Жил-был маленький толстенький поросеночек. Жил он совсем один на самом Краю земли, которого он, правда, никогда не видел. Там всегда было солнечно и ветрено. Ветер дул не переставая круглые сутки и сдувал все листья с деревьев. Поэтому поросенку было достаточно неуютно. Он шел по лесу, и его постоянно засыпало падающими листьями, на него падали маленькие птички со слабыми ножками и крылышками, которые не могли помочь им в неравной борьбе с сильнющим ветром. Птички были не тяжелыми, но почему-то все время очень больно тюкали поросенка прямо в лоб. Или по лбу. Кому как больше нравится.
Неожиданно поросюшка наступил на что-то мягкое и склизкое. Это мягкое дернулось, взметнулось вверх, стрельнув по пути яростно глазами, взвизгнуло и унеслось в вышину, в древесные кроны. Мелькнула молния, громыхнул гром и ливанул стремительно дождь. Поросенку стало мокро. В добавок ко всему это взметнувшееся склизкое неожиданно шлепнулось поросюшке прямо на спину. Хорошо хоть не на голову. Шлепнулось и так там и осталось. Пришлось поросенку брести дальше с этой Нечтой на себе.
Вдруг у Нечты появилась ножка и она стала этой ножкой топать поросенку по спинке. Топала Нечта энергично и достаточно ритмично. «Она хочет мне что-то сказать», - подумал поросеныш. Это мессидж, совершенно очевидно. Азбука морзе, точняк.
Так и не сумев расшифровать послание, поросюшка побрел тихонечко дальше, перестав обращать внимание на загадочные стуки.
Нечту это не удовлетворило, она принялась стучать второй ножкой, ритм стал интереснее и бодрее, появилась тема; потом Нечта начала тихонечко петь, и образовалась мелодия, нежная и гармоничная.
Вот с такой вот кар-аудио и продолжали они свой путь.
Путь был нелегкий и неблизкий. Но главное, что он был. Когда пути никакого нет, жить трудно, потому что смутно и совершенно неосмысленно.
Долго ли, коротко ли, шли они и шли. Поскольку путь был не близкий, образовалось огромное количество времени для размышлений и раздумий. А подумать было о чем…
Прежде всего надо было подумать о том, что вот уже ему много лет, а он все один и один, и некому на ногу наступить и некого за пивом послать. Так ведь недолго на старости лет и без стакана воды остаться. Ведь нужно меры принимать какие-то, бороться как-то надо. Решение пришло само собой:
- Нечта, эй ты, нечта, уже наконец! Слазь, разговор есть, - рявкнул поросюшка.
Мелодия оборвалась, песня затихла. Нечта затаилась.
«Ну да, ну да, как-то грубовато получилось… - подумал он. – Похоже спугнул…»
Тут что-то закружилось волчком на земле прямо у порося перед носом и он оторопев остановился. Кружась Это вырастало в размерах и превратилось в итоге в прекрасную зеленоглазую девушку с короткими взлохмаченными волосами.
- Чего надо? – не дав ему опомниться спросила она.
- Ого! («Ну ебж ты!» - про себя) – воскликнул поросяк.
- Все понятно… давай к делу сразу, ладно? – в нетерпении топает ножка.
- Ну, я, если честно, дело-то пока и не придумал…
- Чего звал тогда? Мне по-твоему заняться нечем?
- Э-ээ, выходи за меня замуж! Вот… - выпалил и тут же смутился он.
- Ну ебж ты! – удивилась Нечта.
Разговор явно зашел в тупик.
Немного помолчав поросянец поводил копытцем по пыльному грунту, помотал головой из стороны в сторону, коротенько вздохнул и поплелся тихонечко дальше.
- Ой, ну куда же ты? Ты что, обиделся? Ну не надо, зачем? – Нечта была в полнейшем смущении.
- Я тебе не нужен. Я вообще никому, похоже, не нужен. Вот. Мне плохо и грустно. Не трогайте меня никто.
- Я не Никто, я Нечта!
- Это сути не меняет.
- Очень даже меняет
- Ни фига!
- Фига-фига!
- Помолчи.
- Ни за что!
- Отстань от меня – я грустный и одинокий.
- Ты не можешь быть одиноким – я же тут, с тобой!
- Ты никто, ты – Нечта, сама сказала. Я даже не уверен какого ты пола.
- Паркетного, блин.
- Ну вот видишь… Нам с тобой не по пути.
- Ну подожди же, ну давай познакомимся получше…
- Куда уж лучше! Спасибо хоть свиньей не обзываешь.
- Не обзываю, потому что ты мне нравишься.
- Врешь.
- Ну и что?
Поросенок немного даже опешил и не сразу нашел что сказать.
- А я врунов не люблю, а врушек в особенности. Вот.
- Ну и ладно, можешь меня не любить, я не настаиваю.
- А я так не могу – общаться с кем-то и не любить!
- Ну это ты уже много хочешь…
- А я максималист. Вот!
- Тогда ты рискуешь остаться в одиночестве, потому что всех любить невозможно, а если без этого ты общаться не можешь, то выбор собеседников резко уменьшается, а то и стремится к нулю…
- Не путай меня. Умная очень, да?
- Не хочу чтобы мы, едва познакомившись, перешли на оскорбления и ругань. Прощай!
И Нечта исчезла.
И все вдруг сразу стихло. Стало даже пасмурно. Ну, так, чуть-чуть, самую малость. Грустно стало немного. И чего-то не хватать стало. И неясно чего, смутно и неясно. Как будто что-то упущено, а что именно – непонятно.
Поросяк не стал сильно задумываться об этом. Он просто тихо брел дальше, пиная листья и павшие прошлогодние желуди. Наступал на грибы и жуков, давил их нещадно, не замечая этого.
Подул ветер – очень сильно подул – пахнуло сыростью, подвалом и плесенью. Стало жутко и еще более одиноко. У порося подкосились ноги. Навалился на него тягучий, липкий ледяной страх. Он начал озираться по сторонам, втягивать голову в шею, в смысле в плечи, в смысле пытаться зарыться в имеющиеся зачатки щетины. Ничего не помогало – менее заметным он не становился. Он был чудовищно беззащитен. И одинок.
Неожиданно что-то больно кольнуло Поросяку в ногу. Не в копытце, как обычно, а повыше – туда, где нежная розовая кожица. Туда где больно, неприятно и жутко обидно. Он посмотрел вниз и увидел шар с иголками. В детском букваре такой шар назывался «Еж морской». Ниже мелким шрифтом было написано, что он страшно ядовит. Смертельно.
«Вот и кончилось все», - подумал Поросеныш.
«Как быстро…
А так хорошо начиналось…
Мне даже нравилось немножко…
Эх…» - так он прощался с солнышком, тучками, листиками и мелкими букашками.
- Эй ты, отвали от иголок моих, дай пройти! – крикнул гневно отравленный Еж.
- Я умираю. Не мешай. Ты кричишь слишком громко…
- Чего это ты тут вздумал умирать? Дай пройти сначала, а потом делай что хочешь.
- А ты разве не останешься проводить меня в последний путь?
- Ни в первый, ни в последний. Извини, друг, тороплюсь. Жена-дети, сам понимаешь…
- Ну надо же! Сам меня умертвил, а теперь он видите ли занят! Ему бежать надо, других за ноги кусать, да? Еще не весь лес траванул, да?
- Чего?! Какой лес, какой траванул, ты о чем?
- Эх, да чего уж там! Иди, пусть я один останусь. Я сам себя в землю закопаю и павшей листвой прикрою. И будет пухом…
- Эй, тормозни, суицидальный маньяк! Я Еж Иваныч, я не кусаюсь! Я на иголки яблоки и грибы собираю. Але, але, есть контакт? – тут он помахал перед Пориным лицом лапкой в рабочей перчатке.
- Але… да… я вас слушаю…
- Ууууууууу… - покачал головой Иваныч, - уносите меня ноги, он, пожалуй, опасен.
- Я безобиден – скромно ответил Поря.
- Тебе нужна срочная психиатрическая. А еще теплая ванна и хороший сытный обед.
- О да. Это мне очень нужно. Очень.
- Пошли тогда со мной. Жена пирожков напекла. Печку растопила. Пойдем.
- Пойдем.
И они направились в сторону скромного жилища Ежа Иваныча.
Вход в ежовую норку оказался до обидного мал. Настолько мал, что влезала в него только Порина нога. Может даже две. Но, в любом случае, этого было явно недостаточно. И они принялись срочно раскапывать и расширять дверной проем. Еж загребал своими мозолистыми рабочими перчатками огромные куски глины и песка. Поря тоже не отставал – он копал, копал, копал…
Докопали в итоге до кухни. Испуганная ежовая жена – Ежа Иванна сидела, оторопело глядя, на полу возле печки, то и дело вытирая о фартук руки. Было ей бесспорно в таком положении тепло и уютно, но несмотря на это испытывала она легкий дискомфорт от обрушения потолочных конструкций.
Почуяв запах еды, диггеры остановились, перевели дух и решили на достигнутом остановиться.
За столом за рюмкой водки и тарелкой рассольника все быстренько познакомились по новой, успели стать лучшими друзьями, поссориться, потом слезно помириться, потом уснуть прямо за столом, потом опохмелиться, снова познакомиться и т.д.
Так прошла неделя. За ней другая.
Прошла осень, наступила зима.
Выпал снег, намерз лед.
Птицы попрятались по дуплам.
В лесу стало тихо. Тихо и скучно.
Зима
Когда все молчат очень сложно определить, что происходит на самом деле. Очень сложно верно оценить обстановку.
Это не страшно когда молчание возникает вследствие того, что все спят. Гораздо хуже когда оно повисает в процессе например совместного приема пищи.
Потому что внезапный прорыв чьих-либо эмоций может иметь совершенно непредсказуемые последствия. Мало ли что у каждого при этом на уме?
Вдруг у кого-нибудь припасен кинжал за пазухой?
Всякое может быть.
Принятие пищи вообще процесс ранимый. Мелочью можно обидеть – все чувства наружу. Так, например, ставшие лучшими друзьями за одной рюмкой рассольника Поросеныш и Еж Иваныч, чуть не насмерть загрызли друг друга на почве не поделенного последнего малосольного огурца.
Всякое бывает.
Одним прекрасным морозным утром Поросяка открыл сразу оба глаза. Такое происходило с ним редко. Обычно он оставлял один глаз про запас. А тут вдруг сразу оба!
Это должно было что-то значить. И это значило. Это совершенно недвусмысленно свидетельствовало о том, что он засиделся. Он залежался в теплой постели. В уютной ежовой норе. «Ежовая рукавица», - вспомнилась ему метафора.
Сделав резкий подскок, Поросюка ловко перевернулся на 180 градусов относительно горизонтальной плоскости Земли и одновременно на 180 же относительно вертикальной земной оси.
Встал и пошел. В мороз и холод. Один. Он всегда был один. Сколько себя помнил.
Толстая ледяная корка покрывала реку. Под ней, в холодной зимней воде плавали прошлогодние листья. Под листьями колыхалась вечнозеленая осока. Под осокиными корнями копошились вечнозеленые раки. Копошились и шептались о своих попятных делах.
Налетел ветер, нанес свежего снега и скрыл всю эту аквариумную картину. Поросяк тряхнул головой, размял копытца и побрел дальше.
Он не боялся ходить по льду. Он стал маленький и легкий. Как розовая пушинка с щетинкой и ножками. Ему было все нипочем.
Но эти же достоинства оборачивались для него большими неудобствами. Замерзал он в считанные секунды, ветер постоянно сдувал его с намеченной траектории, ножки вообще отказывались ему принадлежать.
Становилось худо.
Дорога пошла в гору. Река кончилась.
Где-то невдалеке на вершине холма, смутно сквозь пелену падавшего снега Поря увидел ее. Огромную, могучую, монументальную и недосягаемую Дойную Корову. Она величественно возвышалась на фоне темного ночного неба, покрытого серыми снежными тучами, и ни один мускул ее плотного черно-белого тела не вздрагивал от уколов морозных снежинок. Ни один, даже самый сильный порыв ветра не мог потревожить ее покой. Как ледяная недвижимая глыба стояла она.
При виде столь величественного зрелища Порины силы окончательно покинули его. Он вдруг ощутил всю бессмысленность и тщетность его слабых поросячьих усилий.
Все звуки, цвета и запахи, уже давно ставшие ему далекими и чужими, перестали существовать вовсе. Тело отказалось ему подчиняться, глаза закрывались сами собой, и он начал стремительно погружаться в глубокий бездонный колодец, выход из которого, ровный и круглый как луна, принялся еще более стремительно сжиматься, пряча в себе звезды, облака и Ее, могучую Дойную Корову.
Мир исчез с легким всплеском.
***
Нежно и тихо тикали настенные часы. Шипел чайник, и сладко мурлыкала кошка.
В теплой темноте постели и пушистых одеял возник карий огонек. Это был маленький блестящий глаз. Порин зоркий глаз. Традиционно первый.
В углу тихонько сидела старушка. Маленькая и гладенькая, в крахмально-пушистом белоснежном чепце с кружевами, в длинной темно-бордовой юбке со складками и оборками, в передничке и ярко-красной вязаной шали.
Старушка с вниманием пристально смотрела на поросячьи признаки жизни. Один ее ярко-зеленый глаз не отрываясь смотрел, другой был хитро, даже насмешливо прищурен. Вернее, насмешливость этому хитрому прищуру придавала легкая усмешка в уголках рта. Хотя в целом рот был вполне серьезно настроен, даже выражал беспокойство и озабоченность судьбой маленького беззащитного существа, подобранного глубоко в снегах на склоне горы.
Впрочем нет, озабоченность больше проявлялась в наклоне мудрой головы. Она была слегка повернута набок, так чтобы это позволяло зеленым глазам лучше видеть Порины попытки выбраться из пухов и перин, т.к. кровать была немного загорожена от прямой траектории взгляда по-новогоднему украшенной елкой. Старушка явно была дружески расположена и признаков агрессии не проявляла.
Кошка, слегка пошатываясь, привстала, сладко потянулась, выгнув спину колесом, встряхнулась и спрыгнула с мягкого кресла на пушистый ковер на полу.
Кошкины лапы мягко ступали, она никуда не спешила, она четко шла к намеченной цели. Цель была рядом, цель беспомощно копошилась в пуховых перинах. Цель манила и раздражала своим шуршанием. Она должна была быть схвачена и разодрана в клочья - время пришло.
Старушка тихо улыбнулась. Ни один мускул на лице ее не дрогнул. Гладиаторский бой в реальном времени - досуг императоров. Она не была кровожадной. Просто зимой футбольному болельщику приходится нелегко в условиях отсутствия телевизора, стадиона или хотя бы соседей.
Наивный маленький поросенок пока ни о чем не подозревал. Он уже выбрался из-под одеяла, пухленькое розовое тельце слегка подрагивало на тоненьких ослабевших ножках. "Как холодец," - подумалось ему.
С оптимизмом, но немного опасливо начал было Поря оглядывать новый окружающий его мир, как вдруг взгляд уперся во что-то шерстяное, необъятное и беспредельно высокое, сидевшее рядом. От шерстяного отделилась мощная когтистая лапа, преградившая ему путь, а сверху на него стала надвигаться клыкастая разверзнутая пасть. "Вот и съели холодец, где ж соленый огурец, наливай-ка водочки, - пронеслось в голове, - трам-пам-па...". Глаза сами собой закрылись, покатилась слеза.
Кошке надоело разглядывать розовый комочек. Она еще раз для порядка понюхала его, потрогала легонечко лапой, взяла осторожно за шкирку зубами и, спрыгнув с кровати, понесла поросенка к миске. В ней с утра оставалась недомусоленная куриная ножка, ломтик сыра и хлебная корочка.
Старушка болтала ногами, раскачиваясь в кресле, и наблюдала.
Поросенок был жалок. Он стоял возле кошачьей миски на своих тонких дрожащих ногах не смея открыть глаза и втягивал пятачком воздух. Воздух сообщал ему, что рядом еда. Он сделал маленький робкий шажок вперед, и запах еды усилился. Он ткнулся мордочкой в кость - и запах еды дополнился ее вкусом. Куриная ножка была, что надо. Хлебная корочка тоже не подвела. А вот сыр он так и не нашел - видимо глаза все-таки надо было открыть.
Кошка, убедившись, что розовый холодец все-таки способен на самостоятельное существование, зевнула и, слегка потянувшись, запрыгнула обратно в свое уютное кресло возле камина.
Старушка еще раз усмехнулась и вновь принялась за свое вязание.
Сытый и довольный Поросяка готов был общаться с миром. Теплота и добродушие растеклись по его маленькому легкому телу, он сразу захотел со всеми дружить и быть душкой.
С открытым сердцем и радостной улыбкой принялся он оглядывать комнату, но как-то не нашел отклика. Суровая кошка безразлично сидела, поджав передние лапы и глядя из-под полуприкрытых век прямо перед собой. Ироничная старушка вовсю занималась своим вязанием с равнодушно непроницаемым выражением лица.
Ситуация складывалась напряженная. Не конфликт конечно, но радушным приемом не назовешь.
Поросюнчик решил прервать как-то это тягостное неловкое молчание и, не придумав ничего лучше, принялся постукивать копытцем. Тут ему вспомнилась песенка Нечты, и он непроизвольно начал ее воспроизводить. Ритм песни был незамысловатый и легко воспринимаемый, мелодия нежная и певучая, вот слов, правда, он тогда не разобрал. А может их и не было вовсе. И вот уже - сначала робко, затем все более уверенно ("а и черт с ним, это отличная песня и пофиг, что они тут подумают!") - бодро отстукивал он, поя все громче и громче.
При первых более-менее узнаваемых звуках старушка едва заметно вздрогнула и посмотрела тайком на поросенка. Затем невольно улыбнулась одним уголком рта. Потом взяла себя в руки и принялась вывязывать петли с еще большим усердием.
Развеселясь от собственной музыки, Поря пустился в пляс. Кошка в недоумении уставилась на его невероятные коленца и подскоки. Ей было дико и странно смотреть на такое неприличное, с ее точки зрения, буйство. Она вообще не привыкла к бурным проявлениям чего-либо, тем более от незнакомых и в собственном доме. Это было - попытайтесь ее понять - кощунственно. Это было черт-знает-что-такое! Она брезгливо спрыгнула с кресла и опасливо отбежала в противоположный угол. Там, чувствуя себя несколько спокойнее, кошка попыталась вновь устроиться поудобнее.
Поря еще немножко попрыгал - и в какой-то момент вдруг выдохся. Он почувствовал себя шутом, паяцем, наемным клоуном на празднике для толстых избалованных детей недавно разбогатевших торгашек семечками с пергидрольными кудрями и золотыми зубами в шерстяных рейтузах, которым было глубоко наплевать на все его усилия. Ему стало стыдно и гадко. Он остановился как вкопанный и изо всех сил крепко зажмурился, чтобы не разреветься.
Старушка тихонько захлопала в ладоши.
- Браво, юноша, - мягким голосом сказала она. Так нас еще никто не благодарил за еду, правда, Гардинка? - обратилась она к кошке.
В ответ Гардинка только недовольно махнула хвостом и снова уткнулась носом в передние лапы.
- Мальчик, а что ты еще умеешь? - старушка снова обратилась к Поре. - Милостыню просить умеешь? Ну, там, стихи жалостливо рассказывать в транспорте или на гармошке играть?
Поросяша оторопело посмотрел на нее и тут же отвернулся.
- Да ну я просто так спросила, в голову пришло... Ну, ассоциация что ли такая... Ты что, обиделся? Ну не плачь!
Поря и не думал плакать. Он поднял было на старушку глаза, но не успел и рта открыть, чтобы ответить, как она цепко схватила его и принялась утирать огромным клетчатым платком несуществующие слезы, с силой тянуть за пятачок, заставляя Порю высморкаться. Тот попытался было брыкнуться, но старушкина хватка была не по возрасту железной, а поросячьи ножки настолько короткими, что это ни к чему не привело. Оставалось смириться и терпеть.
Когда старушка убедилась, что Поря спокоен и невозмутим, она прекратила теребить его и без того красные уши и задумалась, что бы такое можно было с ним поделать дальше. А Поросюша, надо сказать, был в страшно запущенной форме. Дряблые безжизненные мышцы, потонувшие в складках жира, обвислая сероватая кожа, потухший взор. Одним словом, авитаминоз.
Старушенция жалостливо покачала головой, решительно схватила Порю обеими руками за "талию", просеменила к входной двери, распахнула ее и зашвырнула несчастного скитальца далеко в снежный сугроб.
Звезды мелькнули на пару секунд у него перед глазами, уши заложило от скорости полета и встречного ветра, пятачок воткнулся в колкую снежную массу, и в тот же миг стало вдруг темно и душно.
- Отлично, - пробормотала старушка, вытаскивая зверушку за ногу из глубины сугроба. Притащила его обратно в дом, встряхнула и поставила на все четыре копытца перед трескучим камином.
- Ну, я вижу же, что тебе теперь намного лучше! Ты вот уже и на мир куда веселей смотришь. Верно, Карнизка? – снова к кошке.
Поросенок стоял у огня на трясущихся ногах. Тающий снег и холодный пот вперемешку градом катились по его спине и бокам, капали на коврик, создавали лужу. Он заворожено глядел в огонь, не в силах прийти в себя.
Старушка покачала головой: "Эдак ты мне коврик, пожалуй, испортишь…".
- Сушись-ка получше, - сказала она Поре и резко пододвинула его ногой к камину, да так близко, что его тут же обдало нестерпимым жаром, а вода на коже начала с шипением испаряться. Повалил пар.
Поря подскочил от новой неожиданности и ужаса (он всегда боялся открытого огня), резво обогнул чреватую старушку и помчался к единственному в этом доме безопасному месту – нырнул обратно в кровать.
- La formation doit tre finie! – провозгласила старушка, явно разочарованная его поведением.
Поросяка лежал, затаившись под одеялом, не смея представить, какие еще новые экзекуции взбредут в голову вздорной старухе. "Чтоб она провалилась, ведьма! Сидит тут в снегах одна с полудохлой кошкой, скучно видать. Дорвалась до свежей крови, вот и изголяется…".
Закончить так удачно начавшийся мысленный монолог ему не удалось. Одеяло было резко сорвано, и темнота уютного пододеяльного пространства была грубо рассеяна ярким, бьющим в глаза светом пронзительного прожектора. Огромные кошачьи глаза, сверкающие сквозь жесткие кошачьи усы, и хитрые старушкины прищуры испытующе уставились на поросенка, по-полицейски освещенного предательским фонарем.
Он быстренько отвернулся, сделав вид, что его тут нет, и заслонил лицо от резкого света ножкой, оказавшись, в результате, в крайне невыгодном для себя положении, так как теперь наиболее уязвимая часть его тела была вопиюще повернута навстречу его мучителям, более того, практически предоставлена в полное их распоряжение.
И они, конечно же, не преминули этим воспользоваться! Тут как тут появилась откуда-то острая спица из старушкиного вязания и стремительно воткнулась в то самое беззащитное Порино место.
Взвизгнув от боли и неожиданности, он подпрыгнул, выскочив из кровати, и принялся носиться волчком по комнате, не имея возможности ни подуть на пострадавшее место, ни погладить его.
В результате поросячьих пируэтов старушка была сбита с ног и сидела на полу, заливаясь непринужденным, по-детски искренним громким смехом, а кошка успела предусмотрительно запрыгнуть на шкаф.
Понемногу боль утихала, и Поря стал замедлять ход. Когда он окончательно остановился, тяжело дыша и отдуваясь, то выпалил в порыве бессильной ярости, утирая покатившиеся от обиды и усталости слезы:
- Вы убить меня хотите, убить! Что я вам сделал такого? За что все это? Отпустите меня!
Старушка тут же перестала смеяться и слегка закашлялась.
- То есть как это, убить? – тихо спросила она. – Мы развеселить тебя хотели, приободрить. Верно, Стамеска? – повернулась она к кошке.
Кошка только нервно дернула лапой и перепрыгнула со шкафа на комод.
- Вот уж не ожидала, - покачала головой старушка и кряхтя встала с пола. – Из лучших побуждений, можно сказать, стараешься, а он… - грустно вздохнула и побрела тихонько в уголок.
Поря почувствовал себя одновременно виноватым и одураченным. Он стоял посреди комнаты и не знал, что сказать или сделать. Чтобы хоть как-то загладить неловкость, он робко заметил:
- Может быть спать уже будем ложиться… - посмотрел в окно и заметил, что там и вправду глубокая ночь, - а?
- Ложись, - пожала плечами старушка, не поднимая глаза от вязания. – Или может тебе показать, где постель? – уже ехидно спросила она, сверкнув на него глазами.
- Да нет, в общем-то, я найду, спасибо.
Так закончился первый день.
***
Поря прожил в доме всю зиму. Он много и усердно помогал по хозяйству: подметал пол, вытирал пыль, отутюживал на брюках стрелки через мокрую тряпочку, чистил обувь и носил воду из обнаруженного во дворе дома колодца. Позже, правда, выяснилось, что в доме все это время имелся водопровод, но старушка с таким умилением смотрела, как он надрывается под тяжестью огромных деревянных ведер, что ей, право, жалко было ему об этом сообщать.
Старушка связала Поросенку теплую кофточку с горлом, варежки на резинке, носочки и шапочку с помпоном. Он был горд и счастлив. О нем еще никто так не заботился, даже мама, которую он, увы, совсем не помнил.
Было хорошо, спокойно и сытно. Он сильно растолстел.
Когда-то в раннем детстве Поря слышал от разных зверей одну и ту же страшную историю. Рассказывали, что в далекой стране живут несчастные безмозглые свиньи. Всю свою жизнь они сладко едят и мягко спят, не утруждая себя никакими заботами, жирея при этом до такой степени, что перестают даже интересоваться противоположным полом. А когда они совсем уже разучаются реагировать на внешние раздражители и даже не в состоянии разыскать месторасположение кормушки, приходят люди, насаживают их на вертела, жарят на медленном огне и съедают.
Поря тогда долго не мог прийти в себя от отвращения и ужаса и решил поскорее забыть об этом кошмаре. Но теперь, глядя на свое отражение в тусклом шифоньерном зеркале, он вспомнил эту историю во всей ее живости с добавлением всевозможных деталей, дорисованных услужливым воображением.
В ту ночь он долго не мог заснуть. Ворочался с боку на бок, считал овец, пчел, полевые ромашки – все без толку.
Истерзанный бессонницей, он тихонько спрыгнул с кровати, подошел к буфету, нащупал пыльную бутылку гаванского рома, отпил три-четыре глотка, завернул аккуратно крышку и юркнул обратно под одеяло. Тепло незамедлительно разлилось из желудка по всему организму, и он заснул.
Во сне Поря увидел залитую солнцем зеленую лужайку. Порхали бабочки, пели птицы. На шелковистой траве спиной к нему сидела рыжеволосая девушка и что-то тихо напевала.
"Нечта…" - еле слышно выдохнул он. Девушка обернулась, блеснула радостно зелеными глазами, улыбнулась, слегка наклонив голову, и весело сказала: "Наконец-то ты пришел! Я давно тебя жду." Посмотрела на часы, постучала озабоченно по циферблату пальцем, потрясла их, поднесла к уху: "Уже целых полчаса, между прочим… (снова встряхнула часы) да что ж это такое, остановились что ли? Ну, в общем, я есть хочу. Проголодалась тут сидеть одна, нас к обеду уже обзвонились." С этими словами она встала, захлопывая книжку, протянула Поре руку, нежно ему улыбнулась, и ласково шепнула: "Пойдем?"
Радостно кивнув, Поря кинулся к ней в объятия, почувствовав при этом, как же долго он тосковал по ней всем сердцем, или может ему все это время просто не хватало ласки и тепла, он и не понял толком. Да это было и не важно. Нечта обняла его, поцеловала в макушку и повела к стоявшему невдалеке старушкиному домику, из трубы которого вился уютный дымок.
В какой-то момент Поросяка вдруг споткнулся – ножка его провалилась в едва заметную ямку, которая начала стремительно осыпаться и расширяться, поглотила его всего, и вот уже Поря несется по земляному коридору, цепляясь за корни, коряги и камни, обдирающие в кровь его лицо, животик и спинку. Нора закончилась, и он больно шлепнулся на твердый земляной пол. Стало жарко. В земляной нише трескуче горел огромный костер, над костром висел чугунный котел, в котором кипела и булькала вода.
"Ну-с? – весело воскликнула Нечта, потирая руки. – Прыгай скорее в котел, вкусняшка моя, it's time to have lunch!"
Поросенок затрясся, оглядываясь по сторонам в надежде найти выход или призвать помощь.
"Фу, какой ты гадкий! Ты задумал побег, как я погляжу, - нехорошо сверкнув глазами воскликнула Нечта, - вот уж напрасно, я и сырым тебя съем, всего без остатка!" С этими словами она схватила первый попавшийся огромный нож и метнула его в Поросенка.
В тот же миг он проснулся.
Холодный пот прошибал все его съежившееся от страха тельце. Решительным жестом Поря скинул с себя одеяло и собрался было уже не менее решительно спрыгнуть с кровати, как вспомнил об осторожности. В окно ярко светила полная луна. Кошка, свернувшись калачиком, уютно спала в кресле, старушка мерно посапывала за своей ширмой. Их нельзя было будить. В попытке остановить его и образумить они могли начать его отговаривать и всячески ему препятствовать. И вообще он избегал долгих и ненужных объяснений и прощаний.
Тихонько спустившись с кровати, Поря осторожно, чтобы не шуметь, разыскал свитер и варежки, пробрался к буфету, взял оттуда связку баранок и кольцо колбасы, надел их себе на шею, в последний раз оглядел ставшую такой родной комнату, вздохнул и бесшумно скользнул за дверь, затворившуюся за ним с легким стуком.
Старушка едва заметно усмехнулась и снова закрыла глаза.
Снаружи было промозгло и ветрено. Семимильными шагами наступала весна.
Поря полной грудью вдохнул свежий, уже почти утренний воздух. Воздух свободы и надежды. Ему стало легко и радостно. Он расправил плечи и бодро отправился в путь.
Весна
Лесом-полем, лесом-полем (два раза с разбегу наступил в едва прикрытую подтаявшим снегом коровью какашку, оба раза с досадой ругнулся) семенил Поросяка навстречу своему прекрасному будущему.
Кровь его бурлила после зимней почти спячки, и хотелось увлекательных приключений. К тому же, он вырвался из замкнутого пространства четырех стен, которые, как оказалось, в немалой степени его угнетали. И сей факт еще больше придавал ему оптимизма.
Все складывалось преотлично: светило солнце, пели ранние весенние пташки, дул легкий теплый ветерок, отдохнувшие ножки резво бежали вперед и вперед, пятачок вдыхал кристально чистый ветристый воздух.
Не имея склонности излишне дорожить приобретенным имуществом, Поря давно уже сбросил с себя шерстяную одежду, ни на секунду не вспомнив даже, что она была изготовлена заботливыми руками доброй старушки специально для него. Память его была так же коротка, как и ноги…
- Я мечтаю о славе! О всеобщем признании моих достоинств и бурных аплодисментах, - раздался вдруг из-за ближайших деревьев настойчивый дамский голос. – И я их получу, чего бы мне это ни стоило!
- Ну, дорогая, ну пойми… - вторил ей вкрадчивый и более умеренный голос ее спутника, - нельзя так болезненно относиться к проявлениям толпы. Кто они? Чернь, быдла, если хочешь. Что они могут понять в высоком искусстве? Нужны годы и годы, чтобы до них дошла вся тонкость и глубина твоего мастерства, вся прелесть твоего таланта. Ты жемчужина! И это понимают ценители, знатоки. Разве тебе этого не достаточно? Зачем ублажать толпу, делаться жвачкой, зачем?
- Должна тебе напомнить, что твои, как ты сказал, знатоки, обругали меня самым безобразным образом в недавних критических статьях.
- Это завистники. Толстокожие отбросы мира журналистики. Уверен, ни один из них даже не окончил средней школы, не говоря уже о высшем искусствоведческом образовании...
- Это писали Деревякин, Кустов и даже твой любимый Речушкин! Насколько мне не изменяет память, они, кажется, твои друзья.
- Этого не может быть! Речушкин большой поклонник твоего творчества, он боготворит…
- На, почитай!
Хрустнула сухая прошлогодняя ветка и на полянку вышел наш герой. Его взору предстали оба участника этого высоко-эмоционального диалога. Прямо посередине в театрально-возмущенной позе стояла шикарная Лисица с роскошным длинным и пушистым хвостом, картинно обернутым вокруг талии. Видимо, даже в минуты сильного гнева или радости, даже в семейном кругу, она не забывала о впечатлении о себе и следила за положением рук, ног, головы, осанкой наконец.
Возле нее, с ворохом газет в лапах стоял высокий и худощавый, с немного осунувшимся, усталым лицом, слегка потертой кое-где шерстью, Волк. При звуках шагов они оба оглянулись и в недоумении уставились на малыша Порю.
- Я… тут… мимо проходил, - пробормотал он извиняющимся голосом.
Красота Лисы ошеломляла. Ему никогда еще не приходилось видеть ничего подобного.
- Какая прелесть! – воскликнула она. – Что это? – обратилась она к Волку.
- Э-ээ…, - протянул он.
- Я Поросенок, - скромно, но с достоинством ответил Поря. – А как зовут вас?
- Ой, он очаровашка! – захлопала в ладоши Лиса ("Ага, он еще и разговаривает", - подумал про себя Поря). – Ну просто душечка. Откуда же ты взялся? – наклонилась она ближе.
- Из леса…
- Из леса!! Нет, ты слышал, Вова, он из леса! Это настоящий, правдивейший глас народа, ты понимаешь это? Ему нравится именно то, что понравится всем!
- Вообще-то… - начал было Поросюшка.
- Дорогая, мне кажется ты преувеличиваешь в обобщениях…
- Ты не понимаешь, молчи. Мальчик! – снова обратилась она к Поре. – Ты будешь мне помогать. Ты будешь самым первым и самым главным моим зрителем. Мы будем ориентироваться на твой вкус и таким образом завоюем весь мир!
- Не думаю, что… - опять начал было Волк.
- Да, малыш, это чертовски ответственно и невероятно почетно! Я понимаю, ты немного смущен, должно быть, но это пройдет. Ты привыкнешь и освоишься. Будешь разбираться во всем, во всем, вот увидишь! Да, я, пожалуй, буду называть тебя Малыш, тебе очень подходит это имя, правда, дорогой? – обратилась она уже к Волку.
- Удобно ли это? У юноши могут быть свои дела, планы. Ему, может быть, вовсе не до нас.
- Как ты можешь? – вскричала она, - что может быть важнее искусства, выше прекрасного?
"Прекрасного, это она точно сказала, - подумал Поря, - я, пожалуй, обязательно останусь. Видеть каждый день такую красавицу, разговаривать с ней, возможно даже невзначай дотрагиваться… Что может быть лучше? Решено – остаюсь, во что бы то ни стало!"
- Я решительно отказываюсь принимать какие бы то ни было возражения! Все уже решено, и извольте оба быть паиньками. Все, я побежала, - она чмокнула Волка в небритую щеку, проговорив скороговоркой, чтобы тот объяснил Малышу, что к чему, и упорхнула, махнув на прощание легкомысленно хвостом.
Они остались вдвоем. Воцарилось неловкое молчание. Никто не знал, с чего начать. Поря оглядывался по сторонам, изображая крайнюю заинтересованность окружающим пейзажем, а, по сути, пытаясь найти малейшую зацепку для реанимации разговора.
Все произошло неожиданно – Волк быстрым и ловким движением ухватил Порю пребольно за плечо и прошипел ему прямо в ухо, брызгая слюной:
- Послушай сюда, маленький ублюдок! Если ты считаешь, что ты теперь ее любимчик и можешь делать все что захочешь, ты сильно ошибаешься! Тебя здесь никто не ждал и никто тебя сюда не звал. Более того, не советую поворачиваться ко мне спиной – я не упущу ни малейшего шанса воткнуть в нее нож. И вообще, настоятельно тебе рекомендую по-хорошему делать отсюда ноги. Я понятно излагаю? Ты здесь никому не нужен, и никто даже не заметит, что тебя нет, ясно?
В презрительном оскале сверкнул золотой зуб, а у Пори что-то неожиданно переключилось в мозгу. Его реакция на этот яростный монолог поразила даже его самого. Сперва, естественно, ошеломленный он стоял в оцепенении, придавленный могучей волчьей лапой, не смея дыхнуть. А потом вдруг неожиданная мысль скользнула ему в голову: "Да он же просто ревнует! Неуверен в себе и боится быть посланным. Она и так не очень-то к нему прислушивается, а тут еще я, любимчик… Что же делать? И остаться хочется, и нож в спину совершенно ни к чему. Как быть?"
И он остался.
Его рабочий день начинался ежедневно в 13.00 и вся его работа заключалась в том, что он с восторженным лицом сидел в первом ряду естественного лесного амфитеатра и слушал длинные Лисьи монологи, отрывки из сцен и т.д.
Лиса была действительно великолепна. Каждая ее роль была призвана так или иначе подчеркивать то или иное ее достоинство. Так, произнося слова из роли Дездемоны, обращенные к Яго, она каждый раз картинно прогибалась назад, заламывая руки, прикрывая веки, тайком кося при этом в сторону Поросенка, чтобы подглядеть его реакцию. Довольная его восхищением, она еще более вдохновлялась, голос ее в результате практически срывался на крик, что казалось ей наивысшей степенью вживания в роль. Поря рукоплескал не жалея сил, ловя каждое ее слово, каждый жест и мимолетный взгляд.
Удовлетворенная, она махала великодушно платком, что означало конец репетиции, и шла принимать ванну.
Поря доставал из специальной сумочки толстый бутерброд и маленькую бутылочку морса и, продолжая сидеть на том же бревнышке, скромно перекусывал, размышляя, чем же занять себя в оставшийся день.
Погруженный в свои мысли он задумчиво жевал свой вкусный бутерброд, как вдруг услышал какой-то подозрительный шорох. Оглядевшись по сторонам, Поря не заметил ничего необычного и вновь принялся за еду, но уже более внимательно прислушиваясь и приглядываясь к происходящему вокруг.
Шорох повторился. На этот раз он как будто был ближе, казалось даже, что этот шорох издает он сам, что было, само собой, невозможно. Поря торопливо запихнул в рот остатки бутерброда, не став даже запивать его, и вскочил, чтобы внимательно рассмотреть траву возле бревна и само бревно.
Он все смотрел и смотрел, не дыша и не моргая, и увидел наконец источник этого непонятного шуршания. По бревну, на котором он только что сидел, ползла большая сухая ветка. Ползла сама по себе, без посторонней помощи.
Поре стало слегка не по себе. В детстве он много слышал рассказов взрослых и много читал книжек, в которых описывались во всех подробностях страшные ужасы о призраках, живущих в замках, лесах, на болотах, а также в старых зеркалах, шкафах, на чердаках, и в особенности в сырых деревенских погребах. Хотя позже он сделал вывод, что в этих самых погребах призраков как раз и не бывает, а вот что действительно там есть, так это бесконечные ряды банок с вареньем, соленьем и прочими вкусностями. Так что в этом случае "привидения" были выдуманы взрослыми исключительно с целью защиты запасов от поползновений со стороны чересчур любознательных сладкоежек.
Нечеловеческим усилием воли Поря мобилизовал все свои умственные возможности, попытавшиеся было тихо ускользнуть "под шумок" необъяснимого и вероятно небезопасного природного явления, и взял в руки не только себя, но и ползущую палку, чтобы проверить, сможет ли она ползти, оказавшись в воздухе.
Поднятая палка ползти перестала и даже затаилась, притворившись, что она не живая. Тогда Поря совсем осмелел, что было, возможно, весьма опрометчиво с его стороны, и решил осмотреть ее со всех сторон с целью найти ножки или какое-нибудь другое приспособление для ходьбы. И он нашел. Приспособлением оказался махонький, по сравнению с самой палкой, Жук-олень. Маленькими кривенькими ножками он ходил, а цепкими изогнутыми рожками он держал палку, которая была раз в 100 его больше и раз в столько же тяжелее.
Жук, заметивший, что ножки его ни за что больше не цепляются, а палка стала невероятно легкой (не говоря уже о том, что весь мир перевернулся с ног на голову, а солнце светило ему в живот!), прекратил бесполезно дрыгать ногами и призадумался. А поразмыслив немного и вообще затаился.
Поре сначала было смешно смотреть на беспомощное насекомое, но когда Жук, как ему показалось, заснул, ему стало скучно, и он решил его немного растормошить. Поря принялся щекотать Жуковый животик, надеясь вызвать в нем бурю положительных эмоций (сам-то он всегда весело похрюкивал и резво дрыгал ножками, катаясь с боку на бок от удовольствия, когда с ним такое проделывали), и он в каком-то смысле своего добился. Жук судорожно задергал ногами, ротик его открывался и закрывался, ловя жадно воздух, в конце концов, координация движений у него окончательно нарушилась, в какой-то момент он выпустил ветку, за которую до этого цеплялся рожками, и неминуемо полетел вниз.
Поря, не ожидавший такого поворота событий, тоже выпустил палку и уставился в траву, пытаясь найти место приземления Оленя. Но трава над ним непроницаемо сомкнулась, и Жук скрылся.
Поросяка наклонился, чтобы получше рассмотреть то место в траве, куда предположительно мог упасть Жук, как налетел порыв ветра, и прямо над ним, как раз там, где секунду назад находилась его голова, просвистел какой-то тяжелый предмет, предположительно камень.
Поря поднял голову, чтобы посмотреть в ту сторону, откуда был пущен снаряд, и увидел зловещую картину. Прямо на него медленно надвигалась целая стая из 12-15 волков, с мрачными выражениями на оскаленных мордах. Во главе процессии небрежной походкой вышагивал Волк, руки-в-брюки, беззаботно насвистывая что-то фривольное и поглядывая по сторонам. Он как будто бы не замечал зверские морды вокруг себя, не слышал клацания зубов и вообще просто прогуливался с ромашкой в петличке.
- Здравствуй, Малыш, - ласково произнес он, приблизившись к Поре. – Чудесная погода, не правда ли?
С левого фланга послышалось негромкое рычание – волки были явно недовольны этими никчемными политесами, им хотелось немедленно приступить к аппетитному делу. Порю такое развитие событий явно не устраивало.
- Я бы не сказал, - ответил он, посмотрев на небо, - тучи сгущаются, наверняка пойдет дождь, а то и гроза будет. Неплохо бы по домам разойтись.
- Не сойти мне с этого места, Малыш, если я позволю тебе вот так запросто покинуть нашу теплую компанию! – воскликнул Волк.
Со стороны стаи раздался одобрительный гул.
- Раз уж мы повстречались, негоже теперь расходиться несолоно хлебавши. Верно, друзья мои? – обратился Волк к своим спутникам.
Волки, согласно подвывая, придвинулись ближе, нарастал нетерпеливый лай, одно неосторожное слово или движение могли сорвать любого из них с цепи, а за ним и всех остальных.
Поря понял, что это показное добродушие Волка было вызвано вовсе не его нерешительностью или желанием просто попугать. Он совершенно очевидно уже принял решение, и вся эта прелюдия была не более чем игрой в кошки-мышки.
Все дальнейшее произошло в считанные секунды. Поря вдруг громко крикнул: "Ой, смотрите, Лиса!", показывая куда-то в сторону леса у них за спиной. Волк, вздрогнув от неожиданности, оглянулся в ту сторону, вся его свита тоже, а Поря тем временем ринулся от них прочь в сторону глухой чащи.
Когда волки наконец сообразили, что произошло, он был уже достаточно далеко. Волк, в ярости от того, что его так по-идиотски провели, с криком: "Догнать, поймать и сожрать!" помчался вслед за ним, увлекая за собой остальных.
Поря бежал очень быстро. Гораздо быстрее, чем даже его собственные мысли, поэтому он не выбирал дорогу, а просто бежал, бежал, бежал… Волки заметно отставали и периодически теряли его из виду. Поэтому они ориентировались на Волка, который бежал немного впереди (все-таки его подстегивала сильная личная неприязнь к преследуемому) и поэтому, когда перед ними вдруг проскакало что-то серое с ушами, очевидно заяц, оно увлекло всю стаю за собой.
Таким образом волки сошли с дистанции, забыв о Поросенке, увлеченные новой добычей, более очевидной и, стало быть, более аппетитной. Так что дальше Волк и Поря бежали уже вдвоем. Лес сгущался, стволы и кроны деревьев становились более мощными, и свет уже почти совсем не проникал сквозь их тяжелые листья, хотя отдельные редкие капли начавшегося дождя все же достигали земли.
В темноте Волк, не привыкший к охоте и погоням, изнеженный богемным образом жизни, потерял Поросенка из виду, а тем более и его след, и бежал уже просто по инерции, наугад, скорее даже от бессильной ярости, осознавая бессмысленность продолжения гонки. Он замедлил ход, остановился, прислушался. Тишина, навалившаяся вдруг со всех сторон, угнетала. В добавок еще сильнее пошел дождь. Волк прижал уши и хвост, втянул носом влажный воздух и потрусил тихонечко обратно по собственному следу, боясь, что его смоет водой и моля всех святых хотя бы о возможности выбраться из этого гиблого места.
А Поросенок тем временем, не видя и не слыша ничего вокруг, так и продолжал бежать дальше. Сильнейший ливень заливал его с ног до головы и прибивал к земле, мешая бежать. Но храбрый Поря не сдавался и в итоге – о, чудо! – добежал до конца леса и конца дождя. Он очутился на большой залитой солнцем поляне, продолжая бежать, и солнце припекало его спинку, весело сверкая лучами, а Поря все бежал и бежал, не замечая этого, и сильно вспотел. Пели птицы и кружились мохнатые бабочки.
И тут он понял, что наступило…
Лето
Выдохшийся и обессиленный он, закрыв глаза, лежал на траве. Дождь прошел, и вместо него появилась радуга. Один из ее концов упирался в землю прямо перед Пориным пятачком, другой – прятался где-то за обрывом, которым заканчивалась эта поляна. Это и был тот самый Край земли.
Сколько он так пролежал, Поря не знал. Когда он открыл глаза, то увидел радугу, а проследив за ее дугой – и Край земли, за которым начиналось Море. Все было так, как и должно было быть. Умиротворенный, Поря закрыл было снова глаза, но тут же снова открыл их, осознав, что что-то в этом пейзаже было не так.
И действительно, вместо радуги теперь прямо на земле стояла большая плазменная панель (непонятно как державшаяся и за что крепившаяся). Она была включена и показывала какой-то фильм.
Поросенок тихо сидел на траве, заворожено глядя прямо перед собой.
На большом плазменном экране он видел одетую в короткий сарафан и шлепанцы Нечту, весело болтающую с кем-то, кто находился за пределами видимости экрана. Она махала руками и смеялась. Съемка была явно любительская, сомнительного качества – картинка дергалась и постоянно теряла фокус.
Тут обзор камеры, нервно дернувшись, изменился так, чтобы в кадр попадал и таинственный собеседник Нечты, который оказался худеньким молодым человеком с тонким лицом, обрамленным гладкими черными волосами. Лицо его было спокойное, даже немного грустное. Он ничего не говорил, только слушал, глядя в землю и ковыряя в ней палкой. Иногда он смотрел на Нечту, но тут же отводил взгляд, погружаясь снова в свои мысли. И вообще он представлял собой полную ее противоположность.
Нечта начала кружиться вокруг себя, подпрыгивать на месте, хлопать в ладоши. Наверное она танцевала. Наверное, потому что не было слышно музыки. Слов тоже не было слышно. У экрана не было колонок, и приходилось смотреть немое кино. Но было все равно интересно. Мальчик отбросил свою палку и стоял теперь неподвижно, глядя на Нечту без особого энтузиазма. Потом он вздохнул. Сунул руки в карманы. Наконец достал из них губную гармошку и принялся что-то наигрывать.
Вероятно, он пытался подстроиться под движения танца Нечты, потому что при первых же нотах она развеселилась еще больше и запрыгала еще энергичнее. Играя мальчик искоса поглядывал на нее и один раз даже едва заметно улыбнулся.
В этот момент Нечта как-то слишком резко крутанулась, не удержала равновесие и шлепнулась на землю, да так и осталась сидеть, не в силах побороть смех, вызванный собственной неловкостью.
Мальчик тут же перестал играть, взволнованный произошедшим. Вдруг картинка начала портиться, изображение мальчика стало рябить, пошло волнами, а потом и вовсе исчезло. А на месте экрана, на траве в той же позе, как и в фильме, сидела Нечта, по щеке которой медленно катилась слеза.
Так они и сидели какое-то время молча неподалеку друг от друга – Нечта и Поросяк. Не было уже никакого экрана, а только деревья там и сям и две хрупкие фигурки на траве.
- Ты все время думаешь о нем. Почему? – прервал молчание Поросенок. – Разве ты была счастлива?
- По-моему, у меня был вполне счастливый вид. Скажешь, нет? – повернулась она.
- Скорее, ты изо всех сил пыталась его изобразить.
Нечта встала, подошла к Поросенку, села рядом и внимательно посмотрела ему в лицо:
- Я ни о чем не жалею. И тебе не рекомендую за меня переживать.
- Как хочешь, - пожал плечами он, посмотрев в ее глубочайшие зеленые глаза.
Она кивнула, и дальше они сидели уже молча, глядя в одну и ту же сторону прямо перед собой, так, как будто никогда и не расставались.
На том месте, где до этого был большой плазменный экран без стерео-колонок, остался высокий, поросший кое-где тонкой зеленой травкой, песчаный обрыв. За ним – насколько хватало глаз – простиралась ярко-синяя безмятежная водная гладь. Почти над самой линией горизонта висело огромное оранжевое солнце, медленно, но неуклонно двигавшееся вниз. Оно плавно скользило по небу, готовясь с легким шипением нырнуть в воду и погрузиться в свою ежевечернюю соленую ванну.
Завороженные ожиданием именно этого момента соприкосновения воды и огня, Нечта и Поря смотрели не отрываясь на неумолимо сокращавшееся расстояние между стихиями. Ну вот еще немножечко, ну вот-вот…
Сзади негромко хрустнула ветка – оба резко обернулись, едва не стукнувшись лбами – и, конечно же, все пропустили. Когда они, буквально тут же, повернулись обратно (сзади, к счастью, никого не оказалось), солнце уже скрылось за горизонтом.