Начало
О, тайга, о русский лес и все времена года на земле русской происходящие, что может быть и есть прекрасней вас? Спасибо Господу, что пылинкой высеял меня на эту землю, спасибо судьбе за то, что она сделала меня лесным бродягой и подарила мне въяве столь чудес, которые краше сказки.
Виктор Астафьев «На сон грядущий»
Счастлив, кому знакомо щемящее чувство дороги…
Из старой туристской песни
День сегодняшний есть следствие дня вчерашнего, и причина грядущего дня создается сегодня. Так почему же вас не было на тех тракторных санях и не ваше лицо обжигал морозный ветер, чита-тель? Где были вы, чем занимались вы все эти годы? Довольны ли вы собой?
Олег Куваев «Территория»
Предисловие
Я - не писатель. Но я решил написать эту книгу о своей самой главной Любви в жизни. Рассказать, поделиться всем без утайки. Для кого я пишу? Прежде всего, для себя, так как, вспоминая все нюансы этой более чем тридцатилетней ис-тории, я вновь переживаю сладостные и горькие мгновения, я чувствую, как жизнь возвращается ко мне в своем велико-лепии воспоминаний, вплоть до запахов, звуков, ощущений. Многие вокруг мне говорят - нельзя, мол, жить воспомина-ниями, отпусти их, не живи прошлым, смотри вперед, впереди еще жить и жить. И приводят десятки афоризмов в качест-ве аргументов. Я не согласен с ними. Афоризмы лгут и это, пожалуй, главный афоризм, который я теперь беру на вооружение. Каждый живет по-своему - кто-то весь устремлен вперед, а кому-то просто при всем желании нечего вспомнить. У меня же в прошлом столько прекрасного и интересного, что я с огромным удовольствием вспоминаю каждый прожитый день, понимая, что, несмотря на все, что со мной было, а может быть, именно поэтому, я по-настоящему счастливый человек! Мало кому достается такое счастье - прожить свою жизнь с удовольствием, горя желаниями и ненасытно удовлетворяя его на протяжении многих и многих лет.
Эта Любовь началась еще в детстве, в старших классах. Она была романтически призрачна, туманно не определенна, проявлялась неясным томлением. Позже, когда я вкусил ее первых прелестей, она перешла в жаркую, пламенную страсть, сжигавшую меня всего, подчинившую меня на целые годы маниакальным идеям. Она была в моих снах, в моих планах, которые я, как настоящее дитя своего времени, строил на пятилетки. Я превозмогал все трудности, и поверьте, это были неимоверные трудности, чтобы добиться своего, и … добивался! Невозможно ни сосчитать, ни пересказать, сколько сча-стливых моментов было подарено мне, нет, не подарено, а завоевано. Это были мои самые громкие и славные победы, прежде всего над самим собой.
Позже страсти поутихли, но я иногда с тревогой думал, а как же мы расстанемся, ведь я без тебя не могу жить. Но силы и сама жизнь уходят, не за горами время, когда я не смогу сжигать их в топке этой страсти. Страшно было думать о расставании… Но все произошло спокойно, как в семье, когда с годами притупляются былые чувства, когда заведомо знаешь, как все будет, а главное, когда ты твердо понимаешь, что добился от Любимой всего, чего так страстно желал. А, кроме того, как ни банально, но появляется молодая Незнакомка, которая уводит тебя, обещая новые чувства, новые ра-дости. Правда, потом она оказывается «продажной девкой» и, когда ты понимаешь всю глубину обмана, то, как в класси-ческом сюжете, остаешься «на бобах» и у «разбитого корыта». И теперь с легкой грустью и огромным наслаждением вспоминаешь о той - главной Любви своей жизни.
Что ж, пора расставить точки и приоткрыть, наконец, завесу таинственности. О ком это я? А ведь у нее даже нет на-стоящего имени. Эту Любовь с большой буквы я испытал к путешествиям! К изнурительным и сладостным путешестви-ям в местах столь отдаленных, что я могу с гордостью сказать, что принадлежу к очень немногочисленному клану «из-бранных», кто сам по своей воле попадал в эти места. Это так трудно и неблагодарно объяснять, кто или что было пред-метом моего воздыхания и страсти. В нашей заформализованной стране этому необъятному и прекрасному миру давали бесполое и ничего не говорящее имя - туризм, вызывающее самые разные, но чаще всего несоответствующие истине ассоциации. Я не любил это слово, даже больше того, я его не мог терпеть, как и слово «походы», которое приносило некую краткость и легкомысленность тому настоящему, с чем мы имели дело. Вроде как, походили немножко и верну-лись. Более емкое слово, которое мы с гордостью применяли чаще - путешествие, хотя и оно несет смысл чего-то плав-но проистекающего, а значит, мало имеющего общего с тем, в чем на самом деле участвовали я и мои друзья. Самое ем-кое, вмещающее в себя почти все, было слово - экспедиция. И мы понимали друг друга без слов, когда говорили об экс-педиции в Орулган или Буордах, Сунтар или на Корякское нагорье.
Так вот, я начал заниматься туризмом еще в восьмом классе и, конечно, не мог и предположить тогда, что в какой-то момент это станет моим самым важным, всепоглощающим занятием в жизни. Все студенческие годы я ходил в походы, используя для этого любую возможность. К концу учебы у меня за спиной было четырнадцать путешествий, в том числе и три - высшей категории сложности (о категориях и количествах смотри ниже). Но и тогда я относился к своему «хобби» спокойно. Когда через несколько лет я понял, что в существующей в стране Системе мне не построить карьеры без уни-жений и надругательств над собственным достоинством, я сознательно отказался от нее. Все свои силы и энергию я начал вкладывать в череду сложных якутских экспедиций. И вот тогда мой роман с туризмом достиг апогея.
За тринадцать лет с 1979 года по 1991 я организовал одиннадцать сложных экспедиций. Почти все они были заявле-ны на Чемпионат СССР по туризму и принесли мне не только опыт и серьезную маститость, но, я бы даже сказал, извест-ность. А роль молодой Незнакомки-разлучницы сыграла моя собственная научно-производственная фирма, основанная мною с компаньонами в переломном 1991 году. Игра в бизнес завлекла меня на целых шесть лет. Она поглотила все мое существо, завладела всем моим временем, как когда-то мое увлечение туризмом, но закончилась полным фиаско - не ос-талось ни друзей, ни иллюзий, ни желания заниматься каким-либо бизнесом вообще. У нас не было иммунитета к рыноч-ным отношениям, поэтому и выживают в бизнесе единицы. Однако даже в те напряженные, правда, совсем по-другому годы, я еще четыре раза выбирался в походы, причем три маршрута вполне могли соответствовать пятой категории сложности. Если бы сегодня я мог, то, не задумываясь, вновь вернулся бы к своим ребятам, к своим походам. Но дважды в одну реку не войдешь, вот и моя река убежала за горизонт, оставив только приятные воспоминания.
Передо мной лежит замечательная книга «Самая прекрасная дорога», написанная моим старым приятелем Николаем Рундквистом. Теперь это знаменитый, выдающийся путешественник. Вот и сегодня он продолжает тянуть нить невероят-ного, невозможного в недавнем прошлом маршрута - от мыса Пиай близ Сингапура, почти на экваторе, по сотому мери-диану восточной долготы до мыса Челюскин на побережье Ледовитого океана. Так он замкнет цепь со своим предыду-щим маршрутом по сотому меридиану к Северному полюсу, когда пешком по льдам он с товарищами прошел до восемь-десят четвертого градуса северной широты. Наверняка, это достойно книги Гиннеса - пройти с использованием только собственной мускульной силы и туристских средств (велосипеда, лыж, катамарана) почти восемьдесят четыре градуса северной широты!
Я боялся, что эта книга «задавит» меня, отберет у меня силы и желание написать свою, но я боялся напрасно! В от-личие от Николая я напишу свою книгу без схем и карт - у меня их просто нет, ведь мой многолетний и многокилограм-мовый (или даже сказать кубовый?) архив сгорел вместе с мои домом. А многочисленные и порой трудно произносимые названия оставлю только как тихую музыку, идущую за кадром. Я не знаю, что у меня получится, но я просто хочу напи-сать о себе, о своих товарищах и о том, что мне довелось увидеть и пережить за годы «утоления своей страсти». Так что это, скорее, «страсти по Стариковскому». Я постараюсь рассказать не только о красотах, открывшихся мне, но и о тех метаморфозах, которые происходили со мной и моими товарищами.
Кто будет читать мою книгу? Трудно сказать, но думаю, что сначала ее прочтут те несколько сотен человек, что участвовали со мной в этих путешествиях и экспедициях. Потом, думаю, еще несколько сот человек, которые просто зна-ли меня и не могли понять, почему я так «неправильно» живу, хотя не уверен, что я смогу им объяснить все этой книж-кой. А еще, может быть, прочтет кто-то из тех, кто, как и я много лет назад, только начинает свой путь, кто еще не вкусил прелести путешествий по-настоящему, но кого уже так неумолимо тянет все это - горы, тайга, пустыни, моря, оба Полюса, Эверест, непокоренные вершины и бурные реки, вопреки здравому смыслу и комментариям большинства!
О себе
Я родился в семье строителей. Мой отец - настоящий первопроходец, человек твердого характера, неуемной энергии, неудовлетворяемых, в принципе, амбиций, которые в нашей семье коротко всегда назывались «гонором», жизнелюб и настоящий мужчина. Всю свою жизнь отец преодолевал трудности, не сдаваясь никогда. Жизнь гнула его и пыталась сломать, оставив сиротой в двенадцать лет, ставя перед ним новые и новые препятствия, но отец становился только креп-че, став для меня на всю жизнь образцом и примером для подражания. Наверное, он скажет, что он не романтик. Но это не так, просто он об этом не знает. Что, если не романтика, заставляли его в нечеловеческих условиях строить гиганты промышленности в выжженных солнцем и лютыми морозами степях Казахстана, отказавшись от тихой и спокойной жиз-ни в благодатном Крыму? Не деньги, которые, конечно, были не малые, но уходили, как вода в песок, не ордена, хотя я считаю, что мой отец достоин целого «иконостаса» на пиджаке, а не имеет ни одного - не хватило у страны орденов для Стариковского. По жизни его вело труднообъяснимое чувство гордости за то, что это им построены все эти школы и больницы, заводы и микрорайоны. Я имел счастье убедиться, что моего отца помнили и много лет везде, где ему приходилось работать, и всегда вспоминали теплым словом.
Я счастлив, что отец передал мне многое из своего характера. Пожалуй, все лучшее, что было заложено с детства, во мне от отца. От матери я получил неутолимую жажду к чтению. Благодаря собранной ею огромной по тем временам биб-лиотеке, я открыл мир - сначала в книгах, а только потом уже наяву. Книги научили меня учиться. Все мои энциклопеди-ческие знания, эрудиция, которые помогали мне потом всю жизнь - все это родом из детства, из маминой библиотеки. Лучшие книги мира возбудили во мне две страсти на всю жизнь - к путешествиям, покорению пространства и преодоле-нию самого себя, и к нераскрытой за тысячелетия тайне - женщине, существу, вокруг которого вертится мир. Но сегодня только о первой - о страсти к путешествиям.
Все мое детство прошло в Казахстане, причем, в северных целинных областях, где бескрайние выжженные солнцем степи были основным природным ландшафтом. Летом здесь царили пыльные бури, а зимой злые морозы и бураны, зано-сящие иногда дома по самые крыши. Где-то очень далеко были сказочные горы Заилийского Алатау с красавицами тянь-шаньскими елями. Нет, ничего подобного в наших краях не было. Я много и с большим увлечением читал и как многие мальчишки увлекался приключениями и путешествиями. Я мечтал о полярных экспедициях и покорении неизведанных земель, о тайге, горах, бурных реках, водопадах, в общем, обо всем, что мог в лучшем случае увидеть в кино. Даже теле-визор появился у нас только, когда я был уже в шестом классе. Понятно, что тогда одной из самых любимых моих пере-дач стал «Клуб кинопутешественников».
Сам я рос совсем не спортивным и далеко не мужественным мальчиком. Как в большинстве еврейских семей, в ко-торых нормальная конституция считается признаком дистрофии, моя мама в свое время позаботилась, чтобы на всю ос-тавшуюся жизнь ни у кого не возникло мысли, что я дистрофик. Совсем наоборот, обидные клички, типа «жиртрест», не давали мне жить спокойно. Весь мой вид говорил, что я и спорт понятия несовместимые, поэтому меня просто никуда не брали. В детстве я мечтал стать военным моряком, понимал, какая нужна закалка и подготовка, но, к сожалению, оста-вался в стороне от широкой дороги массового спорта и физкультуры. Правда, однажды меня позвали попробовать потас-кать штангу взрослые спортсмены, за тренировкой которых я вместе с ребятами из нашего двора наблюдал через откры-тые окна спортзала. Позвали только меня, а потом предложили остаться. Так я на три года стал равноправным членом мужского содружества - секции по тяжелой атлетики. Я был счастлив и горд, не обращая внимания на то, что это был самый неблагоприятный для таких занятий возраст (от 12 до 15 лет). Зато я научился преодолевать себя и свои слабость и усталость, надрываясь на тренировках под весом штанги, чтобы быть не хуже других. А от прозвищ и обидной дискри-минации во дворе я спасался тем, что знал кучу интересных историй и пользовался во дворе славой непревзойденного рассказчика. Правда, под настроение я мог смешать в одну историю Купера, Джека Лондона и Жюля Верна. Книги вызы-вали у меня страстное желание быть похожим на самых смелых, самых умных, настоящих героев. Они и оказались в мо-ем детстве главным воспитателем, и я на всю жизнь остался романтиком и мечтателем.
Скалы Довбуша
В конце седьмого класса, в знаменательный день 22 апреля - в день рождения вождя мирового пролетариата, я, не-смотря на то, что мне не хватало семнадцати дней до положенных четырнадцати лет, был торжественно принят в ряды ВЛКСМ. Буквально через несколько дней меня избрали секретарем комсомольской организации школы, так как я не только хорошо учился и был рассказчиком и выдумщиком, но и проявлял общественную активность, стараясь ею зара-зить всех вокруг. Все это в совокупности создавало авторитет, коего было, наверное, достаточно, чтобы стать комсомоль-ским вожаком. Так я по долгу попал в горком комсомола города Целинограда.
И там совершенно неожиданно узнал о существовании в городе клуба туристов. Более того, тут же попал на весен-ний областной слет туристов вместе с самыми активными и опытными туристами, которые и работали в горкоме комсо-мола. Я до сих пор помню их имена - Альбина Ольшевская и Анатолий Царев. Несколько дней, которые я провел с взрос-лыми туристами на этом слете, перевернули всю мою жизнь. Там я впервые услышал песни Окуджавы и Городницкого, Визбора, Клячкина, Вихорева и других бардов. Я слушал рассказы о горах, перевалах, восхождениях и сплавах по гор-ным рекам, видел ловких ребят в страховочных обвязках на полосе препятствий, и мне тоже хотелось стать таким же, как они, преодолевать препятствия, путешествуя по бескрайним просторам.
Осенью, когда начались занятия в школе, я предложил создать клуб туристов в нашей школе. Это был первый школьный клуб туристов в Целинограде. В горкоме я рассказал о нашей инициативе и попросил дать инструктора по ту-ризму. Вскоре в школу пришла небольшая стройная девушка, которая училась неподалеку в машиностроительном техни-куме. Она занималась горным туризмом и скалолазанием и теперь стала заниматься с нами. Мы заучивали морские узлы, бегали кроссы в парке у реки, осваивали азы ориентирования, в общем, узнавали много интересных вещей, которые мог-ли пригодиться в путешествии. Весной мы стали ходить в походы выходного дня, сначала на лыжах, а потом, когда снег сошел, и пешком.
Это было очень здорово - ночевать в палатках, готовить на костре, а поздним вечером сидеть тесной компанией у него и, глядя, как улетают мириады искр в темное небо, петь со всеми песни о горах и реках. Правда, возвращались часто с мозолями на ногах, с ссадинами и порезами на руках и дома выдерживали натиск родителей, которым не очень нрави-лось это новое увлечение. Но все плохое быстро забывалось, оставались только самые лучшие ощущения. Всем хотелось, наконец, попасть в настоящий поход, в настоящие горы.
И вот как-то нас собрал директор школы и объявил, что шефы купили путевки на Карпаты, в Западную Украину, и мы можем всем своим школьным клубом туристов отправиться в эту поездку в июле. Правда, в конце он добавил, что за дорогу придется заплатить нашим родителям. А дорога была неблизкой - от Целинограда до Дрогобыча, в котором начи-нался наш маршрут по Карпатам, почти пять дней пути поездом с двумя пересадками. На следующий день большинство ребят пришли понурыми, а кое-кто даже с распухшими от слез глазами - родители резко отказали в такой роскоши, день-ги на поездку не были предусмотрены в куцых семейных бюджетах. Мы собрались после уроков и стали думать, что де-лать. Путевок было двадцать пять, как раз столько же и членов клуба, поехать же могли только восемь человек. И тогда я, на правах старшего - ведь я был комсомольским секретарем, сказал, что мы поедем либо все, либо никто. Другого реше-ния не будет. А для того, чтобы поехали все, надо просто заработать денег на поездку.
Это был 1968 год, и мы слабо представляли, как мы сможем заработать деньги, еще меньше мы представляли, сколько этих денег нам понадобится. Однако работа нашлась неожиданно легко. Отец Наташки Горьковой был главным врачом в ЛТП. Тогда мы и узнали, что такое лечебно-трудовой профилакторий. Это было нечто среднее между тюрьмой и психбольницей - там лечили алкоголиков принудительным трудом. На территории ЛТП было несколько цехов, где вы-пускалась самая разнообразная продукция - силикатный кирпич и пиломатериалы, ковры, постельное белье, полиэтиле-новые галстуки, шахматы и крышки для банок. Нам же предложили «интеллектуальную» работу - мы подписывали эти-кетки на продукцию, обрезали заусеницы на штампованных полиэтиленовых изделиях и раскладывали шахматы по ком-плектам. Этикетки нам давали «на дом», и вскоре в нашем дворе за длинным дощатым столом, за которым по вечерам взрослые стучали в «козла», усаживались все ребята, умеющие писать, и подписывали этикетки на простыни и наволочки сотнями и сотнями штук. Так ли, иначе, но за месяц мы заработали более трехсот рублей. На своем собрании решили не делить их поровну, а выделить только тем, кому родители не дают денег на дорогу, причем кому всю необходимую сум-му, кому только часть, так как материальное положение каждого из нас не было секретом. Узнав о нашей самодеятельно-сти, родители собрались в школе и решили, что такую инициативу нужно поддержать, и поехать должны все. Теперь уже никто не оставался за бортом нашего грандиозного по тем временам путешествия, в котором нам предстояло проехать полстраны, чтобы попасть из степного Казахстана в лесистые Карпаты.
Вскоре наша группа в сопровождении двух учителей отправилась в дорогу. Что могут вытворять двадцать пять школьников, самый старший из которых окончил восьмой класс, а младший только шестой, в плацкартном вагоне на протяжении трех с половиной суток, не трудно представить, ведь все мы прошли через этот счастливый и беззаботный возраст. Взрослые пассажиры, которых на всем этом пути множество прошло через наш вагон, с облегчением покидали его, бурча под нос что-то о сумасшедшем доме. Наконец, на четвертый день мы прибыли в Киев, там пересели в поезд до Львова, и после еще одной пересадки прибыли в маленький городок Дрогобыч.
Мы были поражены тем, что увидели кусочек Европы! Ведь эти небольшие города Дрогобыч, Ивано-Франковск, Ужгород и красавец Львов когда-то были польскими, и представляли совершенно незнакомый тип старых европейских городов, построенных по средневековым канонам. В центре каждого города ратуша с городскими курантами и площадью, на которую каждый дом мог выходить только тремя окнами на этаже. Только королевские дома и дома знатных вельмож могли иметь большее количество окон. Улицы расходились под углами в сто двадцать градусов, что создавало необыч-ную для нас, круговую систему улиц вокруг главной площади. Мы ходили по брусчатым мостовым, видели старинные дома, украшенные непривычными узорами, как в сказках Андерсена или братьев Гримм, побывали на католических кладбищах, где похоронены великие люди, такие как Адам Мицкевич и Иван Франко. Мы даже не представляли, что кладбища, по нашим понятиям и представлениям страшные места, могут быть музеями под открытым небом.
Побывали мы и на нефтяных и солевых промыслах. Всюду с нами проводили строгий инструктаж, чтобы мы не раз-говаривали с местными жителями, не обращались к ним ни по каким вопросам, объясняя, что Советская власть в эти края пришла на двадцать лет позже, поэтому они еще не совсем наши. Мы были поражены, когда вежливые местные дружин-ники вывели наших ребят с танцплощадки только за то, что они пришли в свитерах. Да, в красивых и чистых свитерах, которые, оказывается, на Западе, в том числе и на Западной Украине, считались рабочей одеждой. Мы жили в школах, переезжали на автобусах и с нетерпением ждали, когда же пойдем в горы, к знаменитым скалам и пещерам Довбуша. Еще в Ужгороде мальчишки купили огромные трехбатареечные фонари, чтобы с ними спускаться в пещеры. Ну, вот, на-конец, приехали на турбазу, приютившуюся высоко в гуцульских горах, и через день вышли на маршрут.
Шли всего один день, но зато от зари до зари и все время в гору. Поднялись под самые скалы, поставили палатки, разожгли костер, все как в настоящем походе. Было нас очень много - к нашей группе еще добавили брянских и ленинградских ребят.
Олекса Довбуш - народный герой, гуцульский Стенька Разин. Не помню уж, в какие годы, собрал он шайку, а в этих скалах у него был лагерь. Он заставил монахов вырубить в скалах кельи и пещеры, отсюда совершал набеги и грабил бо-гатых, за что народ его и полюбил и сделал национальным героем. Наш палаточный лагерь разбили на большой поляне, а рядом темными массивами высились скальные останцы, в которых и были таинственные пещеры. Инструкторы на общем построении строго предупредили, что ходить в пещеры и даже подходить к скалам запрещено. На завтра планировался коллективный поход-экскурсия по этим местам. Пришла ночь, все разошлись по палаткам, но в нашей уснуть никто не мог. Мы столько мечтали об этих пещерах! Теперь, когда они были на расстоянии всего в сто метров, никакой запрет не мог нам помешать.
Мы собрались, взяли фонари и выбрались из палатки. Крадучись подошли к темной махине, включили фонарики, чтобы найти дорожку, и… тут же были пойманы инструктором, который, зная, что кому-то обязательно захочется нару-шить запрет, заранее спрятался в засаде у скал. Утром на линейке нас позорили перед всем строем и вслух решали, что с нами делать. Сначала была предложена срочная эвакуация нас вниз и отправка с позором домой. Трудно было тогда со-образить, что это слишком хлопотно и сложно, было страшно и неприятно ожидать наказания за столь очевидно неумный проступок. В конце концов, смилостивившись, инструкторы решили наказать нас постоянным дежурством на кухне. Нас, конечно, взяли на экскурсию по скалам Олексы Довбуша, но, к сожалению, это оказалось не очень интересно: пещеры, вырубленные монахами, были совсем неглубокими, их и назвать-то пещерами можно было лишь с большой фантазией - просто ниши в скалах, в которых можно было разве что укрыться от ветра и дождя. Фонари так и остались ненужным грузом и превратились в сувениры. Вся экскурсия проходила по дорожкам и мосткам с ограждением для безопасности, в общем, все это мало походило на настоящий поход, хотя наша сопровождающая мама-учительница сумела поскользнуть-ся и вывихнуть ногу в лодыжке. Не помогли и перила.
Через три дня, в течение которых я вместе с проштрафившимися товарищами бессменно кашеварил и мыл посуду для шестидесяти человек, лагерь свернули, и мы спустились с гор. Пострадавшую учительницу несли на импровизиро-ванных носилках старшие ребята и инструкторы, внизу нас ждала машина «скорой помощи». Второй сопровождавший нас учитель физики по кличке «Мышонок» быстро юркнул в машину, и мы остались на этот день без взрослых. Все по-чему-то подумали, что Мышонку просто не хотелось еще целый день идти пешком. Жара была неимоверная, но на пути были и быстрая речка, и густые буковые леса, и заросли малины. Потом проходили гуцульскими селами, где местные жители выходили к своим изгородям и мрачно смотрели на нас, как на оккупантов, не отвечая на приветствия и улыбки. На турбазе нас встречали музыкой и вкусным холодным компотом, а вечером на торжественном построении всем вруча-ли первые спортивные туристские награды - значки «Турист СССР». Всем, кроме меня. Было сказано, что я совершил проступок не как обычный мальчишка, а как руководитель клуба, то есть и спрос с меня особый, поэтому мои товарищи были реабилитированы, а я, в назидание, нет. Мне уже было пятнадцать лет, взрослый парень, но помню, было обидно до слез.
Значок я все-таки получил. Через год, когда по существующим тогда нормативам прошел пять походов выходного дня, которые сам и организовал. Тогда я впервые начал руководить туристской группой. Только это были уже другие ребята, в другой школе.
А путешествие по Карпатам заканчивалось во Львове - прекрасном старинном городе, в котором тогда очень уважа-ли разведчика Николая Кузнецова. Мы жили в школе неподалеку от маленькой площади, где участники подполья стреля-ли в немецкого гауляйтера - все не раз видели это в кино. Не знаю, может быть, в компенсацию за неполученный значок, в последний вечер, перед самым отъездом, меня неожиданно пригласила погулять по знаменитому Стрыйскому парку самая красивая девочка из всей нашей огромной компании. Она была из брянской группы, и после прогулки по непри-вычно красивым аллеям с подсвеченными светильниками цветами и деревьями предложила мне дружить и переписы-ваться с ней. Если бы мне пришлось выбирать между значком и прогулкой с этой девочкой, то я выбрал бы второе. Наша переписка продолжалась потом много лет. Мы выросли и стали взрослыми, оставшись навсегда друзьями, познакомив-шимися в прекрасных Карпатах.
Вот так начиналось мое многолетнее увлечение туризмом, путешествиями, которые не только сделали меня челове-ком, мужчиной, но и стали, наверное, самым существенным во всей моей прожитой жизни. Это трудно понять. Как же так, это ведь всего лишь хобби, увлечение, способ провести отпуск? Может быть. Но для меня это стало образом жизни и единственной областью, в которой я смог утвердиться и добиться очень многого, не прогибаясь под Систему. Хотя и на этом пути было немало терний, ведь жили мы все в наше время и в нашей стране.
Немного формальностей и ерунды
Расскажу-ка я сразу о некоторых формальностях, которые, как во всем в нашей славной Советской стране, были и в туризме. Понятно, что я имею в виду тот туризм, который назывался спортивным. В нем существовала классификацион-ная система, делившая все походы-путешествия по видам - пешеходный, горный, водный, лыжный и автомототуризм, и по сложности на категории - от первой, самой несложной, до максимально сложной пятой. Впоследствии ввели и шестую категорию, которую присваивали очень сложным маршрутам, их еще называли супер.
Сложность каждого путешествия зависела от количества и сложности естественных препятствий, которые на этом маршруте надо было преодолевать. Но такое формальное деление было очень условным и не позволяло точно оценить сложность, поэтому позже были введены в каждом районе путешествий эталонные маршруты, по которым, опять-таки весьма приблизительно, можно было оценить сложность маршрутов. Как и в других видах спорта, в туризме были разря-ды и звания, которые определялись количеством пройденных походов определенной категории сложности. Но в каждой группе на маршруте были участники и руководитель.
Так вот система была устроена так, что надо было подниматься по лестнице квалификации, как по ступенькам. Сна-чала идти участником в первой категории сложности, потом во второй, после этого можно было уже руководить маршру-том первой категории. После участия в «тройке» получал право на руководство «двоечкой» и так далее, впрочем, здесь запутается любой непосвященный. Но главное в этой системе было то, что, не имея способностей или желания руково-дить, ты не мог выполнить норматив выше первого разряда. Сколько бы ты ни ходил в походы высшей категории слож-ности, ни мастером, ни даже кандидатом в мастера спорта ты бы не смог стать.
Над всей этой системой стоял главный орган контроля - маршрутно-квалификационная комиссия, сокращенно МКК. Здесь собирались старейшины, самые опытные туристы. Чтобы пойти в желаемый поход, надо было сначала заполнить двенадцать-пятнадцать страниц заявочной книжки, приложив к ней еще и кучу справок, а для сложных маршрутов созда-вались целые «дела». Эти документы надо было отдать на рассмотрение в МКК, а потом «ареопаг» давал свое заключе-ние - можно или нельзя идти нам в свой законный очередной отпуск, например, в Фанские горы по тому или иному мар-шруту. МКК были самых разных уровней. Те же туристы, которые не хотели никого ни о чем спрашивать и самостоя-тельно решали судьбу своего путешествия, назывались «дикими», и преследовались на маршруте всеми имеющимися силами и средствами, так называемой, контрольно-спасательной службой, не говоря уже о егерях и прочих контролерах.
Иногда полномочий близлежащей маршрутной комиссии не хватало и, чтобы выпуститься в сложный поход, надо было все документы либо посылать по почте, и неделями, а то и месяцами ждать решения, или лететь или ехать самому. Мне приходилось в свое время летать за свой счет из Сургута в Свердловск, а потом в Новосибирск, так как свердловские «зубры» не хотели выпускать меня в сложные походы в Якутию, считая, что мои маршруты на грани невозможного, а хождение в Якутию без резиновых сапог - «смерти подобно».
Понятно, что на вершине всей этой пирамиды возвышалась Центральная комиссия - ЦМКК. В Москве заседали ко-рифеи-москвичи, имевшие обо всем свое собственное мнение и очень не любившие, мягко говоря, когда у заявителей мнение расходилось с ними. На маршруте нужно было не только выполнять меры безопасности. Требовалось тщательно фиксировать на фотопленку прохождение маршрута, чтобы ни у кого потом не закралось подозрение, что вы обошли этот перевал стороной или в пороге зачалились перед камнем, а потом обнесли судно по берегу и вновь спустили его на воду, а теперь утверждаете, что прошли весь порог целиком.
После окончания похода надо было написать отчет. Понятно, что несложные маршруты, особенно популярные, хо-рошо известные, не требовали особых отчетов, а вот маршруты высшей категории сложности было принято описывать в объемах и требованиях, предъявляемых к научным диссертациям. Это было двести-триста страниц монографии, а я видел фолианты и по пятьсот машинописных страниц, с сотнями, а иногда и тысячей фотографий, подтверждающих практиче-ски каждый шаг участников группы. Здесь же были схемы и кроки, которые изготавливались вручную, так как все карты нашей страны были засекречены и, следовательно, недоступны простым туристам. Николай Рундквист в своей книге очень подробно описывает процесс рисования карты по многочисленным источникам, в основном, по письмам очевидцев. На такую работу уходили месяцы, а иногда и годы труда. Мы свою страну открывали как поверхность другой планеты.
Каждый год в стране проводился конкурс на лучшее путешествие, который со временем стал называться Чемпиона-том СССР по туризму. Определить лучших брались по отчетам. Вот тогда-то и появилось новое творчество - изготовле-ние отчета специально для судейской коллегии Чемпионата. Художники рисовали схемы и картинки из походной жизни. Отчеты изготавливались с применением полиграфической и множительной техники, там, где имелись для этого возмож-ности. Я уже не помню фамилию знаменитого свердловского туриста, который маниакально занимался качеством отчета, печатая даже фотографии в текст. Одни его переплеты убивали меня наповал. Ведь я свои отчеты делал дома в свободное от основной работы время, один.
Чувствую, что утомил тебя, мой бедный читатель, но не могу закончить с этой ерундовиной, не упомянув еще об одной особенности. Так как походы проходили в нашей славной стране, то все участники, претендующие на высокое зва-ние чемпионов страны, должны были по пути выполнять общественно-полезную работу. Она же должна была подтвер-ждаться официальными бумагами или фотодоказательствами. Вот тут открывалось гигантское поле для фантазии. Предъ-являли справки о посаженных деревьях и скошенной траве, о тушении пожаров и спасении утопающих, о чтении лекций (это самое простое) и выполнении целых научных программ солидных академических институтов. Все о чем я написал - лишь малая часть той гигантской разрешительно-запретительной системы, которая властвовала тогда в спортивном ту-ризме. А казалось, что люди ходят отдыхать…
После всех мытарств, из которых само путешествие было только эпизодом, можно было, наконец, получить справку о прохождении маршрута такой-то категории сложности, а после того, как этих справок набиралось необходимое количе-ство, можно было и претендовать на звание или высокий разряд. Средний возраст мастера спорта СССР был сорок один год, а всего таких мастеров на многомиллионную армию туристов было чуть больше пятисот. Это была каста, которая очень придирчиво допускала в свои ряды избранных. Официально самым молодым мастером спорта по туризму в СССР был знаменитый Валерий Говор. Он получил его в 28 лет, но энергия и настойчивость Говора сродни атомному ледоколу.
Когда я, толстый Леня Стариковский, который не смог бы пройти ни одну медкомиссию, чтобы нормально попасть в путешествие, выполнил норматив мастера спорта, мне было всего двадцать три года. Тот же Говор мудро остановил меня - рано, парень, только репутацию себе испортишь. Что ж, я хорошо помнил историю знаменитого томского туриста-водника Виталия Красильникова, который прошел первым сложнейшие реки Сибири, руководил десятком маршрутов высшей категории сложности, был и чемпионом страны, но мастера все не мог получить, так как авторитеты из Москвы считали, что он слишком рискованно ходит - «на грани аварийной ситуации». Когда у Красильникова кончилось терпе-ние, он перестал подавать свои документы на представление, а просто отпилил на значке «Кандидат в мастера спорта» верхнюю планку и стал носить «свой» знак Мастера.
Для непосвященных - все это мало понятно. Но во всем этом, как в настоящей жизни, кипели такие страсти, такие интриги и заговоры! Чем-то все это напоминало научный «котел», может быть, потому, что в руководстве и среди самых влиятельных людей в самодеятельном, как тогда его называли, туризме было много ученых и преподавателей высшей школы. Такая же, а может быть, еще и большая свара была и среди альпинистов, которые считали себя «высшей» кастой, элитой, «небожителями», но запретов, разрешений и наказаний там было еще больше, чем в туризме.
Но вернусь к своим походам. Я уехал из дома и стал студентом Томского политехнического института. Детство за-кончилось, подошло время, когда я, наконец, мог осуществлять свои мечты о путешествиях. Студенческая жизнь била ключом, вокруг была масса интересного, но я вновь выбрал клуб туристов, в котором теперь заново многому учился и готовился к своему первому летнему сезону.
Байкальская прелюдия
Еще со школы у меня была мечта - увидеть Байкал, «славное море», жемчужину нашей страны. В конце шестидеся-тых годов на страницах газет разгорелась нешуточная дискуссия о строительстве целлюлозно-бумажного комбината на берегах Байкала, который, как предвещали специалисты, мог нанести озеру и его первозданной красоте непоправимый ущерб. Этой же проблеме посвящался и знаменитый фильм Герасимова «У озера». Я очень боялся опоздать, поэтому первый свой настоящий и самостоятельный маршрут, без вариантов, я должен был проложить на берегах Байкала.
С Сашкой Старосветским - моим единомышленником и товарищем на многие будущие походы, мы учились в одной группе и жили в одной комнате в общежитии. Так получилось, что нас распределяли по комнатам в соответствие с алфа-витом, вот мы и стали соседями. Но подружились на годы. Сашка был очень интересным и своеобразным человеком. Большеголовый, русоволосый парень, с типичным русским лицом и удивительно пронзительными голубыми глазами. Он приехал из Советской гавани - города на Дальнем Востоке, куда в 1952 году отправляли служить в армию моего отца. Правда, эпопея моего отца закончилась через несколько месяцев, а вот Сашка прожил там всю свою еще недолгую жизнь.
Внешне Сашка был очень спокоен, позже в нашем словаре появилась фраза из Штирлица - «характер нордический». Казалось, что у Сашки именно такой характер, но это было только внешней, весьма обманчивой маской. На самом деле, Старосветский мог в любую минуту взорваться и самым невероятным образом выплеснуть бешеный протуберанец энер-гии. В нашей комнате сразу же были установлены определенные правила, имеющие силу закона. Например, если хоть один из жильцов укладывается спать, то все должны соблюдать тишину и соответственно гасить свет. Для занятий в об-щежитии были специальные комнаты, поэтому мы признали, что главная функция нашей комнаты - это возможность от-дыхать после рабочего дня. Вот Старосветский улегся в кровать, а кто-то из ребят судорожно пытается дописать какое-то задание и канючит:
- Еще минутку, Сашка, еще минутку…
Старосветский сколько-то подождал, потом, не торопясь, взял ботинок и прицельно метнул в лампочку, тут же раз-летевшуюся вдребезги. Сашка поднялся и без слов, открыв дверь в коридор, чтобы было видно, аккуратно собрал оскол-ки на совочек, выбросил и улегся спать. Инцидент был исчерпан без слов. И еще один пример, когда Старосветский, вдруг, просто для куража, прорубил клювом ледоруба сковородку с остатками жареной картошки, которую вовремя не убрали со стола. Причем прорубил и сковородку, и столешницу, и потом было очень не просто вытащить специально за-зубренный клюв ледоруба из этого «бутерброда». Ледоруб так и торчал несколько дней посредине стола, вызывая вопро-сы всех, кто заглядывал или заходил в комнату. Наверное, Сашка считал, что действие всегда убедительнее слов. Этот же принцип он применял и в отношениях со мной - он редко обсуждал какие-то проблемы, тем более мои недостатки, кото-рых в начале моей самостоятельной жизни было гораздо больше, чем теперь.
Именно Сашка научил меня преодолевать собственную лень, нежелание что-либо делать, соответствовать своим претензиям. Хочешь быть руководителем в походе? Пожалуйста, но только тогда ты должен лучше всех знать маршрут, ты должен вставать раньше всех и ложиться последним, ты не имеешь права на нытье и жалобы, и еще многое-многое, что дает тебе право руководить такими же, как ты, людьми. Мы никогда не говорили с ним о дружбе, вообще, о наших отношениях, но я всегда знал, что впервые в моей жизни появился настоящий друг, который никогда не оставит в беде, никогда не предаст.
В учебных журналах наши фамилии стояли рядом и нас часто путали. Мы с удовольствием использовали эту пута-ницу в своих «мирных» целях. Так, благодаря тому, что Сашкины работы по начертательной геометрии по ошибке зано-сились в мою строку, я сумел преодолеть этот, казалось, непреодолимый для меня барьер первого курса. А Сашка потом просто предъявил все свои работы с отметками и удивленный преподаватель, похмыкав о своей рассеянности, проставил ему все отметки зараз. Зато мои ответы по гражданской обороне засчитывались Сашке.
А однажды произошла совсем смешная история. На занятия английским языком пришла новая - молодая и очень симпатичная преподавательница. Мы читали текст вслух по очереди, вернее по журналу, преподавательница сама вызы-вала следующего. Дошла очередь и до меня, но я так был увлечен ею, что совершенно не следил за текстом, поэтому за-мешкался и стал искать, с какого места мне следует продолжать чтение. Пауза затянулась, как вдруг вместо меня стал читать Старосветский. Все рассмеялись, а я больше всех. Не успел я отсмеяться, как ничего не понимающая молодая женщина, явно недовольная нами, вновь назвала фамилию следующего, теперь, Старосветского. По сюжету я должен был читать за него, но я так и не нашел это место в книге, и Старосветский, подождав немного, продолжил чтение под все тот же смех аудитории. Преподавательница так ничего и не поняла, мер никаких не было принято, а история стала нашим групповым анекдотом.
Наверное, о туризме и походах Сашка узнал от меня. Я же предложил ему пойти вместе со мной на первый наш слет туристов в самом начале первого курса. И потом весь первый курс мы ходили и на занятия теорией, и в походы выходно-го дня вокруг Томска. И поход на Байкал стал для нас общей мечтой. По правилам группа должна состоять минимально из четырех человек. Мы собрали шестерых. Кроме нас с Сашкой собирались идти две знакомые девчонки с химического факультета, еще один парень с нашего курса - Сашкин земляк, и взрослый человек, приятель моего отца из Одессы, кото-рый много лет уже занимался туризмом. Я написал ему письмо, в котором предложил участвовать в нашем путешествии. Он сначала согласился, но потом, как у всякого взрослого человека, у него оказалась масса причин не поехать, как, впро-чем, и еще у двоих из нашей предполагаемой группы. Так накануне самого отъезда на Байкал мы остались втроем - я, Сашка и Галя Воронова.
Галка Воронова училась на химико-технологическом факультете и была на курс старше, что в обыденной жизни да-вало ей некоторое преимущество перед нами. Познакомились мы как раз на том самом первом нашем слете, когда нас троих «физиков» подселили в избу к двум десяткам девчонок с химфака. Весь год она и ее подруги снисходительно шеф-ствовали над нами, а теперь мне предстояло каким-то образом утвердить свой авторитет руководителя в туристском пу-тешествии. Впрочем, это оказалось несложным. Когда мы остались один на один с природой Приморского хребта, Галка сразу поняла, что надо держаться нас и слушаться во всем безоговорочно. Но все это еще впереди.
Байкал - одно из крупнейших озер мира. Его береговая линия тянется более чем на две тысячи километров. На большей части его берега пустынны и необитаемы. В то время, а это был 1971 год, еще не было БАМа, а железная дорога проходила по самому берегу Байкала в южной и юго-западной части озера. Озеро было окружено горами, четырьмя большими хребтами - Приморским и Байкальским на западном берегу и Хамар-Дабаном и Баргузинским хребтами на восточном. Самый дикий хребет - Байкальский с высшей точкой всей прибайкальской горной системы горой Черского был и самым труднодоступным. Баргузинский хребет охранялся от туристов знаменитым заповедником, и путешество-вать там без специальных разрешений запрещалось. Мы выбрали Приморский хребет с его жемчужиной - бухтой Песча-ной.
Я написал в Иркутский клуб туристов и вскоре получил письмо со схемой и рекомендациями по выбору маршрута. Схема представляла собой бледную «синьку» с тоненькими линиями речек, так называемая гидросеть, с отметками неко-торых высот. Рельеф по такой схеме может увидеть только опытный человек, у нас же такого опыта еще не было. Мы спланировали маршрут, который должен был начаться в бухте Песчаной. По плану мы собирались для разнообразия пройти по настоящей прибайкальской тайге, перевалив через Приморский хребет, в истоки реки Голоустной, а потом пройти по самому берегу Байкала, замыкая маршрут вновь в бухте Песчаной.
Вся идея с походом была моя, я же и руководил нашими тренировочными «единичками», которые мы приурочивали к праздникам - 8 марта и 1 мая. Другого опыта у меня не было. Теперь я собирался руководить нашей маленькой группой в байкальском походе. В нашей институтской маршрутно-квалификационной комиссии посмотрели на маршрут и опре-делили, что это классическая пешеходная «тройка». После некоторых сомнений, которые перевесило мнение, что Стари-ковский - человек спокойный и надежный, глупостей не наделает и на рожон не полезет, нас выпустили на маршрут, ус-ловно определив его пока по сложности, как «двоечку». При этом меня утвердили руководителем в порядке исключения, а насчет сложности маршрута добавили, что, если все пройдет гладко, то засчитают нам маршрут «тройкой», что соответ-ствовало бы реальной сложности заявленного маршрута. Комиссия - это, прежде всего, люди. В Томске люди умели смотреть поверх бумаг, но надо признать, что это было большой редкостью.
Сессия закончилась. Осталось только отработать положенное время на благоустройстве и ремонте общежитий, и можно было считать себя свободным до 1 сентября. Многие ребята уехали в строительные отряды, мы же со Старосвет-ским определились в бригаду по ремонту общежития. Нам предложили, так называемый, «аккорд», и мы работали по 12-14 часов, не покладая рук, пока я не попал в больницу по «скорой помощи» с подозрением на десяток болезней одновре-менно. Через неделю больничных мытарств, наконец, установили, что у меня просто гипертонический криз. Так в восем-надцать лет я стал гипертоником. Время шло, приближался день отъезда на Байкал, а я валялся в городской больнице. Планы наши оказались под угрозой срыва. Сашка приходил меня навещать почти каждый день, и однажды принес и за-бросил мне в окно второго этажа бухту основной веревки. Предполагалось, если в ближайшие два дня меня не выпишут, то придется бежать через окно с помощью этой веревки. Я слабо представлял, как это будет выглядеть, но до крайностей дело не дошло. Меня выписали, заставив напоследок сбрить бороду, уже хорошо оформившуюся за эти две недели боль-ничного режима. Было так обидно потерять столь мужественный вид накануне путешествия, но врач был непреклонен и с бородой не хотел отпускать на волю.
На восьмой этаж в общежитии я поднимался, как на вершину горы, хорошо еще, что в альпийском стиле, без про-межуточных лагерей. Ноги подкашивались, голова кружилась, в общем, форма перед походом - просто никакая. Но от-кладывать уже было нельзя, и окончательно определившись, что из заявленной шестерки нас осталось только трое, и, получив в клубе туристов причитающиеся нам банки тушенки и сгущенки, мы выехали в Иркутск.
Проснувшись рано утром в поезде, я увидел на проводах, мелькавших за окном, небольшие охапки сена, а в домах, стоящих вдоль дороги, по самые окна была вода. Ливневые дожди в Саянах подняли уровень реки Иркут на девять мет-ров. Это вода забросила сено на провода. Вдоль байкальского побережья от порта Байкал до Слюдянки потоки воды смы-ли железную дорогу, и теперь знаменитый Транссиб оказался разорванным. В районе было объявлено чрезвычайное по-ложение. Поезд очень медленно подходил к перрону Иркутского вокзала. Вокруг стояло милицейское оцепление. Люди повагонно пересаживались в автобусы и их увозили в речной порт, где пересаживали на суда, чтобы доставить до стан-ции Култук. Там стояли десятки поездов, и оттуда можно было ехать дальше - на восток.
Нам дальше не надо было. Однако мы с четырьмя неподъемными рюкзаками на троих вместе со всеми пассажирами доехали до речного порта. Несмотря на всю организацию, понятно, какая вокруг царила суматоха и неразбериха. Спра-шивать было некого, ничего толком невозможно было узнать.
Не помню уже, как мне в голову пришла дикая мысль, но я пробился к самому начальнику Иркутского порта, пред-ставившись для солидности сотрудником Томского института ядерной физики, и заявил, что нам обязательно надо по-пасть в бухту Песчаную. Начальник посмотрел на меня и коротко сказал, что через пять минут от пирса отходит катер «Жданов», который везет продукты в пострадавшие от наводнения районы. Если договоритесь с капитаном, он вас возь-мет. Мы кинулись на пирс, но легко сказать, кинулись. Рюкзаки, как вериги, из-за них мы успели только разглядеть над-пись на корме уходящего от пирса катера. Кто-то рядом, видя наше отчаяние, посоветовал догнать «Жданова» в Листвян-ке, добравшись туда на быстроходной «Ракете».
Через пятнадцать минут мы отчалили на пассажирском судне на подводных крыльях, которое за час домчало нас до поселка Листвянка, стоящего на берегах Байкала и Ангары. Еще несколько часов нам пришлось ждать, пока, почему-то накренившись на один борт, медленно пришвартовался груженный «Жданов». Мы бросились к команде, стали кричать, что нас послал начальник порта, называя его, как нашего старого знакомого, по имени-отчеству. Уговаривать не при-шлось. Капитан посмотрел на нас мутным оком и кивнул - берем. Так одним кивком проблема была решена, и суматоха с неопределенностью остались позади. Мы даже не успели увидеть ни Иркутска, ни Листвянки.
Катер отошел от пирса, принял встречную волну, и вот мы, наконец, вышли в море. Темная синь бездонной глубины, свежий ветер, крики чаек, вдалеке снежные шапки Хамар-Дабана, будто повисшие в небе, а слева мрачным темно-зеленым, закрывающим полнеба бортом надвигался на нас Приморский хребет. Вот это да! Я не мог себе такого предста-вить! Ведь на нашей «синьке» были только речки и речушки, да и те мы слабо представляли. Я впервые, не считая одомашненных Карпат, попал в горы. Мы сидели на своих абалаковских «мешках» и с молчаливым изумлением, глубиной доходящим до тихого ужаса, смотрели на суровые сбросы, осыпи, скалы, на непроходимую береговую кромку, которую захлестывали настоящие волны, не представляя, как мы будем ходить по этим горам целых две недели. Нас даже не отвлекло то, что подошедший член команды потребовал с нас деньги за перевоз, предложив, правда, примкнуть к празднованию Дня военно-морского флота. Команда гудела уже всерьез, а «Жданов» шел вдоль берега в надвигающуюся ночь, гордо рассекая ветер и волны. Взошли звезды, стало очень темно и холодно, но и в темноте береговой хребет легко угадывался - он проглатывал звезды, как огромный прожорливый дракон, прилегший отдохнуть у воды. А мы казались такими маленькими, заброшенными на край света, сидели у борта, прижавшись друг к другу, чтобы хоть как-то согреться, не зная, что теперь все ночи будем коротать, стуча зубами от холода.
В три часа ночи «Жданов» подошел к пирсу в бухте Песчаной. На пирсе были толпы людей, надеявшихся выбраться из бухты после десяти дней непрекращающихся дождей. Катер сбавил ход, но курс не поменял и, врезавшись в пирс, раз-воротил его. Люди с криками бросились на берег, кто-то даже упал в воду. Пьяная в стельку команда ворчливо успокаи-вала нас:
- Щас, пристанем.
Наконец, мы на берегу, и тут же нас хватают за рукав:
- Дикари? В бухте вам останавливаться нельзя. Здесь только плановые туристы, с путевками.
Нас определили моментально - по рюкзакам. Глухая ночь, не видно ни зги. Мы пошли по какой-то дорожке, которая просто угадывалась под ногами. Она повела нас круто в гору, но рюкзаки не давали. Через какое-то время, почувствовав ногами сравнительно ровную площадку, я предложил остановиться на ночлег, а утром разобраться. Палатку поставили кое-как, забросили рюкзаки вовнутрь, Сашка отошел на ощупь на несколько метров и громко зажурчал. Больше я ничего не слышал - провалился в сон. Это был бесконечно долгий день, начавшийся с сена на проводах и окончившийся журча-нием в темноте.
Проснулся я от жары. Солнце вовсю светило высоко на небе. День был просто прекрасный. Я выглянул из палатки и увидел мужичка в майке и трусах. Он в трех метрах от палатки делал зарядку и недовольно косился в нашу сторону. Я вылез на божий свет и онемел…
Впервые в своей жизни я увидел такую красоту. Голубое небо сливалось на горизонте с темно-синим морем. Скаль-ная башня Большой Колокольни, блестя кварцевыми сколами на боках, возвышалась прямо перед нами. Внизу белый песок бухты, злополучный развороченный «Ждановым» пирс, дальше домики турбазы, и за ними вторая Колокольня - так назывались скальные мысы, обрамляющие бухту Песчаную. Справа, тоже внизу, виднелась маленькая бухточка и в ней такой же маленький кораблик. Я сделал шаг и отпрянул - под ногами вертикальный сброс, высотой метров сто, по край-ней мере, мне так показалось. Повезло Сашке ночью - еще шаг и загремел бы он вниз, не увидев ни красоты, ни отвеса. Оказалось, что палатку мы поставили прямо на тропе рядом с беседкой, и все это территория турбазы, с которой нас так резко погнали еще ночью.
Мы сгребли палатку за концы и потащили ее вниз, как оказалось, в бухту Академическую. В ней располагается не-большая база Лимнологического института - единственного научного института, занимающегося изучением озера Байкал. Нравы в Академической были проще, и к нашему удовольствию нам разрешили здесь стать лагерем. Мы поставили па-латку и стали разбирать рюкзаки, понимая, что надо избавляться от всего лишнего, если мы хотим сдвинуться с места. Вскоре рядом стали какие-то ребята, и мы сделали пару совместных снимков, чтобы потом в отчете было видно, что нас все-таки четверо, а не трое, так как минимальный состав группы должен был иметь четверых.
Наша двухместная палатка (непонятно по каким стандартам считались места, так как в этой спокойно размещались минимум четверо) в лучших традициях туристского снаряжения того времени была изготовлена из брезента и весила семь с половиной килограммов. Рыболовецкий трал толщиной двенадцать миллиметров и длиной сорок пять метров со-шел за основную веревку, несколько страховочных карабинов, топор, потянувший на все три с лишним килограмма, на-бор котлов, из которых можно было накормить десять человек, да пара одеял, прихваченных из общежития вместо спальных мешков. Из одеял, протертых до прозрачности, мы сделали конверт, сшив оба одеяла через край по трем сторо-нам. Это и был наш первый групповой спальник. Надо сказать, что впоследствии в нашей группе никогда не пользова-лись индивидуальными спальными мешками. Может быть потому, что я сам с трудом помещался в таком мешке даже в молодые годы, но, скорее всего, потому, что спать втроем теплее, а вес спальников на одного участника при таком рас-кладе не превышает одного килограмма.
По поводу комфорта и удобств в туристской среде всегда было много споров, но мало кто смог кого-то в результате споров переубедить. Говорят, о вкусах не спорят. Вот и сейчас, читая фолиант Коли Рундквиста, я часто натыкаюсь на противоречия с собственным опытом и пониманием, лишний раз убеждаясь, что «каждый по-своему сходит с ума». Но тогда в своем первом серьезном походе, впрочем, как и еще несколько лет потом, нам приходилось пользоваться в каче-стве спальников старыми и плохо согревающими байковыми одеялами из студенческого общежития. Альтернативы не было. Это позже появились замечательные индийские спальники на синтепоне, а пока чем богаты…
Но вернемся к содержимому рюкзаков. Небольшой ремонтный набор собрал Сашка Старосветский, а килограммо-вую аптечку Галина. Фонарь, нож, пара рукавиц - вот и все наше снаряжение. В последний момент мы взяли напрокат фотоаппарат «Зоркий-10». Он нас не подвел, и фотографии получились хорошие. Продуктовый набор состоял из круп, упакованных в холщовые мешочки: гречка, рис, манка, пшенка и пакетики супов, в быту называемые «блевантин», что сразу отбивало аппетит. Взяли мы с собой несколько луковиц, пару морковок на первые дни. Вместо хлеба были насу-шенные Галкой в домашней духовке сухари. Да и, конечно, десятки банок консервов. Мы с Сашкой пересчитали меню из расчета на две недели на троих. Остальное упаковали в лишний, прихваченный еще из дома рюкзак, и поволокли его вдвоем за лямки на турбазу, в камеру хранения. Там же мы попытались поговорить с инструкторами о нашем маршруте. С трудом мы вызнали кое-что. Нам рассказали, что тропа на наш первый перевал через Приморский хребет начинается у крайнего домика за помойкой. Мы с Сашкой решили разведать подъем на перевал. Ведь это был первый в нашей жизни настоящий горный перевал!
Нашли широкую, до полутора метров ширины тропу и стали подниматься по ней. Теперь подъем на восьмой этаж общежития показался мне легким и быстрым, как прыжок кузнечика, а вот подъем на Кедровый, так назывался этот пере-вал с отметкой около 1180 метров над уровнем моря (почти от нуля), закатыванием тяжеленной глыбы на непостижимую высоту в триста этажей. Пока в качестве глыбы был я сам. От напряжения и усталости я даже не подумал, что завтра нам предстоит подниматься на перевал с тяжеленными рюкзаками. Мы вернулись вымотанными и подавленными. Даже Гал-ка, которая пока паковала мешочки и кулечки, что-то пришивала, а что-то уже и штопала, замерла с иголкой в руках, увидев нас в таком настроении. С предчувствием невеселого первого дня мы забрались в палатку. Вместе с темнотой пришел и холод, хотя по календарю наступило 1 августа - вполне летний день. Мы жались друг к другу, пытались залезть в наш импровизированный мешок с головой, к утру надели на себя все, что было из теплых вещей, но спали урывками, постоянно ощущая холод. У меня же перед глазами всю ночь стоял подъем на перевал Кедровый.
Пришло утро, а с ним и неотвратимость начала маршрута. Ничего страшного на подъеме на перевал, понятно, не было. Весь склон, включая и гребень хребта, был покрыт высокоствольным сосновым лесом. Вот только перепад высот почти тысяча метров, крутизна подъема, доходящая местами до тридцати пяти градусов, да почти трехпудовые рюкзаки (а это почти сорок восемь килограммов) у нас с Сашкой, что позволяло довести вес рюкзака маленькой Вороновой до двадцати пяти килограммов - вот и все причины вспоминать этот перевал, как кошмарный сон. Именно в этот раз и на всю оставшуюся жизнь я вывел для себя утешительную формулу: как бы ни было тяжело, как бы ни было страшно, через десять - двенадцать часов все это закончится и необратимо будет позади.
Так оно и случилось. Обливаясь потом в этот жаркий солнечный день, упираясь на крутых участках тропы в склон чуть ли не носом, мы все-таки поднялись на него, а потом, не торопясь, на негнущихся уже ногах, стали спускаться в за-поведную тишину Приморского заказника. Галка, несмотря на тяжелый рюкзак, как заправская хозяйка, не могла пройти мимо колоний маслят и боровичков, и, в конце концов, накланялась до потери сознания. Благо свалилась она уже непода-леку от базы охотоведов Иркутского сельхозинститута. Это был крепкий деревянный дом с несколькими хозяйскими по-стройками. На столе в избе лежала записка, в которой говорилось, что можно всем пользоваться, только аккуратно, и обязательно оставить после себя все в порядке, а также неприкосновенный запас дров, соли и спичек. Мы с оклемавшейся Галкой взяли двуручную пилу и начали пилить дрова для печки, предвкушая теплую ночевку. Я взял пилу в первый раз в жизни, Галка тоже. После первого же резкого движения пила соскользнула и чуть не отхватила мне большой палец на левой руке. Кровь хлынула, а Галка опять сомлела. Перевязали руку, кое-как напилили дрова, приготовили собранные Галкой грибы с гречневой кашей и тушенкой, а там уже и ночь подошла. Улеглись на нарах и не сумели сдержать стонов. Тело болело, как будто нас молотили цепами. Но спали в эту ночь по-царски - в избушке было тепло и уютно.
Подниматься рано я еще не умел - проспали до высокого солнца. Потом долго собирались, перекладывая несколько раз рюкзаки. В ту пору использовались рюкзаки, называемые в простонародье «мешками». Правда, у Сашки был абала-ковский рюкзак, а у меня так называемое «слоновье ухо», но фактически это были мешки с карманами и верхним клапа-ном. «Ухом» и назывался огромный клапан, позволяющий надстраивать чуть ли не треть высоты рюкзака. Искусство ук-ладывания рюкзака не приходит в один миг, ему невозможно обучиться заочно. Более того, это искусство творческое, так как с каждым днем, хоть и незаметно, но вес рюкзака меняется, что-то из него уходит, и все время надо переоценивать содержимое, мысленно представляя движение центра тяжести и рельеф того, что придется на спину. При всей моей при-родной лени, приходилось иногда перекладывать рюкзак среди дня, хорошо, если во время обеденного привала, так как идти с плохо сложенным рюкзаком невыносимо тяжело. Мешок надо было складывать так, чтобы он был плоским, широ-ким и высоким, стараясь, чтобы центр его тяжести был как можно ближе к центру тяжести тебя самого. При этом надо было следить, чтобы под спиной были мягкие вещи, а наверху то, что будет использоваться во время перехода, например, при неожиданной смене погоды, или на привалах. Я довольно-таки быстро научился складывать рюкзак, а потом за много лет научил этому еще сотню человек. Рюкзаки будут меняться, а с ними будет меняться и наука их укладки. Уверен, что в этом я достиг высокого профессионализма. Но это еще было впереди.
А пока мы продолжали спускаться в долину реки Голоустной. Тропа вела нас без затей, но вот она стала широкой и превратилась в лесную дорогу, а потом привела на большую поляну с вырубленными деревьями - деляну, где и закончи-лась. Пришлось возвращаться назад, искать продолжение тропы, ведущей вдоль реки, и тут оказалось, что последствия ливневых дождей и недавнего наводнения в этих краях еще не изжиты. Практически теперь мы шли по воде, залившей луга, поляны и саму тропу-дорогу. Вода прогрелась под солнышком, и идти по ней было даже приятно. Вот только для привалов приходилось искать какую-нибудь кочку-бугорок или место повыше, так как присесть среди половодья было не на что. Вечером нам пришлось долго искать место для ночевки, щедро разлившаяся вода норовила стать бескрайней. На-конец, пристроились кое-как на склоне, поставив палатку в густых кустах. Несмотря на холод, усталость сморила нас сразу. Вдруг среди ночи меня разбудил резкий толчок в спину. Я поднялся и, не открывая глаз - все равно темно - спро-сил, в чем дело. Сашка недовольно пояснил:
- Вон Галке чудятся какие-то шаги за палаткой. - Я прислушался. Вроде тихо, а потом какой-то шорох, будто кто-то скребет прямо по крыше палатки. Мы замерли. Посидели так, потом снова звук, совсем рядом. Стало страшно.
- Может быть, выглянуть? - спросил Сашка шепотом.
- Ага, а тебя раз, по башке - таким же свистящим шепотом ответила Галка. Спать хотелось неимоверно, но и страш-но было тоже, надо было выбирать между сном и страхом. Сашка нащупал у входа топор, сунул его в руки Галке, бурк-нув что-то о самозащите, и улегся спать. Я тоже заснул.
Проснулся, как всегда, от яркого солнца, просвечивающего всю палатку. На тенте я увидел тень от большого куста и понял, что это его ночью шевелил ветерок, а он веткой скреб по тенту палатки. Стало легко и смешно. Выбравшись из палатки, я открыл глаза на ночное происшествие своим спутникам, и мы вдвоем с Сашкой стали потешаться над Галкой, так и просидевшей всю ночь с топором в руках. Отсмеявшись над нашими пустыми страхами, мы с Сашкой отошли на несколько метров за кусты для утреннего моциона. И вдруг на жирной грязи, увидели огромные медвежьи следы. Они были свежими - медведь прошел мимо нас этой ночью в нескольких метрах от палатки. Следы всех четырех огромных лап были вместе. Я легко представил, как стоял медведь, длинно вытянув морду, принюхиваясь к нашим запахам и сооб-ражая, пройти ли ему мимо или все-таки закусить нами. Галке про эти следы мы рассказали только через три дня, когда в поселке лесозаготовителей узнали, что неподалеку ранили большую медведицу, пришедшую с верховьев Голоустной. Это была, скорее всего, наша медведица. Все оставшееся путешествие, когда мы со Старосветским уходили искать пра-вильный путь, оставляя Галку у рюкзаков, она громко пела, вернее, истошно голосила, надеясь таким образом распугать всех медведей в округе.
Из сегодняшнего дня трудно разглядеть что-либо особо примечательное в том путешествии. Мы шли параллельно Приморскому хребту, отделяющему нас от Байкала, шли в лесу, переваливая через небольшие отроги и водоразделы, ни-где не покидая леса. В Приморском хребте гольцовой зоны, то есть, безлесной, практически нет. Именно поэтому было трудно ориентироваться, а старые дороги, оставшиеся от былых лесоразработок, только еще больше путали нас. Вскоре мы вышли в долину реки Бугульдейки, впадающей в Байкал. На своем пути река прорывала Приморский хребет. Пере-шли реку вброд «стенкой», при этом Галку, идущую в центре нашей троицы, заливало почти до подбородка.
На берегу стояла старая деревня, в которой осталось несколько жилых домов, а в них доживающие свой век пенсио-неры. Нас по-сибирски радушно приютили, особенно опекали Галину, принимая ее из-за маленького роста совсем за де-вочку. Отдохнув и попарившись в баньке, мы двинулись по пустынной дороге вниз вдоль реки, чтобы выйти на побере-жье Байкала. В устье стоял большой поселок - леспромхоз Бугульдейка. В устье стоял большой поселок - леспромхоз Бу-гульдейка. На последнем участке нам повезло подъехать на попутной машине. На ночлег мы устроились в небольшом деревянном доме начальной школы. Директриса - жизнерадостная полная бурятка - решила опробовать на себе Галкин рюкзак и, взгромоздив его на плечи, чуть не упала. После этого она запричитала над Галкой, а заодно и над нами. Вскоре пришел какой-то ее знакомый и стал нас отговаривать от пешего перехода вдоль берега Байкала в бухту Песчаную. Он объяснял, что тропа местами обвалилась, есть несколько не проходимых мест, называемые в народе «непроходы», и уже тридцать лет, как никто не ходит по ней, пользуясь для передвижения моторными лодками. Я видел, как поникла Галка, да и самого на секунду охватил страх и соблазн согласиться на предлагаемую лодку, но я твердо мотнул головой и сказал, что маршрут мы должны пройти полностью.
Оставили Бугульдейку и еще полдня шли по прекрасной тропе среди зеленых полян с желтыми скирдами скошен-ной травы. Слева теперь надежно поселилась синяя гладь Байкала. Погода, установившаяся, как только мы прибыли на Байкал, продолжала нас баловать. Солнце, голубое небо, легкие облака к полудню и ясная черная звездная ночь с непре-менным холодом - все это сопровождало этот замечательный поход. Тогда мы еще не знали, что такая погода определяет-ся установившимся мощным антициклоном, в свою очередь неизменно приходящему на смену циклону, который и был причиной ливневых дождей и наводнения.
Три дня карабкались мы по кручам, по тонким козьим тропкам. Иногда выходили на старую тропу, а местами про-бирались в чаще кедрового стланика вообще без тропы. Там, где сбросы становились крутыми, спускались к самой воде и шли по бечевнику - галечниковому пляжу, подбирая на ходу неяркие самоцветы - байкалиты, скромные родственники агатов. Специфика передвижения вдоль берега моря или больших озер в горах такова, что приходится все время перева-ливать из бухты в бухту или идти очень высоко, значит, и далеко от воды, траверсируя главный хребет. Но и при траверсе возможны спуски и подъемы, только уже гораздо большие, в местах, где реки пробивают хребет. Первую треть маршрута мы прошли по остаткам старой тропы, траверсируя главный хребет высоко над водой. Обливаясь потом на солнцепеке, под тяжелым рюкзаком, я все время с тоской глядел в синюю прозрачную воду Байкала, и мечтал о привале на берегу и купании в этой освежающей воде. Когда, наконец, мы спустились к озеру, то зайти в воду я смог лишь по колено - полное ощущение, что зашел в снежный сугроб - сначала ожег, останавливающий дыхание, а потом ноги сводит судорога.
Вторая треть пути вдоль озера была наиболее тяжелой. На этом участке тропы практически не было - высокий берег подмывало на протяжении многих лет, и тропа обвалилась. Пришлось спуститься со склонов и идти вдоль самой кромки воды. Теперь приходилось постоянно думать, удастся ли пройти вдоль очередного далеко выдающегося в море мыса, или придется облазить его, набирая огромную высоту. Закономерность в приливах и отливах выявить мы так и не успели, но однажды темнота застала нас на пляже, над которым нависали двухсотметровые стены. Ничего не оставалось, как оста-новиться на ночлег прямо у воды. Все дни на Байкале был слабый ветерок, который гнал довольно-таки приличную вол-ну. Здесь же места было совсем немного, буквально под обрез, и я боялся, что ночью нас просто смоет в море. На озере был полный штиль, и поверхность воды застыла, как стеклянная, отражая бесчисленные звезды и маня яркой лунной до-рожкой. На всякий случай мы подтащили пару белых, похожих на бивни мамонта бревен из плавника, которым усеян весь берег озера, и привязали к бревнам свою палатку. Случись, что вдруг вода смоет нас, так, держась за эти бревна, можно будет хотя бы удержаться на плаву. Так мне казалось. Спали очень тревожно, по крайней мере, я. Сквозь сон все время слушал голос озера. В эту ночь Байкал смилостивился над нами, оставив сухой пятиметровую полоску пляжа.
Наконец, вышли в большую бухту Харгино. В ней в Байкал впадает одноименная речка, а на картах обозначен посе-лок Харгино, от которого, правда, к нашему времени оставался один дом, да и тот пустой. Здесь мы встретили местных рыбаков, и впервые в своей жизни отведали ухи из хариуса. Хариус на Байкале крупный, как нигде, а настоящая сибир-ская уха не признает никаких добавок. Это не рыбный суп, в который от рыбной бедности бросают картошку и крупу. Здесь варят рыбу, потом вытаскивают ее и отдельно едят горячие куски рыбы, запивая наваристым бульоном. Сладкая рыба хариус! Вкус этот невозможно потом забыть всю жизнь.
От Харгино путь идет по самым популярным в этом районе местам. Череда бухт - Сенная, Сухая, Бабушка, Внучка, Троглодиточка нанизывается на хорошо набитую плановыми туристами тропу. В бухтах лежат «чайники» - те самые плановые туристы, приехавшие отдыхать на турбазу в бухте Песчаной по путевкам. В основном это молодые и среднего возраста женщины, в ярких и откровенных купальниках, а над ними обычно возвышается сильная, мускулистая и загоре-лая фигура инструктора, напоминающая сивуча-вожака над своим гаремом где-нибудь на Курилах. Мы же со своими на-битыми рюкзаками, с подвязанным на проволоке закопченным чайником, подобранным где-то на стоянке охотников, в разорванных местами штанах и штормовках, резко контрастируем на этом пляжно-курортном фоне. В одной из бухт нас уговаривают попить холодного компота из сухофруктов, и пока мы наслаждаемся халявным десертом нас с сочувствием расспрашивают, откуда и сколько дней мы идем. Сами "чайники" говорят, что от турбазы они шли день, но этот день са-мый страшный в их жизни. Теперь они должны съесть все, что с собой притащили, а потом придет время возвращаться обратно на базу. От этой мысли у них мороз по коже. Через три ходки по пятьдесят минут мы прошли то, что рассказчики шли целый день. Не доходя до запретной для нас бухты Песчаная, мы бросили посреди тропы рюкзаки и, оставив на них, как всегда, Галку Воронову, пошли на турбазу за своей "заброской".
Для посвященных не секрет, что, как только заканчивается любой маршрут, тут же одолевает странное состояние, именуемое «расслабуха». Только что ты преодолевал препятствия, бодро шел вперед с тяжелой ношей, но едва окончился маршрут и ты оказался среди людского шума и цивилизации, даже если это какой-то далекий поселок или лагерь геоло-гов, как силы оставляют тебя. И вот ты еле-еле тащишь ноги, с трудом дается любое движение, а тихий вечерний дождик может тут же вызвать насморк и даже воспаление легких. Объясняется это легко. Организм, как бы понимая, что в суро-вых условиях похода рассчитывать не на что, сжимается пружиной, мобилизуя все внутренние силы, чтобы выжить. По-сле переправы в ледяной воде по пояс, а иногда и по грудь, после ночевок на льду и на снегу, я не знаю ни одного случая простуды за более чем четверть века своих туристских походов.
Вот и сейчас, мы с трудом плелись по песку бухты Песчаной, палимые солнцем и взглядами отдыхающих. Так смотрят на прокаженных - с сочувствием и страхом. Огромный замок на двери камеры хранения означал обеденный пе-рерыв. Мы устроились в тенечке, и погрузились в сладкую полудрему, как вдруг были разбужены энергичными молоды-ми людьми. Один - огромного роста, с туристским топориком на поясе и в ковбойской шляпе с загнутыми полями вызы-вал невольное уважение всем своим видом, а второй же, несмотря на скромный рост и внешность, был явно начальником. Разговорились. Оказалось, что это ребята из Пензы. Они сплавлялись по Киренге и Улькану в Байкальском хребте, при-чем прошли эти реки на деревянных плотах первыми. Путешествие изобиловало опасностями и приключениями и, бла-гополучно закончив его, ребята решили заехать на пару дней на Байкал - отдохнуть, да вот остались совсем без продуктов, да и денег, как таковых, нет. Пытались подработать на турбазе, но прокормиться такой команде, а их четырнадцать чело-век, просто невозможно. Вот и пришлось вчера, чтобы поужинать, выключить главным рубильником свет на турбазе, а потом воспользоваться темнотой и суматохой в столовой во время ужина. Что-то съели на ходу, а что-то сумели прита-щить в лагерь. Теперь группа раскололась на фракции. Одни гордо решили голодать, другие ловят бычков с пирса, а тре-тьи, как наши новые знакомые, промышляют, не разбирая средств.
Мы открываем нашу тайну - за дверью лежит рюкзак, набитый продуктами под завязку, которыми мы готовы поде-литься - не везти же их назад. Вопли и пляски дикарей Полинезии померкли перед бурными проявлениями радости го-лодных туристов, когда наш продовольственный рюкзак был торжественно принесен в лагерь пензенцев, которых мы стали называть пензюками. Пензюки тут же сбегали за нашими рюкзаками и Галкой, сомлевшей под жарким солнцем в тоскливом одиночестве. Оставшиеся два дня мы отдыхаем, как почетные гости. Нам не дают ничего делать, а еда кипит на костре с утра до вечера. Огромный парень с топором на поясе оказался фотографом из комбината бытового обслужи-вания. Съедая две солдатские манерки каши, запивая двумя литрами какао на сгущенном молоке, он довольно поглажи-вал себя по животу и приговаривал каждый раз:
- Ну, теперь меня мама узнает.
За эти два дня мы узнали леденящие кровь подробности их сплава по диким горным рекам, за что и прониклись ог-ромным уважением к смельчакам. Возраст этих ребят был ближе к тридцати годам, хотя в компании была маленькая де-вушка, показавшаяся нам школьницей или студенткой первого курса. Была тут и пара молодоженов, проводящих таким экзотически экстремальным образом свой медовый месяц.
Однако пришло время отправляться в Иркутск. В бухту ходили два пассажирских теплохода с оригинальными на-званиями «Иркутск» и «Москва». Отправление далеко за полночь, так чтобы к утру прибыть в Листвянку. Пензюки заве-рили нас, что все мы без труда погрузимся на теплоход без билетов. Так и получилось - свалка при погрузке была такая, что команда перестала сдерживать толпу и на теплоход попали все. Я, Сашка Старосветский и огромный фотограф спря-тались в одной из спасательных шлюпок. Было холодно, но фотограф достал полиэтиленовый тент, под которым скоро стало влажно, но все-таки теплее. Я боялся качки, но, к счастью, все обошлось. Так в полудреме мы дожили до Листвянки. Теплоход начал швартоваться у причала и по громкой связи сообщили, что на выходе у всех проверят билеты. Старосвет-ский, не долго думая, перемахнул через леера ограждения и спрыгнул на пирс. Я никогда не умел прыгать, особенно с движущихся предметов, поэтому затосковал, глядя, как Сашка приветственно машет с берега рукой. Пензенский началь-ник меня тут же успокоил, сказав, что билеты у нас есть. Действительно, на выходе он предъявил пачку коричневых кар-тонок, как в поездах, и нас пропустили, тем более что сзади сильно напирали. Уже на берегу я выяснил, что билеты про-шлогодние, но кто в такой суете это разберет. Было еще темно, и опытный начальник куда-то быстро нас повел. Уже че-рез пятнадцать минут мы располагались в спальных мешках на каком-то большом деревянном крыльце.
Проснулись от солнца и гомона. Вокруг было много людей - какие-то туристы, явно иностранцы, снимали нашу компанию на камеру. Я посмотрел на дверь, под которой мы лежали. Вывеска гласила, что это районный Дом культуры и вечером будут танцы.
В Иркутске пензюки с нами попрощались. Они спешили на товарную станцию, чтобы добираться до своего неведо-мого нам города на товарняках, как во время войны. Нам они оставили маленькую девушку, о которой мы думали, что она школьница. Она не захотела ехать таким экзотическим транспортом, и ей были выданы деньги на билет до Москвы. Мы тоже были на последних рублях. Деньги для меня и Сашки должны были прислать наши родители на почтамт. Мы зашли на почту, и я получил свой перевод, позволяющий теперь купить билет на самолет в Ленинград. Сашке надо было ровно в противоположную крайность - в Совгавань, но ему перевода пока не было. Мы посадили Галку Воронову на по-езд до Рубцовки, где ее ждали родные, а сами пошли гулять по Иркутску втроем, держа свою подшефную за руку, сурово контролируя каждый ее шаг. Вечером, пока мы ожидали ее московский поезд, она вдруг стала на прощание разговори-лась, и мы ненароком узнали о ее недавней защите кандидатской диссертации по математике в МГУ. Узнав, что нашей подопечной двадцать восемь лет и она преподаватель университета, мы онемели и до самого отправления ее поезда не могли больше ничего сказать. Мы ведь только окончили первый курс и были полными салагами. Когда ее поезд отошел от перрона, мы с облегчением вздохнули и отправились ужинать в привокзальный скверик на скамейку, где с аппетитом умяли банку тушенки с булкой хлеба.
Утром мы расставались с Сашкой. Он остался ждать своего перевода из дома, а должен был улетать в Ленинград. На всякий случай, если вдруг деньги ему не придут, я оставил ему десять рублей и остатки наших продуктов. На эту десятку Сашка тогда мог доехать поездом до Томска. В аэропорту Иркутска было необычно пусто для середины августа. Зауныв-ный голос диктора по радио предлагал улететь в любую сторону без проблем. Я купил в кассе билет до Ленинграда и уже пошел на посадку, как вдруг увидел Старосветского, который метался за ограждением и что-то мне кричал. Оказалось, как только мы расстались, он пошел играть на последние деньги в книжную лотерею и выиграл сразу же главный приз - десять рублей, которые получить можно было только книгами. В качестве приза он взял два больших фотоальбома по Байкалу, и теперь радовался, что успел поделиться альбомом со мной. Деньги из дома он получил и его рейс улетал в Совгавань через час после меня.
Уже в полете по разговорам стюардесс я понял, что накануне в Иркутске разбился самолет, в котором погибли сто восемь человек. Я понял, почему аэропорт был пуст, но особого страха не испытал - в молодости мы все уверены, что с нами ничего не случится.
Поднебесные Зубья - первая попытка
После байкальского похода, в котором мы в нарушение правил отправились втроем, стало ясно, что для будущих путешествий необходимы, прежде всего, кадры. Я как-то сразу отмел варианты искать для себя чужую группу. Не помню уже, были ли у меня сразу соображения, что при моих физических данных, а главное, активно-тоталитарном характере я не смогу ходить участником и подчиняться чужому уставу, или они появились позже. Но точно помню, что у меня всегда были свои идеи, планы и мечты, и я четко представлял, что для их реализации мне нужна команда. Поэтому, в самом на-чале второго курса, мы со Старосветским провели рекламную кампанию и объявили о создании клуба туристов на своем физико-техническом факультете. Собрание состоялось 4 октября, и на него пришло человек двадцать ребят. Клубу дали название «Пилигрим», и он существует на факультете по сей день. Его участники ходили со мной почти во все походы на протяжении двадцати лет! Восемь поколений выпускников физтеха начинали студентами участвовать в наших путешест-виях, а потом, получив дипломы и разъехавшись по стране, еще многие годы слетались к месту встречи, чтобы вновь и вновь идти вместе в горы. В экспедиции 1990 года в нагорье Черского в состав моей группы входило восемь физиков - выпускников нашего факультета, а еще трое ребят были выходцами из другого созданного мною клуба туристов «Юго-рия», но об этом еще рассказ впереди.
В группе 050, в которой мы учились вместе со Старосветским, рассказы о Байкале и нашем путешествии вызвали большой интерес. В начале ноября, ровно через месяц после нашего оргсобрания, когда весь второй курс деканат решил снять с учебы на две недели для работы по благоустройству города, я пошел к декану и рассказал ему о нашей секции туризма. Я объяснил, что на всех факультетах есть подобные и они уже вовлекли в свои ряды сотни студентов, приобщая их тем самым к здоровому образу жизни. Короче, я обнаглел настолько, что попросил вместо отработок отпустить не-сколько человек с нашего курса для участия в лыжном походе в Горной Шории. К моему огромному удивлению декан легко согласился на такую замену, и мы срочно стали собираться в лыжный поход. Решение пришло спонтанно, на сборы было всего два дня. В этот раз кроме нас со Старосветским в поход собрались еще двое ребят из нашей учебной группы - Владимир Струнин и Сергей Герасимов, из соседней - Гера Кривошеин. Шестым участником группы стала старшекурс-ница медицинского института Надежда Романовская, которая летом была у ребят из нашей группы врачом в стройотряде. Лыжи мы взяли в институтском прокате (обычные, на жестких креплениях), две брезентовые палатки и печку в клубе туристов. Сухари сушили последней ночью перед отъездом в студенческой столовой, теплые вещи собирали по всему общежитию. Вовка Кащеев дал мне свои меховые чуни, которые я потом таскал в походы больше десяти лет. Наконец, рюкзаки собраны, поезд отошел от перрона любимого нами вокзала «Томск-1» и началось наше путешествие в неведо-мые для нас горы Тегир-Тыз (Тигир-Тыш или Тегри-Тежи - все называли их по-разному), что в переводе с шорского язы-ка означает «Поднебесные Зубья».
Как я уже упоминал, был ноябрь. Мы ехали с лыжами, из-под клапанов наших рюкзаков торчала подшитые валенки, и люди вокруг с удовольствием подшучивали над нами. Куда, мол, вы собрались, на водных лыжах кататься, что ли? По-всеместно в Западной Сибири шли осенние дожди. Мы сначала огрызались, а потом и сами начали волноваться - а будет ли снег? Но в Междуреченске, наконец, снег появился. Он лежал десятисантиметровым слоем! Мы обрадовались ему, как африканцы, и тут же успокоились не зря, значит, везем лыжи. От Междуреченска абаканским поездом предстояло ехать еще почти два часа. Когда же мы выпрыгнули из поезда на разъезде «141 км», проехав мимо нужной нам станции Лужба, то попали в полутораметровые сугробы. Снега оказалось даже больше, чем надо было.
Переночевали у каких-то охотников-бичей, приставших к нам с коммерческим предложением - обменять две со-больих шкурки на пару бутылок водки. Водки у нас не было, да и соболя были не нужны. Бичи остались обиженными и к утру даже агрессивными от вечного похмельного синдрома, а мы, вернувшись на поезде в Лужбу, тут же столкнулись с первым препятствием - река Томь катила свои свинцово-серые воды в заснеженных берегах. На наши истошные крики с противоположного берега приплыл на длинной лодке перевозчик-шорец с библейским именем Илья. Содрав по два рубля за человека, он за несколько рейсов переправил нас на правый берег. Отсюда, от поселка Амзас, мы и стартовали в горы, манящие нас своими сахарно-белыми вершинами на фоне голубого неба.
От Амзаса вверх вдоль ручья Алгуй тянулась дорога в поселок Тальк. В нем, в небольшом открытом карьере добы-вали тальк. На машинах его вывозили вниз и далее железной дорогой отправляли на Урал. Поселок состоял из несколь-ких бараков, в которых жили геологи и рабочие с карьера, несколько домиков охотников и избушка-дробилка. Перепад высот на этих пятнадцати километрах составлял почти восемьсот метров. В самом начале пути мы наткнулись на бульдо-зер, заваленный по крышу снегом. Идти можно было только на лыжах, и для первого дня этот участок всегда очень тяжел (я впоследствии еще раз двенадцать бывал в этих краях). К вечеру пришли в поселок Тальк. Удивительно, но в нем тогда, в 1971 году было даже электричество. Весь народ обмывал разгрузку вагона с продовольствием. Мы оказались лишними на этом празднике жизни, и полупьяный начальник отправил нас на ночевку в дробилку. Вообще, целью нашего маршру-та тогда были сами Зубья. Мы планировали совершить восхождение на самый простой пик - Средний Зуб. Для этого нужно было подняться в верховья Амзаса. Но реки были открытыми, а осеннее половодье снесло мост на Амзасе, и прой-ти в верховья было очень трудно. В Лужбе нам посоветовали подняться вверх по Алгую, а оттуда через перевал Скока перевалить сразу в верховья Амзаса.
Переночевав в дробилке, утром следующего дня мы двинулись на первый наш перевал, ведущий с Алгуя на Амзас. Со стороны Алгуя подъема практически не было, ведь мы накануне и так уже поднялись почти до границы леса. Перед нами возвышались три вершины пика Дураков, и далее безлесным белым горбом уходил собственно хребет, представ-ляющий в плане гигантскую букву «зет». В углу перегиба этой самой «зет» находились самые высокие и сложные вер-шины хребта - Большой, Малый и Средний Зубья. Был еще пик Верхний Зуб, но он замыкал букву, и находился уже на хакасской территории очень далеко от населенных пунктов. Зимой туда мало кто добирался. А вообще, Зубья - это до-машние горы промышленного Кузбасса. Туристы и альпинисты Кемерово, Новокузнецка и многочисленных шахтерских городков круглый год посещают этот район. Приезжали туристы и альпинисты из других городов Сибири и Казахстана. В хороший сезон в начале марта в приюте на ручье Высокогорном собиралось по сто пятьдесят - двести человек из двух десятков городов Советского Союза. Про этот район говорили, что «здесь летом гибнут коровы, а зимой альпинисты». Конечно, никаких коров здесь не было, просто это означало, что летом эти горы не такие сложные, как зимой. Действи-тельно, зимой здесь выпадало до шести метров снега. В марте пик туристского сезона совпадал с периодом активного схода лавин - главной причины многочисленных бед в этом районе. В Лужбе даже была лавинная станция, которая вела наблюдения за состоянием снега и склонов, а для защиты железной дороги Междуреченск - Абакан были построены ки-лометры бетонных стен. Каждую зиму в этом районе погибали люди, хотя почти на всем маршруте можно было слышать далекие тепловозные гудки.
Сам перевал Скока, не имеющий четкой седловины, оставался в лесной зоне. Главная трудность в нашем случае заключалась в спуске по крутому, заросшему елями и пихтами снежному склону. В общем, когда мы закончили кувырканье и спустились к Амзасу, половина лыж требовала ремонта. Совершенно случайно по охотничьей лыжне мы вышли к небольшой избушке. По размерам она была чуть больше железнодорожного купе, но в иные времена туда набивалось до восемнадцати человек туристов. Нас же было всего шестеро, и мы с относительным комфортом устроились на нарах и под нарами, а, переночевав, продолжили путь вверх по Соболиному ручью к цирку Среднего Зуба. Таких гор мы еще не видели, ведь на Байкале, на Приморском хребте практически нет гольцов, здесь же картина засне-женных скальных пиков и гребней выглядела очень сурово.
Но вдруг наступила оттепель, ведь на календаре было 15 ноября. Пошел дождь, а на высоте - дождь со снегом. Идти по глубокому снегу, который налипал на лыжах пудовыми гирями, тропить канаву глубиной до семидесяти сантиметров, и все это на крутых склонах, под которыми несется бурный поток, очень тяжело. В одном месте Надежда Романовская потеряла равновесие и кубарем скатилась со склона. Не понятно, каким образом ей удалось упасть на спину с рюкзаком на большой заснеженный камень посредине узкого горного ручья. И смех, и слезы: Надя лежит, как жук, вверх ногами с пристегнутыми лыжами, не может освободиться от рюкзака, а мы стоим над ней на склоне и хохочем над ее бессильной возней. Наконец, она освободилась от рюкзака, балансируя на камне, поднялась и в отчаянной ярости швырнула рукави-цы прямо в ручей. Кое-как, с огромным трудом нам удалось вызволить ее с этого камня, но после этого инцидента при-шлось срочно разбивать лагерь - выбраться сухой на склон ей так и не удалось.
На улице плюсовая температура, по снегу ползают полчища проснувшихся насекомых, а в палатке, в которой то-пится печка, идет дождь. Никакого тента у нас не было, нам и в голову не пришло, что он может понадобиться зимой. Палатка промокла, а за ней спальники и все наши вещи. Мы все-таки решаем сделать попытку восхождения на Средний Зуб. Вышли рано утром, затемно, но наверху нас встретил ураганный ветер. Видимости практически никакой, мы совер-шенно не знали куда идти, надеялись, что логика подскажет путь на вершину. Поднялись на гребень, лыжи сняли, но наст не держит, а ветер просто сбивает с ног. Благоразумие и страх одержали верх, и мы начали спускаться до палаток, а по-том и назад - в избушку на Амзасе. Амзас теперь вздулся и воды в нем, как весной в половодье. Теперь уж тем более не пройти вниз вдоль его берегов - внизу скальные прижимы, а мост снесло еще весной. Значит, обратно можно идти только через Алгуй, только теперь огромный крутой склон надо преодолевать в обратном направлении, то есть подниматься на хребет.
Целый день то «елочкой», а чаще «лесенкой» карабкались наверх. Наконец, мы снова в истоках Алгуя. Кто-то вслух помечтал о попутной машине. Там хоть и всего километров пятнадцать и вниз, но все-таки. В Тальке все его обитатели были вновь пьяны, теперь по случаю выдачи зарплаты. Мы прошли поселок, не останавливаясь. Спуск по дороге на лы-жах оказался самым кульминационным моментом. Скорость бешенная, главная задача вписаться в мосточки и не выле-теть в ручей. За сорок минут, в течение которых ноги просто одеревенели, мы проскочили восемь километров, и вскоре вышли на берег Томи. Было уже 20 ноября, но река так и не замерзла. Теперь и лодка по ней не могла пройти - стояла сплошная шуга - каша льда и снега. Нам пришлось на несколько дней в остаться в поселке Амзас, что стоит на берегу Томи напротив станции Лужба, среди совершенно невменяемых из-за беспробудного пьянства рабочих геологической партии.
Мы были еще очень молоды и впервые видели такую картину пьянства на Руси. Пили ящиками, потом дрались, лез-ли по пояс, а иногда и по горло, в ледяную кашу реки, приходили в себя, мирились, по этому поводу пили опять и так до бесконечности. Из нашей аптечки выпили даже новокаин. Через три дня, рано утром, всех подняла новость, что Илья сходил по первому льду на другой берег и принес два ведра самогона. Тут уже и мы поднялись, и по одному, с лыжами на перевес, перешли по прогибающемуся под нами льду, на левый берег. Там на путях стоял голубенький туристский поезд «Снежинка» из Новосибирска. Это приехали горожане покататься на лыжах, но им тоже преградила путь река. В отличие от нас никто не рискнул по тонкому льду переходить на другую сторону. Мы попросились на «борт». В ту пору нравы были проще, а инструкторами в поезде работали туристы, сами часто оказывающиеся в нашем положении, поэтому нас без денег, которых у нас все равно не было, довезли до Новосибирска. Откуда мы «зайцами» на перекладных электричках вернулись в Томск.
Надо сказать, что почти все лыжные ботинки были безжалостно испорчены сушкой у печки, те, что не сгорели, бы-ли скукожены и к употреблению уже не годны. Все лыжи, в большей или меньшей степени, были сломаны, так как ста-рые беговые лыжи из студенческого проката совершенно не годились для гор. Мы шли по бесснежному Томску, опален-ные горным солнцем, Старосветский смело хлюпал по лужам в валенках, а все смотрели на нас, не понимая, что идут смелые покорители горных вершин. Но вся масса впечатлений от этого снежно-дождевого лыжного похода оказалась столь сильно отрицательной, что я в следующий зимний поход пошел только в марте 1975 году, через четыре года, когда у меня уже был опыт летних походов высшей категории сложности.
Пик Грандиозный
На втором курсе я зачитывался книжками Григория Федосеева - новосибирского геодезиста, картографа и писателя. Я прочел почти все его книги - «Тропою испытаний», «Смерть меня подождет», «Пашка из Медвежьего Лога», «В тисках Джугдыра», «Мы идем по Восточным Саянам», «Последний костер». В 1938 году Федосеев возглавил экспедицию по неведомым тогда Восточным Саянам. До него считалось, что Саяны это единый хребет, разделяющий бассейны Енисея и Ангары. Но в процессе семимесячной экспедиции, полной трудностей, невзгод и даже приведшей к гибели двух участни-ков, было сделано открытие, что Саяны - это огромная горная страна, состоящая из десятков хребтов протянувшихся от Енисея на западе до самого Байкала.
Экспедиция Федосеева вышла на маршрут в апреле из Минусинска на Енисее. Во время майских паводков разбуше-вавшаяся река, которая поднялась за ночь на девять метров, унесла все продукты. Федосеев послал за помощью двоих рабочих, которые стали спускаться по Кизиру на деревянном плоту, но погибли на одном из порогов. Сам Федосеев с остальными участниками продолжил маршрут, который закончился только в октябре, уже в районе Нижнеудинска. Все это время они питались медвежатиной без соли, ягодами и грибами. В книге «Мы идем по Восточным Саянам» описыва-лись изумительные по красоте места Центрального массива Саян и его главная жемчужина - пик Грандиозный. Я тогда просто заболел этими местами. К тому времени, а это был 1972 год, Федосеев уже умер. Он завещал похоронить свой прах на пике Грандиозный, но его друзья по каким-то причинам решили, что лучшее место - это перевал, ведущий к пику Грандиозный в верховьях Идена и Кишты. На берегу красивого перевального озера был установлен монумент, а сам пе-ревал стал называться именем Федосеева.
Я увлек своими рассказами о Грандиозном, кроме Старосветского, еще и своих приятелей по турклубу Васю Буто-рина и Владимира Безносова, несмотря на то, что они занимались горным туризмом и их взгляды всегда устремлялись к самым высоким горам. Владимир Безносов вскоре превратился в «злого гения» высокогорья. Потеряв надежду пробиться в легальный альпинизм, он стал организовывать самостоятельные несанкционированные экспедиции на Памир и Тянь-Шань. Ему удалось совершить грандиозный траверс пиков Россия, Патриот и Коммунизма - высшей точки СССР, прове-дя более двадцати дней на высоте свыше шести тысяч метров, что для 1973 года было невероятным рекордом в нашей стране. Безносов увлекал своими безумными идеями ребят, опыт которых ни в малой степени не соответствовал сложно-сти маршрутов, поэтому многие его авантюры закончились трагически. По крайней мере, я знаю о двух погибших ребя-тах, и еще несколько человек чудом остались в живых.
А тогда в 1972 году мы планировали сходить все вместе, тем более что Безносова и Буторина привлекла северная стена пика Грандиозный, обрывающаяся почти вертикально вниз на шестьсот метров. Но вскоре их планы изменились, а вот мы со Старосветским были настроены очень серьезно. В этом районе легких маршрутов не бывает, и мы стали гото-виться к первой нашей «четверке», хотя формально я не имел права руководить таким маршрутом, даже с учетом про-шлогодней «тройки» на Байкале. По правилам необходимо было иметь, как минимум, участие в «четверке». Но я уже говорил, что всегда считался надежным человеком, и теперь уже Томская областная МКК решила выпустить нас в поряд-ке исключения. Не только я не имел формального права. Остальные участники нашего похода, кроме Старосветского, практически не имели никакого опыта. В группу вошли наши однокашники Владимир Струнин, Владимир Журин и Александр Терета. Из молодых членов нашего клуба «Пилигрим» в группу взяли Пашу Соломенко. В последний момент к нашей группе добавились еще двое участников - Наталья Шикарева и Сергей Зябко. Наталья училась на химико-технологическом факультете, и с ней мы познакомились через Галину Воронову, которая хоть и осталась в полном вос-торге от нашего прошлогоднего путешествия, но больше в поход никогда не ходила. Сергей Зябко был моим знакомым по школе в Целинограде, которую он окончил на год раньше меня, поступив в Томский политехнический институт, он тем самым проложил и мне дорогу в ТПИ. Сергей - статный красавец, любимец девушек, балагур и душа любого общест-ва - наслушался моих восторженных рассказов о путешествиях и тоже захотел проверить себя в экстремальных условиях.
Мы выехали из Томска 18 июля 1972 года большой компанией в двенадцать человек. Кроме нашей восьмерки, с на-ми ехали еще четверо ребят из нашего «Пилигрима». Под руководством Юрия Юдина они собирались пройти водный маршрут второй категории сложности по реке Агул. Наш маршрут был классической «четверкой». Мы планировали пройти кольцо из поселка тофаларов Верхняя Гутара до пика Грандиозный, а затем через Агульское озеро вернуться вновь в Гутару.
Сутки пути в поезде, и мы в Нижнеудинске - маленьком провинциальном сибирском городке на берегу реки Уды. В местном аэропорту, на краю летного поля, пестрел палаточный лагерь - это десятки туристских групп из разных городов Советского Союза сидели в ожидании летной погоды и своей очереди, чтобы лететь в два тофаларских поселка Алыгд-жер и Верхнюю Гутару, откуда обычно начинались все маршруты. Нам очень повезло - мы просидели всего три дня, по-года появилась, и неутомимые АН-2 начали забрасывать ребят в горы. Пришла и наша очередь, и вот мы, пролетев над перевалом всего в нескольких десятках метров, нырнули в темное на закате ущелье реки Гутары, и, вскоре, приземлились на зеленом травянистом поле.
На следующий день начался наш маршрут в триста шестьдесят километров протяженностью. Рюкзаки под пятьдесят килограммов весом сразу же дали себя знать, к этим прелестям в комплекте добавлялась неимоверная жара и гнус. Мы старались не обращать внимания на эти мелочи, ведь каждый шаг открывал нам все новые красивые горы, Иденский во-допад, каньоны Кишты, знаменитый Казыр и перевал Георгия Федосеева, где похоронен сам писатель. Перед походом я купил кинокамеру «Аврора» и начал снимать свой первый походный фильм. Через двадцать четыре года я показал этот фильм ребятам на нашем сборище по случаю двадцатилетия окончания института. Даже не склонный к сантиментам Владимир Струнин, ныне проректор Омского университета, и тот прослезился. Немудрено, увидев себя молодыми, де-вятнадцатилетними, в расцвете сил, полными надежд и мечтаний.
Вскоре мы вышли на Казыр, затем вдоль его правого притока, реки Валы, протекающей в глубоком каньоне, подня-лись на перевал, ведущий в долину Кизира - ведь там и находилась главная цель нашего путешествия - пик Грандиозный. На перевале, в небольшой межгорной котловине лежало необыкновенно красивое озеро. Еще во время обеда в каньоне Валы к нам прибилась лайка. Она, по-видимому, ушла с одной из туристских групп из Гутары, теперь по какой-то причине отстала от нее и прибилась к нам. Не долго думая, собаку окрестили Найдой. Наталья Шикарева, имевшая дома свою собаку, не могла спокойно смотреть в, якобы, голодные глаза попрошайки-собаки, и отдавала ей свою порцию, несмотря на то, что рацион наш и так был скуден. Все мы были городскими жителями и не представляли, что летом в тайге собака не может быть голодной. Найда же вымогала еду по привычке, а после обеда с удовольствием облизывала наши миски, на что мы с начала смотрели как-то сквозь пальцы. Но однажды, во время обеда на берегу речки, Найда вышла к нам с какой-то полевкой в зубах и на наших глазах с аппетитом ее съела. После этой мыши никто не хотел оставлять миски, чтобы их могла облизывать Найда. Но Найда была не только попрошайкой: на этом самом перевале с Казыра на Кизир она умудрилась схватить большого глухаря в высокой траве, а подоспевший ей на помощь Старосветский не позволил птице вырваться. В глухаре было почти восемь килограммов веса, и в дополнение к прогретой до двадцати градусов воде озера мы получили царский обед из глухаря. Это был незабываемый день!
Затем по альпийским лугам с травой и кустами в два роста шли, угорая от смородинного духа, в долину Кизира пока, наконец, не увидели шестисотметровую стену пика Грандиозный. На устье ручья Водопадный, вытекающего из юго-западного цирка пика Грандиозный, поставили базовый лагерь. В нем оставили Наталью Шикареву (женщина, знай свое место!) и Сергея Зябко (не оставлять же женщину одну!), а сами, вшестером, отправились наверх, чтобы на следующий день из штурмового лагеря на границе леса подняться на вершину. Это было первое мое восхождение на настоящую гор-ную вершину. Может быть, не все правильно делали мы с точки зрения страховки, это видно было потом на кинопленке, но, слава богу, все обошлось нормально.
На восхождение из штурмового лагеря вышли в пять часов утра. Было прохладно, и это как-то облегчало подъем. Сначала по травянистым склонам, а потом траверсом по массивной скальной башне пика. Это он на север обрывался тремя двухсотметровыми стенами-уступами, а с юга пик был вполне доступен, вернее, с юго-запада. Через восемь часов мы были на вершине! Расстелив коврик, непонятно зачем прихваченный в поход из студенческого общежития, мы распи-сали партию в покер на фоне тура, увешанного мемориальными досками и бюстами Ленина. В сторонке мы сложили свой тур и водрузили туда Наташкину обезьянку - игрушку, с которой она пошла в поход. Сама процедура была чисто симво-лической и крайне аполитичной - тем самым мы, как бы, утверждали свою победу над покоренным пиком. Мы благопо-лучно спустились вниз, потратив на все восхождение из штурмового лагеря и спуск до базового лагеря двадцать часов.
Отдохнув от победного восхождения, решили провести ревизию продуктов, и ужасно расстроились. Оказалось, что, несмотря на все установленные нормы, продуктов потратили гораздо больше, и теперь на вторую половину маршрута их осталось вдвое меньше необходимого количества. В группе разразился скандал, назревавший, как оказалось, давно.
Здесь придется сделать некоторое отступление - конфликт был характерным для первых наших походов. Главная причина все-таки была в том, что группа совершенно не имела опыта путешествий, была собрана наспех из очень разных и по-своему понимающих цели путешествия людей, а опыта руководства группой, да еще на таком сложном маршруте у меня не было.
Слабым, как сейчас говорят, звеном оказался мой приятель по школе Сергей Зябко. Отношения с ним не сложились в группе с самого начала маршрута. Сережа в наших прежних отношениях - в школе, в школьной команде КВН, да и в институте - всегда был моим старшим товарищем, привыкшим меня поучать и даже несколько подтрунивать надо мной в житейских делах. У него был первый спортивный разряд, не помню уже по какому виду спорта, что позволяло ему счи-тать себя спортсменом. Кроме того, во всей своей предыдущей жизни Зябко привык быть в центре внимания, всегда в роли лидера или «звезды». Но в поход, да еще такой непростой, он попал впервые. Непривычные полевые условия, тяже-ленный рюкзак и другие походные нагрузки, среди которых жара и гнус донимали больше всего, оказались настолько чрезмерными для парня, что теперь он буквально «умирал» в конце каждого перехода. Роль последнего, самого слабого участника, каким он оказался, будучи совсем не готовым к таким нагрузкам, была для него неожиданной. А ведь еще и приходилось во всем подчиняться Стариковскому - своему младшему по жизни приятелю, не имеющего ни малейшего авторитета у Сережи Зябко. Не последнюю роль сыграло и то, что он был чужим в группе, пришел «со стороны» в по-следние дни перед самым отъездом, и был не очень принят всеми остальными участниками.
В группе была всего одна девушка - Наталья Шикарева. Она по-женски сочувствовала Зябко, и он общался в основ-ном только с ней. Сергей, как настоящий джентльмен, при любом случае старался Наталье помочь, и вскоре они стали заметной парой в нашем социуме. Каждый день с утра, складывая рюкзак, как оказалось, Сергей узнавал у Натальи, какие продукты будут использоваться в этот день. А на обеденном привале, необходимые продукты всегда оказывались под рукой Зябко. Мы же были только этому рады, так как необходимость ворошить рюкзак среди ходового дня была весьма неприятной. Дело в том, что Наталье досталась роль поварихи на весь поход. То есть с ней дежурил каждый день кто-то из ребят, по графику. Дежурный обеспечивал костер, воду, а Наталья ведала закладкой продуктов в котел. Все продукты были развешаны по мешочкам, меню было составлено на весь поход, существовала мерная кружка, где меткой обозначе-но количество того или иного продукта при закладке в котел. Контролировать Наталью я не догадался, и это было глав-ной ошибкой. Наталья - девушка сердобольная, жалея устававших с непривычки ребят, невольно стала увеличивать нор-му, пренебрегая мерной кружкой. Это, в основном, и определило тот самый результат ревизии, выявившей значительный перерасход продуктов на первой половине маршрута.
Сегодня легко понять, к чему это привело, а тогда никто толком ничего и не заметил. Вскоре рюкзак у Сергея об-легчился так, что он стал подгонять нас на переходах. Не хватило у меня тогда опыта, чтобы последить за равномерным использованием продуктов из всех рюкзаков. Вот из таких, как может показаться со стороны, мелочей и сложилась кон-фликтная ситуация: Наталья, из лучших побуждений, перерасходовала продукты, чем обрекла нас теперь на полуголод-ное существование, и позволила Зябко облегчить свой рюкзак настолько, что умирающий в начале похода парень, теперь бежал впереди всех и еще настырно нас подгонял.
У меня в то время были свои соображения, которыми я руководствовался, беря Наталью в этот нелегкий маршрут. Я считал, что присутствие женщины в группе создаст определенный психологический климат: ребята будут более сдержа-ны в эмоциях, а также будут более стойко переносить все тяготы походной жизни, ведь никто не захочет выглядеть сла-баком в глазах единственной девушки. За саму Наталью я не боялся, зная ее огромное желание участвовать в этом путе-шествии и самоотверженную стойкость, с которой она готова была терпеть и преодолевать походные трудности. Наталья выросла в горняцком поселке Абаза, ее отец, геолог, с детства приучал ее к походной жизни. В этом она была даже опыт-нее многих наших ребят, попавших в тайгу впервые.
Надо сказать, что опыт приходил через ошибки, через осмысление проблем и ситуаций, которые возникали практи-чески каждый день. Научиться было не у кого, только книжные истины и практика на своей шкуре учила меня. Я гото-вился к походу целую зиму. Прочел кучу книг, отчетов. Выучил назубок карту и мог провести по маршруту с закрытыми глазами. Большинство ребят, не считая Старосветского, примкнули к группе в последние дни. Они плохо понимали, куда и как нам идти, хотя я старательно показывал и рассказывал все, что знал о маршруте. Все знали о пике Грандиозный, но мало кто мог представить, что такое двадцать восемь дней по горной тайге в условиях полной автономии. Сашка Терета даже как-то, в первые дни маршрута, выразил свое понимание:
- Вот пройдем перевал Федосеева, а дальше гор нет, там один Грандиозный!
Для меня это путешествие значило многое. Я понимал что такое «четверка», тем более что это была первая «четвер-ка» в нашем институте в то время. А, кроме того, я ощущал все время гнет доверия, которое получил от областной МКК, ведь меня выпустили руководителем в нарушении правил, а значит, права на ошибку я не имел. Честно говоря, для меня было очень важным, что после этого похода я выполню первый разряд по туризму, и у меня, наконец, появится долго-жданный значок перворазрядника. Может быть, это трудно понять тем, кто не знает, что такое недостижимые мечты. В детстве я и спорт были несовместимы. Комплекс неполноценности, который во мне вырос с детства, гнал меня к дости-жению разрядов и к заветной цели - стать мастером спорта СССР. Я тогда даже дал себе зарок, что не женюсь, пока не выполню норматив мастера спорта. Я понял, что, несмотря на всю мою неспортивность, именно туризм - моя стихия. Здесь я мог взять упорством, волей, стремлением к цели, к победе.
Для многих ребят в нашей группе поход был не более чем летним отпуском, отдыхом. В группе, которая складыва-ется вот так, впопыхах, всегда найдутся люди, которые потом не смогут вспомнить ни одного названия реки или горы. Проблема сильно усугублялась тем, что в команде были мои однокашники, с которыми я вместе жил и учился. Понятно, что, будучи таким же студентом, к тому же не слишком радивым, я не имел достаточного авторитета, чтобы они воспри-нимали меня руководителем безоговорочно. Во всем этом было еще много мальчишества, хотя я уже по-взрослому отве-чал, вплоть до уголовной ответственности, за все, что могло произойти с участниками похода. Но этого, кроме меня и Старосветского, никто не понимал.
В общем, посреди маршрута все эти скрытые до поры «нюансы» прорвались скандалом в «благородном» семействе. Но впереди еще была дорога длинной в две недели. Груз перераспределили, Зябко, несмотря на его истошные вопли, су-щественно добавили, выравнивая вес его рюкзака с остальными. Наталью отстранили от котла, нормы продуктов резко урезали, так что теперь рацион больше походил на блокадный паек, и пошли дальше, через перевалы Комариный и Мед-вежий к Агульскому озеру. Понятно, что после принятых мер, Сергей и Наталья сплотились в группу «обиженных» и практически перестали со мной общаться.
Рядом с перевалом Комариный есть перевал Пихтовый - это два плеча одной вершины. Пихтовый намного выше и круче, зимой он становится лавинной ловушкой. В зиму перед нами, на спуске с этого перевала погибли семеро туристов из Минска, был среди них и Арик Крупп. Уже после смерти в стране стали известны его песни, сделавшие Арика по-смертно известным бардом. Восьмой участник, из-под ног которого и сошла лавина, похоронившая всю группу, пытался в одиночку дойти до Гутары, но замерз на перевале Федосеева. Когда я с Найдой искал в очередной раз тропу, то неожи-данно наткнулся на бывший лагерь спасателей, которые только в июне откопали тела погибших ребят. Здесь была груда снаряжения, лыжи и прочие следы катастрофы, но тогда я еще не знал об этой истории. Нам о ней позже рассказал егерь на Агульском озере.
Три дня пробирались мы по заросшей тропе вдоль Агульского озера, а прошли всего одиннадцать километров. На-конец, вышли к северной оконечности озера, к месту, где Агул вытекает из озера. Здесь нас встретил грозный егерь. Он все три дня наблюдал за нашим продвижением вдоль озера и ждал, когда мы придем к нему. У нас было ружье, правда, один курок улетел еще во время первого пробного выстрела, да и треснувший приклад был скручен проволокой, но все-таки мы нарушали закон, появившись на территории заповедника с оружием и собакой. Патроны мы предусмотрительно расстреляли по кедровым шишкам еще до Агульского заповедника, оставили только жаканы на случай защиты от медве-дя, но, как нам объяснил позже егерь, это было наивно. Егерь перевез нас на своей лодке к себе на базу. У него жил еще один человек, бывший студент МГУ, который, по-моему, просто прятался здесь от армии и проходил «жизненные уни-верситеты». Эрик Селиванов, так звали егеря, стал составлять протокол изъятия оружия, но, разглядев его поближе, а потом и нас самих, понял, что мы не опасны, а даже жалки. Пока он разбирался со мной, голодный Старосветский залез в ведро с вареной рыбой и ополовинил его. Егерь вышел на крыльцо, посмотрел в ведро и сказал:
- Вот так каждый раз, приведешь туристов, а они всю рыбу из собачьего ведра съедят.
Оказывается, это он собак кормит ленками и королевским сигом.
- Ну, ладно, - говорит егерь. - Пусть молодняк палатки ставит во дворе, а мы с тобой люди степенные, разместимся в доме.
Когда через несколько дней он узнал, что моему отцу только исполнилось сорок один, он страшно оскорбился - он считал, что мне лет сорок, и мы с ним почти одного возраста. А мне только исполнилось девятнадцать лет!
Эрик Селиванов был не простым егерем. Во-первых, он имел степень кандидата биологических наук, диссертация у него была о волках. Когда-то он был главным охотоведом Сибири, это все равно, что министр охоты по Сибири. Жил он в Иркутске и преподавал по совместительству в Иркутском сельхозинституте на охотоведческом факультете, по-моему, единственном в стране. Когда началась эпопея со строительством Байкальского целлюлозно-бумажного комбината, Эрик стал ярым противником этого проекта. В «Комсомольской правде» и в других центральных газетах были его гневные статьи. Как известно, противники комбината тогда проиграли, и в знак протеста Селиванов ушел в егеря, причем выбрал самый дальний и глухой заповедник, уничтожил на базе радио и перестал поддерживать какую-либо связь с «Большой Землей». Раз в году на озеро прилетал самолет или вертолет и забирал Эрика в Нижнеудинск, оттуда он добирался до Иркутска, чтобы повидать семью. Кстати, в разговорах выяснилось, что в прошлом, 1971 году, Эрик утром ушел из зимо-вья в верховьях Голоустной и оставил на столе записку, которую мы прочли в тот же день вечером, спустившись с пере-вала Кедровый. Мы в тот день разминулись с ним всего на несколько часов.
Решено было устроить заслуженную дневку на базе егеря, воспользовавшись его гостеприимством. Я на лодке схо-дил с ним на рыбалку, если так можно было назвать вытаскивание сетей, набитых королевскими сигами и крупными лен-ками. Привезли полную лодку рыбы, да какой! Из остатков нашей муки испекли в его печи настоящий формовой хлеб и поделились им с егерем и его напарником. Вечером мы все парились в бане, а когда Сашка Терета решил вырезать на память надпись о нашей группе на балке бани, Эрик вдруг строго его остановил.
- Видишь надпись - «Минск-1972»? - ткнул пальцем егерь. - Все ребята погибли. А вот всего две буквы успел выре-зать художник, что жил у меня тут на этюдах. Хотел озеро с высоты нарисовать, залез вон на ту скалу и сорвался, хорошо хоть на страховочной веревке повис, почти сутки висел, пока я его оттуда не снял. Так что, плохая примета - вырезать здесь надписи.
Тогда-то мы и узнали историю о группе минских лыжников, в которой погиб Арик Крупп. Впрочем, мы тогда еще не знали его песен. Я сразу вспомнил о стоянке с грудой экспедиционного мусора и лыжах под перевалом Пихтовый. По-сле бани и ужина Эрик достал карабин «Лось» и отвез своего молодого напарника на солонцы, на другой берег озера, в ночную засаду на изюбря. Оставил ему один патрон и вернулся. Я спросил:
- А почему только один патрон?
- Пусть учится попадать с первого выстрела, - ответил егерь.
- А если он промажет?
- Завтра отвезу еще один.
Суровая школа. Позже я часто вспоминал это далекое зимовье и школу жизни Эрика Селиванова. Иногда подкаты-вало настроение бросить все и уехать на край света, к Эрику Селиванову на Агульское озеро, где утром на водопой выхо-дят в густом тумане изюбри, а медведи ловят рыбу, которой в огромном озере хватит на всех на сотни лет.
Расставались с Эриком и молодым «стажером», как с родными. Собаку нашу он оставил себе, сказав, что у него она будет при деле - по зиме соболя гонять. Эрик переправил нас обратно на правый берег Агула и долго еще махал на про-щание рукой. А мы пошли через четыре перевала и Додинский голец к концу нашего маршрута, в Верхнюю Гутару.
В первый же день на Додинском гольце попали в сильнейший туман и заблудились. Спустились не в тот распадок, и ушли совсем за обрез карты. Благо, у нас со Старосветским уже выработалось чутье - вовремя поняли, что идем не туда. Тут я вспомнил зарубку, которую Терета все-таки успел сделать, пока его не остановил егерь. Не иначе, как ее мы теперь отрабатывали, выискивая правильный путь. Поневоле станешь суеверным! Под двухдневным моросящим осенним дож-дем, был уже конец августа, в горах - осень, вернулись к гольцу, к тропе с которой ушли в сторону, и, пройдя в последний день два перевала, тридцать шесть километров и около сотни бродов, поздно вечером пришли в Гутару.
В пекарне был только подгоревший хлеб, но нам после месячного маршрута он показался вкуснейшим. Сварили, так называемый, «кандибобер», то есть все, что осталось съедобного, в одном котле, и до утра не могли заснуть, возбужденно вспоминая перипетии тридцатидневного маршрута. На следующий день мы с Натальей улетели в Нижнеудинск только вдвоем, так как больше мест в самолете не было. Следующим рейсом успел прилететь Сергей Зябко, который, не разго-варивая и не прощаясь, сразу же умчался на вокзал. Больше я его в своей жизни не видел. Остальные должны были при-лететь следующим рейсом через пару часов, но... Погода испортилась, и ребят я встретил только через пять дней. Ната-лью, конечно, я отправил уже на второй день, а сам прибился к туристам на краю летного поля, ожидавшим вылета в Гу-тару, как я прилета оттуда. Я переживал: как там мужики без продуктов и, практически, без денег, но через пять дней встретил их страшно опухших, растолстевших, с полным котлом какой-то каши в руках. Оказывается, их кормили мест-ные жители. Ребята пытались найти какую-нибудь работу по хозяйству, но, в основном, кормили бесплатно, просто так. Резкая смена режима привела к отекам, вот у них и был такой вид, будто они с перепоя.
Дальше - поезд, Томск, встречи, радость, гордость за первую «четверку» в Политехе нашего созыва и т.п. Надо ли говорить, какая шикарная борода отросла у меня за месяц похода. С ней я даже явился на первое занятие по военной под-готовке, за что сразу же был назначен командиром отделения, как «самый старший» в нашей группе, в которой не было ни одного служивого.
Алтай, Белуха и подготовка кадров
За три дня мы со Старосветским отработали на военной кафедре двухнедельный наряд - прорыли канаву для кабеля. Самая тяжелая сессия на физтехе была сдана. Закончился третий курс! Теперь по законам нашего факультета можно было уже и жениться. А мы круглыми сутками готовились к походу. Сушили по традиции в столовой по ночам сухари в печках, паковали продукты, снаряжение и, наконец, выехали в Бийск.
В этом году мы решили лето посвятить подготовке новых кадров. Весной объявили набор в «Пилигрим». По выход-ным бегали кроссы на Басандайке и обучали новичков технике горного туризма на накатанном до фирна крутом склоне горы приземления под семидесятиметровым трамплином. Траверсировали склон в связках, потом кто-нибудь из старших нарочно «срывался» и увлекал за собой испуганных новичков, которые судорожно начинали долбить «клювами» ледору-бов фирн, чтобы задержаться на склоне. Впервые мы с Сашкой решили разделиться. Во-первых, ему надо было выпол-нить руководство «четверкой», чтобы стать перворазрядником, а во-вторых, публики было достаточно, но она сильно отличалась по опыту. Поэтому я должен был вести «троечку» с совсем молодыми новичками. Как-то у нас в Томске не получалось начинать меньше, чем с «тройки». На этот раз выбрали Горный Алтай, Катунский хребет с красавицей Белу-хой. Алтай - для томичей всегда считался домашним районом. Действительно, вечером сел в бийский поезд, а утром уже на Алтае. Правда, там до высоких гор еще почти полтысячи километров по Чуйскому и другим трактам на автобусе или машине, но это уже мелочи. Костяк нашей прошлогодней группы, прошедшей по Саянам «четверку» теперь перешел в группу Старосветского. Мне оставили только молчаливого Пашу Соломенко, который в этот раз неожиданно разговорил-ся, оказавшись одним из самых опытных в команде. Он, как старослужащий в армии, теперь позволял себе снисходи-тельно покрикивать на новичков.
Итак, Старосветский, Журин, Терета, примкнувший к ним Сергей Сергутин, сплавлявшийся в прошлом году по Агулу в группе Юдина, и две девчонки из нового набора, до сих пор занимавшиеся мной и страшно обидевшиеся на меня, когда их передали Старосветскому. Сашкина группа должна были подняться по Кучерле, затем сделать акклиматизаци-онное кольцо к Белухе через перевалы Аккем и Рига-Турист, а затем, вернувшись на Кучерлу, через Капчальский перевал идти на юг в истоки Катуни, далее по тропе Сапожникова вдоль Катуни на Тайменье озеро, через перевал Мультинский на Мультинские озера и заканчивать в поселке Мульта. Маршрут второй группы, которую вел я, был похожим, только перевалы были выбраны полегче, ведь у нас была только «троечка», да и в группе из восьми человек шестеро было но-вичков. Из Тюнгура мы собирались сразу же перевалить на Аккем через скотопрогонный перевал Кузуяк, подняться по Аккему до Аккемского озера, сделать радиальный выход под стену Белухи, а затем через Кара-Тюрек переваливать на Кучерлинское озеро, потом от озера Дарашколь подняться в верховья реки Иолдо-Айры, перевалить на Нижний Кураган, затем через Хазинихинский перевал на Тайменье озеро, а оттуда на Мультинские озера через перевал Норильчан. В об-щем, траверс красивейших озер Катунского хребта.
В моей группе были первокурсники Слава Поликарский, его приятель и однокашник Виталий Онищенко, Сергей Выборненок и две подружки из медицинского института - Наталья Шахмухаметова и Елена Усова. Для усиления группы, кроме Паши Соломенко, я взял еще сокурсника Олега Горбаненко, хоть и не имевшего походного опыта, но все-таки почти взрослого человека. В Бийске в автобазе «Турист» за двести рублей мы наняли грузовик с тентом. На вокзале по-добрали еще группу туристов из Кременчуга и выехали по Чуйскому тракту в пятисоткилометровый путь до Тюнгура - начальную точку наших маршрутов.
Надо сказать, что Усову - маленькую, сопливую от «сенной» лихорадки девчонку, я очень не хотел брать в поход, но Наталья Шахмухаметова, которой я симпатизировал, наотрез отказалась идти без подруги, и мне пришлось уступить. Когда грузились в машину, я посадил Усову в кабину и сказал, чтобы она старалась пореже попадать на глаза, а простуду вылечила до начала похода. Тогда никто еще не знал, что это «сенная лихорадка», а не простуда. Ехали почти два дня с ночевкой в Усть-Кане. Наконец, прибыли в Тюнгур. Моста через Катунь тогда не было, и мы переправились на пароме. Тут же и разошлись - группа Старосветского быстрым темпом стала подниматься вверх по Кучерле, а мы через скотопро-гонный перевал Кузуяк на Ак-кем, а по нему вверх к ледникам и стенам Белухи. Там, на метеостанции «Ак-кем», у нас была запланирована встреча с группой Старосветского.
Скотопрогонный перевал, то есть, по которому гоняют скот из долины Кучерлы в долину Ак-кема, для группы но-вичков с рюкзаками по сорок пять килограммов весом и более, а тогда с меньшим рюкзаком было просто не пройти нашу «троечку» протяженностью в триста двадцать километров с семью горными перевалами, в первый день похода представ-ляет собой шоковый экзамен. Если бы кто-то не выдержал, то можно повернуть и уйти. Но все прошли это настоящее горнило, усугубленное палящим солнцем. В награду мы получили двухкилометровую поляну, сплошь покрытую спелой земляникой или лесной клубникой. Эту поляну мы проползли на коленках, собрав два больших котла душистой и слад-кой ягоды и наевшись вдоволь.
Дальше пошли будни - разбитая лошадьми, а потому очень топкая и грязная тропа по Ак-кему, которая то спуска-лась к реке, то поднималась высоко по склону, обходя прижимы. Идти людям по лошадиному пути очень тяжело. У нас с лошадьми просто разные мощности. После первых же нескольких дней у меня стало меняться отношение к Ленке. Я уви-дел, как серьезно ко всему она подходит, как дотошно всем интересуется, а однажды случайно подслушал, как она волну-ется - не проспать бы завтрашнее раннее дежурство. Еще через несколько дней она попросила взять ее на разведку. Мы обычно с вечера просматривали путь, чтобы с утра не тратить время на поиски тропы. Я милостиво согласился, а потом подарил ей чагу с вырезанной надписью «Первая разведка», на память. На четвертый день тяжелого пути подошли к ме-теостанции, там уже сидела Сашкина группа. Пообщались немного и натянуто, причем Сашкины девчонки вообще не подошли к нам, и вскоре расстались. Они пошли через перевал «Рига-Турист» (2А) назад на Кучерлу, мы же сначала сде-лали заброску продуктов на гребень хребта и разведали перевал Кара-Тюрек (1А).
На следующий день сходили в радиалку на ледник Аккемский под двухкилометровой стеной Белухи, а потом с не-сколько облегченными заброской рюкзаками стали подниматься на перевал Кара-Тюрек. Когда поднялись на седло, по-няли, что заброска находится за вершиной и надо идти за ней по гребню. Пришлось разделиться на две группы - Паша Соломенко и Олег Горбаненко пошли за продуктами по гребню, а я с молодежью стал спускаться вниз. Ребята с забро-ской пришли уже в темноте на последних силах. На следующий день мы еле-еле поднялись, так накануне вымотались. Стали спускаться по каньону реки Текелюшки, и в какой-то момент, облазя прижим, я потерял равновесие и кубарем сва-лился в каньон, пролетев всего пять-семь метров. Упал, рюкзаком придавило мне голову, лежу, отдыхаю, вдруг слышу рядом грохот, вижу - приземляется рюкзак с гитарой. Это Ленка сбросила свой рюкзак и сиганула вниз ко мне. Парни стоят ошарашенные, жмутся к склону, а обе девчонки бросились мне на помощь. Вообще-то, они считали, что я разбился насмерть. Поликарский потом утверждал, что видел, как я ударился затылком, а потом лежал, долго не шевелясь. Но все обошлось, по крайней мере, как казалось тогда. Я посидел на камушке, передохнул, и мы двинулись дальше. К ночи вы-шли к красивейшему Кучерлинскому озеру, заночевали у самой воды.
На следующий день жара стояла неимоверная, мы пробирались вдоль берега озера. На мысу остановились на обед. Мы с Наташкой пристроились вдвоем на большем камне, о чем-то говорили, мне очень импонировало ее несколько влюбленное отношение ко мне. После обеда я почувствовал себя совсем плохо, голова кружилась и раскалывалась от боли. Решил поставить палатки и сделать полудневку. Ушел в палатку и ... провалился в беспамятство надвое суток. По-том, спустя несколько лет, я понял, что это был гипертонический криз, которому способствовали напряженные нагрузки перед походом, резкий набор высот на маршруте и элементарная физическая усталость. Повторился криз, подобный тому, что уже был у меня после первого курса перед походом на Байкал, только в более тяжелой форме. Понятно, что мои но-вички перепугались до смерти. Они не представляли, что со мной, а главное, где они находятся и как из этого им выби-раться. С перепугу они забыли, что находятся всего в двух днях пути от населенного пункта. Им казалось, что они оста-лись без опытного руководителя посреди бескрайних гор и тайги, и теперь им не выбраться отсюда никогда. Мне трудно рассказывать об этих днях, так как я ничего не помню. Говорят, что я бредил, Наташка плакала, а Ленка, говорят, сидела возле меня все эти два дня. Факт тот, что когда я пришел в себя, то на Наташку вообще смотреть не мог, а с Ленки не сводил глаз. В общем, мистика какая-то.
Мне стало лучше, и маршрут мы продолжили. В первый день после вынужденной стоянки мы встретились с груп-пой туристов из Кременчуга, которые ехали вместе с нами в грузовике от Бийска. Вместе переправились через ревущие реки Иолдо и Иолдо-Айры, вышли к еще более красивому высокогорному озеру Дарашколь. Отсюда открывался велико-лепный вид на массив Белухи, оставленный нами позади, и ледниковый узел, с перевалом Джалама в центре, преграж-дающим наш дальнейший путь. Перевал Джалама (1Б), украшенный огромным снежным языком, прельщал нас своей альпийской красотой. Он был несколько сложнее нашей связки из двух более простых перевалов, которые так же вели в долину Нижнего Курагана, но в обход Джаламы. Кременчужцы собирались идти на Кураган через него. Было решено, что четверо ребят из нашей группы пойдут с ними, а оставшиеся, во главе со мной, пройдут заявленную связку из пере-валов Иолдо (1А) и Иолдо-Айры (1А). На другой стороне хребта мы должны были вновь соединиться в одну группу.
Вечером, после того, как разведка вернулась со склона Джаламы, прямо по пробитым ступеням вдогонку начал спускаться медведь. Кто-то из наших засвистел в четыре пальца, и перепуганный хозяин тайги стремительно дернул на-зад за гребень. Я успел это отснять на свою камеру и потом с гордостью показывал всем зрителям этого горного медведя. Я хорошо помню, как насупилась и потом еще долго укоризненно смотрела на меня Наталья, которую я отрядил в группу к кременчужцам, но все уже было кончено между нами, не начавшись. Мы ушли вечером, решив подойти вплотную к перевалу и заночевать под ледником. Дрова взяли с собой. Поставили палатку, казалось, в удобном месте, за огромным валуном высотой с двухэтажный дом. Ночью разразилась непогода, сначала пошел дождь, потом началась снежная буря. Вдруг через нашу палатку потек ручей. Оказывается, мы так уютно устроились на песочке сухого русла ручья, ожившего во время дождя. Пришлось среди ночи перетаскивать палатку, вместе с вымокшими в ней всеми нашими вещами, на нас тоже не было сухой нитки. Взгромоздились на какой-то камень и просидели так до конца ночи. Я чувствовал, как прижи-малась ко мне беззащитная девочка, и мне казалось, что это самое близкое и родное существо на Земле. Наступило 3 ав-густа 1973 года.
Рано утром начали подниматься по леднику, вышли на лед и надели кошки - специальные устройства с зубьями для движения по льду. Шли медленно, было очень холодно, солнце закрывал склон перед нами. Через час Лена пожаловалась, что не чувствует ног, пришлось останавливаться и оттирать их. Так в разгар лета, 3 августа, она чуть не отморозила ноги. Наконец, поднялись на седло, траверсом по осыпному склону вышли на вторую седловину и стали спускаться в долину Нижнего Курагана, где на морене наблюдали за нами наши товарищи, уже спустившиеся с Джаламы. С этого дня, с про-житой вместе штормовой ночи начались наши отношения с Леной Усовой, которая через два года стала моей женой, а позже родила мне двух дочерей.
Нижний Кураган в период летнего таяния ледников уже в самых верховьях невозможно обычно перейти вброд. Предстояло организовывать навесную переправу. Нам крупно повезло, что у места традиционной переправы, на проти-воположном от нас берегу оказалась группа туристов из Запорожья, глядевшая с такой же тоской на стремительный по-ток. Мы перебросили веревку, запорожцы ее натянули, и вскоре подвесная переправа заработала. Мы на левый берег, а они на правый. Обменялись приветствиями, сняли веревку и разошлись. Все-таки, Алтай очень оживленный и густо по-сещаемый туристами район, и хотя с переправой управились быстро и без особых хлопот, все-таки этим оживлением Ал-тай мне и не понравился.
Кураган впадает в Катунь, но мы свернули в долину реки Хазиниха и стали подниматься в ее верховья. Вскоре вы-шли на берег высокогорного Хазинихинского озера, над которым простиралась широкая седловина одноименного пере-вала, ведущего к знаменитой «тропе Сапожникова» вдоль Верхней Катуни. На западном склоне перевала мы попали в царство цветущих альпийских лугов. Огненные жарки и заросли золотого корня (родиолы розовой), запах разнотравья, летний гул шмелей - красота, запомнившаяся нам на всю жизнь. Я теперь не шел, а летел, так как был влюблен в малень-кую девочку с косичками, которая, держась за лямки рюкзака, неутомимо шагала следом за мной.
- Вот так бы всю жизнь, - подумал я.
«Тропа Сапожникова» проложена по альпийским лугам и сухим увалам высоко над долиной и приводит к еще од-ной жемчужине Алтая - большому Тальменскому озеру. Из озера вытекает одноименная река, и здесь прекрасное место для стоянок. Издали мы увидели яркий лагерь, напоминавший цыганский табор. Я даже испугался, подумав, неужели цыгане и сюда добрались. Но это были туристы из солнечной Украины. Их было не меньше тридцати человек, и шум стоял, как на майдане. Оказалось, что на Алтае проходили украинские республиканские сборы. На озере они устроили дневку и теперь, с азартом жарили сало, лепили вареники, а заодно сушили на солнце цветные спальники и одежду. Мы сторонкой прошли мимо этого буйства запахов и красок и остановились только на другом конце озера.
Теперь над нами нависал мрачной стеной главный хребет, за которым нас ожидали Мультинские озера, а значит, и выход к людям. Предстояло преодолеть последний перевал. Он назывался перевал Норильчан и имел 1Б категорию сложности. Самого перевала мы не видели, для начала предстояло преодолеть почти вертикальную стену, по которой падал, распыляясь налету водопад. Все переживали, как нам удастся пройти этот перевал. Кто-то не спал, кого-то бил озноб. Утром на завтрак доели последние продукты, Ленка выдала от озноба аспирин из полупустой аптечки, и мы нача-ли подниматься вдоль водопада. Вернее, поднимались по самому водопаду, который пробил в скалах полки-ступени, вот по ним мы и перебирались, переходя иногда прямо под струями с одного края водопада на другой. Высота его по описа-нию была метров восемьдесят, но мне тогда показалось, что все сто восемьдесят. Наконец, поднялись к его истоку.
Оказывается, вода вытекала с языка большого снежника или ледника, зажатого в пологом кулуаре, как в тоннеле. Снег подтаял, и мы, проваливаясь почти по колено, брели под ослепительным солнцем, не ведая, когда же кончится этот путь. Вдруг в узкой щели появились люди. Оказалось, что это уже перевальная седловина, и на встречу нам поднимается огромная группа в тридцать человек барнаульцев, которых ведет известный томский турист и альпинист Евгений Елкин. Он меня узнал, обрадовался и тут же на радостях предложить попить чайку всем вместе. Вскоре зашипели примусы, и нас стали щедро угощать, так как продуктов у барнаульцев было в избытке, а тащить их на себе им очень не хотелось. Узнав, что мы совсем пустые и утром доели последние крошки из-под сухарей, нам тут же нарисовали схему места, где на озере барнаульцы оставили «лишние» продукты.
Понятно, что настроение веселых барнаульцев, только начинающих маршрут, вместе со схемой продовольственного клада передалось и нам. Усталость была забыта, и все с удовольствием угощались от барнаульских щедрот. Обед с разго-ворами занял часа два, когда вдруг на горизонте появилось темное облако. Женя скомандовал своим собираться. Мы же сидели на своих рюкзаках и, как говорится, собраться нам - только подпоясаться. Оставив в туре свою записку о прохож-дении перевала Норильчан и забрав контрольную из рук Елкина, мы потянулись на спуск. На север Катунский хребет обрывается крупными ледниками. Мы знали из описания, что нужно держаться правого края ледника, что и старались делать. Неожиданно потемнело, и на землю хлынул сначала ливень, а потом ударил град. Да такой крупный, как виноград. Поликарскому, потерявшему к этому дню свою шапочку, настучало по ушам так, что потом с них слезла кожа.
Мы уже успели выскочить на осыпи и теперь, не разбирая дороги, старались скорее спуститься, как можно ниже. Вдруг раздался громкий свист, и мы увидели человека, который со зверским лицом делал нам какие-то знаки. Оказалось, что мы спускались прямо к вертикальным скальным сбросам, а тропинка, обозначенная маленькими турами из камней, осталась в стороне. Предупредивший нас об опасности человек был сотрудником гляциологической экспедиции Томско-го университета. Здесь, в верховьях Мульты, работает постоянная станция гляциологов, и они считают себя хозяевами этих мест, а всю туристскую братию, особенно такую шумную, как украинские туристы, не переносят на дух, считая, что мы маемся от безделья и только мешаем им работать. Сотрудник зло высказал все, что о нас думал, показал тропу и по-бежал по камням вниз. А мы буквально поползли, так как осыпь после дождя стала скользкой, как намыленная.
Наконец, спустились к лесу. В указанном на плане барнаульцев месте откопали несколько стеклянных банок с бор-щовой заправкой, и тут же встретили следующую группу туристов. Чем меньше оставалось километров до конца мар-шрута, тем больше людей встречалось на пути. Эта группа была всего из трех человек - два парня и девушка. Нам они показались очень оригинальными. Когда они стали меня расспрашивать о дальнейшем пути через перевал на другую сто-рону хребта, то выяснилось, что у них не только нет карты, но и названий они никаких не знают. Ребята решили поиграть в такую игру: будто бы они первопроходцы, карт никаких нет, поэтому всему, что они встречали на своем пути, они да-вали свои названия. Так они шли уже несколько недель, сойдя с Чуйского тракта, перевалив через Теректинский хребет и углубившись в Катунский. Все они были студентами Томского университета. Девушку звали Оля Блинова, позже, в Том-ске я иногда встречался с ней. Окончив университет, Оля стала журналисткой, продолжала ходить в походы, пока в зим-нем маршруте по Байкалу не отморозила ноги. Один из парней в этой странной для нас «троице» имел выдающуюся фа-милию Плеханов. Он оказался сыном одного из идейных руководителей знаменитой КСЭ - комплексной студенческой экспедиции по изучению Тунгусского метеорита. Эта экспедиция начиналась еще в конце сороковых годов, и из нее вы-росли или в ней участвовали известные люди, такие, как писатель-фантаст Казанцев или профессор медицины Васильев. А начинал расследование феномена Тунгусского метеорита некто Кулик, именем которого теперь называлось и огромное болото, в котором лежали, якобы, останки метеорита, и база на Подкаменной Тунгуске.
Мы с удивлением и интересом поговорили со странными «первопроходцами», которые теперь были озабочены, как им выйти к людям, так как через неделю заканчивались студенческие каникулы. На мой взгляд, им надо было возвра-щаться назад, так как за перевалом никакого жилья не было, цивилизация оставалась или за спиной, или далеко впереди, если считать ею казахский поселок Рахмановские ключи. Оставив их в растерянности и размышлениях, куда двигаться дальше, мы спустились еще ниже, и вышли бы, наконец, к самому озеру, если бы вновь не столкнулись со следующей большой и шумной группой. С удивлением увидели мы знакомые лица.
Это была группа «корпорашки» (так у нас в институте назывались факультетские секции) «Амазонки» с химико-технологического факультета, где учились, в основном, девушки. В группе, как и полагалось, было десять девушек, а жизнерадостную колонну, с выпирающими во все стороны пышными округлостями, замыкал маленький, очень худой мужчина неопределенного возраста. На радостях был объявлен внеочередной привал. Пока руководитель «амазонок» Аля Весельева рассказывала мне историю появления в их команде «инородного» участника, девчонки без суеты развели кос-тер и приготовили обед.
Вообще-то, в этой секции занимались только девушки, старавшиеся доказать, что могут ходить в маршруты без мужчин. Но однажды в клуб туристов пришел человек - профессиональный фотограф и закоренелый холостяк, и попро-сился в поход. Отказать ему не решились, но на маршруте ему принципиально не позволяли ничего делать, кроме фото-съемки. Как бы иллюстрируя рассказ, неподозревающий о нем фотограф все это время просидел, засунув руки в черный мешок для пленки. Смешно, но девчонки прошли интересный горный маршрут третьей категории сложности, работая «в связках» на ледниках и забивая скальные крючья на сложных скалах, так и не позволив своему единственному мужчине особенно напрягаться. Вот такая была интересная команда в нашем институте.
Отведав вкусного борща «амазонок», мы снова продолжили прерванный нами спуск к озеру, и остановились на ноч-лег неподалеку от базы гляциологов. Я пошел к ученым и вскоре, несмотря на настороженно-неприветливое отношение вначале, был принят за своего. Я много читал о полярниках, зачитывался дневниками Нансена и Урванцева, Ушакова и Бегичева, в детстве мечтал об Антарктиде, а теперь мог поговорить с людьми, побывавшими в Антарктиде и Арктике. Руководил гляциологами доцент Ревякин, здесь же была и его жена, которая занималась изучением флоры Алтая, в част-ности золотым корнем. Вечер закончился совместным ужином, баней и долгим интересным разговором до утра. Я пред-ложил гляциологам помощь в переносе образцов и коллекций, которые они собрали за лето. Помощь была кстати, и наши рюкзаки очень пригодились.
Мультинских озер - целый каскад. Три озера, как три капли, нанизаны на одну речку, связывающую их по прямой, а четвертое озеро, называемое еще Поперечным, находится в истоках правого притока, в другом цирке. На следующий день мы, загрузившись образцами из коллекции гляциологов, стали вместе с ними спускаться в долину Мульты. По не-глубокому броду, по камням, перешли протоку между двумя озерами, и вскоре подошли к основной базе гляциологов, откуда они собирались выезжать уже на машине. Здесь мы расстались, обменявшись адресами, оставив у гляциологов, как мы надеялись, несколько изменившееся в лучшую сторону мнение о туристах.
Действительно, дальше тропа стала превращаться в хорошую дорогу. Так можно было бы и «катиться» по ней, если бы опять не ливень. Он застал нас неподалеку от большого шалаша, сделанного из огромных пластов кедровой коры. Шалаш был пуст, но явно обитаем. Мы поместились в нем всей своей группой, на костре в центре шалаша, под сквозной дырой в куполе приготовили чай. Всюду висели пучки сухих трав и корней, в том числе золотого и маральего. Дождь продолжал лить, как из ведра, и мы остались ночевать в этом импровизированном чуме. Утром появились хозяева. Это были алтайские староверы. Скандала никто из них не затеял, но было заметно, что они очень расстроены нашим само-управством. Я попытался что-то объяснить, говорил, что мы ничего не взяли, но все было напрасно. Нас проводили суро-выми взглядами. Хорошо, что в нашей группе никто не курил, что староверами могло быть воспринято, как осквернение их жилища.
Дождь прошел, отмытая бездонная синева заполняла всю небесную чашу, сахарно искрились ледники в верховьях Мульты, но теперь, чтобы их увидеть, надо было оглянуться назад. Вокруг, на цветущих лугах, сверкали мириады чистых дождевых капель, от травы поднимался пар, вдалеке промчалось небольшое стадо маралов, а вот уже показались и кры-ши домов Маральника, отсюда остается всего десять километров до поселка Мульта, а там мост через Катунь и трасса. Еще один маршрут окончен. Мы все выдержали этот экзамен. Я смотрел на своих товарищей: месяц назад они были ис-пуганы и под непомерным грузом передвигали ноги лишь усилием воли, а сейчас, обросшие бородами, загоревшие до черноты, выглядели настоящими мужчинами. Теперь они смотрели на покоренные горы с легкой грустью, гордостью и любовью.
Первая пятерка
Ну, вот и подошло время первой «пятерки». Мы окончили четвертый курс, было нам уже по двадцать одному году, но к идее собственной «пятерки» мы пришли не сразу. Скорее, повторение варианта с «четверкой», когда всей группой мы впервые выходили на маршрут такой категории сложности, и вновь в нарушение правил, было вынужденным. На лето 1974 года я вместе со Старосветским и еще несколькими своими товарищами по предыдущим походам решил примкнуть к группе маститого томского путешественника Владимира Капилевича, собиравшейся в «пятерку» по Путоранам на Тай-мыре. Это был нормальный план: сходить в поход с опытной, взрослой группой, получить опыт, а потом уже организо-вывать собственную «пятерку». Район плато Путораны был для нас недоступен и по опыту, вернее его отсутствию, и по деньгам. Группа Капилевича, председателя пешелыжной областной секции, давно и успешно пользовалась «закромами» областного совета по туризму. В принципе наше участие было согласовано, хотя до деталей дело не дошло, так как в мае мы разъехались на практику.
Я попал в Чирчик, что в тридцати километрах от Ташкента, на сверхсекретное производство тяжелой воды и ракет-ного топлива. Путораны планировались на начало июля, и я приложил немало сил, чтобы договориться и отработать трехмесячную практику на месяц раньше. Но уже к середине июня из Томска стали поступать тревожные сигналы, а вскоре пришло известие, что экспедиция (а только так могло называться путешествие по плато Путораны на Таймыре) не состоится. Мы все рисковали оказаться без летнего похода.
Тогда я связался со Старосветским, отбывавшим практику на Томском химкомбинате, и предложил идти самостоя-тельно в Восточные Саяны, в район хребта Большой Саян и пика Топографов. Проблема вновь заключалась в руководи-теле. Мы готовы были пойти с чужим, приглашенным руководителем, но такового не легко было найти. Пришлось снова рассматривать вопрос о руководстве группой мною в обход существующих правил, так как у меня не опыта участия в «пятерке». В отличие от ситуации 1972 года, когда точно так же в «четверку» меня выпустили руководителем в порядке исключения, все усугублялось еще и тем, что у Томской областной МКК не было полномочий рассматривать и выпускать группы на пешеходные «пятерки». Ближайшим городом, имеющим такие полномочия, был Новосибирск. После теле-фонных переговоров, с рекомендациями, выданными нам томскими «корифеями», Старосветский поехал выпускаться на маршрут в Новосибирск. «Добро» на маршрут мы получили, но с некоторыми оговорками. Условия были такими же, как в прошлый раз с «четверкой»: если все пройдет гладко, то всем засчитывают участие, а руководство никому, если же слу-чится неприятность, то нас никто не выпускал, и мы пошли в нарушении правил. Типичная практика тех лет.
Так как я был за три тысячи километров от Томска и Новосибирска, то все основные хлопоты легли на Старосвет-ского. Кроме того, что он, как завхоз, занимался подготовкой продуктов, ему пришлось заниматься и оформлением зая-вочных документов и выпуском группы на маршрут в Новосибирске. В группу вошли, кроме нас со Старосветским, Вла-димир Струнин, Владимир Журин, Александр Терета, Павел Соломенко - все участники саянской «четверки» 1972 года, и две девушки - Лена Усова и Татьяна Федорова, участвовавших в прошлогодних походах по Алтаю.
В этот раз новичков в группе не было. Но было нечто новое, вернее, хорошо забытое старое - конфликт между мной, руководителем группы, и «оппозицией», не желавшей признавать этого руководства. Причина была та же, что и в 1972 году - слишком авторитарен стиль руководства Стариковского, не пользующегося каким-либо особым авторитетом в учебной группе, объединяющей основных пятерых участников этого похода. В качестве дополнительного довода выска-зывалось, что Старосветский сделал для подготовки этого похода гораздо больше меня, а потому он и должен быть руко-водителем. Я же знал, что только под меня и мои гарантии соблюдения на маршруте всех мер безопасности группа была выпущена на маршрут с таким нарушением правил. Ситуация, сложившаяся в группе, обострялась еще и тем, что я оста-вался в заведомом меньшинстве, даже Лена Усова старалась придерживаться некоего нейтралитета по причине наших личных отношений. Во время маршрута даже между нами были напряженные отношения, а между Усовой и Федоровой отношения сложились совсем по-женски, как между кошкой и собакой, объяснить это было сложно, но не заметить - не-возможно.
В общем, сезон явно не задался, начиная со срыва планов Капелевича. В поход мы выехали с напряжением между всеми участниками. В поезде я умудрился застудить ухо. Как бы в компенсацию за все мытарства нам фантастически повезло в дороге до пункта начала маршрута - поселка Орлик. Поезд до Иркутска и автобус до Кырена - это элементарно. А вот дальше обычно вступала в действие фортуна: в Орлик тогда можно было добраться только на самолете из Кырена, при наличии, конечно, билетов и погоды. В этот раз погода была, и все говорило, что она продержится несколько дней. Но и очередь из местных жителей, стремящихся попасть в родной аймак, составляла человек восемьдесят, а это означало не менее шести-семи рейсов АН-2. Записавшись в хвост длинного списка, желающих вылететь в Орлик, мы уже надежно обосновались в палатках на краю летного поля, как вдруг рано утром следующего дня нас бесцеремонно разбудил де-журный по аэропорту и предложил через пятнадцать минут вылетать. Мы, не успев толком продрать глаза, затолкали весь наш нехитрый скарб по мешкам и побежали на взвешивание. Оказалось, что на наше счастье, вечером в районный магазин завезли портвейн, и вся очередь к утру была мертвецки пьяна. Так что кроме нас лететь было некому.
Самолет разбежался по травянистому полю, распугав ранних коров, и взлетел, взяв курс в горы. Через полтора часа, чуть не задев шасси за верхушки огромных кедров, мы приземлились в центре Окинского аймака поселке Орлик, на бере-гу славной саянской Оки (в бурятской транскрипции Ахи). И вот это везение испортил я, так как температура у меня к этому моменту поднялась до тридцати восьми градусов. Я уже чувствовал, что в этот сезон мне не везет, а причина неве-зения в том, что почти все участники хотели, чтобы я отказался от маршрута. Наверное, им без меня было бы проще, но я такую возможность для себя отметал напрочь.
Поставили палатки на берегу реки, народ стал гулять по поселку, а вечером все пошли в кино на фильм «Это слад-кое слово - свобода!». Ночью, после начавшегося дождя, вода поднялась в Оке настолько, что нам пришлось срочно эва-куироваться с насиженного места подальше от берега. Накануне я в отчаянии пытался выбивать «клин клином», то есть купанием в ледяной воде побороть болезнь, но это не помогло. И совершенно неожиданно выход подсказали опытные туристы, которые шли в этот же район. Они посоветовали просто начать маршрут, не обращая внимания на болезнь, и она сама собой пройдет. Так я и сделал. Правда, если в день прилета в Орлик, мы могли спокойно перейти Оку вброд, как это делали на наших глазах местные коровы, то теперь, после дождей, наполнивших реку до краев, о переправе вброд не могло быть и речи. Все молчали, но и в этом молчании я слышал укор, что все неприятности из-за меня.
За солдатскую фляжку спирта мы договорились о переправе на резиновой лодке. Теперь ничто не мешало начать многодневный поход - нашу первую «пятерку». Было 2 августа 1974 года. К вечеру первого ходового дня я уже чувство-вал себя совершенно здоровым. Этот первый день закончился в маленьком поселке - центральной усадьбе колхоза «Путь к коммунизму». Поселок, как и колхоз, представляли крайнюю степень обнищания. Из выцветших транспарантов мы уз-нали, что за пятилетку колхоз намерен дать стране чуть больше одной железнодорожной цистерны молока. С тех пор прошло много лет. В 1995 году я вновь посетил эти благодатные места. Нищета стала еще больше, хотя раньше казалось, что уже некуда. Сейчас там фактически живут натуральным хозяйством, проскочив в падении назад махом тот самый феодальный уклад, из которого Советская власть, якобы, вытащила бурятов.
Маршрут нашего путешествия был таков: вверх по долине реки Тисса до озера Шутхулай, оттуда радиальный выход для восхождения на пик Мунку-Сасан, затем по Хэлгину в самые верховья, к пику Топографов - высшей точке района. После восхождения на него по двум маршрутам (с севера по леднику, и с юга по длинному скальному гребню) и радиаль-ного выхода к Чойганским минеральным источникам для отдыха, из верховьев Хэлгина перевалить в истоки Бий-хема, и тут же через перевал Зун-обо-гол в левый исток Тиссы. Затем через перевал Сарикта выйти на Белин и вдоль него (пеш-ком!) спуститься до Уш-Бельдыра на Кызыл-хеме. Всего это было почти пятьсот километров!
На первом участке нам удалось подвезти часть нашего груза на лошадях, опять расплачиваясь с бурятами спиртом. Процедура эта отвратительная, так как проводник клянчит глоток спирта для «поправки здоровья» каждые двадцать ми-нут, пока не падает пьяный с лошади, протрезвев же, не хочет никуда ехать, пока не дадут спирт опять. В конце концов, наши запасы «огненной воды» закончились, и мы понесли свои пятидесятикилограммовые рюкзаки сами. Во время вос-хождения на Мунку-Сасан фракционность нашей группы проявилась уже более отчетливо. Я и Ленка поднимались по одному пути, остальные со Старосветским - по другому, встретились на вершине и тут же расстались, они торопились в лагерь, к обеду.
На обратном пути к палаткам, при переправе через ручей, я соскользнул с бревна и подвернул или вывихнул ногу. Боль была адская, и идти я не мог. Я кое-как добрался до палатки, а наутро Старосветский с ребятами пошел назад к Тис-се, где у нас был базовый лагерь. Он пообещал там найти для меня лошадь. Со мной остались Лена и Паша Соломенко. Нога сильно опухла, всю ночь я не спал от боли. Через час после того, как основная группа ушла, я попросил Пашу выру-бить мне крепкую палку-посох, отправил их с Ленкой вперед, а сам со слезами на глазах начал свой «маресьевский путь». Это был всего восьмой день похода. Я прошел, скрипя зубами от сильной боли, почти восемнадцать километров. Когда же пришел в лагерь сам, то увидел, что никто не собирался мне помогать - никаких лошадей, а все спокойно ловили рыбу. «Оппозиция» вновь посчитала, что я сойду с маршрута и заберу с собой Лену, разрешив тем самым сложившуюся ситуа-цию молчаливого протеста.
Для меня это был бы проигрыш, позорное отступление, конец всей моей карьеры в туризме, хотя причина была уважительная. Я прекрасно помню свое состояние. Мне было больно и очень обидно, но я нашел в себе силы, собрал всю группу и сказал, что в маршрут мы вышли только благодаря моему авторитету и под мои гарантии, поэтому мы либо все вместе идем вперед, либо все возвращаемся назад. Возвращаться никто не хотел, значит, оставалось терпеть. Им - меня, а мне - боль, не оставившую меня на всем этом маршруте. Я перетянул ногу поверх ботинка резиновым жгутом и с косты-лем пошел дальше, и прошел все четыреста восемьдесят километров. И тогда, и сейчас считаю, что поступил правильно, хотели ребята того или нет, они вынуждены были подчиниться. Настроения было, конечно, испорчено, но дело - первую пятерку - мы все-таки сумели сделать.
На пик Топографов пошли двумя группами: Старосветский, Терета и Струнин - по южному скальному гребню, все остальные по северному леднику. Обычно по леднику поднимаются на вершину по глубокому снегу, так было и в два других восхождения нашей группой в 1988 и 1995 годах, но в тот, 1974 год, ледник был открытым и светился зеленова-тыми трещинами. Подниматься по голому льду было невозможно, пришлось выбирать путь по скалам, окаймляющим край ледника. Двигаться по крутым скалам предстояло с взаимной страховкой. Нам вновь пришлось подниматься на вершину вдвоем с Леной, и она своими сорока килограммами веса, конечно, не могла меня страховать. Но, слава богу, все обошлось. Я с травмированной ногой мог и не ходить на вершину, но, обсудив это вдвоем с Ленкой, мы решили, что я должен идти на вершину, чтобы доказать всей остальной группе, что остаюсь в строю, несмотря ни на что. Мы поднялись с Ленкой на вершину, вслед за остальными участниками «северной» группы. А первопроходцы Южного ребра во главе со Старосветским поднялись на вершину поздно вечером накануне и остались на ней ночевать. Утром, едва рассвело, они диким свистом оповестили нас, что ждут нас наверху.
Позже, при защите маршрута, выяснилось, что сложность Южного ребра никак не ниже 3А, и Илья Гинзбург, кото-рый и предложил нам восхождение с юга, имел в виду не гребень, а южный осыпной склон. До нашей группы было не-сколько неудачных попыток прохождения этого сильно разрушенного скального гребня. Об этом свидетельствовали крючья и остатки веревок на маршруте, но полностью пройти Южное ребро удалось только нашей тройке под руково-дством Александра Старосветского. Правда, эмоции, которые они тогда испытали, невозможно было выразить словами, ведь по обе стороны гребень обрывался километровыми стенами. Туда, кстати, улетел и сменный объектив от моей кино-камеры «Кварц», которую я на время восхождения отдал Струнину. Когда вся группа собралась на вершине, Струнин пытался салютовать из самодельного «поджига» - медной трубки, набитой порохом. Хотя «факир» был абсолютно трезв, фокус все-таки не удался, а огонь, вырвавшийся из развороченной трубки, обжег Струнину руку.
Спускались, кто, как мог или хотел. В результате Струнин до мяса ободрал обожженную руку, тормозя ею на льду, Ленка вылетела на камни, но все обошлось лишь мелкими ссадинами. Нам тогда очень повезло, что все обошлось. Спус-тились к палаткам, оставленным под конечной мореной ледника, пообедали и, не отдыхая, тут же через перевал Хэлгин, по курумникам и осыпям пошли к Чойганским источникам.
Курумники - это скопления крупных камней, валунов или глыб, которые могут находиться как на склоне, так и представлять собой большие поля, а осыпи - скопления более мелких камней, способных, как бы, сыпаться. По размерам камней осыпи разделяют на мелкие, средние и крупноблочные, все это образуется при разрушении или обрушении гор-ных пород.
Сашка, как будто, хотел меня загнать, но я шел, несмотря на усталость, медленно, но шел. Лагерь ставили на морене над Чойганским водопадом уже в кромешной темноте. Морена - это вал камней, которые за тысячелетия нагреб движу-щийся ледник, морены бывают конечными и боковыми, а сами камни, как и на осыпях, могут быть разного размера. Здесь и дальше по ходу повествования я постараюсь объяснять все термины как можно проще, можно сказать, даже при-митивно. Так что пусть меня не осмеивают и не осуждают специалисты. Это не для них, а для тебя, Читатель.
На следующий день спустились налегке к Чойганским минеральным источникам. Нам повезло - здесь никого не бы-ло. В июле в этих местах собирается обычно до пятисот человек тувинцев и бурятов, которые по своим календарям про-ходят здесь курс профилактики и лечения от всех болезней. Эти тридцать шесть минеральных источников в свое время описал еще академик Владимир Обручев. Вода, различная по составу и температуре, вытекает из разломов древнего ла-вового поля. Над некоторыми источниками сооружены избушки, и здесь принимают радоновые и сернистые ванны. Мы загрузились в такую ванну, вырубленную прямо в лавовом поле, и растеклись от удовольствия в сорокаградусной воде. Никто не подсказал, что в этих ваннах можно находиться только короткое время, мы просидели несколько часов. В ре-зультате, совершенно обессиленные, мы с трудом поднялись к своему лагерю на морене только к ночи. На следующий день наша группа напоминала колонну отступающих французов армии Бонапарта, но два перевала в этот день мы все-таки прошли!
Противоборство ощущалось во всем: мы шли рваным темпом, останавливались на стоянку только после длительных препирательств и дебатов, во время восхождения и спуска, как впрочем, и во многих других вопросах, меня просто ста-вили перед фактом, но особенно остро вставали вопросы питания. Старосветский был завхозом и, по существующим то-гда неписаным законам, никто не мог вмешиваться в его епархию. По его раскладке из полкружки крупы и полкружки сухого молока варили десятилитровый котел «каши». С начала разливали забеленную жидкость, называя его «молоком» - я эту порцию пропускал. Потом по второму кругу еще раз разливали «по молоку», и только в третьем круге ложкой дели-ли крупу со дна котла. Не приходилось говорить о вкусе такой пищи, все уходило в количество, причем просто воды. При максимальном объеме приготавливаемой пищи, который ограничивался только емкостью котлов, голод был постоянный, так как наесться было просто не чем. Так было весь маршрут, голод ощущался все сильнее, растянутые желудки все вре-мя требовали еды, голод стал перманентным состоянием. Сашка Терета пытался палками забить глухаря или рябчика. Обсуждались варианты, как подкрасться к спящим гусям и передушить их руками и т.п. Ружья у нас не было (откуда в общежитии оружие), рыбы в верховьях наших речек пока не было тоже. Правда, нам удалась рыбалка на Тиссе, там даже я поймал единственный раз в жизни одиннадцать хариусов, но это было эпизодом, о котором теперь вспоминали с легкой грустью. Собирали ягоду и варили кисель, но практически без сахара, жарили грибы, но почти на воде.
Мы еще не знали, что основное испытание нас ожидало впереди. Как только мы прошли перевальную точку Сарик-ты, нам в лицо буквально ударил плотный слой мошкары. Такого количества гнуса я больше никогда не встречал, мне кажется, что даже на Чукотке в 1985 году, в Марково, этого гнуса было меньше, хотя, возможно, так кажется, потому что у нас тогда были средства защиты, сетки и не пропускающие гнус палатки. В 1974 году у нас не было ничего, что могло бы защитить от этой напасти. Столь беспечными мы оказались после алтайских походов, так как в горах Алтая гнуса почти не бывает. По словам старожилов, и в этих краях такой гнус бывает один раз в семь лет.
Невозможно было открыть рот и глаза. В ноздри набивалась мелкая мошка, которая в отличие от благородного ко-мара не прокусывает, а откусывает кусочек кожи, умудряясь еще впрыснуть какого-то едкого вещества для снижения сворачиваемости крови, что вызывает страшный зуд, приводящий к расчесыванию и незаживающим ранам. Несколько дней такого издевательства чуть не свели с ума Сашку Терету. В какой-то момент он не выдержал и с дикими воплями бросился в чащу, расцарапывая себе лицо в кровь. Пришлось срочно организовать дневку, чтобы люди могли отдохнуть и сшить из мешочков, освободившихся из-под продуктов, защитные маски. Кто-то сказал, что в качестве успокоительного хорошо помогает очень сладкий чай. И мы пожертвовали почти всем оставшимся сахаром, чтобы привести Терету в нор-мальное состояние. Благо, в этот день мы стояли на берегу озера Белин-холь, место очень красивое, да и рыба уже здесь начала ловиться. Мы лежали в палатках, которые из-за облепившего их гнуса были не голубыми, а черными. Любая еда, чай, просто вода моментально покрывались слоем гнуса. Мы ели мошкару, не обращая внимания на хруст на зубах и слегка сладковатый вкус гематогена. Гнус исчезал только на ночь, правда, появлялись комары, но для нас это был просто детский лепет, по сравнению с мошкой. По ночам мы долго сидели у костра - не могли заснуть от усталости и зудящих ран. Не спасала даже борода. У меня, как и у остальных участников, на всю жизнь остались шрамы на коже от этих язв.
После дневки мы продолжили наш путь вниз по Белин-Бежану. Переправившись через него вброд, мы остановились подождать Пашку Соломенко, только что обронившего свои часы, на которые он посмотрел всего пять минут. Стоим, ждем его, вдруг какие-то непонятные брызги у воды на берегу. Подошли поближе и видим большой садок, а в нем десят-ки крупных хариусов. Значит, рядом люди! Людей мы не видели дней двадцать. Да, действительно, рядом на протоке стоит прекрасная кемпинговая польская палатка, а рядом на раскладных стульчиках (!) сидят четверо мужиков и с неохо-той ковыряются в сотейнике, где приготовлена рыба по-польски. Послал нам бог крутых заевшихся рыбаков. Среди них были сын министра топливной промышленности СССР, профессор Ленинградского университета, бывший мастер спорта по туризму и еще какой-то чин. Их сюда забросили конным караваном, они ловят тайменей, коптят их, а в Уш-Бельдыр за ними прилетит специально самолет.
По Белину они сплавляются на двух больших надувных лодках, а в этих местах каждый из них побывал от трех до семи раз. Продуктов у них столько, что они не знают, что с ними делать, так как питаются они исключительно дичью и рыбой. Профессора - специалиста по рыбной ловле - вообще привязывают к колышку, чтобы он прекратил ловить рыбу, на хариуса, ленка и сигов уже не могут смотреть. Это он, оказывается, ловит рыбу в садок, а потом выпускает. Так что они тоже безмерно счастливы, встретив оголодавших туристов. Наши мешочки заполнили крупами и сахаром, как в на-чале маршрута, дали нам и сухарей, накормили рыбой до отвала. Когда через день они догнали нас на переходе, то про-фессору разрешили отвлечься всего на десять минут, пока отчерпывали воду из лодок, чтобы он наловил для нас рыбы. За это время он поймал на «балду» около десяти килограммов рыбы.
Эти же «рыбаки» рассказали нам, что по берегу, мы никогда не дойдем до Уш-Бельдыра, так как долина Верхнего Белина, шириной до десяти километров, заливается по весне водой, которая оставляет после себя непроходимые бурело-мы и глубокие старицы и протоки. Тропы, как таковой, нет, а пробираться по этим джунглям до Уш-Бельдыра можно до зимы. После этих печальных прогнозов мы попытались еще день пройти пешком, но продвинулись за целый день всего на пять километров, а впереди было больше двухсот. Надо было что-то делать. «Рыбаки» посоветовали нам строить пло-ты, и сплавляться по верхней, несложной части реки до Бельдыкского порога, а там уже есть и тропа, и до Уш-Бельдыра не далеко. Мы последовали их совету. Никто из нас никогда не сплавлялся, такой вариант маршрута не был заявлен, но в нашем положении это был единственный выход.
Пилы, конечно, не было. Поэтому рубили плоты топорами и только ночью. Днем из-за гнуса ничего не могли делать. Всего пришлось повалить двенадцать стволов. Связывали их основной веревкой на «скрутках» - подсказали и показали, как это делается, «рыбаки». На всю нашу команду изготовили два плота. Мы не умели делать греби и подгребицы, а по-тому просто вырубили длинные шесты, посчитав, что на такой спокойной реке обойдемся ими для управления плотами. Уровень воды на реке в то лето был необычно низкий. Расставаясь с нами, «рыбаки» посоветовали не бросать плоты ни в коем случае. Мы это запомнили. И потом неутомимо продвигали наши плоты вперед, ворочая вагами, а иногда перетас-кивая их чуть ли не на руках, на перекатах, где они застревали, и на шиверах, где они прочно садились на камни. Мы зна-ли, что выбраться из бескрайней долины Белина сможем только по воде.
В верхнем части реки спокойные участки перемежаются несколькими шиверами и несложными, но узкими порога-ми, образованными крупными глыбами в русле на локальных падениях. Затем река выходит на огромное плато, ширина которого местами доходит до двадцати километров, и петляет по нему широкими меандрами, как огромный питон. Горы отступают далеко на горизонт, а по берегам реки, на старицах и озерах огромное количество водоплавающих птиц, гал-дящих как на колхозном пруду. Река подпружена мощным Бельдыкским порогом, поэтому глубина реки доходит до пяти метров. Здесь-то и водятся знаменитые белинские таймени до тридцати и более килограммов весом. Рыба здесь просто кишит. От гнуса страдали не только мы, все звери в тайге спаслись от него, как могли. На реке помогал ветерок, поэтому все живое старалось выйти на берег, а когда не помогало и это, то звери просто забирались в воду по самые ноздри. Вра-жда и междоусобицы на это время забывались, можно было встретить в воде неподалеку друг от друга и медведя, и изюбря. Мы, как я уже упоминал, были без ружья, поэтому лишь любовались всем этим изобилием зверья.
По левому берегу, по гребню хребта, проходит государственная граница СССР с Монголией. Средняя часть Белина заканчивается мощным Бельдыкским порогом, названным так по левому притоку Белина Бельдыку, истоки которого ле-жат в Монголии. Здесь русло Белина резко ссужается и, проходя, так называемые «Белинские ворота» - две заметные скалы, река стремительно падает вниз восемнадцатикилометровым порогом. Весь остальной путь до самого впадения в Кызыл-хем Белин несется бурным потоком. С нашими неуправляемыми тяжелыми плотами попасть в этот порог было равносильно попаданию в мясорубку. По какой-то счастливой случайности, мой наставник, опытнейший турист Герман Григорьевич Криницын показал мне перед походом слайд, на котором были эти самые характерные скалы на входе в «Белинские ворота». На петлях Среднего Белина мы просто дрейфовали - наши шесты не доставали до дна. Поэтому мы старались проводить на воде, как можно больше времени, хотя в один из дней, просидев на плоту до поздней темноты, остановившись, наконец, на ночевку, кто-то из ребят обнаружил стоянку, с которой мы ушли утром в ста метрах от ве-черней. За целый день такого безмятежного сплава по почти остановившейся реке мы просто сделали огромный круг!
Наконец, мы увидели скалы-обелиски ограждающие «Ворота», и причалили к правому берегу, по которому надо было найти старую пограничную тропу, проложенную конными пограничниками в стародавние времена, когда граница с Монголией проходила по реке. После пяти дней малоподвижной жизни на плотах первые километры пешком давались очень трудно, ноги отекли и казались просто чужими. Перешли мощный правый приток Белина вброд, и тут вновь возник конфликт между мной и молчаливо поддержанным всеми Струниным. Я настаивал на том, что нужно уходить от Белина, чтобы найти старую пограничную тропу на гребне хребта. Струнин же возражал, что той тропинки, какая была под ногой, достаточно, и надо идти вдоль Белина по ней. А чтобы спор прекратить, он просто поднялся и пошел вперед один. Ясно, что оставить его одного я не мог, и все мы были вынуждены идти вслед за ним. Не удержусь, чтобы не отметить, что на-ши отношения со Струниным в любой ситуации, не только в походной, отличались особым напряжением, а споры, воз-никавшие часто на пустом месте, всегда были ожесточенными и непримиримыми. В конце концов, спустя почти четверть века после окончания института, мы разругались с ним окончательно.
А тогда, на берегу Белина, звериная тропка, по которой нас повел Струнин-Сусанин, вскоре потерялась, оставив нас в непролазной чащобе на старой гари на крутом склоне над каньоном Бельдыкского порога. Идти было практически не-возможно. Мы передвигались на всех четырех, местами почти ползком. Наступила темнота, а о площадке под палатки не было и речи. В напряженной тишине я потребовал подниматься вверх по склону и уходить на хребет, как и предлагал вначале. Все молча подчинились. На ночлег пришлось остановиться все-таки на склоне, найдя для этого небольшую впа-динку. Утром все страшно злые, в полном молчании продолжили подъем за мной. Когда же через несколько часов упор-ного лазания мы вышли на широкую, хорошо пробитую тропу, моему торжеству не было предела. Я ничего не сказал, слова здесь были бы просто лишними, но помню, что, увидев тропу, испытал огромное облегчение и радость. Я очень боялся ошибиться. Тогда же я окончательно для себя решил, что это наш последний поход в такой кампании.
По этой тропе мы просто побежали, идти по ней было одно удовольствие. У разрушенного пограничного поста мы вновь встретили своих старых знакомых - они коптили тайменей, которых набралось уже более трехсот килограммов. До устья Белина, а значит, до конца всего маршрута, оставалось двадцать километров. «Рыбаки» предложили взять на борт своих надувных лодок наших девушек, вокруг которых они при каждом случае увивались, и часть нашего груза, а мы налегке пошли по берегу.
Последнюю ночь мы провели в лагере геологической партии, где нас щедро накормили настоящей кашей, совсем непохожей на ту, что мы ели по рациону Старосветского. Днем мы на лодках москвичей переправились на левый берег Белина, и, пройдя шесть километров по лесной дороге, вышли к летному полю аэропорта Уш-Бельдир. Аэропортом его назвать можно было с большим трудом. Поле и открытая для всех пустая изба, где стояли весы и стойка регистрации - вот и весь аэропорт. Старосветский тут же нашел засохший кусок хлеба и вмиг его умолотил, голод продолжал мучить всех уже по инерции. Взвесились на весах, результаты были поразительными: Лена - сорок килограммов, все мужики - не более шестидесяти каждый, а я похудел до рекордно низкого веса - восьмидесяти пяти килограммов! Больше никогда я не был столь худым, уходя со временем все дальше и дальше за центнер.
Мы помогли «рыбакам» перетащить их груз, и буквально через несколько часов за ними пришел самолет. Кроме них и их груза, а в нем было почти четыреста килограммов копченого тайменя, самолет мог взять еще только двоих. По-нятно, что все были рады отправить нас с Ленкой. Договорились, что мы подождем их один день в Кызыле, а потом бу-дем добираться самостоятельно в Томск и как-то прикрывать всех в деканате, так как на дворе было 3 сентября. Надо сказать, что в Уш-Бельдыр не было регулярных авиарейсов, как не было и никаких других способов выбраться оттуда. В этом поселке на монгольской границе находится знаменитый курорт, где горячей минеральной водой из подземных ис-точников лечат кучу болезней, а особенно заболевания кожи. И сюда приезжали не только тувинцы, монголы и буряты, но и люди со всего Советского Союза. Добраться сюда можно было только самолетом, а всеми рейсами распоряжался главный врач курорта.
Рейс, на котором вылетали «рыбаки» со своим уловом, был заранее ими заказан и оплачен. Мы прилетели в столицу Тувы - Кызыл. Пыль, поднятая колесами нашего «кукурузника», закрыла небо над всей столицей. В 1972 году это был маленький, совершенно убогий городок. В центре города, в двухэтажном доме с решетками на окнах находилось мини-стерство внутренних дел Тувы, рядом стоял милицейский «воронок», выкрашенный в модный бежевый цвет. Деревянную избу по соседству делили министерство торговли и министерство культуры. Это была даже не пародия, а гораздо хуже. В последующие годы был построен и новый аэропорт, появились пятиэтажные дома, и в 1984 году, когда я в очередной раз попал в Кызыл, город уже имел все атрибуты, позволяющие определить его, как столицу.
Каждый полет на АН-2 - это маленький подвиг, а над горами Тувы тем более. Из самолета, почти весь полет летев-шего больше по воле ветра, нежели мотора, мы выползли чуть живыми. Бросили свои рюкзаки рядом с группой из Свердловска, и пошли осматривать местные достопримечательности, посетив в первую очередь продуктовый магазин. На ночлег расположились рядом все с теми же свердловчанами, привязав палатку к колючей проволоке аэродромной изго-роди, а вместо колышков используя дюралевые обломки какого-то летательного аппарата. Ленка, успев заболеть после непривычной еды и сгущенки, забралась в палатку, а я просидел полночи с ребятами у костра, слушая их рассказ о поко-рении Каа-хема на байдарках (сегодня, наверное, это рассматривалось бы как смертельный аттракцион). Я смотрел на огонь, вспоминал свой только что закончившийся маршрут, и думал о новом путешествии.
Один из свердловчан, узнав, что я из Томского политеха, расчувствовался до слез - он тоже учился в Политехе мно-го лет назад, а теперь, вспоминая с тоской лучшие годы своей жизни, все время пьяно повторял: «Хорошее кино, этот Томск!». Я запомнил это на всю жизнь. Действительно, замечательное кино - этот славный студенческий Томск! Почему-то плохо помню, как добрались мы до Томска, а наши ребята приехали только через две недели. Все это время на вопрос, где студенты Старосветский, Струнин, Журин и Терета, я с гордостью отвечал: «На монгольской границе!» Этого было достаточно, никто не пытался уточнить, что они там делают.
Новое открытие Зубьев
Прошло уже три года с моего первого зимнего похода в Горную Шорию, ужасные воспоминания непогоды, снега и бессилия стали забываться. С тех пор я прошел сложные маршруты в Саянах и на Алтае, многому научился и теперь вновь решил попробовать себя в лыжном походе. На этот раз я спланировал кольцевой маршрут вокруг Поднебесных Зубьев, хорошо его проработал и подготовился. Группа собиралась минимальная - четыре человека. Из старой компании остался только Паша Соломенко. Все эти годы он ходил со мной в летние маршруты и ничем особенным не выделялся. Был он молчаливым и даже застенчивым парнем, родом из Хакасии. На маршрутах никогда не ныл, ни на что не жало-вался, тянул тяжелую лямку и находил, наверное, какие-то свои прелести в походной жизни, раз собирался каждый год в горы. Двое других участников нашего будущего похода учились на теплоэнергетическом факультете и до сих пор зани-мались горным туризмом. У Валентины Алещенко - маленькой девушки, не более полутора метров высотой, уже был опыт прохождения горных перевалов высшей категории сложности в Матчинском узле Памиро-Алая, да и Сергей Ани-кин тоже имел хорошую горную подготовку и опыт сложных походов.
Надо сказать, что в лыжном туризме существовала, так называемая «томская школа». Особенность ее заключалась в том, что в походы ходила в основном студенческая братия, прокладывающая обычно сложные маршруты, временами да-же дерзкие, а уровень материального обеспечения, определяющий условия бивуака, снаряжение и рацион питания всегда отличался крайним аскетизмом, вызванным элементарным отсутствием денег. Во все зимние походы томичи ходили без печки, считая этой лишней роскошью. Вот и мы, следуя томским традициям, пошли в этот раз в Горную Шорию без печ-ки. У нас был общий синтепоновый самодельный спальник, который мы называли «собачки», так как обшит он был весе-ленькой тканью с изображением игрушечных собак. Обычная брезентовая палатка с дном, пара котлов с тросиком для подвески, двуручная пила, которую крепили поверх рюкзака, топор, аптечка и ремнабор - вот и все наше снаряжение. Все мы использовали широкие лыжи «Турист» с разными вариантами полужестких креплений.
1 марта 1975 года мы высадились на станции Лужба. Поезд остановился в высоких, выше вагонов, снежных стенах. Стоянка поезда всего одна минута, и мы очень торопились выползти с рюкзаками и цепляющимися за все лыжами из это-го узкого тоннеля. Наконец, по снежным ступенькам поднялись наверх, и прямо напротив я увидел выглядывающий из-под снега конек станционного здания. Снег полностью завалил весь поселок. Поверху были пробиты тропинки, а в дома вели узкие снежные лазы. Под снегом, под нашими ногами лаяли собаки, и оттуда курились редкие дымки. В этот год снега было свыше шести метров! Мы надели рюкзаки, пристегнули лыжи, перешли широкую заснеженную Томь, и я по-вел группу знакомым путем вверх по Алгую.
Было еще раннее утро, и, пока солнце не вышло из-за склонов, мы грелись только ходьбой и рюкзаками. Но вот поя-вилось солнце, снег ослепительно заискрился, заиграл разложенным спектром на каждой пушистой снежинке, и мир стал прекраснее и веселее. Сразу же поднялся весенний птичий гомон. Птицы порхали с ветки на ветку, сбрасывая с темных тридцатиметровых елей шапки снега. Ручей тоже пел свою песню, реки в Шории не замерзают всю зиму, прочно укутан-ные многометровым снежным покрывалом. Мы присели на рюкзаки после нескольких километров подъема, и наши спи-ны запарили на солнышке. Особенностью зимних походов является то, что отдыхать на привале можно только до тех пор, пока не замерзнешь. Поэтому они в лыжном походе обычно гораздо меньше, если только не удастся устроиться на сол-нышке в безветренный день, как это было в этот раз.
К трем часам дня мокрые, как мыши, от крутого подъема, тяжелых рюкзаков и солнца, мы поднялись в поселок Тальк. Дороги, как таковой, уже не было. Видно, что по ней в эту зиму никто не ездил. Осталась только терраса, пробитая когда-то вдоль ручья, и кое-где столбы линии электропередачи. Когда же мы поднялись в самые верховья Алгуя, где ко-гда-то стоял поселок геологов, я растерялся, не узнавая ничего вокруг. Поселка больше не было. Возить тальк за триде-вять земель стало невыгодно, нашлось новое месторождение поближе к Свердловску, геологов убрали, и, напоследок, предусмотрительный начальник распорядился сжечь поселок, чтобы не доставался он никому. Осталось пара полуразва-лившихся изб, в одной из которых теперь жил бич - бездомный старик. Из его избы, которая также была полностью зава-лена снегом, вернее, из узкой норы, через которую и попадали в дом, курился слабый дымок. Мы подошли поближе, со-бака учуяла нас и подняла истошный лай. Дед выполз на свет божий и, закрывая от солнца слезящиеся глаза, рассказал нам эту историю о поселке. Он показал, где можно откопать вход во вторую избу, и спросил, не найдется ли у нас курева и водки.
Надо сказать, что со временем в наших походах перестали курить вообще. Я еще посвящу этой теме специальное отступление. Позже в команде появились твердые правила: если человек был заядлым курильщиком, то он должен был выбрать сам, либо он идет в поход и не берет сигарет, а значит, не курит, либо он остается и делает все, что захочет. Спиртное в нашей команде, если и брали в разные годы в разных количествах, то чаще, как «стеклянные деньги», позво-лявшие на бескрайних просторах необъятной Родины договориться с транспортом или решить еще какие-нибудь пробле-мы, которые по российской традиции часто невозможно было решить по-другому. Иногда на дневках, после баньки, вы-давали «наркомовские», но только двадцать пять - тридцать граммов. В отличие от других туристских групп в нашей я никогда не применял спиртное, как согревающее, считая, что согреться можно только движением, работой, теплом костра и теплой одеждой.
В общем, в этот раз деду не повезло - ничего из того, чего не хватало в его жизни, у нас не было. От продуктов он, усмехнувшись, отказался. Мясо у него не переводилось, ведь он жил в таежном краю. Мы откопали вход в засыпанную снегом избушку. Потом поднялись на склон и спилили там сухой еловый ствол. Притащили его к избе, напилили дров, и вскоре в темной избе загудел огонь в чудом сохранившейся печке.
Понятно, что при таком, да и гораздо меньшем, уровне снежного покрова, без лыж невозможно сделать ни шага. Вся походная жизнь, за исключением сна, проходит на лыжах. На них не только идешь, но и отдыхаешь, спускаешься к воде, а потом везешь полный котел, стараясь не упасть на спусках и не расплескать воду. На лыжах приходиться пилить дере-вья и рубить дрова, даже нужду справить без лыж невозможно, а это очень не просто.
У нас в турклубе любили рассказывать одну историю из лыжного похода по Алтаю. В то время появилась мода на комбинезоны, которые утепляли синтепоном, а для определенных случаев использовался большой клапан, отстегиваю-щийся сзади. Вот группа пришла на ночевку на границе леса. Установили палатку, и для защиты от ветра начали строить стену, вырезая кирпичи из плотного снежного наста. В группе были только мужчины, поэтому для естественных надоб-ностей не надо было далеко отходить, тем более что мороз к ночи крепчал, да и темень обступала со всех сторон. Один из участников, обладатель модного комбинезона, пристроился неподалеку и, нахохлившись, задумался. Остальные, закон-чив все необходимые на зимнем биваке работы, стали по одному забираться в палатку. Последний, заканчивая снежную стенку, решил подшутить над «мыслителем» и незаметно откинул «продукт усилий» лавинной лопаткой вместе с комом снега подальше и тоже залез в палатку. «Мыслитель» с чувством глубокого облегчения поднялся, застегнул комбинезон, а стоял он, понятно, на лыжах, и, прежде, чем скользнуть к палатке, по привычке оглянулся, чтобы прикрыть кучку. Но не увидел ее. Он присмотрелся получше, но ничего не нашел. Пришлось ему вновь все расстегивать и тщательно прове-рять, не промазал ли он. Нет, вроде все нормально, ничего в штанах нет. Он уже изрядно замерз, и размышлять больше не было сил. Залез в палатку, и тут шутник начал многозначительно принюхиваться, делая вид, что пахнет нехорошо. «Мыслитель» выскочил из палатки в ночь, отъехал на лыжах несколько шагов и начал раздеваться, чтобы вновь проин-спектировать свою одежду. Понятно, что он ничего предосудительного не нашел, а замерз еще больше. Так его выгоняли еще несколько раз, пока кто-то не выдержал и не начал хохотать, раскрыв тем самым заговор. Обида осталась надолго. А как обижаются те, кого посылают на корабле подточить якорь напильником?
В этот первый нелегкий день главным открытием было то, что Паша Соломенко, уроженец и выходец из соседней с Шорией Хакасией, совершенно не умел ходить на лыжах. Он пытался объяснить, что зимы у них хоть и холодные, но бесснежные, но от объяснений не стало легче. Пережив короткий шок, мы с жалостью и удивлением стали ежедневно наблюдать, с каким невероятным упорством Паша осваивал «технику» передвижения на лыжах, усложнив обучение тя-желенным рюкзаком и горным рельефом. В первый день он пришел к избушке вымотанным до полуобморока. Надо по-нять, что на всех подъемах он шел практически на руках, а все спуски кувыркался через голову, как клоун на манеже. Мы пытались его несколько разгрузить, но он упрямо отказался. А ведь это была не сдача норм ГТО в скверике! Путь до бывшего Талька в первый день похода пролегал, хоть и по заброшенной, но все-таки дороге. Дальше предстояло подни-маться на Казырский перевал, и на дорогу мы могли выйти только в последний день маршрута. Ну, что ж, препятствия усложнялись постепенно, и это хоть немного, но успокаивало.
Следующий день начался с приключений, спустя двадцать минут после выхода. Не сумев удержать равновесие на небольшом спуске к ручью, Паша полетел через голову и, как на грех, остановило его только дерево, а под деревьями снег очень рыхлый, и при желании можно провалиться на все шесть метров. Лыжи переплелись так, что разобраться в этом Паша самостоятельно не мог. Аникин с большим трудом подобрался к нему поближе, протянул лыжную палку и выволок Пашу из воронки. Нужно было теперь снять рюкзак, вернее, найти возможность вылезти из его плотно подог-нанных лямок-объятий. Потом, снимая лыжи, надо было, не дай бог, не упустить их по склону. Встать можно было толь-ко на лыжи. После этого осталось только отряхнуться от мокрого снега, вновь пристегнуть лыжи, закинуть рюкзак и про-должать… падать. К концу дня на нем не осталось сухой нитки от пота и снега. Советов наших он не слышал, а, сжав зубы, постигал науку сам.
Следом за ним, не торопясь, чтобы не оставлять Пашу одного и поддерживать его моральный дух своим присутст-вием, двигалась маленькая Валя Алещенко. Лыжные палки были высотой с нее, поэтому ей пришлось перехватывать их где-то посередине. Когда во время снегопадов она поднимала островерхий капюшон, то напоминала сказочного гномика, семенящего по лыжне. В общем, цирк «Шапито» на лыжах! Нам с Аникиным пришлось взять всю тяжесть прокладыва-ния пути на себя. Правда, к концу похода Паша освоился и в Лужбу вернулся настоящим лыжником. На третий день по-хода он подошел ко мне и неожиданно признался:
- Ты знаешь, я не мог раньше понять, как ты можешь ходить через силу. Я ведь видел, как тебе тяжело все дается. Мне это было не понятно. Теперь, когда я иду только на силе воли, я понимаю тебя, как, наверное, никто другой!
Я ничего ему не ответил, но был благодарен за это откровение. Но это все еще впереди, а пока мы поднимались вдоль истоков Алгуя, сходящего на нет к перевалу на Казыр. Хорошо, что перед нами прошла очередная группа туристов, и мы могли воспользоваться ее лыжней. Теперь лыжня повернула от ручья и стала подниматься по склону, закладывая плавные и длинные петли серпантина среди вековых елей и пихт. На последнем участке подъема серпантин сжался в пределах узкого безлесного взлета, и последние десятки метров мы проходили «елочкой». Наконец, вышли на широкую открытую поляну, и нам во всей своей суровой красе предстали долины Большого и Малого Казыра, в верховьях которых возвышались скалистые, блестящие, как сахарные головы, горы. Этот перевал далек от классики. Здесь не было седлови-ны, тура, записки. Хребет Тегир-Тыз (есть еще несколько транскрипций его названия, но в наше время в Томске его на-зывали именно так), что в переводе означает «Поднебесные Зубья», в плане представляющий собой гигантскую букву «зет», здесь, у Казырского перевала только начинался. Он выползал из темной каракулевой шкуры леса, поднимаясь по-логими снежными склонами вверх, образуя трехглавую вершину пика Дураков. Далее, простираясь на север, хребет под-нимался все выше, обрываясь по обе стороны теперь уже крутобокими карами и склонами, щетинясь на гребне скальны-ми выходами, жандармами и башнями, самые крупные из которых назывались пиками Верес, Запсиб и ХВИ. Между пи-ком ХВИ и Большой Зуб гребень резко прогибался вниз, оставляя перевал между верховьями ручьев Соболиный и Высо-когорный. Затем уже настоящим, похожим на кавказский, заснеженным скальным гребнем с пиком Большой Зуб, обры-вающегося на запад скальной стеной метров в двести, а на восток - крутым снежным склоном, продолжался торчащими в небо ажурными, неповторимыми кружевами скал вплоть до пика Малый Зуб. Сбоку, с запада, как ласковая собака к но-гам сурового хозяина, примыкал пологими и широкими склонами пик Средний Зуб. После Малого Зуба, на западном плече которого широкой седловиной разлегся перевал, ведущий в верховья Тайже-су, хребет несколько опускался и сглаживался, и лежал сытым драконом вплоть до следующего поворота на север-северо-запад. Последний раз хребет вздымался в районе пика Верхний Зуб, но это был уже «медвежий угол», куда мало кто забирался. Альпинисты выбирали для своих восхождений, конечно, стены и скалы Большого Зуба. Очень популярным среди любителей Зубьев был траверс хребта от пика Дураков до Большого или даже до Малого Зуба. Этот маршрут проходили с разной скоростью от двадцати часов до недели, в зависимости от опыта, погоды и отчаянности.
Наш маршрут был своеобразной «кругосветкой» - мы собирались обойти вокруг основного горного узла, поднима-ясь в цирки к самым пикам с разных сторон. Но пока, на второй день пути, мы стояли на границе леса под склоном пика Дураков, чтобы перевалить на восток в бассейн Казыра. В этом районе зимой всегда много туристов, особенно в марте, когда морозы резко спадают, и днем на солнце можно даже загорать, раздевшись до плавок или хотя бы до пояса. Тури-сты и альпинисты, приезжающие в этот район в марте, резко разделяются на два сорта. Первые - это завсегдатаи, жители многочисленных кузбасских городов, которые выбираются сюда на отдых чуть ли не каждые выходные. Для них Зубья, как для красноярцев «Столбы», хоть и подальше, но сибиряки привыкли к своим масштабам. Вторые - это туристские группы дальних городов, которые шли с серьезными намерениями: пройти многодневный маршрут или совершить зачет-ное восхождение, так как на всей огромной территории Сибири было очень мало доступных, а главное, классифициро-ванных вершин, позволяющих выполнить очередной норматив альпинистам. Поэтому, как правило, каждый год в марте у озера Выпускников под стеной Большого Зуба разбивался лагерь альпинистских сборов с десятками, а то и с сотней уча-стников. Разница между первыми и вторыми была большой и понятной, но первые знали все нюансы и прокладывали лыжню очень рационально и смело, а вторые, чаще всего, шли, как показывала карта.
Вот и сейчас, стоя на перевальной точке, мы должны были выбрать из двух лыжней, как богатырь на развилке. Пер-вая, хорошо пробитая и накатанная многими лыжами, заманчиво спускалась по широкой поляне прямо вниз, к самому Казыру. Вторая, более свежая лыжня, уходила перпендикулярно первой вдоль склона на север, не теряя высоты. От деда из Талька мы узнали, что за день до нас прошла группа Междуреченского спасательного отряда. Спасатели заранее про-кладывали лыжню и на расстоянии среднего дневного перехода оставляли прекрасно оборудованную стоянку для ночле-га. Это не только должно было облегчить путь туристам, среди которых было немало новичков, но и позволяло снизить «давление» на вековой, первобытный хвойный лес вокруг, нещадно вырубаемый на лапник под палатки во время каждой зимней ночевки.
Мы выбрали вторую лыжню, которая, как оказалось, пошла по самому рациональному пути, как говорят, «по гори-зонтали» (это линии равной высоты, наносимые на топографических картах тонкими коричневыми линиями, обозначаю-щими рельеф). Мы шли, чуть-чуть снижаясь, вдоль восточного склона, пересекая многочисленные ручьи в их истоках, что было совершенно незаметно, пока, наконец, не вышли в верхнюю треть долины ручья Крутой. Мы могли бы двигать-ся гораздо быстрее, но нашу скорость определял Паша Соломенко. Аникин не умел передвигаться медленно, а стоять на месте не позволял мороз. Поэтому он убегал по лыжне далеко вперед, оставлял там свой рюкзак и возвращался к Паше, забирал его рюкзак и, не снижая скорости, вновь бежал к своему рюкзаку.
К концу дня мы перевалили из узкого корыта ручья Крутой в долину Высокогорного. Тут лыжня вновь разделилась, причем радикально - одна пошла вниз по долине, а вторая вверх. На перекрестке была стоянка с лапником под палатку и аккуратной поленицей дров. Такую же поленницу необходимо было оставить после себя для следующей группы. Это не-писанное правило таежной жизни вообще и туристской в частности. Такая забота о тех, кто идет после тебя бывает очень необходимой. Мы тогда не знали, что в устье Высокогорного построен большой приют для туристов, в два этажа. В марте в нем обычно пересекались маршруты десятков групп, а в непогоду собиралось до сотни туристов из разных городов страны. Наш путь лежал в верховья Высокогорного, к склонам Большого Зуба, поэтому в тот год мы так и не увидели Приюта. А пока предстояла первая «холодная» ночевка. Так называются все ночевки, проведенные при температуре ниже нуля и без печки.
Мы поставили палатку, приготовили ужин, причем костровая яма все время углублялась, и вскоре, чтобы помешать в котле, приходилось спускаться в нее, глотая едкий дым от смолистых поленьев. Как не оттягивай момент, а спать все-таки надо, и мы оставили благодатное, хоть и дымное тепло костра и забрались в морозную свежесть группового спаль-ника, предварительно надев на себя все имевшиеся в рюкзаке теплые вещи. Таким образом, мы оказались слабо изолиро-ваны от внешнего холода, а мороз был под двадцать градусов, но прочно изолированы от тепла друг друга. Тем самым принцип группового спальника был нарушен. Не уверен, что мы спали, хотя я честно лежал с закрытыми глазами. Дыха-ние оседало на лице неприятно щекочущим инеем. С головой в спальнике было теплее, но нечем дышать. Поворачива-лись мы все синхронно, стоило повернуться одному, как приходилось поворачиваться и всем остальным. Под утро, по-моему, я все-таки забылся, и проснулся от какого-то шума за палаткой. Чей-то бодрый голос поинтересовался, кто мы такие и куда идем. Это уже очередная группа туристов наступала нам на пятки.
Нужно собрать всю волю в кулак, чтобы серым зимним утром, когда солнце еще скрыто за горами, выбраться из хо-лодного промозглого спальника в морозную ярость, загнавшую ртутный столбик ниже двадцати градусов. Приходится непрерывно двигаться, чтобы не застыть намертво. Но не просто махать руками и ногами, а разводить костер, добывать воду из мелкого ручья на дне крутой снежной ямы, черпая кружкой, привязанной к лыжной палке, а потом, неизменно глотая горький смолистый дым и обливаясь от него слезами, варить молочную рисовую кашу, следя, чтобы она не приго-рела. В то время мы еще не дошли до применения небольших кусков металлической сетки (рабицы) для организации ко-стрища в зимнем походе. Такую сетку с помощью оттяжек подвешивают на удобной высоте, а на ней разводят костер. Мелкие угли проваливаются сквозь ячейки, но все равно снег под костром так не протаивает, и, натоптав обледеневшую площадку у костра, можно спокойно кашеварить, не горбясь и не мучаясь, почти как дома на кухне. Но это изобретение появится только в 80-х годах. А пока наш костер проваливается все глубже и глубже, задыхаясь вместе с нами в снежной яме.
Сворачиваем спальник, который, как и палатка, набрал и наморозил за ночь влагу от нашего дыхания. Теперь с каж-дой такой ночевкой он будет становиться все тяжелее и холоднее, а урывочный сон или просто неспокойная дрема при-ведут со временем к накоплению усталости и апатии. С трудом запихиваем палатку в рюкзак. Холодно, очень холодно. Стараемся собираться быстрее, но все равно к моменту, когда выходим на лыжню, замерзаем до полубесчувствия. Нако-нец, можно заскользить по твердой, хорошо набитой и промороженной лыжне, и почувствовать, как согреваешься, и жизнь вновь возвращается в тебя. А вот и солнышко, которое, как бы поняв, что мы не сдадимся, поощряет нас своими теплыми, ласковыми лучами. Через час мы сидим на своих рюкзаках, не снимая лыж, на большой поляне, пригретые солнцем, и, смежив глаза, отдыхаем - дремлем, добирая сна, которого теперь нам не будет хватать до конца маршрута. А впереди, следующим призом, открывается вид на высокие и острые пики с глянцево блестящими, сверкающими на солн-це снежными склонами и причудливо изрезанными гребнями. Это его величество Большой Зуб со свитой. Красота! Те-перь идешь, не замечая усталости и причуд лыжни, которая то карабкается на склон, обходя прижим или промоину, то спускается на открытые поляны или выходит на реку. Горы все ближе и выше. Вот они уже закрывают половину глубо-кого голубого неба, и смотреть на них от блеска и сияния становится больно. Перевожу глаза на темную зелень деревьев. Вижу впереди границу леса, после которой еще несколько отдельных деревьев, а потом только снег, снег и темные скалы на крутизне, где снегу не удержаться.
Вправо открывается большая проплешина на склоне, а за ней башня Малого Зуба. Это наш путь к перевалу Малого Зуба, но сначала мы хотим подойти под самый склон Большого Зуба, чтобы посмотреть на красавца снизу. А вот и пло-щадка с лапником и дровами. Значит, мы все-таки попали в ритм с группой спасателей и теперь можем идти по лыжне от одной стоянки к другой, пока очередной снегопад не похоронит лыжню.
Времени еще много, солнце в зените, и мы, поставив палатку и собрав в один рюкзак перекус, аптечку и, на всякий случай, фонарик, отправляемся налегке в цирк Большого Зуба. Лыжня и сюда пробита, но вскоре она сначала становится почти незаметной, а потом и вовсе исчезает на плотном фирне. Это снег под воздействием морозов и ветров стал таким плотным и жестким, что перешел в промежуточное состояние между снегом и льдом, называемое фирном. Даже лыжные палки не оставляют на нем следов. Оглянулся назад и сразу почувствовал себя неуверенно: незаметно мы набрали при-личную высоту и теперь граница леса и поляна с нашей палаткой далеко внизу, а под нами скользкий склон и узкий же-лоб, в котором летом несется ручей Высокогорный. Кажется, если соскользнешь, то не остановишься и вылетишь на про-тивоположный склон, а потом понесешься вниз, как шарик в детском бильярде, вылетая то на один склон, то на другой. Ну, что ж, знаю ведь, что не надо смотреть вниз, когда поднимаешься вверх, но знать - мало, надо еще суметь удержаться от соблазна оглянуться и ужаснуться. Желоб загибается за поворот, и вздымающиеся склоны сокращают обзор до ма-ленького кусочка неба над головой и необъятной снежной белизны вокруг насколько хватает глаз.
Пожалуй, на сегодня хватит. Развернувшись на крутом склоне одним махом, мы начинаем спускаться. Настоящие горнолыжники только и живут для этого момента, чтобы с нарастающей до безумия скоростью лететь по плотному насту вниз, превращаясь в тот самый шарик, о котором я подумал недавно. Мы не горнолыжники и спускаемся каждый, как умеем. Теперь главное удержать равновесие. Аникин - прирожденный лыжник, он родился и вырос на Алтае, на лыжах ходит с первых шагов по земле. Вот и сейчас он понесся прямо вниз, пригнувшись и прижав палки к бокам. Валюшка на спуске присела и вся сжалась, теперь не возможно разглядеть, где голова, где ноги. Катится она гораздо медленнее и на-пряженнее, при превышении скорости тормозит оригинальным образом - присаживаясь на лыжи и падая на бок. Паша, как и я, не любитель острых ощущений, но с лыжами он управляется хуже меня. Поэтому он скользит почти поперек склона короткими стежками, останавливаясь и поворачиваясь то в одну сторону, то в другую. Такой спуск надолго, хо-рошо еще, что его не надо ждать внизу, так как весь путь до самой палатки, как на ладони. В конце концов, устав выгады-вать, Паша просто садится и начинает спускаться на «пятой точке». Я тоже не тороплюсь и спускаюсь, закладывая поло-гие и широкие серпантины. Иногда останавливаюсь, чтобы перевести дух и дать возможность отдохнуть сведенным от напряжения ногам.
Когда Паша через полчаса после меня подошел к лагерю, его уже ждала дымящаяся миска супа, который успел при-готовить слетевший одним махом Аникин. День прекрасный, и мы устраиваемся поудобнее, притаскивая распиленный ствол, на котором теперь можно сидеть у костра, впитывая в себя тепло, стараясь компенсировать холод предстоящей ночи.
С утра те же манипуляции и всеохватывающий холод. Сегодня предстоит пройти перевал Малого Зуба. Поднимаем-ся сначала по лыжне, которая под большими углами несколько раз пересекает проплешину от края до края. Потом «стеж-ки» становятся все короче, так как крутизна склона растет, но вот лес по краям проплешины закончился, и голый склон стал плотным и скользким. Дальше подниматься на лыжах даже серпантином стало трудно. Валюша и Аникин сняли лы-жи и, укрепив их под клапаном рюкзака, стали подниматься пешком.
Я забыл рассказать, что ходили мы в туристских ботинках, которые за рифленую подошву называли красивым французским словом «вибрам». А сверху на ботинок надевали длинный мешок, который завязывался выше колен, иногда под коленом, а некоторые, как и я, привязывали такой мешок с помощью веревочек к поясу. Мешки назывались простым сибирским словом - бахилы и предназначались для защиты обуви и ног от снега. Но рифленая подошва оставалась в мешке и мало помогала при подъеме по крутому скользкому фирновому склону. Моя проблема заключалась в том, что под моим весом фирн проваливался, причем в разных местах на разную глубину, и идти таким неровным ходом было очень тяжело. Я остановился и приладил кошки прямо под грузовой площадкой своих широких лыж. Теперь я мог идти на лыжах и, значит, не проваливаться, и по склону они совершенно не скользили вниз, так как я впивался в фирн всеми восьмью зубами кошек.
Наконец, склон перегнулся, и перед нами открылся хребет, пик Малый Зуб и перевальная седловина. Сложите ла-донь горстью и посмотрите на нее. Это и будет верхний кар перед перевалом. Четыре прижатых пальца, уходящие вверх, - это склоны пика Малый Зуб, вот только пальцев таких на гребне у него десятки. Там, где лежащий большой палец при-жимается к указательному, находится самая низкая точка - это и есть перевал. Мы не стали спускаться в саму ладонь, а так и пошли по большому пальцу прямо к перевалу. Наконец, мы на широкой седловине. С нее открывается прекрасная панорама горной страны, кажущейся просто бескрайней. На юго-запад от нас высится пирамида Большого Зуба с разо-рванным северным гребнем, справа наша седловина переходит в ажурный гребень, ведущий к Малому Зубу, а прямо пе-ред нами до самого горизонта видны столовые снежные вершины, вылезающие из темно-зеленого, кажущегося даже чер-ным, леса, как из прорехи огромной шубы.
Внизу, прямо под нами, долина реки Нижняя Тайжесу, а еще ниже угадывается широкая долина Бельсу, в которую впадают все ручьи и речки с северного склона Зубьев. В туре перевала - высокой пирамиде камней - находим банку с за-пиской. Так и есть, группа Междуреченского спасательного отряда в профилактическом выходе. Оставляем свою записку и торопимся уйти с продуваемой всеми ветрами седловины. Все, кроме Аникина, первый участок спуска проходят без лыж, держа их в руках наперевес. Ниже крутизна склона уменьшается, и мы становимся на лыжи. Как здорово катиться по накатанной лыжне по пологому длинному, длинному склону, иногда лишь отталкиваясь палками, пригибаясь под раз-лапистыми елями, которые так и норовят сбросить шапку снега прямо на голову! Шуршание лыж, птичий гомон, напол-няющий весенний лес, голубое небо, перевал за спиной - как легко от этого, и как поет душа, когда ты, молодой и здоро-вый, бороздишь снега в неведомых доселе краях.
И снова ночевка у гостеприимно подготовленной площадки. Это сколько же зеленых веток лапника сохранили ре-бята из спасотряда, подготовив площадки на самых популярных маршрутах. Ведь иначе нам пришлось бы каждый вечер утаптывать площадку под палатку и рубить лапник, чтобы хоть как-то защитить себя от холода снизу, несмотря на каре-маты, которые мы несем с собой. Так называются теплозащитные коврики из пенопласта. Изготавливали мы их сами с помощью подручных средств общежития. Пенопласт нарезали на тонкие пластинки раскаленной нихромовой проволокой, используя в качестве исходного сырья бруски для натирания лыж мазью. Потом пластинки выкладывали на ткань и про-стегивали сверху таким же куском. Коврики тонкие, жесткие, неудобны при укладке рюкзака и все время крошатся. К тому же, они плохо предохраняют от холода. И все равно под палатку пришлось бы рубить лапник. А так на одной пор-ции лапника переночуют несколько туристских групп, поминая добрым словом позаботившихся о них спасателей. Пено-полиуретановые коврики начнут вырезать из отходов утеплителей танков и тракторов только к середине 80-х годов.
Эта ночевка на Тайжесу запомнилась огромными кедрами, каждый толщиной в несколько обхватов. Под ними, под их надежными кронами, был устроен лагерь. Ночь выдалась такой звездной, что невозможно было оторваться от этого полога, разглядывая знакомые контуры Ориона и Лебедя, Гончих Псов, Кассиопеи и всего Млечного пути.
На следующий, пятый, день похода, мы вышли в долину Бельсу. Она шла перпендикулярно нашему движению с гор. Теперь мы пойдем по ее широкому руслу, тщательно выбирая путь. Река шумно несется под снегом, а местами промоины разрывают снежное поле, и приходится либо идти по снежным мостам, либо выбираться на пологий правый берег. Лыж-ня, верный наш проводник, приводит, наконец, к охотничьей избушке. Мы так боялись ее проскочить, не заметив.
Теперь можно окунуться в настоящее тепло, раскочегарив печку до красных боков, высушить отяжелевший спаль-ник и, главное, спать раздетому и в тепле. Но человеку трудно угодить. Скоро в избушке такая жара, что не продохнуть, открываем дверь, и холод моментально вытесняет тепло. Ночь тоже не принесла долгожданного «кайфа»: сначала не могли уснуть от жары, а, перестав подбрасывать дрова в печку, через некоторое время проснулись от холода. Избушка маленькая, узкие нары с двух сторон, а спальник у нас один - целое и неделимое. Вот и промаялись, как журавль и лиса за трапезой. Но все равно лучше, чем мерзнуть в палатке.
Делаем дневку - отдыхаем, катаемся на лыжах, Аникин сходил вверх по ручью в сторону большой горы. Ничего не делали, а день пролетел незаметно. Вечером сидели у печки при свече, разговаривали, пели, вспоминали пройденный маршрут, увиденные красоты и собирались на выход. Казалось, что завтра перевалим в долину уже знакомого Амзаса, сходим в цирк Среднего Зуба, а там всего восемнадцать километров под горку - и электричка.
У нас оставалось много продуктов, и мы, рассчитав под обрез, все лишнее оставили в охотничьей избушке. Утром вышли по хорошо набитой лыжне охотника, но через час повалил густой снег и стал на глазах заносить охотничью лыж-ню. Снегопад свел видимость к нулю, горы скрылись за плотной снежной пеленой. Устье ручья Поднебесный мы опреде-лили правильно, по нему предстояло подниматься к перевалу на Амзас, тропя уже собственную лыжню.
На хребет мы вышли уже в сильнейшую метель, сбивающую с ног, поэтому постарались спуститься как можно ско-рее. Сначала спускались вниз по «линии падения воды», то есть просто «лесенкой» вместе с большими подушками снега под лыжами. Вдруг внизу разглядели слабый след свежей лыжни: кто-то совсем недавно прошел перед нами. Ну, мы на радостях, не слишком разбираясь, и побежали по этой лыжне вниз, считая, что уже на Амзасе.
Как я помнил по походу 1971 года, мы должны были минут через сорок, в крайнем случае через час, быть возле из-бушки у устья ручья Соболиный. Но избушка показалась только часа через два с лишним и ничем не напоминала мне ту, в которой мы ночевали в 1971 году. Мы все-таки остановились на ночлег в избушке, хотя я сильно расстроился и ничего не мог понять. Утром двинулись дальше, уже по большой реке, которую я вчера принял за Амзас. Я уже не мог смотреть под ноги, а ждал с минуты на минуту знакомую избу, с тоской понимая, что рассчитывать на чудо не приходится. Так в смятении прошли дневной переход, и в сумерках стало окончательно ясно, что мы заблудились.
Паша, бедный, совсем испугался, он просто выдохся, трудно без опыта управляться с лыжами, да еще в таких экс-тремальных условиях. На склонах он падал сотни раз в день и к концу каждого дня приходил из последних сил. Когда я вслух признался, что мы окончательно заблудились, он впал в истерику, но вскоре успокоился: понял, что все не так страшно, хотя то, что мы, как фраера, оставили «лишние» продукты в избушке, теперь нас несколько напрягало в рационе.
Ночью прояснилось. Сидя у костра, по ясному звездному небу определили, что вместо юга идем на запад. Утром резво собрались и еще не успели разогреться от тропежки глубокого, свежевыпавшего снега, как наш путь пересекла ши-рокая охотничья лыжня. Было ясно, что лыжня идет из Лужбы или в Лужбу, и мы с удовольствием и облегчением двину-лись по ней. Лыжня свернула в ближайший распадок и повела нас в нужном направлении, на хребет, отделяющий нас от Амзаса, а значит, от железной дороги и людей. Вскоре лыжня вывела нас на водораздел. Этот перевал про себя обозвали Лосиный, так как на нашей схеме именно так назывался приток Амзаса, в который мы теперь стали спускаться.
На спуске, в полном соответствии с жанром, я умудрился сломать лыжу. Сначала мы попробовали ее как-то почи-нить, подведя под слом жестяную накладку. Этого хватило ненадолго. А сломалась лыжа в самом ответственном месте - прямо под ногой. Я попробовал подвести под нее две тонких елочки, срубив их тут же у лыжни. Но теперь я мог только шагать. На подъемах это было даже удобно, но когда начался спуск к Амзасу, я не выдержал. Уклон был такой, что надо было либо катиться, либо бежать. Я не мог ни того, ни другого. Тогда Сергей Аникин отдал мне свою лыжу, а от моей взял только носовую часть, примотал ее резиновым бинтом к валенку и так покатил - в одном ботинке с бахилой и в ва-ленке с привязанным куском лыжи. Он был намного легче меня, а главное, как настоящий таежник, привык преодолевать трудности благодаря терпению и выдумке.
В конце концов, мы спустились на Амзас, и еще до темноты были на заваленной снегом станции Лужба. Когда мы подходили к железнодорожной насыпи, за которой уже были дома, вдогонку нам из сумрачной пелены показалось еще четверо лыжников. Они очень торопились и вскоре догнали нас.
- Что это за поселок? - спросил, задыхаясь от бега, парень в красивой куртке и на шикарных лыжах, каких я никогда раньше не видел.
- Это станция Лужба, - ответили мы.
- Этого не может быть, мы три дня назад из нее вышли, - не поверил красавец.
- Ну, что ж, как вышли, так и зашли, - глубокомысленно заключил Аникин, и мы двинули дальше, оставив их в глу-боком изумлении. Потом, коротая ночь с горе-путешественниками в сумрачном зальчике станционного дома, заваленно-го снегом по крышу, мы с любопытством разглядывали польские горные лыжи, необыкновенные ботинки, крепления, газовые горелки, а в довершении всего этого чуда - большую плоскую банку польской ветчины. Было чему позавидовать. Вот только маршрут у них не удался, в отличие от нас. Они попали в снежную пургу, которая и нас сбила с пути, но, про-плутав в верховьях Амзаса, они перевалили вместо Бель-су на Малый Амзас, а потом побежали по нашей лыжне, считая, что идут по долине Бель-су.
Наше кольцо замкнулось. Для меня это был не просто лыжный поход, «тройка» (в те времена такой маршрут счи-тался действительно «тройкой», а сегодня вряд ли потянет даже на вторую категорию сложности - все течет, все изменя-ется). Это была победа, победа над собой, над своими страхами перед зимними горами, которые давили меня с 1971 года. С того знаменательного 1975 года я каждую зиму стал ходить в лыжные походы, и в Горной Шории побывал четырна-дцать раз! Однажды, я выбрался даже на Приполярный Урал, но об этом позже, в свое время.
Медовый месяц на Кижи-хеме
24 июля 1975 года во Дворце бракосочетаний в Томске должна была состояться наша регистрация с Леной. Накану-не я встретил ее на вокзале Томск-1 с флюсом, который своей зловещей опухолью уже закрыл ей глаз. Вид был просто удручающий, и, чертыхнувшись на вечное мое везение, я потащил ее к врачу в студенческую поликлинику. Истошные Ленкины крики из окна третьего этажа леденили кровь, хотя я предусмотрительно не только спустился вниз, но и поста-рался уйти подальше. Врач похвалил меня за оперативность, сказав, что еще несколько часов и последствия были бы серьезными, так как мог начаться перитонит. Я спросил, что нам делать в преддверии столь торжественного момента, как регистрация бракосочетания. Врач с улыбкой нас поздравил, посоветовал побольше полоскать содой и надеяться на луч-шее. На прощание он подарил Ленке вырванный зуб, чем вызвал у нее еще большие слезы.
К утру опухоль несколько спала, оставшиеся последствия прикрыли фатой, и поехали во Дворец. Был очень жаркий день в середине лета, длился он, как мне казалось, бесконечно долго, а закончился, как обычно заканчиваются студенче-ские и не студенческие свадьбы - все, кто хотел, держались на ногах, а кто не хотел, были мертвецки пьяными. На второй день вечером мы улетели в Новосибирск, где я проходил преддипломную практику, а через неделю, встретившись с ос-тальными участниками предстоящей эпопеи на вокзале, выехали в Слюдянку, из которой собирались начать наш дерзкий по тем временам транссаянский маршрут.
Для сокращения транспортных расходов мы взяли на два билета меньше и при проверке билетов двух самых ма-леньких участниц прятали на третьей полке за рюкзаками. На вокзале, в Слюдянке, нас подозвала к телефону дежурная по вокзалу, и я услышал в трубке взволнованный голос Оли Заднепровской, которая еще с двумя участниками, перепутав информацию о месте старта, ждала нас в Нижнеудинске, в десяти часах езды от Слюдянки. В ходе коротких дебатов было решено начать маршрут в обратном направлении - не из Орлика, как предполагали с самого начала, а из Верхней Гутары, о чем телеграммой было сообщено в Новосибирскую МКК, давшей санкцию на этот поход.
Через десять часов вся группа встретилась, наконец, в Нижнеудинске, и совершенно фантастическим образом, в тот же день, самолетом прибыла в исходную точку маршрута - поселок тофаларов Верхнюю Гутару. Заминка была лишь на секунду, когда начальник смены сказал, что на отлетающем рейсе есть только семь свободных мест, а нам необходимо было восемь. Зная по старому опыту, что следующий рейс может полететь и через неделю, мы купили семь билетов, а Ленку на время посадки засунули в рюкзак, переведя ее тем самым из пассажиров в багаж. Как только взлетели, Ленку выпустили из тесного абалака, напугав местных так, что кое-кто не на шутку собрался выйти из самолета раньше призем-ления. Через час полета мы приземлились на зеленом поле аэродрома в долине Гутары, в месте старта нашей экспедиции.
Тофалары или тофы - вымирающее северное племя, живущее в Саянах. По-видимому, они сродни эвенкам, хотя среди них встречаются мужчины высокого роста и атлетического сложения в отличие от мелких эвенков. Устаревшая даже по тем давним временам статистика говорила, что тофаларов всего около трехсот человек. Живут они в двух посел-ках - в Верхней Гутаре на реке Гутара и в поселке Алыгджер на берегу Уды. Обе эти реки принадлежат бассейну Ангары. Тофалары занимаются оленеводством и промышляют соболя. За каждую шкурку этого зверька, а в этих краях еще до ре-волюции был разведен баргузинский черный соболь, им, как малому народу, сильно подверженному алкоголизму, плати-ли всего 23 рубля 50 копеек, русским же охотникам-промысловикам по 75 рублей за такую же шкурку. Самый никудыш-ный охотник-тофалар добывал за зиму более семидесяти соболей. Это позволяло заработать почти полторы тысячи руб-лей - баснословную сумму в пересчете на бутылки водки или флаконы тройного одеколона, пользовавшегося в этом рай-оне огромной популярностью за оптимальное соотношение цены и эффекта возможного опьянения.
Вот так началось наше свадебное путешествие пятой категории сложности. Группа была молодая, зато не отягчен-ная старыми конфликтами и сложными проблемами. Кроме меня и моей молодой жены, в путешествии участвовали Сер-гей Аникин и Валентина Алещенко, с которыми я прошел лыжную «тройку» в Горной Шории. Они имели опыт сложных горных походов, причем Валюша участвовала в горной «пятерке». Еще двое участников - Ольга Заднепровская, крупная девушка, типичная русская былинная красавица, сокурсница Валентины с теплоэнергетического факультета, и Виктор Гусельников с электрофизического факультета - имели опыт горных походов, но сейчас их привлекла романтика и пре-лести саянской тайги. Гусельникова я помню плохо, наверное, потому, что все тяготы этого сложного горно-таежного маршрута он перенес стоически и молчаливо.
Двое последних участников примкнули к группе лишь за несколько дней до отъезда. Связано это было, как обычно, с тем, что из заявленных участников, двое так и не приехали, по разным, конечно, и очень уважительным причинам. По рекомендации Алещенко и Заднепровской я взял в группу Валерия Гайнуллина, бывшего их сокурсника, отслужившего два года в армии и только что восстановившегося на факультете на два курса ниже. Это был очень крепкий парень, мож-но сказать, мужчина в самом расцвете сил. Он подрабатывал в пожарной команде и был в отличной физической форме. Я рассчитывал, что он укрепит нашу группу. Восьмым, как говорится, «на последней минуте», в группу был взят восемна-дцатилетний новичок Саша Устюгов, пришедший по весеннему набору в «Пилигрим», но пока ни в один поход не хо-дивший. Я понимал, что брать его не имею права, в маршрутной книжке его в списках участников так и не было, но па-рень сильно просился, а группе нужен был еще один мужчина, чтобы хоть как-то сдвинуть баланс, «перекошенный» уча-стием трех «женщин».
Именно этот факт, как я считал, значительно ослаблял нашу сборную команду. Но оказалось, что я сильно ошибался - девчонки не только выдержали все трудности путешествия, но и стали объединительным стержнем, который и делает группу командой, а в критической ситуации повели себя гораздо спокойнее и достойнее, чем представители сильного пола.
Первый участок пути от Верхней Гутары до устья Левого Казыра прошел нормально. Все было, как обычно - тяже-лые рюкзаки, немного гнуса, хорошо пробитая заваленная местами огромными деревьями тропа и изнуряющая жара. В первый день мы подошли к слиянию Гутары и Идена, и все, кроме меня, отправились на экскурсию к Иденскому водопа-ду. Я видел этот грандиозный водопад высотой шестьдесят метров еще в 1972 году, во время похода к пику Грандиозный, и второй раз смотреть отказался, тем более что лагерь оставлять без присмотра мы не решались.
Брод через Гутару в этом месте не представляет собой ничего серьезного. Дальше тропа поднимается правым бере-гом Идена, идя по живописной высокоствольной кедровой тайге. На ночевку остановились на просторной поляне, окру-женной вековыми кедрами, защищавшими поляну от малейшего ветерка. Несмотря на всю суматоху и шум, поднятый нами, на поляну неожиданно вышел олененок. Ружья у нас, конечно, не было, но Устюгов прихватил с собой рыболов-ную сеть. Поддавшись уговорам Гайнуллина, мы попытались поймать олененка сетью, но тот, явно подсмеиваясь над нашей простотой, в мгновение ока исчез в зарослях и высокой траве.
На третий день к обеду небо закрыли тучи, полился холодный дождик, принесший долгожданную свежесть, и в та-ких, несколько сумрачных декорациях, под аккомпанемент уходящей грозы мы вышли на большое перевальное озеро, на высоком берегу которого стоит прекрасный обелиск Григорию Федосееву. Мы возложили букетик скромных жарков на стальную плиту, постояли, подумали о бренности и краткости человеческой жизни, и пошагали дальше, в долину Казыра. По пути мы переправились через каньон Малой Кишты по так называемому «Чертовому мосту». Конечно, это не Альпы, но шестиметровой ширины щель глубиной в двадцать пять метров, на дне которой беснуется горный поток, заставляла нас с некоторым опасением проходить по небрежно наваленным тонким березовым стволам. Когда же с противополож-ной стороны мы заглянули под мост и увидели десятки сгнивших от влаги и переломанных пополам стволов, то запозда-лый страх прокатился мурашками по спине. Но мост остался позади, и мы, не оборачиваясь, продолжили спуск в долину Казыра.
Народ был молод, жизнерадостен, а потому шел весело. Гайнуллин, поощряемый вниманием женской половины, пел, сочинял стихи, дурачился, демонстрировал накаченное в армии загорелое тело, в общем, был в центре внимания. Гусельников оказался довольно-таки спокойным участником, пытавшимся, правда, донести до нас идеи индийской йоги, агитируя пережевывать каждый кусочек по сорок раз, дабы полностью извлекать энергию из пищи, но идеи его не приня-лись - молодые, хорошо работающие организмы проглатывали пищу, почти не жуя. Девчонки держались дружной стай-кой, не унывали, пели песни и тащили свои рюкзаки безропотно, пытаясь как-то облегчить участь ребят. Они все время придумывали какие-нибудь мелкие радости, с удовольствием занимались благоустройством биваков, участвовали в при-готовлении пищи, стараясь ее как-то по-своему разнообразить и улучшить, а главное, создавали прекрасное настроение своим по-птичьему беззаботным щебетом. Устюгов, особенно в первые дни, был сильно озабочен своим состоянием: он сильно уставал, боялся выглядеть хуже других, ему не хватало опыта, хотя он вырос в таежных местах и в охоте и рыбал-ке был опытнее многих из нас. Его ничто пока не интересовало, кроме собственного состояния и желания дойти до сто-янки и там, наконец, сбросить рюкзак. К тому же в первые дни он потянул связки тазобедренных суставов и мучался бо-лью, вызываемой каждым шагом. Мы с Аникиным были заняты проблемами маршрута. С Аникиным было очень легко - родом он был с Алтая, таежник, очень многое умел и был легок на подъем. Это потом, когда через несколько лет его ста-ли приглашать в команду, как «звезду», он и вести себя стал соответственно.
В этой группе я, бесспорно, пользовался полным авторитетом: я был не только самым опытным туристом, но и са-мым старшим в группе по возрасту. Систему питания Старосветского я проклял еще в прошлом году, поэтому рацион был тщательно просчитан, ассортимент и калорийность увеличились, были введены четкие нормы. Количество пищи бы-ло строго нормировано, теперь это касалось и закладки продуктов, и количества воды, что позволяло питаться пищей нормального качества. Правда, еще в Верхней Гутаре при загадочных обстоятельствах пропала двухкилограммовая банка топленого сливочного масла из рюкзака Гайнуллина. Пропажу списали на местных собак.
Несмотря на все мои старания, до совершенства еще было очень далеко, а пока не хватало опыта. Например, чай го-товили из расчета по две кружки на человека, а сахар по наивности и традиции клали в котел. Правда, в слабое оправда-ние этому можно сослаться на то, что рафинад был крайне дефицитным, но все-таки нам тогда и в голову не приходило, что сахар должен выдаваться каждому в руки. Первое время никто не обратил внимания, что хитрый татарин использовал в качестве чашки для чая емкий пластиковый горшок, более подходящий для цветов. Причем каждый раз норовил налить чай себе первым, чтобы он успел остыть, а потом со всеми вместе зачерпнуть еще разок. Получалось, что Гайнуллин не только имел двойную порцию удовольствия, а чай в походе большое удовольствие, но и углеводов, растворенных из са-хара, имел тоже вдвое больше других. Через неделю тяжелого пути кто-то вслух заметил, что при таком подходе чая на всех не хватает, и однажды я вынужден был остановить протянутую в очередной раз суперкружку Гайнуллина. Он снача-ла удивился, потом многозначительно посмотрел на меня, но молча подчинился.
Через Прямой Казыр переправлялись вброд почти по пояс. Ледяная вода на следующий день отозвалась у Ленки но-вым флюсом. Мы стояли на месте бывшего лагеря геодезистов напротив устья Левого Казыра, у небольшой охотничьей избушки и такой же маленькой баньки. Дальше наш путь уходил с популярной туристской тропы, надо было решать, что делать: продолжать маршрут с больным участником было нельзя. Мы устроили дневку, я поил Ленку тетрациклином и ждал перелома в ее состоянии.
В этот момент на наших глазах протащило плот группы туристов из Красноярска, которых мы встретили на берегу Прямого Казыра, где они строили свой плот, в конструкции которого в качестве надувных элементов использовались обычные первомайские надувные шарики. Теперь на наших глазах они терпели катастрофу. Мы бросились по берегу, чтобы как-то помочь ребятам. Плот вынесло на завал прямо у бани, в которой мы собирались париться, он остановился, застряв на бревнах завала, и моментально растерянная и испуганная команда оказалась на берегу, куда вскоре перекоче-вал и весь груз с плота. После пережитого стресса красноярцы единогласно решили возвращаться домой, закончив на этом свой неудачный сплав. Честно говоря, мне это было непонятно: готовиться целый год, затратить столько труда, вре-мени, трудно добываемых денег и так легко отказаться от задуманного маршрута? Позже, попав в аналогичную ситуацию, я понял их состояние. Им надо было отсидеться несколько дней, подумать, успокоиться и, я уверен, они бы продолжили сплав после ремонта.
Узнав, что у нас больная девушка, они предложили забрать ее с собой назад в Гутару. Я задумался. Отправлять Лен-ку одну назад мне не хотелось - все-таки, какой-никакой, а у нас «медовый» месяц, нехорошо бросать молодую жену с первой недели совместной жизни. Оставить группу на таком сложном маршруте я не мог, это даже не обсуждалось. Сой-ти с маршрута всей группой из-за больного участника, между прочим моего родственника, тоже было неприятным. Ведь все готовились к этому походу, специально зарабатывали деньги, в общем, проблема...
Я выбрал, как всегда, «соломоново» решение - ждать и лечить Ленку. Мы простояли несколько дней, а когда опу-холь спала, продолжили маршрут. На переправе через Большой Казыр я нес Ленку на плечах, чтобы ей не мокнуть опять в ледяной воде. Правда, мне пришлось два раза пройти этот огромный брод, зато без последствий для ее здоровья. От устья Левого Казыра можно было идти только по его правому берегу, но уже в двадцати километрах выше нам вновь предстояла переправа на противоположный берег Левого Казыра, чтобы уйти в долину его притока Таежный Казыр, а потом и в самые верховья Зверового Казыра. Думаю, что слово «казыр» на местном языке означает что-нибудь вроде «реки», поэтому в окрестностях сплошные «казыры» с прилагательными «прямой», «левый», «проходной», «таежный» и «зверовой».
Прошедшие дожди в верховьях наполнили реку мутной водой, которая, уныло бормоча, тащила по дну тяжеленные камни. Мы выбрали место на высоком берегу неподалеку от устья Таежного Казыра и под причитания девчонок - защит-ниц природы свалили топором высокий кедр. Кедр упал через реку, от удара о камни сломался, но все-таки зацепился за прибрежные камни противоположного берега. Аникин с обезьяньей ловкостью перебрался по стволу и веткам очень во-время: как только он перепрыгнул на берег, поток потащил ствол вниз по реке, и хотя унести его совсем не смог, но и пользоваться им для переправы стало невозможно. Перебросили конец основной веревки, натянули полиспастом навес-ную переправу. Подвесили обвязку на карабинах и начали по одному со страховкой репшнуром переправляться. Я пере-брался предпоследним. После меня веревка растянулась и сильно провисла, перетягивать ее не было уже возможности, поэтому переправлявшего последним легкого Гусельникова захлестывало водой, подмачивая ему «пятую» точку. Верев-ку продернули и выбрали с противоположного берега. Эта операция заняла почти три часа, но она позволила нам пере-правиться в устье Таежного Казыра, а не подниматься вверх по Левому в поисках приемлемого брода. Теперь мы углуби-лись в дебри Таежного, а потом и Зверового Казыра. В этих местах туристов летом еще не бывало, на влажных звериных тропинках альпийских лугов мы видели следы и лося, и изюбря, но чаще всего следы медведей.
16 августа 1975 года мы подошли к верховьям Зверового Казыра, к границе Иркутской области, в которой мы начи-нали свое путешествие, с Тувой. Штурмовая группа во главе с Аникиным совершила восхождение на безымянную вер-шину - высшую точку этого горного узла и на правах первовосходителей назвала вершину пик Томских студентов. Я в это время ходил на разведку перевала, через который мы должны были попасть в верховья Кижи-хема. Перевал я нашел в самых истоках, в неожиданно понижении гребня, обрамляющего кар.
18 августа мы поднялись на этот перевал в снежном заряде, налетевшем на нас совершенно неожиданно. На пере-вальной седловине не было ни малейших следов предыдущих групп, а главное, не было перевального тура. Мы могли считать, что перевал впервые пройден ими нами, а значит, имели право дать ему имя. Перевал назвали «Жаконя» - был такой популярный герой мультфильма, по-моему, чехословацкого, еще во времена нашего детства. Сашка Устюгов выре-зал из дерева тотем в виде обезьяны, который мы установили в туре на седловине. Перед нами простирался малопосе-щаемый туристами район - долина реки Кижи-хем, психологически это была «точка поворота», то есть до перевала еще можно было повернуть назад, за ним же оставалось идти только вперед. Снег и ветер не давали времени на раздумья и колебания - мы начали спускаться в долину Кижи-хема. Так, вполне буднично, произошло знаменательное событие - я вместе с друзьями сделал первое первопрохождение, уж простят меня специалисты за тавтологию.
Незадолго до этого в группе все-таки произошел первый конфликт. Потерявший за дни похода внешний лоск Гай-нуллин, на одном из переходов вдруг заявил, что у него самый тяжелый рюкзак, а у Стариковского, судя по тому, как он легко поднимается с привала, гораздо легче. Пришлось прямо тут же разбирать рюкзаки и взвешивать груз, прихвачен-ным из дома безменом. В результате ревизии рюкзак Гайнуллина оказался не только намного легче моего, но даже легче, чем у Ольги Заднепровской. Посрамленный Гайнуллин получил требуемую справедливость в виде дополнительного гру-за, а в придачу - подмоченную репутацию. На несколько дней он приутих, а потом начал стонать, что у него не меньше, чем язва желудка, и стал вымогать из Ленкиной аптечки таблетки горстями, пока я, потеряв всякое терпение, просто не погнал его. Напряженная обстановка складывающаяся в группе обострялась еще и тем, что никто, кроме меня и Лены, не путешествовал больше двух недель, а здесь уже прошли столько, а не дошли даже до середины маршрута. Из опыта из-вестно, что психологически самыми трудными днями похода считаются первый, третий, седьмой, одиннадцатый и все дни после семнадцатого. Мы вошли в зону, где каждый день был психологически очень трудным, более двух недель мы не видели не только людей, но и их следов, зато каждый день натыкались на медведей. Обстановка веселого пионерского похода ушла безвозвратно, вместе с наступавшей неумолимо осенью, холодами и ночными заморозками в группу пришло уныние. Я уже понимал, что никакого транссаянского перехода не получится - я слишком переоценил наши силы, скорее у нас пуп развяжется. Теперь надо было думать, как достойно выйти из сложившегося положения.
Идя вдоль стремительного, гладко отливающегося серебром воды Кижи-хема и вспоминая наш прошлогодний опыт сплава по Белину, я начал думать о том, чтобы и в этот раз использовать реку, хотя бы для того, чтобы сплавлять по ней часть груза, а большей части группы идти по берегу налегке. Это могло бы значительно ускорить наш выход в еще очень далекую от нас цивилизацию. Для претворения этого плана необходимо было построить плот. К сожалению, весь лес в верховьях Кижи-хема был лиственничным, а это практически непригодная для плотов древесина. Но своими мыслями я все-таки поделился с остальными. Понятно, что такая облегчающая жизнь идея понравилась всем. И когда мы проходили участок старой гари, на котором сохранились устоявшие мертвые от пожара лиственницы, меня стали убеждать, что эти стволы достаточно сухие, а значит, из них можно строить плот. Действительно, несколько высоких толстых лиственнич-ных стволов оставляли впечатление вполне сухого дерева, и я согласился попытать счастья.
Тут же все оживились, моментально был поставлен лагерь, девчонки взялись за хозяйство, а вся мужская часть за лесоповал. Я, уже хорошо изучив натуру Гайнуллина, намеренно громко, чтобы он гарантировано услышал мои слова, сказал Аникину, что на плоту будет максимум три человека, в том числе и Гайнуллин, умеющий хорошо плавать. Еще в первые дни похода Валера хвастался, что, служа на Тихом океане, умудрялся проплывать в открытой воде чуть ли не пять километров. Правда, позже оказалось, что это умение мало применимо в горной реке, и без спасательного жилета шансы у хорошего пловца и пловца не очень примерно одинаковы. Однако слова мои достигли цели, и во время строи-тельства плота не было более усердного работника, чем Валера Гайнуллин, который представлял, как он будет с кайфом сплавляться, сидя на плоту, в то время как остальные будут плестись по заболоченным берегам. Благодаря его стараниям на второй день плот весом не менее двух тонн был построен. Сухими были стволы или не очень, но плотность древесины лиственницы, особенно после пребывания в воде, приближается к плотности воды, поэтому наш «бревноут», как его тут же прозвали, погрузился в воду почти на четыре пятых своего диаметра.
Мы долго спорили о гребях, которыми обычно управляется плот во время сплава. Мнений было много, потому что никто из нас толком не знал, что это такое. Наконец пришли к компромиссу - решили сделать одну гребь - переднюю, исходя из тезиса Устюгова: «куда пойдет нос, туда и корма». Любому мало-мальски опытному воднику эта ситуация по-кажется анекдотичной, ведь даже при сплаве леса на карпатских реках единственная гребь находится сзади, все поведе-ние судна определяет положение кормы. Недаром именно на корме всегда находится наиболее опытный сплавщик, назы-ваемый гордо «кормчим». В три рюкзака переложили бивачное снаряжение, продукты, оставив в рюкзаках тех, кому предстояло идти пешком, только его личные вещи. У всех накануне начала сплава были плохие предчувствия, кому-то снилось, что мы вообще утонем, настроение, в общем, было пасмурное.
Аникин, Гусельников и девчонки вышли со стоянки заранее, ведь по воде мы предполагали двигаться значительно быстрее. Оставшись наедине с плотом, наш экипаж - я, Устюгов и Гайнуллин - долго увязывали рюкзаки с нашим грузом основной веревкой, а мелочи привязывали уже второпях, непонятно откуда взявшимся тонким телефонным проводом.
Наконец, выбрали чалку, оттолкнули плот от берега, и нас понесло! Как только мы вышли из протоки, скорость на-шего сплава стала превышать скорость бегущего человека. Кончился короткий прямой участок, и на повороте влево, бо-ясь сесть на мель у левого берега, мы взяли вправо. Течением наш плот прижало к штабелю леса, который на правом бе-регу нагромоздила река, к так называемому завалу, видневшемуся поверх воды лишь чуть, а под водой оказавшемуся почти с двухэтажный дом. Не успели мы ничего понять, как плот, прижавшийся к завалу всем правым бортом, не мешкая ни секунды, ушел под воду всей своей плоскостью. Гребь, в которую мы с Устюговым судорожно вцепились, вывернуло потоком, и мы чудом увернулись от удара. Я стоял по правому борту и, когда плот перевернуло, оказался по пояс в воде, но успел тут же зацепиться и выскочить на завал. Гайнуллин к тому времени уже был там же. А вот Устюгов, стоявший по левую сторону греби, оказался полностью под водой, прижатым сильнейшим навалом воды к бревнам плота. Я видел только его длинные волосы и, холодея от ужаса, понял, что Сашку надо вытаскивать, спасать, иначе он захлебнется. Я бросился ничком на завал, Гайнуллин схватил меня за ноги, и я, погрузившись в воду по грудь, начал тащить Устюгова. Он карабкался по бревнам плота, как по стене. Наконец, его голова появилась из-под воды, мы его вытащили! Никогда не забуду это непередаваемое ощущение огромного облегчения, сродни счастью, что все обошлось, и мы все живы.
В это время наши рюкзаки, державшиеся на поверхности воды воздухом, вытекавшим из-под полиэтиленового тен-та, которым мы предусмотрительно укрыли их от дождика, с шумом и всхлипом погрузились в воду, и их вообще не ста-ло видно, хотя в прочности основной веревки сомневаться не приходилось. Через минуту, придя в себя, мы поняли, что плот застрял, и его держат верхние бревна завала. Я нащупал под водой рукоятку ножовки и попавшийся под руку тита-новый страховочный карабин. Чтобы вытащить пилу, мне пришлось порвать телефонный провод, которым все это крепи-лось. Тут же, вниз по реке поплыли наши палатки и еще какой-то плавучий скарб. Гайнуллину повезло выловить палатки ниже по течению. А у нас с Устюговым на завале теперь в руках была пила. Мы начали пилить верхнее бревно, в которое упирался весь перевернутый плот. Как только бревно перепилили, а в состоянии аффекта все происходило почти мгно-венно, весь завал задрожал, и плот, погрузившись под воду полностью, исчез из виду. Через какие-то мгновения, пока-завшимися нам вечностью, плот всплыл в пятнадцати метрах ниже завала перевернутым кверху дном, как мертвый кит. И река несомненно унесла бы его дальше, если бы на следующем повороте, на речной отмели его не заставила бы остано-виться наша злополучная подгребица, сыгравшая напоследок роль плуга и якоря.
Мы бросились к плоту и первым делом убедились в том, что рюкзаки, привязанные прочной веревкой к бревнам, никуда не делись. Веревку обрезали, но вытащить рюкзаки удалось, только волоча до берега по дну - в них было столько воды, что они стали просто неподъемными. Все! Спасательная эпопея закончилась, и я понял, что самое страшное позади! Теперь нужно было, как можно быстрее, остановить береговую группу.
Оставив Гайнуллина и Устюгова разбираться с рюкзаками и прочим вымоченным напрочь скарбом, с машинально зажатым в руках титановым страховочным карабином, считавшимся в клубе большим дефицитом и выданным мне по огромному блату, я побежал по берегу, крича, чтобы остановить ребят, которых Аникин увел два часа назад. Я слишком рано начал кричать - ко времени аварии они успели пройти уже более восьми километров. Голос я потерял, наверное, после первого километра сплошного крика. Выдохнувшись и осипнув, я несколько успокоился, нашел следы ребят на тропе и уже спокойно начал их преследовать. Наконец, на мой свист ответили. В этот момент мне пришла в голову не лучшая мысль - подшутить над товарищами, сказав им, что мои напарники утонули. Ну, бывают такие дурацкие мысли, хотя, наверное, мое состояние нельзя было назвать нормальным, а значит, каким-то образом оно меня оправдывало. Вы-хожу из-за небольшого мыска, вижу, сидят наши ребята и, наведя кинокамеру на воду, ждут, что мы сейчас появимся плавно на своем «струге». Они совсем не ожидали меня увидеть на берегу. Увидев же, просто онемели - я представлял собой обычную картину «приплыли». Одежда была разорвана, благодаря моей судорожной беготне по кустам в первые минуты «гонки преследования», безумный взгляд и титановый страховочный карабин, зажатый в руке. Я только хотел что-то сказать, как Аникин схватился за сердце. Все так побледнели, что я тут же кинулся их успокаивать, что все обош-лось, и мы живы.
Потом мы, молча, долго возвращались назад, к месту аварии, где мужики уже развели огромный костер, развесив вокруг него все, что было на плоту. Это было 23 августа - на следующий день заканчивался наш «медовый» месяц с Ле-ной. Она не проронила ни одного слова с момента, как увидела меня на берегу, и расплакалась только поздно ночью, ко-гда мы остались одни в своей палатке. Утром ребята встретили нас лозунгами: «Закончился «медовый» месяц - начинает-ся семейная жизнь». Вот таким романтическим было наше свадебное путешествие, но на этом оно еще не закончилось.
Ревизия показала, что, пройдя под завалом на глубине более семи метров и испытав давление почти в одну атмо-сферу, весь наш груз основательно размок. Вся упаковка из полиэтиленовых пакетов полопалась по швам. Вода попала даже в залитые парафином патроны, в которые были упакованные спички «неприкосновенного запаса». Все продукты не просто намокли, сахар, например, растворился почти полностью, в мешках из двух килограммов остались лишь неболь-шие леденцы, а все мучные продукты: сухари, мука, манка, вермишель и рожки превратились в куски теста. Пришлось срочно из всего этого месива нажарить тут же маленьких лепешек. Их можно было растянуть на несколько дней. Все крупы размокли, сушить их было бесполезно, оставалось только пускать в пищу, пока они совсем не испортились.
Впереди было минимум триста километров ненаселенной местности, продукты надо было растянуть на 10-12 дней. Было решено перейти на двухразовое, резко урезанное питание, а ходовое время увеличить максимально - идти с раннего утра до позднего вечера. Авария всех мобилизовала, а Гайнуллин после нее проникся ко мне сыновней любовью и ста-рался не отходить от меня ни на шаг. Пять дней мы шли с утра до ночи, останавливаясь лишь на небольшие привалы, собирая к вечеру грибы и ягоды, чтобы как-то ими дополнить скудное меню. При варке рис почему-то покраснел так, что мы уже не были уверены в том, что его можно есть. Вскоре он стал испускать кислый запах. Теперь я понимаю, что мы были на полпути к получению саке, так как намокший рис начал бродить.
Мы вдоль одной из самых рыбных рек района, но не было толком ни снастей, ни сил, ни времени, да и сама мысль о рыбалке, по-моему, просто не приходила в голову. Ночи стали холодными, вода в кружке замерзала, в Саянах конец авгу-ста - уже глубокая осень. На второй день нашего перехода мы подошли к сложнейшему порогу, который позже водники-первопроходцы назвали Большим. Глядя на мощнейший поток, который бил в огромные скальные останцы, я мысленно сто раз благодарил Судьбу, что она остановила нас заранее, дав нам обойтись совсем малой «кровью». На этом пороге, я думаю, всем нам, стоящим на плоту, была бы «крышка». Спускаясь вниз по долине Кижи-хема, мы видели еще несколько сложных порогов, которые для нашего деревянного, практически неуправляемого плота были просто непроходимыми.
На третий день нашего полуголодного марафона мы попали на большое мерзлотное болото уже под вечер. Ноги по колено проваливались в ледяную воду, а дальше ощущалась твердость векового льда. Прошли уже больше часа, все уста-ли, хотелось присесть и отдохнуть, но вокруг была только вода и мох. Пришлось отдыхать стоя, по-лошадиному. На-строение резко упало, девчонки совсем приуныли, и я боялся, что они просто расплачутся. Наконец, вышли на неболь-шую сухую каменную гриву, дальше болото простиралось, сколько хватало глаз. Я решил не рисковать и остановиться здесь на ночевку, дров вокруг было в избытке, ветра не намечалось, да и выбора другого не было. На ужин достали последние пакеты супов. Их оказалось четыре, а норма была три. Я предложил сварить два, а два оставить на следующий день, но все дружно заканючили, что лучше сварить все четыре, хоть наедимся в конце такого тяжелого дня. Ребята дей-ствительно очень устали, вымокли и замерзли, и я согласился. Палатки уже стояли, делать в ожидании ужина было нече-го, и все старались жаться поближе к костру, чтобы хоть как-то согреться и подсушиться. Суп был готов, кто-то из ребят, опережая дежурных, решил снять котел с костра, не удержал его, и все варево оказалось на земле! Мы еще не дошли до такой степени голода, чтобы подбирать остатки с земли, но отчаяние было невероятным, мне даже трудно сейчас пере-дать его степень. Как я проклинал себя, что пошел на поводу у всех и не разделил пайку на две! Но теперь рвать волосы было бесполезно. Я достал остатки красного риса, издававшего неприятный запах, и отдал его дежурным. Через какое-то время все молча ужинали похлебкой из риса и грибов, переживая нашу несчастную долю.
На следующий день, после двух переходов болото кончилось, и мы вышли на тропу вдоль реки. Наконец, утром на шестой день после аварии девчонки вдруг взялись причесываться и завязывать бантики. Как говорят про кошек, когда они начинают умываться, «намывают» гостей - примета такая. Вот мы и решили, что сегодня кого-нибудь встретим. Прошли несколько часовых переходов, и вдруг я натыкаюсь на лодку! Правда, она привязана цепью к березке и на замке, а внутри осиное гнездо - значит, ею давно не пользовались. Лодка рассохлась, но это не пугает, все оживленны и предла-гают воспользоваться лодкой для сплава. Дескать, наше положение крайне серьезное, оно оправдывает несанкциониро-ванное использование этой лодки, а в первом же населенном пункте мы ее оставим, скажем, где взяли. Какое-то время я колебался, но другого выхода пока не видел и согласился, что это не воровство, а вынужденная мера. Мы с Аникиным решили пройти вперед на разведку, чтобы посмотреть реку, а остальные взялись собирать лиственничную и сосновую смолу, чтобы засмолить лодку.
Не успели мы пройти и полукилометра, как услышали сильнейший шум реки. Это был порог-водопад - река по всей ширине падала на несколько метров! Надо было влететь еще в этот порог на лодке! Ладно, решили мы с Сергеем, обне-сем лодку по берегу, она легкая, хотя и длиной почти восемь метров. Прошли еще несколько сот метров ниже порога и вдруг видим на противоположном берегу людей! Как мы обрадовались им, слов нет! Мы с Серегой закричали, засвистели, человек на берегу оглянулся, увидел нас, потом сел в лодку, завел мотор и переплыл на наш берег. Это были профессио-нальные охотники из поселка Тоора-хем, что стоит на Бий-хеме, одном из истоков Енисея. Они впервые пришли на Ки-жи-хем, считавшийся раньше охотничьими угодьями одного старика из их поселка. Дед перед смертью рассказал моло-дым охотникам о Кижи-хеме и о лодке, что была оставлена им выше порога-водопада. Охотники собирались забросить сейчас с помощью этой лодки в верховья реки две тонны груза, построить несколько избушек через двадцать-двадцать пять километров друг от друга, чтобы потом по снегу прийти сюда на промысел соболя и белки. Сейчас они задержались для строительства зимовья ниже водопада. Нам повезло, что мы пришли вовремя, а ведь могли разминуться с охотниками, и тогда я не представляю, как бы мы выбрались из этой истории.
Когда мы с охотником подошли к своим, то радости нашей оравы не было границ. Восторженные вопли и пляски смутили таежника, особенно, когда он увидел трех наших красавиц с заплетенными в косы бантиками. Гайнуллин же сразу уцепился за руку Паши, так звали этого парня, и стал ему взахлеб рассказывать, как мы перевернулись на плоту, как голодаем, какие мы несчастные. Я смотрел на этого плачущего бывшего воина, вспоминал, каким красавцем он был в начале маршрута, и думал, как экстремальная ситуация «раздевает» человека, в одночасье проявляя его суть.
Через час мы поставили свои палатки рядом со стоянкой охотников и занялись приготовлением нормальной еды - впервые почти за неделю, прошедшую с момента нашей аварии. Охотников было трое - два брата и их приятель тувинец или хакас по имени Валера. Старший из братьев - Павел, когда-то работал егерем на Енисее, где-то под Минусинском. Однажды он стал одним из героев газетного очерка, в котором недобросовестный журналист обвинил Павла в невольном соучастии в убийстве человека. Следствие позже во всем разобралось, но Павел, обидевшись на несправедливую молву, уехал подальше от людей и стал вместе с братом охотником-промысловиком. Наши ребята потом еще какое-то время переписывались с ним, пока Паша не погиб в тайге, столкнувшись весной с медведем.
А пока, Паша, дождавшись, когда солнце задело верхушки деревьев на противоположном берегу, забросил «кораб-лик», и через полчаса у нас было ведро крупных хариусов, из которых моментально были приготовлены котлеты. Мы впервые видели, как филе рыбы прокручивают на мясорубке, приготавливая фарш для котлет. Вкуснее, кажется, мы не пробовали ничего. После пяти дней голодного пайка, да и вообще, после месяца специфической пищи, какой является походная еда, нужно было очень осторожно и бережно относиться к своему желудку. Свежий хлеб в таком случае просто опасен. Я предупредил ребят, и они все старались сдерживать себя, хотя импровизированный стол ломился от угощений. Не выдержали только двое: самый молодой и потому больше всех психологически ослабший Устюгов и бывший бравый воин Гайнуллин. Второй, как я понял, вообще пережил гораздо больший стресс, чем Устюгов, чудом выбравшийся почти с того света. Для Гайнуллина, бывшего еще недавно «дедом» в славной Советской Армии, легко отбиравшим пайку у молодых солдат, а теперь так же верховодившим в институтской группе, в которой он был старше всех на два года, а главное, наглее, было шоком, что в глазах всех присутствующих он оказался слабее девчонок. То, что это видели и пони-мали все, было для него невыносимым. Но справиться с собой он уже не мог, да и делать это было ни к чему - поправить свое реноме ему все равно не удалось бы. Вот и в этот вечер он рвал куски побольше, набивал полный рот едой, а потом еле успевал добежать до кустов, где протестующий организм грубо освобождался от непривычной пищи. Но Гайнуллин уже не мог остановиться, вновь и вновь упрямо возвращаясь к еде. Все мы впервые в жизни стали свидетелями такого необыкновенного падения - превращения сильного, якобы, человека в жалкое его подобие.
На следующий день мы вместе с охотниками строили зимовье, а девчонки готовили праздничный ужин, по случаю дня рождения Валеры-тувинца. Тогда же было принято решение, подсказанное нам Павлом, что после окончания строи-тельства зимовья мы все вместе построим плот для нас и с тувинцем Валерой, которому все равно нужно было возвра-щаться назад, сплавимся вниз по Кижи-хему (это двадцать километров) и далее по Хамсаре до поселка Ырбан на Бий-хеме. Всего нам предстояло пройти еще двести десять километров по реке. На этом участке порогов практически нет, а самое неприятное место - «тиши», участок, на котором скорость реки всего два километра в час. Правда, взамен уходяще-го с нами тувинца, Паша попросил им оставить Гайнуллина, который ни на шаг не отходил теперь от него. Паша сказал, что Гайнуллин вызвался в проводники и согласился вновь подняться с охотниками в верховья Кижи-хема. Я понял, что Гайнуллин готов на все, лишь бы расстаться с нами - свидетелями его позора и унижения, и согласился, предупредив Павла, что на следопытские способности нашего спутника рассчитывать не приходится - он даже по нужде старался не отходить далеко от лагеря, боясь заблудиться. И все-таки, мы с радостью согласились на такой обмен, хотя это случай беспрецедентный.
За день мы скатали сруб зимовья, а на следующий день был готов и наш плот. Мы тепло попрощались с братьями-охотниками, а Гайнуллин специально ушел в кусты, якобы по надобности, чтобы избежать прощания. Чалка снова была выбрана, и мы отправились в новое плавание по реке с легким ужасом в душе. На этот раз плот был из сухих сосен, при-чем в центре была огромная сосна, которая спокойно могла выдержать нас всех восьмерых. Для остойчивости и надежно-сти к этому стволу были подведены еще четыре бревна, по два с каждой стороны. На этот раз плот управлялся двумя гре-бями, правда, на низких неудобных подгребицах, но все равно в управлении плот был легким и послушным. Три холод-ных осенних дня провели мы на воде. Тувинец Валера баловал нас утками и рыбой, на прощанье подарил прекрасные рога изюбря. Пересидев в его зимовье дождь, подсушившись и согревшись после ледяного холода на реке, мы вскоре, наконец, выкатились в огромную реку - Бий-хем, а через несколько километров увидели на правом берегу большой посе-лок Ырбан, где и закончилась наша героическая эпопея, длившаяся тридцать пять дней. Правда, оставалось еще добрать-ся до дома, но это казалось уже не таким сложным делом, хотя...
Праздничный ужин на берегу Бий-хема был несколько омрачен тем, что Устюгов, насмотревшись, как это делают охотники, хотел открыть бутылку «Медвежьей крови» ударом ладони по пробке, но не рассчитал и выбил вместе с проб-кой дно бутылки. Пришлось ему взамен выставить свою бутылку, которую он собирался привезти домой (в местном ма-газине был невиданный выбор сухих и марочных вин).
На следующее утро, 4 сентября 1975 года, мы улетели в Кызыл. Прошел всего год с нашего последнего посещения славной столицы республики Тувы, но появились заметные новшества. Теперь в республику стали летать большие само-леты, использовавшие для этого поле военного аэродрома. Поэтому, зарегистрировавшись в здании старого аэропорта, мы на специальном автобусе поехали к новому, еще недостроенному, возле той самой взлетной полосы. Поле было по традиции огорожено колючей проволокой, вдоль нее ходил унылый солдатик с автоматом. Дежурная куда-то ушла и дол-го отсутствовала. Ее возвращение было мрачным - она объявила об отмене рейса по техническим причинам. На билеты мы потратили последние девяносто два рубля, причем этого хватило только на билеты до Красноярска. На вопрос, как добираться дальше до Томска, я пока не имел ответа.
С нами в автобусе сидела многочисленная, как мне казалось, и очень шумная группа туристов-водников из москов-ского «Буревестника». Они сплавлялись по Улуг-хему и Улуг-О. В качестве надувных элементов в своих плотах москви-чи использовали волейбольные камеры. На последних самых сложных порогах нижнего каньона Улуг-О, который до это-го не проходил никто, камеры порвались так, что для продолжения сплава по Бий-хему, пришлось соорудить большой деревянный плот. На этом участке Бий-хем - огромная судоходная река, и «ассы», посчитав, что все опасности позади, укрывшись от осеннего холодного дождя полиэтиленовым тентом, устроились на плоту играть в карты. Когда кто-то из них выглянул из-под тента, чтобы посмотреть на реку, уже было поздно. Через мгновение плот наткнулся на огромный завал из бревен и перевернулся. Беспечным москвичам еще очень повезло, что никто не утонул, им даже удалось отка-чать своего товарища, зацепившегося спасательным жилетом за ветки под завалом, куда его затащило потоком. Правда, они потеряли почти все рюкзаки, в том числе «железный» рюкзак с кухней, топорами и посудой. Но зато в рюкзаке, кото-рый им повезло выловить, оказались деньги и документы.
Теперь они шумно праздновали окончание маршрута и счастливое спасение своего товарища. Это торжество они были готовы продолжать при любой погоде. Москвичи вернулись в город, в единственный в городе ресторан, а мы оста-лись у взлетной полосы, попросившись на ночлег в домик «ближнего привода». Так называется радиолокационная стан-ция, находящаяся обычно на краю летного поля. Здесь мы случайно узнали истинную причину отмены нашего рейса. Оказывается, у командира экипажа родилась внучка, и он отменил полет, чтобы отпраздновать это на «свободе», в том же домике «ближнего привода». Нас накормили супом из полуфабрикатов, и всю ночь мы безуспешно пытались заснуть под крики и тосты дружного экипажа. Утром, с больной головой, мы и экипаж поднялись на борт ЯК-40 и через полтора или два часа были в Красноярске.
В Красноярске на вокзале мы оказались без копейки денег. Шумные москвичи, с опухшими от празднования лицами, тащили мимо нас посуду и припасы для трехсуточного переезда поездом до Москвы. Время было обеденное, а мы еще и не завтракали. Совершенно неожиданно Гусельников нашел в обложке своего паспорта два лотерейных билета. Мы все бросились тут же в почтовое отделение на вокзале, где после проверки таблицы, нами был получен выигрыш - два рубля, по рублю на билет! На них сразу же купили две булки хлеба и два килограмма ливерной колбасы. После еды стало весе-лее. Решили идти по друзьям и знакомым, а у Устюгова в Красноярске жили брат и сестра. Мы надеялись занять денег на дорогу, а в Томске нас ждали стипендии за летние месяцы - целое состояние по тем временам.
Целый день скитаний по городу не принес ничего. Устюговские родственники дали денег на дорогу только ему, а для нас он принес лишь несколько пирожков в утешение. Уже поздним вечером я вынужден был прибегнуть к крайнему варианту и поехать к руководителю красноярцев, потерпевших аварию на наших глазах на Казыре. Хорошо, что при рас-ставании мы обменялись с ним адресами. Я нашел его в общежитии для молодых специалистов. Он вышел с маленьким ребенком на руках, выслушал нас, кивнул своей молодой жене, та вытащила заначку из книг и без разговоров отдала нам последние пятьдесят рублей. Этого нам хватило как раз на дорогу. Лена вышла с ребятами на станции Тайга, чтобы потом уехать на электричке до Томска, а я в одиночестве доехал до Новосибирска. В лаборатории электрохимии, куда я приехал по распределению, меня ждала работа над дипломным проектом. Деньги в Красноярск отправили тут же. Вот так! Бывает, что чужие люди помогают куда лучше своих.
Когда, по наивности, я рассказал историю с нашим сплавом в Новосибирской МКК, там схватились за голову - гру-бейшее нарушение правил, сплав по неизвестной реке без соответствующего опыта, снаряжения и разрешения! Хотели меня тут же наказать, но, учитывая мое чистосердечное признание и то, что все обошлось, ограничились устным выгово-ром.
Кто-нибудь еще помнит о зароке, который я давал несколько лет назад - не жениться, пока не выполню мастера спорта СССР по туризму? Я, наверное, специально использую термин «выполнить», а не конкретное слово - «получить» или «стать». Просто я посчитал, что, руководя фактически второй «пятеркой», тем самым выполняя главное условие норматива мастера спорта, получаю право и на женитьбу. Если говорить об исполнении мальчишеской мечты носить ко-лодку «Мастер спорта СССР», то она так никогда и не исполнилась - предназначенную мне колодку, украли за день до ее торжественного вручения. Решение же Спорткомитета СССР о присвоении мне почетного звания «Мастер спорта СССР» было принято лишь спустя тринадцать лет, в 1988 году, когда в моем активе было уже одиннадцать сложнейших «пяте-рок»!
Последние каникулы
25 февраля 1976 года, в день открытия очередного, Двадцать пятого съезда КПСС, я защитил диплом инженера-физика по специальности «Разделение и применение изотопов». В последующую неделю вместе со своими однокашни-ками бурно праздновал и обмывал это событие, а в первый день весны высадился на любимом полустанке Лужба, в ог-ромных пушистых сугробах под искрящимися от мороза звездами, так как поезд Новокузнецк-Абакан доставил нас туда в час ночи. Мы попросились переночевать в коридорчике лавинной станции, расспросили о прогнозе, который был, как всегда, туманным, и утром двинулись в путь по лыжне в верховья Амзаса. Это были мои последние каникулы, после них начиналась неведомая пока взрослая жизнь, с ее заботами и ответственностью. Нас было пятеро. Кроме меня и Сергея Аникина, с которым мы шли в Горную Шорию уже во второй раз, в команде был Александр Зелинский, научный сотруд-ник лаборатории, где теперь предстояло мне работать, и две подружки - Наталья Шахмухаметова и Наталья по кличке Ягуар. Обе они учились в одной группе с моей женой Леной, которая была уже на пятом месяце и при всем желании не могла составить нам компанию. Саша Зелинский был выпускником нашей кафедры, и хотя окончил ее давно, я воспри-нимал его, как дальнего родственника по Альма-матер.
В этот раз у нас не было конкретного маршрута, мы не выпускались в МКК, а решили просто покататься в горах, попытаться подняться на Средний Зуб, в общем, действовать по обстановке. В таких случаях, как я заметил, сама обста-новка, словно понимая, что все поставили на нее, откровенно пользуется этим, и тогда обычно мало что удается.
До избушки в устье Соболиного ручья было восемнадцать километров, для первого дня пути многовато, но лыжня была пробита, погода позволяла, место, где находилась избушка, я знал, поэтому решили, не спеша, но дойти до нее за день. С утра было морозно, лыжня скрипела, рашпилем царапая лыжи, но вот вышло солнышко, заметно потеплело, и мы стали раздеваться, тем более что от рюкзаков, солнца и лыжни промокли насквозь. На привалах сидели на рюкзаках, щу-рились на солнышко и слушали непрекращающийся птичий гомон под кронами разлапистых вековых елей. К обеду небо затянуло, серость сровняла склоны и небеса, звуки стали глохнуть, как в вате, лыжня раскисла, и снег теперь налипал комьями, хватая за лыжи, как липучка за лапки мух. На подъемах подлип даже чуть помогал, а вот на спусках была сплошная мука.
Саша Зелинский, заядлый курильщик, теперь с трудом сдерживал кашель, надышавшись свежего морозного воздуха. С непривычки он выдохся к середине пути и теперь шел на одной силе воли, которая, если есть, то временами вполне сравнима с лошадиной силой. Аникин, как всегда, убегал вперед, оставлял свой рюкзак на лыжне и возвращался назад, помочь Саше. Последний участок - большую поляну с крупными, сейчас заваленными снегом камнями, которые, как кочки на болоте, покрывали всю ее поверхность, Саша проходил уже короткими, по пятнадцать шагов, рывками. Но вот уже показался высокий берег, большая снежная терраса и сугроб, в котором только знающие люди могли раскопать из-бушку. Переходим Амзас по снежным мостам, с вожделением глядя на свежую струю воды в промоинах под трехметро-вым снегом. Пить хочется, как в пустыне. Связываем две лыжные палки, на кольцо цепляем кружку и, зачерпывая по тре-ти кружки вместе с мелким песочком, маленькими глотками пьем эту драгоценную, ломящую зубы влагу.
Наконец, рюкзаки сброшены, избушка пуста, значит, теперь мы в ней хозяева. Идем с Аникиным на лыжах вверх по распадку и, задрав вверх головы, ищем сухостоину. А вот и она. Вытаптываем лыжами площадку вокруг ствола и начи-наем пилить. Ствол сухой, пилиться хорошо, и вскоре огромный сухой кедр, с шумом обламывая толстые сухие сучья, падает в снег, поднимая легкое облако снежной пыли. Обрубаем оставшиеся ветки, собираем в охапку и отвозим в из-бушку, где уже в печке вовсю гудит огонь, а в котле полном воды плавает тонкая льдинка. Скоро, скоро будем пить чай! А пока распиливаем ствол на чурбаны и перетаскиваем их под навес к избушке. Аникин, как я уже не раз отмечал, при-рожденный таежный человек, все у него получается играючи, да покрасоваться он тоже любит. Вот и сейчас, он раздева-ется до пояса и машет топором, каждым ударом раскалывая сухие чурбаны. Скоро аккуратная поленица дров сложена под навесом, а в избушке все заполнено паром, да каким душистым! Это в котле заварили большую щедрую пачку чая номер тридцать шесть. Сидим на нарах, обжигаемся горячим чаем и чувствуем, как отлетает прочь усталость, рябь в гла-зах и все неприятности и заботы, оставшиеся далеко, далеко на краю Вселенной, по крайней мере, в восемнадцати кило-метрах отсюда и на шестьсот метров ниже.
После нескольких кружек чая с сахаром вприкуску, утолив накопившуюся за целый день жажду, дальше уже ужи-наем, смакуя тонко нарезанное с прожилками мяса соленое сало, поджаренные на масле еще дома маленькие сухарики бородинского с тмином хлеба, пахучую гречневую кашу и снова душистый чай. Укладываемся, кто на нарах, а кто и на полу, и долго не можем уснуть - перед глазами проходит весь день, первый день, он всегда необычен.
Утром просыпаемся по одному, по плану сегодня акклиматизационный выход, значит, с утра торопиться нам некуда. Открываю низкую дверь зимовья и жмурюсь, в расчете на яркое солнце. Но солнца нет. Тепло и безветренно. Как-то те-атрально медленно и торжественно падают огромные лохматые снежинки такой густой завесой, что уже в десяти метрах ничего не видно. С сосулек под навесом капает, температура около нуля, а снег через пять минут закрывает поставлен-ный на попа спичечный коробок. А это пять сантиметров! Значит, за час выпадает почти шестьдесят сантиметров снега. Ого! Пока докатил на лыжах до ближайших кустиков и обратно, спина уже мокрая. Нет, сегодня в горах делать нечего - день отдыха. Спим, читаем, рассказываем, кто о чем, готовим на печке и ждем перемены погоды. Но снег так и идет до вечера.
Следующего утро. Явление второе. Те же, тот же снег и никакой видимости. Деятельный Аникин начинает ворчать, Зелинский, отдохнувший и пришедший в себя, его поддерживает. Меня начинают убеждать, что перевал на Амзас прохо-дит в лесной зоне и перевалить, в принципе, можно в любом месте. Мне откровенно лень вылазить в такой снегопад из уютной избушки, но совесть начинает ворчать, что шел сюда не для того, чтобы валяться на нарах. Я пытаюсь привести последний аргумент - напомнить, как в такую же погоду ровно год назад мы попали в историю на этом же перевале, только пытаясь перевалить в обратном направлении. Меня продолжают убеждать, что для надежности надо пройти по склону Среднего Зуба, и перевалить по самой кромке границы леса. Идти очень не хочется, опыт подсказывает, что такое количество свежего снега очень опасно, но вот их уже четверо, кто не хочет отсиживаться, и я, оставшись в меньшинстве, сдаюсь.
Собираемся быстро, приводим в порядок избушку, аккуратно складываем оставшиеся дрова, оставляем записку на столе, и уходим вдоль маленького теперь Амзаса. Лыжня, засыпанная свежим снегом, только угадывается, свежий снег оседает в ней, оставляя еле угадываемую ниточку, а тропить приходится по колено. Сменяемся через пятнадцать-двадцать минут, прокладывая лыжню по очереди. Русло Амзаса в высоких берегах, вернее, это уже склоны гор. Справа, я знаю, высится купол Среднего Зуба, сейчас не видно даже деревьев в пятидесяти метрах по лыжне. Останавливаемся только на пять минут, перевести дыхание, не садимся, а повисаем на палках. Напротив нас с глухим шумом опадает большая снежная подушка, а выше появляются маленькие ручейки снега - он набрал критический объем для этого склона, вот-вот и скатится лавина. С подъемом усиливается ветер, и вскоре мы идем уже, навалившись на него, низко опустив головы, чтобы уберечь глаза от мокрого снега. Я теперь иду постоянно впереди, угадывая старую лыжню и пытаясь пред-ставить, где мы находимся.
Вдруг лес отступает, и мы переваливаем небольшой уступ-ригель и выходим в белое, совершенно безграничное пространство. Нет ни одного черного пятнышка, ни одного ориентира, вокруг ватная белизна и невозможно понять, на-сколько далеко это все простирается вокруг нас. Но лыжню я еще угадываю. Я представляю, что мы поднялись на склон Среднего Зуба, что слева от нас, где-то чуть ниже, проходит граница леса, а вправо уходят снежные склоны пика. Теперь мы траверсируем его и вскоре начнем спускаться в бассейн Бель-су, скорее всего, в долину ручья Поднебесного. Мы идем плотной группой, молчим, но продолжаем упорно идти вперед. Я начинаю чувствовать, как склон под лыжами ста-новится более крутым. Снег липкий, и лыжи не скользят, подниматься легко, надо только плотно пристукивать лыжами по склону, как бы припечатывая их.
Ориентиров по-прежнему никаких, все в белой мгле, хотя снег, кажется, прекратился. Когда же кончится этот непо-нятный подъем? Крутизна все-таки уже приличная, так как носки лыж становятся все ближе к носу, и я перехожу на дви-жение серпантином, закладывая его как можно круче, чтобы экономить силы. Вдруг впереди вижу темное пятно. Это скалы или просто камень? Сколько до него? Три, пять, десять метров или все сто? Мне чудится, что я вижу какую-то ли-нию перегиба, пытаюсь разглядеть, высоко ли мы поднялись, но видна только предыдущая нитка серпантина. Ребята сто-ят молча за спиной, только шумное дыхание и мокрые от пота и снега лица. Ощущение приближающейся опасности уже полностью овладело мной, становится страшно. Смотрю на Аникина, что будем делать? Он отводит глаза. Тогда я начи-наю двигаться к темному пятну. Наконец, подошли вплотную. Это крутой скальный выход, потому он пока и не под сне-гом, что снег не может удержаться на его вертикальной стенке. Высота его около двух метров, в длину - метров пять.
Идти дальше в неизвестность я не решаюсь. Вытаптываем под скалой площадку и ставим палатку, закрепив ее не только на растяжках, использовав для этого палки и лыжи, но и обвязав веревкой, которую пристегнули к двум забитым в скалу крючьям. Под палаточным брезентовым полом нет привычного лапника, устилаем пол узкими ковриками с пено-пластом, подстилаем все лишние вещи, устраиваемся в тесноте, но не в обиде. Страшная жажда, а воды нет, вокруг толь-ко океан снега, который надо растопить хотя бы на пять кружек воды. Из горючего у нас только свечка и пара упаковок сухого спирта, взятого просто как НЗ для растопки. Теперь зажигаем по одной таблетке и в кружке натаиваем из снега воду. Она теплая, несоленая и невкусная, но хотя бы смачивает глотку и обветренные губы.
Для похода мы купили большой кусок запеченной говядины - небывалая роскошь, но в магазинах Новокузнецка то-гда можно было встретить такие деликатесы. Достаем аппетитный, пахнущий чесноком кусок мяса, но есть на удивление не хочется, выпить бы воды полведра, а лучше бы горячего чая с лимоном. Закрываю глаза, откинувшись на спальник. Сразу же все тело начинает ныть, особенно плечи, руки, ноги, спина. Перед глазами красные круги. Вокруг тишина, и вдруг какое-то змеиное шуршание. Все сильнее и сильнее, а потом палатка как-то хлопнула, будто выдохнула. Аникин выглянул из палатки.
- Лавина сошла, - констатировал он. - А вот и следующая пошла, вон еще и еще..
Мимо нас, обтекая наш камень с обеих сторон, с тихим шорохом, а иногда и с какими-то глухими хлопками стекал снег. Мы находились в единственной безопасной точке на всем этом склоне, размеров которого пока не представляли. Я предупредил, чтобы никто не отходил от палатки дальше, чем на два шага.
- Ни в коем случае не высовывайтесь из-за камня! - приказал я.
- А если сильно приспичит? - спросила Наталья Ягуар.
- Спичить будете тут же, другого варианта пока нет.
Мы с ребятами перед сном еще раз укрепили палатку, сделали какое-то подобие стенки от ветра, протянули перила до «отхожего» места. Снег утрамбовался и покрылся ледяной коркой. Мы старались не выходить за границы «тени» кам-ня, чувствуя себя за ним, действительно, как за каменной стеной.
Ночью похолодало. Зелинский выполз по надобности и присвистнул. Никто толком не спал из-за тесноты и тревоги, поэтому я громко его спросил:
- Что там?
- Звезд насыпало, все облака растащило. Похоже, что мы очень высоко забрались.
- Ладно, залезай, а то холод напускаешь. Утром разберемся!
Утро ошарашило. Мы находились на высоте птичьего полета на крутом снежном склоне замкнутого цирка. Прямо над нами голубое небо, а чуть ниже черные камни резного гребня. Именно этот перегиб я и увидел, а может быть, просто почуял. Вчера вечером мы спокойно ходили по площадке, теперь же могли передвигаться только на четвереньках - кру-тизна и высота так пугали, что я не смог уже выпрямиться. Аникин с Зелинским обвязались тридцатиметровым концом основной веревки и, страхуясь ледорубами, вытаптывая ступени в три такта, стали подниматься к гребню, до которого от нас оставалось метров сто по прямой. Сейчас ни в коем случае нельзя было идти серпантином - склоны были напитаны снегом, как вата водой, только тронь и весь склон обрушится лавиной. Через десять минут осторожного подъема ребята встали на гребне, отчетливо выделясь на фоне голубого неба. Видно, как они тихонько переговариваются, показывая ле-дорубами то в одну, то в другую сторону. Вот стали спускаться. Осторожно по своим же следам. Вдруг с гребня обло-мился козырек, в этот раз с пушечным грохотом, и через секунду, поднимая снежный вихрь, лавина пронеслась мимо со скоростью и грохотом курьерского поезда. Ребята застыли на склоне в тридцати шагах от палатки. Снег оседал пылью на нас, превращая в изваяния. Наконец, ребята преодолели последние метры, и присели за нашим спасительным камнем.
- Ты не представляешь себе, там обрыв метров двести! - возбужденно сказал Аникин, - внизу какие-то озера, кар и спуститься невозможно. Стена просто нависает. Еще бы полчаса такого подъема и мы просто бы вознеслись прямо на небо! Как это ты догадался остановиться?!
- Я просто спинным мозгом почувствовал, что там нас ждет большая неприятность. Если и можно было на всем этом склоне найти безопасный пятачок, так только под этим камнем.
Действительно, это было так, и не потому, что камень мог нас защитить, лавина даже тысячетонные грузовые соста-вы с рельсов сбрасывает. Дело не в том, что скала держала пласт снега, она находилась в нескольких десятках метров от кулуара, естественного желоба, по которому и сходили лавины. После того, как с грохотом обвалились козырьки с гребня, снег продолжал струиться сухими шелестящими потоками, не вызывающими такой ужас, как в случаях обрушения греб-невых козырьков.
Мы просидели этот и еще следующий день, пока склон не сбросил почти все, что мог. Все это время мы почти ниче-го не ели, разводили снег со сгущенкой, а после того, как кончились таблетки горючего, стало совсем тяжело, но спус-титься решили только на третий день. Несмотря на крутизну, спускались почти вертикально, стараясь максимально дер-жаться линии падения воды. Впереди колени нагребали снежный вал, тормозивший движение, спуск был медленным и осторожным, вот только ноги от напряжения сводило. Спустились на дно кара, сели на рюкзаки и посмотрели назад и высоко вверх, где под черной точкой - камнем прожили три долгих тревожных дня. А как легко мы туда поднялись!
Пробивая лыжню почти полуметровой глубины, мы вновь спустились в долину Амзаса, и всего через час вернулись к избушке напротив устья Соболиного ручья. В ней никого не было, наша записка так и лежала на столе. В этот день мы пили, пили и пили. Чай, какао, компот, горячим, теплым, холодным. С удовольствием ели мясо, запивая его ароматным чаем. Развесили в избушке, а потом и на весеннем солнышке на просушку все свои вещи, палатку, спальники. После дня отдыха, хотя, казалось бы, от чего отдыхать, если все дни на склоне просто лежали в сырой яме, втроем, я, Зелинский и Аникин, выбрались в радиалку на возвышающийся перед нами склон пика Дураков. Этот объект показался нам очень символическим, на большие подвиги нас больше не тянуло. Пережитое «великое сидение» на склоне отбило всякое жела-ние куда-либо еще идти, да и времени теперь уже ни на что не оставалось.
Поднимаясь по огромным снежным полянам, мы вычерчивали серпантины от края до края, солнце припекало так, что Аникин разделся по пояс, позируя на фоне снегов и островерхих пиков. Было тихо, тепло и спокойно, мы о чем-то неспешно говорили, останавливаясь в углах перегиба серпантина подышать и перевести дух, а потом снова поднимались выше и выше. На горы, огонь, стремительно бегущую воду в реке, на море, небо и облака человек может смотреть беско-нечно. Это картина Мира, она меняется каждый миг, ею невозможно пресытиться. Я ходил в эти горы почти каждую зи-му на протяжении многих лет. Кто-нибудь подумает, что это неинтересно, все время одно и то же. Нет, и разным все бы-ло каждый год, и надоесть это не могло. Я ходил за ощущениями, за неповторимым воздухом, за удивительным весенним пробуждением, которого не увидишь в городе, за манящими картинами гордых пиков, снежных шапок, черных столетних елей и пихт, раскидистых, в три обхвата, кедров. Только здесь можно было почувствовать настоящий вкус воды, здесь острее ощущались запахи, цвета, здесь, как нигде в другом месте, можно было оценить тепло, почувствовать локоть и руку друга.
Вот и сейчас, поднявшись до камней, мы смотрели на бесконечную горную страну под нами и не могли насмотреть-ся. Но все кончается, пора и нам спускаться вниз. И вот теперь, как награда за целый день подъема, наступают минуты долгожданного спуска, когда шлейф снега из-под лыж закрывает тебя полностью, когда ветер от скорости выбивает сле-зы из глаз, и они застывают на шапочке, когда ты чувствуешь себя ловким и уверенным, ловко выписывая новые серпан-тины, замыкая спираль снежных следов на огромном склоне. Мы остановились у реки и, задрав головы так, что не удер-жать шапок, посмотрели туда, где стояли несколько минут назад. Если бы не наши следы, расписавшие весь склон, я бы не поверил, что могу свои сто килограммов поднимать на такие высоты.
Пора было возвращаться в черноту и суету городов, к злым и добрым, родным и чужим людям. Мы, опаленные до-черна горным солнцем, с сияющими глазами, промытыми снегами и ветрами, чувствовали себя небожителями, вынуж-денными спускаться на грешную землю, с сожалением глядя на тех, кто никогда не мог нас понять.
Шапшал, или «горный козел»
Началась взрослая жизнь, хотя Лена еще продолжала учиться - ей оставался последний курс. Я работал в Новоси-бирске, она училась в Томске, ребенка должны были родить в Рубцовске. Стали обсуждать планы на лето. Ребенок, по нашим расчетам, должен был родиться к середине июля. Лена сама предложила, чтобы я побыл с ней первые две недели, а с 1 августа отпускала меня в Туву, куда собирались старой компанией в серьезную «пятерку». Я, конечно, обрадовался, понимая, что Лена будет все время в кругу своей семьи, под присмотром, а мне в этом женском царстве все равно не бу-дет места.
Но Иришка захотела появиться на свет только 29 июля. Я еще 27 июля был в Рубцовке, ребенок «опаздывал» на две недели, и только я уехал, как Лену отвезли в роддом. Телеграмму о рождении дочери послали на неправильный адрес, в результате, я узнал о том, что у меня родилась дочь, только 31 июля, в день, когда мы уезжали из Новосибирска. Зелин-ский прихватил из дома банку смородиновой настойки, ею мы и отметили мое отцовство. Конечно, получилось нехорошо, но, как всегда, отказаться в последний момент я не мог, слишком много на мне держалось. Позже Лена забыла, что такой расклад мы принимали с ней вместе, и я остался на всю жизнь виноват в том, что бросил ее и пошел «гулять». Так гово-рила ее мать, так со временем стала думать и она сама.
В этот сезон затевался большой выход всего «Пилигрима» и, как венец - сложная «пятерка» со сквозным проходом почти по всему Шапшальскому хребту, разделяющему Туву и Алтай. По плану нам предстояло пройти несколько новых перевалов, маршрут был действительно новым, исследовательским. Такой маршрут мне предстояло пройти впервые.
Информацию об этом почти неизвестном туристам районе я получил от Ильи Гинзбурга - одного из самых масти-тых и опытных туристов страны, корифея современного пешеходного туризма. Гинзбург - физик, теоретик, учился у ве-ликих Ландау и Тамма, среди его многочисленных именитых родственников был автор «Старика-Хоттабыча», писатель Лазарь Гинзбург, известный советскому народу под псевдонимом Лагин. Илья Гинзбург еще в 1968 году, путешествуя втроем по Шапшальскому хребту, сумел открыть там такие места, которые до него практически никто не видел. Специ-фика этого района в том, что все туристско-альпинистские объекты находятся в так называемых висячих долинах, и их не видно снизу при движении по хорошо пробитым караванным тропам. Чтобы увидеть настоящие горы Шапшала, надо подняться высоко на обзорную точку. Вот тогда-то и открываются картины фантастической красоты: на юге - огромный снежно-ледовый купол Монгун-Тайги, высотой под 4000 метров, затем альпийские ландшафты узлов Ак-Джарка, Кара-Джарка, Белдир-Тага, Ак-Оюка, Мунхулика и Менгулека, и еще десятки вершин, а жемчужиной этого района, несомнен-но, являются Дикие озера с их центральной вершиной Тошкалы-Хая. И вот Гинзбург рассказал мне и Володе Ларионову, известному новосибирскому туристу-пешеходнику, об этом районе, поделился схемами и какими-то старыми картами, и мы проложили два маршрута, которые проходили через весь район, почти не пересекаясь.
Были выделены основные горные массивы всего этого района - хребты Цаган-Шибэту и Шапшальский, а также мас-сив Монгун-Тайга на самой границе с Монголией, являющегося высшей точки Тувы, достигавшей без малого 4000 мет-ров. Все эти интересные объекты были разделены между двумя группами - нашей и группой Владимира Ларионова. Наш маршрут должен был начинаться из поселка Шуй и проходить через массивы Кара-Джарк, Мунхулик, Белдир-Таг, Ак-Джарк, Дикие озера и далее неоднократное пересечение Шапшальского хребта, выход в верховья реки Абакан и сплав по ней до поселка Абаза.
Работа предстояла грандиозная, этот маршрут выходил за рамки простого похода, пусть даже пятой категории сложности. Для такого количества намеченных первопрохождений, успех которых из-за недостатка информации никто не мог гарантировать, необходимо было иметь время и оперативную мобильность, что требовало в свою очередь облегчен-ного рюкзака. Я впервые предложил предварительно сделать несколько забросок продуктов и водного снаряжения, необ-ходимого нам для выхода из района путешествия, в ключевые точки линейного маршрута основной группы, а для этого задействовать молодежь нашего факультетского турклуба «Пилигрим» в рамках студенческого туристского лагеря на севере Шапшальского хребта. Из этого лагеря планировались несколько маршрутов первой и второй категории сложно-сти, во время которых и должны были быть сделаны необходимые заброски, обеспечивающие нам на маршруте рюкзак приемлемого веса. Для надежности руководители вспомогательных групп, осуществлявших эту важную часть операции, потом должны были входить в состав основной группы и привести нас к спрятанной ими от людей и зверей заброске.
Одной такой группой молодежи руководил Александр Устюгов, ставший к этому времени не только опытным тури-стом, но и лидер клуба туристов «Пилигрим». Кстати, в этом лагере для новичков впервые участвовал Сергей Савин. Че-рез три года он попадет в состав моей группы и отправится с нами на Сунтар, после чего станет постоянным участником всех наших сложных путешествий, а после ухода «в отставку» Сергея Аникина, займет место лидера группы. Почти все сложные восхождения на протяжении более десяти лет будут проходить под его руководством.
Итак, грандиозные планы можно было осуществить лишь, собрав сильную команду. Я попытался собрать все имеющиеся силы, так как на маршруте подразумевалась работа одновременно несколькими штурмовыми и разведочными группами. Всего под знамена предполагалось собрать четырнадцать участников, из которых пять-шесть человек должны были придти после походов в составе студенческого лагеря. В группу были включены Сергей Аникин, известный уже по походам в Шории и по Кижи-хему, Александр Зелинский (Горная Шория), Александр Устюгов (Кижи-хем), Сергей Вы-борненок (Горный Алтай) и новые для меня участники - Виктор Шкуро, приятель и однокашник Устюгова, получивший кличку «Джон-убивец» за ковбойский вид и ружье, из которого он подстрелил яка-сарлыка, и студент медицинского ин-ститута по кличке Коха (фамилия, по-моему, Кохановский), имевший опыт альплагеря и несложных горных походов. Все остальные, собиравшиеся в этот поход, по разным причинам, уважительным и не очень, в исходную точку маршрута по-селок Шуй не явились, в том числе и мой товарищ по институту Александр Ситро, занимавшийся горным туризмом, на опыт которого я очень рассчитывал.
Неявка такого количества участников сильно усложнила нашу задачу, вернее, вообще поставила ее под сомнение - на старте у нас получились излишки снаряжения и продуктов, удвоившие вес наших рюкзаков, что сводило на нет всю мою затею с забросками и планами пройти сложные горные участки с легкими рюкзаками. Помянув всех неприехавших «теплым ласковым словом», мы двинулись вперед.
С риском для жизни нам удалось проехать на машине к устью Сайлюхема на Шуе, оттуда мы и начали свой мар-шрут. В долине Сайлюхема возвышался первый объект - красавец-пик Кара-Джарк. Пик действительно черной правиль-ной пирамидой возвышался над всеми окрестными вершинами, но он потому и был черным, что на его крутых гранях снег просто не мог удержаться. Сделав радиальный выход-разведку к подножью Кара-Джарка и убедившись, что этот скальный гигант нам не по зубам, мы через большое перевальное плато перевалили в долину реки Маганатты и подошли под пик Мунхулик. Эта вершина, напротив, представляла собой огромный снежный купол, впрочем, само название в пе-реводе с тувинского означает «вечный снег».
Ночью, 8 августа, пошел снег, заваливший к утру наши палатки почти по крыши. На утро окружающие нас горы приобрели еще большую красоту, теперь это были почти лунные пейзажи: такая же фантастическая безжизненность и бесконечность. На восхождение на Мунхулик отправились пятеро, мы с Кохой оставались в лагере. Ребята пришли до-вольные и загоревшие дочерна. С вершины открывался сказочный вид: видна была и Монгун-Тайга - «гора могучего медведя», как называют ее тувинцы. Нагрузившись дровами для нескольких ночевок выше границы леса, мы через плечо пика Мунхулик - перевал Кук-Тайга - вышли в район «перемычки».
Так назывался короткий скальный участок, напоминающий палочку в русской букве «н», где сходились четыре хребта. Через эту «перемычку» несколько туристских групп в течение последних лет безуспешно пытались пройти пря-мой перевал на Узун-Хем. Теперь с этой же целью к ней подступись и мы. Это была первая «изюминка» нашего маршру-та. Во время разведки из лагеря в верховьях Таганаты мы увидели несколько возможных перевальных седловин, но оста-вался еще вопрос, есть ли с этих перевалов приемлемый спуск на другую сторону? «Перемычка» разбивалась на два цир-ка - южный и северный. Для прохождения перевала выбрали наиболее доступную, на наш взгляд, седловину в южном цирке и начали на нее подъем. По пути, во время очередного привала, Устюгов за небольшое вознаграждение (плитку шоколада) сбегал на боковую седловину и «застолбил» перевал «Щербатый». Во время этого же привала Аникин и Зе-линский поднялись налегке на седловину предполагаемого нами перевала и выяснили, что с нашего перевала спуск есть, хотя и придется поработать. Ну, что ж, поработать никто не отказывался. На перевал поднялись к трем часам дня, пройдя по курумникам в цирке, а потом по средней осыпи крутизной местами до сорока градусов.
С седловины открывался шикарный вид, а главное, это был тот самый прямой ход на Узун-Хем. Радостные тем, что угадали седловину и сделали новый, долгожданный перевал, мы построили огромный тур и приступили к спуску. Первый участок - крутой снежник преодолевали по перилам «спортивным» способом. Это оказалось самым легким и приятным. Потом до позднего вечера преодолевали крутые курумники - мощные моренные валы, сложенные крупными глыбами. С утра Коха, тяготевший к экспериментам на людях, предложил нашим ребятам каких-то английских транквилизаторов, якобы, придающих дополнительные силы. В спорте их обычно называют допингами. Мне из-за гипертонии он предлагать не стал, побоялся последствий. Я утром был чем-то озабочен и процедура раздачи «таблеток» вообще прошла мимо меня. Честно говоря, я обратил внимание на несколько повышенную активность ребят, которые в этот день особенно легко двигались и не могли просто усидеть на месте. Только в конце дня, когда Зелинскому резко стало плохо - его сердце не выдержало таких нагрузок - Кохе пришлось признаться и срочно принимать меры. Для стимуляции он вколол Зелинско-му огромный шприц с коктейлем из лекарств. Тот сел, держась за задницу, и жалобно пошутил:
- Коха, из меня, по-моему, все вылилось!
Уже в темноте шли, не останавливаясь, по огромному заболоченному высокогорному плато, и на ночевку упали со-вершенно без сил на первом же сухом месте - небольшом моренным островке.
На следующий день все, принимавшие накануне допинг, не могли подняться, наступила релаксация - организм тре-бовал восстановления сил. Пришлось сделать дневку прямо на этой кучке камней, хотя впереди видна была граница леса, но до нее надо было еще дойти.
Долина Узун-хема запомнилась мне парковым лесом, альпийскими лугами, черными стадами сарлыков и белоснеж-ной вершиной пика Ак-Джарк, соединяющегося с Бельдир-Тагом острой дугой гребня. Внизу, под пиком, лежало высо-когорное озеро с водой малахитового цвета. Восхождение на Ак-Джарк с последующим траверсом по гребню до верши-ны Бельдир-Таг прошло успешно. Мы, конечно, не подозревали, что через пять лет под этой вершиной в лавине погибнет целая группа туристов из Тувы под руководством Якова Крома. В его память мы назовем перевал на Сунтаре в 1981 году.
Оставив позади побежденные вершины Узун-хема, мы вышли вновь в долину Шуя. Здесь, после долгих дебатов, Джон-убивец застрелил молодого сарлыка, а Коха смог, наконец, проявить свои профессиональные качества будущего хирурга, разделывая тушу и объясняя попутно анатомическое строения животного. Гора мяса стала причиной пиршества, затянувшегося почти до утра. Прихватив с собой целый котел вареного мяса, кое-как к двенадцати часам мы вышли в путь на перевал Мешту-хем (в некоторых источниках его называют Пешту-хем, думаю, что это связано с обычной ошиб-кой на рукотворных схемах), который должен был нас привести в верховья Чоон-Хема и далее к Диким озерам. На подъ-еме на этот перевал Коха в очередной раз выбрал «свой» путь. С самого начала маршрута у нас с ним возникали стычки из-за того, что он не хотел идти со всеми вместе, заявляя, что цели у нас общие, а пути - разные. В этот раз за ним увязал-ся и Саша Зелинский. Оба поднялись на гребень раньше времени и на пути к перевальной седловине им пришлось серь-езно полазать по скалам без всякой страховки. Мы же, все остальные, вынуждены были ждать их на перевале, и волно-ваться за них, не зная обо всех этих приключениях. Когда «оппортунист» Коха и примкнувший к нему Зелинский показа-лись на перевале, терпение мое иссякло и я объявил Кохе, что снимаю его с маршрута и отправляю в ближайший насе-ленный пункт. Коха, не слишком огорчаясь, на следующий день побежал по тропе, ведущей в Бай-Тал, до которого было около пятидесяти километров. Позже мы узнали, что предприимчивый Коха, чтобы использовать попутный транспорт и выбраться побыстрее, рассказывал, что его послали за помощью из группы, в которой есть заболевший или пострадавший при несчастном случае участник. Люди тогда несколько иначе относились друг к другу, и Коха повсеместно встречал сочувствие и помощь.
На Чоон-Хеме нас ожидала первая заброска, которую оставила для нас вспомогательная группа Миши Нищенко. В заброске были продукты для четырнадцати участников, теперь такое количество продуктов было не только излишним, но и неподъемным. После ухода Кохи настроение в группе было упало. За эти дни похода все уже порядком устали, рюкзаки оставались тяжеленными, а излишки продуктов нас не радовали.
Из оставшихся шестерых участников, трое - Устюгов, Шкуро и Выборненок - были в горах уже больше месяца. Им очень хотелось домой. Я тоже разрывался между необходимостью продолжать маршрут и желанием поскорее вернуться, ведь в Рубцовске меня ждали жена и дочь, которую я еще не видел. Нависло тягостное раздумье, хотя все понимали, что решение зависит в основном от меня. Мы еще поднялись под стены Тошкалы-Кая и осмотрели окрестности Диких озер, но уже понимали, что пройти весь маршрут, как его заявляли, нам будет очень трудно, а главное, на это не было уже на-строения. Несколько дней мы простояли на Диких озерах, стараясь съесть побольше вкусных продуктов, затем оставили заброску на дереве, снабдив ее запиской для проходящих групп, предлагая им воспользоваться этими продуктами, и ста-ли спускаться по Чоон-Хему к Хемчику. Вслух никто ничего не говорил, но все понимали, что сейчас придется решать - либо еще две недели горной тайги, либо выход в поселок Бай-Тал. В последний день поднялись на перевал Медвежий, за которым предстояло идти по Алтайскому заповеднику к Телецкому озеру по запасному варианту маршрута, посмотрели на бескрайние горы и... решили выходить в Бай-Тал. Возвращаться по домам.
Таким образом, мы прошли самую сложную часть маршрута, но это была лишь половина заявленного. По Хемчику спускались по тропе, перешедшей в плохую дорогу. Вскоре вышли из гор и оказались в полупустыне. Целый день мы шли по выжженной солнцем степи, освистываемые сусликами. Самую жару переждали у реки, соорудив из рюкзаков и тентов защиту от солнца. К ночи стало прохладно, и мы вновь пошли по дороге, которая к утру второго дня привела нас в поселок Бай-Тал, откуда можно было уже выбираться автобусом.
В поселке стояла какая-то зловещая тишина. На улицах не было видно ни одного человека. В ожидании автобуса, который ходит один раз в день, мы привычно устроились на деревянном крыльце местного клуба. Проходившая мимо тувинка рассказала нам, что вчера во время танцев в пьяной драке, а местные в этих краях практически никогда не быва-ют трезвыми, зарезали человека. Труп до сих пор лежит в клубе, так как в поселке нет милиционера, и теперь все ждут, когда приедут разбираться из районного центра. После этого известия нам расхотелось коротать время на крыльце, и мы перебрались в другое место.
Автобус привез нас в крупный поселок Кызыл-Мажалык, в пяти километрах от которого возвышаются панельные пятиэтажки города (по местным меркам) Ак-Довурак, в котором производят знаменитый тувинский асбест. В Кызыл-Мажалыке живут тувинцы, а в Ак-Довураке - русские. Опровергая тезис о нерушимой братской дружбе народов СССР, те и другие сходятся вместе только для кровавых боев. Мы остались на трассе и вскоре остановили грузовик-фургон, гру-женный под самую крышу ящиками с пустыми бутылками - стеклотарой.
Сначала водитель наотрез отказался нас брать, ссылаясь на запрет. Но мы посулили ему две палки сухой колбасы-салями, и он не смог удержаться от соблазна. Он открыл нам фургон, и мы взгромоздились на самый вверх, на ящики, постелив на них нашу палатку. Между ящиками и крышей фургона оставалось не более полуметра расстояния, иначе ту-да погрузили бы еще один ряд ящиков. Мы проехали спокойно мимо поста ГАИ - самого опасного, по словам водителя места, и дорога стала подниматься в горы. Всего до Абазы нам предстояло преодолеть четыре горных перевала, через которые вела эта так называемая «танковая» дорога. Ее пробили в горах за рекордно короткие сроки, когда начались обо-стрения с Китаем. Теперь по этой дороге возили в Туву горючее и вывозили асбест. Под крышей трясло неимоверно, и ящики норовили разверзнуться под нами и пропустить нас в самую глубь штабелей. Мы упирались руками и ногами в потолок-крышу, чтобы хоть как-то держаться. Пылища, поднятая колесами автомобилей, и прежде всего нашего, прони-кала во все щели фургона. Через час машина остановилась, и водитель открыл двери:
- Подышите воздухом, за одним и перекусим.
Он остановил машину в живописном месте, на берегу маленькой речушки, накрыл импровизированный стол и дос-тал две бутылки водки. Я поторопился отказаться, ссылаясь на то, что мы не пьем. Водитель налил себе полный граненый стакан водки и залпом выпил. Тогда я шепнул незаметно ребятам, чтобы они пили тоже и не оставляли водку шоферу. После «легкого» ужина водитель предложил мне и еще кому-нибудь из ребят пересесть в кабину. Мы с Сергеем Выбор-ненком пересели в кабину и стали слушать оживившегося после «допинга» шофера. Тот с удовольствием стал рассказы-вать о своей тяжелой работе.
- Вот еду я из Абакана по Усинскому тракту в Кызыл, везу машину водки, а потом из Кызыла попутный груз до Ак-Довурака, там забрал тару и теперь через Абазу назад в Абакан. Круг в две тысячи километров! Еду практически без ос-тановки. Мне калории нужны? А где их взять? Вот я водку и пью, в ней знаешь, сколько калорий!
Через два часа он остановился на трассе, встретив знакомого водителя. Достали из-за сидения еще одну бутылку водки и разделили ее по-братски на двоих. В третьем часу ночи водитель стал засыпать за рулем. Теперь я должен был делать все, чтобы он не заснул. Когда въехали в совершенно темную ночную Абазу, которая по статусу называлась либо городом, либо поселком городского типа, то впотьмах он проехал поворот к вокзалу.
- Ну, все, - расстроился я, - теперь не развернемся на такой узкой и высокой дороге.
- Да на этой машине можно вальс танцевать, - возразил лихой шофер, выворачивая руль так, что длинный фургон развернулся почти на месте.
Он был страшно рад, получив от нас заслуженные две палки сухой колбасы, которой мы с Зелинским купили перед походом в нашем институтском буфете, аж, восемнадцать килограммов - полный рюкзак! Съесть ее за поход не успели, поэтому платили ею по дороге за услуги, а потом еще разделили и повезли по домам. В Рубцовке, куда я добрался из Абазы на шести электричках и одном поезде, такую колбасу вообще видели впервые, стоила она фантастическую по тем временам цену - шесть с половиной рублей за кило! Прежде меня, правда, обозвали «горным козлом», но к дочери все-таки допустили. А Иришке уже был почти месяц!
Ну вот, читатель, на этом, можно сказать, закончился первый этап моего романа со страстью к путешествиям. Я на-чинал ухаживания молодым и глупым щенком, но в процессе научился управлять собой, терпеть и, сжав зубы, идти к цели, не обращая внимания на дождь, холод и прочие неудобства. Я всегда очень боялся высоты, но карабкался по скалам над километровой пропастью на пике Грандиозный, я боялся скорости, но тащил рюкзак, тропил лыжню, а потом спус-кался по крутым склонам, закладывая серпантины на простых туристских лыжах. Я боялся несчастных случаев, поэтому просыпался за час до того, как вода заливала палатку, чувствовал шестым или седьмым чувством лавиноопасный склон и вовремя останавливался. Мне приходилось ходить в сложные маршруты с молодыми и часто неподготовленными людь-ми, я был с ними жестким и суровым, я добивался беспрекословного подчинения, потому что иначе не смог бы сохранить им здоровье и жизнь. Я находил друзей, таких как Старосветский и Аникин, надежных и немногословных, я терял друзей, не сумев уступить или убедить - всякое бывало за эти годы.
Все три мои первые «пятерки» заканчивались в Туве. Я даже, в шутку, говорил, что хотел бы стать президентом этой маленькой, но такой красивой страны, где есть и горы, и древние вулканы, ледники и прекрасные озера, ягельные пастбища и альпийские луга, полупустыни и высокоствольная кедровая тайга, где зарождается и набирает силу могучий Енисей. Нет только достойной человека жизни, где нищета и пьянство гробят целый народ.
Переходный период
Межсезонье или безвременье
В детстве в путешествия меня манила романтика, неопределенное чувство поиска приключений и еще чего-то неве-домого. Это было сродни юношескому томлению, которому просто нет объяснения. Позже, в институте, у меня появи-лись честолюбивые планы, желание быть не хуже других, приобщиться к огромной армии спортсменов - выполнить пер-вый разряд, а потом стать и мастером спорта. В какой-то момент появилось жесткое желание утвердиться, доказать себе и другим, что роль лидера мне по плечу. Но все-таки, я понимал, что путешествия - это мое увлечение, хобби, как тогда стало модно говорить. Я думал о карьере ученого-физика, я мечтал о семье, о дочери и иногда говорил себе, что еще не-сколько лет похожу, а потом остепенюсь, в прямом и переносном смысле этого слова, куплю катер и буду путешество-вать вместе с семьей по речным и озерным просторам необъятной Сибири.
И вот, вернувшись из «пятерки» по Шапшалу, как бы закрывая определенный период своей жизни, я впервые не имел никаких дальнейших планов, а думал теперь о простых и очень сложных житейских проблемах: где работать, как обеспечить семью, где жить и так далее…
У меня не складывались отношения с моим руководителем в Институте, но, главное, у меня не было никакого жилья, и я начал поиски других вариантов. Так я оказался на Севере, в Сургуте, в нефтегазодобывающем управлении «Сургут-нефть». Я был совершенно оторван от туристской среды, от привычного круга общения, от товарищей и друзей. Жизнь становилась взрослой, а значит, беспощадной в своей простоте и определенности. Я хотел построить свою карьеру, а еще больше устроить свою семейную жизнь, которая никак не устраивалась, несмотря на то, что с Леной мы прошли трудные маршруты и знали друг друга уже четыре года.
Оказалось, что семейная жизнь - это тайна за семью печатями, и мы ничего о ней не знали. Моя жизнь стала похо-жей на декабрь на Крайнем Севере: короткий и сумрачный день, длинная, бесконечная ночь с жестокими морозами, та-кими, что выдох замерзает на лету и падает на землю с легким стуком. Все было так нелегко. Но в самые трудные дни я вспоминал, как преодолевал трудности в горах, вспоминал друзей, сноп искр ночного костра, запахи искрящегося свеже-выпавшей росой утра на Кижи-хеме или на Диких озерах, и с новыми силами окунался в обыденность и беспросветность.
Летний лагерь на Алтае
Тем не менее, я всего через несколько месяцев работы и в «Сургутнефти» предложил создать туристскую секцию, а летом организовать лагерь на Телецком озере на Алтае.
Набралось человек двадцать желающих приобщиться к туризму и альпинизму. Я сумел убедить известного и в то время единственного в Сургуте альпиниста Сергея Николаевича Безверхова объединить наши усилия. Первую трениров-ку провел он, демонстрируя технику передвижения по снежным и ледовым склонам. Но вскоре он резко разорвал наш союз, выбрав из новичков наиболее сильных и перспективных для альпинизма ребят. Он, как и большинство альпинистов, считал, что туристы - это третьесортная пародия на альпинистов, и в лучшем случае выражал это легким презрением. Жаль, что мы не смогли объединиться для хорошего дела. Остатки этого первого набора, отбракованные Безверховым, занимались со мной до лета.
Я съездил в командировку в Бийск, и договорился об аренде автобуса для заезда в лагерь на Телецком озере. Инст-рукторами в лагере должны были работать ребята из Томска, из моего студенческого клуба «Пилигрим». Я не мог пойти летом в отпуск, ведь к лету я проработал всего шесть месяцев, но всесильный профком уладил все формальности, и я был откомандирован на несколько недель для работы в лагере. Надо было, конечно, ехать вместе с ребятами и ограничиться для первого раза лишь небольшими радиальными маршрутами вокруг Телецкого озера, но мне по привычке хотелось большего, и я предложил следующий план.
Новички сначала едут на Телецкое озеро сами, там их встречают студенты во главе с Александром Устюговым. Они занимаются и проходят маршруты первой категории сложности в окрестностях озера. Это занимает дней десять - двена-дцать. Те, кто покажет себя с лучшей стороны и захочет, останутся и пойдут со мной в «тройку» через перевал в север-ную часть Шапшальского хребта, а затем сплавятся по реке Абакан до поселка Абаза. Этим маршрутом я все-таки про-шел бы вторую часть прошлогоднего «укороченного» по серьезным обстоятельствам маршрута, а заодно сколотил бы костяк своей будущей сургутской команды. Но я не учел, что люди в Сургуте были совсем из другого теста, нежели том-ские студенты, с которыми я до сих пор ходил в поход. Когда я приехал к Телецкому озеру на зафрахтованном автобусе, чтобы он обратным рейсом забрал тех, кто отработал уже две недели и должен был возвращаться в Сургут, то меня встретили лишь Устюгов и Шкуро (Джон-убивец), изрядно уже уставшие от безделья и томительного ожидания.
Оказывается, сургутяне после нескольких дней лагерной жизни, в которой не было ни пива, ни других ясных атри-бутов традиционного отдыха, а совсем наоборот, приходилось сильно напрягаться, таскать рюкзак и лезть в гору, разде-лились на две группы. Первая, в которую вошло большинство, просто вернулась на «большую землю» и продолжила лет-ний отпуск по своему усмотрению, а вот вторая, захватив приготовленные автомобильные камеры для сплава, с трудом преодолев за три дня простой перевал от Телецкого озера к Абакану, ушла в самостоятельный поход. Я ужаснулся, пред-ставив возможные последствия такого шага, но уже ничего сделать не мог. Когда я вернулся в Новосибирск и позвонил в Сургут, то узнал, что с приключениями, но без последствий, горе-путешественники вернулись домой. Только тогда у ме-ня будто сняли камень с души. Жаль было, что чудом добытое лето уходило впустую. Чтобы хоть как-то занять остав-шиеся дни сорванной командировки я поехал в Горную Шорию - посмотреть на летние Поднебесные Зубья. Компанию из нескольких человек я нашел уже по дороге.
Горный узел Зубьев держал неделями облачность, из которой постоянно сыпались то холодные жестокие ливни, то мелкая, почти невидимая морось, а когда облачность пасовала, то вся непролившаяся с небес влага компенсировалась утренней росой на почти двухметровой траве, с избытком возмещая отсутствие осадков. Из зарослей этой гигантской травы практически невозможно было толком разглядеть небо, под ногами все время чавкала сырость, после которой брод в чистой горной речке казался благостным омовением. Горы можно было редко увидеть в просветах туч и с середины больших полян. Выглядели они мрачными осыпными кучами и не вызывали тех эмоций, которые обычно захлестывали нас в марте. Я не сразу разгадал загадку четырех-пяти метровых пней, упирающихся своими гладко спиленными затыл-ками прямо в небеса. Что-то они мне напоминали, и я вспомнил, что, когда мы зимой почти под обрез спиливаем ствол, то под нами именно четыре, а то и шесть метров снега. Теперь передо мной телеграфными столбами торчали те самые зимние пеньки, превратившиеся летом в Гулливеров.
Мы кое-как, грязные и мокрые, пробрались в верховья Амзаса, поднялись по Соболиному ручью и разбили свой ла-герь на берегу озера на дне того самого снежного цирка, откуда мы обычно выходили на склоны Среднего Зуба. Все бе-рега заросли плантациями золотого корня (родиола розовая), и они привлекали внимание браконьеров, добывавших чу-додейственный корень мешками. В аптеках килограмм корня принимали по шестьдесят рублей. На тропе в верховьях Соболиного ручья мимо нас прошли несколько мрачных мужиков. Я, несколько удивленный их мрачностью и каким-то необычным для туристов видом, остановился и спросил их:
- Вы из верхнего цирка?
Мужик ошарашено посмотрел на меня и, мрачно сплюнув, ответил мне:
- Мы не из цирка, мы из ДРСУ.
И, не дожидаясь моего следующего вопроса, пошел дальше, его спутники за ним, а я остался на тропе, вдыхая таин-ственный запах, который прорывался из их огромных мешков. Только потом я вспомнил, что это запах золотого корня. Мы прожили несколько дней на берегу этого горного озера, здесь почти не было гнуса и комаров, поднимались на скло-ны пиков Запсиб и Хви, а, спустившись к избушке на Амзасе, что напротив устья ручья Соболиного, наткнулись на ог-ромные лопасти вертолета.
От пробегавшего мимо рыбака-любителя мы узнали, что здесь за эти дни произошло ЧП. Большая группа туристов из Междуреченского ПТУ возвращалась с Бель-су. На перевале в сумрачной погоде под дождем потеряли девчонку. Хва-тились ее только часов через шесть, так как в группе было больше сорока человек, а шли они, растянувшись на несколько километров. Стали искать, кричать, стрелять в воздух, но не нашли ни в тот день, ни на следующий. Один из руководите-лей группы сбегал в Лужбу, с лавинной станции по рации вызвал вертолет спасателей, который прилетел только на тре-тий день. Так как погода была по-прежнему пасмурной, а облачность очень низкой, то вертолет не только никого не на-шел, но умудрился удариться о склоны Среднего Зуба и упасть. Благо никто не погиб, зато из лопастей этого вертолета теперь сделали удобный мостик через Амзас, как раз напротив нашей избы.
В общем, ни клубни золотого корня, ни полный котелок матово-черной черники и почти такой же темной голубики, ни ленки, которыми поделился с нами рыбак, ни юшка из рябчиков не изменили моего мрачного восприятия летних Зубьев, и я больше никогда сюда не выбирался летом, только зимой.
Вернувшись в Сургут, я узнал некоторые подробности «самодеятельной» эпопеи, сбежавших из лагеря на Телецком горе-туристов. С огромными усилиями они преодолели перевал с Телецкого озера в истоки притока Абакана. Причем на подъеме, страдая от жары, они выбросили из своих рюкзаков все, что тогда им показалось лишним. В том числе и каски, предназначенные для сплава, и даже штормовые костюмы, в качестве которых были рабочие костюмы нефтяников, вы-данные щедрым профкомом. Когда же через несколько дней жара сменилась холодными проливными дождями, то оказа-лось, что эти костюмы были бы очень кстати. Плот построить сумели, но управляли им скорее по наитию, поэтому в од-ном из трех порогов Абакана они чудом не перевернулись, так как, желая защитить груз от воды, умудрились его подве-сить на импровизированную мачту, снизив таким образом устойчивость большого и мощного плота на автомобильных камерах. Хорошо, что все это закончилось лишь страхами и невероятными для этих людей эмоциями, но о туризме они больше не помышляли.
Горький опыт участника
в Горной Шории…
Так прошел 1977 год - первый и единственный на многие годы, когда я остался без туристского путешествия. В Сургуте ходить в походы оказалось не с кем, и я впервые вынужден был подумать об участии в чужой группе.
В феврале 1978 года я получил письмо от Сергея Аникина, который в это время уже окончил институт и начал рабо-тать в Барнауле на котельном заводе. Группа спортсменов-лыжников, воодушевленная рассказами и слайдами Сергея, решила сходить в марте на Поднебесные Зубья. Сергей предложил мне присоединиться к ним. Другого выбора у меня не было, и я согласился. Встретились мы на вокзале в Новокузнецке, и дальше наш путь лежал по знакомому нам маршруту.
Кроме Аникина и меня, больше в группе туристов не было, зато были молодые, хорошо подготовленные спортсме-ны, которые легко бегали на лыжах даже марафонские дистанции. Отношение их к туризму и туристам было очень скеп-тическим. Оно еще больше усилилось после того, как они увидели меня и узнали, что я кандидат в мастера спорта по ту-ризму. Вид у меня, конечно, мягко говоря, никогда не был спортивным.
Мы вышли из Лужбы и стали подниматься вдоль ручья Алгуй к несуществующему поселку Тальк, чтобы затем пе-ревалить на Казыр. Погода, как всегда в начале марта, была прекрасной. Неугомонные «лыжники» с удовольствием бега-ли по лыжне взад и вперед, оставляя рюкзаки на обочине, чтобы как-то занять себя пока мы с Аникиным неспешно дви-гались в хвосте. Понятное дело, я не мог составить им конкуренцию или хотя бы поддержать их темп. Однако к трем ча-сам дня, когда мы стали подходить к Тальку, преодолев приличный перепад высот, часть лыжников явно укаталась, и кое-кому даже стало плохо, что тут же было списано на неведомую им «горную болезнь», не проявляющуюся никогда на столь малых высотах.
Наконец, мы вышли к бывшему поселку Тальк, и после долгих рассуждений и споров, в которых побеждало диле-тантствующее большинство, было решено палатку не ставить, а устроиться в полуразрушенной избе с еще более разру-шенной печкой. Я понимал, что ребятам не просто решиться на ночевку в палатке, ведь они никогда не делали этого зи-мой. Вот им и хотелось любой ценой отложить это испытание, хотя бы до следующего дня. Понятно, что, находясь в чу-жой группе на правах «северного гостя», я не мог повлиять на решение, хотя свое мнение скромно высказал. В попытках хоть как-то устроиться, согреться и заснуть, прошла вся мучительно бесконечная ночь. Все страшно продрогли и измучи-лись от удушающего дыма, крутившегося в стенах развалин, не находя никакого выхода на свет божий. Бессонная ночь не прошла даром - сонные, как зимние мухи, дежурные умудрились сжечь котел каши, которую пришлось выбросить, заменив завтрак каким-то перекусом. Злые и раздраженные, все собирались очень долго, а как только вышли, буквально на первых пятидесяти метрах, один из «бегунов» сломал лыжу. Пришлось останавливаться на ремонт. Этот день не за-дался с ночи, я еще не подозревал, что он станет одним из самых длинных и трудных дней в моей жизни.
Солнце уже вовсю растапливало снега, когда, наконец, лыжа была как-то отремонтирована, и группа смогла начать путь к перевалу на Казыр. Начавшийся подлип еще как-то помогал на подъеме, но по лыжне идти становилось очень трудно. На подъеме молодые «бегуны» вновь обошли меня, и, когда я поднялся на перевал, там уже никого не было. В сторону, параллельно склону, отходила одинокая лыжня, та самая, по которой можно было коротким и рациональным путем добраться до долины ручья Высокогорный, куда лежал наш путь. Но все с большим удовольствием уже катились по длинному склону вниз, к самому Казыру, и мне не оставалось ничего другого, как последовать за ними по поляне, ис-полосованной лыжнями. Спуск с перевала к реке был ошибкой, так поступали только новички, не знавшие местных осо-бенностей движения вдоль зимних рек.
Теперь путь всей группы лежал вдоль незамерзающего Казыра, по его крутым берегам, с вынужденным преодоле-нием всех впадающих в него ручьев. В каждый нужно было переваливать через невысокие, но достаточно крутые отроги. Внизу, на поляне у Казыра, я в последний раз увидел всю группу. Как только я подошел, они поднялись с мокрых от пота и снега рюкзаков и двинулись дальше, ведь они отдыхали уже минут двадцать, дожидаясь меня неторопливого. А, если вы помните, в зимнем походе сидеть на привале можно только, пока не замерзнет мокрая спина. Мне передали кусок сала и сухарь - дневной перекус. Время было обеденное, последний раз я ел накануне вечером, и есть уже хотелось, хотя больше одолевала жажда. Сухарь я кое-как съел, хотя без воды он плохо прожевывался и глотался, а вот сало совсем не пошло, да и времени у меня не было: я не хотел намного отставать от группы, зная, что зимой это совершенно недопус-тимо.
Вообще, в этот поход я собирался наскоро, лыжи с трудом купил, найдя их только в охотничьем магазине, а крепле-ния нашел только мягкие: петля для ноги и удерживающие резинки. На простом рельефе для лыжника с небольшой мас-сой, может быть, они и подошли бы, но меня с моим могучим весом эти крепления выдержать не могли. Даже на неболь-шом подъеме я просто выкатывался на этих резинках из крепежной петли, а потом, при подъеме ноги, лыжа просто «вы-стреливала», как из рогатки, а я, теряя равновесие, падал. Проклиная себя, лыжи, крепления и все на свете, я высвобож-дался из лямок рюкзака, потом переваливался на бок, опираясь на палки, поднимался, стараясь удержать разъезжающиеся лыжи. Подо мной, как всегда, было не менее четырех метров снега, и без лыж ни стоять, ни двигаться было просто не-возможно. Взгромоздив вновь тяжеленный рюкзак, в котором у меня была палатка и другое групповое снаряжение, я де-лал несколько шагов, иногда больше, и на следующей кочке-подъеме падал, с повторением всей процедуры вставания. Так, кувыркаясь в снегу со своими клоунскими креплениями, как коверный на арене, я скоро вымок до нитки, основа-тельно вымотался, и все чаще, с все увеличивающейся тоской, глядел вперед на лыжню, тщетно надеясь увидеть группу.
В какой-то момент, вдруг, я почувствовал, как засосало «под ложечкой» необыкновенное чувство голода, острое, как приступ аппендицита. В моей жизни такое было впервые. Я потом еще долгие годы не знал, что это был приступ ги-погликемии - от усталости и голода содержание сахара в крови снизилось до опасно малого количества. Гипогликемия может привести к шоку и даже к коме. В этих случаях необходимо срочно съесть что-нибудь сладкое, чтобы повысить содержание сахара в крови. Ничего этого я тогда не знал. У меня закружилась голова, стало тошнить, а главное, я почув-ствовал себя совершенно обессиленным, будто силы выпустили из меня, как воздух из пробитого шара, руки и ноги дро-жали, и я понял, что не могу больше сделать ни одного шага. Просто ни одного!
Я уже потерял ощущение времени, но понял, что давно иду один. Правда, шел я по лыжне, а значит, не мог заблу-диться, поэтому убежавшие вперед мои молодые (в смысле туристского опыта) спутники не волновались за меня. Опус-тились сумерки, стало холодно, промокшая одежда замерзла и стояла колом. Я понимал, что останавливаться нельзя, чтобы не замерзнуть, но и идти не мог. В рюкзаке у меня не было никаких продуктов, но я вдруг, на свое счастье, вспом-нил, что к предстоящему 8 марта прихватил из дома банку сгущенного молока, припрятав ее до срока в боковом кармане рюкзака. Воистину эта банка спасла мне жизнь! Я сумел лыжной палкой пробить дырку в банке и, высосав за один при-сест ее содержимое, сразу же почувствовал прилив сил.
И только тогда я смог сделать первый шаг. За ним следующий, потом еще один, а потом все оставшиеся девять ты-сяч семьсот восемьдесят девять шагов, вы не поверите, но я их все тогда сосчитал. Именно столько шагов, не считая того, что временами я все-таки катился под горку, понадобилось мне, чтобы во втором часу ночи выйти к приюту в устье ручья Высокогорный, освещенному огнями и шумному от туристов из разных городов. Это, наверное, не больше восьми кило-метров по хорошо укатанной лыжне. Для меня в обычном состоянии, даже с рюкзаком, это было максимум полтора часа ходьбы, для обычного бегуна-лыжника не более получаса. Мне понадобилось почти шесть часов, чтобы преодолеть это расстояние, и для этого я собрал всю свою волю в кулак.
Уже после первой сотни шагов я увидел силуэт бегущего ко мне навстречу лыжника. Это был Серега Аникин! Он с удивлением стал меня расспрашивать, что случилось, почему я так отстал. Я попросил его догнать ребят и убедить их остановиться на ночлег прямо сейчас, так как у меня совершенно нет сил.
- Как это нет сил?! - удивился Сергей. - Ты что? Давай-ка, соберись, что это с тобой?
Он, зная меня, не мог просто поверить, что со мной что-то случилось. В конце концов, я убедил его, он убежал, но вскоре вернулся, сказав, что барнаульцы останавливаться отказались, а выйдут нам навстречу, чтобы помочь, как только дойдут до приюта. Сергей остался со мной, и теперь уже мне не было страшно, ведь я был не один. Правда, двигаться в наступившей кромешной темноте было очень не просто. Ногами мы чувствовали то подъем, то спуск, но, спускаясь, не-возможно было рассчитать уклон и протяженность спуска. Смутно угадываемые в темноте деревья могли оказаться не-высокими на коротком спуске или настоящими деревьями на длинном и крутом спуске. В общем, в кромешной темноте даже Сергей Аникин, прирожденный лыжник, умудрился сломать лыжу, что еще больше усложнило наше положение.
Но все, к счастью, закончилось благополучно. Когда во втором часу ночи мы пришли с ним в приют, барнаульцы уже давно поужинали и спали, наверстывая прошлую бессонную ночь. Никто и не собирался выходить нам навстречу для помощи. В этот момент я принял окончательное для себя решение, не идти дальше с ними по маршруту. Утром я объявил, что болен, идти дальше не могу и пока останусь в приюте. Барнаульцы приняли это просто, попрощались со мной, и с полной уверенностью, что теперь, избавившись от балласта, им будет легче катить по маршруту, покинули гостеприим-ный приют.
Через день я, примкнув к группе туристов из моего родного Томского политехнического института, помнивших ме-ня как председателя институтского клуба туристов, вернулся по верхней, правильной тропе в Лужбу, потратив на этот путь всего восемь часов.
В поезде у меня начались сильные боли в боку. Я вернулся в Сургут и продолжал на пределе своих сил терпеть эту боль, заглушая ее каждые два часа анестезином. Я перебрал в уме все известные мне человеческие органы, чтобы самому понять, что же все-таки болит, и с ужасом представлял операцию и прочие медицинские «прелести». Страх перед врача-ми помог мне продержаться почти месяц. В конце концов, боль оказалась сильнее, и, одолев страх, я пошел сдаваться. В это время в Сургут приехал знаменитый рентгенолог из Тюмени, и мне по великому блату удалось к нему попасть на прием. «Светило» быстро определил у меня наличие какой-то опухоли и посоветовал обратиться в онкологический дис-пансер, чем вверг меня в отчаянную панику. Спасла меня маленькая и очень грубая, озлобленная от вечных пациентов-бомжей женщина по фамилии Сорокина, наш участковый терапевт, определив у меня язву желудка в кардиальном отсеке на малой кривизне. Я лег в больницу, получил курс лечения и уже через три недели вместе с остальными больными орал, болея за нашу хоккейную сборную, которая чудом вырвала ничью у чехословацкой команды и стала в очередной раз чемпионом мира.
... и в Забайкалье
По житейским понятиям даже с залеченной язвой желудка полагалось с походами погодить, если вообще не рас-статься навсегда. Но уже через два месяца я летел самолетом в Читу, чтобы там встретиться с Германом Григорьевичем Криницыным и его друзьями для участия в путешествии четвертой категории сложности в верховьях Витима.
Герман Григорьевич Криницын - старший преподаватель химико-технологического факультета нашего института, кандидат химических наук, как один из самых опытных туристов Томска, был председателем институтской МКК. Я был дружен с ним еще со студенческих времен, очень его уважал и считал своим наставником и учителем в туризме. Крини-цын был закоренелым холостяком, жил, несмотря на свой возраст и положение, в аспирантском общежитии и имел пре-красную библиотеку книг о путешествиях, альпинизме и туризме. В 1973 году, если я не ошибаюсь, он участвовал в грандиозной по тем временам экспедиции, когда томичи повторили маршрут казака Ивана Москвитина, пройдя сначала на моторных лодках от Томска по Оби, старым забытым каналом и волоком в Енисей и далее по сибирским рекам до не-большого поселка на берегу Мая в Становом нагорье, а оттуда пешком до Охотска, который по легенде и был основан Иваном Москвитиным.
Криницын считался во всей нашей округе непревзойденным рыбаком, по слухам он мог поймать рыбу не только в любой луже, но и в тазу, в котором заведомо было пусто. Он неоднократно бывал на знаменитом Белине в хребте Обру-чева, славившимся во все времена тайменями фантастических размеров. Благодаря консультациям Криницына, в 1974 году я сумел остановить наш сплав по Белину вовремя и не влететь в непроходимый для нас Бельдыкский порог.
Его неизменным спутником был Виктор Сергеевич Архипов, преподаватель и научный сотрудник политеха, тоже идейный и неисправимый холостяк. Обоим им было уже за сорок лет, и мне они казались очень взрослыми и серьезными людьми. Компанию завершал лаборант с кафедры Криницына Валера Коробочкин, бывший воин Советской Армии, а вернее славных военно-воздушных сил Тихоокеанского флота. Я стал четвертым участником этого путешествия к бере-гам легендарной Угрюм-реки, как назвал Шишков в своем знаменитом романе реку Витим. Криницын сумел меня убе-дить, что для моего здоровья необременительное путешествие по таким прекрасным местам, как верховья Витима, с дие-той, включающей хариусов, ленков, тайменей, рябчиков и тетеревов, будет только полезным. А так как Криницын был для меня непререкаемым авторитетом, имеющим действительно серьезные познания в медицине, биологии, геологии и прочих областях науки, то я полностью доверился ему.
Мы встретились в Чите на вокзале и на автобусе добрались до большого старинного русского села Витиме - Рома-новка. Там, просидев на рюкзаках с полдня у тракта, мы тормознули попутку, и за какое-то количество «стеклянных де-нег», как называл бутылку водки Криницын, подъехали по тракту к месту старта нашего путешествия.
Я вылетел из Сургута в Новосибирск накануне ночью, утром пересел в самолет, вылетающий в Читу, потом пере-ехал на вокзал. Трясся в автобусе до Романовки, потом сидел, подпирая забор у дороги, вновь ехал на машине, а теперь, не приходя толком в себя, должен был идти дальше пешком. Мне нужно было, если не отдохнуть, то хотя бы переодеться, надеть походные носки, поправить рюкзак, в общем, как говорят в армии, оправиться. Но не тут-то было. Залежавшиеся в поезде, стосковавшиеся по свежему воздуху, Криницын и компания рванули вперед с такой скоростью, как будто нам надо было пробежать пятьсот метров до остановки, чтобы не опоздать на отходящий автобус.
Мы углубились в лес, и пошли по какой-то старой дороге все дальше и дальше от тракта - последней ниточки, со-единявшей нас с цивилизацией. За все это время у нас не было возможности поговорить о маршруте, я не знал, куда мы идем, где сегодня остановимся. На первом же привале, спустя всего час ходьбы, похожей на спортивную, я разулся и с ужасом констатировал, что не просто натер ноги, как новобранец, а сжег подошвы сбившимися и не приспособленными для такой ходьбы носками. Подошвы обеих ног были украшены огромными водянками, и далее я пошел, как по углям.
Лето 1978 года выдалось в этих краях совершенно небывалым. В июне и июле стояла такая иссушающая жара, что многие притоки и мелкие речушки обмелели напрочь и теперь представляли собой цепь небольших заводей и просто луж, в которых кипела от тесноты рыба. В конце июля ударили заморозки, да такие сильные, что погубили сразу всех комаров и прочую нечисть. Теперь же вновь установилась жаркая погода, которую природа после заморозков восприняла как вес-ну. Вновь зацвели цветы и кустарники. В общем, все было прекрасно, так как заболоченные участки высохли, речки об-мелели, все цвело и пахло, радуясь жизни, только один я со сбитыми в кровь ногами, сжав зубы, проклинал свою судьбу.
В первый день мы прошли километров двенадцать, совсем немного для первого дня, мне же они показались путем на Голгофу. На ночлег остановились в красивом месте среди миниатюрных скал на берегу обмелевшего Амалата. Поста-вили палатку, быстро организовали чай, перекус, отложив ужин на вечер, и стали купаться. Вода была очень теплой, не меньше двадцати пяти градусов, правда, в воде на нас нападала… рыба, которая начинала со всех сторон одолевать, как мошкара, хватая за волосы на ногах. Коробочкин взял большой полиэтиленовый мешок - вкладыш в рюкзак - опустил его в воду и через мгновение потащил на берег полный мешок рыбы. Это было похоже на какой-то фокус. В мешке с водой эта рыба заметно увеличивалась в размерах за счет оптического эффекта, а на деле оказалось мелкой рыбешкой, но ее было так много, что вскоре мы уплетали большой противень жарехи, приготовленной так, что рыбу можно было есть прямо с костями.
Этот вечер я посвятил своим несчастным ногам, пытаясь как-то обработать мозоли, но водянки уже лопнули, кожа слетела, и на подошвах были открытые раны. Я тогда еще не знал, что, начавшись так неудачно, это путешествие будет для меня сплошным несчастьем и испытанием на прочность.
Витим в верховьях делает огромную петлю. Мы путешествовали внутри этой петли, где когда-то были древние вул-каны, а теперь простиралось большое плато, покрытое высохшими в это необыкновенное лето болотами. В этих местах на поверхность выходили природные солонцы, какие-то минеральные соли, окрашивающие почву в самые невероятные цвета, и все это с непонятной силой притягивало все живое в округе. Плато выглядело, как внезапно высохшее море, на котором остались торчать заросшие лесом небольшие и совсем маленькие острова. Ранним туманным утром, сидя на большой высохшей кочке неподалеку от такого острова, я увидел огромную лосиху с лосенком, которые спокойно прогу-ливались к солонцу.
Мы передвигались среди кочек от острова к острову, как вдруг увидели несколько человек, которые, пригибаясь к земле, явно прячась и скрадываясь, приближались к нам. Стало как-то тревожно и не по себе, не сказать вслух, что мы просто перепугались до смерти. Бежать было некуда, и мы залегли на опушке маленького островка, изготовив в ответ свое ружье. Скоро на нас вышли несколько вооруженных людей. После первых настороженных фраз с обеих сторон, они убедились, что мы для них не опасны. Сами они сказались геологами, а свои таинственные действия объяснили как-то весьма необыкновенно, сказав, что издалека приняли нас за зверей (непонятно каких, наверное, за оленей!?), а потому начали к нам подкрадываться. Вообще-то, они, как большинство геологов, обычно охотятся на лосей и изюбрей, которых в этих краях водится в неимоверное количество, с вертолета. Просто сейчас погода нелетная, а поохотиться все равно хочется.
Мы с явным облегчением расстались с охотниками и принялись готовить жаркое из глухаря и тетерок, которых гео-логи за дичь и не считали. После такой откровенной охоты на нас, мы чувствовали себя некоим образом деморализован-ными. Чтобы успокоиться и прийти в себя, решили остаться на полудневку, хотя ее не было по плану. Криницын решил провести время с пользой для общего дела и потребовал предъявить ему мои стертые ноги, которые уже начали нарывать. В раны попали песок и грязь, началось воспаление. И вот всю эту необыкновенной красоты окрестность с конусами древних потухших вулканов и немереным количеством зверья огласили мои дикие крики, когда Криницын начал извле-кать песок из ран прокаленной на огне иглой, выковыривая каждую песчинку по одной. Боль была неимоверной.
Через несколько дней, спустившись с этого перевального плато к Витиму, мы вошли в маленькую деревушку, благо, что в ней оказался медпункт, где мне была проведена операция под местной анестезией, а спустя несколько дней ноги, наконец, стали заживать. Это была цена за первый переход, за мое бесправие и неоправданную спешку.
Далее наш путь пролегал по берегу верхнего Витима, по цветущим лугам и мощным кедровым лесам. Криницын за-претил нам говорить кому-либо, что мы туристы. По его версии мы называли себя ботаниками из Томска, а после того, как я однажды проговорился, то стал единственным туристом, примкнувшим к группе ботаников. Однажды мы остано-вились на привал на крутом и высоком берегу Витима. День был солнечным и жарким. Криницын сразу же стал забрасы-вать блесну, идя вдоль берега, Сергеич и Валера решили искупаться, а я был дежурным. Дежурили мы по одному, что было совсем непривычно для меня, но в группе из четырех человек трудно было устроиться по-другому. И вот я, глядя с завистью на купальщиков, проливая слезы от горького дыма костра, попросил Валеру принести на обратном пути после купания воды, и кинул ему для этого наш большой котел. Рука сорвалась и котел, взвизгнув ручкой, плюхнулся в воду и тут же затонул. Валера и Сергеич с большой выразительностью отреагировали на мою неловкость и тут же начали ны-рять за котлом, но глубина оказалась приличной, вода мутной, и котел найти не удалось. Теперь мы все втроем с ужасом ждали возвращения сурового, но всегда справедливого шефа, который уже возвращался в лагерь с голодным блеском в глазах, предвкушая заслуженный и сытный обед. Каково же было его удивление, когда вместо котла с едой он увидел троих напуганных своих сотоварищей. На его прямой вопрос, что случилось, отвечать так же прямо пришлось мне, как автору сложившейся нештатной ситуации.
Надо отметить, что, несмотря на высокую интеллигентность, скромность и выдержанность, Герман Григорьевич, как только выбирался в тайгу, становился неудержимым и энергичным, а, кроме того, отводил душу, сочиняя стихи и песни с применением ненормативной лексики, да такой, что даже у опытных работяг в геологической партии вяли уши. Поэтому сейчас, проблеяв что-то об утонувшем котле и показав примерно место, где мы его видели в последний раз, я ожидал грома и молний на свои понурые, хотя и широкие плечи. Но Криницын только пожевал губами, молча одел шер-стяную олимпийку, и нырнул в серую воду Витима. Не было его так долго, что мы уже начали тревожно переглядываться. Наконец, он вынырнул и победно поднял вверх руку со спасенным котлом. Мы тут же втроем кинулись к костру и бук-вально за считанные минуты приготовили полагающийся обед. Я страшно переживал это происшествие, но избавиться от приставки «криворукий» до конца путешествия мне было не суждено.
Наше неспешное путешествие, в котором гастрономическая составляющая являлась наиболее интересной и значи-мой, продолжалось. Пользуясь необычно низким уровнем воды, мы сумели даже перейти вброд Витим, что было, конеч-но, рекордом. Через три дня неизменный круговорот вновь привел меня к исполнению обязанностей дежурного. Я, пере-живая прошлый казус, решил реабилитироваться в глазах шефа, и с вечера подготовился к дежурству, взяв заранее у ре-бят все необходимые продукты.
Утром на завтрак мне предстояло приготовить омлет с сыром и какао. Я проснулся вовремя, тихонько вылез из па-латки, разжег костер, приготовленным с вечера тонким хворостом, поставил котел с водой на огонь и сел на бревнышко, чтобы приготовить смесь для омлета и какао. Омлет я стал жарить в глубоком противне, но он почему-то плохо подни-мался и сразу же стал пригорать. Одновременно я, как многостаночник, залил смесь какао-порошка и сухого молока в кипящую воду, но и она тоже как-то странно выглядела в котле. Мне показалось, что на такое большое количество какао я взял недостаточно молока, и я добавил его еще, чем только усугубил всю картину. Из палатки появился заспанный Сер-геич, который враз окончательно проснулся, увидев плоды моих усилий. Он схватил мешочек с сухим молоком, попробо-вал его и завопил, что я перепутал молоко с мукой и вместо божественного какао сварил десять литров клейстера. Я, еще не веря ему и своим глазам, сам попробовал темный и густой напиток, булькающий в котле, и обомлел - действительно вместо сухого молока в какао и омлет я насыпал муку, поэтому весь завтрак годился только на корм рыбам. Меня прон-зила догадка, что вместе с неудачным завтраком, скорее всего, и я пойду туда же, если не успею срочно предпринять ка-кие-то меры.
Я быстро вылил весь котел клейстера в кусты и, вымыв его, вновь стал кипятить воду. В это время поднялся Герман Григорьевич и в прекрасном расположении духа пошел в кусты. Не успел я ничего ни сказать, ни подумать, как из кустов донесся страшный вопль. Это Криницын, поскользнувшись на клейстере, упал в него и теперь отряхивал густую смесь, не понимая ее природы. В этот раз меня спасти могло только чудо, и оно явилось в лице двух страшно обросших, горя-щих голодными глазами молодых парней, и их истории, которая отвлекла Криницына. А потом не мог же он в присутст-вие посторонних размазывать меня по моему же клейстеру. Пока москвичи-студенты рассказывали свою драматичную историю, я успел сварить кашу и заварить чай. А потом уже и пыл прошел, но теперь к моим прошлым званиям было до-бавлено «гордое» звание клейстермекера.
А москвичи в поисках романтики, оказывается, отправились путешествовать наобум. Один из них закрыл глаза, другой его раскрутил и подставил ему карту. Куда указал палец, туда они и последовали. Деньги на дорогу и пропитание зарабатывали, чем придется. Ночевали у добрых людей, но вскоре скопили некоторую сумму и сумели купить палатку, резиновую лодку и еще кое-что из снаряжения. Наконец, они добрались до заветной точки, куда ткнулся палец, и была эта точка на Витиме. Здесь им встретился добрый мужичок, который завез их к солонцу и даже дал ружьишко. Патроны они все расстреляли, ничего не добыв, продукты кончились, и вот уже три дня голодные, как звери, парни ходят на не-большое лесное озерцо, где пытаются добыть старую умную утку, подкравшись к ней с ружьем для подводного плавания. Криницын выслушал их снисходительно, посмеялся над их проблемами в полном дичью и рыбой лесу и, пожалев ребят, взял их на довольствие. У нас же к намечавшемуся уже концу путешествия скопилось много продуктов, чему способст-вовали успешные и обильные рыбалка Криницына и охота Сергеича.
Как сейчас помню, это было 17 августа - День авиации, который Коробочкин, как бывший авиатор, всегда отмечал, как самый главный и любимый свой праздник. В честь этого был пойман таймень и несколько ленков, Сергеич настрелял рябчиков и пару тетерок, а Валера испек какой-то немыслимый торт с орехами и шоколадом. Пили спирт, а на сон гря-дущий Криницын предложил какой-то чудодейственный отвар - чай из караганы китайской, которая в народе называется «верблюжий хвост». Никто из нас, кроме Криницына, не знал о свойствах этого растения, нам же он сказал, что это био-стимулятор типа женьшеня. На самом деле отвар действовал как слабый наркотик, а потому нам всем приснились сны - яркие и очень правдоподобные, проявляющие нечто, сидящее до сих пор глубоко в подкорке.
Утром все просыпались с разным настроением, но было видно, что все одинаково обескуражены увиденными сно-видениями. Однако не все были настроены делиться своими впечатлениями. Криницын и Сергеич явно не собирались посвящать публику в свои тайны, а остальные, в том числе и я, наивно проболтались. Валере Коробочкину приснилось, что он, наконец, женился, причем сон был такой убедительной силы, что, вернувшись из путешествия, он действительно немедленно женился. Обоим студентам приснились схожие сны, что не удивительно, ведь они столько времени были вдвоем: одному приснилось, что его продали в рабство, а второму - что он бродит нищим по дорогам и просит милосты-ню. Тематика всех трех снов имела самое простое объяснение, а вот мне приснился совершенно удивительный сон.
Во сне я, проснувшись рано утром, прямо в постели, слышу по радио сообщение ТАСС, в котором зачитывают указ о присвоении Стариковскому Леониду Григорьевичу звания Героя социалистического труда за восьмой том энциклопе-дии «Западная Сибирь». Я понимаю, что это не про меня, так как я никакой энциклопедии не писал, но, тем не менее, события в моем сне разворачиваются дальше. Я прихожу в институт на занятия по военной подготовке, и полковник Прокопенко на построении с большой торжественностью прикалывает мне «Звезду Героя» и вручает полагающуюся в комплекте коробочку с орденом Ленина. Мне неловко, я понимаю, что это недоразумение, которое вскоре выяснится, но ничего поделать не могу, и пока наслаждаюсь наградой и вниманием. Все шумно меня поздравляют, хлопают по спине и разглядывают «звездочку». Мы с ребятами выходим из корпуса и пытаемся на улице Ленина поймать такси. Но все ма-шины проезжают мимо. Тогда кто-то из ребят подсказывает мне, дескать, ты встань так, чтобы «Звезду» было видно, то-гда не посмеют проехать мимо. С тем я и проснулся. Когда я закончил свой рассказ, Сергеич уточнил:
- Так это ты Звезду во сне искал, ворочался так, что всю ночь спать не давал?
В общем, и в этот раз я оказался в центре внимания. В последний день нам пришлось преодолевать участок сгорев-шего леса. Пожар только недавно унялся, все мы были с ног до головы в саже, как погорельцы. Вышли в небольшой та-ежный поселок, а там успели на попутный трактор «Беларусь» с тележкой, который вывез нас к тракту. При посадке в кузов трактора, в качестве последнего аккорда, я умудрился порвать ладонь и посадить огромный синяк под глаз. Так что от первого до последнего перехода в этом путешествии мне не везло, все валилось у меня из рук, и Криницын не мог представить себе, как я ходил в сложные походы, и при этом еще и руководил группой.
В Чите на вокзале, пробираясь сквозь толпу, кто-то из нас случайно задел закопченным рюкзаком пышную яркую женщину. Та стала зычно и смачно кричать, употребляя все имеющиеся в ее словаре эпитеты. В ответ Криницын остано-вился, осмотрел ее с ног до головы и тихо, но так отчетливо, что услышали все, сказал нам:
- Не обращайте внимания, вы же видите, это - женщина, - и очень выразительно скривился.
Через несколько лет я узнал, что ярый женоненавистник Криницын влюбился в свою аспирантку, женился, у них родился ребенок, и ненависть ушла, как вода в песок.
Этот период, что я назвал переходным, длился всего два года - в 1977 году я остался без похода вообще, а в 1978 от безвыходности дважды присоединялся к чужим для меня группам. В обоих случаях, мягко говоря, удовольствия это осо-бого не доставило. Я понял, что для меня важен не столько процесс: просто идти, нести рюкзак, преодолевать трудности, сколько важная цель, придуманная мной самим. Только достижение цели, оправдывающей все неимоверные труды, мог-ло мобилизовать меня, заставить быть собранным и сильным. Ну, и понятно, что подчинение чужому уставу, плану, рит-му, укладу было совершенно не по мне. Это оказалось гораздо хуже и тяжелее, чем жить в одной квартире с тещей или вообще с чужими людьми.
Вернувшись с Витима, я решил найти собственные цели для путешествий, а для их реализации вновь взяться за соз-дание собственной команды.
Так закончился этот короткий период неудач, а за ним пришел следующий, который я назвал «фундаментальным».