В одном солидном Учреждении удумали сделать Музей.
Наша любая серьёзная контора, если помнить историю, выросла из шинели. Натяжки тут нет никакой - уж если все русские писатели произросли из гоголевской «Шинели», то работникам важных ведомств, где символом была форменная одёжка, и сам Бог велел. В будущем Музее, понятное дело, она должна была стать стержнем, без которого всё остальное могло быть, а могло и не быть. И кому какое дело, что шинель для N-го ведомства (таможенного ли, банковского или какого иного) сначала учредили полтора столетия назад, непонятно почему отменили, но вот после последней войны было решено всех работающих в конторе снова одеть в форменную одёжку.
С того намерения прошло уж никак не меньше полувека, а чуть меньше прошло с той поры, когда казённые одежды по-тихому были признаны необязательными и постепенно выведены из оборота. Ретивые работники Ведомства экспозицию выстроили так, что весь смысл их работы можно было передать через эту шинель. Среди документов, живописных и фотографических портретов, вещей, несущих в себе дух давнего времени, экспонатов то бишь, форменной шинели отведена была ключевая роль. Её правильнее назвать так: ШИНЕЛЬ.
А началось всё просто. Ещё лет несколько назад в курилке Учреждения один стародавний работник опрометчиво поделился воспоминанием, что бывали, дескать, в его молодые годы такие времена, когда на работу он, и не только он, надевал форменную одёжку, венчала которую ШИНЕЛЬ, пошитая не как солдатская или даже офицерская, а из особой лендлизовской шерсти особого цвета с особыми причиндалами. Типа гербовых пуговиц, невиданного ранта и прочее.
Слух этот пошёл быть-кочевать в широкой массе ныне бесформенных работников Учреждения, в глубине души скучавших по порядку и считавших, что военизированная форма способна этот порядок восстановить. И не только в их конторе, а по всей стране тоже. Во как, говорили сотрудники Учреждения, во какие были времена, когда тебя запросто можно было распознать среди прочих столичных жителей, только увидишь форменную одежду, в том числе и ШИНЕЛЬ. ШИНЕЛЬ - это вам не турецкая кожа или какой-нибудь пуховик, набитый пером хорошо ещё, если пекинской утки, а то и вовсе корейским синтепоном.
В другой беседе этот сотрудник Конторы опрометчиво заметил, что прежняя его ШИНЕЛЬ должна быть жива, потому что хранилась на его дачном участке. Который, впрочем, был вовсе не дачным домом, а деревенским строением в недальнем Подмосковье, и деревню ту сподручнее сегодня назвать дачной, потому что никакой деревни в прежнем понимании и с лохматой датой основания там уже нет, а есть несколько домиков, в которых несколько жителей столичного города отдыхали летом.
Тогда в курилке слушателем ветерана был только один человек. Он затаил до поры до времени сведения о ШИНЕЛИ, потому как до раскрытия тайны срок не подошёл ещё. А когда пошли разговоры о Музее, он и выдал страшную тайну, кому надо и намекнул, что история ведомства без форменной ШИНЕЛИ куцая получится, неубедительная. А как до всех дошло, что никакого Музея без исторической ШИНЕЛИ не получится, тут и порешили ШИНЕЛЬ желанную во что бы то ни стало заполучить. Отправлять за дорогой вещью только её хозяина было слишком заурядно, вот и решили сподвигнуть на поездку невольного свидетеля давних откровений владельца ШИНЕЛИ, человека не то, чтобы пожилого, но и не молодого уж.
За ШИНЕЛЬЮ решено было ехать на «мерсе» - и надёжно, и сама доставка будущего экспоната превращалась таким образом в событие нерядовое.
Не беда, что время подачи «мерса» сдвинули на час. ШИНЕЛЬ, прождавшая своего звёздного часа несколько десятилетий, могла бы выждать ещё и не шестьдесят минут - что это за срок в её долгой жизни?
Асфальт, к которому был приспособлен «мерс», кончился незаметно, и началась грунтовая дорога, сначала вполне накатанная в сторону ожидавшей встречи деревни, которая теперь дачный посёлок. А дорога по деревне и вовсе скоро перестала быть наезженной и закончилась глубокой выбоиной, перед которой куражливый водитель, словно никогда не видевший иных дорог, кроме асфальта, сослался на низкую посадку своего углецветного «мерса». «Да уж дойдём, тут недалеко» - услышал он от пассажиров и остался в салоне один.
Деревенская улица была, как все такие улицы - за колдобиной опять пошла добротная дорога, свидетельствовавшая о многолетней жизни в домах по обеим сторонам. Домов старинных в ней осталось всего ничего - большинство было сожжено в последнюю на этой земле войну. А построенные позже выглядели не лучше давнишних, и лишь совсем новые выпячивались в общем ряду.
Провожатый кивал спутнику то на один дом, то на другой из числа бревенчатых, и вспоминал, кто и где жил в те годы, когда он здесь вырастал. Вот на сгибе улицы он указал на место, где когда-то был дом деревенского пастуха, которого прозвали «мастером художественного слова», но, конечно, не за его златоуство, а за отборный мат, которым он сопровождал сбор и раздачу скотины в давние двадцатые и тридцатые годы.
Ещё в одном доме когда-то жили сверстники тогдашнего, юного в те поры, обладателя ШИНЕЛИ, с которыми он удирал из дома на рыбалку - речка и поныне бежала где-то под обрывом. И помнил он, что в компанию брали совсем мелких ребятишек, которые помогали шугать рыбу из заводей в жиденькую сетку, которую он когда-то тянул против течения с одногодками, и уловом приходилось делиться с малышами. А всё равно в его памяти сохранился восторг и гордость, когда он приносил домой три-четыре килограмма щучек, окуньков, лещиков.
Попутчик всё норовил направить воспоминания своего провожатого на воспоминание о доме той, которая, как полагается каждому мальчишке, должна быть у него в юности. Но обладатель ШИНЕЛИ был стоек, и не предал свою первую любовь, не стал делиться спрятанными в себе воспоминаниями.
Почти заброшенный дом, где гостей дожидалась ШИНЕЛЬ, оказался, к удивлению попутчика, большим, с множеством пристроек. Он крепился перед навалившимся на него временем, устоял, но как-то скособочился назад, да не завалился, потому что сзади его подпирала, тоже бревенчатая, пристройка, служившая для содержания скотины, а за ней была ещё одна пристройка - для хозяйственных всяких нужд да для сена, дров и других важных для нормального сельского бытия причиндалов. Хозяин посетовал на близких своих родных, что за домом не следят (а он сам тут не был уж лет десять), а если б бывал, то подправил бы, что полагается.
ШИНЕЛЬ сыскалась быстро. Она безропотно висела на том самом гвоздике с тех ещё времен, когда её владелец, обживая новую, тогда только что полученную в Москве квартиру, решил определить ШИНЕЛЬ сюда, расстаться с одёжкой, напоминавшей ему, когда-то пришедшему с войны, бесконечную, как ему казалось, военную службу - и на войне в шинели, и после войны в шинели, хоть и без звания. Да и места в новой квартире было небогато.
Были предприняты поиски полного комплекта к ШИНЕЛИ - форменной шапки и пристёжки к ШИНЕЛИ, напоминавшей башлык. Но если ШИНЕЛЬ была самодостаточна, и могла занять достойное место среди прочих экспонатов, то её мелкие дополнения требовали долгих и скрупулёзных поисков в разных помещениях, да и с неизвестным результатом, а на это времени совсем не осталось.
ШИНЕЛЬ для порядка встряхнули, вместе с пылью оставив в осеннем воздухе всю её прошлую жизнь, туго свернули, да так, что в просторном полиэтиленовом пакете она заняла не так уж много места. Оставшееся пространство было заполнено павшими наземь желтоватыми плодами антоновки, которую, как уверял владелец ШИНЕЛИ, он посадил в честь своего возвращения живым с фронтов войны.
Снова щёлкнул замок, оставив за дверью не только давно нежилое пространство, наполненное нужными и ненужными вещами, мебелью, кухонным скарбом. В полусумраке дома в одиночестве остались портреты отца, матери, бабушки и тёти, других родных людей хозяина ШИНЕЛИ. Хотя, если говорить строго, они были бы более уместны там, в музее, если бы им нашлось достойное место. Но - профессии давно ушедших людей не соответствовали профилю Учреждения, где устраивали Музей, вот и остались они в стылом доме.
Обратный путь по полумёртвой деревне, обречённой ещё в шестидесятые годы прошлого века на бесперспективность, был более спор. Хозяин ШИНЕЛИ о детстве вспоминал реже, лишь указал на колодец, у которого проходили тогда все вечеринки молодёжи. Рассказал и историю из военных лет. После освобождения этих мест зимой 1941-го поехал сюда попроведывать бабушку. На поездку не пожалел два дня из выделенных ему десяти отпускных.
Он воевал где-то под Старой Руссой, и командир сжалился над молодым миномётчиком, единственным в сибирской роте бывшим родом из-под Москвы. Из столицы, где к тому времени жили мать с отцом, солдат добирался сюда целый день, а к вечеру, оказавшись в доме, где прошло его предвоенное детство и юность, не нашёл места, где бы удалось прикорнуть и выспаться. Его бабушка приютила десятка три односельчан, чьи дома сгорели в боях, а её дом, как и ещё два других, остался цел. Покемарив кое-как у печки, гость наутро двинулся в обратный путь, сохраняя тепло не только дома, но и чувство того, что с его бабушкой и домом детства всё в порядке.
До злосчастной колдобины осталось немного. Издалека было видно, что «Мерс», к которому они держали путь, стоял почему-то поперёк деревенской улочки, передними колёсами увязнув на обочине. Малахольный водитель ждал пассажиров словно для того, чтобы пожаловаться: вот, дескать, смотрите, что у вас тут за дорога, и ничего не предпринял для высвобождения этой чужой для деревни техники. Он предложил подтолкнуть передок, хотя наивность этого намерения была очевидна – передние колёса глубоко сидели в жирной рыжей глине. Каждая шина была больше похожа на отполированную мокрыми руками опытного ваятеля глиняную плоскую глыбу, из которой он на круге собирался вылепить огромный горшок, только заготовка стояла вертикально.
Таких «заготовок» было две. Они бешено вращались, когда пассажиры попробовали «мерс» раскачать, а водитель вовсю газовал. Вызволить колёса из жирноглиняной ямки не удавалось. Тогда выпросили штыковую лопату у бабульки, с интересом наблюдавшей из окна ближнего дома за редким для деревни событием. Водитель мог попросить её ещё час назад, но ему было, видно, лень, или статус ему не позволял опуститься так низко, и он спасение своей техники возложил на пассажиров. А когда они показали свою беспомощность, водитель стал неохотно по очереди подкапывать застрявшие колёса. Благодаря этим ямкам, но опять с помощью упиравшихся в капот пассажиров, оба колеса смогли вырваться из глиняного плена.
Владелец ШИНЕЛИ, увлеченный процессом высвобождения техники из ямы и, наверно, погружённый во фронтовые воспоминания, не заметил, как летящий из-под колеса тонкий, как лезвие, слой глины оставил на его брючине ровненькую, чуть пошире генеральского лампаса, но жёлтую цветом полоску. Когда «мерс» стоял посреди улицы, и водитель вышел из машины, он деланно удивился, обратив внимание старшего пассажира на испачканную одежду словами, что же это вы с собою сделали. Чтобы пригасить его ехидство, попутчик сказал, что ничего страшного, в салоне глина подсохнет и можно будет её соскрести, правда ведь, обратился он к обескураженному случившимся владельцу ШИНЕЛИ.
А сама ШИНЕЛЬ, вбирая в себя запах октябрьской антоновки, уже покоилась в багажнике «мерса», не ввязывалась в пустую перебранку. Она готовилась к новой, теперь уже вечной жизни в Музее Учреждения. В здании, из которого был хорошо виден Кремль.
Истра, 4.ХI – Юрьевка, 7.ХI. 2004.