«Но родился и жил я и выжил
Дом на Первой Мещанской в конце»
25 ЛЕТ НАЗАД УШЕЛ ОТ НАС
ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ ПОЭТ-БАРД
ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ
25 ИЮЛЯ 2005 г.
Москва. 1945 год... Теплая, искристая осень. Мой школьный, утренний путь от Орлово-Давыдовского вдоль длиннющего забора по Капельскому переулку к Первой Мещанской. У большого гастронома я переходил эту широкую улицу, затем поворачивал налево, шел по ней немного, пересекал еще, теперь уже, небольшую улицу - Переяславский переулок, и оказывался на пришкольном дворе, усыпаннного каменистым углем с островками асфальта. Это моя 273 школа.
Для БИОГРАФОВ Володи Высоцкого я постараюсь максимально "взбить свою память", вспомнить все, чтобы уточнить место нашей 273 школы.
Когда я выходил на Первую Мещанскую из Капельского переулка, я поворачивал НАЛЕВО и через десяток метров переходил на ПРОТИВОПОЛОЖНУЮ сторону Первой Мещанской, снова шел НАЛЕВО, а затем, недоходя до трамвайных путей пересекающих Мещанскую, я переходил небольшую улицу - переулок Переяславский? и, сразу чуть cвернув НАПРАВО, а затем НАЛЕВО, оказывался во дворе нашей школы.
На трамваи, пересекающие Мещанскую (до них, повторяю, я, идя в школу, не доходил), мы бегали прыгать на подножку. Трамваи здесь делали крутой поворот и резко снижали скорость. Очень хорошо помню, что после одного-двух прыжков я отказался - уж, больно напугала меня открывшаяся при повороте "бездна голых, блестящих черной сталью рельсов".
Уточняю: ВЫХОДЯ из школы домой (память меня здесь не изменяет) я со двора переходил небольшую улицу-переулок, шел по Мещанской, а затем, поворачивая направо, ПЕРЕХОДИЛ ее.
Однажды, похоже это случилось, когда я учился в четвертом классе, кто-то из ребят похвастался, что живет во дворе вместе с М.Ботвинником, чемпионом мира по шахматам. После уроков мы с ним практически СРАЗУ, выйдя со школьного двора, пересекли Мещанскую и между домами вошли в его двор. Я хорошо помню сразу открывшийся мне балкон на 2-3 этаже невысокого дома, расположенного параллельно Мещанской, с венком, запорошенным снегом. Потом я продолжил свой путь домой по Мещанской.
О расположении нашей 273 школы. Мне казалось, что школа располагалась также, как и дом М.Ботвинника, параллельно Мещанской и выходила окнами классов на нее. Но вот беда, я не помню бегающих машин, их шума во время уроков или в окнах рекреации на переменах (мальчишки наверняка обратили бы на это внимание). Оправдывает меня то, что я сидел в классе у стены, напротив окон, а в окнах рекреационных коридоров во время перемен мы видели лишь картину нашего двора. Два слова о дворе. Запомнился он мне островками угля на асфальте, да кружком мальчишек, однажды после уроков окруживших двух, "стыкающихся до первой крови" старшеклассников.
Об учительницах. В первом-втором классе у нас была обычная, на мой мальчишеский взгляд, нестарая женщина - Татьяна Николаевна (фамилию не помню), потом ее сменила Евгения Александровна Дубровская. Только Татьяна Николаевна могла Так среагировать на "тряпочный инциндент"; старенькая, "белая мышка" Евгения Александровна в крайнем случае утерлась бы тряпкой, не более того. Я хорошо помню себя в ее большой комнате, когда играл вместе с внучкой Евгении Александровны. Видимо, моя работающая мама просила Евгению Александровну присмотреть за мной несколько часов.
С Евгенией Александровной я полюбил все уроки, особенно - чистописание. Хорошо помню, как кто-то из мальшек рисовал, я писал, а Евгения Александровна собирала, - мы готовили книжку к юбилею Самуила Яковлевича Маршака. Пятаки в носках во время экзаменов в 4-ом классе до сих пор "трут" ноги. А вот я уже повязываю красные галстуки первоклассникам. И сейчас перед моими глазами картина - Евгения Александровна дает мне "Похвальную грамоту" за четвертый класс, а я бегу к моей красивой, молодой маме, вижу, как она счастливая улыбается, и отдаю грамоту ей.
Для Биографов Володи Высоцкого закончил, теперь сам сказ...
Со страхом я шел в школу. Ну, думаю, никогда не смогу научиться читать, а, уж, считать и подавно, ибо не знал ни букв, ни цифр.
Обычный по тем временам класс. Моя парта - вторая у стены, сижу справа, хорошо вижу доску, ибо впереди место свободно. Рядом сидит Игорь, крупный, полноватый, круглолицый и спокойный, как все богатыри и хвастуны. Часто мы провожаем друг друга после уроков, потому как живем в разных краях. Иногда Игорь идет на хитрость тащит, тянет меня к ларьку, что притулился за его домом. Покупает мармелад и мы тут же пируем.
- Откуда у тебя деньги? - спрашиваю его. Долго он молчал,лишь много позже, когда выпал снег, как-то сказал:
- У отца из кармана беру, у него их целая пачка, не заметит...
- А-а-а, - только и ответил я, ибо в этом не увидел ничего необычного.
Я же - воспитанник двора, в котором детские души находили куда больше свободы, чем в переполненных коммуналках. У каждого московского мальчишки был свой, огромный двор, где в раздолье можно было побегать, поиграть в "казаки -разбойники", в "пристенок", в "биток" на металлические шашки, которые мы собирали утром после салюта; с подвалами, где находились во множестве места схронов, чердаками с пустыми помещениями, вполне годными для "штабов". Здесь и собирали старшие ребята в непогоду всю малышню и доходчиво, скрупулезо разъясняли, учили нас воровским приемам "охоты" на уличные прилавки: "работу в цепочке", "шакалиный зов"...
Прошел сентябрь. И однажды чья-то голова заслонила от меня доску. Я внимательно рассматриваю новенького, к ним всегда, почему-то, был повышенный интерес. Володя, так звали щупленького, аккуратно одетого пришельца, пояснил:
- Из первого "А", там не понравилось...
Когда мы познакомились ближе, помню улыбку и легкость, которую вызывал этот непоседа, вертун. Вечно он что-то искал в портфеле, что-то у него падало на пол. Тогда он говорил сам с собою, видимо, спрашивал, ругал,- я не слышал. А рассказывал он увлеченно, эмоционально, как-то гармонично работая телом, руками, лицом, будто представляя своих героев. Что? Кинофильмы, на которых мы все были вскормлены. Голос у него был чуть необычным, с небольшой хрипотцой, но этого мы не замечали. Так и шла учеба в послевоенной Москве, готовила к взрослой жизни будущих мужчин и не видно было ничего особенного в каждом из нас, все – ровное, жадно впитывающее, поле...
Наступил день, когда Это произошло. Наша учительница Татьяна Николаевна, женщина молодая, очень спокойная и, главное, добрая, вдруг вспылила, да так...
Прозвенел звонок на перемену, все задвигались, уставшие от покоя и сидения.
К выходу пошла и Татьяна Николаевна, и вдруг тряпка, обычная тряпка, брошенная кем-то с последних парт, полетела в сторону доски и, надо же, впечаталась в лицо учительницы. Я не мог себе представить, что так резко может измениться милое лицо женщины - оно перекосилось от гнева, в глазах вспыхнули огни недоумения, она развернулась, готовая схватить, но...
- Кто бросил? - раздался в наступившей тишине ее возглас. Все молчали. Даже, если бы и хотел кто-то признаться, то от одного вида, голоса Учителя у него язык должен был прилипнуть к небу.
- Хорошо, - с этим угрожающим звуком Татьяна Николаевна покинула класс.
Закончились уроки, мы засобирались домой.
- Никто не уходит! - тоном приказа сказала учительница.
И началось... В класс друг за другом заходили какие-то тети, дяди, каждый из которых требовал, "кидал" в нас какие-то обвинения, угрожал... Почти тридцать ребят семи-восьми лет, молча и, не понимая, что от них хотят, слушали, опускали головы и молчали. Прошло часа три. В коридоре стали скапливаться родители, заглядывают в двери. И руководство школы пошло дальше... Всем роздали белые листки бумаги.
- Каждый из вас, - жестко сказала Татьяна Николаевна должен написать на листке фамилию мальчика, который, как он считает, кинул тряпку.
Вот здесь и пришли мучения. Я, выполняя установку, пытался воспроизвести путь злосчастной тряпки, которую я видел летящей. Исполнительным, знать был, что делать? Не получилось. Я стал оглядывать класс, почти все, закрыв руками бумагу и низко опустив голову, что-то писали. Поразил меня Володя. Он и не думал закрывать лист рукой, он стучал на нем "восемьдесят шестым" пером точки и, показалось мне, будто он, слышит и выстукивает какую-то мелодию, а, может быть, песню. Так он и положил лист, испещренный точками, на стол учителю. Что написал я, не помню, память напрочь забыла.
Остался лишь в памяти-душе на всю жизнь Этот пример иезуитско-инквизиторского принципа тогдашнего существования.
А учебные дни снова понеслись, стегая месяцы нашего детства. Однажды, на перемене мы стояли у окна и Володя сказал как-то просто, почти отрешенно, наверное, свыкся с этой переменой :
- Скоро я уеду в Германию.
- Не может быть, она же вся разбомблена,- налетел на него Игорь - мой папа летчик, он сам мне говорил.
- Да, - подтвердил я.- Ты бы посмотрел фотографии, которые присылал мой отец - одни развалины...
Резко врезалась в память фраза Игоря - "она разбомблена"... Спасибо ей!
Вскоре мы все разбежались, я перешел в 286 школу, Володя уехал в Германию, чтобы потом, вернувшись, продолжить обучение и закончить ее, но я уже буду в Ленинграде, а Игорь - где-то в Прибалтике. Так мы и потерялись, чтобы больше никогда не встретиться.
Через пятнадцать лет я услышал хриплый голос, певший со всех ленинградских окон о "чуде-юде", но он не тронул меня. Лишь много позже, вдруг, поразил динамизм песни "На Большом Каретном". Что-то шевельнулось в моей памяти, я кинулся и нашел его биографию, мне обязательно надо было убедиться, что он, именно, он из 273 московской школы!
И кажется мне сегодня, что каждому, желательно иметь прочувствованый опыт личных ощущений, которые испытываешь много лет спустя, вспоминая общение с Человеком, а не в момент, когда ты находишься рядом с талантом в его далеком детстве, когда даже проблесков чего-то значительного не видно.
Тогда отношение к каждой детской личности станет совсем другим. Я надеюсь...