Кома

 ЕЙ, ушедшей от меня навсегда.

 Они занимались любовью. В его сне они все время занимались любовью. Три ночи подряд – один и тот же сон. Один и тот же сводящий с ума сон, превращавшийся в кошмар, когда он в полудреме прорывал невидимую ткань расплывчатых звуков и запахов и оказывался в давящей тишине реальности. Ему хотелось расплакаться навзрыд, так, как плачут маленькие дети и спящие взрослые. Иногда он думал, что сошел с ума, что его сон – это пустой дом с притихшей гостиной и мертвой спальней, а когда он проснется, она снова будет лежать рядом, и он будет ласкать это тело, готовое откликнуться на каждый его порыв и исполнить любое его желание.
 Иногда он хотел сойти с ума.
 Тщетно? Кажется, так он сказал, этот врач, этот парень, которому ни за что не дашь больше двадцати двух-двадцати трех. Боже, его жену оперировал какой-то пацан, и эта любовь к высокопарным выражениям – «тщетно», «отнюдь», – еще более подчеркивала его несерьезную внешность. Плевать, что все рекомендовали его, как выдающегося специалиста, гения хирургии. Он отдал под нож этому ребенку свою жену. Свою жену… И вот теперь: «Тщетно. Мы сделали все, что смогли. Она получила травмы, несовместимые с жизнью. Чудо, что она вообще еще жива». Врач сухо выстреливал из себя фразы, ровно отмеряя паузы между ними. Невозможно было понять, то ли ему и в самом деле тя-жело говорить это, то ли он автоматически исполнял свой стандартный долг – сообщал родственникам о безнадежном состоянии пациента.
 Чудо. Нужно было чудо. Удивительно, но, услышав слово «чудо» в речи хирурга, он воспрянул духом. Значит, одно чудо произошло. Она жива. «Еще жива»? Ерунда! Она жива! Это значит – она здесь, рядом с ним. Пусть на другом конце города, в медицинском центре. Пусть она – не цветущая блондинка с чуть полноватой фигурой и огромными карими глазами, а высохшая до невесомости тень, усеянная трубками и проводами. Она жива. Это главное.
 Но этого было мало. Нужно было еще чудо, больше чуда. Ей необходимо было выкарабкаться из пропасти бесконечного сна. И как можно раньше, ибо с каждым часом кома истребляла те последние крохи надежды, на которые он, собственно, и не имел права. Он воровал их, эти крохи, из ни к чему не обязывающих слов врачей, и болезненно прятал от здравого смысла, который стал для него злейшим врагом в эти дни.
 Чудо. Он готов был сделать все ради этого. Но человек не волен творить чудеса своими руками. Ему остается только ждать чудес. Во власти человека – лишь ожидание.
 Ожидание и надежда. Время и нежелание смириться с неизбежным. Две вещи, дающие ему возможность жить, но закономерно, хотя и постепенно, сводящие его с ума. Словно мышьяк, малыми порциями подсыпаемый в кофе, ожидание и бессмысленная надежда убивали его разум, заблаговременно подготавливая к близившейся развязке этой трагедии.
 Она что-то шептала ему во сне. Губы шевелились, но до него не долетало ни звука. Жуткое ощущение вакуума усиливалось наваливавшимся на него удушьем. Закашлявшись, он просыпался.
 Господи! Еще и эти сны. Они более всего приводили его в отчаяние. Более приговоров врачей, более вида ее беспомощного, умирающего тела. Она была уже ТАМ? Он не хотел мириться с подобными мыслями, он не допускал их до себя, но они просачивались, проникали в его мозг через эти сны, предательски реальные и оттого притягательные и желанные. Будто наркоман, он каждую ночь ожидал погружения в эйфорию жизни до катастрофы, когда они были молоды, счастливы и…живы? Теперь они оба умирали по разные стороны этого мира, разделенные барьером комы, бессильные предотвратить надвигавшийся финал.
 Хотелось что-то делать, что угодно, желание движения, постоянного, не прекращаемого ни на минуту. Он понимал, что, остановившись, ощутит ужасную усталость, физическую и эмоциональную, и все будет кончено. Как пловец, борющийся не за победу, но за собственную жизнь, он имел лишь две альтернативы: продолжать выживать с фанатичной машинальностью, не думая ни о чем, либо лечь в бездну, раскрывшую свой зев под его ногами, и исчезнуть навсегда.
 Впервые за последние годы возникло острое желание работать. Он не работал давно, слишком давно, чтобы пытаться вернуть себе тот праздник фантазии, многократно испытанный в прошлом, но ныне безвозвратно утерянный. То, чем он занимался с тех пор, – помогал работать ей, избавляя от крупных и мелких бытовых проблем, столь досаждающих творцу за работой, уж он-то это знал. Так повелось с того момента, когда издатель дал ему понять весьма определенно, что в большей мере заинтересован работать не с ним, а с его женой. Такой поворот в отношениях с издательством был продиктован в первую очередь экономическими соображениями: тираж. Ее тиражи не сразу взлетели до небес, но она работала, боже, как она работала! Эта целеустремленность в ней всегда восхищала его. Может быть, немного подавляла, а где-то даже и возбуждала. В этом вся Элен: расслабленная, веселая, жизнерадостная, вдруг в мгновение ока вся подбиралась, напряженно ловила каждую мысль, проносившуюся в ее голове, и писала, писала… Иногда она пугала его своими сиюминутными озарениями. Но без этих вспышек она была бы другой, он знал это и не был уверен, что другая Элен ему бы больше понравилась.
 И тираж пошел в гору, медленно, но верно. Начиная с третьей книги, ее имя стало появляться в чартсах бестселлеров, с каждой новой работой задерживаясь в них все дольше и дольше. То, что раньше звучало, как пресноватое чтиво с плоским сюжетом и неживыми персонажами, обрело глубину, внутреннюю целостность и смысл, обрастая по ходу массой деталей, которые невозможно было заподозрить в надуманности. Журналистская хватка пригодилась ей:характеры, описанные в книгах, поражали реалистичностью даже его искушенное воображение, и слегка задевали профессиональное самолюбие маститого писателя, автора нескольких бестселлеров.
 А она работала и не могла остановиться. Ее фантазия была неисчерпаема. На первых порах он помогал ей вы-страивать свой язык на бумаге, посмеиваясь над ее журналистской телеграфной прозой. Вообще все это начиналось, как шутка, несерьезное увлечение, детский порыв с ее стороны и легкое кокетство – с его. Но она училась… Она была его лучшей ученицей, лучше всех этих недалеких людишек на лекциях и литературных курсах, отягощенных тщеславием и бездарностью. И, как всякая лучшая ученица, рано или поздно она должна была превзойти своего учителя. И она это сделала.
 Она сделала это в одно мгновение, ворвавшись на обложки журналов под заголовок «Женщина-писатель десятилетия». Сразу же после этого до него вдруг дошло, что за прошедшие два года сам он не написал ни строки. Последней каплей стал тот памятный разговор с издателем…
 Нет, он не завидовал ей и не ревновал. Она должна была стать лучшей. В той непосредственности, с которой она взялась за писательский труд, заключался недюжинный талант, которого он сразу и не разглядел. Однако талант, как и всякий расходный материал, имеет свойство тратиться. Он любил говорить: «Становясь великим, перестаешь быть талантливым». Она чудесным образом опровергала все эти дурацкие теории, продолжая писать романы, один сильнее другого. Свежие идеи, сюжетные ходы, разнообразные мелочи наполняли ее голову… Сейчас эта голова, собранная по частям, лежит на подушке в палате интенсивной терапии и не подает никаких признаков жизни.
 Ему стало плохо, и он понял, что надо продолжать двигаться, чтобы уцелеть. Он тяжело поднялся со стула в спальне и почти бегом добрался до кабинета. Вначале это был его кабинет. Потом он встретил Элен, и «его кабинет» стал «их кабинетом». Еще через четыре года кабинет перешел в ее единоличное владение. Теперь… Теперь эта комната, как и все остальные, напоминала бездомную собаку, и унылое, безысходное завывание ветра за стеной придавало живости этому сходству.
 Он присел в массивное кресло, стоявшее у письменного стола, и, подавшись вперед, потянул верхний выдвижной ящик. Навстречу ему выплыла толстенная белая папка с каллиграфически выведенным на обложке названием ее последнего романа: «Спутники Маргарет». Название было рабочим и в конце концов разонравилось Элен, но издателю оно показалось весьма удачным, и он настоял на сохранении первоначального варианта.
 Папка была набита белыми листами, густо исписанными ее быстрым, слегка кривоватым почерком. Элен не любила писать в компьютер, хотя и имела в своем писательском арсенале небольшой ноутбук. Она держала в его эле-ктронной памяти всякую всячину, но писала – только на бумаге, утверждая, что компьютер не успевает уследить за ее мыслями. Он знал, что это не пустые слова, поскольку видел, как она работает: в каком-то трансе она поглощала лист за листом, внезапно перескакивала с недописанного листа на другие, едва успевая занести некие параллельные наброски, и снова погружалась в прерванную рукопись. Она была…
 Он поймал себя на том, что постоянно думает о ней в прошедшем времени. Здравый смысл напоминал, что надеяться практически не на что.
 Двигаться, двигаться… Он распахнул папку, и несколько верхних листов рассыпались по столу. Он углубился в чтение и через несколько фраз был уже увлечен повествованием. Главный конек Элен: она умеет «зацепить» внимание читателя с первого же абзаца. Умела…
 Это была ее вторая самостоятельная работа, второй роман, написанный ею от первого слова до последнего. До последнего… Он не пытался что-либо советовать. Ее собственный стиль был теперь настолько безупречен, что любое вмешательство с его стороны могло лишь навредить работе. Видимо, она это тоже понимала, и потому никогда не делилась с ним мыслями по поводу рукописи. Его слегка угнетала эта атмосфера скрытности. Ну что же, зато теперь он мог абсолютно свежим взглядом окинуть и оценить ее труд.
 Книга была великолепна. По меньшей мере очень хороша…Или…Хороша…Или…С каждой новой главой он все отчетливей ощущал себя стайером, поспешившим выложиться на старте, и теперь стремительно и безвозвратно терявшим силы, выдыхавшимся. Но выдыхался не он. Выдыхался роман, лежавший перед ним большой белой птицей, суетливо шевеля листами-крыльями в порывах сквозняка.
 Первые пять глав были лучшими среди всего того, что она когда-либо писала. Дальше происходило непонятное. Сюжет разваливался, персонажи поблекли, превратились в размытые тени самих себя. Даже ее вездесущие мелочи, обычно оживлявшие и без того весьма интересную прозу, здесь выглядели неуместными и откровенно глупыми. Постепенно перед его глазами возникала прежняя Элен, едва начинавшая постигать азы писательского ремесла. К середине книги жизнь окончательно ушла из сюжета. Последние главы, он это ясно себе представлял, не пойдут дальше мусорной корзины.
 «Этот роман призван увенчать уходящее тысячелетие, продемонстрировав жизнеспособность литературы в нашем мире стремительно развивающихся технологий». Ее издатель любил при случае блеснуть красноречием. Последний раз такой случай представился на приеме в издательстве в день катастрофы, и он не упустил его, красочно расписывая публике следующий роман Элен: «…призван увенчать уходящее тысячелетие…». После первых глав создавалось именно такое впечатление.
 Он опять переживал тот день, в самых незначительных деталях и оттенках настроений, посещавших его тогда, разыскивая роковые приметы надвигавшейся беды. Этот прием… Он не собирался идти туда, но Элен настояла. У нее не было в этом никакой корысти, она просто не хотела оставлять его одного в пустом доме. Право же, это была медвежья услуга с ее стороны. На подобных мероприятиях, устраиваемых издательством, он либо забивался в угол и тихо напивался вусмерть, либо норовил поскорее сбежать оттуда. Все, что угодно, лишь бы не слышать тщательно замаскированных колкостей в приветствиях бывших собратьев по перу, не ощущать спиной их сочувственные взгляды. «Да, жаль Алекса, не повезло парню, но что поделаешь: два талантливых писателя в одной семье – перебор…», и все в том же духе. Зависть к успехам Элен также побуждала их пнуть его побольнее.
 Однако в тот раз он продержался на удивление долго, при этом не выпив ни капли. Выждав минут пятьдесят, достаточно для соблюдения правил хорошего тона, он разыскал Элен в толпе вездесущих поклонников и спустился с нею в холл. Помог ей одеться, услужливо распахнул перед ней дверцу автомобиля, затем сел сам. С этого момента начался обратный отсчет времени до катастрофы.
 Весна беспардонно запаздывала, и снежные хлопья, налетавшие на лобовое стекло, заставляли усомниться в честности календаря. Погода частенько шалила, но для начала мая это было чересчур. Их BMW уверенно шел по автостраде, беспрекословно повинуясь его воле и рулевому колесу. Дальний свет фар врубался в холодно-лиловое пространство впереди них. Несмотря на подкрадывавшиеся сумерки, он позволил себе немного расслабиться, успокоенный тихо мурлыкающим радиоприемником и мягкой подсветкой приборной доски. В салоне стоял легкий аромат ее духов. Этот запах всегда заставлял его сердце учащенно биться, а ноздри – трепетать. Ему захотелось прикоснуться к ней, чтобы осязать нежную упругость ее тела, по-детски убеждаясь в ее присутствии здесь, рядом с ним. Он повернул голову и взглянул на нее. Она полулежала в кресле, прикрыв веки. Должно быть, уловив желание, сквозившее в его взгляде, она вдруг улыбнулась и, не открывая глаз, положила руку на его плечо. Тепло ее ладони пролилось через одежду, наполняя его пульс, возбуждая и завораживая. Это было обещание.
 Накануне она была ненасытна. Они занимались любовью исступленно и безрассудно, словно делали это в последний раз. Теряя силы и сгорая в приливах страсти, они затихали на минуту, и вновь любили друг друга до изнеможения. Одни в этом полночном мире, открывавшие себя с каждой новой волной желания. Никогда прежде он не чувствовал Элен настолько хрупкой и невечной и оттого хотел ее еще сильнее. А она извивалась в его объятиях, бесстыдная и вдохновенная, разнузданная и бесконечно нежная, дарящая наслаждение, доводившая его до безумия умелыми ласками. Казалось, все его нервы обнажились, раскалив влажный воздух, приглушавший порывистые движения двух разгоряченных тел и ее тихие стоны.
 Тогда она впервые сказала, что хочет ребенка…
 Что-то произошло, и его руки на руле мгновенно напряглись, отвлекая от навязчивых воспоминаний. Голова непроизвольно отклонилась влево, спасая глаза от слепящего света в зеркале заднего вида: их одиночество на дороге было нарушено. Пушечным ядром этот парень вылетел из-за холма, который они только что миновали. Не слишком аккуратный водитель: пора было переключать фары на ближний свет, но этот выскочка, видимо, решил обойти их, особо не церемонясь. Снегопад усилился, и сквозь плотную стену мокрого снега автомобиль, догнавший их, пошел на обгон. На мгновение они поравнялись. Слева от себя Алекс увидел серебристый борт «Мерседеса». Борт раскачивался и матово поблескивал. Острое предчувствие несчастья внезапно сжало сердце Алекса и потянуло вниз, к желудку. Это было чувство, иногда посещавшее его в тот миг, когда что-то изменить было уже невозможно. Словно он видел это прежде во сне, и теперь мрачное воспоминание тяжело всплывало на поверхность его мозга, подавляя и пророчествуя. Он окончательно уверовал в неминуемую развязку, когда навстречу им из-под сплошной завесы осадков вынырнул огромный грузовик.
 Из-за неожиданного появления грузовик казался даже больше своих реальных размеров. Ничего не случилось. У «Мерседеса» было достаточно места для завершения обгона. Но Алекс уже не верил в это: он ведь отлично помнил, чем все это должно было завершиться. Сны… Проклятые сны… И когда заднюю часть «Мерседеса» вдруг занесло и бросило в грузовик со всего размаху, Алекс не был застигнут врасплох.
 Большую серебристую машину разворачивало поперек дороги. Водитель пытался справиться с заносом, но столкновение было уже делом решенным. Алекс понимал, чем все это закончится: грузовик ударит «Мерседес» в заднее колесо, и в следующий момент беспомощная серебристая масса металла и пластика превратится в чудовищную мельницу, сметающую все на своем пути. И их с Элен тоже…
 Странно, но когда он вспоминал катастрофу, ему становилось легко: казалось, он снова был за рулем и мог все изменить. Он всегда слыл умелым водителем, а кроме того, еще и удачливым. Удача является одним из немаловажных факторов для человека за рулем, Алекс знал это точно, и, бывало, убеждался на практике: в свое время он пробовал свои силы в автогонках, когда собирал материал для книги. «Рев мотора и поцелуй фортуны в рулевую колонку…». В тот раз фортуна, должно быть, улыбалась ему с самого начала. Но только с начала…
 …И стало так. Грузовик навалился на «Мерседес», как будто подминая его под себя, но через секунду легковушка выпорхнула из-под накатывавших колес и прыгнула навстречу BMW. Алекс не терял хладнокровия. Словно затаившийся хищник, изготовившийся к решающему броску, он ждал своей удачи и был внешне спокоен. Только прокушенная губа и побелевшие пальцы, вцепившиеся в руль, выдавали его невероятное напряжение. Алекс не знал, как там дела у Элен, он был сосредоточен на спасении их жизней. Он вообще больше никогда не видел Элен. Никогда.
 Точно в замедленном повторе, вращающийся «Мерседес» несся им навстречу. Никакой самый виртуозный водитель не смог бы выкрутиться из этой ситуации. Здесь должен был приложить руку сам господь. И господь помог Алексу и Элен: перед самым носом их BMW неуправляемый автомобиль встал почти прямо, открыв слева ту лазейку, которая должна была спасти им жизнь. Грузовика нигде не было видно. В эти решающие мгновения Алексу даже показалось, что бог просто поднял грузовик над автострадой, чтобы дать им возможность выжить. Утопив акселератор в пол, Алекс совершил почти невозможный маневр, попутно молясь, чтобы машину не занесло. Это было второе чудо: на коротком отрезке дороги BMW вывернул влево и справа от себя пропустил серебристую смерть, искавшую попутчиков. «Мерседес» все же приложился к ним, но это было лишь легкое скольжение по заднему крылу, вминающее и царапающее податливый металл. Алекс понял, что они с Элен будут жить еще очень долго и счастливо, у них будет много детей, и удача никогда не отвернется от них… И тогда «Мерседес» взорвался.
 То ли господь устал помогать им, то ли решил внести некий баланс в разнообразие чудес, совершенных им в тот вечер на пустынной автостраде. Как бы там ни было, но в последний момент он передумал и убил их.
 BMW скакнул, как смертельно раненная лошадь, и потерял управление. Беспощадная сила, только что уносившая их прочь от верной гибели, изменила направление и потащила обреченную машину к черной пасти кювета. Алекс действовал чисто механически, стараясь удержаться на мокром дорожном покрытии, но их везение кончилось считанные секунды назад. Некоторое время они мчались на немыслимой скорости по узенькой полоске обочины, сбивая столбики разметки. Это был миг, когда весы судьбы, казалось, вновь заколебались, выбирая их будущее. Затем Алекс почувствовал, как машина тяжело перевалилась через край кювета, увлекая его и Элен в распахнувшуюся навстречу им темноту. Последним, что он помнил об этом мире, несколько раз перевернувшемся перед глазами, был пронзительный крик его жены…
 Потом наступила тишина. По крайней мере, она должна была наступить, но Алекс не помнил ее. Когда беспамятство лениво расступилось, тишины уже не было: где-то далеко заливалась сирена, раздавались отрывистые крики – заключительный аккорд в симфонии катастрофы. Лучи фонарей, пронзившие сверху вниз темноту вокруг него, заплясали на исковерканном полусорванном капоте BMW, и Алекс обнаружил себя лежащим на руле с открытыми глазами и мокрым лицом. Снег залетал через разбитое лобовое стекло и таял на лбу и щеках, оставляя приятную прохладу. Алекс попытался пошевелиться, но безуспешно: что-то прижало его к баранке, должно быть, смятая крыша автомобиля. Рот был наполнен кровью из прокушенной губы. И аромат… В разгромленном салоне по-прежнему пахло ее духами. До Алекса дошло, что именно этот запах привел его в чувство, а не возня и сирены наверху. Потом ее духи будут напоминать ему только о ночи, когда он потерял Элен, и станут для него запретным течением в океане воспоминаний. Но сейчас они вернули его к жизни. Алекс хотел повернуться к Элен, чтобы убедиться, что… Однако капкан, зажавший его тело и голову, по-прежнему не ослаблял хватку.
 Сверху уже спешили к ним на помощь. Кто-то карабкался вниз по склону кювета, обрушивая мелкий гравий на покореженный бок BMW. Скрежет камушков по многострадальному металлу раздражал Алекса. Огромная тень вязко упала на капот перед его глазами, перекрывая свет фонарей, и хриплый простуженный голос гаркнул совсем рядом:
– Эй! Есть кто живой?! – Выплюнув кровь изо рта, Алекс промычал что-то нечленораздельное и снова потерял сознание.
 Он еще несколько раз всплывал из небытия, когда спасатели выгрызали из корпуса разбитой машины его сдавленное, но чудом уцелевшее тело. Переломы ребер, выбитая из плечевого сустава рука, раздробленная ключица, сотрясение мозга… Обо всем этом он узнал потом. Каждый раз, приходя в себя, он думал об Элен, но не успевал зацепиться за эту мысль, опять погружаясь в пучину беспамятства.
 Когда он вернулся в очередной раз, его укладывали на носилки санитары «Скорой помощи». Снег продолжал сыпаться из темного неба, празднично вспыхивая и переливаясь в огнях разноцветных маячков неотложек. Отвратительная вонь разъедала ноздри Алекса. Он попытался осторожно повернуть голову в направлении запаха, и тело подчинилось ему: он увидел, как рядом на такие же носилки грузили женщину. Вся она была затянута в черный мешок, наружу выглядывало только ее лицо. И волосы. Длинные, иссиня-черные, вьющиеся волосы, которые санитар пытался впихнуть в мешок. Когда-то они выглядели роскошно. Да и сама она, вероятно, была шикарной женщиной, красоткой с улыбкой на миллион долларов. Сейчас она тоже улыбалась, но лишь левой стороной лица: вся кожа и мышцы от виска до подбородка были содраны с черепа, и белизна голых челюстных костей ослепляла. От лица шел дымок, который и привлек внимание Алекса. Все остальное, покоившееся в мешке, полагал он, выглядело не лучше, изувеченное и обгоревшее. Алекс вдруг сообразил, что это и есть тот самый бедолага из «Мерседеса». Та самая… Он почему-то сразу понял, что именно она была за рулем машины, убившей их с Элен. Санитар наконец справился с волосами мертвой лихачки, и тут ее голова повернулась под неправдоподобным углом ровно настолько, чтобы продемонстрировать Алексу уродливый обрубок шеи с бахромой мышц, трубкой дыхательного горла и торчавшим осколком позвоночника. Все это ужасное зрелище, усеянное сгустками запекшейся крови, заточенной спицей впилось в мозг Алекса. Он едва успел зажмуриться до того, как тошнота накрыла его с головой. С головой… Когда он опять открыл глаза, санитар одним движением застегнул молнию на страшном мешке. Легкое облачко дыма прощально взметнулось вверх, заставив санитара поморщиться. Алекс отключился.
 Боль и горечь. Он рождался заново, выползая на свет, сочившийся в щели неплотно сжатых век. Больно, как больно… Глаза после долгой темноты пытались охватить сразу весь мир, но мир убегал, расплывался, существуя в виде множества белых пятен. Пятна двигались, норовили исчезнуть из поля его зрения, издавали гул, заполнявший голову. Потом движение замедлилось, пятна обрели формы и грани, и сквозь них проступила безликая строгость больничного интерьера. Он очнулся.
 Это был новый мир. Мир, в который вернулся Алекс. Он еще не знал об этом. Но вскоре узнал. Он пролепетал заплетающимся языком навстречу склонившемуся лицу:
– Элен… Она…что с ней? – Может быть, он произнес это очень тихо, и лицо не расслышало? Или оно не хотело его слушать? Лицо помолчало, и вдруг быстро зашевелило губами:
– С вами все будет в порядке. – Голос был чересчур громким и едва поспевал за губами. Он еще что-то бормотал, громко и невнятно, но Алекс не вслушивался в поток слов, лишь одно из них покоробило его затуманенное сознание: «выкарабкались».
– Элен… – со второй попытки его сил хватило лишь на то, чтобы выдохнуть имя жены.
 На этот раз молчание было более продолжительным.
– Мы делаем для нее все, что в наших силах. – Это могло означать только одно: плохо.
 Зачем? Зачем они сказали ему это? Он не хотел ничего знать. Ничего плохого. Он просто спросил. Можно было уйти от ответа, солгать, можно было… Только бы не говорить правду.
 Только бы ее не слышать.
 Глазам стало горячо, но слезы не лились. Он был слишком слаб, чтобы сдержаться. И слишком слаб, чтобы заплакать. Опустошенный, он как будто стоял на краю обрыва, едва удерживая равновесие, спиной к вчерашнему миру, из которого успел вышагнуть прежде, чем тот рассыпался и исчез без следа. Теперь он боялся оглянуться и встретить тяжелый немигающий взгляд пустоты, поглотившей его жизнь. Их жизнь. Где-то там осталась Элен. Его жена, доверявшая ему. А он бросил ее одну. Непостижимым образом он уцелел. И оказался в одиночестве, чтобы пожалеть, что не умер.
 Лицо продолжало парить над ним, плоское и прозрачное, словно нарисованное на листе папиросной бумаги. Тишина становилась невыносимой.
– Этот «Мерседес»…он нас все-таки достал, – сказал Алекс, чтобы хоть что-то сказать. Губы снова зашевелились:
– Да… Не вините себя, вы сделали все возможное.
 Какого черта! Он знал, что сделал все возможное. И им почти повезло. Подобно грозовой туче, внутри него копилась и набухала обида, сушившая глаза и истончавшая сознание. Они почти ускользнули от беды, но Провидению было угодно сыграть с ними в кошки-мышки. Наглумившись вволю над нелепыми ужимками беспомощных людишек, которые лезли из кожи вон, чтобы спастись, оно затем без всяких угрызений совести раздавило их. Притом весьма небрежно, случайно подарив Алексу столь ненужную теперь жизнь. Конечно, он сделал все возможное. Разве что… Можно было отговорить Элен ехать на этот прием. Или спуститься к машине на несколько минут позже. Или просто надраться и взять такси. Всего лишь постараться обмануть судьбу. Если бы только он стоял за ее спиной и видел ее карты.
 Надо было прекратить думать об этом, но он не мог заставить себя остановиться. Сидя в кресле за письменным столом, заваленным страницами ее романа, Алекс заворожено смотрел в одну точку, гипнотизируемый открывшимися картинами их с Элен счастливого будущего, которому не суждено было случиться. Он понимал, что, чем дольше он будет пребывать в истязающих душу иллюзиях, тем мучительнее окажется пробуждение. Но отвернуться от Элен, качающей на руках их первенца…
 Он сходил с ума. Судорожно дернувшись, Алекс смел со стола несколько страниц, и они бесшумно спланировали на пол, устлав холодный паркет осколками чьих-то выдуманных жизней. Видение исчезло. Все опять было мертво. Угасающая Элен. Пустой дом. Бездарный роман. И среди этой неумолимой логики распада – он, предается мечтам о будущем, потерявшемся в рваной дыре прошлого.
 Уйти, немедленно убраться отсюда. Эта комната хранила память об Элен так, словно впитала ее, эту память, в свои стены. Каждый предмет здесь заявлял свое право на какое-нибудь воспоминание, связывавшее Алекса с утраченным навеки временем любви и надежд. У этого окна он впервые поцеловал Элен. «Мы никогда не пожалеем о том, что сделали…». Портреты Че Гевары и Хендрикса – ее признание в любви идолам шестидесятых. Да и тот плюшевый диван мог бы о многом поведать, будь он малость разговорчивей. Лежа на диване в прошлой жизни, Алекс терпеливо ждал вдохновения, и оно неизменно подкрадывалось к нему, обхватывало за плечи и шептало, шептало… Потом он облекал этот шепот в кипы исчерканной бумаги, перепечатывал рукопись и звонил в издательство. Он ни разу не чистил диван, суеверно опасаясь, что вместе с пылью из плюшевой обивки улетучатся все те чудесные фантазии, так долго питавшие его воображение. А позже и воображение Элен. Между собой они называли этот диван «волшебным» и частенько вместе искали на нем вдохновение, правда, совсем не литературное, которое затем переносило их в спальню. Боже, все это было так давно, будто не было вовсе. В последнее время, возвращаясь домой, он сразу проходил на кухню, стараясь не заглядывать в черные провалы опустевших комнат. Из глубин своих они смотрели на него, потерянно мечущегося в замкнутом пространстве горя и прячущего взгляд. Даже в погожие дни комнаты выглядели сумрачными и холодными. И тишина… Она угнетала Алекса своим одиночеством, упрекала его в неспособности изменить существовавшее положение вещей. Похоже, весь дом мстил ему за то, что однажды именно он вернулся сюда из больницы, он, а не Элен. И вот призрак Элен навещает его в кабинете. Алекс поспешно вскочил и направился к выходу, но запнулся за выдвинутый ящик стола и едва не упал. Пронизывающая боль в правой ноге накрыла его сознание удушливой мглой. Он слегка прихрамывал на эту ногу после аварии и никак не мог привыкнуть к дефекту своей походки. Боль длилась несколько секунд. Ее вытеснила жгучая злоба то ли на проклятый ящик, то ли на собственную неловкость. Алекс в сердцах хлопнул ящиком. Удар был слишком сильным и не произвел желаемого эффекта. Наоборот, он вытолкнул из стола все остальные ящики. Почему-то дальше всех выкатился третий сверху, и взгляд Алекса, непроизвольно опустившись вниз, уперся в рубчатую рукоять пистолета.
 «Лама» тридцать восьмого калибра. Пожалуй, единственный предмет в этой комнате, не имевший к Элен никакого отношения. С какой целью она оставила его в своем столе? Пистолет лежал на виду, и, учитывая ее манию выбрасывать все ненужное, подобная рассеянность выглядела странно. «Лама» досталась Алексу в наследство от дяди. Разбитной «зеленый берет», объездивший полмира офицер-наемник, дядя Майк послужил прототипом главного героя одной из лучших книг своего племянника. Заговоренный Грегори. Он покончил с собой в пятьдесят пять лет, успев порассказать Алексу кучу солдатских баек о жизни наемников. Выстрелил себе в рот из этого самого «тридцать восьмого», не оставив предсмертной записки, поскольку не любил писать: пальцы, сведенные артритом, плохо держали авторучку. Бесстрашный вояка, сломленный нестерпимыми болями в конечностях и ужасом перед приближающейся старостью. Потом Алекс выпросил у вдовы дяди Майка зловещую «ламу», движимый болезненной страстью писателя к ненормальным вещам. Ему нравилось время от времени натыкаться на нее в недрах стола, доставать из ящика, чтобы ощутить в ладони прохладную весомость пистолета, представляя себя Джоном Уэйном и Конго Мюллером в одном лице.
 Привычным движением Алекс сомкнул пальцы на удобной рукоятке. Оттянув затвор, он заглянул в ствол и остался доволен его состоянием. Обойма лежала там же, в картонной коробке. Алекс зарядил пистолет и дослал патрон в ствол. Он выполнял все действия автоматически, не отдавая себе отчета в том, зачем он это делает. Притаившийся мозг вдруг выхватил из нагромождения воспоминаний один июльский вечер, когда Элен навестила его в кабинете. Они только что поженились, и их тяготила каждая минута, проведенная друг без друга. Алекс сидел на волшебном диване, Элен прилегла рядом, положив голову на его колени. Они погасили свет, и прозрачные летние сумерки обступили их. Элен приподняла голову и приложила ухо к его груди. Теплый ливень громко шелестел о чем-то в раскрытое окно, и Элен недовольно нахмурила брови. Она напоминала ему раздосадованного ребенка. «Что такое?» – спросил он тогда. «Из-за этого шума я никак не расслышу твое сердце» – пожаловалась она и опять прильнула к нему. «Ты не там его слушаешь», – сказал он. «Но ведь сердце находится слева?» – полувопросительно, полуутвердительно произнесла Элен. Она смешно прищурилась, и Алекс невольно улыбнулся. Милое дитя. Она тоже заулыбалась – так ребенок, увидев любовь в глазах взрослого, отвечает улыбкой на улыбку. «Оно в середине груди и чуть левее», – пояснил он, ласково погладив ее мягкие светлые волосы.
 Вот здесь, на два пальца левее середины груди. Вворачиваясь меж ребер, пистолет тупо уткнулся в его тело. Алекс почувствовал, как сердце ритмично отталкивает ствол, но тот упрямо возвращался на место, ожидая последней команды. Резко выдохнув, Алекс уронил руку с пистолетом вниз и закрыл глаза. Он сразу расслабился и ощутил липкий пот, выступивший на лице. Заметно хромая на покалеченную ногу, он подошел к окну и некоторое время смотрел через тусклое стекло на пасмурное небо, свалившееся в притихший сад мокрой серой тряпкой. Зеленые кроны послушно пригибались к земле, перебираемые невидимыми пальцами порывистого ветра. Ненастье, царившее в душе Алекса, передалось природе, и, глядя друг на друга через зыбкую преграду оконного стекла, они молча прощались, отбросив сомнения и неуместную жалость.
 Элен снова была рядом, но он уже не боялся. Он начал все с начала. Первое движение было несложным. Ствол пистолета описал плавную, чересчур широкую, картинную дугу и уперся в висок, как раз рядом с пульсирующей жилкой. Алекс зажмурился. Дальше начиналось самое интересное. Указательный палец подрагивал на спусковом крючке, нежно выбирая свободный ход, и, наконец, уперся в преграду, невидимую глазу из-за стального кожуха. Это мгновение решало все, и не только вопрос жизни и смерти.
 Внутренним своим существом Алекс знал, что пистолет не выстрелит. Он не был уверен в этом, но знал это точно. Если бы он не знал, то ни за что не смог бы поднести пистолет к виску. Так бегущий под пулями солдат точно знает, что в него не попадет ни одна из них, – в противном случае ему конец, он или не сможет встать с земли, в которую только что вжимался почти в исступлении, или будет тут же убит, не сделав и двух шагов. Ощущение смерти словно притягивает ее саму. Люди, убежденные, что пистолет все же выполнит свою банальную, как вся механика, работу, либо фаталисты, либо сумасшедшие. Алекс не причислял себя ни к тем, ни к другим. Чтобы убить себя мало просто решиться лечь на дуло виском и спустить курок. Нужно еще переломить отчаянное сопротивление своего внутреннего «Я», свое подсознание, безумно любящее жизнь, не желающее умирать, рвущееся жить любой ценой. Он должен был обладать достаточной волей, чтобы принудить подсознание подчиняться ему и не мешать его действиям. Только очень сильные люди способны на это. Самоубийцы, не обладающие столь сильной волей, прибегают к обману, убеждая самих себя в том, что пистолет не выстрелит. Именно так они ублажают свое животное начало, сидящее глубоко внутри, иначе оно на уровне инстинктов помешало бы воплотить задуманное.
 Возможно, в тот момент все эти мысли должны были посетить Алекса и поколебать его спокойную отрешенность человека, уже шагнувшего одной ногой на ту сторону. Но для него подобной проблемы не существовало. Он просто ни о чем не думал.
 «…Увенчать уходящее тысячелетие…». Обрывок фразы пронесся в его голове так неожиданно, что палец на спусковом крючке вздрогнул и едва не завершил роковое движение. Но судьба по-прежнему хранила его. К чему? Алекс криво усмехнулся. Sic transit gloria mundi. Элен Робинсон, знаменитая романистка, женщина-писатель десятилетия, погибла в автокатастрофе, оставив после себя груду третьесортной писанины. Ее муж, Алекс Робинсон, в прошлом также весьма известный писатель, вышиб себе мозги, так и не сумев оправиться от постигшей его утраты. Избитый сюжет, но репортеры за него ухватятся: отличная порция бульварной дряни для заскорузлых умишек обывателей. Ничто так не привлекает, как чужое страдание, наблюдаемое с безопасного расстояния. И все-таки… Что случилось? Она исписалась? Он не мог в это поверить. Кто угодно, но не Элен. Элен, царившая в своих книгах, завораживая внимание читателя, заставляя его плакать и смеяться, – она была способна на все, когда дело касалось лихо закрученной интриги, головокружительных сюжетных поворотов, ярко написанных сцен. Всемогущая хозяйка придуманного мира, выраставшего из вороха рукописных фантазий, недосягаемая для ржавых перьев самовлюбленных критиков. Обладая даром непревзойденного рассказчика, она с обезоруживающей искренностью творила судьбы своих героев, чуждая традиционного писательского цинизма. Алекс научил ее всему, что умел сам, и вовремя отошел в тень, посторонился, осознав наконец, какую стихию он пробудил в ее душе. Эта стихия пугала его и очаровывала одновременно. Когда вдохновение посещало Элен, она преображалась: просветленное лицо, отсутствующий взгляд, уход из реальности на несколько часов, – печать господня, отворившая ее глазам то, что простым смертным видеть не дано. Все ее мысли в это время были сотканы из нагромождения событий и характеров, которые впоследствии дополнялись разнообразными деталями и тщательно укладывались в сюжет, оживая на страницах ее книг. В этой своей ипостаси Элен была самозабвенна и неудержима. Неудержима в своем стремлении к совершенству. Но что-то ее остановило после тех пяти глав.
 Что бы ни произошло с ее вдохновением, но последний роман Элен был обречен на провал. Алекс не представлял себе, как можно было написать такое. Мерзкая гримаса судьбы напоследок, ложка дегтя, угробившая ее литературную репутацию, не давая ни малейшего шанса оправдаться. Может быть, это и к лучшему, размышлял Алекс, если она так и не узнает горечи крушения, затоптанная критиками и освистанная читателями, еще недавно носившими ее на руках? Особенно поражала столь стремительная деградация повествования, буквально переломившая его на две части. Создавалось впечатление, что Элен потеряла некие бразды правления сюжетом, и, выйдя из-под ее контроля, роман рассыпался на скучные и глуповатые сцены, населенные потускневшими персонажами, заполненные вымученными диалогами. И это после поистине гениальной завязки повествования. И именно сейчас, когда что-либо поправить уже невозможно…
 Невозможно? Он не любил это слово, и инстинктивно споткнулся на нем, сопротивляясь его смыслу. Невозможно… Роман должен был увидеть свет, и для Элен это означало одно: крах. Для нее самой или для ее памяти – сейчас не имело значения. Сочувствие друзей и злорадство недругов выльется в бесконечные пересуды, суть которых: «Как такое могло случиться?» и «Что могло бы за этим последовать, если бы…». Единственный способ избежать этого – скрыть рукопись от издателя, уничтожить роман… Или переписать его.
 Алекс замер с широко раскрытыми глазами, испытав прикосновение обжигающе холодной догадки. Теперь он понимал, что все время, прошедшее с момента прочтения им рукописи, он готовил себя к этому решению. Тем не менее, встав лицом к лицу с открывшимся ему тайным умыслом душевных переживаний, он был шокирован собственной дерзостью и бесшабашным отношением к подобным вещам. Он давным давно не писал. Во всяком случае, с Элен ему не сравниться: даже в лучшие свои годы он не смог бы достигнуть той подкупающей откровенности, с которой у читающей публики ассоциировалось имя Элен Робинсон. У него ничего не получится.
 Но он мог попытаться.
 Алекс вдруг подумал, что, возможно, он просто ищет причину остаться в этом мире еще на некоторое время. Реакция на это предположение была неожиданной: его забил озноб. Он повернул голову налево. Пистолет в судорожно сжатом кулаке увлажнился и потяжелел, ослабевшая рука подогнулась в предплечье, уводя взведенную «ламу» от виска. Дуло растерянно поползло вперед и вверх, упираясь в потолок. Алекса мутило. Слева от себя он увидел на стене огромную карту Италии. Элен всегда мечтала пожить в Италии. Она даже выучила язык, и при случае охотно вставляла в свою речь пару-тройку фраз на итальянском. Алекс представил кровавую пыль, густым облаком накрывшую зеленоватый сапог и голубизну моря вокруг него. Пуля, расколов его череп, словно спелый арбуз, должна была войти в стену аккурат в районе Флоренции. Выстрел настолько оглушительно звучит над ухом, что Алекс его просто не услышит. Затем сильная, как вспышка, боль в голове, в переворачиваемых взрывом мозгах и ощущение ухода… Алекс закричал.
 Тело заваливалось набок, ломалось в суставах, сознание плыло. Алекс упал на правое колено, угодив ногой в несуществующую дыру в паркете. Пистолет притянул его обессилевшую руку к полу, и там она конвульсивно билась, напоминая выброшенную на песок рыбу. Крупная дрожь рвала его на части. Задрав лицо кверху, Алекс кричал, отторгая боль, копившуюся в нем с фатальной неотвратимостью. Боль отслаивалась от его души присохшей коростой, отпускала податливую плоть. Безумие настигло Алекса. Какой-то животный ужас уродливо выпадал из него, как кишки из распоротого живота, распространяя смрад и грязь, ровняя его с этой грязью, превращая в низшее существо, не умеющее свободно мыслить и чувствовать. В своей слепой ярости, в приступе самоуничтожения ужас этот был похож на дикого зверя, попавшего в западню и в панике, превратившей реальность в бесформенное месиво, неспособного трезво оценить ситуацию, а лишь бьющегося в неистовой надежде вырваться на свободу. Это была Хиросима сознания, растерзавшая Алекса ощущением той близости к смерти, в которой он побывал только что. Запоздалый страх, жалость к себе и узнавание собственной смертности утопили его разум в темной воде глубокого обморока.


 * * *

 Он снова работал. Постепенно к нему возвращались давно позабытые привычки богемной жизни: словно вампир, он спал дни напролет в сумерках наглухо зашторенного кабинета, чтобы ночью, раздернув портьеры, обратиться к звездному небу и своему вдохновению. Царили ясные ночи, и, замирая у распахнутого настежь окна, Алекс подолгу наблюдал за горстью теплой звездной пыли, случайно просыпавшейся из дырявого кармана создателя и усеявшей непроглядную тьму над головой. Он опять был в седле, из которого едва не вылетел неделю тому назад, сброшенный пулей тридцать восьмого калибра.
 Тогда, очнувшись на полу, холодившем его горячую щеку, Алекс пытался склеить воедино осколки мыслей и чувств, которые отражали его перекошенную душу в кривом зеркале боли до того, как гром несостоявшегося выстрела разметал их в разные стороны. Часть этих осколков была смыта ледяной водой забытья, но некоторые из них глубоко впились зазубренными краями в беззащитную плоть памяти, продолжая бередить едва затянувшиеся раны воспоминаний. Прислонясь спиной к дивану и закинув руки за голову, Алекс долго обдумывал и взвешивал свое дальнейшее бытие, его смысл и цели. Будущее в его представлении напрямую зависело от последнего романа Элен. Теоретически все могло получиться: официальная рекламная кампания книги еще не началась, и в издательстве могли подождать. Тем более что, насколько Алекс был осведомлен, Элен закончила роман гораздо раньше планировавшегося срока. Воистину: поспешишь – людей насмешишь. Алекс все просчитал: Джейк Мелоун, издатель Элен, с момента катастрофы пару раз появлялся в больнице, да несколько раз звонил. Однако ни разу он не обмолвился о рукописи в силу своего природного чувства такта, а, кроме того, полагал Алекс, и из-за отсутствия насущной необходимости немедленно сдавать книгу в печать. Может быть, здесь присутствовало и опасение Джейка услышать, что рукопись так и не была закончена. Алекс никак не мог припомнить, говорила ли Элен на приеме что-нибудь об окончании романа или нет. Ну что же, самое время сделать первый ход в игре, которую он затеял.
 Алекс терпеливо выслушал три длинных гудка прежде, чем громкий щелчок оповестил его о том, что на другом конце провода подняли трубку. Знакомый голос уверенно сказал: «Алло!».
 С самого начала Алекс исходил из того, что решение переделать роман будет секретом для всех, кроме него самого. Джейк мог не согласиться на такую подмену, сочтя ее неэтичной, – он еще не читал первоначальный вариант, иначе все его принципы были бы моментально принесены в жертву экономической целесообразности. А остальные и вовсе подумали бы, что Алекс пытается урвать кусочек славы у своей жены, бессильной ему помешать. Никто никогда не узнает правды. Нужно было только отслеживать каждый свой шаг, исключая опасные мелочи, которые могли выдать его тайну окружающим. Взвешивать каждое слово, намекать на то, что хочешь подчеркнуть в разговоре, и избегать малейших намеков, могущих повлечь за собой сомнительные умозаключения. Полная конспирация. Главное же – он должен был возродить из пепла свой литературный дар, который когда-то был именно даром – острота ума, необычайное изящество восприятия обыденных вещей и явлений, то нервная обнаженность, то усталая небрежность бумажных слов, вложенных в уста тщательно написанных персонажей, – все это водило его рукой в те годы, когда слава Алекса Робинсона затмевала сияние иных кинозвезд, а его фото украшало обложки «Пипл» и «Вилледж Войс».
 Он сумеет. У него получится. Это был их последний бой коварной Судьбе, заставлявшей смириться с неизбежным исходом неравной борьбы за жизнь – их с Элен бой, который они не могли проиграть, даже потеряв друг друга навсегда.
Алекс подождал, пока Джейк второй раз скажет «алло», на этот раз с едва заметной вопросительной интонацией, и произнес:
 – Привет, Джейк.
 – Привет, Алекс, – эхом отозвался Джейк, и тут же осведомился озабоченным тоном: – С тобой все в порядке?
 – Да, все отлично, – Алекс прислушался к собственному голосу – действительно, тот звучал, точно из могилы. Необходимо было придать ему хоть какое-то подобие жизни, и Алекс попытался: – А как у тебя дела? Как Мэри Джо, девочки?
 Мэри Джо, жена Джейка, – невысокая темноволосая женщина с веселыми глазами и грудным голосом, от которого при первой встрече по спине пробегали теплые мурашки, – с интервалом в два года родила драгоценному супругу трех дочерей, после чего Джейк отложил тешащие мужское самолюбие мечты о сыне на неопределенный срок. Они дружили семьями – Мелоуны и Робинсоны. Гости, вечеринки, пикники… Джейка тяготил тот разговор, когда он намекнул Алексу, что пора подвести некоторые итоги его писательской карьеры. Нет, он не отказывался работать с ним. Но для этого нужно было именно работать, и работать Алексу. Нужны были новые рукописи, какие-нибудь идеи, просто свежие мысли. Вместо этого Алекс добровольно ушел в бессрочный творческий отпуск, впрочем, ни разу не высказав своему бывшему издателю ни единого слова обиды из-за своего ухода. Джейк отказывался понимать поступок Алекса, сочтя такое поведение безответственным и глупым. А может быть, его повергал в уныние факт, что Алекс, даже поставив крест на своем таланте, которым он несомненно обладал, был по-прежнему счастлив и уверен в себе?
 Был… Тогда Мэри Джо приехала в госпиталь сразу же, как только ей сообщили о случившемся. Она уже знала об Элен, но, сидя на неудобном стуле в палате Алекса, мужественно сдерживала подступавшие слезы и гладила его бессильную руку, успокаивая и подбадривая, – маленькая храбрая женщина, разделившая с ним невыносимую тяжесть обрушившегося несчастья. Алекс был бесконечно благодарен ей за то, что она для него сделала, не позволив отчаянию взорвать его душу изнутри.
 – Мэри Джо уехала с девочками на какой-то фолк-фестиваль в Грейсвилле, – сказал Джейк, – вернутся завтра вечером. А мы с тобой тем временем попробуем вытащить тебя из твоей берлоги и закатимся в один из наших баров на пару пива. Как ты на это смотришь?
 Уверенность в его голосе звучала чуть более нарочито, чем следовало, и все равно не могла заглушить звонкую струну беспокойства, прорывавшуюся через грубоватый тон приятельской болтовни. Алекс ни разу не звонил им с тех пор, как вышел из госпиталя. И если наконец позвонил, значит, хотел поговорить о чем-то действительно важном. Джейк понимал это. Однако приличия светской беседы диктовали свои условия.
 – Может быть, как-нибудь в другой раз, – отклонил Алекс предложение. Он изо всех сил старался подхватить шутливое настроение разговора: – Что нового в издательском бизнесе? Твоя контора по-прежнему делает деньги на исчерканной бумаге чокнутых неврастеников, прячущихся в дешевых меблированных норах Нью-Йорка?
 – Да уж… – Джейк произнес эти слова с нескрываемым облегчением. Он выбрался на благодатную стезю, избежав неприятных тем в разговоре. – Неврастеники сегодня окончательно попрятались в своих норах. Они, по крайней мере, были талантливы. Сейчас в нашем бизнесе – время бездарей с крепкими нервами. Я бы им рождественскую открытку подписать не доверил, а они туда же – за романы. Безмозглые боевики с перекачанными персонажами и дебильными диалогами из жизни приматов. Меня утомляет их тупость и самодовольство. Раньше писатель употреблял с пользой для дела даже собственный нарциссизм. А эти кретины…
 Чувствовалось, что у Джейка накипело, и Алекс не встревал в его монолог, позволяя поплакаться в жилетку и заново обрести душевное равновесие.
 – Взять хотя бы этого Боба…как бишь его…не помню, – продолжал Джейк. – Я с трудом осилил один единственный его рассказ. Дерьмо – полное. И эту дрянь мне подсовывает моя помощница Кэрол, без пяти минут партнер в издательстве. По-моему, этот Боб просто спит с ней, а уж она в благодарность решила расстараться… Вот так талантливые редакторы теряют свое честное имя.
 Они помолчали. Создавшуюся паузу сопровождало тихое потрескивание в трубке.
 – Мне не хватает тебя в этом бизнесе, – Алекс уловил усталость в голосе друга. Джейк решился на откровение: – Может быть, все-таки встретимся, поговорим по душам?
 – Извини, Джейк, я сейчас действительно очень занят, – ответил Алекс, – может быть, потом…
 – Чем это ты так загружен, что не можешь выкроить время, чтобы выпить с другом? – обиженно спросил Джейк. – Уж не пишешь ли свой новый бестселлер?
 Алекса бросило в пот. Вероятно, Джейк просто хотел уколоть его, но, сам того не ведая, он заглянул в карты Алекса и вслух прочитал их содержимое.
 – Я хотел поговорить о романе Элен, – Алекс перевел тему разговора. Перевел?
 – Да, я слушаю тебя, – на том конце провода Джейк напряженно ждал продолжения.
 – Знаешь, я нигде не могу его найти, – сказал Алекс, глядя на рассыпанные по полу листы рукописи. – Перевернул весь дом, но он как сквозь землю провалился. Я даже не в курсе, закончила ли Элен этот роман. Ты же знаешь, в последнее время она самостоятельно работала над своими книгами. Я читал только готовые рукописи.
 – Да-да… Но Элен закончила роман, она сама говорила мне об этом на приеме, – Джейк нервничал, Алекс понял это по тому, как он начал растягивать слова – Джейк всегда так делал, когда ситуация выходила из под контроля. – Она как-то давала мне прочесть первые три главы из него. Роман – чудо. Мы не можем допустить, чтобы он куда-нибудь подевался.
 – Конечно, я продолжаю искать, – увлеченно врал Алекс. – Вот только…я подумал, может быть, я ищу не совсем то, что нужно?
 – Что ты имеешь в виду? – Джейк окончательно запутался и растерялся. Он не мог потерять этот роман. Только не этот роман. Столько денег было уже вбухано в рекламную кампанию, которая должна была начаться совсем скоро, на волне интереса к трагедии, произошедшей с автором книги, – бизнес есть бизнес.
 – Я хочу сказать, может быть, Элен набрала роман на компьютере, а потом переписала на дискету? Только вот ума не приложу, куда она могла убрать свои дискеты.
 – Насколько мне известно, Элен никогда не писала в компьютер, – Джейк был близок к обмороку от мысли, что он никогда не увидит вожделенную рукопись. – Послушай, Алекс, ты должен найти…эту книгу, – он чуть было не сказал «мою книгу», однако вовремя поправился.
 Алексу было неприятно доводить друга до белого каления, но он вынужден был продолжать:
 – Я искал ее повсюду. Послушай, Джейк, в последнее время Элен постоянно возилась со своим ноутбуком, и вполне может быть, что…
 Ему была необходима эта байка о компьютере. Алекс мог переделать роман, но Мелоуну был слишком хорошо известен почерк Элен. Нужно было заставить Джейка поверить в то, что Элен надоело писать и править свои черновики вручную, и она наконец таки решилась воспользоваться достижениями современной техники в своей работе. Это развязывало Алексу руки и оставляло ему шанс скрыть свое участие в создании последнего шедевра Элен Робинсон.
 И Джейк поверил. У него просто не было другого выхода: рассчитывать на электронную память машины, либо смириться с исчезновением рукописи – выбор невелик. Он что-то мямлил о неожиданных переменах в привычках Элен, о том, что ее последняя вещь – он долго мялся, и слово «последняя» произнес почти шепотом – перевернет представление многих об архаичности литературного труда. Алекс слушал его вполуха.
 – Найди ее, Алекс, пожалуйста, найди ее, – твердил Джейк, как заведенный. Алекс обещал, искренне надеясь про себя, что это действительно в его силах – «найти» рукопись и переслать ее Мелоуну. Они уже прощались, когда Джейк вспомнил напоследок:
 – Да, еще мне звонил наш общий знакомый, Эйб Доул. Спрашивал, как у тебя дела, собирался с тобой переговорить по поводу…
 Эйбрахам С. Доул. Старина Эйб Доул, декан факультета литературы. В прошлой жизни Алекс читал лекции по писательскому мастерству для его студентов. Низенький лысоватый человек с большими руками, вечно сутулившийся и обладавший пронзительным взглядом больших черных глаз, любитель устраивать шумные вечеринки. На одной из них Алекс впервые встретил Элен. Элен Хантер. Отличная фамилия для журналистки. Свои статьи она подписывала «Дайан Хантер». Ее печатали «Роллинг Стоун», «Пипл», «Лайф», еще кто-то. Она была известна. Он был велик. Она была популярна. Он был знаменит. Они слышали друг о друге: она о нем – много всего хорошего и плохого, он о ней – мельком и в общих чертах. Они наконец встретились.
 Элен стояла вполоборота к Алексу, когда он заметил ее, и о чем-то оживленно беседовала с добродушного вида толстяком и миловидной дамой, кажется, его женой. Это было невероятное ощущение: неожиданно Алекс почувствовал, что сейчас она повернется к нему, и произойдет нечто, что определит всю его дальнейшую жизнь. Она действительно повернулась в его сторону, окидывая комнату рассеянным взглядом, будто искала кого-то, и столкнулась с ним глазами. Они смотрели друг на друга и не могли оторваться. Причудливо сплетенная нить Судьбы, связавшая их задолго до этой встречи, вдруг натянулась и протяжно зазвенела от неловкого прикосновения теплого ветра, неуловимо пробежавшегося по вспыхнувшим лицам робкими пальцами. «У тебя такие нежные пальцы…». От этого прикосновения, излившего на них горячие и терпкие запахи ночного августа, улыбки ворвались в растерянные формы удивленно приоткрытых губ. Время замедлилось и встало. Звон в ушах и слабость в коленях – верные признаки перехваченного дыхания – обволакивали их, но им было все равно. Одни во всем мире, они уже беседовали, не произнося ни слова, и жадно узнавали все, о чем только могут поведать глаза. Мгновение спустя они были знакомы миллион лет и с благоговейным трепетом ловили каждый оттенок той бури чувств, что проносилась в их душах, отражаясь в притягивающих зеркалах зрачков.
 Пауза затягивалась. На них стали обращать внимание. Положение спас Эйб. Громким голосом он объявил:
 – Элен Хантер – Алекс Робинсон!
 Они одновременно вздрогнули, словно очнулись. Оцепенение, сковывавшее несколько секунд назад, отпускало постепенно, нехотя уступая обязанности держать себя в руках и выдавать пустые, ничего не значащие фразы. Начались все эти обмены любезностями и прочая светская дребедень. Но их глаза по-прежнему говорили гораздо больше, чем могли себе позволить губы. И так было до тех пор, пока они не сбежали с той памятной вечеринки, чтобы дать наконец волю охватившим их чувствам.
 Через полгода она стала Элен Робинсон. Миссис Робинсон. Фамилия обязывала ее быть прежде всего женой знаменитого писателя, а уже затем – известной журналисткой. Но она сделала свой выбор и ни о чем не жалела.
 Алекс едва успел опустить трубку на рычаг, как телефон разразился пронзительным зуммером, ворвавшимся в неприкосновенную тишину пустого дома. Инстинктивно отдернув руку от ожившего аппарата, Алекс некоторое время сидел неподвижно, тупо уставившись взглядом в белый пластиковый корпус нарушителя спокойствия. «Алло, привет. Говорит Алекс Робинсон». Затем, преодолевая внутреннее окоченение – ему даже показалось, что что-то там затрещало в его скелете, – он снял трубку.
 Это была мама. «Сынок, это мама». Она беспокоилась. Она все время беспокоилась. В последнее время она только и делала, что беспокоилась, понапрасну суетилась и переживала по пустякам. Однако, в этой своей слегка испуганной суетливости, она создавала некое движение в остановившемся мире, окружавшем Алекса. Останавливалось все вокруг него – время, пространство – и, словно густеющая кровь, чернело и сворачивалось, прекращая спасительный ток жизни в немеющих нервных окончаниях его рассудка. Но мама – мама была на его стороне, она тормошила и нервировала Алекса, не давая замерзнуть в ледяной пустыне одиночества. Спасибо ей.
 – Сынок, у меня сегодня весь день было какое-то дурное предчувствие. Мы с папой очень переживаем… – Ее было плохо слышно, но Алекс привык к этому. Его мать, как и многие люди ее возраста, была в легкой степени помешана на разнообразных телесериалах, и Алекс не сомневался, что весь этот шум, через который едва пробивался ее голос, издавала очередная серия в очередной бесконечной мыльной опере. Алекс улыбнулся. Милая мама, вернувшая его на несколько минут в детство, опекающая его, словно беспомощного ребенка, каковым он и был последнюю пару месяцев. Она обожала Элен, и тем труднее ей было не допускать нервных срывов в присутствии Алекса. Мама всегда оберегала его. Даже от самой себя. Спасибо ей.
 Успокоив родителей, Алекс повесил трубку. Он вновь остался наедине с собственными мыслями, но теперь они изменили свое направление. Замерший мир вокруг Алекса оживал, вращаясь и раскачиваясь, маятник его часов пришел в движение, и с каждой минутой движение это становилось все более отчетливым и целеустремленным. Да, теперь у Алекса была цель, и он сделал первые шаги на пути к ней. Позвонив Мелоуну, он ввел мяч в игру, и Джейк принял его подачу. Ход опять перешел к Алексу. Однако оценивать сложившуюся ситуацию было уже некогда – он спешил. Еще пара дней, и часы начнут забегать, – у Алекса было не слишком много времени на переделывание романа. Начать следовало с простейшего – он должен был набрать в компьютер первые, наиболее удачные главы. Алекс хотел приступить немедленно. Он так и сделал.
 Он не просто машинально перепечатывал роман. Словно шахматист, повторявший разыгранную прежде партию, Алекс тщательно анализировал все изменения на доске, приглядывался к характерам игравших фигур, чтобы решить для себя важную задачу: на каком ходу необходимо отклониться от предусмотренной цепи событий и повести собственную игру. Он как будто шел рука об руку с Элен по воображаемому лабиринту придуманных ею судеб, чтобы в какой-то момент выпустить ее маленькую ладонь и оказаться с этим лабиринтом один на один, представив себя его творцом, но не случайным прохожим, сгинувшим в дебрях фантазии его прежней хозяйки.
 Потом он нашел ее – эту точку, за которой все было по-другому. Ошибки следовали одна за другой, Элен теряла простор для маневра, ключевые фигуры повествования, загоняя в угол свое воображение. Здесь. Здесь все исчезало, и его глазам открывалась зияющая пустота неизвестности, ожидавшей его прихода. И вот он здесь. За работу.


 * * *

 Сначала ничего не получилось. Он щелкнул пальцами, но чуда не произошло. Кролик из шляпы не появился, и карточный фокус был безнадежно испорчен. Алексу не писалось. Он не мог разглядеть своих новых знакомых в толще стопы рукописных листов, только что перенесенных им в память компьютера. Они еще не притерлись друг к другу – Алекс и вымышленные люди, обладатели вымышленных имен и биографий, в сложившихся обстоятельствах оказавшиеся под опекой Алекса. В его власти было возвысить либо уничтожить любого из них – господство пастыря над бесплотными призраками, вверившими ему свои судьбы. Прежде всего, необходимо было проникнуть в их внутренний круг, в центр их лабиринта, чтобы в дальнейшем иметь возможность улавливать малейшие нюансы настроений и поступков своих персонажей. Алекс отчаянно нуждался в шепоте вдохновения. Он знал, что, рано или поздно, одно зубчатое колесо в его голове зацепится за другое, провернет, и лихорадочные метания мыслей заполнят экран ноутбука, стоявшего перед ним. Единственная проблема заключалась в том, что он не мог ждать. Он должен был писать, писать прямо сейчас. Отсутствие вдохновения угнетало и раздражало Алекса.
 Однако отсутствие вдохновения – понятие весьма условное в случае, если человек призывает его. Отдавая дань нагнетанию некоторого напряжения в душе страждущего, вдохновение наконец приходит к нему, щедро одаривая своим бесценным вниманием, прихотливо раскрашивая окружающую реальность.
 Наконец посетило оно и Алекса. Начав довольно вяло, Алекс затем втянулся, и работа закипела. Он вошел в транс, всегда сопровождавший его в такие минуты. В этом состоянии Алекс был всесилен: он писал, переписывал, вставлял и выбрасывал слова, фразы и целые куски текста, рвал и мял страницы с неудавшимися местами, и снова писал без конца и края. Весь стол и пространство вокруг него были усеяны бесформенными комками мятой бумаги. Готовые главы незамедлительно заносились на диск компьютера. Алекс писал. Он вновь испытывал ни с чем не сравнимое чувство наполненности – свежими идеями, неожиданными мыслями, вдохновением и любовью. У него получалось все, а он даже не задумывался о причинах поразительной легкости, с которой роман развивался и набирал обороты. Ему было некогда думать об этом: он творил, творил на одном дыхании. Это был экстаз. Словно он выкурил сигарету с марихуаной – один из многочисленных грехов университетской юности – и мир бросился врассыпную, звеня и переливаясь, оставляя отчетливые отпечатки на чистых белых листах, которые Алекс затем усердно обводил своей любимой авторучкой с вечным пером. Кому может придти в голову дарить писателю авторучки? Он может пользоваться подарком, раздавая автографы, подписывая чеки и счета. Но работать… Для этого у него существует только одно перо, которое оставило свой след во всех его черновиках и набросках.
 Книга двигалась уже сама, Алекс лишь фиксировал ее движения. Персонажи жили своей собственной жизнью, совершая предсказуемые поступки, либо совсем уж невероятные, опровергавшие житейскую интуицию своего создателя. Обычно в процессе работы Алекс абстрагировался от своих героев, не воспринимая их, как бумажный народец, но – как живых людей, за историей которых он наблюдал незаметно, не слишком, впрочем, скрывая свое любопытство. Персонажи, которых Алекс встретил на страницах «Спутников Маргарет», были уже изначально оживлены талантом Элен – спасибо за первые несколько глав. Алексу оставалось отслеживать их жизнь на бумаге, демонстрируя природную наблюдательность, склонности к анализу и внимание к мелочам.
 Вдохновение никогда не изменяло Алексу. Поэтому первым начало сдавать его тело. В сумасшедшем ритме, с которым он работал, времени на сон и еду не оставалось. Алекс перехватывал что-то по ходу, а спать постепенно привык прямо за письменным столом, в большом мягком кресле. Как ни истязал он себя изнурительным бесконечным сидением за рукописью, его разум оставался живым и подвижным, чувства – обостренными, реакция – мгновенной. Он засыпал на какой-нибудь мысли, и неожиданно просыпаясь, обнаруживал эту мысль заглядывавшей в его лицо из компьютерного дисплея. Сомнамбулические ощущения усиливались снами, преследовавшими Алекса. Иногда ему казалось, что Элен вернулась, она здесь, в этом мире, рядом с ним. Во сне он видел ее лицо, склонившееся к нему, роняя мягкую прядку светлых волос, ее глаза, губы, маленький шрам над левой бровью. Тогда он ощущал себя неподвижным, будто закованным в гипс. В ее глазах стояли слезы, и медленно катились по щекам. Потом лицо исчезало из поля зрения Алекса, и он ничего не мог поделать, чтобы удержать его или проследить за ним. Нужно было крикнуть, шевельнуться, чтобы она заметила его, но в такие моменты чугунная сила нарколептического припадка подминала и сдавливала Алекса, останавливая сердце и прекращая дыхание, и он не понимал: если Элен здесь, то где же он?
 Усталость накапливалась, ему становилось все хуже. Каждый раз, закрывая глаза, Алекс проваливался в очередную пропасть, молниеносно проглатывавшую его сознание, и бесшумно летел, однако, успевая вовремя проснуться, никогда не долетал до самого дна. В противном случае он бы, наверное, просто спятил. Инстинктивно избегая подобных уходов, Алекс засыпал с открытыми глазами. Он потерял счет времени на пятнадцатой главе, и уже не помнил, когда последний раз выбирался из дома, навещал Элен в больнице. Некогда. Ему было некогда. Он работал…


 * * *

 …Работал, работал, работал… Алекс писал сутками напролет. В последние дни он ничего не ел и почти не спал. Спать уже не хотелось. Роман словно питал его своей энергетикой, заменив ею все жизненно необходимые ингредиенты.
 Алекс стал рабом своего вдохновения. Осушив его тело и вобрав всю его жизнь, вдохновение заполнило собой образовавшиеся пустоты, превратив Алекса в зомби, подчиненного чужой воле, странный биологический самописец, выводящий ровным компьютерным шрифтом изощренные каракули неординарного сюжета. Алекс не мог остановиться. Он бросил телефон в спальне («Я звонил тебе», – настороженно произнес Джейк), не выходил из дома. Он даже перестал подходить к окну – постепенно его жизненное пространство сократилось до нескольких квадратных метров вокруг стола. Книга дожимала его. Он терял последние силы. Пропало желание двигаться, даже просто подняться из кресла – сказывалось физическое истощение. Живым оставался его мозг, все остальное было нарушено и заморожено. Нет, не все… Пальцы Алекса по-прежнему без устали порхали над клавиатурой компьютера. Глаза уже не болели – они привыкли таращиться в жидкокристаллический дисплей, но когда Алекс переводил взгляд с экрана, все темнело, и он ничего не мог разглядеть вокруг себя. Плевать. Все, что ему нужно было видеть – буквы, буквы, складывающиеся в слова, фразы, чьи-то судьбы и поступки. Иногда он хотел изменить название, которое все менее соответствовало сюжету. Однажды он почти уже решился дать роману новое название – «Кома», но вовремя спохватился, припомнив, что так называлась его собственная вещь – одна из первых его повестей. Он перестал задумываться о переименовании романа. Время не тянулось – оно летело, не касаясь земли. Цейтнот все же наступал. Но Алекс уже заканчивал. Он уже заканчивал. Уже… Финиш…


 * * *

 «Алло, привет. Говорит Алекс Робинсон. Мы с моей женушкой сейчас отсутствуем, либо заняты друг другом, так что нам ни до кого нет дела. Вы можете оставить…»
 Автоответчик. Он забыл о существовании телефона, забросив аппарат в спальне, где не появлялся все эти дни, пока писал, и сейчас случайно наткнулся на него, идя по коридору, словно на неожиданный выстрел в спину. Возле сердца сверкнуло мгновенное чувство холода и тут же растворилось без следа. Где-то там, снаружи, за стенами его дома, вращение мира продолжалось, и автоответчик служил живым подтверждением этому. Разговорчивый электронный блочок действительно жил и трудился, выполняя работу, абсолютно ненужную его хозяину. Ненужную до сегодняшнего дня.
 Алекс снял трубку.
 – Джейк… – в его голосе сквозила глуповатая радость человека, только что вернувшегося с необитаемого острова. Или с того света?
 – Я звонил тебе, – настороженно произнес Джейк. – Последние несколько дней. Куда ты запропастился, Алекс?
 – Я нашел, – Алекс не слышал Мелоуна, он спешил поделиться новостью, оглушительно стучавшей в его голове. Ужасная мигрень не могла испортить ему настроение. – Я сейчас же еду к тебе. Роман Маргарет…тьфу…роман Элен. – Мысли путались. – Последний. «Спутники Маргарет». Ты должен прочитать это. Немедленно. – Алекс не давал Джейку вставить ни единого слова – он плохо соображал, и попытка связно побеседовать с Мелоуном таила в себе опасность сморозить что-нибудь ненужное, что издателю Дж. Мелоуну знать не полагалось. А потому Алекс бросил трубку на рычаг и вернулся в кабинет.
 Сборы заняли считанные минуты. Как и всякий человек, не спавший несколько дней кряду, Алекс не обращал внимания на свой внешний вид, безобразную рыжеватую щетину, пропахшую потом одежду, в которой он жил все это время. Он видел только близость своей цели, а остальное опускал за малозначительностью.
 Первым делом – файл с рукописью. Алекс выдвинул нижний ящик стола, в котором были сложены дискеты Элен. Все они были чистыми, он в этом не сомневался. Алекс выбрал одну, зеленую, с волшебной палочкой на защитной металлической пластине, и сунул ее в дисковод. Включив копирование, он решил прибраться в кабинете, и, прежде всего, собрать рукопись Элен. Он пошел по комнате, складывая рассыпанные листы в толстую пачку. Подобрать страницы по порядку было выше его сил, поэтому Алекс просто укладывал их в ровную стопу на столе.
 Выискивая листы рукописи меж скомканных обрывков собственных черновиков, Алекс неожиданно наткнулся глазами на пистолет, так и остававшийся лежать на полу с того самого дня, когда Алекс выронил его, не в силах увенчать свою жизнь испуганным дурацким финалом. Большой отвратительной жабой «Лама» чернела на паркете, немигающим взглядом единственного глаза вперившись в фигуру своей несостоявшейся жертвы. Тщательно упрятанные Алексом воспоминания в мгновение ока прыгнули ему на спину, оседлав и заполонив мозг свинцовой тяжестью. Не в силах взять в руки зловещую машину, Алекс с брезгливой гримасой запнул ее под диван. Память тут же послушно отключилась, и он вернулся к своему занятию.
 Собрав рукопись, Алекс открыл третий сверху ящик стола, тот, где раньше лежала «Лама»: ящик был пуст, лишь коробка с патронами должна была лежать где-то у дальней стенки. Алекс положил в ящик рукопись. Почему именно сюда, ведь раньше она лежала где-то в другом месте? Алекс не подумал об этом. Копирование было успешно завершено, и он достал дискету из компьютера, глядя на рукопись, покоившуюся в выдвинутом ящике стола. Рука понесла диск к нагрудному карману рубашки.
 Снова зазвонил телефон. На этот раз Алекс отчетливо услышал зуммер. Он не знал, отчего его следующим движением было бросить дискету на рукопись Элен. Он сломя голову помчался из кабинета в спальню, и, схватив трубку, выпалил:
 – Джейк, я уже выезжаю.
Это был не Мелоун. Звонили из больницы. Вкрадчивый голос врача заставил Алекса насторожиться:
 – Мистер Робинсон, в состоянии вашей жены произошли изменения. Мне необходимо срочно с вами встретиться. Приезжайте немедленно.
 При всей своей вкрадчивости, голос врача требовал беспрекословного подчинения. Нужно было позвонить Джейку и предупредить о задержке, но, терзаемый смутными предчувствиями, Алекс забыл это сделать. Механически захлопнув ящики стола, он двинулся к выходу. В дверях он обернулся, окидывая кабинет прощальным взглядом, будто поле битвы, на которое уже никогда не вернется, – окна были зашторены, и затемненная комната провожала его настороженным затишьем. Алекс вышел в прихожую, по пути нащупывая в кармане брюк ключи от машины.
 Белая «Тойота», машина Элен. Только выехав на автостраду, Алекс вспомнил, что не позвонил Мелоуну. Подъезжая к центральному зданию больницы, он сообразил, что оставил дискету в письменном столе. Поздно. Ему показалось, что эти мысли опоздали на целую жизнь.
 Больница. У входа в вестибюль царило небольшое столпотворение, но возле стойки дежурной медсестры не было никого, за исключением девушки в голубых брюках и такой же куртке. Алекс видел такую униформу у медсестер из операционного блока, и отметил про себя, что этот комплект весьма ладно сидел на своей хозяйке. Сестра стояла к нему спиной, и Алексу невольно пришла на ум сцена его первой встречи с Элен; впечатление было тем более сильным, что со спины незнакомка была похожа на его жену: фигура, округлые локти, выглядывавшие из коротких рукавов куртки. Волосы. Светлые волосы, аккуратная прическа – как у Элен. Очень похожа. Она была очень похожа на его жену.
 Алекс приблизился к стойке, осознавая, что боится посмотреть направо, и в кратком приступе разочарования потерять хрупкую иллюзию возвращения к прошлой жизни.
 – Доктор Грин. Назначил мне встречу. – В два приема Алекс изложил цель своего визита и понял, что забыл представиться.
 – Мистер Робинсон? – голос справа заставил его сердце сбиться с заданного ритма, и Алекс заметил это с присущей ему отстраненностью аналитика. Он повернулся на голос и остолбенел. Перед ним стояла Элен. Он ослеп на считанные доли секунды. Так человек, долго смотревший на неподвижное черно-белое изображение, не может изгнать его из своей зрительной памяти, оставляя навязчивые отпечатки повсюду, куда бы он ни посмотрел. Все эти годы, безвозвратно потерявшиеся в нагромождении событий последних месяцев, Алекс смотрел в глаза Элен, не отрываясь. Он жил там, в этих глазах, и теперь, заново обретая их сияние, воскресал из неподвижности, одновременно страшась иллюзорности этого воскрешения. Так оно и было на самом деле: сквозь знакомое каждой своей черточкой лицо проступило другое, очень похожее, поразительно похожее, но другое. Алекс вздрогнул, когда последние неуловимые контуры иллюзии развеялись. Они уже шли по коридору и о чем-то разговаривали, и Алекс тоже что-то говорил, и даже не слишком невпопад, судя по нормальной реакции его собеседницы. Еще раньше Алекс разглядел пластиковый прямоугольник, прикрепленный к куртке сестры, на груди слева: «Кэтрин Белоуфф». Дальше еще что-то чуть помельче, но Алекс не обратил на это внимания. Кэтрин Белоуфф. Или просто Кэти, как назвал ее доктор Грин, когда они вошли в его кабинет.
 Дальнейшее происходило точно во сне. Доктор говорил, но до Алекса долетали лишь отдельные слова, терявшие смысл в силу своей бессвязности. Чудовищная сила неумолимо сдавливала его голову, отчего Алекс погружался все глубже. Окружающие его предметы, люди размывались, размазывались по куску картона, превращаясь во множество белых пятен, двигавшихся, издававших какой-то знакомый гул.
 Пленку последних дней отмотали назад. Дней? А может быть, недель? Месяцев?
 Ничего не было. Не было изнурительной, сводящей с ума работы над романом. Повинуясь внезапно охватившему его смятению, Алекс схватился за нагрудный карман рубашки, но тот был пуст. Не было. Не было противного холодка дула, упиравшегося в висок. Разговора с издателем Дж. Мелоуном. Он не читал последний роман Элен? Не карабкался из удушливых объятий смерти в мучительном стремлении жить вопреки той боли и горечи утрат, причиненных ему катастрофой? Воспоминания рассыпались, будто карточный домик, погребая под собой его отчаяние. Да была ли сама катастрофа?!..

 …Тщетно? Кажется, так он сказал, этот врач, этот парень, которому ни за что не дашь больше двадцати двух-двадцати трех. Боже, его жену оперировал какой-то пацан, и эта любовь к высокопарным выражениям – «тщетно», «отнюдь», – лишь подчеркивала его несерьезную внешность. Плевать, что все рекомендовали его, как выдающегося специалиста, гения хирургии. Он отдал под нож этому ребенку свою жену. Свою жену… И вот теперь: «Тщетно. Мы сделали все, что смогли. Она получила травмы, несовместимые с жизнью. Чудо, что она вообще была еще жива». Врач сухо выстреливал из себя фразы…
 Стоп… Алекс что-то пропустил. Была? Он, кажется, сказал «была»? «Была жива»?
 Последние песчинки сознания ускользали между пальцами, судорожно хватавшими пустоту в поисках твердой почвы здравого смысла. Не-е-е-ет…
 – …Простите, – неожиданно сказал врач. На последнем слоге голос осекся, и Алекс вдруг впервые поверил ему. Врачу или голосу? Наверное, им обоим. Он впервые понял, что Элен нет с ним, и не было все то время, пока он блуждал по замкнутому кругу своих снов в поисках чуда. – Простите… Она умерла…
 Лицо обдало жаром, словно перед ним встала стена огня. Ощущение было настолько сильным, что следом Алекс почувствовал неприятный запах опаленных бровей и ресниц. Кровь, прилившая к лицу, выталкивала глаза из глазниц, и он растеряно провел дрожащей рукой по закрытым векам. Он устал. Смерть утомительна, теперь Алекс знал это наверняка. Кривя по-детски губы, он, наконец, заплакал.


 * * *

 …Одинокая слеза прочертила мраморный висок, и, вернувшись к жизни после четырех месяцев беспробудного коматозного сна, Алекс Робинсон тихо умер, так и не придя в сознание. Он обрел покой, и ему больше ничего не снилось. Он не видел врачей, бесполезно суетившихся вокруг тела, которое он покинул только что. Не видел доктора Грина, коловшего успокоительное бьющейся в истерике Элен. Осознание того, что он потерял ее навсегда, освободило Алекса, и он ушел не оглядываясь из прошлой жизни, закрыв за собою дверь.


 * * *

 Джейк отвез ее домой. Всю дорогу Элен беззвучно плакала, уронив на подголовник ватную, набитую теплым влажным туманом голову, – действие укола ослабевало постепенно, и Элен с трудом воспринимала неторопливо придвигавшуюся реальность. Где-то глубоко внутри ее сознания шевелилась растерянным шепотом одна единственная мысль: все закончилось. Элен не могла сосредоточиться на этой мысли, чтобы постараться понять свое отношение к ней и той поразительной смеси облегчения и ужаса, которую она в себе заключала, – сознание все время соскальзывало и текло дальше невозмутимой темной рекой. Губы неслышно выговаривали: «…все закончилось, все закончилось, все…».
 Она почувствовала, что что-то случилось. Что-то очень плохое. Плечо Алекса вдруг напряглось и как будто оттолкнуло ее руку. Элен открыла глаза. Их BMW прорезал снежную пелену, наглухо смыкавшуюся в нескольких метрах позади машины. Она подумала, что снегопад усилился. Дорога оставалась пустынной. Казалось, все было в порядке. Но что-то ее насторожило. Элен не сразу заметила слабое поблескивание слева от них. Алекс сбавил скорость, пропуская обгонявший их автомобиль. Не было никаких причин для беспокойства, и, тем не менее, он был по-прежнему напряжен и сосредоточен.
 Потом Элен часто думала, что это было какое-то предчувствие. Обгон на пустынной дороге. Никто не догадывался о грузовике, скрывавшемся в снежном молоке до поры до времени. Никто не мог предвидеть, что обгонявший их водитель слишком резко повернет направо, видимо, испугавшись столь неожиданного появления встречной машины. Повернет, обрекая на гибель себя и других невольных жертв своей нелепой ошибки.
 Элен не поняла, что произошло вслед за этим. События, затянувшие неуправляемые автомобили в одну гигантскую мясорубку, слишком быстро промелькнули перед ее глазами, не вызвав никаких эмоций, не оставляя никаких следов в памяти. Она не принимала участия в драме, разыгравшейся на автостраде, оставаясь не действующим лицом, но малосведущим зрителем, пропустившим изощренные перипетии дорожного сюжета, и самый смысл происшедшего. Лишь почувствовав, как BMW тяжело отрывается от земли, падая в кювет, она успела вскрикнуть и лишилась чувств.
 Она же была и единственным свидетелем, способным рассказать, что же все-таки произошло в тот роковой майский вечер. Офицер дорожной полиции, занимавшийся этим делом, несколько раз просил Элен описать грузовик. Но единственное, что она могла вспомнить, – грузовик был огромным. И еще – он двигался очень плавно, словно плыл по воздуху. Это было все, чем располагала ее память. Офицер удрученно качал головой и всячески уходил от встречных вопросов.
 Когда Элен увидела Алекса, спокойного и сосредоточенного, покоившегося на кровати, высеченной вместе с ним из одного куска белого мрамора, она (Нет-нет, не записывайте это)…
 Она приходила к нему каждый день. Садилась на неудобный больничный стул, брала его за холодную белую руку. Сжимая ее в своих теплых ладонях, Элен вспоминала, как его пальцы нежно прикасались к ее лицу, словно читая, угадывая малейшие желания и настроения. «У тебя такие нежные пальцы…». Она склонялась над Алексом, машинально поправляя сваливавшуюся прядь волос. Что-то шептала ему, сама не зная, что, прикладывала его мраморную руку к своей щеке. На глаза сами собой наворачивались слезы и медленно скатывались по лицу в его бесчувственные ладони. Мертвые ладони.
 – Простите… – сказал ей доктор Грин, и что-то внутри нее оборвалось. – Простите… Он умер…
 И сразу все потеряло смысл. Стеклянная чаша надежды, которую Элен трепетно несла перед собой, предательски выскользнула из вздрогнувших рук и брызнула в стороны радужными осколками несбывшихся фантазий. Смеющийся звон гибнущего стекла встал в ее ушах, разламывая голову и надрывая нервы. Зажмурившись, Элен тихо застонала. Она отшатнулась от доктора и, не удержав равновесие, стала падать на спину. Звон не прекращался. Элен почувствовала, что Джейк подхватил ее. Рыдание свело ее тело судорогой.
 Почему, господи, за что, что они сделали, из-за чего он покарал их так жестоко? Были счастливы… Это преступление? Грех? В горле вновь шевельнулось рыдание, и Элен закашлялась.
 – Боже, за что, боже?! – она кричала, срываясь на истерический шепот. Предметы и люди вокруг нее закручивались в неистовом водовороте, приближаясь к ней и вращаясь все быстрее, но Элен ничего этого не видела, продолжая падать, сквозь руки Джейка, пол кабинета, вниз, вниз…
 Мелоун помог ей выйти из машины и проводил в дом. Действие успокоительного уже закончилось, но у Элен по-прежнему кружилась голова. Они прошли в кабинет, и Элен присела на диване. Волшебный диван… Джейк о чем-то спросил ее, вероятно, предложил немного побыть с ней. Элен отрицательно покачала головой. Он еще что-то сказал, она ответила. Смысл разговора не доходил до нее, и Элен не делала попыток его понять. Еще через некоторое время она сообразила, что Джейк ушел. Одна. Она снова была одна.
 Ну, вот и все. Круг замкнулся. Она вновь стояла у исходной точки, обретя все и затем все потеряв. В прошлом – счастливая жена и блестящая писательница, ныне – безутешная вдова и автор бездарного романа. Нужно было постараться не думать о том, что Алекс… Слезы опять потекли, оставляя на щеках полосы, блестевшие в свете настольной лампы. Лампу включил Джейк, когда они вошли в кабинет. В зашторенном кабинете царил полумрак, и Элен никак не могла вспомнить, чтобы она опускала здесь шторы. Неважно. Ей необходимо было переключить свои мысли на что-то другое. Книга. Да, не слишком удачный выбор темы для размышлений. Она нашла в себе силы горько усмехнуться. Похоже, с ее литературной карьерой дела обстоят так же фатально, как и с личной жизнью. Вот уж на что ей было наплевать. На этот чертов роман, на проклятое издательство, критиков, читателей. Элен с облегчением восприняла эту отдушину для выхода накопившихся эмоций. В ведро. Все в ведро.
 Она поднялась с дивана и шатаясь подошла к письменному столу. Верхний ящик. Белая папка с каллиграфически выведенным на обложке названием… Не заглядывая внутрь, не взвешивая все «за» и «против» – в ведро.
 Пусто. В ящике было пусто. Невероятно. Рукопись исчезла. Джейк? Нет, не может быть… Зачем? Проклятье. Злость испарилась, и Элен опять осталась в одиночестве, усталая и ничего не понимающая. В последнем порыве ускользающих эмоций она с силой захлопнула ящик. Однако, словно издеваясь над ней, из стола выдвинулись все остальные ящики. По иронии судьбы дальше всех выкатился третий сверху, и взгляд Элен, непроизвольно опустившись вниз, уперся в…
 Рукопись. Толстенная белая папка с каллиграфически выведенным на обложке названием ее последнего романа: «Спутники Маргарет».
 Но не это привлекло внимание Элен. На обложке рукописи, прямо поверх названия, лежала небрежно брошенная кем-то дискета. Зеленая. С волшебной палочкой на защитной металлической пластине.
 Едва уловимый шорох за ее спиной послышался Элен.
 – Алекс?..


 * * *

«Робинсон, Алекс Мэттью (Robinson, Alex Matthew), 196..-199..гг. – писатель романист, автор нескольких успешных книг, среди которых: … . Получил известность после выхода романа «…». В 19.. номинировался на … . Бывший муж Элен Робинсон (см. Robinson, Helen). 30 августа 199..г. скончался вследствие травм, полученных в автокатастрофе.
Библиографические Данные: … ».

«Робинсон, Элен (Robinson, Helen), р.197..г. – широко известная писательница романистка, автор целого ряда популярных романов-мегаселлеров, среди которых: … . В 19..г., после выхода романа «…», по опросам читателей журнала «…» была признана «Женщиной-писателем десятилетия». Книги Э.Р. переведены на 18 языков. Список экранизаций: … . В разные годы становилась лауреатом премий: … , номинировалась на: … . В 199..г. опубликовала свой самый удачный роман «Спутники Маргарет», получивший премию Академии … . После гибели мужа Алекса Робинсона (см. Robinson, Alex Matthew), Э.Р. официально объявила об окончании литературной карьеры. В настоящее время живет в г.Флоренция, Италия.
Библиографические Данные: … ».
 «Литературная Энциклопедия, Издательство «…», 200..г.»


 Послесловие (От автора)

 …и я не знаю, чем закончилась эта история. Вереница фактов с вплетенными в нее темными пятнами домыслов и слухов. Мои предположения и догадки здесь не в счет – какое бы из вышеизложенных событий ни подвергалось сомнению, мне всегда есть на кого сослаться. Упреки в недостоверности и злоупотреблении мистицизмом в свой адрес я не принимаю – все записано мною со слов очевидцев, случайных или неслучайных. Все мысли по поводу случившегося принадлежат им, к ним же следует отправлять все претензии.
 Что дальше? Элен Робинсон попыталась настоять на соавторстве Алекса при публикации «Спутников Маргарет», но Джейкоб Мелоун, издатель Элен, осторожно свел на нет все ее усилия, от души полагая, что спасает своего самого перспективного клиента от нервного срыва и помешательства. Он, конечно, не поверил во всю эту белиберду с дискетой и переписанным романом. Для его собственной психики проще было согласиться с мыслью, что Элен наконец-таки воспользовалась компьютером в своей последней работе.
 В последней работе… Сразу же после выхода книги Элен сбежала в Италию. Сбежала от своего триумфа и от своего поражения. Она знала, что больше не напишет ни одной мало-мальски стоящей книги. «Становясь великим, перестаешь быть талантливым». Так и случилось. Она изменила фамилию, став Элен Вебер, и пропала в лабиринте флорентийских улочек навсегда.
 Надо признать, исчезновение Элен было на руку всем. В последние недели перед отъездом за ней прочно закрепилась репутация не вполне нормального человека. Чего только стоили эти вмешательства потусторонних сил в ее работу над книгой! Элен постоянно твердила о пистолете, найденном под диваном в кабинете вместе с парой листов из ее черновой рукописи, о самопроизвольно включавшемся автоответчике с голосом Алекса: «Алло. Привет. Говорит…». Все просто устали от ее бредней и навязчивых идей.
 Дорожная полиция также вздохнула с облегчением. Дело в том, что на месте автокатастрофы не было обнаружено никаких следов грузовика, упомянутого в показаниях Элен. Более того, ни водители, ехавшие с ними в попутном направлении, ни водители встречных машин не встречали на пустынной дороге никаких грузовиков. Элен Робинсон была единственным выжившим свидетелем катастрофы и единственным человеком, лицезревшим, по ее мнению, невольного виновника аварии. Сразу же после ее отъезда дело было закрыто. Виновником происшествия была признана Натали Винтер, не справившаяся с управлением своего «Мерседеса».
 Последние круги в этой истории разошлись после публикации интервью с доктором Грином. Доктор подтвердил журналисту, что состояние Алекса М. Робинсона, доставленного в госпиталь сразу же после аварии, с самого начала было безнадежным. Выход из комы в подобных случаях исключен, и эта мрачная аксиома не была опровергнута ни разу. Не стала неожиданностью и эта смерть. Читатели еще раз сочувственно хмыкнули и перевернули страницу, выбрасывая из памяти все, что было связано с Алексом Робинсоном, его жизнью и обстоятельствами смерти.
 Пожалуй, это все, что я знаю.
 А дом мистера и миссис Робинсон был продан и обрел новых хозяев – семью преуспевающего торговца недвижимостью. Теперь там все по-другому. Только почему-то так и остался стоять на своем месте старый диван в кабинете прежних владельцев. Иногда по ночам, проходя по коридору мимо этой комнаты, можно услышать осторожный скрип усталых пружин. Он все еще ждет вдохновения…
…Но это уже другая история.

А. Л.
30 августа 1999г. – 31 июля 2000г., Екатеринбург.