В Древнем Китае чего только не делалось в угоду императору его придворным! Например, одно время там было модно производить уродцев. Делалось все это, разумеется, с чисто китайской изощренностью. Младенца помещали в специальную стеклянную вазу, где он собственно и рос, повторяя форму этой вазы. Потом стекло разбивалось, и вновь испеченный уродец радовал взгляд императора.
Обозревая современный литературный процесс, в частности некоторые литературные клубы, трудно иногда удержаться от соответствующих аналогий, ибо именно такие уродцы там и вырастают. Можно было бы даже назвать конкретные названия клубов, имена и фамилии их руководителей, вольно или невольно занимающихся выращиванием императорских уродцев (возможно, что мы не так ли уж далеко ушли от Древнего Китая), однако делать мне этого совсем не хочется. И дело тут вовсе не в “гражданской трусости”. По моему мнению, собственно литературной среде это ничего существенного не добавит, вызвав только новую волну никому не нужной неприязни и склок, которых, в общем-то, и так хватает. Переход на отдельные личности мало что даст, гораздо важнее выделить именно само явление как таковое, а не устраивать друг другу "публичные порки". Во все времена у культурных людей считалось хорошим тоном критиковать "мнения, а не конкретных людей", которые мнения эти высказывают. На мой взгляд, в данном случае анонимность гораздо лучше, ибо, ткнув пальцем в конкретного человека, мы тем самым неосознанно освобождаем всех остальных, "не представленных в списке", от существующего порока, как бы раздаем им индульгенции и усыпляем тем самым их самокритичность. В городе достаточно много неплохих, в общем-то, литераторов и каждый из них искренно пытается делать свое дело в условиях повсеместного насаждения современной общественной средой меркантильного мещанского духа. Само стремление посвящать часть своего личного времени литературной деятельности достойно поощрения, поэтому цель моя совсем другая: побудить каждого литератора задуматься о том, что представляют собой отдельные аспекты его деятельности. Не являются ли они той самой китайской вазой, которая превращает молодые таланты в императорских уродцев? Ответственность, в общем-то, может лежать на каждом, кто, так или иначе, имеет отношение к современной литературе. Конечно не во всем сразу, а в некоторых отдельных проявлениях, у каждого своих. Однако, для себя лично я не вижу большого смысла в переходе на отдельные личности. Уверен, что другие критики, которые более подробно изучали творчество конкретных людей, будут критиковать их более мастерски.
Мне же интереснее попытаться рассмотреть сами "китайские вазы", если угодно их типизацию и способы построения. Начать можно по-разному, например, проанализировать вкратце группы различных психологических и философских теорий, активно влияющих и на литературу.
Одно из таких направлений связано с фрейдизмом. Писателя фрейдистской ориентации узнать довольно не сложно. Он будет целые страницы своего творчества посвящать смакованию сексуальной тематики: грудям, лобкам, любовным позициям, ну и т.д. Конечно, не будем ханжами, все это, без сомнения, имеет право на существование, секс, как известно, неотъемлемая часть человеческой жизни и счастья (до появления змея-искусителя нагота Адама и Евы не была чем-то греховным, при известной культуре отношений в наготе в общем-то ничего грязного или грешного нет), но только в том случае, если он не является единственным стимулом литературного творчества, а примеров таковых, к сожалению, немало. В данном случае смакование чисто физиологических процессов, не сопровождаемое показом духовных начал личности, вряд ли можно считать оправданным. Тем же грехом неоправданного физиологизма страдают, на мой взгляд, и разного рода эксбиционистские выкрутасы на тему фекальной и рвотной тематики, пьяных оргий и т.д.
Следующим этапом развития являются традиционные психоаналитические концепции, выдвинутые ближайшими учениками Фрейда. Учитывая то, что фрейдизм в чистом виде не смог надолго прижиться ни в науке, ни в искусстве, можно перейти к его последователям. Среди них, в первую очередь, Юнг, в целом достаточно интересный и вдумчивый исследователь человеческой природы. Тем не менее, и здесь находятся любители крайностей, смакующие, абсолютизирующие и даже эксплуатирующие некую оккультную тематику, опять же с безвкусной примесью «чистого» физиологизма. Факты транцендентального мировосприятия вечны и они могут в принципе украсить творчество настоящего мастера, вся проблема в наличии у мастера некоторого позитивного вкуса. Если же со вкусом этим большие проблемы, вот тут и появляются причудливого и отвратительного вида литературные уродцы.
Проблема позитивности очень существенна. Вряд ли, например, можно выдвинуть какие-либо серьезные возражения против важности философских работ Фридриха Ницше. Однако многие его литературные последователи скатываются в беспробудный декаданс, описывая бесконечные процессы упадка и разложения всего и вся, причем таким образом, что среди описываемого зловония гибнут ростки всего мало-мальски чистого и святого. Какое влияние это оказывает на молодой неоперившийся талант - очевидно. Часто душа его просто гибнет в отчаянии и безысходности.
Большим отдельным миром и продолжением исканий Ницше является экзистенциализм. Лучшие его литературные представители - Сартр и Камю - заслуженно признаны всем миром. К компании этих мастеров, правда с некоторыми оговорками, можно отнести и Франса Кафку. Однако и в этой, достаточно позитивной среде, находятся представители всякого рода абсолютизации и безвкусицы. И в первую очередь это опошление понятий "свобода воли" и "свобода совести", скатывание в крайний волюнтаризм, смакование собственного грязного пупа по типу: "Я - это все, а все остальные - козлы и козлихи".
Несколько в стороне концепции фрейдо-марксистов (в первую очередь Фромма и Маркузе), которые попытались объединить два основных исследовательских подхода: от частного к общему (от человека инстинктов к человеку социальному) и от общего к частному (от законов развития общественных систем к формированию поведения отдельного человека, в том числе с учетом его инстинктивных начал). Эрих Фромм прямо так и формулирует свою исследовательскую позицию: "Два великих человека 20 века - Фрейд и Маркс". Направление синтеза, предпринятое Маркузе более специфично. Он рассматривает марксову теорию отчуждения личности, вынужденную тратить свою жизнь на тяжелую борьбу с экономическими трудностями среди бездушного блеска неоновых реклам, после чего переходит к рассмотрению вопроса о том, как все это влияет на проявление инстинктов и вводит понятие, которое в очень приближенном виде можно определить как "сексуальную репрессию" - угнетение и эксплуатацию сексуальных потребностей индивида со стороны материально ориентированного общества. Здесь необходимо также сделать также замечание, связанное с тем, что для некоторых индивидуумов в наше время имя Маркс стало чуть ли не ругательным: многие серьезные западные экономисты относятся к нему с уважением и не решаются отбросить данные его исследований целиком, подчеркивая каждый на свой лад тот факт, что, несмотря на свои промахи, он проделал огромную исследовательскую работу, причем сделал это с традиционной немецкой основательностью и на базе всемирно-признанной методологии Гегеля. И, следовательно, внес определенный вклад в фонд человеческой культуры и относится таким образом к таким мыслителям, которых надо читать не в спешке, а с карандашом в руках, не только вычеркивая чепуху, но и подчеркивая все то, что дельно. Термины же типа "марксизм-ленинизм" вряд ли стоит рассматривать, на мой личный взгляд авторы это разные и их объединение неправомерно - слишком разные страны и культуры. Западный же рабочий своему высокому материальному уровню обязан деятельности профсоюзов, которые многое взяли из исследований Маркса.
Появляется также и второе замечание: политические воззрения авторов также влияют на их литературное творчество. Так, например, при Брежневе принято было ругать капитализм, теперь же модно ругать социализм. В таких случаях важен вопрос: а что же собственно понимается под социализмом и капитализмом? Если например понимать социализм как общинность, а именно так понимали его народники 19 века, то общинность на Руси была всегда и ничего плохого в этом нет. Россия - самая холодная страна в мире, даже в Норвегии теплее, чем у нас, поэтому без общинности (поддержки, взаимопомощи, общего ведения хозяйства) в наших холодах просто не выжить, в этом смысле слепое копирование в России западного капитализма есть нонсенс. И эти элементы общинности, а значит и социализма, есть в любой православной или христианской (других конфессий) общине, да и в исламской и буддийской тоже, хотя наверное меньше. Если же под социализмом понимается сталинский режим, тоталитарное общество, то это несомненное зло, однако в таком случае появляется другой вопрос: "А был ли мальчик?" Собственно был ли сталинский строй социализмом, в котором «от каждого по способностям, каждому по труду»? Это что же, партийные чиновники трудились за свои хоромы от зари до зари? Существовало ли далее общество "развитого социализма"? Не был ли сталинский режим не более, чем еще одним из вариантов азиатской деспотии по типу "убей неверного"? Если же социализм, например, характеризуется неким объемом социальных гарантий и выплат, то уж по крайней мере в Швеции и США они гораздо выше, чем в России - там элементов социализма получается гораздо больше. Та же неоднозначность появляется и в отношении капитализма, который, кстати, имеет не только плюсы и минусы. Брежневские идеологи все-таки иногда честно делали свое дело, многие их критические замечания в адрес капитализма были верными. Да и наше теперешнее общество ведь далеко уже не социализм. Вам оно безоговорочно нравится? Да полноте лицемерить! Вы не видите, что наши дедушки и бабушки вынуждены собирать бутылки и рыться на помойках? Кстати, вы тоже когда-нибудь встретите старость. Дальше - больше, все-таки Швеция - это социализм или капитализм? Объем социальных гарантий у них высок, а частную собственность там в общем-то никто никогда не отменял. Людей же, желающих сэкономить при поездке в метро, методом перепрыгивания через турникет, я видел не только в Питере, но и в Швеции, природа человека не зависит от господствующей идеологии. Думается мне, никто не знает, что такое социализм, многие к нему стремились (например, А. Герцен – народники и Л. Толстой – христианский социализм), но так никто пока и не построил.
Иными словами, любого рода "-изм" связан с необходимостью серьезного изучения соответствующих теорий и использование подобных слов в литературном произведении походя - только в угоду текущей моде - не добавляет обычно ничего хорошего и светлого. В связи с этим, мне бы хотелось призвать писателей не вплетать в свои произведения различных политических спекуляций.
Итак, появление на западе фрейдо-марскизма, как определенной попытки синтеза теорий развития общественных систем и теорий развития личности, далеко не случайно и анализ их основных достоинств и недостатков, по крайней мере для меня, представляет немалый интерес. И тут мне хочется сделать неожиданный поворот. С точки зрения взаимоотношений личности и общества интересно вернуться в начало 20 века и рассмотреть вкратце два романа Франса Кафки: "Процесс" и "Замок". С изумительной точностью описывая законы бюрократического мира Кафка пробует отразить внутренний мир человека, попавшего в паутину бумажных циркуляров и бездушных процессов. Как герой "Процесса", так и герой "Замка" носит фамилию, условно обозначенную "К." и возможно совпадение это далеко не случайно. Можно отметить попутно, что и фамилия автора начинается на "К". Главный герой "Процесса", попав в неприятную и непонятную для него ситуацию странного судебного процесса, пытается как-то адаптироваться, найти в этой бюрократической среде тех, кто хоть немного заступится за него или хотя бы объяснит, что же собственно происходит, поможет ему с честью выйти из непредвиденного тупика. Однако адаптация его скована его же собственными - навязанными ему, неистинными по своей природе - моральными и этическими предрассудками, усиливаемыми удушающей и весьма странной атмосферой самого процесса. На протяжении всего романа у Иозефа К. время от времени появляется весьма здравая мысль об отбрасывании всех этих условностей, однако характера героя для этого не хватает и он продолжает бесперспективную лямку "процесса", что и приводит его в конечном итоге к абсурдной и бездарной гибели.
Главный же герой "Замка" - уже совсем другой человек, даже можно, например, предложить, что это значительно поумневший Иозеф К., фамилии героев начинаются на одну букву. Герой "Замка" - человек зрелый, он не принимает слепо навязанных ему обстоятельств, при которых вся жизнедеятельность деревни подчинена почитанию некоего высшего чиновника, ради милости которого жители деревни готовы на все. Особенно это отражается в поведении женщин деревни, чуть ли не поголовно и безоговорочно любящих и почитающих этого высшего чиновника как некоторого местного бога, несмотря на то, что они его никогда и не видели и вряд ли когда-нибудь увидят. Семья же, в которой молодая девушка отвергает непристойное предложение одного из среднего уровня чиновников немедленно явиться к нему "в нумера", сразу же попадает в ранг отверженных. Однако главный герой "Замка" не намерен идти по пути бессмысленной адаптации к принятым в деревне законам и нравам. Он по натуре борец, борец умный и в целом бескомпромиссный, готовый продолжать свою борьбу несмотря ни на что, даже на предательство местной подружки, на всеобщее неудовольствие его поведением со стороны жителей деревни. Он готов отказаться от господствующих в деревне условностей, а ведь от них напрямую зависит не только его жилье и пропитание, но и сама его любовь, степень его "сексуальной репрессии" со стороны общепринятых в деревне традиций. Он борется, борется за свою жизнь, за свое право быть свободной и творческой личностью, а не рабом канцелярских предписаний. Хотя его материальные и любовные дела идут все хуже и хуже, он принимает на себя некий позитивный экзистенциальный выбор. Роман не закончен и судьба борющегося К. неизвестна, однако выбор его несомненно более жизнеутверждающий, чем слабохарактерные попытки адаптации Иозефа К. из "Процесса". Победит ли герой "Замка" или чиновничья среда возьмет над ним верх, а может ему разумнее выйти из игры - уехать навсегда из этой странной деревни - предсказать трудно, план окончания романа был известен только самому Кафке (а Кафка тоже за что-то борется самим фактом написания этого романа, и в отличие от своего героя, которому он все-таки оставляет надежду - умирает, не закончив роман, умирает в возрасте достаточно молодом - ему чуть больше сорока). Однако, в любом случае в плане своего экзистенциального выбора, герой "Замка" уже победитель, ибо выбор его не имеет ничего общего с покорным принятием обстоятельств и приспособлением, как это произошло с Иозефом К. из "Процесса". "Замок" Кафки гениален, в определенном смысле его можно считать литературной предтечей и Сартра, и Камю, и Фромма, и Маркузе (роман Кафки написан за несколько десятилетий до появления их исследований). В рамках исследования взаимоотношений человека и общества можно упомянуть также еще одного нобелевского лауреата в литературе (после Сартра и Камю) – английского писателя 20 века Уильяма Голдинга. Есть здесь и русские параллели и в первую очередь хочется вспомнить современника Кафки Владимира Маяковского, активно вступившего в борьбу с бюрократизмом сталинского общества. Конечно, немецкий бюрократизм начала 20 века много мягче, более завуалирован и скрыт, но сходство его с бюрократизмом молодой советской республики налицо. Достаточно прочитать предсмертную сатиру Маяковского, чтобы понять: в тогдашней России он просто не мог не нажить себе достаточно влиятельных врагов. В конечном итоге, не неудачная любовная история оборвала жизнь Маяковского, а его открытая непримиримая позиция к бюрократически подкованным "сильным мира сего" в современной ему России, ведь все «заморочки» последовавщего через 50 лет брежневизма были предсказаны уже Владимиром Маяковским. То же самое, хотя и в меньшей степени, можно сказать и про Сергея Есенина - не кабаки и «развратные бабы» погубили его, а бесчеловечная бюрократическая среда нарождающейся сталинской партократии.
Следующую группу концепций я бы обозначил как теологическую. В мире существует, как минимум, несколько христианских конфессий, и, кроме того, есть еще ислам и буддизм, не говоря уже об остальных: массонах, теософах, оккультистах, суфиях, кастанеде и других. Например, Пауло Коэльо опирается в основном на христианство, его творчество пронизано христианскими символами, причем в них отчетливо видно сильное влияние католичества (то же самое вероятно можно найти у Маркеса). Данное замечание весьма существенно, попробуйте, например, сравнить его с православной прозой - отличия просто бросаются в глаза. Замечу попутно, что православие далеко не так многочисленно, его представители составляют едва ли одну пятую часть одного только христианского мира, и мне лично смешны имперские амбиции наших Святых Отцов диктовать свою волю всему остальному христианству. Не подобные ли амбиции породили большевизм? В любом случае, плохо скрываемая вражда христианских конфессий между собой - дело никак не христианское и не имеет ничего общего с учением Христа. Как системный аналитик по образованию, я бы даже предложил православию провести конференцию на тему "Элементы сектантства и мракобесия в самом православии".
Кроме того, есть также литературный Восток. Омар Хайям был, например, суфием и когда он пишет об опьянении - он имеет ввиду совсем не наши русские пьянки, гораздо больше он говорит об опьянении окружающим его миром (распространенный суфийский образ, там можно еще, например, быть пьяным от любви), то есть переводит свои размышления в русло мировоззренческое, а уж никак не алкагольное. Но нашим любителям выпить, в том числе литературным, хоть кол на голове теши, они способны опошлить что угодно.
Китайское и японское литературное творчество пронизано образами из буддизма и дзен-буддизма, а кроме того на японцев большое влияние оказал синтоизм. К сожалению русская литература часто недостаточно хороша знакома с китайским буддизмом (многие из неграмотных и примитивных попыток хиппи вызывают у посвященного искреннее недоумение, герои Керуака на самом деле только прикидываются буддистами), для которого характерна созерцательность, наблюдение со стороны и отсутствие оценок и императивов. Например "нирвана" - слово буддийское и думается не зря оно было выбрано Куртом Кобайном для названия своей группы. В его песнях много буддийских образов. Достаточно процитировать его "All in all that is all that we are" ("Все во всем - это все, что мы есть"). То же самое касается и эротики, даосский автор не скажет как на западе "я пропитан эротикою и летаю" или "я летаю в возвышенных мыслях платонической любви". Нет, он будет полностью согласован с буддизмом, он скажет "я танцую, пью и пою", я это вижу и фиксирую это как факт. Наполнен ли мой танец эротикою или мой танец – возвышенность моего мышления, это не мне судить, я свободен от концепций, оценок и мнений, интерпретируйте это как вам угодно, я же просто отмечаю реальный факт, что я "танцую, пью и пою". Часто это состояние хорошо понятно женщинам, иногда они гораздо ближе к истине божественного. Да, даосский текст тоже наполнен жизнью, но это другая жизнь, жизнь в восточном "недеянии", что совсем не означает нашей русской лени, жизнь в гармонии с окружающим, это не западные и не наши православные императивы, это даосизм или дзен-буддизм, как смесь индийского буддизма и китайского даосизма. "Ян" - это солнце, жгучее, светлое и активное (мужское). "Инь" - это луна, прохладное, темное и пассивное (женское), в данном случае я просто цитирую китайские трактаты. Даосский мастер не действует так же как западный, он, даже работая, постоянно созерцает и рефлексирует ("инь"), и лишь затем активно порхает ("ян"), что, кстати, в природе часто не присуще женским особям, иногда порхают как раз самцы, самки же терпеливо ждут пока самец напорхается. В даосских текстах часто гораздо больше легкого, но не легковесного, настроения - все забивающий собой западный "ян" для них просто глуп: о чем можно говорить с тем, кто еще не научился замечать вокруг себя движение истинной природы вещей?
Кроме того, многие литераторы теологической ориентации идут путем синтеза религий. Этот путь избрали, например, Блаватская, Рерихи, Кастанеда и самый литературно одаренный из них Ричард Бах ("Чайка по имени Джонатан Ливингстон"). Господа религиозные деятели всех направлений, все это есть и будет, не надо ссылаться на дьявола и со всем своим святым воодушевлением "друг другу морды бить", как-то все это выглядит небожественно. А если серьезно, здесь необходимо сказать пару слов о культуре полемики. Почему-то человека, который тратит на литературное творчество свое личное время, жертвуя при этом достаточно многим, в том числе, если возвратиться к Фрейду, той же эротикой и думается, что обычно делается это не ради денег или тщеславия, у нас принято еще и оскорбить и обозвать чуть ли не "козлом". В западных странах некоторые в таких случаях обращаются в суд (и выигрывают), а в мусульманской стране могут и сразу зарезать. Похоже, многим пора вслед за Ницше (который со свободой воли, конечно, малость перебрал, но по крайней мере и себя не жалел) произвести переоценку ценностей - так, чтобы их моральные представления, а главное поступки больше соответствовали жизни или хотя бы общему этикету и культуре, нарушать которые конечно же можно, но для этого должны быть более серьезные причины, чем различие во вкусах и умениях. И даже различия в выборе той или иной этической системы внутри различных религий не могут служить достаточным поводом для оскорблений, если конечно эти предпочтения не представляют непосредственной угрозы религиозного экстремизма с его любимым "убей неверного". Без сомнения, в критике возможны и варианты шокотерапии (когда оскорбление оправдано лечебными целями), но этим должны заниматься посвященные и никто иной.
А традиции, кстати, могут быть самыми разными, иногда даже шокирующими. Например, когда отец говорит сыну: "Не приходи на мои похороны, я хочу, чтобы ты запомнил меня живым". Предсмертная воля отца здесь предельно понятна и сын обязан ее выполнить, даже если его осудит при этом все светское общество. Горе же каждый переживает по-своему, как может и как умеет. Если же, например, судить о количестве друзей, считая пришедших на похороны, то очень много друзей было у Сталина, его пришла хоронить вся Москва. Подобный случай описан Камю в его "Постороннем", уставший герой выпивает стакан кофе с молоком у гроба своей матери и затем факт этот ложится в основу оценки дела о случайно произошедшем убийстве, герой обвиняется судом в полной испорченности и бесчувственности, на основании чего ему выносится смертный приговор.
Конечно, список рассмотренных здесь (влияющих на литературное творчество) концепций далеко не полон. Иногда же писателями и критиками используются сразу несколько разных психологических и философских систем, да и границы их осознаются нечетко. Поэтому и важна была попытка дать обзор некоторых философских и психологических направлений, выделить их существенные признаки и отличия. Эклектическое смешение в литературном произведении разных систем, без проведения границ используемых философских школ, происходит часто достаточно бездарно, что создает впечатление «каши из топора», а точнее из всего, что под руку попалось.
Личность же по-настоящему творческая интуитивно стремится выйти за рамки любых концепций и предписаний, и напрямую связывается с Бытием, а Бытие есть проявление Божественного и одной из форм его проявления является Слово.