Ближе к старости и море и небеса, прежде так щедро поившие своими цветами глаза мои, спешат вернуть обратно все эти краски, обрывая теперь с сохнущих стеблей их лепестки, друг за другом.
Я потерял уже счет всем своим резиновым дням и их кисельным печалям. И приобретенные за долгий срок дурные привычки, отныне все явственнее проявляют чужую червивую душу. Одна за другой увяли все причины. И остановки на отдых, становясь продолжительнее, принуждают дрожать, согнувшись нелепо и криво (будто я намерен о чем-то выпрашивать), перед новым рассветом.
Однажды я уже пытался сбежать от беззащитного слабоумного детства, которое теперь мне вновь угрожает. Я продирался сквозь ледяную паутину озарений, потерь и открытий, в каждой постели чужой оставляя после себя каплю перламутрового яда или отравленной крови. (Не стоит корить меня за это – я тогда обезумел). Я торопился. Устав, переходил на шаг и, заметив это, останавливался, переводил дух, озираясь по сторонам и пытаясь понять, как далеко я забрался. И снова бежал по руслам ручьев, что бы запутать следы, но все же попался. Попался в ожегшие до кости кружева шелковых силков.
Рядом со мною, в сетях и капканах, бились лучезарные птицы и прекрасные твари, чьи имена могли быть известны лишь бестиариям. И зачарованный, я даже не пытался освободить себя. Но потом явились ловцы. Они выпутывали их, они сворачивали им шеи, или били грязной, кровью пропитавшейся до самой своей сердцевины, дубиной по темени. Сдирали драгоценные шкуры или выщипывали волшебные перья, а меня, вырвав из пут, швырнули в канаву. Следом бросая истерзанные туши зверей, которыми я так восторгался. И тогда, лишенный права, смертью хотя бы, уподобиться им, я вознамерился стать таким же, как и они – гордые и прекрасные, что бы торчать в небесах или скользить стремительной тенью в оврагах. Я мечтал отречься от своей всеядности, и стать однозначным хищником. Я жаждал пить кровь, разливая ее густые узоры по своей коже и рвать когтями дрожащее жаркое мясо, вплетая его в свои мускулы. Я хотел возбуждать охотников, быть хитрым и в меру коварным. Я захотел научиться избегать их ловушек и ускользать каждый раз у них из-под носа, дразня их и распаляя… И, когда я услышал чей-то хохот, я не сразу пришел в себя, - на краю канавы стояла кривоногая гиена, которая пришла сюда, учуяв убийство. Она явно потешалась над всеми этими захватывающими картинами, что нагромоздил я перед собою, в грязи, среди изувеченных трупов. Среди тех, на кого я только что так жадно желал стать похожим…
Стебли глаз моих иссохли совсем, растеряли-рассыпали все свои лепестки. И нет, и не будет уж никогда, ни одного нового побега.