Ох... рассказать кому, так ведь засмеют, ей-богу! А кто и осудит... Ну что было, то было.
Жили мы тогда в старом доме, от цирка недалёко, дверь - в дверь с дочкой Зинаидой. Зять мой, Степан, хоть и молодой, но мастер был на все руки и до любой работы большой охотник. Мебель добротну сладить - пожалуйста, крышу железом покрыть-починить - пожалуйста, корыто ли буржуйку с трубой сколотить - всегда готов! Кто чего ни попросит, бывало, всё умел, никому не отказывал. Оно ещё чего удивительно-то, много ли молодых умеют хотя бы гвоздок в стенку вколотить? Вот, то-то и оно. А Степану уменье от отца досталось. Стёпка за счёт уменья-то своего деньги хо-ор-рошие зарабатывал.
С Зинкой ладно жили. Троих детей нарожали. А чего не рожать? Дом - полна чаша. Всё есть: поись, обуть-одеть. С ребятёшками опять же я помогала. Веришь, прям, нарадоваться не могла, ей-богу. Ну, думаю, у самой жизь не удалась, так хоть дочке повезло с мужиком. Не пьёт-не курит. Все деньги - в дом. В будни он в жестяной мастерской работал, а по выходным Степана нарасхват созывали в ближние деревни на халтуру - ладить, кому чего. Работы ши-ибко много было, ну он и возьми себе в помощники-то соседа Ромку, парня женатого, но шарамыжного-о-о... О-ой... Двоих детей настругал, нигде не работал. В доме - шаром покати, а он пил чуть не кажный божий день. Откуда деньги брал, чёрт его знат! Я всё боялась:
- Cмотри, Степан, Ромка - парень непутёвый, кабы пить да гулять не научил!
- Ну, мать, скажешь тоже: "ка-абы пи-ить не научил"...- передразнивал он. - Как можно научить пить?.. Разве только руки завязать да в глотку силком наливать... Ха-ха-ха!
Много ли мало ли время-то прошло, только замечаю, зятёк-от мой стал навеселе домой приходить. Пачку денег торопёхонько бросит на стол и тут же спать заваливатся. Дальше - больше. Уж и денег с халтуры своей перестал приносить. Работат, работат, а всё без толку! Бывалочи, стану говорить-увещевать, а он ухмыльнётся и - спать.
Постепенно Стёпка так к пьянству пристрастился, что - беда! Спьяну и огрызаться начал. Зинка моя первой-то молчала - терпела, от меня скрывала, ак скрывай-не скрывай - шила-то в мешке не утаишь. Потом она, конечно, взялась ругаться. Скандалы пошли, а там уж и драки. (А люди тоже хороши - вместо того, чтобы деньгами за работу платить, так они четушками рассчитаться торопятся - так дешевше).
В те поры я ещё молодая была, силы немалой. Начнёт, бывало, Стёпка Зинку колотить, дети орут. Визг, гам... Ой, как вспомню... Я на крики прибегу, смотрю, он пыхтит, зубами скрипит, желваками страх возьмётся нагонять, на губах да на глазах пенки собираются... Тьфу, страмота! Меня увидит - впялится и ну наскрозь прожигать!
- Ну и чего ты уставился? - говорю. - Не думай, никто тя не испугался! Ишь взбычился, душегубец проклятый! Ты чего руки-то распускашь, а?
Сколь раз бывало сгребу его в охапку, и ну бороться! На крыльцо выкатимся. Вороты - настежь, видно, как народ в цирк валит. А у нас свой цирк - кувыркамся со Стёпкой, как два нанайца!
- Да в конц-цах-то конц-цы, ты долго измываться над семьёй бу-удешь, а? Долго ты будешь халкать эту отраву? - кричу, а сама его понужаю, сама ему нос кручу да за лохмы треплю. - Тебе чего надо, жизь человечью али несусветное пьянство, дурень ты чёртов! Да чтоб у тя руки поотсыхали, когда стакан к глотке подносишь!
Стёпка орёт благим матом, вырыватся:
- Кар-раул, убивают! Люди добрые, помогите! Мил-ли-иц-ция !..
Народ, бывало, у ворот столпится. Хохочут все, как ненормальныя, в ладоши хлопают: "Молодец тётка! Хорошо мужика мнёт!"
- Мама-аш- ша, давай отдохнём ма-аленько, - надрывно хрипит зять.
Бывало, плюну с досады да отпускаю, ну чё и от людей же стыдно.
Стёпка, красный как рак, тяжело дышит, ощупыват свой нос рубильный, прости господи, зыркат свирепыми глазами. Разодраной рубахой пот вытират. Сидим с ним на крыльце, отдыхивамся.
Да... Вот така жизнь развесёла у нас пошла. И никаке трёпки ему не помогали, нет. Пил всё, что под руку попадало. Одекалон попадёт - его выпьет. Даже капли глазныя, ты не поверишь. Одно время он ко мне зачастил. (Им вторые ключи сдуру отдала). Я у них с детями домовничу, а он у меня хозяйничат. Помню, чего-то с глазами неладно было. Хватилась, закапать хотела - капли не найду никак! Искала-искала, а потом пузырёк в помойном ведре нашла. Выпил! Ну что ты скажешь! А тут ищё луче учудил - просит как-то:
- Мать, дай трёшку на похмелку...
- Ага... разбежалась... Тебе последние отдай на пропой, а сама без хлеба оставайся... Умнай какой!
- Башка как чугун, веришь... - канючит стервец.
- Да оторвать её, башку твою, давно пора к чёртовой матери - и делу конец! - не выдержала я. - Не будешь мучить ни себя, ни семью.
- Ну дай хоть... вон твоего растиранья маленько, - показыват на банку яда змеиного со спиртом. Я настойку-то для поясницы берегу - иногда прихватыват.
- Да ты чё, сдурел совсем? - вытаращилась на него, - ишь чего удумал! Да отрависся ведь! - Не дала, конечно. От греха спрятала подальше. Одинтурат у меня был - его и выпил.
Ну а дальше... э-эх... выгнали его с работы за пьянки. Забросил дом, семью. Зинка с вечера, бывало, просит: "Стёп, давай завтра сводим ребят в зверильницу".
- "Ладно..."
Утром хватится, а его уж и cлед простыл. Кака там зверильница! Вечером ползёт ни уха, ни рыла. До двери не дойдя, свалится чурбан-чурбаном. Обфурится весь. Пока Зинка не увидит да не затащит его в комнату, так в мокре и валятся. А чуть оклематся, драться кидатся! Дошло до того, что с себя всё шмотьё распродал - в единственных штанах остался.
И чего только мы с Зинкой ни делали, чтобы от пьянства его спасти: и совестили и к врачу звали лечиться, он - ни в какую: "Я алкаш что ли?" К слову сказать, всё-таки приметы о многом говорят. Вот Зинка моя бывалочи, в девках, как встанет к корыту состирнуть чего на доске ли без неё - всё пузо обольёт. А это - верная примета: в мужья пьянчужка попадёт. Так оно и вышло!
Ну как Степана остановить? Придумала Зинка, когда он спал, подрезать его единственны штаны. Ну и, видать, торопилась - одна штанина получилась выше колена, друга - ниже. Как трусы. - "Теперь... ты у меня, кажется, пойдёшь куда-нибудь в такую холодрыгу" - Спрятала пимы да ботинки и преспокойно спать легла. (Дело-то зимой было). А он, окаянный, ты не поверишь, тихонько встал ни свет ни заря, да в энтих штанах отрезанных и в тапках домашних на босую ногу убежал к Ромке!
Ромка, я тебе уж сказывала, шалопай такой же. Жена забрала детей да ушла к матери - не выдержала. Я как-то заглянула в его конуру, Стёпку искала. А там - грязища, батюшки-светы! Мухи, что собаки злыя, мечутся по комнате. Окно засижено. Цветок жухлый на окошке мается. Тёмно. Стол - чуть не во всю комнату, из досок сколоченный, в крошках весь. Раскуроченная буханка оржаного хлеба, лук - две ли три нечищеных головки порублены. Тут же заляпаны стаканы с засохшим вином стоят. А на столе, ты не поверишь, в огромной бутыли брага играт, кипит-пузыри-ится. Ой, весело жили, нечего сказать! Кажный день - како-нибудь событье. Как вспомню...
Ну так вот, спим однажды ночью беспробудно, вдруг в самый сон - взрыв! Повскакали все! Война! Бомбят! Где, чего?.. Высыпали в колидор в чём спали. А та-а-м... уфф! Вони-и-ща! Не продохнуть...
Что случилося - ничё не понимам. Ромкина дверь - нараспашку. Сам Ромка с зятем моим ползают по полу, в пенистой жиже барахтаются, тряпками мокро собирают да в тазик выжимают. Ромка, чуть не плачет с досады.- Бутыль с брагой взорвалась. Соседски мужики, увидав горе тако, принюхиваются по-собачьи, вонь эту с наслажденьем втягивают да советы наперебой дают, как луче добро спасти. Кой-кто кинулся помогать. Всё собрали. Размётану взрывом бражну кашу сложили в тряпицы и ну сосать, ты не поверишь, ей богу не вру! Бабы чертыхаются. Перепуганные, было, ребятёшки, хохочут... Боже праведный... Вот так весело ночка прошла!
А я после этого случая и подумала себе: "Ну всё, голубок, держись. Хватит дурью маяться. Сам не хошь, так я тебя вылечу!"
Чуть только обвидняло побежала на Зелёный базар. Давай потихоньку бабулек выспрашивать, как да чем от пьянки излечиться можно. Те смотрят на меня жалеючи.
- Да не я, - говорю, - зять пропадат!
Подсказали: вон-де, старуха снадобье продаёт, чемерицей называется. Оно-де, охоту к пьянкам напрочь отбивает. Она, мол, всё знает, всё подскажет. Кинулась я к бабке энтой... Та сказала, что с её снадобьем сразу же после одного-двух стаканов бражки-наливки сильно драть начнёт, и навсегда пропадёт охота пьянствовать.
Ладно, я дома тут же поставила настойку. Чемерицы насыпала чуть поболе, чем старушонка наказывала, чтоб уж надёжное действо возымела. От зятя в чуланку спрятала. Да и Зинке не сказала ничего.
Чуть только бражка подоспела, я Стёпку-то и приглашаю:
- Давай-ка пробу сыми да Рому пригласи.
Зять удивлятся, с чего это тёща раздобрилась - выпивку навяливат.
- Ничё не пойму! Сама что ли ставила? В честь какого праздника?
Однако Романа позвал. Тот моментом прибежал да ещё со своей кружкой. Сел, нетерпеливо запоглядывал на бутыль-то. Жадно слюну сглотнул... Не выдержал, пока я на стол собирала.
- Ну дай уже опохмелиться что ли, чего жилы тянешь! - подставил кружку, - плесни малость, - залпом выпил, закашлялся. Я сробела... Сила небесная, как быстро снадобье-то подействовало!.. Не отравить бы... Смотрю - нет, ничё.
Зять тоже не терпит, трясётся. Маханул стакан, погладил себя по брюху: "Уф...отпустило..." А я Стёпкиных любимых пельмешков с требушиной настряпала да и в фарш тоже энтой чемерицы-то подсыпала маленько. Для пущей крепости.
- Ешьте, закусывайте. - Пельмени подкладываю да бражку подливаю.
- А сама-то чё не пробуешь? - спрашиват Ромка. - Выпей хоть за компанию.
- Да не тянет чего-то...
- Не надо, тёща, не пей, нам больше достанется! - изгалятся Стёпка, поддевая вилкой пельмень.
Мужики разомлели. Я на них посматриваю - как чемерица влияет. А им - хоть бы хны! Им весело! Ромка шатко прошёл к окну, оттуда - вприсядку да вприсядку, хлопат себя по шее то одной рукой, то другой. Пляшет да припевает:
"И... эх, Тына-Тына, Тына я-а-а!.."
Стёпка обмяк, расплылся на стуле, громко шлёпат в ладоши да имя по столу чечётку отбиват, во всю глотку горланит, помогат дружку:
"О-ох... ах... да! Тына - ро-о-одина моя!"
Запели-заплясали наперебой. Скоро их совсем растащило. Брага уж назад прёт, но ведь не встали, стервецы, пока всю не выпили! Тут Зинаида пришла с работы, а у нас - веселье, пир горой! Степан жену увидал:
- Нет, Зинаида, что ни говори, а тёща у меня золотая! Золло-ота-ая-а.. Смотри, какой она праздник зятю устроила!.. Не то, что ты-ы... Э-эх... Зинка-а-а... - заплакал, саданул в сердцах стаканом об стол, стакан-от - вдребезги! Руку всю в кровь изрезал, ох, господи боже мой! Вот те и "Тына я"
* * *
- Ну и как, помогло снадобье, перестал зять пить? - спросила я бабусю.
- Куды там... Говорят: "Горбатого могила исправит". Долго ещё пил, пока с белой горячкой в сумашедший дом не угодил. Черти ему всё блазнили. Полгода пролежал. Вышел и - опять за пьянку. Не знай, как только Зинка его терпела-не выгнала? Всё жалела.
А потом... он вдруг - одним разом пить-то и бросил! Веришь-нет?
- Ой ли?! - не поверила я.
- Ей-богу!! В один день! Сам бросил, как отрезал! И не только пить, а и курить не стал. Во как! Оно-то, может, и до сих пор бы пил... да тут с Ромкой, дружком-то его-собутыльшиком, случай приключился. - Повесился Ромка по пьяни, царство небесное, не к ночи будь помянутый... о-ох...
Пришёл Стёпка с похорон чернее чёрного, выпил стопку за упокой души Романовой... шлепанул пятернёй по столу: "Точка!" При всех поминальшиках так и сказал: "точка"! Я, мол, на могиле Ромкиной поклялся: капли в рот не возьму отныне. Дескать, не могу больше так жить-пропадать.
Да... сильно Ромкина смерть его тряхонула!
А тут сидим как-то втроём, уже после похорон, Степан глядел-глядел в одну точку да и взялся нам с Зинкой душу открывать:
"Для чего жил? Не пойму. Ведь всё есть - жена, дети. Ты вот, тёща, тоже есть... Все чё-то делают-шевелятся. А у меня... каждый день одна печаль-забота: чем бы похмелиться да как больше чинариков захарканных насбирать! Тьфу! - он обхватил голову и давай на себя сердиться: - Я, мордоворот бестыжий, копейки у нищих стариков клянчил. Стаканы-кружки со слюнявой бурдой по пивнушкам сшибал-облизывал. Господи! - замотал он головой. - Ну не для этого же меня мама родила! - Степан закашлялся, слёзы из глаз так и брызнули. - Дожился, что детям родным противен стал, стыдятся меня-я! - зеват, как пьяный, веришь. - Про тебя, Зинка, уж не говорю. А ведь руки есть. - и трясучны руки вытягиват да нам с Зинкой показыват. - Вот они, руки-то мои! Всё могут, всё умеют! И работать и деньги зарабатывать! - взахлёб орёт: - Простите вы меня, простите!"
И как замолотил кулаками по столу, как заревел благим матом! Закатался головой, забился по столешнице! Ой!.. Ну и мы с Зинкой тоже - в сопли-слёзы. Я зятя по вихрам наглаживаю-успокаиваю: "И, правда, сколь жить так можно". Ничё, дескать, всё наладится. "Главно, Стёпа, что ты сам это захотел!" И Зинка ему своё наговариват. Кой-как успокоили мужика. Да... Хорошо ребятёшки в школе были, а то бы и они с нами зауросили. Вот так оно... А ты говоришь...
Конешно, Стёпку, как и Ромку, така же участь ждала, кабы сам за себя не взялся.
После энтого-то... говорю же, крепко призадумался парень. Ну и слышь... в церкву стал ходить. Ей-богу! В нашу, Белую. Да...
А с Зинаидой моей они зажили луче прежнего.
Так что, видать, не всегда молва до конца права быват про горбатого да могилу.
А тот праздник, что я им с Ромкой устроила, Стёпка всё время вспоминат. - Годы пропитые жалеет.
Ну а про "лекарство" моё так никто и не знат до сих пор. Вот, рази, окромя тебя только... А ты промолчишь, да и я никому не скажу.
Бабуся хитро посмотрела на меня, спрятала улыбку.