Она посмотрела на свои руки:
“Значит и эти руки что-то могут? Не только давить на клитор, воровать масло и опрокидывать рюмки”.
В. Сорокин. Тридцатая любовь Марины.
Бренди достаёт из сумки белые перчатки с пуговками-жемчужинками на внутренней стороне запястья и медленно натягивает их на руки. Белый цвет не лучший для перчаток Бренди. В них её кисти смотрятся такими гигантскими, будто ей трансплантировали лапы мультипликационного мышонка.
Чак Паланик. Невидимые монстры.
Маникюр, как правило, начинают делать с мизинца левой руки. Каждому пальцу надо уделить не менее трёх минут…
Правила мастера маникюра.
Мизинец левой руки.
(Справедливость)
Когда кто-то заводит речь о справедливости, я смущаюсь и смотрю на мизинец левой руки. Два года назад сустав между верхней и средней фалангой потерял способность разгибаться, поэтому палец выглядит уныло и неполноценно. Словно опустивший голову рыбак с пустым садком…
Ни один юный журналист не приходит в газету с целью оболгать честных людей, облить грязью всех богатых и при этом обогатиться самому. Все неофиты истово верят в справедливость. Когда у меня появилась возможность размотать клубок змей, обвивших городской рынок, в справедливость верила и я. То, что двух директоров рынка убили абсолютно одинаковым способом - очередью из автомата в упор, - не останавливало..
Никто из городских чиновников, комментируя ситуацию, не сказал мне ни одного дурного слова. Никто из бандитов, присосавшихся к муниципальному рынку, не угрожал. И после выхода статьи я ходила гоголем.
- Скока ж тебе гонорар начислили, мать? – спрашивала меня подруга, никогда не позволявшая себе рисковать.
- Понятия не имею, ибо не для денег рождена, - смеялась я.
- Ну, думаю, на апгрейд старого компа тебе хватит, - начинала завидовать коллега…
В нашей газете статья появилась первой в городе. Сразу же зашевелились в налоговой инспекции и в отделе экономических преступлений. Областной центр загудел. Рынок оцепили дюжие молодцы с калашами наперевес. Неконтролируемый поток денег обрёл берега в виде крепких парубков и потёк в городскую казну. Бандиты обиделись: “Это ж наша корова была. Мы её доили, а теперь? Мужиков в защитной форме доить? У нас ориентация норма-а-альная…”
В общем, рассердились бандюки. А на ком зло сорвать? Кто виноват-то? Известно, сявки журналистские! Уж больно визжат громко. Надо им ротики поперёк сделать…
Меня, конечно, власти автоматом одарить забыли. И крепким парубком тоже не наградили…
В результате – ах, ах… Нападение, грабеж, трагедия. Два месяца в больнице, пять швов на затылке, размозженные запястья и изуродованный мизинец на левой руке… Милиция долго делала вид, что ищет негодяя. Но, само собой, никого не отыскали…
Когда я пришла в бухгалтерию получать денежки, то заглянула в разметку газеты. Гонорара за тот материал хватило на бутылку водки и полтора литра грейпфрутового сока. Это дело мы с подружкой сразу же и уговорили. И редактора не позвали…
С тех пор, если речь заходит о справедливости, я смущённо смотрю на свои руки и, главным образом, на мизинец левой руки.
Безымянный палец левой руки.
(Любовь)
Пусть в твоей жизни будет много любви, - сказала мне подруга, надевая на мой безымянный здоровенную золотую чалму. Это было пять лет назад. Я редко ношу это кольцо, но раз уж сегодня оно на мне…
- Я люблю тебя больше всего на свете. Ради тебя я готова на всё, - пропела она тривиальные, в сущности, слова. В затрёпанную фразу женщина, как правило, вкладывает душу, сердце, дыхание и свою жизнь. И не говорите, пожалуйста, что это - судьба.
Встреча с Игорем для Татьяны стала событием. Сильный, умный, умелый и богатый. Но чуточку того… Чуточку странный.
Игорь очень хотел, чтобы Таня пожила с ним, привыкла. ...Работать, конечно, её никто не заставит, но в комнатах должен царить порядок. И, главное, Таня обязана называть Игоря хозяином.
Через пару месяцев, когда у молодых миновал “период ста одного тюльпана”, оказалось, что Игорю не нравится, когда Татьяна глядит ему в глаза:
- Опусти лицо, смотри в пол и приноси мне тапочки в зубах… Ну, ладно, что тебе - трудно? Такой у меня каприз. Именно в зубах! Давай, на пол - на четвереньки! На пол, кому сказал! На улицу вышвырну!
- Хорошо, хозяин.
Таня страдала и очень боялась гнева хозяина. Когда он возвращался с работы в плохом настроении, то мог и побить…
- Только не убивай, - умоляла рабыня…
А он вроде и не собирался. Лупил не очень сильно и обычно кожаным ремнём. Не палкой всё-таки.
“Он наказывает, а не бьёт”, - гордилась Таня.
Но Танечка всё равно умерла… Она любила своего милого и ни в чём не могла ему отказать. Не отказала, когда Игорь потребовал, чтобы та выпивала воду, в которой мыла ему ноги. Не стала перечить, когда он скармливал ей свои обрезанные ногти и волосы. И когда хозяин потребовал, чтобы она ежедневно выпивала свою мочу и поедала за собой кал – она согласилась и на это. Таня не отказала возлюбленному ни разу. Отказали её почки.
Девушка угодила в реанимацию с острой интоксикацией организма. Доктора пришли в ужас, когда Таня, очнувшись в палате и обнаружив, что она испачкала больничную простыню, начала её старательно вылизывать…
Спасти Таню не удалось.
И не говорите, пожалуйста, что это - судьба.
Если я встречу большую любовь, то первым делом попрошу его сломать мне позвоночник. Тогда я не смогу ползать на четвереньках и носить в зубах тапочки. А в ответ на фразу: “Наши отношения бесперспективны”, скажу:
- Пусть в твоей жизни будут одни перспективы.
Средний палец левой руки
(Дружба)
Средний палец моей левой руки – безупречен. В том заслуга моей лучшей подруги. У неё этот палец безнадёжно испорчен. Вместо моего - пострадал её…
Милые девушки, согласитесь, 22 года - самый подходящий возраст для того, чтобы сжечь библиотеку, взорвать колесо обозрения в Центральном Парке и набить морду двухметровому амбалу. Кто не согласен - в сторонку…
Мы - девы шальные:
Верка – невысокая, но очень миловидная брюнетка с глазами-углями. Она могла плюнуть в зрачки самому Майку Тайсону. Эта никого не боялась.
Надька-супермодель – симпатичная, пышноволосая русалка 22х180х60. Этот бамбук, по ошибке вытянувшийся на среднерусской равнине, при встречном ветре приходилось поддерживать. Мужчин, не читавших Маркеса, Касареса и Кортасара, она презирала. К девчонкам с такими же пороками относилась лояльно.
И я – рыжая, рослая, широкая в кости, уже знавшая в какую сторону открываются двери в горящих избах.
Вы спрашиваете: могли ли мы, вот такие, прийти в гости к едва знакомым людям и пить с ними на брудершафт?
- О, да, - отвечаю я вам, - мы могли прийти в гости даже к незнакомым людям и пить вино без страха и упрёка.
Но лучше с самого начала.
Идём, значит, я и Верка, и вдруг нас накрывает ливень. Такое бывает, - среди тёплого летнего дня как застучит! Без предупреждения. Мы, втянув головы в плечи, ускоряем шаг, но это не мешает двум юным представителям мужского населения нагнать нас и над нашими головами открыть зонтики:
- Нам, кажется, по пути – оправдал свой поступок тот, что шёл рядом со мной.
- Вот здорово, - обрадовалась я, - но, молодые люди, что же мы будем делать, когда наши дорожки разминутся?
- А мы вас до подъезда проводим, - нашёлся мой кавалер. Веркин, хоть и выглядел уверенным качком, молчал.
- А мы почти пришли, вон видите, наш дом! – простодушно обрадовалась Верка, когда через пару минут мы вышли на “финишную прямую”.
- Так ведь и мы живём в этом же доме! – обрадовался мой. – Девчонки, а давайте пойдём к нам в гости.
Верка смотрела на меня так, словно я пифия. А я смотрела на нее так, словно она - Нео из Матрицы. Короче, мы согласились… И Надьку позвали до кучи…
Уже через пару часов Надька маршировала под окнами многоквартирного дома и орала, как милицейская сирена. Дело в том, что не поняв очередной дерзкой шутки, качок двинул нашу безбашенную Верку в ухо. Как это произошло, никто из нас не видел, но она быстро засобиралась домой и уже в коридоре крикнула Надьке: “Пей, ешь, сучара, с теми, кто твою подругу бьёт”.
М-да. Так и крикнула.
Никто ничего не понял, качок вернулся за стол и нахмурился, а Надька уже выскочила в подъезд и всполошила весь дом криками: “Убивают! Люди добрые помогите! Милиция!”
Я рванула следом за ней. Услышав от зарёванной Надьки об “избиении младенца”, я немножко застеснялась того, что не участвую в деле защиты Веркиной чести и бросилась кровянить морду своему простодушному ухажёру.
Маникюр я ношу не слабый, но насколько глубоким оказался рисунок, оставшийся от когтей, узнала только утром. По Надькиному описанию…
После того, как я разодрала в клочья первого, кто попался под когтистую лапу, схватила лежащий неподалёку кирпич. (Несмотря на ночь, во дворе стало светло, как днём. Почти во всех окнах загорелся свет). Пятясь к нашему подъезду, я думала, что выгляжу как гладиатор, - свирепо и дико. Даже Надька приумолкла.
- Быстро, - скомандовала я, и мы скрылись за дверью.
Я немного посидела с девчонками, поклялась никогда не разговаривать с незнакомцами и вызвала такси. Они остались…
Кто бы мог подумать, что мой спокойный ухажёр проспится и утром придёт к девочкам на разборку. От неминучей гибели Надьку спас двоюродный Веркин брат, который вошёл в незапертую дверь и увидел триллер: исполосованный верзила крутит голосящей Надьке руки.
Верку, к слову, "подраный" не тронул, а Надьке всё-таки сломал палец. Самый непристойный палец у нее теперь еще и с шишкой на верхнем суставе. Прям какая-то двойная пошлость.
Дружба – хорошая штука. А тем, кто считает, что женская дружба и мыльный пузырь явления одного порядка, я хочу показать свой средний палец:
- Посмотрите, он безупречен.
Указательный палец левой руки
(Болезнь - война)
Болезнь – это война. Посмотри, как человек болеет, и ты поймёшь можно ли идти с ним в разведку. Со мной в разведку идти нельзя. Но я всё-равно готовлюсь.
Ноготь указательного пальца, который маникюрщица пытается привести в божеский вид, напоминает крышку гроба. Из-за хронического артрита он сильно деформирован. Остальные пальцы артрит пощадил, а здесь не удержался. Более того, войну и болезнь равняет то, что выигравшая сторона всегда одна – смерть.
Я ненавижу фильмы и книжки про войну. За романтическую брехню. Боюсь, даже Барбюс и Ремарк не смогли передать её такой, какая она есть: кровь, блевотина, дерьмо, холод и грязища. За исключением грязищи, всё это имеется и в больнице…
- Ты проще к жизни относись, - сказал мне при выписке доктор и показал знак, который у всех расценивается как о’кей. Ну, такой дебильный бублик из указательного и большого пальца. Остальные пальчики растопырены в радостной уверенности, что всё в жизни будет выглядеть, как павлиний хвост. Может, не так радужно, но топорщиться всё ж попробует. Между мной и доктором это означало другое. С этим «бубликом» он ворвался в мою палату за шесть дней до выписки:
- Вот такой он должен быть в диаметре! – и показывает окейное кольцо. Руки у него крупные, пальцы толстые. – А иначе – зарастёт всё! Через пару месяцев опять сюда придёшь. Снова операцию делать. Хочешь ты этого? Скажи, хочешь? Не можешь сходить, придётся бужирование прямой кишки делать. Уже неделю не ешь! Разве так можно? Другие на второй день начинают кушать. А ты? И-е-е-ех! – и отчаянно махнув рукой, он вылетает в распахнутую дверь.
В этот момент в палате нас трое. Кроме Любы, (ей операцию сделали после меня, но оклемалась она гораздо быстрее) тут сидит моя тётушка. Очень набожная, мнящая себя экстрасенсом, она бесконечно читает молитвы, перемежая их высокосортным русским матом (я не буду повторять, всё равно так виртуозно не получится). До того, как стать божьим человеком, тётушка работала за прилавком мясного магазина:
- Поняла, растудыть тебя через перекись марганца? А что я тебе говорила! - кричит божий человек, плюясь святыми слюнями.
- Да я вчера ела варёную свёклу и свежую тыкву. Тёртую – оправдывалась я. – Ну, не выходит каменный цветок!
- Мой врач говорил, что в таких случаях надо пить подсолнечное масло, - постаралась помочь советом Люба.
- Много? – испугалась я.
- Пока крышку не сорвёт или днище не выбьет. (Оказалось, одно вовсе не исключает второго).
- Ладно, давай, - согласилась я и сходу глотнула нерафинированного первого холодного отжима. - Какая дрянь!
- И микроклизму надо сделать из отвара ромашки, - не унималась Люба.
- Смилуйся, государыня! Я к этому месту прикоснуться боюсь - так болит.
- Ничё, сейчас сестричку позовём, она тебе двойную дозу обезболивающего всадит и ношпу, – и Люба прогалопировала в сестринскую.
Моя тётушка времеи даром не теряла. Выгоняла из палаты злой дух: окропляла углы, стены и тумбочки святой водой и шептала молитвы. Потом взяла веник из вербных веток и принялась меня стегать. Я терпела…
Медсестра появилась сразу вослед за пригалопировавшей Любой. Молча впорола мне укол и посоветовала подготовить тазик с тёплой водой:
- Помогает расслабиться… - И ушла.
Зато пришла Наська.
- Ура, - обрадовалась Люба, - будешь ответственная за тазик. – А ты, - обратилась она ко мне, - становись в позу креветки. На колени. Голову к подушке – попу в потолок. Так положено постоять минут 15-20.
Я перечить не стала. Запрокинув голову, как утка, принимала по ложечке масла: за маму, за папу, за раненого под Лодзью деда-поляка; тётка продолжала хлестать вербой по спине и, сдвинув очки на кончик носа, монотонно прожёвывала очередной спич для Боженьки. Наська летала с тазиком из угла в угол. И тут в палату вошёл мой коллега по работе. (Хотел проведать болящую). Неказистый на вид: огромные уши торчат в разные стороны, глазки скрыты за очками, волосы растут не ото лба к затылку, а наоборот. (Словно он увидел себя в зеркале и, ужаснувшись тому, что сотворила природа, решил сам снять с себя скальп).
- Вы это что? – удивился он. И вдруг я начала ржать, чувствуя при этом, что пришла пора поменять позу.
- Пошёл, пошёл отсюда – одновременно визгнула Люба и зашипела Наська.
- Та-а-азик, - как коза, заблеяла-заголосила я. И тётка ловко надела на меня серебряный освящённый крестик.
- Молись, лярва тримудомуромская, – приказала она.
- Господи милостивый, - начала я, глотая слёзы и погрузив основу в тёплую воду. Боль подкатила такая, что глаза совсем прохудились. - Я не воровала, не убивала, у жён мужей не уводила…
- Это всё гордыня. Не хер хвалиться перед Боженькой, - свирепо всполошилась тётка. - За слёзы свои проси…
- Господи, - снова начала я креститься, трясясь, как в эпилептическом припадке, - за слёзы мои, за мои стоны, за мою боль, пожалуйста, смилуйся. Прости. Не мучай меня. Миленький Боже…
Единственное последствие, оставшееся от той операции – немного искривленный челюстной сустав (когда мне делали послеоперационные перевязки, я крепко стискивала зубы. Артрит это пронюхал и поселился в челюстном суставе). И сохранилось ощущение, что меня снова вынесли из-под артобстрела свои, такие же раненые бойцы. Им тоже было плохо, но я так жалостливо выла, так стонала и плакала… Горше всех…
Когда-нибудь, разумеется, артрит доконает меня. Я сутками буду сидеть, закутанная в тёплый плед и постанывать от боли. Такая квашня. Со мной нельзя идти в разведку, но я всё-таки буду готовиться. Мало ли…
Ведь болезнь – война.
Большой палец левой руки
(Жорево)
Вообще-то, большой палец моей левой руки торчит вверх очень редко. Но если вы хорошо готовите, тогда вы его увидите. Эт точно.
Сожрём этику!
Раздавим её лошадиными зубами!
Утопим её в безднах наших желудков и оскверним пищеварительным соком!
Венедикт ЕРОФЕЕВ. Записки психопата.
Я всё время хочу есть. Даже если у меня в руках пакет с кукурузными палочками, я не могу равнодушно смотреть на девушку с мороженым. Я умею есть с таким аппетитом, словно во мне поселился Робин-Бобин Барабек из детской сказки. Моя Наська говорит: тебя надо в рекламах гамбургеров снимать. Ты та-ак мнёшь булки!
И если закидывать кукурузные палочки не очень швыдко, то полпакета хватает как раз на путь от соцбанка до кофейни. Поверьте, не случилось бы ничего, если б я так не любила сладости и варёный кофе. Разве можно пенсионеру по инвалидности, которому скоро исполнится сорок, любить хороший кофе? А если у него нет маленькой яхты и четырёхэтажного коттеджа?…
Итак, простите, повторюсь, ибо это важно: “расстояние между диетстоловой, в которой по талонам, а иной раз и за деньги, кормятся наши “представители слабо защищённого социального слоя общества”, (а проще говоря, бедняки) и кофейней равняется полпакету кукурузных палочек”. Я замеряла, когда топала туда из соцбанка со своей свежеполученной “зарплатой”. Но ассортимент в пунктах общепита разнится…
…Я всю ночь не ела, соответственно, желаю подкрепиться. Прихожу в банк, получаю пензию, возвращаюсь и по пути заруливаю в соцстоловку. В полумраке (сквозь мрачные сине-зелёные витражи в окнах свет едва просачивается, а электричество тут экономят) изучаю менюшку: яйцо варёное с майонезом— 2 руб. 50 коп., салат из свежей капусты — 4 руб.37 коп., апельсиновый сок — 5 руб., сыр — 7 руб. Всё это я заказываю и потребляю с аппетитом, хотя массивные фигуры с витражей смотрят на мой скудный пир с укоризной. (Готова их простить. Они не в курсе, что у меня ещё кукурузные палочки заначены.) Подкрепившись, я выхожу на набережную и жаждаю кофейку. Представьте себе. Бразильцев и мексиканцев в роду не имею, но кофе хочу, как героиня телесериала. Не могу терпеть — иду в кофейню. И! После полутёмного столовского зала попадаю в “люльку для мажоров”. На стенах нарисованные гондолы. Возле стойки — настоящие, кованые высокие стулья. Акварели. Гламур. И все столики заняты или заказаны. Возле стойки единственное свободное место. Не, не место — трон. Ну, думаю, тут мой кофе будет стоить как весь обед в столовке. Однако не ухожу. Красиво тут очень. Потому сажусь и начинаю водить пальцем по строчкам меню, затянутого в красную кожаную “куртёнку”. Думаете, я нашла кофе за 20 рублей?
;)
Обычный кофе “Эспрессо” - 40 рублей (100 гр.) И, представляете, это 100 гр. — отнюдь не сто гранёных стаканов!
Пирожное — 80 руб., а молочный коктейль — тридцатку.
Я, было, решила заказать кружечку кипятка и гадала, какую дыру в моём бюджете это пробьёт, когда в кафе вошла моя школьная подруга… Ну то, что она моя подруга я поняла только тут. В школе она вечно ходила в прыщах и с грязной шеей, к тому ж, хватала двойки ещё чаще, чем подвергалась нападению в раздевалке столь же прыщавых и немытых одноклассников. В памяти ещё всплыла горсть меловой крошки, которую она мне засунула в портфель. Так и не представился случай отомстить…
Теперь Наталья с кавалером и подругой вплыла сюда хозяйкой жизни. Она меня не узнала и села со своей свитой за заказной столик.
- Три жульена, мясную нарезку, три солянки, фрукты и пол-литра водки, - они сделали заказ так быстро, что я сразу поняла: бывают здесь часто. Даже не раскрыли меню.
- Чашку кофе, - заказала я и начала лихорадочно думать, как бы отведать жульенчика и солянки? Ну, как? Ладно, будь что будет, пропадай моя башка. И я подошла к Наташке.
- Наташа, какая ты красивая, как хорошо ты выглядишь! Я сначала даже не узнала тебя, - ой, я так ей обрадовалась, что будь у меня хвост, он сбил бы с ног проходящего официанта. – Расскажи мне секрет твоего успеха. – Я не стала ждать, когда она меня расслепует, признает и пригласит за столик. Я просто подтянула ногой стул и плюхнулась. И полилась неспешная беседа. Оказалось, что Наташка “хорошо сходила замуж” за старенького, но очень известного поэта. Поэт умер, бедняга, из-за консервированных грибочков, которые он сам (!) купил у какой-то зловещей бабушки на рынке. История очень запутанная, но милиция от Наташки отвязалась, особенно после того, как она упала в обморок при чтении эпитафии покойному. От мужа остались только книжки, черновики, да несколько красивых галстуков. Ну и ещё пара мелочей, о которых и говорить не стоит: трёхкомнатная квартира и трёжэтажная дача за городом.
Мы дождались жульенов, и как только Наташа прикоснулась к своему ложечкой, я тихо прошептала:
- Наташ, не хотела тебя расстраивать, но вон тот официант подмешал в жульены свою сперму. Знаешь, официанты здесь такие уроды, насмотрелись “Бойцовского клуба”, теперь изощряются. У них классовая ненависть к богатым. Они здесь работают за гроши и считают, что все состоятельные люди – воры и уголовники. Они вроде как революционеры. Только я тебе ничего не говорила. Ты же понимаешь, сведения секретные. Меня просто здесь зарежут, если я расскажу об этом. Смотри: и я показала ей сбитые кентуса на правой руке. (Я просто накануне колотила стену, поскольку побить виновника моей депрессии не могла. Он сбежал!) На меня нападали. Еле отбилась. Если хочешь, я пойду узнаю про солянку. Надеюсь, она чистая.
Наталья окостенела и с отвращением смотрела, как её друг глотает жульен.
Я побрела к официантам и тихо, но очень задушевно начала врать:
- Ребята, я сама работала официанткой и прекрасно понимаю, что такое сложный клиент. Знаете, за столиком возле окна сидит журналистка. Ей надо затеять тут скандал. Вы будьте готовы. Вас не должно смутить ни одно её слово. Она сумасшедшая, к тому же никогда не платит в кафе. После её посещения меня “попросили” с работы. Теперь мне приходится продавать газеты, и я частенько читаю её скандальные репортажи. Ребят, я за вас волнуюсь. Не давайте ей спуску, но и не кричите. У неё в сумочке диктофон со шпионским выносным микрофоном. Ничего не видно, зато всё фиксируется на плёнку. Я сейчас делаю вид, что всё забыла, но я в безвыходном положении: у меня всё-таки дети, их надо кормить, а она может сделать так, что я слечу и с этой работы.
Вернувшись за столик со стаканом воды, я с удовольствием замечаю, что все уже принялись есть солянку, кроме моей Натахи.
- Ты что так долго, - зашипела она.
- Наташ, думаешь, их легко разговорить? – Я напустила на себя важный вид. – Понимаешь, у них диктофоны, связи, продажные журналисты. Как только они услышали, что ты можешь рассекретить их клуб и даже поскандалить, они сразу же сообщили, что у них есть неопровержимые доказательства твоей причастности к смерти мужа. Снимки, плёнки, даже свидетели. – Наталья нервно застучала ложкой по фаянсовой мисочке с солянкой. Я ужасно хотела есть, торопилась договорить и немножко брызгала слюной. - Но самое главное в том, что в солянке нет никакой спермы, можешь быть спокойна. - И Натаха отправила в рот первую ложку вкуснятины. - Просто у одной из официанток месячные, и она…
Натаха закашлялась и оранжевые брызги полетели прямо в сидящего напротив бой-френда. На белом фоне рубашки солянка смотрелась, как гладиолусы на снегу.
- Саша, не ешь эту дрянь. Мы уходим отсюда.
- Наташа, в чём дело? Я не понимаю – он поднял брови до середины лба. (Думаю, когда он полысеет, то вполне сможет задрать их до самого темечка).
- Всё, мы встаём и уходим. И платить не будем. – Она почти кричала. Официант с администратором уже стояли рядом. Администратор закрывал солнце. Я попробовала представить себе человека, который решился бы спорить с таким серьёзным парнем. Но не смогла.
- Девушка, извините, но вам всё-таки придётся заплатить.
И они само собой заплатили. За всё. Даже за водку и фрукты, к которым не прикоснулись.
- Наташ, я, наверное, останусь, - извиняясь, сообщила я “подруге”. Всё-таки я журналистка, мне надо собрать все сведения, ведь у меня диктофон, записи, надо ещё снимки сделать. Ты ж понимаешь, это нельзя так оставлять. Это ж беспредел. И он никогда не закончится, если мы будем молчать. Ты меня понимаешь?
- Покажи им, козлам…- Натаха плакала и совала мне в руки визитку. – Мы ещё сходим в крутейший ресторан. Я угощаю. Ты только позвони и напиши про них разгромную статью...
И я возвращаюсь в зал к гондолам, гондольерам, кованым стульям и ждущим меня официантам.
…Администратор провожает посетителей, вешает на дверь табличку: “Перерыв по техническим причинам” и возвращается. Становится темнее. Я даю ему кличку “Солнечное затмение”.
- Ребята! За это не грех выпить! Вы настоящие молодцы, - и я открываю еще потный графин и прошу принести рюмки. На столе стоит блюдо с мясной нарезкой, солянка, едва тронутый ложкой жульен, виноград, апельсины, яблоки. Я пирую и понимаю, что не зря в этом наикрутейшем кафе такие цены. И я счастливо мычу, и вытираю жирные губы салфеткой, и целую красивого официанта и вытягиваю левую руку перед собой, показывая, мол класс! Супер! Здорово!
Вообще-то большой палец моей левой руки торчит вверх очень редко. Но если вы хорошо готовите, тогда вы его увидите. Эт точно.
Правая рука
Мизинец правой руки
(Деньги)
В моей жизни хватает места для чего-то одного: либо для пальца, либо для денег.
Меркурий вытянул из моей ладони свою линию, как капроновую нить. Самый глазастый хиромант не отыщет и намёка на неё. Ладно, итальянский ворюга мой палец не тронул.
(Говорят когда-то он тоже самое сделал с Моцартом. Козел, да? Но я не сравниваю, не подумайте…)
Тут, естественно, тоже должна быть история, но если речь заходит о деньгах, я зеваю, мои веки тяжелеют…
Ну вот, я опять всё испортила. Я сплю…
Лягайте рядом… Во сне мы с вами увидим сказочную страну Эльдорадо, много денег и мизинцев…
Но это только во сне. В моей жизни хватает места для чего-то одного.
Безымянный палец правой руки
(Инопланетянин)
Он забыл, что сломал мой безымянный палец на правой руке, когда мне исполнилось 14. Так что даже спустя 10 лет обручальное кольцо не налезло на изуродованный сустав и его пришлось выкинуть. Не сустав, кольцо…
Вослед за кольцом в неизвестном направлении укатился муж, оставив недописанную диссертацию по “классификации черепно-мозговых травм лидеров либеральных народников первой половины 19 века”. Меня снова стало некому защищать. Но отец к тому времени уже не мог мне что-нибудь сломать. Он давно жил в пригороде с другой женщиной.
А полгода назад папа попал в автомобильную аварию и, по закону вселенской несправедливости, первой, кто об этом узнал, оказалась я. И почему-то именно меня из всей семьи строгий врач пропустил в палату реанимационного отделения. Пока я не увидела его, лежащего без сознания, не было в моей жизни врага могущественнее и страшнее.
Роняя белые руки в подол шерстяной юбки, как варёные спагетти на пол, я превращаюсь в хрупкую фарфоровую вазу. Тронь – рассыплюсь. В прозрачной, как аквариум, палате жарко. Сажусь рядом. Холодные щёки покрывает конденсат. Потом сквозь туман я вижу, как капли падают на грудь, на пол и даже, о боже, на руку отца. Я беру её, вытираю, переплетаю крупную ладонь своими худыми голубыми пальцами (в том числе и исковерканным безымянным) и только теперь рыдаю:
- Господи, прости меня, если я когда-то желала ему зла. Сделай так, чтобы он жил. Пусть он по-прежнему ненавидит и проклинает меня, пусть ругается, Боже, я даже готова позволить ему ещё раз сломать мне нос и рёбра…(я так сказала?), но пусть живёт…
И вдруг, в палату вошёл инопланетянин. Ну, обыкновенный, низкорослый, тщедушный, зелёный, большеголовый, с огромными чёрными глазами без зрачков:
- Аз воздам! – тыкая в грудь одним из трёх пальцев, торжественно и сипло произнёс он на чистом старославянском языке.
- *** тебе! – спокойно и зло прошипела я, почему-то показывая ему фигу, а вовсе не средний палец, - воздаватель долбаный. Покажи мне сломанный нос, больные почки, исковерканное детство… Покажи! А нету, так и катись со своим воздаянием, никто тебя не держит.
Пришелец опешил и осел на табурет:
- Ты ж сама говорила: “Защити меня и накажи злодея”, что память отшибло?
- 16 лет прошло! Электрички не ходили? – издевалась я, медленно вставая и заслоняя собой постель.
- Мне встречались большевики, закрывающие грудью белых офицеров, я видел рабов, искренне любящих своих рабовладельцев, мне знакома горечь русской девушки, влюблённой в немца, когда с кровавым кетчупом мешала чернозём Вторая Мировая…
Думаешь, я удивляюсь? Вы готовы объединяться с самыми отвратительными, гнусными отбросами, лишь бы вашей породы. Людишки. Нельзя полагаться на ваше слово. Гнильё… - житель иных миров встал и подошёл вплотную. От него пахло свежей могилкой:
- Да я клал на вас, на всех! Розовые мешочки с требухой. Подбирай за ним дерьмо всю жизнь. Дура… - Он сердился, раздувал зелёные ноздри, щурил глаза и наступал.
- А я на вас. Это самое… Кладу. - Я уже не сердилась, я вообще ничего не чувствовала. Жалости по поводу того, что владельцу нашего зоопарка наплевать на своих зверюшек, не испытывала, уж точно. Просто потихоньку старалась оттеснить его грудью от отцовской постели.
Он мог бы горько усмехнуться, если бы оказался тонким розовым мешочком с требухой, он мог бы залепить мне в лоб табуреткой, с которой только что встал. Особенно, если бы знал меня той, четырнадцатилетней ведьмочкой. Он мог бы полюбить меня, если бы лежал в соседней палате московского института, когда я раскатывала в инвалидном кресле по коридору, горланя песни Юлия Кима…
Но он повернулся ко мне спиной и ушёл. Оставив меня в недоумении: “Почему я бью его по гладкому затылку? Видимо, я тоже не могла стать кем-то с зелёной кожей и бездонными глазами без зрачков…”
- Хочу сладенького – вдруг шевельнул губами отец и приоткрыл опухшие веки. Неожиданно он сжал мою руку так сильно, что острый обломанный край сустава больно вонзился в его ладонь. Он поморщился, но не понял, отчего ему больно?...
Он забыл, что сломал мой безымянный палец на правой руке, когда мне исполнилось 14.
Средний палец правой руки
(Работа)
Средний палец правой руки немного вывернут. Это из-за неуверенности в себе. В том, что я гожусь на что-то.
Вы, конечно, помните детский стишок: “У каждого дела запах особый, в булочной пахнет трам-па-ру-рам-пам…”
У меня в детстве возникал по этому поводу только один вопрос, ну, догадываетесь, наверное… Об ассенизаторах… Я брала в руку карандаш и рисовала больших рукастых мужиков с половниками. Этими половниками они вычёрпывали нашу выгребную яму.
Когда чуточку подросла, начала задумываться над тем, как профессия влияет на человека вообще и на его психику в частности. Да так проникалась, что даже не ржала, когда наша сонная училка входила в трамвай и обращалась к салону: “Здравствуйте, дети! Можете сесть”.
В 15 лет я прочитала “Триумфальную арку” Ремарка и, вопреки уверениям писателя, поняла, что гинеколог-мужчина и его нормальная половая жизнь - несовместимы. Ну, в самом деле, подумайте. Каждый день вы вынуждены брать в руки свои любимые конфеты и заворачивать их в обёртки… Через две недели от запаха конфет будет тошнить, а через полгода вы не заметите разницы между морскими голышами и грильяжём в шоколаде…
И я написала свой первый рассказ про любовь к стоматологу. Основная его особенность (рассказа, конечно, не стоматолога) - специфика поцелуев. (Суть рассказа в том, что стоматологи узнают своих пациентов не по лицу и даже не по фамилии. Правильно, по зубам. И если вчера он ковырялся в вашем пульпите, а сегодня ласково обшаривает тот же зуб языком, он думает: “Как поживает наш пульпитик?”)
В 16 лет мама спокойно спросила меня:
- Кем ты хочешь стать?
- Я пока знаю, кем не собираюсь становиться, мамуль… - и я начала расширять свой рукотворный список “невозможных профессий”. Он был разделён на три графы: в первой помещались те, которые не нравились мне, во второй – те, что не нравились моим родителям, в третьей – профессии, которым не нравилась я (ну, физик-ядерщик хотя бы).
Через пару недель я подошла к маман и сказала: “Хочу работать дальнобойщиком!” (Отпугивала перспектива стать пузатым пивным бочонком с застарелым геморроем, но прельщала возможность путешествовать).
Мать посмотрела на меня, как на золушку, подцепившую лепру:
- А как, к примеру, ты собираешься менять колесо рефрижератора?
- Как-то не подумала…- И тут же начертила четвёртую колонку, в которую поместила профессии, о которых очень мало знаю и не понимаю ни должностных обязанностей, ни возможностей карьерного роста. Позже туда отправились “модель”, “лётчик”, “проститутка” и “президент”.
(Через пару лет мою подругу, которая отправилась покорять Москву и устроилась там проституткой, привезли в закрытом гробу. Тогда я переместила её профессию в первую графу. Список постоянно изменялся…)
Общительная и сердобольная, я, наконец, выбрала профессию психолога. Умнейшая и красивейшая женщина так влюбила меня в это ремесло, что я даже развесила по всему дому бумажки с надписями, повышающими мой психопотенциал:
“1. Я привлекаю любовь, удачу и богатство; 2. Я составляю единое целое с энергией и мудростью Вселенной; 3. Мои творческие способности всегда находят применение; 4. Только хорошее может прийти ко мне; 5. Все, чего я касаюсь, имеет успех; 6. Процветание — мое божественное право; 7. Каждую частицу моего опыта я превращаю в успех; 8. Я достойна всего самого лучшего в жизни и я разрешаю себе принять это; 9. Я спокойна…”
Спустя три месяца её муж ушёл к активному гомосексуалисту, а когда я заглянула в гости, чтобы утешить брошенку, она врубила Пинк Флойд и, выкатив глаза, ела надписи, которые белыми квадратами заляпали всю её квартиру…
Короче, когда она ухватила тесак и замахала им над своим тонким запястьем, я быстренько слила все свои мечты о беседах с тихими психами и врезала ей по мокрой роже! Ни одно слово не действует настолько отрезвляюще.
Мы выпили заныканную сбежавшим мужем бутылочку вина и расстались навсегда.
Когда я провалилась при поступлении в музучилище, мать расслеповала во мне способности швеи, и я отправилась на фабрику. (Лучше бы я меняла колёса рефрижератора). Проработав пару недель в полутёмном цеху с тридцатью четырьмя вечно гремящими машинами, парящими утюгами и хищными разрезателями, я охладела к портновству. Думаю, Юдашкин ни секунды не провёл в швейной фабрике…
Зато оттуда мне удалось вынести две вещи: моток проклеивающей ткани (используемой для того, чтобы борта пиджаков не пузырились) и уверенность в том, что хороших профессий на свете не бывает. В сущности, с тех пор я всё стала подвергать сомнению. (И сейчас продолжаю. С той разницей, что утверждение: “Сомневайся и ты сделаешь меньше ошибок в жизни” преобразовалось в “Сомневайся и твоя жизнь станет невыносимой”.)
Свои сомнения я всегда записывала. В конце концов, шариковая ручка почти приросла к моим пальцам и обозначила совершенно специфическую мозоль на среднем пальце правой руки. Ноготь пальца потихоньку развернулся лицом к безымянному пальцу. Видимо поэтому в моих рассказах много детской непосредственности. А может, и не поэтому. Может, из-за неуверенности в себе. В том, что гожусь на что-то…
Указательный палец правой руки
(Секс)
“Для удовлетворения у тебя есть указательный палец правой руки, а для возвышенных чувств – мужчины”, - вот так я думала в 17 лет. И мне казалось, я не вру…
В 17 лет я легла в одну московскую больницу. В те годы туда редко кто попадал без предварительной договорённости в определённых кругах. Но я очень болела, и врачам стало жалко бедную девушку на инвалидной коляске… Поэтому устроилась я в один день. В пустом четырёхместном комфортабельном (если можно так говорить о больничной палате) номере. Никого ко мне класть не собирались, поскольку в больнице объявили карантин. Я легла в постель и включила радио…
- Простите, можно войти? – одновременно со стуком услышала я.
- Входите.
- Я хотел с вами познакомиться, – в палате появился симпатичный блондин лет восемнадцати. – Мы теперь с вами соседи. Я лежу рядом в мужской палатке. Можно присесть?
- Разумеется. – Я была очарована его красотой, манерой двигаться, мягким выговором (оказалось, что он из Ставрополя)…
- А можно на “ты”?
- Можно. – Наконец я догадалась приглушить радио…
Мы разговаривали долго. Кажется, часа два. Вспоминали обо всём: о несчастливом детстве, скомканной из-за болезни юности, о несчастной любви. Мы были так похожи, так близки. А потом он меня поцеловал. Очень нежно, но умело. И, помните, как в юмористическом рассказе: “И всё заверте…”
На следующий вечер он не пришёл. Пришёл его друг и грустно, но очень сердечно рассказал, какой Серёга бабник и до чего он, гад, довёл одну девушку, которая здесь лежала ещё до меня. Только тогда он опомнился, когда та ему изменила…
Мы разговаривали долго, часа два. Я плакала и кляла Серёгу. Вадим гладил меня по голове и вытирал слёзы. Его тоже обманула подруга, но он быстро выкинул её из головы. Мы были так похожи, так близки. А потом он меня поцеловал…
На следующий вечер пришёл третий товарищ из их палаты. Абсолютно некрасивый и глупый парень. И стал мне рассказывать, как его кидают девушки одна за другой. Как он стал игрушкой в их цепких, неженских руках. Как он страдает… Его поцелуй я едва стерпела, из жалости. Но когда он полез обниматься и начал покусывать меня за ухо, я развалилась, как хлеб под дождём. И всё заверте…
На следующий вечер, в означенный час я доползла до шифоньера и залезла внутрь. Больше всего я боялась, что кто-то из мальчиков придёт меня проведать.
Пришёл крупный взрослый дядька. Он очень удивился, не обнаружив меня в постели и… Что вы думаете? Он начал искать в сортире, в душе, и даже заглянул в шифоньер. Я сидела скрючившись, беззвучно плакала и дрожала, как осиновый лист. Он поднял меня на руки, отнёс в постель и предложил чаю…
По больнице ползли слухи. Главным вечерним занятием для мужчин стало обсуждение того, как я вела себя в последний раз. Они не стеснялись в выражениях, хотя догадывались, что я подслушиваю их разговоры через стенку. После одиннадцати они тоже прикладывали ухо к розетке и радовались успеху своего нового “однодырочника”.
Я подпирала дверь стулом, вставала на костыли, ковыляла на чердак четырнадцатиэтажной больницы и курила там до слёз в глазах. Я отмахивалась костылём от назойливых посетителей… Тщетно. Меня находили, успокаивали, поили чаем…
Медсестра регулярно давала мне снотворное, чтобы я не очень страдала от болей и легко засыпала. Я забыла, что такое ночной сон. Я спала днём, в перерывах между процедурами. За пару недель я насобирала 14 таблеток и в один приём проглотила их. Я спала почти двое суток. “Доктора перепугались, говорят, “любовный шок”… (Откуда хоть это?) Мне отменили снотворное и пригласили столичное светило – известного психиатра. Тогда ещё не наступила эра психотерапевтов…
И действительно, походы мальчиков прекратились. Я заулыбалась и пошла на поправку. Моя соседка, которую спешно ко мне подселили, чтобы присматривать за мной (кабы я опять что-нибудь не выкинула и сама не выкинулась из окошка четырнадцатого этажа); так вот, моя соседка приволокла кучу дамских журналов и щипцы для завивки волос. Нам было чем заняться. А мальчишкам стало скучно…
А хотите узнать, что было между мной и психиатром?
Разумеется, хотите.
- Что вас так тревожит, почему вы хотели покончить с собой? – спросил доктор.
- Мне кажется, что мужчины воспринимают меня только как сексуальный объект. И я не умею им отказывать.
Доктор улыбнулся. Он видел перед собой обыкновенную девушку семнадцати лет, сидящую в инвалидном кресле. Сальные волосы, белое от приёма гормональных препаратов лицо, под глазами круги…
- И скольким же вы уже не отказали, - его наш разговор забавлял, меня - втаптывал в кресло.
- Их было сорок, доктор, - я всё правильно посчитала. Я пролежала в больнице как раз сорок два дня. (Последние два дня я проспала, помните?)
Он не сдержался и захохотал:
- Сорок! А почему не пятьдесят? Почему не сто? Милая, даже если их на самом деле было всего пятеро, не стесняйтесь об этом говорить.
Я заткнулась, опустила голову и крепко обняла себя руками. Меня трясло.
- Хе-хе, прямо Ай-да-баба и сорок разбойников…Хе-хе… Милочка, Вы ищете наслаждения, а мальчики вам его не дают? Они – эгоисты? Не думайте, что так будет всегда. - И тут он приблизился к моему уху и доверительно прошептал: “Помни – для удовлетворения у тебя есть указательный палец правой руки, а для возвышенных чувств – мужчины…”
Ха. Я тоже думала так в 17 лет, и мне казалось, что я не вру.
Большой палец правой руки
(Бессмыслица)
Большой палец моей правой руки украшен ровной красивой диагональю – шрамом от метательного ножа. Он тянется от нижнего угла ногтевой пластины до противоположного края фаланги. В создании этого украшения приняла участие я сама.
Вообще-то, моей целью был деревянный человек. Шесть из десяти попыток оканчивались так: ножи, ударившись о деревяшку, шлёпались на землю. Меня это злило. Хотя, если проанализировать прожитые годы, вероятность того, что навык метания ножей пригодится мне в ближайшие сорок лет, равнялась нулю. Но я тупо продолжала эти бессмысленные движения, пока не тесанула себя ножом по пальцу. С тех пор я начала коллекционировать бессмысленные движения…
…Когда улыбчивая кондукторша отрывает мне от общего рулона билетик, а потом сворачивает его пополам и разрывает, я столбенею:
- А зачем вы его порвали?
- Что бы вы второй раз не смогли по этому билетику проехать, - с непостижимым спокойствием отвечает она.
- То есть, если я завтра сяду в троллейбус с этим билетиком, его узнают по надрыву?
- Его узнают по номеру! – начинает нервничать дама.
- Но номер ведь не изменится оттого, что вы не станете разрывать билетик. Разве нет?
- А может, ты его захочешь завтра продать какому-нибудь лопуху? – она уже сердилась.
- Человек с кучей разномастных билетиков никому не внушит доверия. Разлучённые со своей многочисленной семьёй, билеты начинают самостоятельную жизнь, равную количеству остановок, которые собирается проехать пассажир. Вне стен троллейбуса такой билетик равен прошлогодней листве. Её единственная ценность – напоминание о том, что, несмотря на сегодняшнюю наготу деревьев, ещё полгода назад они шуршали зелёными листьями. Но и это – до следующего года.
Конечно, она приняла меня за помешанную и, возмущённая моими словами, двинулась дальше надрывать билетики. Интересно, сколько раз в день она делает эти бессмысленные движения?…
Моя коллега, которая сотни раз в день бегает с третьего этажа на первый “за почтой” и обратно, тоже украсила мою коллекцию.
- Давай я поставлю тебе почтовый ящик, - предлагала я.
- Да я не умею им пользоваться.
- Поверь, это очень просто. Я научу тебя за пять минут.
- Да ладно, не напрягайся. Мне совершенно не влом лишний раз спуститься…
И если одна, после тысяч порванных билетов заработает артрит кистей рук, а другая – сломает-таки на скользкой лестнице ногу, никому не придёт в голову обвинить в этом свою склонность к бессмысленному движняку. Не буду злоупотреблять вашим вниманием и продолжать прогулку по кунсткамере, ибо суть вопроса и так ясна. Или псевдоясна?
Мы, уважаемые читатели, разворачиваем состав.
Ибо, инерционно двигаясь по рельсам лукавого мудрствования, мы обязательно прибудем к конечной станции – бездне под названием “Бессмысленно всё!”
Оставим бездну, чего мы (вместе с Ницше) там не видали... Лучше прислушаемся к треску разрываемой бумаги и к шагам на лестнице. Успокаивает? Вот! Именно!
С рождения мы стараемся успокоиться и находим спокойствие в бессмысленных, на первый взгляд, движениях. И, похоже, не представляем, что абсолютное спокойствие – смерть. Эти движения потихоньку приобщают нас к ней.
Рви бумагу, бегай по лестницам, метай ножи - это психотерапия, а не бессмыслица. Такая же необходимая, как маникюр. Он сродни медитации и требует сконцентрировать внимание на пальцах. Забудь о несовершенстве их формы. Смотри глубже. Они бесподобны. Сколько раз они участвовали в создании прекрасных творений. Но они отвратительны. Сколько раз они прикасались к мерзостям. Они – вся твоя жизнь. В прохладной Вселенной столь же бесценная, сколь и бессмысленная.
Ты вынужден соглашаться с этим, по крайней мере, до тех пор, пока любуешься большим пальцем правой руки, украшенным ровной красивой диагональю…
Октябрь 2004 года – июнь 2005 года