"Ты – мерзавец! Все хорошее,
что ты когда-либо делал в жизни
с лихвой компенсируется тем,
что ты сделал плохого,
но еще больше –
тем, что ты НЕ сделал."
Так начинается твое письмо. И так оно, пожалуй, и заканчивается. Пара корявых строчек – вот и все, что ты удосужилась оставить мне на прощание. Маленький листик тонкой бумаги с оборванным краем, пришлепнутый магнитиком к холодильнику, беззвучная квартира, темнота и одиночество.
Все это навалилось на меня своей звенящей пустотой и стало потихоньку обволакивать.
Сидя в стареньком продавленном кресле в полутемной, и от этого сероватой, комнате, я могу видеть перед собой только часть голой стены, единственное украшение которой – рамка с твоей улыбающейся фотографией. Почему ты её оставила? Чтобы мне было грустнее и еще более одиноко? Не думаю. Нет, пожалуй, даже самый изощренный в своей жестокости ум не смог бы дойти до такой степени издевательства. Скорее всего, ты её просто не заметила; ну да, быстренько кидала в маленький кожаный чемоданчик свои вещи: зубную щетку, кусок бактерицидного мыла, баночку с кремом (да, так и есть, его ты не забыла), две или три (точно, еще ведь длинная) юбки, майки, шелковую рубашку и белье – кружевное с цветами и гладкое однотонное, - и, конечно же, не обратила внимания на свою фотографию, так вопиюще висящую на стене.
А еще ты забрала книги, две виниловые (эбонитовые? – я так и не решился уронить одну, чтобы проверить) пластинки и кассету с моим (и твоим, конечно) любимым фильмом. Нет, его ты оставила – лежит под столиком для газет. А еще ты забрала собаку. Теперь с ней не надо гулять, - по крайней мере, мне, - некому хватать меня утром за большой палец на ноге зубами и неистово лаять за дверью, когда только поднимаешься по лестнице.
Я выпустил колечко дыма. Второй или третий раз в жизни у меня это получилось настолько красиво. Наверное, всему виной эмоциональное напряжение. Да, я напряжен, мне тяжело на душе, от этого колечко получилось такое ровное и аккуратное. Я даже не стал тыкать в его серединку сигаретой, как я это обычно делаю. Колечко растаяло где-то на уровне свисающей с потолка лампы, хотя следить за ним я, кажется, перестал еще раньше.
Только сейчас я заметил, в каком беспорядке оставлена квартира. Разбросаны какие-то вещи, которые обычно лежат на каких-то своих местах. Фотографии валяются на газетном столике, одна даже умудрилась забраться под него. На снимке мы стоим обнявшись на краю мыса – сбоку виден кусочек моря – ты обхватила меня руками и положила голову мне на грудь.
Хорошая фотография. Ты забрала все картинки с собой, а эту оставила – наверное, не заметила, когда она упала под столик. Это хорошо, у меня осталось хотя бы это свидетельство существования тебя и наших отношений.
Ты ушла так внезапно. Нет, я, конечно, подозревал, что ты чем-то недовольна, что я сделал какую-то ошибку и, по всей видимости, все время повторял её, сам того не подозревая. Но ты ничего не говорила прямо. Были какие-то малозначительные упреки, недовольные взгляды и раздраженный голос, но ты и слова не сказала, чтобы предупредить меня.
Подай ты какой-нибудь знак, сообщи, что я движусь в ложном направлении, что я оступился, и твое терпение далеко не безгранично и скоро оставит тебя, а ты, в свою очередь, меня, я бы понял, я приложил бы максимум усилий, чтобы этого не случилось. Если бы я знал, чего ты от меня ждешь, в чем, собственно, заключается эта (эти?) злополучная ошибка, я сделал бы все, чтобы её исправить, и чтобы ты осталась. Но ты не дала ни одной зацепки, ничем, ну даже аллегорически, не намекнула, а просто взяла и всё порвала. Как будто ничего не было: два с половиной года просто вычеркнуты из жизни, затоптаны – ни одно, даже самое яркое воспоминание не смогло тебя остановить.
Ты порвала в клочья не только моё теперь такое пустое и кровоточащее сердце, ты изорвала и разбросала по полу возле маленького комода наши письма друг другу за те три месяца моей стажировки, что мы были не вместе. Ты даже не удосужилась эти клочки собрать и тихонько выбросить, чтобы мне не было так больно. Или унести с собой и там порвать и швырнуть в мусорное ведро, пусть даже с яростью, но ведь тогда я бы стал думать, что ты их просто забрала на память, и мне было бы легче.
Я снова смотрю на стену перед собой, и её пустота с новой силой напоминает мне о моем одиночестве.
Пожалуй, её не мешает покрасить. Твоя немного ехидная улыбка на фотографии как будто сомневается в том, что я смогу это сделать. Очень даже сделаю. А еще куплю маленький диванчик и телевизор. Да, в этой комнате он довольно неплохо будет смотреться. Буду заказывать пиццу и смотреть по вечерам фильмы. Один. Можно будет одолжить у кого-нибудь видеомагнитофон и брать кассеты в прокате. Да, пожалуй, так и надо сделать. Еще неплохо было бы иметь печку для тостов и соковыжималку; но это позже. Сейчас нужно в первую очередь подумать о досуге, чтобы в свободные минуты (а точнее, часы и даже дни) в голову не лезли дурацкие тоскливые мысли, идеи самоубийства и тому подобное.
Говорят, такое возможно в случаях, подобных моему.
Но сначала нужно что-то сделать со стеной. Вон там справа ползет трещина, довольно некрасивая и, что главное, весьма заметная. Хотя сейчас я её уже с трудом различаю, потому что успело совсем стемнеть. Пятна тоже не так видны, но я знаю, что они есть.
Я встал и включил свет.