Слава Фурта
НАУРЫЗ* И ЯБЛОЧКО
______________________________________________
* 21 марта, Новый Год по восточному календарю.
Той весной я едва не умер… Команда, в которой я работал, пыталась сделать невозможное – внедрить негодный софт в одном из алматинских банков. Работали мы без выходных по 12-16 часов, и в один прекрасный день буковки на экране побежали врассыпную, и я рухнул лицом в клавиатуру. Меня принялись трясти за плечи, кто-то тут же позвонил в Москву Большому Боссу, и я вроде бы слышал его громовой нецензурный голос, но было это уже словно не со мной.
Собрав последние силы, я послал куда подальше врача «Скорой», осчастливившего меня микроинсультом и требовавшего немедленной госпитализации. Перспектива сдохнуть в больничном коридоре меня не порадовала.
Большой Босс струхнул. Меня уложили дома, если можно назвать домом снятую фирмой убогую квартиру, и наняли для ухода бойкую сестричку, киргизку Тагзиму, которая приходила утром и вечером, приносила еду, делала уколы и ставила капельницы, немилосердно уродуя вены. В те дни я был совершенно счастлив просто оттого, что жив. Распорядок мой был примитивен. Сон, еда, процедуры, снова сон. Да ещё я мог часами просиживать у окна и созерцать, как солнышко выглядывает из-за гор, или как снег падает, и радоваться, радоваться... Нарушали моё растительное счастье только звонки жены, которая плакала и давала трубку трёхлетнему сынишке. Тот шепелявил в ухо: «Папка, приезжай!». Но я знал, что в Москву вернусь не скоро. В банке меня караулил проклятый софт.
Однажды утром, эдак через неделю, Тагзима заявила, что два дня её не будет. Я удивлённо поднял брови.
- Так Наурыз же! – со смешком ответила она на мой немой вопрос.
- Какой такой Наурыз?
- Ай-ай, - закачала головой Тагзима. - Столько в Алматы живёшь, а что такое Наурыз мейрамы не знаешь… Это же восточный Новый год, самый главный наш праздник.
Я было открыл рот, чтобы напомнить ей о своей болезни, но она опередила меня, прощебетав уже на выходе:
- Ничего с тобой, мой хороший, не случится. Праздник же! Пошёл бы сам погулял. В Наурыз веселиться надо!
Не откинуть бы копыта во время ихнего веселия! Я по привычке уселся к окну. А за окном царил полный рахат** … как заведённые чирикали воробьи, автомобили весело шуршали просохшими шинами, девушки улыбались во всю ширь плоских лиц… И я понял, что дома не усижу.
____________________________________
** Удовольствие, наслаждение (каз.)
Рискнул я выбраться всё же только к вечеру. Послонявшись вволю по весенним улицам, я ощутил волчий голод. Ноги сами вынесли меня на угол Калинина и 8-го марта, где призывно мигала вывеска кафе «Алтынай». Внутри оттягивался народ – поедал шашлык, пил водку, флиртовал, ссорился и орал песни на казахском и русском языках. На танцплощадке дурной ансамбль побуждал к пляскам нетрезвых особей обоего пола. Гудели, в основном, большими компаниями. Меня засадили за крошечный стоик в углу. Когда я заказал шашлык из печени и бутылку минералки, официант вытаращился – моя трезвая бледная физиономия сильно выделялась на фоне раскрасневшихся лиц посетителей. Я чувствовал себя идиотом. И стоило выползать, чтобы оказаться в одиночестве среди чужого разгула. Не без усилия я подавил в себе желание выпить водки.
- Дамы приглашают кавалеров!
Я никак не ожидал, что в этом бедламе на меня обратят внимание, но к моему столику подошла стройная брюнетка лет тридцати пяти в облегающем чёрном платье. Глаза у женщины были, как положено, раскосые, миндалевидные, а на щеках горел игривый румянец. Она мило улыбнулась и протянула ухоженную руку:
- Вы не потанцуете со мной?
Я от удивления даже ничего не ответил, просто побрёл за ней. Она обняла меня, и мы начали топтаться на месте, изображая медленный танец. От неё исходил удивительный запах, необъяснимо родной, не призывный, а уютный, почти материнский, и я даже не вспомнил, что многие месяцы не касался женщины. Заиграли что-то по-восточному шустрое, и партнёрша моя отошла на шаг, жестом предлагая попрыгать. Я наклонился к её уху:
- Знаете, я только что после болезни. Я быстрое не могу.
У меня и вправду закружилась голова. Она понимающе дотронулась до моего плеча, дескать, просто стой, где стоял. Я и стоял, едва перебирая ногами, а она принялась ходить вокруг меня, слегка покачивая бёдрами и делая грациозные пассы руками. Это было так красиво, что подвыпившая публика перестала скакать, устремив внимание на нас и хлопая в ладоши в такт музыке. Потом снова был медленный танец, и мы обнимались, а потом она снова ходила вокруг меня, словно восточная царевна.
Продолжалось это с полчаса, а, может, и дольше. Из маленького кармашка на поясе моей партнёрши запищал мобильный телефон. Она отстранилась, чтобы ответить на звонок. Женщина говорила по-казахски, то и дело посматривая на часы.
- Извините, я должна идти.
Я с сожалением развёл руками и вернулся к остывающему шашлыку. Она снова подошла минут через пять, так решительно, что я привстал. Я совершенно опешил, когда она вжалась в меня всем телом, нашёптывая в ухо сбивчивое «спасибо». И тут я почувствовал, как она пробирается в боковой карман моего пиджака. У меня просто не хватило духу схватить её за руку, тем более, что он был пуст. Потом она оттолкнула меня и убежала, оставив в недоумении. Исследовав карман, в котором только что побывала её рука, я обнаружил клочок бумаги.
«Это я! Меня зовут Алма. Вы мне очень понравились, потому что не такой, как все. Если и я вам понравилась, то вот номер моего мобильного телефона». Далее следовал номер.
Эх… вместо того, чтобы броситься вслед за ней, я стал дожёвывать заплывший жиром шашлык. Было уже около полуночи, когда я вышел из кафе. Погода изрядно подпортилась, по улицам гулял пронизывающий ветер. Мне стало совсем муторно. Я достал мобильник и набрал её номер. Она ответила сонным уставшим голосом.
- Здравствуйте, Алма. Это Слава… Ах, ну да… Мы танцевали с вами в кафе, помните? Я ещё здесь. Приезжайте, пожалуйста.
Я был уверен, что она мне откажет, но ровно через полчаса к кафе подкатило такси. Алма была здорово пьяна, но я так обрадовался, что, пробормотав заклинание «Наурыз мейрамы», взял её под руку, и мы отправились в прогулку по ночной Алма-Ате, как не гулял я с женщиной, наверное, лет двадцать.
Уже через пять минут мы были на ты и болтали обо всём на свете: о моей фирме, о её сыне, который в прошлом году пошёл в институт, и о моём, который только научился говорить. Она показывала мне окрестности, хотя вокруг не было видно ни зги.
- Вот там, смотри – Коктобе. Видишь огонёк? – не видел я, конечно, ничего, но кивал. – Туда можно от Абая на канатке добраться. Вид – а-бал-ден-ный. А вон там… Ах, нет вон там… Там – Шимбулак. Обязательно съезди туда, слышишь? О-бя-за-тель-но.
Я спросил:
- А ты в Алма-Ате родилась, и тебя в честь города назвали?
Она засмеялась:
- Да нет, я из кишлака под Шимкентом. Алма – это яблоко. Видишь, у меня щёки румяные, и лицо круглое. Мама говорит, что я, когда родилась, на яблочко была похожа.
- Яблочко… - я привлёк её к себе, и она доверчиво подставила губы.
Целоваться мы кончили оттого, что на наши головы повалил снег.
- Скажи, ты ведь хочешь… ну,… чтобы я к тебе…
Не раздумывая, я сказал «да».
- А у тебя есть насчёт меня это, как его… сексуальное желание какое-нибудь особое? – я заметил, что Алма дрожит от холода.
Я улыбнулся:
- Я хочу засадить тебя в горячую ванну и завернуть в махровое полотенце.
- Ну, тогда всё будет. Сегодня ведь Наурыз, и снег пошёл. Поверье такое: если в Наурыз снег идёт, все желания сбываются.
Когда мы вошли в квартиру, Алма бросила пальто на пол и тут же шмыгнула в ванную. Развязывая шнурки, я услышал, как ударила в побитую эмаль густая струя воды.
…Она лежала в ванной, мечтательно запрокинув голову, а я сидел рядом на корточках и теребил её волосы. Мы молчали. Вдруг она резко встала, обдав меня брызгами. Я залюбовался её наготой.
- Ну, где твоё полотенце? Заворачивай в него своё яблочко и неси в кровать. А потом… - она дотронулась указательным пальцем до кончика моего носа. – Я подарю тебе кое-что получше.
Я очень боялся её уронить – всё-таки меня ещё шатало из стороны в сторону. Потянувшись, Алма тут же забралась под одеяло. Я пошёл в прихожую, чтобы повесить на вешалку её пальто, собрал в ванной её вещи, потом слишком долго чистил зубы… В общем, когда я вернулся в спальню, она спала, как убитая. Я притулился сзади, уткнувшись губами в спину Алмы, и вдыхал замечательный, давно забытый запах. Засыпая, я слышал, как из недр её платья капризно запищал мобильник.
Этот гнусный писк и разбудил нас утром. За окном буйствовало солнце. Первой, наверное, проснулась Алма. Она выскочила из-под одеяла, с каким-то исступлением закопошилась в своих вещах и нажала кнопку отбоя. Присев на краешке кровати, она принялась массировать отёкшее лицо. По спине у меня побежали мурашки.
- Прости, я должен тебя спросить… Ты…
- Да, я этим зарабатываю. Но я очень хорошо берегусь, иди ко мне, не бойся.
- Нет, Алма, не надо.
- Брезгуешь?
Я замялся:
- Да нет, просто не надо.
Одевалась она молча, потом, также молча, я проводил её до двери. На прощание мы обнялись, и я в последний раз вдохнул её запах.
- Но ты звони всё же, - сказала она с тоской, потому что знала – не позвоню.
Когда дверь захлопнулась, я опустился на пол и долго сидел неподвижно, пока не вспомнил, что пора пить таблетки.
На моей памяти софт в банке так и не внедрили. Спустя некоторое время я нахамил Большому Боссу, и с фирмы меня уволили. Навсегда покидая Алма-Ату, я съездил на Шимбулак. До самой вершины я не добрался, но у подножия сделал панорамный снимок, который получился на редкость удачным. Он всё время стоит на моём рабочем столе. Я имею обыкновение трогать залитые солнцем вершины. В эти мгновения мне кажется, что Алма где-то рядом. Я чувствую её запах. Наваждение быстро проходит, и тогда я спрашиваю в пустоту: «Как ты там, моё яблочко?»