишева. Высшая точка Центрального массива гора Берилл (2933 м) к этому времени уже многократно посещалась туристами и летом, и зимой, поэтому мы не включили ее в маршрут, а своей целью поставили восхождение на вершину горы Никишева и поиск новых перевалов в верховьях Азейкана.
Традиции, затмение, каньоны и снежная буря
На границе леса на Азейкане, по сложившейся уже традиции, нас ожидал олень, охота на которого закончилась удачно через несколько минут, и покрывающий все плотный туман, задержавшийся на сутки, позволивший спокойно управиться с горой свежего оленьего мяса.
После туманной, но очень сытной дневки, наступившее солнечное, пронзительно звонкое утро обещало прекрасный трудовой день. Мы собирали распотрошенные рюкзаки, проведя заодно некоторое перераспределение сократившихся продуктов. Наконец, все уложено, и с нежеланием, которое бесследно растаяло, как только было преодолено усилием воли, мы вышли в путь.
Твердокаменная сухая тундра, местами небольшие озерца, непередаваемо голубые от отраженного в них неба, легкие кучевые облака, напоминающие нежный зефир, и с каждым переходом новые, открывающиеся впереди мрачные черные горы со снежными вершинами и склонами - вот декорации первой половины этого дня.
На обед остановились у маленького озера в тени одинокой, неведомо как забравшейся сюда лиственницы. После обеденного супа и горячего чая, разморенные солнцем и едой, мы все дружно уснули. Проснулись так же одновременно от наступившей серости и холода. Какое-то необъяснимое чувство тревоги заполнило всех нас, и мы, недоуменно переглядываясь, кривясь от головной боли, стали собираться в путь. Серость углублялась и стала переходить в сумерки, а потом и в темноту, хотя на часах было всего три часа дня. И только тут Аникин, озаренный догадкой, радостно закричал:
- Сегодня ведь 31 июля, сейчас будет затмение!
И действительно, вскоре на солнце можно было смотреть, не щурясь, а потом на него наехал лунный диск, и на какое-то мгновение стало совсем темно. Когда солнышко вновь стало показываться из-за черной луны, мы все вздохнули с облегчением, а потом и вовсе все закончилось, и устраивающее всех статус-кво установилось необратимо вплоть до следующего затмения, которое мы увидим теперь только в 1990 году.
Однако погода уже не вернула своей безоблачности, день стал хмуриться. У нас не было возможности следить за капризами погоды, перед нами встала другая, более серьезная задача - преодоление каньонов Верхнего Азейкана. Сама река, все ее притоки и истоки глубоко врезались в тундровое плоскогорье. Теперь нам приходилось искать спуск в каньон, в обход неприступных скальных стен, потом с такой же настойчивостью искать путь подъема на плато, и так, десятки раз, преодолевая множество притоков, вырывающихся из боковых ущелий, в которых прятались ледники, дающие им жизнь.
Пошел холодный дождь, мы все быстро промокли, хотя кто-то пытался укрыться под полиэтиленовой накидкой. Работа становилась монотонной, мы потеряли ощущение времени и пространства, сосредоточенно выбирая только путь, только место, куда поставить ногу, а каждые сорок пять минут камень, на котором можно присесть на привал. Наконец, мы вышли в черное от бескрайних курумников пространство истока реки. Перед нами белой снежной стеной поднимался красивый пик, а на его плече виднелась тонко очерченная седловина возможного перевала.
Все! На сегодня хватит. И будто услышав мою команду, тут же пошел снег, сначала редко и неуверенно, а уже через пять минут сплошной наклонной стеной, угол которой прямо на глазах уменьшался. Это ветер крепчал, и вскоре снег несло почти горизонтально, сеча прямо в лицо. Вот на этом, уже штормовом ветру нам и пришлось ставить свой капроновый палаточный лагерь. Палатки рвало из рук, капрон моментально промокал, оттяжки хлестали с таким ожесточением, что приходилось защищать глаза и лицо. Конечно, все устали, но выход был только один - нужно собрать все силы и волю в кулак, поставить палатки, укрепить тенты, обвязать все сверху основной веревкой, камнями укрепить оттяжки, в общем, поставить лагерь по-штормовому, и только потом, спрятавшись под защиту палаток, переодеваться в сухое. В отличие от «правила Рафинада», используемого в группе Рундквиста, в котором считалось, что «не следует играть в героев первых пятилеток, поскольку производительность труда отдохнувшего и переодевшегося в сухое человека намного выше», у нас и в летних, и тем более в зимних походах, считалось, что расслабляться и переодеваться в сухое, можно только после всех необходимых работ по устройству бивуака.
Отступление номер семь. Я уже писал, что убедить кого-либо в чем-либо всегда очень сложно. Мой папа по такому поводу всегда говорил: «Каждый по-своему сходит с ума». Следуя из своего нелегкого деспотичного характера, а главное, пронизываясь мыслью о серьезности и опасности любого подобного мероприятия, за которое мне, как уже говорилось выше, приходилось нести персональную ответственность, я регламентировал почти все стороны походной жизни, не оставляя практически ни малейшей личной свободы.
Все личное остается за рамками нашего общего путешествия. Поэтому я не позволял бесконтрольно брать личное снаряжение, у нас не было индивидуальных спальников, не было личной посуды, кроме кружки, экономить на отсутствии которой, передавая ее функции миске, мы так и не захотели. Вся посуда, в конце концов, была унифицирована, в качестве ее мы успешно использовали детские полиэтиленовые ведерки - несли ее вместе с котлами, мыли дежурные.
Как я уже писал, личное снаряжение, переносимое в рюкзаке, не могло превышать семи килограммов вместе с весом рюкзака. Поэтому у нас был один, так называемый, спальный комплект вещей. Это майка или рубашка с длинным рукавом, тонкий или толстый шерстяной свитер, пара хороших шерстяных носков, обязательно теплая шапочка. Все это укладывалось в специальный непромокаемый прорезиненный мешок, который нужно было беречь, как зеницу ока. Остальная одежда называлась рабочей. Она была мокрой все путешествие, сама высыхала, если этому способствовали внешние факторы, но сушить ее было бесполезно. Это касалось и носков, и обуви. Сушка могла только навредить. Поэтому я, например, переодевался только в торжественный момент укладки в палатку на ночь. В «предбаннике» или под тентом я снимал с себя всю мокрую одежду, выжимал ее насколько мог и складывал на улице под накидкой, а потом в палатке надевал сухой комплект одежды для сна. Это называлось нами «шлюзование». Для тех, кто не все понял, я уточняю, что идти приходилось всегда мокрыми - либо дождь, либо мокрая от росы или ночного дождя трава, а броды на всем протяжении маршрута были бесконечными. Балагур Шура Попов, по кличке Балаганов, растеряв свою удаль, печально определил, что мы гораздо в большей степени водники, чем те, кто сплавляется по рекам, так как мы преодолеваем эти же реки, только снизу вверх по течению. Часто первый же шаг с бивуака был сразу в воду, поэтому энергия, затраченная на сушку обуви и одежды, только бы увеличивала энтропию и без того разбегающейся Вселенной.
Психология туристской группы
Теперь я вернусь к снежному шторму в верховьях Азейкана, на открытом всем ветрам каменистом плато, где мы устанавливаем лагерь, согнувшись «в три погибели», чтобы преодолеть силу ветра. В этот момент Ильдар Вагапов бросает все дела и с криком: «Больше не могу, мне холодно, если я сейчас не переоденусь, завтра просто заболею!», начинает разбирать рюкзак и переодеваться. Я пытаюсь его остановить, убеждая, что он сейчас все снова промочит, что Галина - женщина, но стоически переносит эти трудности, которые закончатся через пятнадцать минут, когда все вместе поставим лагерь, но все тщетно. Вагапов, не слушая меня, переодевается, а мы, тем временем, хоть нам и не хватает его пары рук, все-таки ставим палатки, входами друг к другу, создавая некий тамбур, в котором будет впоследствии кухня, укрываем все это полиэтиленовыми тентами и обвязываем по-штормовому крест накрест веревками.
Все. Убежище готово, теперь по одному ныряем в тесную темноту, и вскоре тоскливый вой ветра пытается перебить уютный шум горящего примуса, на котором вскипает котел с кашей и ароматный чай. Теперь мы все в сухой одежде, тепло примуса наполняет наши маленькие палатки, непроницаемые под тентами для холодного ветра. Впервые за день можно расслабиться, вытянуть ноги в теплых вязаных носках и задремать, по привычке чутко прислушиваясь к ревущему ветру. Наши станковые рюкзаки, «стальные» кони, как мы их называем, составлены в торце с наветренной стороны и создают некую ветрозащитную стенку.
В два часа ночи я просыпаюсь от ужасной мысли, которая пришла мне в голову прямо во сне. Я вспомнил, как утром, млея от прекрасной солнечной погоды, перекладывал свой рюкзак и вытащил из него тщательно упакованный пакет со всеми документами участников и деньгами, а вот положил ли я его в рюкзак обратно, я теперь не мог вспомнить. Мне представилось, что пакет остался в траве в двадцати километрах отсюда, за всеми этими скальными рыже-зелено-желто-черными каньонами, и ужас вновь пронзил меня, теперь уже абсолютно проснувшегося. Я не выдержал и толкнул Серегу Аникина. Он проснулся, и я стал его спрашивать, не видел ли он, как я укладывал пакет с деньгами и документами. Серега проворчал, что пакет он видел, но отдельно от рюкзака и в моих руках. Чтобы проверить наличие пакета, надо было сейчас вылезти из уютного сухого тепла палатки, зайти за нее к стенке рюкзаков, расчехлить, заваленный по краям защитный тент и проверить рюкзак. За палаткой по-прежнему мела снежная метель. Серега посчитал разумным потерпеть до утра, так как сейчас все равно ничего не поделаешь, и идти никуда нельзя. Я малодушно с ним согласился и уже не смог заснуть в эту страшную ночь, хотя старательно лежал с закрытыми глазами. Несмотря на это, передо мной, как в хорошем кино, медленно проплывали кадры пройденного вчера пути. «Двадцать километров туда, двадцать обратно» - считал я мысленно. Аникин тоже подозрительно часто ворочался и дышал совсем не сонно. Наконец, настало утро, пурга утихла, и я был первым, кто увидел зиму в истоках Азейкана. Снег покрыл все сплошным ковром, палатки были полузасыпаны, конденсат от внутреннего тепла стекал обильными ручьями по внутренним скатам палатки, образуя лужи, подбирающиеся к спальникам. Я выбрался на свет, обогнул наше убежище, откопал рюкзаки, открыл молнию кармана и… увидел злополучный пакет, спокойно лежащим на месте, которое ему и предназначалось. Вряд ли надо говорить, как я радовался сначала и как потом проклинал Аникина, который не дал мне ночью убедиться в наличии пакета. Тот в отместку тоже поругивал меня за то, что я не дал ему спать ночью, но, понятно, что мы были неимоверно счастливы, что пакет оказался на месте, и не пришлось за ним возвращаться.
Вчерашний инцидент с Вагаповым не прошел бесследно. Ребята подчеркнутым безразличием и молчанием давали понять парню, что он оказался совсем не таким, как его представляли. Позже, мне как-то попалась книжечка «Психология туристской группы», изданная по материалам докторской диссертации на ту же тему! К тому времени я уже на своем опыте изучил все, о чем приводилось в книге, вот только всему были даны вполне научные названия, которых я, к сожалению, так и не запомнил. Наш случай с Вагаповым тоже был подобен тем, что рассматривались в диссертации. Когда не очень хороший человек попадает в компанию порядочных людей, с которыми ему хочется быть на равных, у него есть стимул вести себя соответственно и поступать, как человек неплохой. Но стоит ему оступиться, и проявить, что называется, истинное лицо, а главное, убедиться, что это поняли окружающие его товарищи, которые к тому же всем своим дальнейшим поведением осуждают его, то ему нет смысла больше сдерживать себя и контролировать свои поступки:
- Вы считаете, что я дерьмо?! Ну, так я и буду поступать, как дерьмо!
Так и случилось с Вагаповым. Нам надо было сдержаться и сделать вид, что вчерашний инцидент незамечен, мы же наказали Ильдара молчаливым презрением за слабость и малодушие. Что ж, это свойственно молодым, теперь я бы поступил по-другому. А тогда в наказание Ильдара оставили в лагере, а все остальные двумя группами ушли на разведку: Савин и Галина Тарасова пошли к моренным валам и леднику с красивой седловиной в его истоках, манившей своей красотой, а вторая группа с Аникиным во главе в мрачное и узкое ущелье, ведущее к леднику 106 и пику Никишева. Проштрафившийся Вагапов остался один на весь день дежурить в лагере.
Перевал Крома, гора Никишева и несчастный случай
Ущелье к леднику 106 на самом деле оказалось не таким уж страшным. Тем более что скоро вышло солнце, заиграло на снежных пятнах, быстро таявших на камнях и мхах. Вышли к языку ледника и серпантином, вытаптывая ступени в свежем снегу, вскоре поднялись на гребень, а там и на вершину горы Никишева. Похоже, что в этот раз мы были действительно первыми. Сложили тур, написали записку. Спустились по пути подъема и вскоре в прекрасном настроении уже возвращались в лагерь. В лагере еще никого, кроме Вагапова, не было. Потерявший в одночасье свой имидж (а такого слова в том далеком 1981 году мы еще не знали) бравого парня, Вагапов теперь решил откровенно саботировать. Обед он готовить не стал, а просто проспал весь день в нагретой солнцем палатке. Теперь же, не поднимая глаз на ребят, он угрюмо сослался на плохое самочувствие. Вызов был очевидным. Мы с Аникиным взялись за приготовление пищи, торопясь, так как дело шло к концу дня.
Вскоре, как раз к приготовленному ужину, появились фигурки Савина и Тарасовой. Галина шла впереди, Сергей на несколько сот метров отстал, но ничто не вызывало никаких подозрений. Мы с Аникиным заторопились еще больше, чтобы успеть к их приходу. Галина подошла к лагерю, молча бросила ледоруб, сняла рюкзак, с которым они ходили в радиалку. Я почувствовал что-то неладное, подумал, может быть, они поссорились, стал расспрашивать мрачную и явно сильно уставшую Галину. Сергей подошел чуть позже. Одна рука у него была в черной перчатке, и шел он, как-то неестественно вытянув эту руку вдоль туловища.
Как ни тянули ребята, но пришлось им рассказать, что Сергей сорвался на леднике. Лед сверху был покрыт мелкими камешками, мы обычно называем их дресвой. Эти камешки забивали кошки, застревая между зубьями, и, в конце концов, перестали держать на льду. Сергей сорвался на склоне и порвал локтевую сумку, потерял много крови, теперь его знобит и всего колотит. Локоть ему Галина перетянула тугой повязкой, чтобы остановить кровотечение, однако кровь в руку почти не поступала уже несколько часов, потому и так мерзла.
Мы наложили новую повязку, накормили пострадавшего, выдав ему к горячему сладкому чаю все имеющиеся у нас деликатесы и вкусности типа копченой колбасы, чернослива и шоколада, зная, что они необходимы для компенсации потерянной крови. Уложили Сергея в палатку и стали обсуждать ситуацию. На седловину перевала ребята, все-таки, успели подняться, спуск с него проглядывался полностью - перевал выводил в долину Делькю. Еще в лагере мы решили назвать перевал именем Якова Крома - журналиста, туриста, спасателя из Тувы, погибшего со всей своей группой под пиком Первомайский в Шапшальском хребте. Ранение у Сергея достаточно серьезное. Кровь мы остановили, но вполне возможно повреждены связки. Все, что можно было в наших условиях, мы сделали, но ясно одно - Сергей не сможет нести рюкзак, ему теперь надо беречь руку, каждое неосторожное движение доставляет ему сильнейшую боль. Значит, надо Сергея разгружать, причем полностью. С такой рукой он не сможет ни страховать, ни страховаться, значит, и на горную часть в дальнейшем, и даже сейчас, на прохождение перевала Крома, он не способен.
В верховьях центрального из трех истоков Азейкана с вершины Никишева мы видели очень низкий осыпной перевал, скорее, даже провал в главном хребте. Придется воспользоваться именно этим путем, чтобы попасть в долину Делькю. Через день, дав Сергею прийти в себя, остановив кровотечение в ране, освободив его от рюкзака и распределив его груз по остальным участникам, мы через провал в хребте, названным нами перевал Верный (то есть, перевал, который наверняка, в любую погоду выведет в долину Делькю), вышли в знакомую, ставшую за три года почти родной, долину Делькю-Охотской.
И вновь мы на своей старой стоянке у маленького прозрачного озерца, спрятавшегося в распадке посреди широченной долины. Это наша традиционная база «Озерная». Наши палаточки снова отражаются в зеркальной глади озерца, в нем же все та же пестрая гора, наводящая на мысль о таблице Менделеева, и голубое небо с маленькими, будто нарисованными, облачками. На совете принимаем нелегкое решение - я и Саша Марашкин будем сопровождать Сергея Савина на границу леса, на следующую знакомую стоянку, которую мы называем база «Желанная». Мы заберем все снаряжение и продукты на водную часть маршрута, и вообще, унесем столько, сколько сможем. Оставшаяся «четверка», включая Вагапова, во главе с Аникиным уйдут по запланированному маршруту, пытаясь связать перевалами ряд ледников. За два предыдущих года мы прошли перевалы с ледника 121 на 127, с 115 на 116, с 119 на 120. Значит, пришла очередь за остальными.
База Желанная и четверо смелых
Из лагеря ребята ушли в ущелье, выводящее к карово-долинному леднику номер 131. Мы помахали им вслед и начали вдвоем с Марашкиным укладывать огромную гору оставленного снаряжения и продуктов в свои рюкзаки.
Саша Марашкин, как я писал, попал в нашу группу в последний момент. На маршруте он мало чем выделялся, в основном отмалчивался и тащил свой надшитый абалаковский рюкзак без комментариев и приключений. На гору Никишева он поднялся спокойно, в конфликте с Вагаповым как-то быстро от него отмежевался, хотя до этого они дежурили в паре и считались приятелями. Однажды вечером, еще когда мы шли по Агаякану и по вечерам засиживались у костра, Саша, работающий в городе водителем автобуса, чтобы как-то поддержать разговор, рассказал о некоторых особенностях его работы. Особенности заключались в том, чтобы ловко ополовинить кассу автобуса, не вызывая подозрений у администрации. Он рассказал это со смехом, явно бравируя тем, что он такой ловкий и предприимчивый, но повисшая над костром тишина, явно расходилась с его настроением. Тогда никто из ребят вслух ничего не сказал, но мы в палатке потом как-то перекинулись парой слов о том, что наш попутчик, похоже, просто мелкий воришка.
Сейчас Марашкин утрамбовал в свой столитровый рюкзак бесчисленные пакеты и упаковки, которые мы с ним предварительно разделили, как нам показалось, поровну. Я загрузил свою «этажерку», привязав к станку снизу, сверху и с боков, как я насчитал, пятьдесят восемь килограммов груза. Кое-как удалось встать с земли, и, опираясь на посох, без которого я вообще не хожу в походах, я вместе с товарищами начал бесконечный, как в тот момент мне казалось, двадцатикилометровый путь к границе леса.
Марашкин был ниже меня ростом, его рюкзак получился почти таким же, как он. Саша шел еще медленнее меня, на предложение остановиться на привал, он молча качал головой, отказываясь. Так он и шел, практически не останавливаясь, ссылаясь в шутку на то, что боится, что при остановке уйдет по колено в землю от тяжести рюкзака. Серега чувствовал себя, конечно, неловко, но боль в руке давала себя знать, и ему приходилось бережно придерживать раненую руку, как маленького ребенка. К концу дня, не помню уж как, мы все-таки дошли до базы «Желанная». Благоустроенная нами еще в прошлом году, стоянка показалась почти родным домом. Марашкин пришел на полчаса позднее, осторожно, будто неразорвавшийся снаряд, снял рюкзак и потребовал тут же безмен, который он называл контарик. После этого он стал разбирать рюкзак и взвешивать все упаковки, а результаты заносить в блокнот. Мы с Савиным молча наблюдали за его манипуляциями. После томительного молчания, закончив всю процедуру и взвесив напоследок собственно рюкзак, Марашкин углубился в подсчеты, а потом торжественно объявил:
- Шестьдесят восемь килограмм, господа хорошие!
Это был, конечно, рекорд, я не помню, чтобы в наших походах кто-нибудь переносил рюкзак с таким весом на расстояние двадцати километров, как это сделал сегодня Марашкин. В тот момент он напоминал былинного богатыря, хоть ростом был совсем невелик, но так же русоголов, курнос и бесхитростен.
Мы поставили палатку и приготовились к томительному ожиданию - наша штурмовая группа должна была только через несколько дней появиться из знакомого по прошлому году ущелья речки Васьковского, вытекающей из-под самого большого дуэта ледников - 147 и 148. И хотя до момента их возвращения было несколько дней, я себя часто ловил на том, что всматриваюсь в пестроту ущелья, пытаясь разглядеть движущиеся точки.
Траверс Главного хребта
А штурмовики ушли сначала по руслу речки, ведущей с перевала Муравленко, потом свернули в правый исток и по моренным валам поднялись на ледник 131. Первое понижение в Главном хребте, на которое поднялись ребята, получило название перевала Строитель, так по предложению строителя-проектировщика Галины Тарасовой перевал был назван в честь приближающегося Дня строителя. Перевал ведет в левую камеру ледника 128. По гребню траверсировали до следующей седловины, названной перевалом Мегаватт (1А) по настоянию теплоэнергетика Аникина. Спуск с него ведет на ледник 132. Спустились в долину Ильбея, заночевали на боковой морене, выложив площадку из плоских камней, а утром по истоку Ильбея поднялись на перевал Ильбей, пройденный еще в 1977 году группой днепропетровских туристов под руководством Виктора Серенко.
Перевал Ильбей - самый простой в главном хребте Южного массива, он выводит прямо на ледник Обручева. Вот на этой морене над ледником Аникин, Савин, Крапивко и Лева Попов сидели в 1979 году, спустившись с обзорного пика Омега. Приятно вновь посетить знакомые места! Теперь путь по леднику к вершине. Справа от нее глубокий, до самого тела ледника, провал перевала Обручева, на него выходят все, вот только никто с него пока не спускался в сторону Ильбея. Вершина напоминает небольшой трапециевидный осколок - с ледника Обручева кажется, что склон обрывается почти стеной. Слева от вершины еще одна седловина. На перегибе ледника, перед самым подъемом на перевал, видны несколько трещин - бергшрундов.
Аникин повел команду к провалу перевала Обручева. Вниз в долину Ильбея ведет длинный, почти четырехсотметровый скально-осыпной кулуар крутизной 30-35 градусов. Спускались сначала по разрушенным скалам в верхней части, а потом по самому кулуару компактной группой, чтобы не спустить камнепад на товарищей. Внизу не стали уходить далеко, а тут же, прижимаясь к скальным сбросам горы Обручева, стали подниматься на ледник 141.
Это большой, круто падающий ледник с огромным черным нунатаком - скалой, выпирающей посредине верхнего, более пологого ледникового поля. Ниже скалы ледник падает вниз и на этом перегибе масса трещин, которые угадываются, несмотря на снежный покров на леднике. Ребята обошли этот крутой участок стороной, и, оставляя ледник справа стали подниматься по крутому разрушенному кулуару на чуть заметную отсюда седловину в Главном хребте, южнее горы Обручева.
Узкую седловину запорожские туристы, которые в прошлом году опередили нас на две недели на пике Раковского, уже обозвали перевалом Импульс, сложность этого перевала ориентировочно 2А-2Б. По гребню можно дойти до вершины горы Обручева. Аникин и Сергей Белов вышли к вершинному туру, обнаружив в туре записку запорожских туристов 1980 года. Теперь вниз, сначала по осыпному кулуару, а потом по моренным валам к языку ледника 143. Здесь можно и переночевать. Опять, как из холодильника, тянет холодом, под ковриками с трудом выложенная каменная площадка. Палатку ставят как можно ниже, чтобы не сдуло ветром, да и потеплее будет, когда надышат.
Рано утром траверс продолжается. Солнце еще не вышло из-за бокового хребта, холодно, но истоки ледника, тонкий гребень с четкой седловиной на нем, уже освещены солнцем. Ребята, проваливаясь в глубокий снег, поднимаются сначала по леднику двумя связками, на этом участке достаточно одновременной страховки. Вышли к перегибу ледника. Выше он, как одеяло, сползает с гребня, крутизна - градусов сорок, но кажется, что - больше. Впрочем, в самой верхней части, возможно, и на самом деле больше. На перегибе две широкие трещины - бергшрунды, это характерная черта ледников северной экспозиции, стекающих с крутых скальных гребней.
Ребята находят место, где зимняя лавина прочно законопатила трещины. По этим снежным мостам, по одному и практически ползком, со страховкой через воткнутый по самую головку ледоруб, все четверо преодолевают трещины, а потом в три такта, выбивая ступени в жестком фирне, поднимаются и выходят на гребень. Ух, как высоко! Гребень почти вровень с пиком Обручева, высота которого 2742 метра. Высокий, почти без понижений, гребень тянется на восток от Главного хребта на многие километры, отделяя ледники 143 и 144 от самого крупного двухдольного долинного ледника 147-148. На седловине нет ни малейшего признака какого-либо тура, что позволяет траверсантам считать себя первыми на этом перевале, ему дали название в честь сургутского клуба туристов «Югория». Трудно представить, что кто-то пойдет на этот перевал в обратном направлении - на юг гребень обрывается крутым и очень высоким склоном. (По материалам Рудольфа Седова эта седловина в обратном направлении была пройдена запорожцами годом раньше и названа ими перевал Днепрогэс. Но перевал в туристской среде известен больше под нашим названием «Югория») Узкий, почти километровый скально-осыпной кулуар, четверка траверсантов проходила более трех часов. В двух местах кулуар перегорожен скальными пробками, и приходится на этих скалах применять верхнюю попеременную страховку.
Зато сверху, как на ладони, видны вздымающиеся к черным скальным гребням синеющие голым льдом доли ледников, разделяющая их острая пирамида безымянного пика, конус горы Васьковского и седловины перевалов Нефть Приобья, Надежда и безымянного пока перевала в южных истоках ледника 147. Сложность перевала Югория оценили, как 2Б. Прохождение заняло практически весь день. Еще успели поймать последние лучи скрывающегося за горой Васьковского солнца, чтобы просушить мокрую от пота одежду. Палатка инородным цветовым пятном выделяется на серо-зеленой, как огромный питон, боковой морене над ледником.
Пошел четвертый день траверса Главного хребта, в котором группа идет, не спускаясь со льда и морен. Опять по подмороженному снегу наверх, теперь в самую крутую часть южного истока ледника 147, к новому перевалу на ледник 152. Трещины и бергшрунды вновь преодолеваются по снежным пробкам, напряжение, как на минном поле. На седле складывают тур - перевал Сургутнефтегаз, сложность 2Б, за такой красивый и сложный перевал никогда не будет стыдно. Спуск на юг - крутые разрушенные скалы, в верхней части приходится спускаться по веревке дюльфером, ниже можно использовать кулуар, на дне которого мелкая осыпь, а по краям разрушенные скалы. Южные склоны на всех этих широтных гребнях сложены разрушенными хрупкими породами и очень опасны камнепадами. Почти 700-метровый кулуар приводит к моренам ледника 152, теперь можно наверх, к разведанному в прошлом году перевалу Нефть Приобья, это уже наш перевал. По пути наверх ребята «застолбили еще один перевал с ледника 152 на ледник 156, назвав его в честь клуба туристов томского физтеха «Пилигрим», откуда мы с Савиным и Борисом Беловым родом. Верхняя часть пути проходит по разрушенным скалам, но можно идти самостоятельно, с самостраховкой. Вот и седловина! Сейчас бы лыжи и вниз, вниз, вниз.
Но еще траверсом, не теряя высоты, на соседнюю седловину - перевал Надежда. Что ж, дальше на юг горы резко понижаются, но их причудливые гребни, острые и не очень острые вершины, хаотическое сплетение, в котором теряется взгляд, простираются еще далеко до горизонта. А на востоке видна зелень - там благодатная долина Делькю-Охотской, скорее туда, к траве, солнцу, теплу, к жаркому огню костра, к друзьям, которые устали от неизвестности, от тревоги за «штурмовиков».
Поздно вечером, когда мы сидели у костра, неутомимо сыпавшего искрами в черное небо, в темноте послышались голоса, и мы увидели черные от беспощадного горного солнца лица четверых товарищей, прошедших траверс Главного хребта Южного массива и соединивших девять ледников восемью перевалами. Груз тревоги и неизвестности упал с наших сердец, мы радостно закричали, приветствуя победителей. Так за три года наших экспедиций в Сунтаре мы прошли здесь 16 новых перевалов!
Был вечер 12 августа, завтра, немного забегая вперед, на дневке, мы в третий раз подряд отметим день рождения Сергея Савина. В этот раз все будет очень торжественно, будет праздничный стол и пир на базе Желанная, а в гости обязательно придет наш старый знакомый пастух оленей Андрей, у которого и в этот году родился ребенок. Это уже пятый!
Прощайте, прекрасные горы! Здравствуй, быстрая река
Утром 14 августа, мы, с чувством хорошо исполненного долга, свернули наш лагерь, довольно-таки легко вскинули заметно полегчавшие рюкзаки и решительно вошли в Васьковскую речку, несущую ледяную матовую воду ледников 147-148, покоренных нами окончательно. На правом берегу Васьковской поднялись на высокую террасу коренного берега и пошли по прекрасному парковому лесу, который в прошлом году мы толком не разглядели - вот что значит настроение, с которым ты живешь!
В этот день мы, как и в прошлом году, снова проходили дарпиры - ограждения, перегородившие долину, выходили к воде, чтобы посмотреть на реку в «трубе Гинзбурга», даже спускались на бечевник в местах, где на наледных полянах река растекалась на десятки мелких проток, потом снова уходили к хребту, используя тропы оленеводов. К концу дня мы вышли на берег безымянной, на нашей карте, реке, которая прибежала от знакомого нам ледника 153. Основные препятствия Делькю-Охотской, сосредоточенные на этих двадцати километрах реки, мы спокойно обошли по берегу, теперь можно было строить катамаран и начинать сплав по знакомой, я бы даже сказал, ставшей родной, реке.
Предполагалось, что Саша Марашкин, имевший по его словам приличный водный опыт, на сплаве станет нашим капитаном. Мы с Сергеем Савиным уже знали повадки этого катамарана, поэтому довольно-таки быстро собрали раму, потом накачали гондолы, зачехленные в латанный нами в прошлом году брезент. В этот раз мы не стали экономить вес на лопастях весел, а взяли с собой байдарочные дюралевые лопасти, в которые просто вставляли хорошо выструганные древка. Кое-кто изолентой прикреплял маленькую рукоятку перпендикулярно древку, и получалось классное каноистское весло. В этот день уже не стали выходить на воду, погода была устойчиво хорошей, вода средней, и мы знали, что в конце первого дня придем к базе Горохова, что в ста километрах ниже нас. До самой темноты все еще что-то упаковывали, привязывали, строгали ножичками и топором, в общем, это были очень приятные хлопоты.
Отступление номер восемь. Сунтарские походы были идеальными по своему построению, в них гармонично сочетались разные виды туризма, деление на которые я внутренне не признавал. Я считал, что мы, путешественники, должны просто идти через выбранную нами страну, преодолевая все препятствия, какие нам встретятся на пути, будь то горы или реки, болота, тайга, пустыня и прочие трудности. В каждой сунтарской экспедиции мы ставили грандиозные по тому времени и нашему опыту цели, общая протяженность такого маршрута «зашкаливала» за восемьсот километров. Обычному человеку это просто трудно представить.
Мы тратили много времени на дорогу, но когда выходили на маршрут, несмотря на пятидесятикилограммовые рюкзаки, были счастливы тем, что маршрут начался. Несколько дней уходило на акклиматизацию, на то, чтобы втянуться, после чего мы начинали смотреть по сторонам, и тогда многое нас восхищало, удивляло или просто радовало. В этом маршруте на Агаякане мы видели белку-летягу и почти два часа, как завороженные, наблюдали за ее волшебными полетами, в которых она запросто меняла курс на 90 градусов, управляя полетом хвостом, как рулем. Да, мало ли чудес было в этих краях увидено нами.
Потом наступали дни, когда мы уставали от болот, тундры, монотонной ходьбы. И тут перед нами представали во всей своей первозданной красе белоснежные горы с голубыми и зеленовато-прозрачными ледниками, пестрыми скалами, черными и голубоватыми моренами - все это в таких красках и ракурсах, что просто дух захватывало. Мы с радостью выходили на снег, в кошках шли по ледникам, ночевали на моренах, выложив маленькие площадки из камней, чтобы поставить свой призрачный капроновый дом. Снег, холод, тяжелые переходы, опасность, поджидающая на каждом шагу, глядящая из трещин и бездонных, казалось бы, бергшрундов, свист камня и тревожный кремневый запах, высекаемый камнем, отлетевшим в метре от тебя от скалы, крик товарища, предупреждающего о камнепаде - все это спрессовывало время так, что через десять дней такой жизни на бензине, с пайкой горячей воды, отмеряемой мерной кружкой, тебе казалось, что ты прожил целую жизнь и устал безмерно.
И в этот самый момент, на исходе сил, мы выходили, наконец, к лесу, к нежной травке, к цветам, которые в этих краях, хоть и не броские и очень мелкие, но пахнут опьяняюще. Теперь можно было раздеться, подставить лицо ласковому, а не обжигающему и ослепляющему, как на высоте, солнцу, можно было просто лежать у костра, смотреть в вечный полет мириадов искр, теряющихся среди звезд, петь песни или пить крепкий чай, говорить, молчать или спорить, все равно, и ощущать, как прекрасен, как велик и как он мал, этот мир!
А потом мы выходили к реке, и она радовала нас своей скоростью, прозрачностью, прохладой, возможностью не нести надоевший до смерти рюкзак. Казалось, так легко спускаться по реке, а какая скорость! Нам и не снилось! И в первые дни все трудности и даже неприятности сплава воспринимаются легко и радостно, у тебя как будто открылось не второе, а уже третье дыхание. Вот что значит, комбинированный маршрут. Звучит непоэтично, не красиво - комбинированный - ну, что ж, у нас в то время все так сухо и формально звучало, но означало очень интересный и насыщенный маршрут. Даже научную подоплеку можно было подвести - на разных участках не только разнообразные эмоции освежали восприятие и давали импульс новым силам, но и даже разные группы мышц работали, разный темп, разное дыхание, все это позволяло организму проявлять себя в самом широком спектре. Вот так!
Утром погрузились на катамаран по прошлогодней схеме - шестеро гребцов, по трое на баллоне, и Галина в центре на рюкзаках. Марашкин занял почетное место кормчего, скомандовал убрать чалку, и нас понесло. Команда была совершенно неслаженной, каждый греб в меру сил и понятий, судно рыскало по всей реке, а шкипер, не успевающий предугадать поведение реки и команды, вопил благим матом совершенно бесполезно.
Все кончилось быстро и просто. На первой же шивере Марашкин поднялся на ноги, чтобы лучше видеть реку. Мы тут же наткнулись в очередной раз на камень, и он, резво сверкнув пятками, упал на свое капитанское место, да так, что провалился задницей в гнездо рамы и застрял в беспомощном и смешном положении, показывающем всем, что капитан из него никакой. Не останавливаясь и не обсуждая больше этого вопроса, шкиперские функции тут же передали Сергею Савину, которому пришлось поменяться с Марашкиным местами. Так Серега и вел наш катамаран до конца маршрута. Правда, у Сереги был только прошлогодний опыт катамаранного «движка», поэтому, совершенно невольно, он выбрал ту же тактику управления судном, что и Шура Попов. Мы все стали движителями, то есть, «правыми» и «левыми» и, как и в прошлом году, шли по реке, как моторная лодка с ручным приводом. Теперь мы лихо обходили препятствия, проскакивали небольшие пороги в местах сужения русла на скорости, подкачивались на ходу и неумолимо приближались к знакомой базе Горохова на кетовом нерестилище.
Встречи и расставания
Вечером мы причалили к высокому берегу, на котором стояла база. В этот год здесь по маленьким дорожкам уже шустро бегал мотороллер «Муравей», и все тот же завхоз командовал зычным голосом. Нас встретили, как родных. Угощали в этот раз, не таясь, подкладывали вкусные куски, баловали голубичным вареньем, в общем, встреча была очень приятной. На следующий день вышли поздно, задержало затянувшееся прощание. Теперь полноводная река несла еще быстрее, главное было не влететь в береговой залом, который река собирает во время паводков на поворотах и виражах.
Вы спросите, а как наш конфликт с Вагаповым? В тот переломный вечер, когда снежная буря рвала наши палатки из рук, а мокрая одежда замерзала панцирем на спине, он сильно испугался и в инстинкте самосохранения, плюнув на все приличия, бросил работу по установке бивуака, когда его пара рук была очень необходимой. На следующий день он понял, что в глазах товарищей оказался слабаком, причем этого ему не простили. Тогда он, возможно, также инстинктивно стал «косить» под больного, но видно было, что парень просто сломался. После ЧП с Савиным, в суровых условиях верхней долины Делькю, он совсем было пал духом. Одна мысль, что отсюда невозможно выбраться прежде, чем пройдешь все, что еще предстоит, что это не выключить, как надоевший телевизор, угнетала его и лишала последних сил.
Я видел тогда на «Озерной», как подавлен он был, как переживал свою слабость. Казалось, что логичнее всего было ему, а не Марашкину, идти с грузом на границу леса, но я пожалел Ильдара, полагая, что такая «отставка» сломает его совсем. И я дал ему шанс - включил в штурмовую группу Аникина. На горной части Ильдар, впервые попавший в такие суровые и опасные условия, вел себя как мужчина. Он тропил, бил или вырубал ледорубом ступени, стоял на страховке, спускался первым или снимал перила, как ему говорил Аникин, многому научился, схватывая все налету. Казалось, что парень преодолел себя, все понял и использовал шанс, чтобы остаться человеком, но уже в лагере на границе леса, после окончания горной части, стало ясно, что он по-своему понимает свое участие в траверсе. Вагапов повел себя вызывающе, пытаясь как-то привлечь к себе внимание, стал надсмехаться над Беловым и Марашкиным, разве что на меня и Савина его не хватило. Мы сделали вид, что не заметили ничего особенного, просто парня от пятидесяти граммов «коньяка фармацевта» немного развезло.
На сплаве же, чем ближе был конец маршрута, тем вызывающе и наглее он стал себя вести. На одном из участков, где нужно было особенно интенсивно грести, Аникин после нескольких предупреждений и призывов к Ильдару работать на совесть, не выдержал, и врезал ему веслом по каске. А вывести Аникина из себя было очень не просто. Потомственный алтайский охотник имел железные нервы! Теперь утром, когда все занимались укладкой, увязкой груза на катамаран, подкачкой баллонов и прочей работой, Вагапов, скривив физиономию, которая по его мнению должна была объяснить нам, что у него болит живот, многозначительно и демонстративно удалялся в кусты с куском газеты и не возвращался до тех пор, пока не заканчивались все работы. Без очков было видно, что Вагапов плюнул на свой имидж, на ребят, на поход, ему хотелось скорее закончить эту эпопею и уйти с глаз, которые видели его слабым и напуганным. Конечно, это отравляло последние дни этого маршрута, но, впрочем, я с трудом это сейчас вспомнил.
Не доходя по реке до Нетера двадцати километров, мы увидели на левом берегу лагерь геологов. От Горохова мы знали, что здесь стоит отряд Светы Кудиновой. Мы причалили к берегу, и я огорошил Свету, обратившись к ней по имени, как к давней знакомой. Геологов было трое, кроме Светы еще двое рабочих. Они уговорили нас остановиться у них и сделать полудневку. Такие встречи не так уж часты, и в тайге, в горах они очень дороги и запоминаются надолго.
Мы решили согласиться, тем более что геологи предлагали сказочную рыбалку, свежий хлеб и прочие полузабытые кулинарные радости. Мы разгрузили катамаран, поставили наши палаточки, которыми привели геологов в удивление и восторг, а потом я и Света занялись тестом и выпечкой хлеба, а ребята с рабочими, переправившись на другой берег Делькю, пошли пешком к нерестилищу. Маленькая речушка, которая впадала в Делькю прямо напротив палаток Кудиновой, вытекала из небольшого озерца в нескольких километрах от устья.
Вот сюда в это озеро и стремилась нерка на нерест. На пути у нее вставал трехметровый водопад, в яме под которым рыба скапливалась в таком количестве, что воды почти не было видно. Крупные рыбины выпрыгивали из воды в воздух, пытаясь перепрыгнуть через водопад в два приема. Это удавалось не всем, но ничто не могло остановить ход лососей, рожденных в озере над водопадом. К этому «котлу» с рыбой выходили эвены, которые били рыбу просто камнями. По закону эвенам разрешали вылов всего шести рыбин, но они этого закона, видимо, не знали или не хотели знать, тем более что рыбу солили и вялили, запасая на всю зиму, не только для себя, но и для собак (собакам заготавливали только несоленую рыбу).
В этот день эвенов у водопада не было, наверное, запасы были сделаны. У геологов был небольшой бредень, а глубина ямы под водопадом доходила лишь до пояса. Ребята завели бредень, но рыба умудрилась прорвать подгнившую от старости сеть. Азарт был огромный - браконьерство, оказывается, вещь захватывающая. А ведь в те далекие правильные времена за каждую пойманную горбушу давали девяносто рублей штрафа, а за каждую нерку - триста!
Вечером, когда мы со Светой вынимали румяные буханки из «каменки», катамаран перевез ловцов рыбы в лагерь. Икру, которой было литров десять, геологи оставили себе, а рыбы они к этому дню уже наелись так, что не могли ее видеть, поэтому весь потрошеный улов пошел нам.
Незабываемый вечер провели мы тогда на берегу Делькю с геологами. Мы ели какое-то запеченное мясо, жареную рыбу, на закуску подавали какие-то немыслимые бутерброды из белого свежеиспеченного хлеба с маслом и горкой красной икры, причем икринки были размером с крупную бруснику, кстати, и моченая брусника хорошо пошла на десерт. Мы со своей стороны угощали геологов цейлонским чаем, шоколадом и рассказами о покоренных вершинах, пройденных перевалах и ледниках, удивляя бесполезностью, на их взгляд, всего нашего путешествия.
Геологи, в свою очередь, рассказывали нам о своей тяжелой многомесячной работе, о разведанных в этих местах месторождениях золота и серебра, меди, никеля и урана. Кстати, уран первыми нашли геофизики из отряда Петрашевского в 1979 году, помните, мы у них останавливались, как раз у того самого озера Чирпулай, где веками жили эвены. Месторождение урана могло быть причиной того, что век эвенов был слишком уж коротким - не старше сорока лет.
Когда время закатилось за полночь, пошли разговоры на более острые темы. К своему стыду, именно тогда у костра на Делькю в 1981 году, я впервые услышал правду об академике Сахарове и был поражен тем, что он трижды Герой Социалистического Труда, лауреат всех мыслимых премий и действительно отец водородной бомбы. Тогда мы узнали о польской Солидарности, о диссидентах, о политических заключенных, о Маркове и генерале Григорьеве. В общем, москвичи на многое открыли нам глаза. И вдруг, совершенно неожиданно, Саша Марашкин, решивший, как и прежде, как-то привлечь к себе внимание, сошедшее после его фиаско с управлением катамарана, надо сказать, почти на нет, стал рассказывать, как после армии его направили учиться в училище… КГБ. Он еще рассказывал, как его использовали в наружном наблюдении, так называемым «топтуном», а я увидел глаза Светы Кудиновой, округлившиеся от ужаса. Сначала я не понял, чем вызван ее страх, даже ненароком подумал, что у меня за спиной медведь или какая-нибудь огромная змея. Только потом до меня дошел смех и ужас этого разговора - диссидентских рассказов в присутствии бывшего «топтуна» и сотрудника КГБ. Вечер был моментально скомкан, и все разошлись по палаткам под предлогом завтрашнего трудового дня.
Расставались с геологами, как с близкими и давно знакомыми людьми. У них к тому времени не было ни одних работающих часов, и я оставил Светлане свои «Командирские» часы, которые в походах всегда носил на шнурке, на шее. Позже, закончив полевой сезон и вернувшись в Москву, Светлана прислала мне мои часы обратно, добавив к ним детский набор посуды для моей пятилетней дочери.
Лунная дорожка и финишный рывок
Вот и Нетер. Я, Аникин и Савин переглядываемся, вспоминая героический поход 1979 года и нашу немыслимую переправу через полноводную реку. Останавливаемся на обед на стрелке Делькю и Охоты. Варим в наших больших котлах столько рыбы, сколько в них можно вместить. Красные сочные ломти сладкой нерки тают во рту, а пальцы потом просто невозможно разжать. Какой бы получился холодец или заливное!
Песчаные пляжи на берегу истоптаны медведями, сейчас у них самый сезон - путина, ведь рыба идет сплошной стеной. Отчаливаем и тут же на берегу видим такого «рыбака», он встает на задние лапы и угрожающе ревет. Мы наваливаемся на весла, но через несколько минут проплываем мимо следующего медведя, потом медведицы с медвежатами. Они воспринимают нас как конкурентов и стараются сразу же показать, что терпеть нас не намерены. Куда только подевалась пресловутое медвежье добродушие.
После слияния Делькю и Охоты характер реки изменился, горы заметно мельчают и остаются позади, а впереди и по бокам открывается бескрайняя равнина, устремленная к Океану. Река падает и разбивается на протоки, очень много завалов, поваленные деревья в три этажа образуют преграды, контакт с которыми не обещает нашему детско-клеенчатому судну ничего хорошего. До поварни, от которой тропа приведет в Уегу, еще сорок километров, так хочется их скорее проплыть. Гребем и почти не отвлекаемся, только встречные медведи заставляют крепче сжимать весло.
Стемнело, но мы пытаемся плыть до последней возможности, как говорят, до «упора». На небе появилась луна, лунная дорожка манит, но куда она заведет не ясно. В какой-то момент чудом успеваем отгрести от огромного завала, я сразу же вспоминаю все печальные случаи в своей и чужой практике, и решительно прекращаю этот безумный сплав. На берег!
Выбираемся на песчаную косу. Я, несмотря на глухую ночь, пытаюсь определить, на коренном берегу мы или на острове. Обжегшись однажды на молоке, я продолжаю дуть на воду, но об этом не жалею, слишком уж велика цена беспечности и лени. Нет, останавливаться здесь нельзя - это остров. Снова на опостылевший, еще недавно такой притягательный, катамаран, держимся правого берега и, наконец, останавливаемся на ночлег.
Всю ночь я спал вполглаза, страшно боялся, что какой-нибудь шальной медведь наткнется на наш лагерь. Утром мне в том же признался и Сергей Аникин. Что ж, не так обидно, не один я испугался медведей. Десятки и сотни мультипликационных и познавательных фильмов приучают городского жителя к тому, что звери - это просто милые существа, которые живут, чтобы развлекать человека. На самом деле это совсем не так, у них своя жизнь, своя борьба, и мы воспринимаемся в ней чужими и непрошеными гостями.
Жалко, конечно, что вчера вечером не дотянули до поварни, нам не хватило всего сорока минут, правда, не представляю, как ночью мы углядели бы развалины избы. Теперь развязываем весь груз, разбираем катамаран, все его части надо тщательно просушить, иначе он сгниет еще в дороге. Вагапову уже не терпится, хочется скорее к людям, в Уегу. Он с Марашкиным торопится уйти вперед, якобы, на разведку. Солнышко помогает изо всех сил, и вскоре мы, собрав рюкзаки, выходим на знакомую тропу, ведущую к бывшему «Северному Артеку».
Николай Иванович, повар-полярник, встречает нас радостными объятиями и выставляет целый таз вареного мяса. Мясо просто тает во рту, очень вкусное и жирное. Мы спрашиваем, что это за мясо, и повар с гордостью показывает нам две огромные медвежьи шкуры.
- Вчера приперлись двое, и давай мою помойку ворошить. Бочку перевернули, один чуть ли не с головой в нее залез. Ну, у меня всегда на стене заряженный карабин, я шлепнул их обоих из форточки и вот, здрасьте-пожалуйста, гора мяса!
Мы так и замерли с куском мяса в руках и в зубах.
- Так ведь медвежатина может оказаться заразной!
- Э, нет, не бойтесь, ребятки, ничего. Это от сырого мяса неприятности могут быть, как у Красильникова в семьдесят девятом годе, а я это мясо четыре часа проварил, его можно есть спокойно.
Такого количества медвежатины я больше не ел никогда. В этот раз в избу мы не пошли, вспоминая жесткий пол, на котором в 1979 отлежали бока. Поставили палатки в уютном месте неподалеку от взлетной полосы, и я тут же предложил наши руки на пользу экспедиции. Вагапов работать отказался, впрочем, от него уже ничего другого не ожидали.
Мы катали двухсотлитровые бочки с авиационным керосином, переливали его в цистерну, еще что-то делали, а вечером, устав от работы и многодневного похода вообще, шли на ужин через спортивную площадку. Вместе с нами шел и проспавший весь день Вагапов. Кто-то из ребят, глядя на перекладину, посетовал, что, наверное, не смог бы сейчас ни разу подтянуться. Вагапов легко подпрыгнул, стал энергично подтягиваться, как говорят, на широкой амплитуде, потом спрыгнул и сказал:
- А я так никогда не был в такой хорошей форме, как сейчас! Хоть еще раз иди в такой маршрут! - Комментарии были излишни, только в столовой никто не захотел сесть с ним за один стол.
Через день прилетел какой-то самолет, привез горючее для вертолета и забрал нас в Охотск. Тут же мы пересели на отлетающий в Хабаровск рейс, и мне так ни разу за три года и не удалось побывать в этом славном старинном городе Охотске, который в семнадцатом веке основал томский казак Иван Москвитин.
Поставил точку и подумал, что название «Бой в три раунда» не совсем корректно, так как каждый раз в бой с Сунтаром вступала новая команда, от участников которой, в основном, и зависел результат. Может быть, для меня это и был в чем-то поединок, а для всех остальных - просто путешествие пятой категории сложности?
Коля и Приполярный Урал
Мне не хотелось разрывать цельность рассказа о трехлетней эпопее освоения Южного массива Сунтар-Хаята, поэтому байка о зимнем путешествии по Приполярному Уралу, идет сразу за ним, нарушая хронологию моих путешествий, но, думаю, мне как автору позволительна некоторая вольность.
В марте 1980 года я совершенно неожиданно получил деловую телеграмму из Тюменского областного совета по туризму: «Вы назначаетесь руководителем учебно-тренировочного путешествия третьей категории сложности по Приполярному Уралу. Свяжитесь для получения полной информации. Полоротов». Удивительно, но существующая в то время система предусматривала почти одинаковое финансирование областей, независимо от уровня развития в нем спортивного туризма. Именно поэтому в Тюмени на каждого туриста было, грубо говоря, по сто рублей финансирования, а в Новосибирске, например, на один рубль - сто туристов. Если же выделенные средства, не дай бог, не были истрачены на соответствующие цели, то на следующий год финансирование могло быть сокращено. Именно этими банальными причинами и была вызвана такая неожиданная активность начальства областного совета по туризму. А столь высокое доверие и честь - возглавить полностью оплаченный из казенных средств поход - выпала на меня потому, что я оказался единственным в то время человеком, имеющим формальное право руководить маршрутами третьей категории сложности.
Я в это время работал на Холмогорском нефтяном месторождении, что почти в трехстах километрах севернее Сургута, а Тюмень находится в семистах километрах южнее Сургута. Вот на таких «плечах» мне и надо было общаться для уяснения информации и принятия скоропалительных решений, так как ни маршрута, ни участников я не знал, а предстояло впервые вести незнакомых людей, так называемую «сборную области», а проще говоря, - «сборную солянку». Сроки были назначены на вторую половину марта - это лучшее время для зимних походов по Приполярному Уралу. Изменить район я не мог, в то время «доктрина сверху» предписывала областным советам по туризму финансировать походы только в собственных епархиях, в крайнем случае, в соседних. Для Тюменской области, раскинувшейся на бескрайних просторах Западно-Сибирской низменности, таким «домашним районом» для спортивных походов были Уральские горы.
Собрать полноценную команду среди зимы было трудно, люди подобрались разные, даже друг друга они знали плохо, некоторые вообще не были знакомы. Я понимал, что идти в такой сложный и новый для меня район, каким, несомненно, является зимний Приполярный Урал, с такой группой - сродни авантюре. Поэтому в совете поставил условие, что привлеку к путешествию нескольких своих товарищей, не только имеющих опыт зимних походов, но и знакомых по совместным маршрутам. Так, почти спонтанно, сложилась команда из моих товарищей по предыдущим путешествиям, тюменцев, рекомендованных облсоветом, и совершенно случайного человека - моего коллеги по работе на Холмогорах.
Сергей Савин, Виктор Шкуро («Джон-убивец») и Сергей Жариков только что получили дипломы инженеров-физиков, окончив физтех Томского политехнического института, поэтому в моем рассказе они будут числиться «томичами». Ребята с удовольствием согласились использовать редкую возможность в последний раз провести свои каникулы в походе, да еще и за «казенный счет». Кто знает, как сложится их дальнейшая взрослая жизнь и когда еще придется выбраться в новое путешествие.
Трое тюменцев были для меня незнакомыми людьми. Я знал только, что Владимир Земляков - хант и в тайге чувствует себя, как рыба в воде, Шура Казанцев имеет подготовку горнолыжника и, кажется, значок «Альпинист СССР», а вот третьего тюменского представителя, единственного, кстати, ранее бывавшего на Приполярном Урале, я, к своему стыду, не могу вспомнить вообще.
Мой сургутский напарник - человек совсем со стороны, не только никогда не занимавшийся туризмом, но и относившийся к этому неведомому ему занятию, мягко говоря, скептически, считал его просто поводом для безделья. Этого человека звали Коля Власов. Он был мастером в лаборатории гидродинамики и физики пласта нефтегазодобывающего управления «Холмогорнефть», в которой мне довелось быть начальником, и ничего кроме работы от зари до зари и короткого сна между работой не признавал. Простой деревенский парень, окончивший среднюю школу, отслуживший армию, приехавший на Север на заработки, освоил профессию исследователя скважин и, мало понимая в сути происходящих в недрах процессов, квалифицированно выполнял свою работу. Власов был человеком положительным: совершенно не пил, не курил, не интересовался женщинами и не имел не только вредных привычек, но и привычек вообще. Начальство очень ценило Николая и часто приводило его в пример. Таких непьющих специалистов в округе больше не было. Коле без работы было так скучно, что вскоре он перестал вообще уезжать с месторождения, где все работали вахтовым методом. Я, не понимая такой ограниченности, стал одолевать его вопросами и предложениями как-то разнообразить свою жизнь, предложив, в частности, сходить со мной в поход на Приполярный Урал.
Что заинтересовало Колю, понять было трудно, может быть, само словосочетание «приполярный» - почти полярный - и «Урал», а может быть, мои бесконечные рассказы, не совмещавшиеся в его восприятии с моим неприспособленным для таких «подвигов» видом, но, совершенно неожиданно для меня, Коля вдруг согласился. Так он стал восьмым участником, инородным телом даже в этой сборной группе.
Коля с трудом воспринимал мои инструкции при подготовке к маршруту, он вообще считал себя человеком самостоятельным, житейски опытным и в советах никогда не нуждался. Есть такая порода людей - всегда уверенных в правильности своих представлений о любом вопросе, даже незнакомом ему. Когда я принес ему станковый рюкзак «Ермак» красного цвета, он воспринял его, как бык красную тряпку, и наотрез отказался идти в поход с таким «позорным» и необычным рюкзаком. Я долго и терпеливо объяснял ему преимущества станка при переносах тяжести, и, наконец, Коля с большой неохотой согласился.
По дороге в Тюмень, а потом и в Березово, он так ни разу и не надел этот рюкзак на плечи, стараясь всегда стоять в стороне от группы, делая вид, что он, такой серьезный взрослый человек, не имеет ни какого отношения к «клоунам», как беззлобно он нас обзывал. Человеком он был внешне хмурым, нелюдимым, но характером очень мягкий. На месторождении среди матерых работяг Коля славился тем, что никогда не ругался матом, он, конечно, знал матерные слова, но считал их срамом. Были даже такие, кто уговаривал Колю выругаться хотя бы за деньги, но Коля был упрям и в самые критические минуты мог в сердцах вымолвить лишь «мать вашу», но не более того.
Вся команда собралась в Тюмени, куда «томичи» приехали поездом, а мы с Колей прилетели самолетом. В течение одного дня докупили кое-что из продуктов, укомплектовали снаряжение, причем впервые взяли в лыжный поход печку, и вылетели в Березово. Оттуда, после небольшой экскурсии в местный краеведческий музей, украшенный огромной легендарной друзой горного хрусталя перед входом, нам предстояло лететь на АН-2 в мансийский поселок Саранпауль.
У нас с Савиным еще были свежи впечатления нашего полета на АН-2 во время тайфуна из Уеги в Охотск, которые тут же отозвались в желудке и еще где-то «под ложечкой». Превозмогая страх и наплывающие позывы, мы сели в самолетик, который на удивление имел нормальные кресла с белыми чехлами и подголовниками, как настоящий пассажирский самолет, и, сжав зубы и сомкнув веки, приготовились к повторению незабываемого ужаса. Но в этот раз все обошлось. Погода была прекрасной, видимость, как говорят летчики, «миллион на миллион», и мы спокойно долетели до поселка Саранпауль. Дальше наш путь лежал по зимнику, по которому снабжались разбросанные в горной тайге артели и небольшие рудники. Мы старались использовать любой транспорт, чтобы подобраться как можно ближе к Каменному Поясу, разделяющему две части света.
Теперь несколько слов о маршруте, для тех, кому интересно. Мы заходили со стороны Азии, в которой к тому же и жили. Значит, туда же нам предстояло потом возвращаться, поэтому маршрут был кольцевым. К горам мы собирались подойти по долинам рек Маньи и Мань-хобею, затем через перевал выйти в один из самых интересных горных узлов Приполярного Урала - к пику Манарага и высшей точке всего Урала горе Народной (с ударением на первый слог, так как это слово мансийское и означает что-то типа «гора», а совсем не от слова народ, которое так любили в коммунистической нашей стране). Восхождения на эти вершины зимой считаются достаточно сложными, требуют специального альпинистского снаряжения и в компетенцию нашей лыжной «тройки» не входили, но мы не исключали возможность такого восхождения при благоприятных условиях. Итак, от Манараги в Европе через перевал на плече горы Народной мы планировали вернуться в родную Азию, а потом по заснеженным долинам выйти на зимник или в прииск Ярато-Шор, чтобы замкнуть кольцо маршрута в Саранпауле. Вот такой нехитрый маршрут, в котором, пожалуй, главной сложностью были жесткие условия зимних гор Приполярного Урала, несмотря на весенний месяц март, который властвовал где-то в других краях, а здесь проявлялся иногда разве что солнечной погодой.
Как я уже упоминал «томская» школа предпочитает в зимних походах обходиться без печки, считая, что это хлопотная и лишняя для настоящих мужчин. Тюменцы же, как настоящие сибиряки, любят тепло, и без печки лыжного похода не представляют. Мы шли под тюменским флагом, потому посчитали, что в «чужом монастыре» свой «устав» нужно отложить. Так я и мои товарищи впервые оказались в лыжном походе с печкой. Брезентовый шатер без пола, просторный для восьмерых и высокий настолько, что можно было входить, почти не сгибаясь, при таком повышенном комфорте имел значительный недостаток - весил не меньше восьми килограммов в сухом виде. С лыжами каждый решал вопрос сам, но тюменцы сумели взять в клубе окантованные горные лыжи «бескиды», а все остальные удовольствовались лыжами «Турист» - чем-то средним между беговыми и охотничьими лыжами «Лесные». Наш опыт походов в Горной Шории, где главным препятствием является обилие снега, и с настом приходиться иметь дело только при восхождениях, убеждал нас, что тяжелые окантованные «бескиды» неудобны в походе, хотя и те лыжи, с которыми мы в этот раз выходили на маршрут, были хрупкими и непрочными для такого маршрута. Мы даже не представляли себе, с какими трудностями нам еще придется столкнуться. Из специального горного снаряжения мы взяли две пары кошек, пару ледорубов, страховочную веревку и даже несколько ледобурных крючьев, на всякий случай. Легкая жестяная печка была изготовлена из пятилитровой консервной банки из-под томатной пасты. Обращаться с такой печкой нужно было осторожно, зато она была очень легкой. К печке в набор прилагались двуручная пила и два топора, из которых только один оказался пригодным для рубки дров, второй годился только для открывания банок, ведь он назывался «туристским».
Рацион питания был просто завидный: кроме стандартного набора продуктов, в него входило приличное количество запеченной говядины - это был хит гастрономических магазинов Тюмени того голодного времени - и удивительно вкусные концентраты под названием «Русские щи».
В Саранпауле нам повезло - мы быстро договорились с машиной, подбросившей нас до какого-то глобального перекрестка, тут же подвернулся попутный трактор с санями, и вскоре мы остались одни на дороге близ какого-то перевала с мрачным названием «Дьяволоиз». Я не любитель начинать путешествие в суматохе и «с коня», поэтому, пройдя километр и выбрав хорошую полянку для первой ночевки, мы остановились на ночлег, начав наконец нашу походную жизнь.
Как обычно утоптали снег, затем нарубили лапник и застелили им площадку. Ковриков из пенополиэтилена (карематов, как их называют сейчас) тогда еще не было, а проводить две недели на снегу с подстилками из нарезанного твердого и ломкого пенопласта не слишком приятно, а главное, опасно для здоровья. Поставили шатер, использовав для центральной стойки ствол елочки, специально оставив в верхней части сучки, на которые можно повесить ботинки, носки и прочую одежду, установили печку, напилили для нее маленькие аккуратные полешки, расстелили спальники - бивуак готов. Тем временем на костре уже приготовили ужин, который подали в палатку, освещенную светильником со свечой. Было тепло, уютно, бесподобно пахло свежей хвоей, создавая ощущение праздника, щи с куском запеченной с красным перцем говядиной дополняли праздничную атмосферу.
Нас восемь человек, ночь - восемь часов, значит, всего по часу надо подежурить у печки, следя за тем, чтобы она не прогорела, поддерживать в ней огонь. Не такое уж большое неудобство с учетом того, что за «бортом» минус восемнадцать, а мы спим в одних майках, да еще и норовим раскрыться - так тепло. В первую же ночь начали проявляться национальные и индивидуальные особенности. Оказалось, что простой человек Коля Власов, попавший в такие полевые условия впервые, не переносил тесноты спального мешка, спал он поверх, раскинувшись, как дома. Соответственно, ему требовалась большая температура воздуха, и в свое дежурство он раскочегарил печку так, что она и труба раскалились докрасна. Джон (Виктор Шкуро) в одном из своих лыжных походов пережил пожар в палатке, поэтому, увидев со сна раскаленную печку, приняв ее за источник нового пожара, с диким криком, забыв, что он в спаренном спальнике вместе с приятелем Жариковым, пытался выскочить из палатки, перепугав всех, а больше всего крепко спящего Жарикова. В этот раз его с трудом успокоили, но в течение всего дальнейшего маршрута Джон еще не один раз поднимал ложную тревогу, так как страх палаточного пожара сидел у него глубоко в подкорке. Конечно, к концу похода, пройдя школу полевых испытаний, Коля научился спать в спальнике, но пока он так и не заснул всю ночь, маясь то от жары, то от холода.
Мы продолжали открывать все новые стороны похода с печкой: как удобно и приятно, оказывается, завтракать в теплой и сухой палатке, а потом в ней же собирать рюкзак, надевать бахилы и даже лыжи, чтобы выкатиться на свет божий в полной готовности. Я был просто восхищен печкой и проклинал себя за столь долгое упрямство и подражание томским «стоикам».
Начался первый походный день, а с ним первые открытия и «проколы». Снег в долинах был не такой глубокий, как в Шории, но настолько перемерзший, что напоминал крупнозернистый песок. Это не удивительно, ведь в зимние месяцы морозы в этих краях легко зашкаливают градусник, подбираясь к шестидесяти градусам. Этот снег совершенно не слипался, не утрамбовывался и не утаптывался. Усилия по его преодолению у второго и третьего участника были не меньше, чем у первого. Я же со своим весом, увеличенным еще и тридцатикилограммовым рюкзаком, даже идя последним, проваливался по колено. При этом тонкие, слабоватые лыжи «Турист» прогибались колесом, и я месил этот снежный песок практически на одном месте. Мы пытались найти снег «получше» - выходили на реку, забирались в лес, но все было бесполезно. Скорость такого передвижения при всех наших усилиях не превышала двух километров в час, что совершенно сбивало все наши планы.
Так мы шли три дня, сначала по долине Маньи, а потом по ее левому притоку Мань-хобею. Неожиданно мы вышли к избушке, в которой базировались геодезисты. В чулане была целая гора широких лыж «Лесные», из которых можно было выбрать и целые. Выхода не было, и мы поменяли свои элегантные, но бесполезные в таком снегу лыжи «Турист» на короткие и широкие «Лесные». На этих лыжах по снегу стало идти легче, так как они шире и толще, и практически не гнулись, оставаясь доской, но это же делает их неудобными на спусках, к тому же их прочность сильно ослабляет отверстие под грузовой площадкой, в которое продергивают ременную петлю креплений. В общем, все не слава богу.
Вскоре мы вышли к границе леса. Здесь стал ощутимым наст, проваливаться мы перестали, и это позволило увеличить скорость. Все эти дни неутомимый Коля пытался тропить в одиночку, отрываясь от всей группы настолько, что мы иногда думали, что он норовит, обогнув какую-нибудь горку, сбежать от нас домой. Он ни на что не жаловался, но постоянно ворчал себе под нос что-то недовольное. Мы же улавливали только:
- Туристы, мать вашу…
Вся обстановка для Коли была непривычной, мало сказать неудобной, по суровости и нагрузкам она значительно превышала даже тяжелую жизнь и работу на нефтяном промысле. Но Коля по-прежнему не хотел слушать никаких советов, считая, что до всего дойдет сам. Рюкзак он складывал, как попало, тот висел на нем скособоченный, заставляя Колю гнуться кривым деревом, а значит, и уставать больше обычного. Но парень был трехжильный, упрямый и терпеливый. Ночами он не высыпался и на привале, как осенняя муха, сразу же засыпал, сваливаясь с рюкзака в снег. Тем не менее, сил в нем было столько, что, когда он выходил вперед тропить лыжню, то никто не мог его догнать, и мне приходилось останавливать его пронзительным свистом в четыре пальца.
До сих пор, не считая нашего прокола с лыжами и удивительными, новыми для нас, свойствами перемерзшего снега, а еще комфортные условия ночевок с печкой, все напоминало обычный лыжный поход. Но теперь, подбираясь к верховьям реки Хобею, мы видели, что горы здесь совсем другие. В отличие от Горной Шории здесь граница леса была ниже, а значит, и расстояние от леса на одной стороне хребта до леса через перевал на другой было гораздо больше. Все пространство выше границы леса было покрыто таким жестким настом, что в нем не оставалось следов даже от лыжных палок. Поверхность была покрыта застругами, а перевалы часто пролегали через плато, на котором не было ни четко выраженного подъема, ни, соответственно, спуска. В случае плохой видимости такой спуск можно было просто не найти, а плато обрывалось крутыми стенами. Погода была неустойчивой, но на плато часто был такой сильный ветер, что мог просто нести по такому насту человека, как тетрадный листок. Все это нам еще предстояло узнать, а я пока, как всегда, забегаю вперед.
К границе леса перед перевалом на Ломесь-Вож - исток Косью, текущей уже на европейской стороне, мы подошли к обеду. Погода была неплохая, но идти на перевал, о котором мы знали только понаслышке, я не хотел - слишком мало времени оставалось до темноты. Надо сказать, что в своих путешествиях мы почти всегда устанавливали «декретное» время. Этот прием часто помогает преодолеть психологический дискомфорт, связанный с ранним подъемом, например, в пять часов утра, как это необходимо дежурным. Мы всегда передвигали стрелки всех часов в группе вперед на несколько часов. Согласитесь, если в пять утра ваши часы показывают семь или даже восемь часов, то жизнь кажется более приятной. К тому же вечером у нас всегда оставалось несколько резервных часов до наступления темноты, на случай каких-то непредвиденных задержек. В Якутии или на севере Камчатки, где летом «белые ночи», это не так важно, но сейчас, зимой в северных широтах - это давало значительное преимущество. В этом походе мы установили томское время, прибавив к московскому четыре часа, что даже к естественному времени давало два часа запасных. На наших часах уже пять вечера, хотя в Тюменской области только три часа, но сегодня, решили, на перевал не пойдем уже точно. Пошлем только разведку. Коля недоволен:
- Опять сачкуете, вам бы только жрать да спать, туристы, мать вашу…
Ругань и ворчание дилетанта раздражает, но я сдерживаюсь и пропускаю реплики без ответа. Все эти дни физически очень сильный и выносливый Коля показывал пример неутомимости и бесшабашности, приговаривая, что теперь он знает, почему интеллигенция так любит ходить в походы - чтобы ничего не делать, сачковать. Я уже не на шутку начинаю волноваться и говорить ребятам, что, если походная жизнь не покажет ему свой настоящий профиль, то, вернувшись в родное управление, Коля поднимет меня на смех. Мои товарищи в ответ смеются и говорят, что все еще впереди.
Ночью я спал плохо, я всегда почему-то очень волнуюсь перед неизвестным мне перевалом. Утром поднялись все вместе. Пока дежурные готовили завтрак, мы собрались. Едим уже на почти сложенных рюкзаках, печка остыла и зачехлена. Складываем палатку, становимся на лыжи. Солнце уже светит, но тепла его пока нет. Хорошо, что сегодня мы на восточном склоне. Перед самым выходом снимаю свитер, знаю, что согреюсь под рюкзаком. Коля наоборот: замерзнув сейчас, старается надеть все теплые вещи на себя, не слушая меня, как всегда.
Идем, набирая высоту, к перевалу. Останавливаемся на привал перед кулуаром, по которому нам предстоит подъем на плато. Чтобы не замерзнуть на привале, я одеваю сверху болоньевый анорак, защищающий от ветра, к тому же дальше на подъеме будем двигаться медленнее, а главное, на плато почти всегда ветер. Коля же останавливается весь в поту, ему жарко, он раздражен и тут же начинает раздеваться. На склоне он замерзнет до синевы, но говорить ему сейчас что-либо бесполезно - он делает все поперек. Я молчу, понимая, что научиться он теперь сможет только сам.
Поднимаемся серпантином, потом «елочкой», в верхней части крутого склона уже и «лесенкой». Наконец, выходим из кулуара, будто из ворот, на плато. Размеры его потрясают, границ не видно, а оно еще и наклонено в западную сторону. Под огромным скальным останцем виден тур. В консервной банке находим записку предыдущей группы, которая прошла перевал еще летом, оставляем свою. Традиционный перекус с шоколадом и сгущенкой по случаю прохождения перевала всегда приятен, но я волнуюсь и тороплюсь, ведь пока пройдена лишь самая простая часть пути, и это мешает наслаждаться жизнью, да и ледяной ветер подгоняет. Из рассказов тюменцев знаю, что спуск с перевального плато где-то в северо-западной части плато. Лыжи не слушаются - независимо от направления носков стараются нести вниз под уклон плато. Мимо, прямо вниз, с улюлюканьем проносится Коля, мы еле успеваем остановить его дикими криками. Наконец, подходим к краю плато. Боже, неужели нам туда, вниз?! Находим, все-таки, широкий и не очень глубокий кулуар. Спуск возможен только тут, все остальные сбросы годятся разве что для прыжков с парашютом.
Начинается представление. Главный наш горнолыжник Казанцев пытается лихо заложить виражи, но тут же скрывается в клубах снежной пыли. Горнолыжная техника в этот раз не помогла, хорошо еще, что отделался только сломанными палками. Я не любитель острых ощущений, крутых спусков и бешенных скоростей, а потому снимаю лыжи, беру их в руки и начинаю спускаться на «пятой точке», старательно тормозя ногами, чтобы не слишком уж разогнаться. Вскоре моему примеру последовали те, кто уже успел попробовать все остальные способы спуска. Весь мокрый, но довольный, что целы ноги и лыжи, я, наконец, спускаюсь в самый низ.
Продолжаем спускаться по едва угадываемому замерзшему и заваленному снегом руслу истока Косью, выходим к границе леса и ставим лагерь в небольшом распадке, укрытом от ветра со всех сторон. Только закончили все дела по устройству бивуака, как пошел снег. Тихий, почти вертикально падающий снег, огромными снежинками сразу стал гасить краски, покрывая все пухом, убаюкивая и успокаивая. Как приятно вытянуться в теплой палатке на пахучем хвойном ложе после трудного дня, с сознанием хорошо выполненной работы.
Вдруг мы услышали какой-то странный размеренный звук. Все насторожились. Джон откинул створку входа палатки, и, оказалось, вовремя! Прямо на нас, по нашей лыжне, ведущей в палатку, наклонив голову, чтобы защититься от снега, летящего им навстречу косой сплошной стеной, двигалась группа.
- Ребята, вы куда так шустро? - остановил их Джон. От неожиданности лыжники наехали друг на друга и сбились в кучу. Только теперь они увидели нашу палатку. Еще бы минуту и они, наверное, снесли ее бы, не заметив. Поздоровались, выяснили, кто откуда. Оказалось, группа туристов из Казани. Они уже дней десять идут по долине Косью от железной дороги, а сейчас держат путь на перевал Кар-Кар, который ведет в верховья Кожима, чтобы потом вновь неделю месить снег по долине, спускаясь к той же железной дороге, но к следующей станции Кожим. Я объяснил ребятам, что они заблудились и вместо верховьев Манараги поднимаются в верховья соседней реки - Ломесь-Вож, а за перевалом не Кожим, а реки бассейна Оби, то есть уже Азия. Казанцы в недоумении смотрят на меня, думая, что я их разыгрываю. В группе трое ребят и три девушки, причем у девчонок огромные с виду рюкзаки. Я поинтересовался, что такое несут девчонки. Мне ответили, что в трех рюкзаках поролон для подстилки, правда, он набрал влаги, слежался, порвался и не спасает от снега и холода, но зато они не рубят варварски лапник, как мы. При этом на нас посмотрели укоризненно, я не стал спорить. Честно говоря, мне и самому жаль было рубить для каждой ночевки лапник под палатку, оправдывало нас лишь то, что урон, наносимый нами, не соизмерим с уроном от варварских лесоразработок и лесных пожаров.
Наконец, мне удалось убедить казанцев в ошибке, показав им на карте, где мы находимся. Пока шел разговор, мы в палатке, они сгрудившись в кучку под снегом, сумерки сгустились, и я не удержался от вопроса:
- А что это вы так поздно идете, скоро уже стемнеет? - спросил я их руководителя.
- Почему поздно? Только полдень, первый час дня!
- По какому же это времени?!
- По московскому!
- Ну, вы даете! А глаза не видят, что уже сумерки? Вот на наших часах уже пятый час вечера.
- А у вас по какому времени?!
- По томскому.
Так мы и разошлись, оставаясь каждый в своем времени и полном недоумении друг от друга. Только мы, пройдя перевал, расположившись на ночлег в хорошо устроенном лагере, поужинав и в мягких теплых носках, а они, согнувшись от метели, в которой потерялись, возвращающиеся по заметенной лыжне к своему старому лагерю, сводя итог сегодняшнего дня к нулю. Вот что такое правильно подобранное «декретное» время. Коля, молча слушавший переговоры с казанцами, после их ухода вдруг оживился и впервые за этот поход неожиданно одобрил нашу тактику, включая и вчерашнюю раннюю остановку на ночлег.
А снег, тем временем, зарядил не на шутку. На следующий день снегопад продолжался, видимости никакой, но мы все-таки вышли и через переход скатились до Косью, а там повернули в мрачное, продуваемое всеми ветрами ущелье Манараги. Поднялись до границы леса, и только здесь я увидел еще одну неприятность, которую не учел заранее. На европейской стороне Уральского хребта, в холодной верхней долине Манараги рос только лиственничный лес. Сейчас он торчал голыми тонкими стволами, и вокруг, сколько хватало глаз, не было ни одного зеленого хвойного дерева. На утоптанную площадку положили лыжи, потом рюкзаки - вот и весь импровизированный пол. Лиственничные дрова оказались сильно смоляными, печка коптила, снег под нами заледенел, было неуютно, холодно и сыро. С трудом дождались мы утра. На повестке дня стоял один вопрос: идти на восхождение на Манарагу или нет. Ветер даже внизу сносил с ног, можно было легко представить, что делается на высоте в полтора километра над нами. При молчаливом согласии всех, кроме ничего не понимающего, но уже вошедшего в азарт Коли Власова, я отменяю восхождение и предлагаю идти сразу на перевал под Народной.
Собираемся, все время пытаясь укрыться от ветра, выходим и практически ложимся на ветер, чтобы преодолеть его сопротивление. Лыжи не оставляют ни малейшего следа, наст стеклянно визжит под ними, заструги не дают нормально двигаться, но теперь есть только один выход - идти вперед, терпеть и преодолевать все, что будет сегодня на пути. Впереди стена, в которой казанцы хотят найти перевал Кар-Кар, ну, что ж, удачи им! Нам же направо, к пирамиде горы Народной - высшей точке всего Урала. Наконец, поворот, здесь ветер не так силен, впереди видна наша цель - четкая седловина перевала Голубое озеро. Привалы делаем короткие - ветер и мороз не дают ни посидеть, ни отдохнуть, чаще отдыхаем стоя, опираясь на палки.
Начинаем подъем по южному склону, оставляя внизу чашу замершего карового озера. Наст очень жесткий, практически это фирн, идти скользко, и с набором высоты на склоне чувствуешь себя все более неуверенно. Я остановился у большого камня, снял лыжи и подвязал под грузовую площадку кошки. Теперь совсем другое дело, идти стало легче - кошки держат прочно, а лыжи не дают проваливать наст. Вдруг слышу крик. Поднимаю голову и вижу, как кто-то кубарем летит по склону. Успеваю понять, что это Жариков. Он успел забраться уже высоко, практически вышел на высоту седловины, но не удержался на крутом склоне, соскользнул на своих деревянных лыжах и с криком летит вниз. Вижу, как ниже него к камням прижался испуганный Казанцев. Жариков кубарем летит прямо на него. Я уже представил, как он сейчас собьет Шуру Казанцева, но перед самыми камнями Жариков подпрыгнул на какой-то кочке и … чудом перелетел над ними и Казанцевым, продолжив скольжение по заледенелому склону. Остановился он только в самом низу, в каровом озерце. Все замерли, не веря своим глазам. Некоторое время Жариков был неподвижен, а вместе с ним и мы все, застывшие на склоне. Но вдруг он резко поднялся, выхватил из-под клапана рюкзака ледоруб, и в три такта, очень энергично, словно в состоянии какого-то шокового возбуждения, на одном дыхании стал подниматься к нам. Через несколько минут, по крайней мере, мне так показалось, он уже стоял рядом и счастливо улыбался. Все обошлось!
Отделался он довольно-таки легко: только вывихнул большой палец на руке. Джон тут же дернул палец и вставил его на место. Только сейчас, вместе с болью, до Жарикова стало доходить понимание всего случившегося, а с пониманием пришел, наконец, и страх. Если до падения он лихо карабкался по склону, то теперь приседает и прижимается к склону, боясь даже выпрямиться в полный рост. Жарикову отдали вторую пару кошек, и он, еле передвигая ноги, продолжил подъем на перевал.
Перед самой седловиной мы неожиданно вышли на тропу, пробитую стаей волков. Крупные и отчетливые волчьи следы почему-то наводят меня на мысль, что мы могли бы вот так в лоб столкнуться с поднимающейся с той стороны стаей. Слава богу, это только в моем воображении. Перевал, тур, записка - все скомкано, и происходит, как на автопилоте. Я, Жариков и примкнувший к нам Коля, страшно испуганный инцидентом, свидетелем которого ему пришлось стать, снимаем лыжи и, не торопясь, спускаемся на ногах, преодолевая верхний крутой участок. Входим в зализанный ветрами кулуар-желоб. Это русло истока, но сейчас оно покрыто толстым слоем обледеневшего снега. Становимся на лыжи - скольжение феноменальное! Все летят вниз, выскакивая на один борт, застывают на мгновение и скатываются поперек желоба на другой борт, затем обратно и так многократно, до головокружения.
Останавливаемся где-то далеко внизу, уже на льду Голубого озера, именем которого и назван перевал. Удивительно, но на озере голый прозрачный лед. По трещинам мы видим, что толщина льда приличная, все промерзло основательно, но все равно эта прозрачность как-то холодит душу. Двигаться по льду тяжело, особенно на наших досках, разъезжающихся в разные стороны. Вниз, вниз, скорее вниз. Наконец, пошли ели, пихты и сосны. Эта долина гораздо гостеприимнее заколдованной Манараги. Ставим палатку под прикрытием высоких деревьев, рубим лапник, устилаем пол палатки - все на своих местах, мы вышли из царства мороза и небывалого ветра, из царства мертвых ледяных гор. Вечером дружно, всей группой писаем на распухшую руку Жарикова - народное средство хорошо помогает, к утру опухоль стала заметно меньше.
Мы все еще на европейской стороне, теперь предстоит через перевал Тендер-из-1 вернуться в родную Азию. День солнечный, ясный, все после вчерашнего приключения притихли, и работа делается молча. Переваливаем на реку Народа, это речка уже «нашенская». Почему-то из памяти этот перевал стерся напрочь, по-видимому, потому, что следующий запомнился во всех подробностях и без труда встает перед глазами в любой момент моей жизни, как батальное полотно в «Панораме».
Было всего три часа дня, и мы с радостью остановились на обед на солнечном склоне. На дворе уже апрель, и весна царствует почти на всем пространстве северного полушария, даже здесь, в царстве долгой зимы, солнышко пригревает ощутимо. Сытые и разморенные едой мы принимали солнечные ванны, когда неугомонный Сергей Савин вернулся из разведки. Он радостно объявил, что поднялся на склон соседнего перевала Тендер-из-2, который ведет в знакомую нам по подходам долину Мань-хобею. Серега с жаром начал нас убеждать, что времени еще целый вагон, погода прекрасная, а перевал весь как на ладони, и он поднялся почти до седловины.
- Надо только немного упереться, и мы на той стороне, а это, считай, уже дома. Там еще жива наша лыжня, я в этом просто уверен! Давайте, поднимайтесь, дома будете на солнце валяться!
Напор был такой, что я дрогнул и согласился, про себя отмечая, что время на часах декретное, значит, у нас действительно есть запас.
Быстро собрались, благо рюкзак раскидан был только у кострового, и начали подниматься по лыжне Савина на склон. Через полчаса поднялись до границы леса. Перед нами простирался пологий снежный склон с редкими, чернеющими, как оспины, выходами щебенки. Начали подниматься плавным серпантином, перевал виделся недалеким куполом. Ориентиров никаких, сравнить расстояние и размеры купола не с чем, впереди чернел какой-то камень, я предположил условно, что он лежит уже на седловине. К нему-то и стали подниматься. Через некоторое время дошли до камня, но склон перегнулся, и впереди открылось опять безразмерное, простирающееся до горизонта пространство, только теперь это был фирновый склон, жесткий, остеклованный, будто покрытый глазурью. Пришлось снять лыжи, которыми на таком склоне невозможно управлять. Только тюменцы на своих «бескидах» стальными кантами могли держаться на таком склоне, но вскоре и им пришлось «спешиться». Без лыж идти было неудобно - ноги проваливались сквозь этот обледеневший наст, но проваливался не каждый шаг, а неожиданно какой, поэтому все тело было напряжено в ожидании этого провала. Идешь, идешь по насту, весь сжавшийся в ожидании этого провала, натянутый, как струна, и… ничего. И как только подумаешь, что наст, наверное, уже такой крепкий, что проваливаться больше не будет, тут же проваливаешься глубже колена, теряя равновесие, а вместе с ним и душевный покой.
Теперь уже мы все, держа лыжи в руках, бредем, как колонна фрицев под Москвой или отступающие французы. Солнце уже заходит, а купол не только не заканчивается, а, продолжая перегибаться, открывает нам все новые и новые пространства, на видимом краю которых мы каждый раз намечаем перевальную точку. Кто-то полегче, и ему удается идти быстрее, почти не проваливаясь, мне же было бы легче, если бы я проваливался на каждом шагу, а так иду, как по болоту. Вверх уходит склон, переходящий в разрушенные скалы, внизу под нами, далеко-далеко, видна черная шкурка леса и увалы с дырами каких-то выработок. На вытаявшей куче камней нахожу прозрачный кристалл горного хрусталя, его один край почти черный - красиво, но мысли сейчас совсем о другом.
Неожиданно Казанцев поскользнулся и упал, взмахнув руками. Лыжи, которые он при этом выпустил из рук, с радостью понеслись по склону далеко вниз. Все замерли и вдохнули только тогда, когда лыжи остановились в обозримом пространстве у каменной россыпи. Пришлось Шуре спускаться за ними, а потом, на пределе сил, вновь возвращаться к нам на склон.
Мы продолжали брести по бесконечному склону, а тем временем, стемнело, и ощутимо ударил мороз. По своему сургутскому опыту я точно знаю, что моя борода начинает обмерзать при температуре ниже восемнадцати градусов, сейчас, наверное, не меньше двадцати градусов мороза. По-прежнему, перед нами уже достаточно плоское, но бесконечное на взгляд пространство перевального плато. Все растянулись, и в темноте я уже не вижу нескольких участников. Я начал волноваться. С трудом догнал идущего впереди Сергея Савина.
- Серега, ну, что будем делать?
- Идти, другого выхода нет.
- Силы на исходе, что будем делать, когда они кончатся у кого-нибудь?
- Будем тащить.
- Может быть, выроем пещеру и переждем до утра?
- Замерзнем к черту! Нет, надо идти!
Чувство времени потеряно, да и не очень-то нужно сейчас знать, сколько времени мы уже идем, практически не останавливаясь - холод не дает. Время можно будет определить, когда все закончится. Вдруг в темноте, откуда сверху слышим крик, истошный, отчаянный крик. Я остановился и стал кричать в ответ, а потом засвистел в четыре пальца. Из воплей стали пробиваться слова, но и без них все узнали голос Коли Власова.
- Ты где? Как ты туда попал? - кричу я, надрываясь. В ответ какие-то причитания, чуть ли не со слезами:
- Ох, я дурак, куда ж я залез, что я наделал, подождите меня, не уходите, я не могу спуститься!
С пупыря, который возвышался справа от нас, медленно спускается темный силуэт. Это Коля, спиной вперед, цепляясь палками, выбивая ступени носками ботинок, спускается по крутому обледеневшему склону. Когда осталось совсем немного, он соскользнул к нам, успев повернуться и сесть на задницу, не выпуская из рук лыж. Объяснять сейчас он ничего не может, да это и ни к чему, вид у него настолько жалкий и несчастный, что я, отмечая, что походная жизнь теперь не покажется ему синекурой, не испытываю злорадства, а жалею его. Теперь он ни на шаг не отходит от меня, рассчитывая, наверное, что со мной не пропадешь.
Наконец, плато стало пологим настолько, что позволило встать нам всем снова на лыжи. Но мои «лесные» все равно соскальзывают вниз по склону, несмотря на все мои усилия удержать их, и не дают мне траверсировать плато в том самом, единственно возможном для нас направлении, которое должно привести к лесу, а значит, к теплу. Володя Земляков, тот самый хант, который весь поход был молчалив и неутомим, спокоен и очень доброжелателен, увидев мои мытарства, уступает мне свои «бескиды». Впервые в этом походе я почувствовал, что такое управляемые, легко управляемые лыжи. Стоило мне только подумать, чуть наклонить их, и они, как коньки, легко скользили поперек склона туда, куда нужно было мне.
Облегчение от смены лыж открыло, наверное, второе дыхание, а вскоре, не знаю на самом деле, как скоро, все мы увидели, даже в кромешной темноте ночи, желанную шкуру хвойного леса внизу под собой. Выбирать путь уже не приходилось, и мы просто стали валиться вниз, по линии падения воды. Под нами оказался крутой склон с глубоким снегом, и мы, вновь сняв лыжи, спускались сидя, тормозя рогами станковых рюкзаков, пока не оказались в уютной маленькой долине с журчащим ручьем и уходящими в поднебесье кедрами и елями. Все! Теперь можно было вздохнуть - пронесло! Я ничего не сказал тогда Сереге Савину, он и без меня чувствовал вину за спровоцированное, предложенное на «ура» прохождение этого перевала. Но победителей не судят, а мы победили не только перевал, но и свой страх, свою усталость, свое неверие, в общем, самих себя!
А пока мы вновь делали обычную ежедневную работу: утаптывали площадку, рубили лапник, пилили сухостоину и распиливали ее на полуметровые полешки, рубили дрова, но все это на каком-то одном радостно возбужденном дыхании, будто и не было этого страшного бесконечного перевального плато. В азарте, правда, умудрились потерять в снегу единственный пригодный для рубки дров топор. И вот уже в палатке тепло, и котел русских щей с так и не надоевшей говядиной вносят в нее, заполняя все паром, вызывающим обильную слюну. Все раздеваются, снимая промокшую, а потом до каменной прочности замершую одежду, рассаживаются в предвкушении праздника, и только сейчас замечают, что нет Коли. Я выглядываю из палатки и вижу его, исступленно машущего туристским топориком в надежде расколоть чурку.
- Коля, хватит, дров и так уже на неделю! Иди в палатку, ужин на столе!
Полог откидывается, и в палатку влезает бесформенное, все в инее и снегу существо с безумными глазами, обросшее до глаз бородой, с которой свисают длинные сосульки, придавая вид умирающего моржа:
- У-у-у-у-у-у, ка-тор-га-а-а-а! - выдавливает из себя Коля. И только тут все начинают смеяться, нет, хохотать, надрываться со слезами от хохота, вспоминая Колину неутомимость и презрительное отношение к нашему любимому способу проводить свое свободное время, которое он высказывал всего десять дней назад.
Да, а часы показывали уже час ночи. Прошло восемь часов с момента, когда мы вышли с солнечной поляны после обеда, рассчитывая через пару часов перевалить в долину Мань-хобею. В эту ночь мы еще долго не могли успокоиться, вспоминая все перипетии этого похода. Нам казалось, что он уже окончился.
Однако, утром выяснилось, что мы с Колей ослепли. Да, это была та самая «снежная слепота», о которой я столько раз слышал, от которой должны защищать темные очки на снежных склонах и ледниках. Я всегда очень неуверенно чувствовал себя в темных очках, к тому же в сумерках они были совсем неуместны. Так или иначе, но «слепоту» почему-то поймали только мы с Колей. Причем, Коля, проснувшись и поняв, что он ничего не видит, заревел, как раненый зверь, и начал бы точно все крушить вокруг, если бы его вовремя не повязали. Кое-как его успокоили, объяснив, что эта слепота - состояние временное и скоро пройдет, эффект тот же, что при ловле «зайчиков» от электросварки. В общем, теперь мы с ним могли идти только с завязанными или плотно зажмуренными глазами, из которых непрерывным потоком лились слезы. Благо, что в этот, последний день похода мы катили по своей старой, многократно подтаявшей и вновь замершей лыжне, превратившейся в хорошую колею. Из такой уже не выпадешь и с закрытыми глазами.
К концу дня, установив рекорд скорости, мы вышли к старательскому прииску Ярато-Шор, в котором работала золотодобывающая артель. Сейчас там готовились к новому промсезону. На самой окраине поселка человек в одиночку колол дрова из огромных, почти в два обхвата, чурок. Он, используя для этого клин и колун, с методичностью хорошо запущенного маятника выполнял свою работу и на нас не обратил ни малейшего внимания, как будто за день мимо него прошло десять таких групп, и ему надоело отвлекаться. Мы стояли за спиной и вежливо ждали, когда человек сделает перерыв, и обратит на нас внимание, чтобы мы могли задать ему пару вопросов. Простояв, наверное, минут пятнадцать, мы уже стали подмерзать, поэтому пришлось вежливость отставить и задать вопросы маячившей спине. Человек, не останавливаясь, так сказать, не отвлекаясь от увлекательного дела, вместо ответа махнул рукой в направлении поселка, отправив нас в контору. Только там нам объяснили, что это прииск Ярато-Шор, что с минуты на минуту придет машина из Свердловска (а до него почти полторы тысячи километров), разгрузится и тут же пойдет назад. Если мы договоримся с водителем, то он нас может подбросить до Саранпауля. Мы робко заикнулись насчет столовой и получили разрешение на краткосрочное посещение коммунизма, в котором пребывала вся артель. В столовой нас совершенно бесплатно накормили великолепным ужином, пояснив, что повар, обслуживавший артель, из одного самого престижного московского ресторана.
Мы устроились у крыльца и вскоре наблюдали необыкновенную для остальной страны картину. Подъехал «Урал», трое рабочих с помощью какой-то хитроумной лебедки быстро разгрузили машину, причем водитель помогал, как будто он привез этот груз самому себе. Тут же он побежал в контору, отметил путевой лист и, даже не зайдя в столовую, решительно вскочил в кабину, чтобы тронуться в обратный путь. Будто бы он возил груз с ближайшего, не дальше нескольких километров, склада. А ведь надвигалась ночь! И впереди у него было полторы тысячи километров зимника! Мы еле успели подскочить к нему, чтобы попроситься до Саранпауля. Он посмотрел на нас долгим изучающим взглядом и сказал:
- Ну, что ж, грузитесь, только на перевале пойдете пешком, я рисковать не хочу, там через две машины на третью переворачиваются.
На том и порешили. Я сел в кабину, ребята забрались в кузов, достали палатку и прикрылись ею, так как наступившая ночь вновь установила дежурные 20-25 градусов мороза. Поехали!
По дороге водитель мне объяснил, почему человек с дровами не обращал на нас внимания. Здесь все так работают, на совесть, ведь оплата за объем и качество начисляется условными трудоднями. Так, высококлассный бульдозерист, который сам же ремонтирует свою технику, получает за каждый отработанный день три трудодня, электрик и специалист по насосам - два, а вот повар только один. Все намытое золото сдают государству по смешной цене - два рубля за грамм, но на артель за несколько тонн золота получается немало, потом всю эту сумму делят на количество трудодней и вычисляют стоимость одного трудодня. Ну, а потом, каждый получает согласно ведомости. Вот он, водитель, уже два года зарабатывает за семь месяцев промсезона по двенадцать тысяч рублей, что позволило ему купить квартиру и машину. Теперь вот заработает на мебель и прочее, и «завяжет», хотя, скорее всего, будет работать до тех пор, пока не закроется артель или не позволит здоровье. Вот начальник их артели «Урал», который в основном решает все вопросы в Свердловске, получает по восемьдесят тысяч рублей в год, а бухгалтер - триста рублей в месяц и двенадцать тысяч премии в конце года. Такие вот расклады, когда в стране средняя зарплата не превышает сто пятьдесят рублей в месяц!
За разговорами незаметно начался подъем на перевал, но, когда водитель тормознул, чтобы наши спрыгнули, все дружно отказались, заявив, что лучше падать вместе с машиной, чем бежать за ней по серпантинам по такому морозу. Водитель не стал спорить, только крепче сжал баранку. Спустились с перевала без приключений, я поменялся с кем-то из ребят местами и тут же оценил всю суровость пребывания в кузове. Когда через три часа машина тормознула у бревенчатого острога, бывшей саранпаульской кутузки, где теперь размещалась спасательная служба, я уже не чувствовал своих ног в напрочь промерзших ботинках. Мы еще долго ломились в закрытую дверь КСС, пока не подняли пьяного в стельку спасателя, бывшего армейского капитана, не «просыхавшего» по привычке ни днем, ни ночью. Наконец, дверь открыли и нас впустили в жарко натопленное нутро. Роскошная уха из муксунов, чира, щекура и ленков, которую раньше подавали, наверное, только к царскому столу, быстро привела нас в чувство. Правда, я и Коля так и не заснули в эту ночь - глаза разъедало, будто они были засыпаны песком. Мы прикладывали примочки из крепко заваренного чая и лили слезы.
Утро началось для нас часов в одиннадцать. За окнами был праздник - День геологов, совмещенный с празднованием весны народами Севера. В Саранпауль съехались оленеводы, предстояла большая программа с понятным заранее концом - всеобщим пьяным гуляньем, но мы, к сожалению, на него не попали. В КСС неожиданно зазвонил телефон, и с трудом понимаемый голос объявил, что, если туристы не полетят сейчас на самолетке, то потом неизвестно когда вообще полетят, так как полоса вот-вот раскиснет. Мы наспех собрались, стоя съели по громадному куску рыбы, таявшей во рту, и побежали к взлетной полосе, причем побежали все, кроме нас с Колей. Мы теперь могли ходить только за руку с поводырями.
Тот же «фешенебельный» АН-2 с белыми чехлами на сиденьях, веселые ребята летчики, мгновением пролетевший полет, и вот мы в сутолоке, в хаосе цивилизации, в аэропорту Березово, где на несколько дней вперед уже проданы все билеты, а в зале ожидания сидят и лежат даже на полу. Меня отвели в медпункт, и молоденькая, это я сумел разглядеть даже сквозь сомкнутые веки, врачиха, аккуратно прикасаясь тонкими холодными пальцами, чем-то промыла мои глаза и наложила тугую повязку, теперь я напоминал раненого бойца, и все сообщество переполненного аэропорта пропустило меня к заветным дверям начальника аэропорта без очереди. Вскоре у нас райкомовские брони на рейсы в Тюмень и в Сургут. Пора расставаться!
Вновь окончился, замкнулся круг, в котором, как в ожерелье, блестят отдельными самоцветами перевальное плато Ломесь-Вожа, зубья Манараги, волчья дорога на плечо Народной, черный прозрачный лед Голубого озера, такая же черная ледяная ночь и жуткое ощущение последней грани на бесконечном плато Тендер-из, а потом спасительный лес, костер, тепло и чувство дружбы, возникшее за эти две сказочные недели на Приполярном Урале.
Да, вы спросите, а как Коля? Конечно, его слепота прошла, но что-то от всей этой истории осталось неизгладимое. Коля так изменился, что мне вскоре пришлось давать объяснения начальству, что так повлияло на маниакально влюбленного ранее в работу мастера Николая Власова. Коля стал много читать, часто о чем-то задумываться, а весной, взяв отгулы на месторождении, подался в истоки реки Пур, которая начиналась на гривах Холмогор, а впадала в Ледовитый океан. Так вот, в этих самых истоках, Коля построил плот и попытался в одиночку сплавиться по бешеной паводковой воде. Понятно, что уже через несколько минут плот его перевернулся, продукты и снаряжение были безвозвратно утеряны, а сам Николай спасся чудом, выйдя к людям после недельного путешествия по тундре, где он мог кормиться только прошлогодней ягодой. Бацилла путешествий в этот раз оказалась и для него неотразима.