Я - поляк. Но почему-то всегда меня за еврея принимают. С детства случались всякие недоразумения. А однажды из-за этого я чуть не погиб.
Дело было в войну. В здании на углу Пироговской и Гамарника был детский сад. В начале войны детишек эвакуировали, а вещи почти все оставили. Там было много игрушек. Они валялись везде: на полу, на кроватях, и даже во дворе. С первых же дней оккупации у этого здания румыны выставили патруль – чтоб никто не заходил. А я пошел туда с мальчишками, чтоб игрушек взять. Мне всего-то 8 лет было. Рылся, выбирая что получше. А тут румынский патруль меня – цап!
- Иди, - говорит, - сюда, жиденок, попался!
Что такое «жиденок» я не знал, но очень испугался. Патрульный меня в комендатуру отвел и в сарае запер. Сижу на пыльном полу, думаю – что же теперь будет. Сколько просидел – не знаю, только уже очень хотел кушать. Вдруг слышу, голос тетки моей, Ядвиги:
- Панове, он племянник мой, поляк чистокровный, крещенный, отпустите!
Оказалось, что пацаны побежали к тетке и рассказали, что случилось. Ну, тетка тотчас - в комендатуру, меня вызволять.
Кто-то Ядвиге отвечает:
- Мне сказали сторожить – я сторожу. Иди до старшого, до пана Мирчи, если скажет отпустить – отпущу. Воооон он, сидит во дворе, в тени шелковицы.
В сарае щелей полно, все, что во дворе творится, видно. Гляжу – подбегает Ядвига к начальнику, на сарай показывает и говорит что-то. Мирча кликнул полицая, сказал ему пару слов, тот к сараю пошел. Я от двери отскочил, сел на пол в углу. Полицай дверь открыл, и показывает мне, чтоб выходил. Привел он меня к Мирче. Тот сидит, развалившись, глаза голубые, рожа хитрая. Ядвига стоит перед ним и просит:
- Пан добрый, отпустите моего племянника! Поляк он, поляк, не еврей!
А Мирча глянул на меня, помолчал и говорит:
- Я жида отпустить не могу!
Тетка опять:
- Пан Мирча, поляк он, молитвы знает, крещенный!
Он на Ядвигу посмотрел и отвечает:
- А раз не жид... Сережки твои золотые? За них могу отпустить.
Ядвига чуть не плачет:
- Простые они, пан Мирча... Откуда у нас золото?
Мирча языком поцокал, головой помотал, и говорит:
- Не могу жида отпустить. Что дома есть? Свинья? Самогон?
Сторговалась тетка моя с ним на бутыль масла, бутыль самогона, шматок сала и десяток яиц. Больше у нас все равно ничего не было.
- И поторопись, - сказал ей Мирча, - долго ждать не буду! – и махнул рукой полицаю, чтоб меня обратно в сарай посадил.
Ядвига быстро обернулась, я даже в сарае соскучиться не успел. Гляжу через щель в двери – идет тетка моя с корзиной, подходит к Мирче, вытаскивает бутыли какие-то, и еще что-то, завернутое в белую тряпицу, на стол кладет и кланяется. Пан Мирча на все посмотрел, головой покивал, потом опять полицая кликнул. Тот дверь открывает, меня за шкирку выволок и Ядвиге отдает:
- Держи своего щенка!
Тетка схватила меня, Мирче кланяется:
- Спасибо, спасибо, пан добрый, дай Вам Бог... Помолюсь за Вас, пан Мирча...
А тот отвернулся от нас, к дереву подошел, и малую нужду справляет.
Пришли мы с теткой домой, а она ремень взяла и мне всыпала. Чтоб со двора больше не уходил.
Потом я уже привык, что на еврея похож. Но казусы случались. Однажды, когда я за женой на работу зашел, разговорились мы с ее сотрудником. Приятный собеседник, толковый. Нам с женой уходить пора, я с ним прощаюсь, руку подаю. Он трясет мою руку, улыбается и говорит:
- Зай гезунд, зай гезунд!
Смотрю на него, как реагировать – не знаю, потому что не понимаю ничего. Он помрачнел, руку мою отпустил, повернулся и ушел. Обиделся, видно. Потом жене моей сказал, что заносчивый у нее муж.
Жена у меня – еврейка. Когда мы решили пожениться, пришел я к ее родителям свататься.
- Здравствуйте, - говорю, - меня зовут Вацлав.
Они мне:
- А по-нашему как Вас зовут? И фамилия у Вас какая?
Я им говорю:
- Венгровский моя фамилия. Вацлав Венгровский.
А они мне:
- Мы тоже Дорошенки, а настоящая фамилия – Зильберштейн.
Ну никак не хотели верить, что я – не еврей. Тесть все смотрел на меня и вздыхал:
- Ну как человек с такой внешностью может быть Венгровским от рождения!
Иной раз подойду к зеркалу, посмотрю на себя – смешно становится. Ну где они что еврейское увидели? Светлорусый, голубоглазый. Нос, правда, крючком. Ну, и на еврейке женат. Вот и все мое еврейство.
- Эх, - говорю, - ясновельможный пан Венгровский Вацлав Войцехович! Жидовская ты морда...
В конце 80-х такая мода была, дачу в деревне себе купить. Фазендой называли. Купили мы себе фазенду в селе. Хороший дом. Там и летом, и зимой жить можно было. Зимой мы с женой работаем, дети учатся. А летом – в самый раз. Сделали в доме ремонт, мебель завезли. Тут сосед приходит:
- Отметить бы надо, новоселье как-никак!
Не люблю я этих застолий, с обмываниями и обновлениями. Но делать нечего – деревня все-таки, обычаи у них свои, да и устраиваться нам все помогали. Созвали мы гостей. Вся деревня была, от мала до велика. Мы первыми были, из городских, кто дом там купил.
Выпивали мы, то один подсядет ко мне, то другой. Самогон был отвратный. А вот вино было отменное. Такого вина я больше никогда не пил. Все смеются, пьют, едят. А один из гостей, пожилой такой мужик, к еде не притрагивается, сидит и на меня, не отрываясь, смотрит. Лицо его показалось мне знакомым, неуловимое что-то. Я ему улыбнулся раз, другой – он не реагирует, смотрит так тяжело. А ну тебя к лешему, решил я, и забыл о нем. Встал я «до витру» пойти, тут старик этот вскакивает и говорит, будто воет:
- Аааааа, жид, пришел по мою душу! Не дамся!
Тут тихо так стало, все на нас смотрят, я не знаю, что сказать. А он перелазит через скамью, и покачиваясь, на меня идет. Тут поняли, что дело плохо, навалились на него, он как-то сразу и утих. Увели его домой, а мне говорят:
- Ты на него, Войцехович, не сердись. Перебрал он маленько.
Я тоже нетрезвый был и спать пошел.
Наутро жена будит меня и говорит:
- Помнишь того деда, что на тебя вчера орал? Помер он. Причем как! На перекладине кровати удавился. Сегодня ночью.
Это известие я воспринял почти равнодушно, но весь день потом гадал, где же я раньше мог видеть этого старика?
Вечером к соседу зашел. Он смотрит на меня как-то странно и говорит:
- Чего ж не сказал, сосед, что знал покойника-то?
- Не знал я его, первый раз вчера у себя в саду увидел! Этот старик смотрел на меня весь вечер, будто я у него коня увел. Кто он такой?
- Как же так – кто такой? Тюююю... А он говорит – знаю я того жида, за мной пришел... Румын он, после войны здесь осел. Никогда ничего о себе не рассказывал. Сошелся с молдаванкой одной, да скоро ее господь прибрал. С тех пор жил он бобылем. Вообще-то он тихий, спокойный. Но видно было, боялся чего-то. Лишний раз из хаты не выйдет, от стука вздрагивает. Все посты соблюдал, в церковь ходил молиться. Вчера ведем его домой, а он плачет, говорит, нашли-таки меня, жид-то по мою душу пришел... Простите, говорит, спасайте, люди! То драться пытался , то бежать. Насилу успокоили. Отвели его домой, положили на кровать, он уснул – мы и ушли. Пришли сегодня утром – а он на кровати на коленях стоит, как будто молится. Много грехов, видать, было. Ну да теперь все замолил наш Мирча.