В детстве я очень любила свою тетю, сестру моего отца. Хотя свои детские впечатления я помню очень смутно. Тетя представляется мне каким-то светлым пятном. Высокая, длинноволосая, добрая, и красивая. Она рассказывала мне сказки. Сидела со мной, когда я болела. Делала мне модные прически. Водила меня в детский садик. Я помню тот день, когда мама куда-то пропала. Мне было тогда чуть больше трех лет. Я спрашивала тетю, где мама, и она отвечала мне, что мама уехала и скоро вернется. Потом я перестала спрашивать, поняв, что тетя, скорей всего, говорит мне неправду. Гораздо позже я узнала, что мама погибла в аварии.
Отец мой всю жизнь проработал на одном и том же предприятии. Когда я родилась, он уже работал там несколько лет. На день рождения мне подарили деревянную кроватку и большую куклу, которая хранилась у меня долгое время. После маминой гибели я стала «всехным» ребенком. За мной ухаживали по очереди все сотрудницы папиного отдела. Я росла у них на глазах. Многих я называла на «ты», даже когда уже выросла.
Но больше всего мне нравились две работницы архива. Одну, Фаину Исааковну Гендину, я называла «баушка», а вторую, Асю Кононенко, просто Асей. Я могла часами проводить в архиве. Что там было интересного для маленького ребенка, я затрудняюсь сказать. Но я, как завороженная, наблюдала за тем, как из огромных толстых папок извлекались чертежи на кальке и калька при этом издавала звук, похожий на потрескивание, как баушка Фаня тащила деревянную лестницу, похожую на постамент, и взбиралась по ней до самого верха. Мне давали карандаши, циркули, балеринки, и я чертила удивительные узоры, круглые и симметричные.
Когда мне было лет пять, моя тетя вышла замуж и куда-то пропала. Она перестала к нам заходить, и мы не навещали ее. Я очень скучала и спрашивала папу, когда же придет тетя Нина. Папа смущался и переводил разговор на другую тему.
Однажды (я уже тогда ходила в школу), придя к папе на работу, я увидела тетю Нину, стоящую в коридоре, напротив двери папиного начальника Петра Васильевича. Обрадованная, с торжествующим криком я бросилась к ней, собираясь повиснуть у нее на шее. Но, к моему удивлению, тетя ничуть не обрадовалась, даже рассердилась. С легким раздражением и досадой она отстранила меня, и, не говоря ни слова, вошла в приемную. А я так и осталась стоять в коридоре, непонимающая, и улыбка медленно сползала с моего лица. Минуты через две мимо меня в кабинет начальника прошел папа. Вскоре он вышел, и увел меня в свой отдел. А вечером у нас состоялся разговор. Видно было, что папе он давался с трудом.
- Доченька, если ты когда-либо увидишь тетю Нину, на улице или у меня на работе, не подбегай к ней, вообще не показывай виду, что знаешь ее.
- Папа, а почему мне нельзя говорить с тетей Ниной?
- Доча, не спрашивай меня сейчас. Когда станешь чуть взрослей, сама все поймешь.
С тех пор при встрече с тетей Ниной я делала вид, что не знаю ее. Встречались мы нечасто. Всего-то раза два-три за много лет.
Когда я подросла, то поняла, в чем тут дело. То ли отец мне рассказал, то ли сама догадалась. Оказывается, Нина вышла замуж за папиного начальника, и, чтобы никто не мог заподозрить начальство в семейственности или в несправедливом отношении, папа, начальник и Нина, ну и я тоже, активно делали вид, что никаких родственных отношений между нами нет. Никто не знал, что начальник – папин шурин. Подобное родство могло повредить карьерному росту Петра Васильевича. Поэтому папа всегда соблюдал субординацию.
Прошло мое детство на глазах у папиного отдела. Одежду мы ходили покупать или с «баушкой» Фаней, или с Асей Кононенко. Баушка очень ревностно относилась к вопросу еды. Ела я всегда домашнюю пищу (результат ее же стараний), вдоволь и даже больше. В школу на родительские собрания, когда папа был в командировке, ходила Ася. Математику со мной проходил Слава, молодой инженер. Он очень интересно и потешно объяснял математические формулы и законы.
Я благополучно выросла, закончила школу и поступила в институт. За эти годы тетя Нина стала мне совсем чужой. Она не звонила, не интересовалась мной и папой, не передавала мне приветов. Я абсолютно была равнодушна к этому когда-то родному мне человеку. Обиды я не чувствовала тоже. Просто она была чужой.
Когда мне было девятнадцать лет, папа заболел. Я не буду рассказывать о десяти месяцах ужаса, которым была эта болезнь. Больницы, операции, облучения и химиотерапия не дали ничего. Он не мог работать. Не могла работать также и я. Кто бы тогда ухаживал за папой? В больницах не было ничего – ни бинтов, ни лекарств, не было даже сиделок. Я научилась делать перевязки, делать уколы, ухаживать за тяжелыми больными.
Все это время папины сотрудники не оставляли нас. Каждый месяц они приносили мне зарплату, уж не знаю, как это им удавалось, премиальные, приносили продукты и доставали лекарства. Не знаю, что бы я делала без их поддержки. Но – увы! – папе ничего не помогло.
В день похорон в моей квартире с утра толпились люди. Я слабо понимала, кто и зачем пришел. Помню, мне просто хотелось, чтобы все поскорей закончилось и я смогла бы лечь и уснуть. Людей было очень много.
Вдруг я услышала как Ася говорила кому-то:
- Спасибо, что нашли время прийти и поддержать девочку.
И громкий голос ответил:
- Я пришла хоронить брата! И Светочку я не брошу.
Выглянув в коридор, я увидела тетю Нину с Петром Васильевичем. Это был первый раз, когда она открыто призналась в родстве с папой и со мной.
На поминках Нина подошла ко мне и обняла. Это неожиданное проявление нежности с ее стороны потрясло меня, и я разрыдалась, обнимая тетку. Баба Фаня вскочила с места, собираясь меня утешать, но Нина жестом остановила ее:
- Пусть поплачет. Легче ей будет. Шутка ли – остаться одной на всем белом свете!
Через некоторое время гости стали расходиться. Нина ушла в числе первых, пообещав «заходить каждый день» и «не оставлять дитя». Было в ее поведении что-то неискреннее, что ли, что-то показное. И еще один эпизод этого страшного вечера запечатлелся в моей памяти. Кто-то из сотрудников выразил удивление по поводу того, что долгие годы никто не знал о том, что мой папа и жена Петра Васильевича – родные брат и сестра. На что Нина ответила:
- Видите ли, мой покойный брат всегда был человеком гордым. Он хотел сам всего добиться. Поэтому и скрывал наше родство. И Петеньке не позволял проявлять свои чувства на людях. А так мы были в очень тесной связи. Звонили, не оставляли. Как же можно? Мы ведь родные.
После похорон несколько недель я жила по инерции. Как будто бы все органы чувств были отключены. Куда-то ходила. Что-то ела. Этакий робот. Потом это состояние прошло, и пронзило сознание потери, и того, что я теперь совсем одна на этом свете. Стало страшно. Захотелось бежать к кому-то, просить, умолять, чтобы не оставляли меня одну. Потом прошло и это состояние. Я поняла, что я молода, мне всего 20 лет, моя жизнь только начинается, и я могу построить из нее то, что хочу. А потом я заболела. Не знаю, что со мной было. У меня болело все. Я худела изо дня в день. Не могла есть и пить. Меня положили в больницу, кололи мне что-то, в вену и внутримышечно, но я ничего не чувствовала. Мне казалось, что недолго ждать, когда мы с папой и мамой ТАМ встретимся. Меня посещали какие-то религиозные мысли, я ударилась в оккультизм.
В общем, все шло к плачевному финалу. Но однажды мне приснился папа.
- Нечего тебе торопиться. Под лежачий камень всегда успеешь, доча. Вставай и иди. Ты здорова, как бык, нечего симулировать.
- Что ты, папа, я больна. Я худею. У меня в крови пониженный гемоглобин. Врачи не могут мне поставить диагноз...
- Тоска – вот твоя болезнь. Вставай, доча, а то я рассержусь. Кстати, скоро ты выйдешь замуж. Поздравляю! Все у тебя будет хорошо.
На утро я пошевелила рукой и почувствовала боль в локтевом сгибе. Там у меня были синяки от многочисленных уколов. Там, где обычно колят внутримышечно, был сплошной синяк и затвердение. Сидеть было больно. Это был первый раз, когда за многие месяцы я почувствовала боль.
- А хрен вам, - сказала я, обращаясь неизвестно к кому, - не возьмете!
Прежде всего, я потребовала меня выписать. Неожиданно для меня самой выписка прошла очень гладко. Потом я выбросила руны, карты Таро и журнал со статьей про И-Цзин (статейка была бульварная, честно говоря, низводившая «Книгу Перемен» до уровня пособия по гаданию). Вернувшись домой, я посчитала, сколько у меня осталось денег. Потом устроилась на работу. Тогда как раз пышным цветом расцвели кооперативы. Вот я и устроилась в один такой кооператив, преподавать английский язык отъезжающим. Язык их интересовал мало, в основном «что ТУДА везти» и «что ТАМ почем». Мы проводили уроки в славных беседах, я приносила на уроки таблицы цен и очень нужных вещей, которые везут ТУДА. Среди оных значились гвозди, металлические набойки на каблуки, ковры и занавеси – каждая по 10 метров длиной. Все мои попытки заняться английским языком пресекались на корню.
- Да что ты со своим английским лезешь, - мягко отчитал меня хозяин кооператива, - главное, чтобы клиент был доволен. Клиент доволен? Деньги платит? Чего тебе еще?
Через некоторое время я поняла, что меня ничего в этом городе не держит. Погуляв по улицам, таким знакомым и любимым прежде, я ощутила, что все вокруг стало чужим. Дома как бы отталкивали меня, Дюк, стоящий на Приморском бульваре, казалось, указывал мне: «Прочь!» Решение пришло само собой – уезжаю.
За весь год со дня папиной смерти никто из его сотрудников не позвонил и не узнал, как у меня дела. Тетя Нина не звонила тоже. Но это меня не удивило. Удивило то, что ни баба Фаня, ни Ася Кононенко, ни Славка, проведший со мной не один час за математикой, не нашли для меня времени. Ну что ж, философски говорила я сама себе, с глаз долой – из сердца вон. Папы нет – нет и меня.
Однажды я столкнулась в магазине с Асей. Я не захотела с ней поздороватья, я чувствовала себя обиженной. Ася тоже отвернулась от меня, причем у нее было такое лицо, будто бы я оскорбила ее в прошлом, и простить она этого не может.
Вечером Ася зашла ко мне.
- Я на секунду, - сказала она, - я просто не могла не зайти после того, как ты встретила меня и даже не поздоровалась. Ты начисто забыла о моем существовании. Ладно. Но Фаина Исааковна? Ты что, не могла хотя бы позвонить и поблагодарить ее? Неужели же только твой отец связывал вас? Как ты могла так поступить? Будто и не росла ты у нас на глазах...
Ася говорила, и чувство обиды поднималось во мне. Я думала, чем бы угостить Асю, достала из кухонного пенала бутылку «Куяльника». Бутылка была грязной и какой-то сальной. Я стала ее мыть под краном, но вдруг с глухим хлопком отлетело донышко, и газированная минералка стала выливаться из бутылки. Какое-то время я смотрела на льющуюся воду, на пузырьки, потом швырнула бутылку в мойку, и, почти не сдерживая себя, закричала:
- Да! Да! Будто и не росла я у вас у всех на глазах! Нет отца – нет и меня, да? Никто, ни ты, ни баба Фаня, не позвонили! А как мне хреново было! Как я в больнице три месяца лежала! Жрать не могла! Хоть кто-то пришел ко мне? Принес хоть цветок? Да не надо цветка! Пришли бы! Хоть сделали бы вид, что вам интересно!
Я кричала, и слезы текли по моему лицу. Ася с испугом смотрела на меня, потом стала успокаивать:
- Успокойся, Светочка, успокойся. Ну извини меня, дуру. Ну успокойся...
Потом начала плакать сама. Так мы и ревели с ней, дуэтом. Успокоившись, мы попили чаю, и, самое главное, поговорили. Оказывается, моя тетка, папина сестра, сказала всем, что я не желаю никого видеть, кроме нее, и если кто-то хочет передать мне привет, то это нужно делать через нее. Она регулярно приходила в отдел, брала передачи для меня (а баба Фаня, не имея своих детей и внуков и имея родственников за границей, старалась передать мне чего получше и повкусней), и говорила, что я по прежнему видеть никого не хочу, но беспокоиться не стоит. Ни она, ни ее семья никогда меня не оставят. Не хочу никого видеть – это можно было понять. Но отсутствие какой-либо благодарности, хотя бы по отношению к бабе Фане, которая души во мне не чаяла, очень обижала всех сотрудников. Баба Фаня, бывало, всплакнет: «Надо же, забыла меня Светочка... Конечно, кто я ей?»
В этот вечер мы с Асей все устаканили. Договорились назавтра вместе сходить к бабе Фане, а мое молчание объяснить болезнью. Сказать, что баба Фаня обрадовалась моему визиту – значит, ничего не сказать.
- А я думаю – не может же Светочка меня забыть. Я ведь ее вот такусенькую знала! А помнишь, деточка, как мы с тобой в парикмахерскую ходили? Все дети плакали, а ты молчала, потом всем сказала: «А я не боялась!» Ой, люба моя дорогая, шоб только ты мне была здорова.
Через некоторое время я объявила о том, что уезжаю. Провожали меня почти всем отделом. Не было только Петра Васильевича и тети Нины. Но их я и не ожидала. Честно скажу, я не хотела их видеть. Вскоре после моего отъезда уехала к племяннику в Сан-Франциско и баба Фаня.
Прошло долгих пятнадцать лет. Поначалу, конечно, было трудно. Приходилось работать на тяжелой и низкооплачиваемой работе. Но образование я получила, потом нашла работу по специальности, медленно стала делать карьеру. Вышла замуж, появились дети.
Баба Фаня умерла. Ася Кононенко вышла на пенсию, но денег ей не хватало. Сын ее сидел без работы. В прошлом году я начала ей помогать – регулярно высылать 200 долларов. Надеюсь, что со временем смогу помогать больше. Я очень благодарна Асе за все, что она для меня сделала. И вряд ли когда-нибудь смогу вернуть ей мой долг.
Недавно Ася прислала мне письмо. В конверте была маленькая записка, написанная Асиной рукой, и письмо, написанное незнакомым почерком.
«Светланка», - писала Ася, - «пару дней назад я встретила Нину. Сын ее занимается перегоном машин из Германии. Недавно поменял свою «Хонду» на «Мерседес», правда, подержанный. Нина с мужем работают и выглядят неплохо. Пересылаю тебе Нинино письмо. Хочешь – ответь ей. Я твоего адреса ей не давала.»
Вот это письмо. Привожу его полностью.
«Дорогая доченька, моя Светочка!
Быстро же ты забыла свою тетю. Но я тебя не виню. Всякое бывает в жизни. Ты молодая, поэтому могла забыть – а у вас, молодых, память на добро короткая, - забыть, как я тебя нянчила, как помогала в трудные минуты. Ну да это ничего. Главное, что ты уже выпуталась из всех передряг и твердо стоишь на ногах – не без моей помощи, девочка. Ася не захотела давать твой адрес, вот и пришлось оставлять ей письмо. Надеюсь, что она перешлет его тебе. Посмела бы она себя так вести, если бы Петр Васильевич, как и раньше, был бы ее начальником? Сомневаюсь. Ну да Бог ей судья. Материально нам тяжело. Петр Васильевич и я работаем посменно, сторожами в театре. Надеюсь, ты сможешь помочь нам на квартиру. Грех отказывать, Светочка, мы ведь единственные родные тебе люди. Как ты там, Светочка? Ну что я спрашиваю, что ты сможешь рассказать в коротком письме. Вот если бы нам, как бывало, посидеть часов десять за чашкой чая, да посудачить о том, о сем... Многое смогла бы я поведать тебе о нашей скотской жизни. Надеюсь, мы еще встретимся, и очень скоро. Пиши мне. Голос крови не заглушить. Твоя тетя Нина.»