«Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна».
М. Ломоносов
…Стал он грузен, рассеян, подолгу, заполночь, засиживался за книгами, все жаждал узреть мгновенный и окончательный всплеск истины, разочаровывался, слюнил толстый, уже подагрический палец, торопливо глотал мартовское пиво со льда, переворачивал страницу манускрипта, все без толку… задремывал… свеча трещала…
…А снился ему русский холмогорский Север, белесые ночи с голубыми, зелеными, розовыми облаками. И на облаках тех являлись знаки, письмена. Вот они-то и трактовали этот непостижимый мир так ясно и определенно.
Просыпался… и не понимал где… в ушах словно пульсировало Белое море, шум мелкой волны, пахло свежей водой и арбузом…
…Дребезжал подслеповатый петербургский рассвет…
Я заставал его вальяжного, в китайском алом халате, расшитом золотистыми драконами, с неизменной кружкой янтарного напитка.
– Кофею не пью – от него только задор в голове. Степенности недостает, а, значит, и мысли будут утверждаться неосновательные, – убежденно говаривал мне Михайло Васильевич. – Не пользительно для натуральных испытаний!
Вот так, судари мои!
В своих действиях был скор, горяч, решителен. Со смехом как-то притащил с прогулки «трофей» – узел с одеждой. На углу Малого проспекта и девятнадцатой линии Васильевского острова, недалеко от Смоленского кладбища, напали на него три подгулявших матроса. В такую ярость вошел Ломоносов, так разъярился: одного прибил к земле пудовым кулаком, второго обратил в безудержное бегство, а третьего решил проучить – снял с него куртку, камзол, связал узлом.
Вот радость-то была дворовому Егорке!
Как говаривал наш с ним общий приятель А.С.П.: «шутить с ним было накладно»!
Верно, верно…
Приходили на него посмотреть, как на диковинку. Словно в зоологический сад.
Помню, сама свет-Государыня Императрица пожаловала. Жара стояла в то лето геенская. Вот возьми Михайло Васильевич и утрись напудренным париком во время аудиенции!
– Что ж, матушка? Как вы находите нашего светоча? – спросил я при выходе, почтительно кланяясь. – Хорош?
– Хорош-то хорош. Да больно чудён! – махнула тяжелой рукой Екатерина. – Дюжину новых париков распоряжусь ему прислать, поелику он их так употребляет!
Но при всем при этом чудодейственно ясный ум наблюдался в его трудах! Редкий, пронзительный!..
Засыпал над рукописью… Облаками шли буквы его стремительного неясного почерка. Вспыхивали малиново-зеленые северные зарницы. Тайны мироздания клубились в них. Вот, кажется, совсем близко подступили – а попробуй, достань!
Незадолго до кончины своей он прислал мне прощальный привет. «Я не тужу о смерти, – писал он, – пожил, потерпел, и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют».
Когда умер Михайло Васильевич (от пустяковины весенней – от полувлюблености-полупростуды), послали за воспитателем будущего императора Семёном Порошиным.
Спустя полчаса, он, огорченный до крайности, явился, запыхавшись, к десятилетнему Павлу I Петровичу. Тот лежал на густом персидском ковре, строил прусскую конницу из маленьких деревянных раскрашенных лошадок.
– Что ж о дураке жалеть? – высунул курносый нос из ковра наследник, – ваш Ломоносов только казну разорял, да и не сделал ничего толком!.. Поди прочь, не мешай!
10 – 11 июля 2005 г.,
Олонецкая губерния