Йонатан не знал, что ему делать с домом.
Обойти вокруг? Нельзя, - полдвора отгорожено и занято соседями. Его мучило, что он не видит свой дом с севера. Ни одного окна на той стороне, заборы, а потом сразу блочная многоэтажка. Он перестал спать.
Соседская собака снова принялась гадить на ступеньках крыльца. Мерзкое существо под коровьим именем Марта откуда-то выносилось с оглушительным лаем каждый раз, стоило лишь Йонатану открыть калитку. Не менее мерзкая старуха тут же, словно дожидаясь под дверью, выскакивала на свой порог и наставляла свои глазки-телескопы: опять пришел? один пришел? с чем пришел? Какое тебе до меня дело, старая дура?! – всегда мысленно говорит ей Йонатан, а губы кривятся фальшивой улыбкой и исторгают приветствие.
И вот, такой, облаянный, с оскверненными ложью губами, он входит в свой дом. Он жаждет отдохновения, но северная стена не дает ему покоя. Не радуют китайские гобелены и изысканные зеркальца-багуа, в избытке украшающие стены. Коллекция индийских слоников так и осталась нераспакованной в гараже, ведь Йонатан не видит свой дом с севера.
Он устало укладывает тело в Цесино кресло-качалку и укутывает ноги пушистым пледом. Теперь, когда настало время прозрений, он понял, что металлическая женщина, даже имя которой отдает звенящей бронзой, ушла потому, что он не видит свой дом с севера. «Я перестала получать от тебя удовольствие», сказала однажды железная Целестина и, гордая своей целеустремленностью, собрала вещи. Пушистый плед еще хранит форму ее ног, двух домкратов, поднявших ее на недостижимую высоту.
Цеся, Цеся, Целестина,
Уложу-ка я перину на железную кровать,
Чтоб удобней было спать,
Чтобы утром раньше встать…
Чтобы утром раньше встать, теперь приходилось заводить старенький будильник. От его звона Йонатан каждый раз пугливо вскакивал, утирая сонную испарину, и нервничал, нервничать же при его профессии было нельзя, ибо был он врач.
Десятки людей ежедневно показывали ему свою наготу, попутно сообщая о своих недугах, мужчины, женщины, дети, все они слились в одно бесформенное тело с размытым лицом и полным отсутствием половой принадлежности. Потому что он был «доктор». Они лишили его половых признаков, задавили инстинкты, и сами превратились в бесполую массу. Для Йонатана не существует красивых женщин, есть только более или менее здоровая печень, барахлящее сердце, камни в желчном пузыре и груди. Поэтому железную Целестину всегда пользовал другой врач. Нельзя спать с женщиной, если ты точно знаешь, что у нее повышенное давление, эндометриоз или воспаление поджелудочной. Он не хотел бесконечно ставить диагноз в собственной постели, принюхиваясь к запаху изо рта, или к подмышкам любимой, он предпочитал не знать, и потому бездействовать, и вот она ушла к тому, другому врачу, лишь потому, что он не видит свой дом с севера.
Йонатан ощущал себя женщиной войны. Одной из тех связисток, штабниц, сестричек, которые так искренне и так непосредственно отдавали свою любовь, и так неизбежно всегда бывали забыты. Они думали, что то, в чем нуждались мужчины войны, это любовь и тепло женщины. На самом деле это была поддержка и ласка вечной матери, к груди которой вечно припадают чересчур расшалившиеся сыновья. И вот так, под видом обычной любви, отдавая что-то неизмеримо большее, надеясь на взаимность там, где ее не может быть по определению, вкладывая в то, развития чего ты никогда не увидишь, жил Йонатан последние месяцы, а может быть и все свои радужные годы с Целестиной, женщиной-танком.
Когда он понял, что не справится с этим сам, он позвонил психоаналитику. Доктора Граппа рекомендовал ему врач Целестины еще когда-то давно. Но рядом с женщиной-металлом ему не нужны были психоаналитики, потому что металл порождает воду, и Целестина каждый день порождала его, Йонатана. Телефончик так и остался в записной книжке, подвижная вода, без конца изменяясь, привычна оставлять якоря и метки, Йонатан никогда ничего не выбрасывал, память была его слабостью, не связанная с реальными предметами, она становилась старым кинофильмом, который каждый раз вспоминается по-другому. И однажды он позвонил.
Секретарь доктора Граппа милым голоском назначила ему время, сообщила адрес и попрощалась. Йонатан даже не успел поверить в то, что он сделал это, гудок в трубке говорил о конце разговора, но подсознание выдало сигнал, что это только начало, что разговора еще не было вовсе, и это только его капризное воображение шутит с ним злые шутки, как всегда. Он положил трубку и уставился на северную стену. Она была пуста и девственна. Отсутствие цвета – тоже цвет, составляя удручающий контраст соседним с ней стенам, северная стена била по глазам и коже Йонатана пугающей неизвестностью, он видел в ней серость асфальта пригородного вокзала и металлический блеск рельс, по которым умчалась от него женщина-локомотив.
Такси долго кружило по городу, отыскивая какое-то загадочное место, нужное анемичной девице, сидевшей справа от водителя. Йонатан не спешил, сзади ему хорошо был виден ее скошенный затылок и левая сережка, похожая на перевернутую букву «V», водитель нервничал, то и дело оглядываясь назад, пожимая плечами, извиняясь перед Йонатаном за то, что отнимает его время. Когда, свободное от девицы и ее сережек, такси ринулось на поиски доктора Граппа, Йонатан задремал, неразумно расслабив все тело, в тщетной попытке побороть раздражение против отвратительного затылка.
- Приехали, пан.
- А? Да, спасибо.
Щедрые чаевые заставили водителя поверить, что пан не сердится на задержку, что компания анемичной девицы не вызвала раздражения, что пан никуда не спешил и наслаждался поездкой.
«Так, пан?» - спросил сам себя Йонатан, поднимаясь в лифте на девятый этаж.
- Так, так, так, так, - ответили часы в прихожей огромной квартиры, куда открылись двери лифта.
- Так, - сказала женщина в бежевом брючном костюме, неотличимая от обивки кресла из которого поднялась. – Пан Йонатан, как я понимаю?
- Могу я видеть доктора Граппа? Мне назначено.
- Я доктор Грапп.
- Если боишься – признайся себе в этом. Дай страху быть, эмоциям течь, и обязательно расскажи кому-нибудь, как ты боишься…
- А если некому? Некому поплакаться в жилетку, обслюнявить лацканы, высморкаться в манишку? Если мерное жужжание кофемолки разрушает необходимую атмосферу, или хлопает форточка чужого мнения, дверь чужой истории, которой тебя хотят угостить под чашечку кофе? Так ведь бывает…
- Бывает. А бывает и так: и кофе не любит, и сквозняков боится, и двери всегда на запоре, но лучше не надо. Это ведь почти ты сам. Сегодня – сплошное доверие, а завтра….
- Хи-хи, я знаю. Такой расскажи про свой страх! В наихудшую твою минуту вместо плохонького костыля получишь удар поддых! И плюнет она в твой страх, и посмеется над ним, а потом вздернет на мачту флагом твоего позора….
- Это вы о жене?
- Нет. Это я в общем. Но мы отвлеклись.
Вот я все знаю. И даю страху быть. И сосредоточенно отслеживаю его гнездо, форму, цвет. Чувствую его диафрагмой и поясницей. Выдыхаю его и вдыхаю обратно.
Я боюсь. Я ужасно боюсь. Я боюсь, что…
Доктор, мне трудно!
- Хелена. Зовите меня, пожалуйста, так.
- И не могу понять, отчего так печет губы и небо?
Да что же это такое?! Отвратительной зеленью стекает на подбородок едкая субстанция. Вы это видите? Это и есть мой страх? Нет. Он не может быть таким жидким, таким разъедающим и зловонным. Тогда что?
- Ненависть. Это жуткая ненависть, Йонатан. Ненависть к….
- Доктор… Хелена, давайте закончим на сегодня? Я ощущаю нехватку воздуха….
- Хорошо, на сегодня достаточно. Я вас покину, вы можете отдыхать в кресле столько, сколько хотите. Можете приоткрыть окно.
- Спасибо. А…?
- С моим секретарем. Все финансовые вопросы решите с Кристиной. С ней же обговорите дату следующего визита.
- А….
- До свидания, пан. До очень скорого свидания.
Неразличимая дверь мягко закрылась за женщиной с мужским именем, Йонатан сладко потянулся в удобном кресле, потеки зеленой слизи на подбородке и груди стремительно высыхали. Высокое окно напротив демонстрировало небо, это заинтересовало Йонатана.
Вид из окна доктора Граппа поразил его в самое сердце. Что-то неуловимо знакомое было в этих прилепившихся друг к другу аккуратненьких домиках, в этой расчерченной заборами на квадраты и прямоугольники зелени огородов, а красная черепичная крыша одного из домов вызвала прилив крови к вискам. Йонатан ощущал чувственное возбуждение от разглядывания жестяного флюгера на красной крыше, оно нарастало, и, словно долгожданный оргазм, пришло, наконец, озарение, - это его дом. Это его новый дом, и он видит его с северной стороны, из окна ненавистной блочной многоэтажки! Северная инфернальная стена его дома оказалась вполне обычной, с выщербленной ветром штукатуркой, отсутствие окон вполне заменял красиво разросшийся дикий виноград, кое-где почти достигающий крыши.
Сердце Йонатана наполнилось сладкой грустью, от которой начинало слегка тошнить. Он ощутил неизъяснимую нежность к доктору Граппу, женщине-мясорубке, и, расплачиваясь за визит, понял, что еще не раз придет сюда перемалывать в фарш свои чувства, страхи и воспоминания, будет корчиться в кресле и исходиться зеленой слизью, и все это только для того, чтобы еще и еще раз увидеть густые волосы зеленого винограда на затылке своего дома.