Роман в одной части с эпилогом
(Подражание современным советским произведениям)
Мы любили друг друга крепко и страстно, как древние Ромео и Джульетта. Я — слесарь, и моя Маруся-милашка, крановщица, работали на металлургическом заводе. Мы такая пара, что когда мы бегали по заводу, занимаясь активно-массовой работой, все нами любовались.
Я так любил мою Марусю, что мог два часа подряд держать ее на руках и целовать в самые губы. Мы так любили друг друга, что могли (преимущественно в праздники) два дня подряд валяться в кровати, доказывая один другому свою любовь. Валялись мы по большей части на квартире у Маруси... Правда, мы были еще не женаты. Но это легко было исправить.
Только одно обстоятельство омрачало мое полное счастье. Как я ни изворачивался, лежа по два дня у Маруси в кровати, у нее не было детей. Во всяком случае, это была не моя вина, так как я старался на совесть. Когда я с раздражением заявлял ей об этом, она садилась на кровати, гладила своими руками свои белоснежные ляжки, взвешивала на своих руках свои полные прекрасные груди, мило улыбалась и целовала меня в нос. Никто не устоял бы против ее чар. И я, забывая раздражение, с новой энергией отдавался любви...
Все шло хорошо около четырех лет. И вот однажды, первый раз за все эти годы, у нас с Марусей произошло разногласие. Наше разногласие сводилось к несогласию в одном производственном вопросе: она говорила, что для большей экономии нужно применить один метод, а я говорил — другой. У нас произошел с ней крупный разговор, вследствие которого она, видно, разочаровалась и охладела ко мне. И «надо же беде случиться» — подвернулся тут под руку вальцовщик Васька, подлый человек американского происхождения, который втерся в советские подданные. Он поддержал Марусю в ее мнении, и с тех пор, как я к ней ни приду, ее все не было дома. Я днями и ночами бродил возле ее места жительства и грезил наяву. Я страстно желал прижать ее губы к моим губам, ее грудь к моей груди, ее руки сплести с моими руками, ее ноги... Но это, впрочем, уже деталь.
Однажды я все-таки ворвался к ней, когда «ее не было дома», и застал ее в объятиях подлого Васьки — оба были раздеты догола!..
— Ах ты, сука! — крикнул я Марусе, страшно вращая глазами. — Сегодня с одним, а завтра с другим? Да?!!
Я схватил Ваську за... одно место и, подтащив к порогу, вытолкнул за дверь. Следом за ним я послал его вещи.
Но тут, откуда ни возьмись, появился комсорг Коля.
— Какое ты имеешь право вмешиваться в личную жизнь людей? — крикнул он мне.
Я тоже крикнул ему, что он подлец и что он сам вмешивается в личную жизнь людей. Что я давно наблюдаю за его развратными кренделями вокруг Маруси. Затем я дал ему в зубы и вытолкнул за дверь. Я запер дверь, и у нас с Марусей произошло объяснение... насчет того злосчастного производственного вопроса; объяснение закончилось полупомилованием.
Мой поступок с Колей имел потрясающий успех. На следующий день меня основательно трясли на общем комсомольском собрании.
После выступления Васьки, полного низости и вероломства, я, наблюдая за Марусей, понял, что Васька мне теперь не страшен. Маруся сидела с широко распахнутыми глазами и с ужасом взирала на все происходящее.
Одним словом, все пошло как нельзя лучше: по комсомольской линии я получил выговор, но с Марусей у меня дела наладились. После собрания у нас с Марусей произошел еще один разговор... о проблемах коммунизма и о целинно-залежных землях, после которого между нами наступило полное примирение.
...Я теперь вполне счастлив. Я до того наловчился изворачиваться, что за два года мы с моей Марусей-милашкой произвели на свет четверых детей — все мальчики. Два старших близнецы, а два младших — один за другим. Особенно забавен самый последний. Он то и дело обделывает мне штаны. Вот и сейчас он (какой озорник!) ползет на эти страницы, чтобы крикнуть с них:
— Не верьте всему этому. Это все неправда. Не было ни папы-слесаря, ни мамы — Маруси-милашки, ни моих трех старших братьев, ни штанов и ни меня самого... Адью.