Тимка

ЛЕВ БОГДАНОВ
ТИМКА

Часть 1
На ночной трассе


Приближался конец июля. В Карпатах, после длинного, знойного дня на горы опускались густые синие сумерки. Жаркий летний воздух медленно остывал, наполняясь долгожданной, живительной прохладой.
Широкое небо уже сверкало крупными звездами и над горами, во всем своем блеске, царствовала луна. Силуэты высоких сосен тянулись вдоль шоссе, качая на ветру своими тяжелыми мохнатыми ветками, точно ночные, загадочные стражи, охраняя эту тишину и прохладу. Где-то в низине, с левой стороны от дороги, журчала, переливаясь на скользких камнях быстрая, горная речушка, над которой повисли рваные клочья серо-молочного тумана.
Иван Сергеевич Бантышев неторопливо шагал вдоль трассы, вдыхая ароматы чебреца, запахи полыни и мяты, наслаждаясь чуткой тишиной и минутами редкого одиночества. Небо совсем недавно отпылало вечерней зарей, и только на краешках облаков оставались и затухали ее последние, бледные сполохи. Бантышеву были приятны эти вечерние прогулки перед сном, которые он, как правило, совершал вместе с женой. Правда сегодня, его Катя, сильно устала от дневной жары и решила провести это время с детьми на базе. Бантышев не стал изменять своей новой привычке и, хотя сумерки продолжали все больше и больше сгущаться, он не спеша шагал по высокой луговой траве, слушая вечернюю трескотню кузнечиков и цикад, наблюдая за высоко плывущей в облаках луной и ловил скорее душой, чем слухом осторожные первые ночные шорохи и звуки. Иван Сергеевич любил эту музыку тишины, когда природа плавно отходит ко сну, а вечерняя мгла, размывая четкие очертания предметов, погружает все вокруг в таинственный мир загадочного и зыбкого безмолвия. В это время, воображение как бы дорисовывает картины ночи, дополняя их как в детстве какими-то нереальными, бесформенными и сказочными видениями.
По вымершей автотрассе, изредка, на большой скорости, мелькая фарами, проносились мимо одинокие легковые машины, но потом, опять наступала, берущая за душу тишина и спокойствие. Непроизвольно, из глубин его памяти, вдруг всплыли слова и мелодия старинного романса: «Ночь тиха, пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит...» Да! В эту ночь его душа, действительно, была бы не прочь пообщаться и с Богом, и со звездами. В такие мгновения Бантышев пребывал в самом, что ни на есть прекрасном расположении духа. Он, как бы черпал из глубины природы, и из ее красок дополнительные силы, невольно очаровываясь творениями этого великого и вечного художника.
Поравнявшись с густыми зарослями кустарника, который рос на обочине дороги, в неглубоком овражке, Иван Сергеевич внезапно услышал жалобный писк какого то маленького существа. Бантышев остановился и прислушался. Из кустарника, по-прежнему, доносилось тревожное и отчаянное попискивание. Теперь, не оставалось никакого сомнения, что этот тонкий дискант, со всей очевидностью, принадлежал маленькому котенку. До ближайшего жилья и их базы отдыха было еще не меньше полутора , а то и двух километров пути, и поэтому, трудно было понять, каким образом эта кроха смогла очутиться здесь, так далеко от людей, и в такое позднее время. Близкое соседство с автомобильной трассой, змеи, водящиеся в этих местах, сама ночь и прочие опасности, не сулили ничего хорошего маленькой, беззащитной жизни. Иван Сергеевич, движимый чувством сострадания, тут же решил выручать незадачливого бедолагу и взять его с собой на базу, где его приютят и обогреют добрые, заботливые руки.
В это время, как назло, луна спряталась, нырнув с головой в длинную гряду густых, распластанных облаков, и вокруг, по асфальту дороги, сразу же, точно черные черви, расползлись тяжелые быстрые тени. Ночь, еще больше прибавила мрака, но Бантышев решил спасать, терпящего бедствие котенка, не откладывая и ориентироваться по звуку, тем более, что сам потерпевший, воспылал надеждой на спасение и продолжал пищать с утроенной силой, взывая теперь к его совести и состраданию. Раздвигая колючие ветки ежевики, царапая лицо и руки, Иван Сергеевич, наконец-то, нащупал в кромешной темноте, среди сплошной паутины ветвей, маленький пушистый комочек и, выбравшись назад из цепкого, колючего плена, поднялся вместе с котенком снова на обочину трассы.
Пушистый колобок затих в его руках и уже не пищал, так как, по-видимому, был очень испуган, и по его маленькому тельцу, точно током, било частой и мелкой дрожью. - Ну, все, успокойся, малыш,- поглаживая мягкий шарик, ласкал своего найденыша Бантышев, -теперь то тебе уже нечего бояться! Все худшее позади! Сейчас мы придем домой, попьешь молочка, а, кроме того, поищем тебе и другие разные вкусности. Ну, хватит, не дрейфь, козарлюга, пробьемся!!! То-то обрадуются обе его дочурки, при виде такого красавчика! Иван Сергеевич улыбнулся и представил, как обе его девочки кинутся купать в своих ласках это маленькое чудо природы. В том, что котенок красавчик, Бантышев, несмотря на темноту, почему-то, ни на секунду не сомневался. Чудо природы стало отчаянно царапаться и кусать за пальцы своего спасителя, но это скорее было щекотно, чем больно, и Бантышев, тихо ласкал котенка, усмиряя его разбушевавшиеся страсти.
Тем временем, сверху, с гор, довольно резко повеяло прохладой. Иван Сергеевия был одет в легкой льняной рубашке прямо на голое тело, и кожа его начала покрываться гусиными пупырышками. Чудо природы тоже, наверно, изрядно замерзло и продолжало дрожать мелкой дрожью. Иван Сергеевич сунул котенка за пазуху и от этого ему самому стало немного теплее. Пушистый комочек почти затих в своем новом пристанище и лишь иногда ворочался за пазухой, выбирая для себя наиболее удобное положение. Внезапная волна тихой нежности зашевелилась в душе Бантышева. Он тут же прибавил скорость и быстро зашагал по безлюдной горной дороге.
Луна снова вынырнула из-за облаков, осветив серую полосу асфальта. Над головой бесшумно, точно призраки, пронеслась небольшая стая летучих мышей. Вскоре, впереди, за поворотом, замаячили вдали огоньки их базы отдыха. Где-то в темноте, утомленные летней жарой, лениво и беззлобно, соблюдая чувство долга, брехали собаки. На хорошо освещенной луной полосе дороги виднелись следы кованных конских копыт, так как в течение дня, солнце настолько подплавляло асфальт, что на нем, как на расплавленном сургуче, оставались четкие отпечатки от колес гуцульских телег, автомобильных покрышек и прочие типичные следы и приметы дорожного движения. С правой стороны шоссе, в зарослях высокой травы, блеснула зеркальная гладь маленького, поросшего камышом пруда, на поверхности которого уютно дремала луна и, время от времени, нестройным хором кумкали спросонья на разные голоса лягушки. С приближением ночи, комары чуть сбавили ярость своих атак. Немного поодаль, на лугу, между стогами свежего сена, припав головами к земле, паслись стреноженные кони. Метров за сто от дороги, слабо поблескивало пламя небольшого костра. К ночи земля еще сильнее источала неповторимые ароматы душистого разнотравья.
Все дышало вокруг какой то мирной, чарующей слух деревенской тишиной, особенно близкой ему, как горожанину, давно отвыкшему от подобных звуков, красок и запахов. - Эх! Ма!!! Хорошо то как, Котя-котович!!! - Воскликнул громко Иван Сергеевич, положив свои ладони на притихший за пазухой теплый комочек. - Мне бы одолжить еще на время у кого-нибудь пару крыльев, полетал бы я напоследок над этими горами, а тогда уже можно спокойно возвращаться к себе во Львов. Эти несколько недель отдыха в Карпатах, пронеслись для него и его семьи как один миг, наполнив уставшее тело как сосуд драгоценной, живительной бодростью, силой и чувством тихого наслаждения.
Наконец, уже совсем рядом, замелькали огни его базы. Из ночной темноты временами доносились обрывки музыки, отдельные крики и раскаты смеха. По мере приближения к людскому жилью, постепенно исчезало таинство ночи, и природа, как бы утрачивала свою девственность и очарование. Котенок еще время от времени ворочался за пазухой, но уже не дрожал, явно ощутив выгодность своего нового, уютного жилища. Он отогрелся и вел себя гораздо спокойнее, только изредка попискивая и то, скорее всего, по причине пустого желудка и голода.
Возле раскрытых ворот, Бантышев заприметил жену, которая, сидя на лавочке, поджидала его, беседуя с Оксаной, главным администратором базы отдыха. Екатерина Максимовна еще издали увидев высокую фигуру мужа, поспешно поднялась и шагнула к нему навстречу, -Ну, наконец-то, Робинзон Крузо пожаловали, а то я уже начала было волноваться, не украли случайно моего благоверного карпатские мавки?!! Катя засмеялась при этом своей молодой, белозубой улыбкой с аппетитными ямочками на сдобных, пухленьких щечках. Доверительно прильнув к плечу супруга и, они не спеша, направились к своему домику.
- Ваня, я наших девочек уже полчаса тому уложила в постель. Может, погуляем еще немного?! Ночь то, такая чудная! Вся в звездах, и спать чего-то совсем не хочется. На базе, до сих пор во всю звучала из репродуктора музыка. Где-то поодаль, играли на гитаре, со стороны главного корпуса доносились раскаты громкого смеха, а на танцплощадке, не зная отдыха, вовсю кружились пары под знакомые мелодии диско.
-Погуляем, погуляем, Катюша, только немного погодя, а сейчас идем я тебе кое-что покажу, загадочно улыбаясь сказал Бантышев.
Только тут, Екатерина Максимовна вдруг заметила, что у Ивана Сергеевича, всегда очень спортивного и подтянутого, отвис небольшой животик: -Ваня, а Ваня, - смеясь сказала она, - да ты тут, никак, на казенных харчах забеременел?!! Нет, правда, откуда у тебя это брюшко взялось признавайся!
Она дотронулась до живота мужа. Живот ожил и издал угрожающее МЯУ, а потом начал шевелиться, резко смещаясь под рубахой куда-то в сторону.
- Ой, котенок! Где же ты его подобрал?! - спросила жена, - ты случайно не забыл, что у нашей Танюшки завтра день рождения?!
- Нет не забыл, Катя, не забыл.
- Ну, вот! - оживилась Екатерина Максимовна. - Мы ей его как раз и подарим, - но тут же спохватилась и сказала, - Да! Ну и задачка?! Дело в том, что наши девочки, пожалуй, не поделят этот подарок. Я точно знаю, что будут ссориться и ревновать его друг к дружке.
-Тогда давай, Катя, подарим котенка сразу обеим, а Тане, устроим день рождения, как и обещали, сразу же по приезде во Львов, и там уже подарим ей что-нибудь персонально.
В это время котенок опять подал голос.
 - А, ну-ка, покажи мне этого пискуна, - попросила Екатерина Максимовна.
Бантышев вытащил из-за пазухи пушистый шарик. В свете электрических ламп он, наконец то, и сам, как следует, разглядел своего симпомпончика. Котенок, то ли от обилия света и шума, то ли просто из-за того, что внезапно потревожили его спокойствие, снова запищал, и, задрожав мелкой дрожью, начал брыкаться, сощурив в узенькие щелки глаза и снова норовя укусить Бантышева за пальцы. Этот серебристо-белый комочек, судя по пушистости, явно принадлежал не к простой, а к дворянской кошачьей породе. У него была удивительно милая мордашка, белоснежная грудь и белые лапки. Он имел не более двух недель от роду. Жена бережно взяла кроху из рук супруга, и они тихо вошли в домик, чтобы накормить и пристроить это маленькое, серебристое чудо. Бантышев рассказал жене при каких обстоятельствах котенок был найден и, зная добрый характер Кати, теперь ни минуты не сомневался, что мурчику будет оказан в его семье самый достойный прием. Судя по всему, они, даже не сговариваясь, уже оба решили забрать эту зверушку завтра с собою во Львов.
В комнате, обе их девочки давно уже сладко спали. На прикраватной тумбочке горела под зеленым абажуром маленькая настольная лампа. Бантышев снял туфли и, осторожно ступая на цыпочках, как аист, чтобы не разбудить детей, налил на блюдечко молока, которое они покупали для девочек у знакомой гуцулки. Пушистый колобок, ощутив свободу и новое пространство, деловито косолапил по комнате, иногда чуть теряя равновесие, и обстоятельно исследовал помещение, обнюхивая и изучая новую обстановку. Теперь ему надо было осваивать незнакомое хозяйство, новые предметы, запахи и, судя по всему, забот у карапуза было просто невпроворот. Однако, заботы заботами, а голод не тетка! Когда Бантышев подсунул ему под самый нос блюдечко с молоком, то красавчик тут же стал лихо расправляться с предложенным ему ужином. Пил он жадно, не отрываясь и чуть ли не захлебываясь от усердия. Видно жажда и голод давно уже мучили эту кроху. Из молочных пенок у него выросла небольшая бородка, и он выглядел от этого еще потешней и привлекательней. Иногда, во время еды, котенок делал короткие передышки, чихал и фыркал, распыляя вокруг себя молочные брызги. Потом он облизал свою мордочку крошечным язычком и, наконец, утолив голод, раздул круглым шариком белое, пушистое брюшко и отвалился от блюдца. Мелкие молочные капельки, словно бисер застыли на его бравых усах. Он еще раз хорошенько умылся, наводя марафет, и тщательно вытер себя белыми лапками. Иван Сергеевич и его супруга молча наблюдали за ним, изредка перешептываясь между собой, чтобы не разбудить детей, хотя разбудить их было практически невозможно.
- Вот тебе, Ваня, еще один ребенок в нашей семье и, кажется, на этот раз мальчик, - шептала, улыбаясь Бантышеву супруга, - по-моему, он все-таки больше похож на тебя. Нет правда, вылитый Бантышев, - прыснула от смеха Екатерина Максимовна, глядя на усы супруга. - Если и ты попьешь молока, так вас вообще будет невозможно отличить друг от друга!
Иван Сергеевич, тем временем, принес для котенка песок, высыпав его в крышку из-под обувной коробки. Потом, сложив старенькую кофточку старшей дочери, он сделал для малыша что-то наподобие постельки и положил на нее котенка. Затем, супруги обнявшись, тихо вышли из домика, чтобы еще немного подышать перед сном свежим горным воздухом. Завтра конец смены и их отдыха. Завтра, снова во Львов и тогда, прощай весь этот маленький горный рай, карпатские ели, утренние и вечерние туманы, грибы, ягоды, рыбалка и все короткие прелести сладкой и беззаботной жизни.
Вернувшись в комнату, они застали котенка тихо спящим на импровизированной постельке. Он, накрыв голову лапками, свернулся калачиком и тоже, наверное, уже видел третьи, а то и пятые сны. Сегодня, на его долю выпало слишком много острых ощущений, и теперь, как раз пришло то самое время, когда можно было спокойно отдохнуть и расслабиться. Бантышевы улыбнулись друг другу, глядя на эту трогательную картинку, и сами тоже быстро скользнули под одеяло. Иван Сергеевич нежно обнял и поцеловал супругу. В комнате погасла маленькая настольная лампа под зеленым абажуром, а от луны, заглянувшей к ним в окно, на полу и стенах комнаты, пролегли длинные серебристые тени.

Тинейджер
Часть вторая

Львов встретил их семейство традиционным дождем. Чуть погодя, городская жизнь снова потекла в своем привычном, размеренном однообразии. Старшие Бантышевы рано с утра спешили на работу и возвращались домой не раньше семи вечера. Младшие, Таня и Света, проводили последний месяц летних каникул дома с бабушкой, у телевизора, читали книжки или ходили на корты, осваивать премудрости теннисной игры. Правда, теперь, в их жизни появилось маленькое пушистое чудо на четырех беленьких лапках, с которым они возились, часто забывая о времени и прочих маленьких жизненных соблазнах. Излишне говорить, что обе сестры души не чаяли в этом забавном карапузе, и буквально заласкивали его в своих детских объятиях.
После долгих размышлений и споров, Бантышевы пришли к общему согласию, и, новый член семьи получил, наконец-то, своё собственное имя. С подачи Ивана Сергеевича, котенка назвали Тимкой. За прошедший август, Тимка заметно прибавил в росте и к концу месяца совсем уже не был похож на тот серебристо-белый колобок, который предстал перед Иваном Сергеевичем в момент их первой встречи. Конечно, Тимка не набрал кондиции взрослого, солидного кота, и как говорится, не стал ещё «настоящим мужчиной», но за это время, достиг тинейджеровского возраста, со всеми характерными для этого периода болезнями роста.
Котёнка все время тянуло на какие-нибудь проказы, шалости и даже мелкие пакости. От энергии, бушевавшей в этом пушистом комочке, казалось, могла живиться целая маленькая электростанция. Он очень быстро освоился в новой обстановке и стал всеобщим любимцем публики. Для Тимки в этот период были характерны два основных состояния – либо бесконечные игры и развлечения, когда он носился по всем комнатам маленьким ураганом, не знающим ни минуты покоя, или же состояние глубокой и сладкой дремы, когда прикрыв голову лапками и обернув себя хвостом, он мог спать целыми часами, посвистывая во сне своим крохотным носиком.
Среди наставленной в коридоре обуви, Тимка, как настоящий охотник, периодически делал засады, терпеливо подкарауливая среди Бантышевых свою очередную, зазевавшуюся «жертву». Когда мимо притаившегося охотника, дефилировали чьи-то ноги, котёнок бросался в атаку из за какого-нибудь ботинка или сапога. Он, летел вперед, словно лев на зазевавшуюся антилопу, вонзая свои маленькие острые коготки в трепещущую плоть и вызывая у девочек и Ивана Сергеевича заразительный смех и веселье. Бабушка и Екатерина Максимовна при этом испытывали неподдельный ужас, так как обе страшно боялись щекотки, не говоря уже о безвозвратно потерянных новых капроновых чулках. При этом, совершив героический бросок на очередную «жертву», Тимка выгибал горбиком спину, взъерошив на ней, как ирокез, полоску шерсти, плотно прижимал к голове ушки, и угрожающе растопырив свои будёновские усы, начинал повторно приближаться вплотную к объекту своей охоты короткими воинственными подскоками. В это время он сгибал свое тело как лук ещё в одном направлении так, что его голова чуть ли не соприкасалась с хвостом, который в свою очередь, тоже воинственно торчал вверх трубой, совершая время от времени нервные конвульсивные движения. Все это свидетельствовало о том, что он намерен одержать окончательную и безоговорочную победу и на его жалость и сострадание «жертва» теперь вообще вряд ли может рассчитывать. В эти минуты Тимка, хотя и был мал ростом, но производил на окружающих очень сильное впечатление! Если сказать честно, то все это зрелище было рассчитано явно не для слабонервных и, конечно, сопровождалось взрывами всеобщего хохота. Более уморительных угрожающих поз трудно себе было даже представить.
Другим развлечением тинейджера были периодические ревизии платяных шкафов. Тимка вываливал на пол содержимое их нижних полок. Трудно точно сказать, то ли его не устраивал существующий там порядок, или просто, как новый хозяин в доме, он все хотел переделать на свой лад. Естественно, как и за все свои дела, кот брался весьма основательно и с усердием. Конечно, вполне возможно, что им в этот момент двигало простое кошачье любопытство: «А что же там спрятано в этом шкафу?! Давайте-ка, посмотрим, и не пора ли здесь, наконец, навести порядочек?!»
Надо сказать, чего-чего, а именно этого самого любопытства в Тимке, судя по всему, было больше чем во всех вместе взятых Бантышевых. Когда однажды, Екатерина Максимовна принесла с базара в полиэтиленовом кульке мороженную рыбу и, положив её на стол, отвлеклась на минутку по каким то хозяйственным вопросам, то, вернувшись обратно, она застала весьма интересную картину. Кулёк, по-прежнему, лежал на столе, на том же самом месте, но на неё уже изнутри него, сквозь двойные слои полиэтиленовой пленки, выжидательно и настороженно смотрели наглые Тимкины глазенки. Сам же симпомпусик целиком забрался в него, и только кончик хвоста, слегка подергиваясь, торчал оттуда наружу. Очевидно, сознавая, что он совершает явно неблаговидный поступок, Тинейджер при виде хозяйки настороженно замер в кульке, внимательно наблюдая за поведением Екатерины Максимовны и вполне справедливо ожидая заслуженной взбучки. Услышав же грозный голос Бантышевой: «Ах! Я ж тебя бесёнок угощу сейчас рыбой! Погоди же ты мне…!», - и, увидев в ее руках веник, очень грозное и суперсовременное оружие, он тут же поджав хвост быстро ретировался и спрятался от греха подальше.
Что же касается еды, то Бантышев и без того баловал своего котовича то рыбкой, то обрезками мяса и всякими там кити-катами, витаминами и прочими лакомствами. Тимка, едва заслышав на лестничной клетке шаги Ивана Сергеевича, пулей срывался с места и летел как ласточка навстречу с Бантышевым. Он знал, что в сумках Ивана Сергеевича и Екатерины Максимовны, всегда и для него найдется что-нибудь вкусненькое и редко когда ошибался в этом. Соблюдая со всеми членами семьи ровные, дружеские и вполне дипломатические отношения, Тимка, все таки, отдавал явное предпочтение Ивану Сергеевичу, признавая только его своим первым и настоящим другом, и отдавая ему все свои горячие симпатии и большую любовь маленького забавного существа.
Когда Бантышев поздно вечером приходил уставший с работы, и садился отдохнуть в старое любимое кресло, Тимка тут же запрыгивал к нему на колени, ложился на грудь и включив свою музыкальную трещотку, начинал заниматься с уставшим пациентом длительными сеансами мануальной терапии.
Котёнок старательно разминал когтями грудь Ивана Сергеевича, делая ему совершенно бесплатно, основательный точечный массаж. Потом, отдав столь ответственной процедуре изрядный запас своих пока ещё неокрепших детских сил, и утомлённый он обессилено засыпал на груди Бантышева, уткнув ему в шею пуговку своего холодного розового носика. Тимофей замирал в блаженном экстазе, чуть ли не в позе йога, иногда даже распуская от кайфа слюнки на шее своего пациента. При этом надо сказать на полном серьёзе, что в чем то эти лечебные кошачьи сеансы, действительно, шли на пользу его хозяину. По крайней мере, они явно снимали с Бантышева накопившиеся за день напряжение и усталость. Общение с ласковым мурчиком, уже само по себе, доставляло ему удовольствие и вскоре стало просто необходимой привычкой.
Одним из любимых занятий пушистого очаровашки была, всё таки, охота. Поскольку в квартире Бантышевых не водилось ни крыс, ни мышей, а охотится на крупную дичь в виде ног своих домочадцев, о чем было уже сказано выше, не всегда позволяли обстоятельства, Тимке, время от времени, приходилось переключаться на дичь ну не совсем пернатую, но все таки летающую. С наступлением лета, в комнатах можно было увидеть на бреющем полете самую, что ни на есть настоящую моль, а с улицы, в открытые окна, иногда даже залетали и наглые сине-зеленые мухи. В такие моменты, естественно, сердце настоящего охотника учащенно трепетало от переизбытка охотничьих эмоций. Моль, находящуюся в полете, котёнок воспринимал как движущуюся мишень, и, подражая настоящим баскетбольным профи, пытался «гасить» и сбивать эти лёгкие дельтапланы в невероятных по «красоте» и «изяществу» акробатических прыжках, нанося по ним своими толстенькими лапками целые серии молниеносных и яростных ударов. Эта охота явно не раскрывала всех его ярких спортивных дарований, так как маленький «профи» нередко мазал мимо, после чего обескуражено сидел, моргая глазами и задрав голову кверху, растерянно провожая взглядом, ускользающую и уже недосягаемую добычу.
Зато к сидящей на оконном стекле и вовремя замеченной мухе, Тимофей беззвучно подползал, буквально прижимаясь к полу, как это делает пантера, приметившая одинокую, отбившуюся от стаи обезьяну. Движения Тимки были плавны, бесшумны, и даже слегка замедленны, рассчитаны с ювелирной точностью, и только кончик его хвоста выдавал бушевавшие в его сердце не шутейные, гигантские страсти. Подкравшись к жертве и, достигнув нужной дистанции, котёнок одним прыжком настигал свою цель и буквально повергал ее ниц точными снайперскими ударами, изредка добивая вторично уже поверженную и шевелящуюся в последних конвульсиях жертву. При этом, мордочка тинейджера прямо таки сияла от удовольствия, после столь удачно проделанной работы, а усы браво топорщились по сторонам, как у заправского кавалериста, после лихой будёновской атаки. Поскольку Тимка, как уже говорилось выше, был явно аристократического происхождения, то он не ел мух, в доме было полно и более изысканной пищи. Его интересовал сам процесс охоты – засада, беззвучное и решительное наступление, короткий и решительный бросок, точный удар и будьте мне любезны господа!!! Вот так! Учитесь пока я живой, говорили его глазки, сверкая победными бликами счастья.
Часто, сидя возле окна, на письменном столе, Тимка внимательно наблюдал за птицами. Пернатая дичь резвилась и щебетала на ветках деревьев, вызывая у него очередную, охотничью сверблячку. Зубки маленького Тимурелло при этом начинали выбивать сначала слегка замедленный степ, очень быстро переходящий в быструю и ритмичную чечетку. Если бы не двойная броня застекленных оконных рам, навряд ли крылатым гостям удалось бы спастись от острых зубов и когтей пушистого мачо! Даже высота третьего этажа, скорее всего, не в силах была бы удержать Тимофея от решительных боевых действий. Котёнка, чуть ли не до самого горла, переполняла бурлящая отвага и профессиональный охотничий азарт настоящего супермена, готового доказать всем, что он не зря ест свой кусок хлеба и тоже чего-то стоит в этой жизни.
В свою очередь, если же ему требовалось выклянчить лишний вкусный кусочек, то Тимошка представлял собой саму любезность и был со всеми подчеркнуто вежлив и предупредителен. Сначала он осторожно бодал всех домочадцев по очереди, или, проходя мимо них, терся о ноги то своим правым, то левым боком, желая обратить на себя внимание. В поднятой вверх мордуленции с распушенными веером усами, в его нагловатых и чуть раскосых глазках, как бы светился немой вопрос: «Ну что же это вы, жилы, не реагируете на мои просьбы?! Подкиньте хоть маленький кусочек на пропитание!» Если же эти действия не достигали поставленной цели, Тимофей начинал прибегать к более решительным приемам, и взгляды тинейдждера тоже ставали чуть жестче и, как бы говорили: «Нет, вы уже совсем потеряли всякую совесть, канальи!!! Что же мне перед вами на цыпочках танцевать?! А впрочем, если хотите, то потанцую. Сами себе лопаете за обе щеки, а мне тут помирать, что ли прикажете?!! Я тоже хочу есть, в конце то концов!!! Нет, ну будьте же милосердны». При этом он действительно начинал ходить на задних лапках, а кухню оглашали громкие МЯУ с затухающими звуками рыр-рыр-рыр, словно у Тимки в груди, ослабевая, гасли раскаты маленького, игрушечного грома. Если же и это не давало результата, то все дипломатические приемы тут же упразднялись за ненадобностью, и котёнок приступал к самым радикальным действиям. Он начинал не на шутку бодаться и прямо таки оттаптывать ноги своим хозяевам. Причем делал он это с азартом испанского быка, который вознамерился на корриде повергнуть ниц своего ненавистного тореадора. Так, что волей неволей, что бы прекратить эту непрерывную «агрессию», Бантышевы подбрасывали в его блюдце чего-нибудь вкусненькое, иначе трудно было избежать серьезных дипломатических осложнений, и уже тем более, сердить такого храброго мачо, становилось явно небезопасно. Еще одной страстью маленького Тимки было телевидение. Причем, он не смотрел все передачи подряд как бабушка Бантышевых, а отдавал предпочтение одной единственной, которая шла только по воскресениям примерно в одиннадцать утра. Передача эта называлась «Служу Советскому Союзу» и речь в ней шла об армейских учениях и буднях. Едва услышав ее музыкальные позывные, Тимка, как по команде, бросал на пол пути любое дело, брал с собой кусочек рыбки, или ещё чего-нибудь вкусненького, и, удобно умостившись на ковре перед телевизором, внимательно просматривал ее с начала до самого конца. При этом он смешно наклонял головку то вправо, то влево, как бы весь, будучи поглощен, текущими событиями на экране. Поначалу, Бантышевы даже не сразу обратили на это внимание, но их манюня, с завидным упорством, раз за разом, спешил к телевизору, пополнять свои познания в военном искусстве. Когда же, наконец, они заметили эту странную закономерность в поведении котёнка, то, естественно, крайне удивились этому пристрастию, а Екатерина Максимовна уже шутя говорила: «Похоже, что наш Тимофей серьезно готовится к профессиональной военной карьере. Чует мое сердце, что он когда-нибудь станет у нас настоящим полковником!» «Эй ты, будущий солдат», - смеялась и старшая дочка Света, - «иди смотреть телек, сейчас начнётся твоя передача», и специально включала для котенка телевизор. Тимка, вызывая всеобщее удивление и улыбки, тотчас торопился занять своё место. Бывали случаи, когда он, наверно, сам хотел принять участие в боевых действиях, разворачивающихся на экране. Тогда, котёнок быстро садился сверху на телевизор, и, чуть свесив голову вниз, продолжал уже сверху внимательно наблюдать за происходящим.Потом он приступал ловить лапкой движущиеся на электронной трубке объекты. При этом, экран начинал искрить от электростатических зарядов, которые скапливались на поверхности трубки, а бравый вояка с удивлением отдергивал лапку, как бы спрашивая сам себя: «Да что же это за чертовщина такая, тут и вправду, кажется, стреляют?!» Его раскосые глазки округлялись от любопытства, и все-таки ловля движущихся на экране мишеней ещё какое то время, по-прежнему, продолжалась. Естественно, вначале вся семья заливалась от смеха, а младшая из сестер Танюша, которая пробовала учиться шить платья для своих кукол, даже сшила вместе с мамой для Тимки маленькую военную фуражку со звездочкой. Головной убор крепился между ушей котёнка и держался на голове бравого вояки при помощи резинки. Девчонки, глядя на новоиспеченного «офицера», проходя мимо Тимки, прыскали от смеха и отдавали честь маленькому и бравому усатому вояке. Казалось, что ещё немного, и Тимка тоже поднимет вверх свою беленькую пушистую лапку и как член политбюро помашет ей с трибуны в ответ на приветствие девочек.
Так дни летели за днями и, очень быстро и незаметно, пронеслось Тимкино детство. Бантышевы, теперь даже и представить себе не могли, как же они раньше то жили без этого маленького проказника. Каждый хотел ему выразить свое восхищение, погладить, признаться в любви и поэтому, совсем скоро в их семье этот неугомонный живчик стал центром всеобщего внимания.

«Терминатор»
(глава третья)

После того, теперь уже очень далекого лета в Карпатах, пролетело более восьми долгих лет. Дочери Бантышевых, превратились в красивых и стройных девушек. Света, училась на четвертом курсе Львовского университета на английской филологии и теперь часто ловила на себе очень заинтересованные взгляды молодых парней, потому, что, проходя мимо неё, действительно, нельзя было не засмотреться на эту цветущую милую девушку.
Младшая - Таня Бантышева, только что закончила среднюю школу с золотой медалью и тоже поступила в университет. Старательная, умная, усидчивая, она как и ее сестра была очень женственной и привлекательной, но в отличии от Светы, лицо Татьяны гораздо реже посещали лучезарные улыбки. Она, скорее всего, пошла в Ивана Сергеевича, чем в маму и была такая же как отец, немногословная, сдержанная и немного ушедшая в себя девушка.
Очень сильно изменился и любимец семьи Тимка. У кота и в помине не осталось той дурашливости, которая была так характерна для него в период беззаботного детства. Кроме того, теперь при своих внушительных габаритах, он даже отдаленно не напоминал того шустрого серебристого колобка, а скорее был похож на холёного министра из какого-нибудь столичного кошачьего министерства.
Роскошные белые бакенбарды обрамляли, словно рама, с обеих сторон его крупную фотогеничную мордуленцию. Длинные усы, точно два густых, растопыренных веника дополняли общее великолепие его бравой, министерской осанки и, в совокупности со всей остальной шикарной меховой окантовкой, он явно тянул, как минимум, на генеральское звание. Во всём облике кота ощущалось благородство кровей и прямо-таки дворянская косточка. Пышный, как опахало хвост, всегда браво торчал вверх. Большое, белое симметричное пятно на голове, плавно переходило с бакенбард и щек на грудь, словно дорогое кружевное жабо какого-нибудь французского аристократа. Стройные ноги Тимки были всегда одеты в безукоризненно чистых, белых чулках. Все домашние называли его теперь не просто Тимкой, а гораздо более почтительно – Тим Тимычем. В довершении к сказанному, при рассмотрении этого кошачьего министра, сзади, бросались в глаза его великолепные пушистые галифе, которые тоже, как правило, были безукоризненно чисты и, им единственно чего недоставало, так это разве, что этих самых генеральских лампас. Как только Тимка вырос и начал в квартире метить территорию, в семье встал вопрос, что же делать с ним дальше?! Стерилизовать его уже было поздно. Бантышев и раньше категорически возражал против этого варварства, заявляя, что нечего издеваться над живой природой!!! В то же время, выпускать Тимыча во двор, в условиях города было сопряжено с немалыми опасностями и риском для его жизни. Наконец, взвесив все за и против, после долгих колебаний, Бантышевы, все-таки, скрепя сердце, решили выбрать последнее и стали постепенно выпускать его на прогулки.
Небольшая, львовская, тихая улочка на которой они жили, вплотную примыкала к парку, а параллельная ей улица, соприкасалась с ними своими дворами таким образом, что между домами этих улиц образовывалось широкое и довольно продолжительное по протяженности пространство из зеленых садиков, цветников, клумб и маленьких огородов.
Все это, в какой-то степени, давало шанс домашним животным чувствовать себя в относительной безопасности. К тому времени, уже умерла бабушка и все Бантышевы, занятые своими делами, как правило, целыми днями отсутствовали, а ихний пай мальчик, вынужден был подолгу оставаться дома, практически в полном одиночестве. Иван Сергеевич, подобрав в свое время в горах из жалости беспомощный, пищащий комочек, тогда даже не мог себе предположить, что с годами настолько привяжется и полюбит это создание. Соседи тоже благоволили к усатому красавцу, и только впервые увидев кота во дворе не переставали удивляться и спрашивали: «Да какими же дрожжами вы кормите своего Тимку?! Он у вас вырос такой здоровенный, как конь!!!» Глядя вслед коту, они часто изумленно качали головами: «Ну и слон же у Бантышевых вымахал?! У всех коты как коты, а у них прямо мамонт какой-то вырос!» Надо сказать, что тут и, вправду, было чему удивляться. Тимка, действительно, вызвездил до очень внушительных размеров а, учитывая еще и его пушистость, походил теперь больше на маленькую рысь, чем на обычного горожанина из семейства кошачьих. Бантышев сколько не пытался выяснить его породу, прибегая к разным книгам и справочникам, но так и не смог ее точно определить. Вполне возможно, что их пан мурзавецкий, представлял собой какую-то помесь дикой и домашней породистой кошки. Выпуская кота первое время на самостоятельные прогулки во двор, Бантышев, буквально не находил себе от волнения места, переживая за своего питомца из-за подстерегавших его опасностей. В это же время, Тимка, с каждым очередным, проведенным на свободе месяцем, чувствовал себя все более и более уверенно. Он быстро освоился с новой обстановкой настолько, что уже многим кошачьим собратьям стал диктовать свои условия как явный лидер дворовой общины.
Когда Иван Сергеевич звал его с прогулки, то по саду, навстречу Бантышеву, неслась, прямо-таки, живая боевая машина, из упругих стальных мышц, под которой, казалось, слегка прогибалась земля, и трещали сухие, опавшие с деревьев ветки. Тимка, подлетев к хозяину, со всего разгона запрыгивал как в седло на плечи Бантышева, а тот, так и поднимался с котом на плечах по этажам дома, неся его на себе, как живой пушистый воротник. При этом и транспортное средство, в лице Бантышева, и лихой всадник, испытывали обоюдное удовольствие. Зимою, посреди высоких снежных сугробов, Тимка бежал на зов Ивана Сергеевича, слегка проваливаясь в снег, как настоящий хозяин тайги. Он представлял собой, как бы уменьшенную копию громадной дикой кошки, с точностью воспроизводя все повадки своего большого лесного собрата. В это время, от его тела, вкусно пахло морозной свежестью, а на пушистых волосках густой шерсти, усах и лапках, словно приклеенные стразы, сверкали яркими звездочками крохотные снежинки.
Кот преданно любил и ревновал своих хозяев к любой живности. Стоило как-то раз, во дворе Екатерине Максимовне, погладить в его присутствии чужого мурлыку, как, движимый чувством жгучей ревности, Тимофей стал буквально на клочки рвать незадачливого соперника. Чужак, искусанный и перепуганный до смерти, едва унес ноги от разбушевавшегося ревнивца так толком, наверное, и не поняв, за что же ему была устроена такая головомойка?! Тимка и в дальнейшем не раз проявлял свою ревность столь же агрессивно и бурно, после чего Бантышевы не решались уже оказывать своих симпатий к кому либо в его присутствии. Постепенно кот прекрасно освоился и вполне уверенно себя чувствовал на свободе, в новых условиях большого дворового пространства.
За это время он, наверное, обзавелся новыми интересными знакомствами и уже не испытывал как раньше в квартире, одиночества и тесноты замкнутого пространства. С другой стороны, любая свобода имеет и свою обратную сторону, иногда принося с собой не только одни удовольствия, но порою и серьезные неприятности. Правда теперь удержать Тимку в доме было уже практически невозможно.
Однажды, после одной из своих прогулок, Тимофей едва приплелся домой весь окровавленный и искусанный, судя по всему, какой-то здоровой собакой. Чуть позже Бантышев узнал, что у него, действительно, состоялся поединок с немецкой овчаркой. Его знакомый, Леня Плотников, живший на их улице, за три дома от Бантышева, случайно оказался свидетелем этой жестокой схватки. Он рассказал Ивану Сергеевичу, что его Тимка мирно сидел и дремал на крыльце дома, принимая как на курорте солнечные ванны. Совершенно неожиданно, из раскрытой на двор двери, выскочила здоровая овчарка. Тимка спросонья поздно осознал опасность своего положения и совершенно не был готов к отражению атаки противника, а тем более, к разумному отступлению. Собака же, сразу инстинктивно кинулась и отступать коту было практически некуда, так как широкая пасть овчарки уже крепко схватила его за загривок и начала трепать, что есть силы из стороны в сторону. Тимка, все-таки, с каким-то неимоверным трудом вывернулся из этих железных тисков, но вместо того, что бы разумно убежать с поля боя, сразу же вонзил свои когти в собачью морду. Двор тут же огласился жутким кошачьим ревом и одновременно лаем и визгом овчарки. Видимо, за эти считанные секунды, пес, все-таки успел повредить Тимке лапу и серьезно прокусить тело в области шеи, так как всю шерсть кота заливало кровью. Скорее всего, под воздействием болевого шока, он, потеряв здравый смысл, теперь уже сам оседлал сверху голову овчарки, нанося ей в свою очередь, клыками и когтями глубокие рваные раны. Псина, еще недавно считавшая себя чуть ли не Джеком Потрошителем, теперь сама оказалась в очень сложном положении, бестолково мотая во все стороны башкой и пытаясь сбросить с себя взбесившегося всадника.
Тимка мстил, по-черному, за собачье коварство и неджентльменский поступок. Все попытки овчарки скинуть его при помощи передних лап, тоже не приводили к желательному результату, так как Тимофей крепко держал ее и как заправский наездник, демонстрировал высочайшее мастерство по укрощению диких мустангов. Неизвестно как долго продолжалось бы это единоборство столь несопоставимых по силе противников, если бы в раскрытых дверях внезапно не появился хозяин собаки. Увидев кровавое побоище, он кинулся к овчарке на помощь, а Тимка, поняв, что настало время по добру по здоровому сматывать удочки прыгнул, на грудь опешевшего мужика, оттолкнулся от него, и сделав в воздухе большое сальто, приземлился на три здоровые лапы, а потом быстро, чуть прихрамывая, покинул чужую территорию. Здоровенная собака, вместо того, что бы кинуться преследовать убегающего ковбоя, жалобно скулила и тряслась, прижимаясь к ногам своего хозяина. Порванные когтями кота ее уши заливало кровью, на морде виднелись многочисленные раны и укусы и, кажется, серьезно был поврежден правый глаз, который практически был закрыт и ничего не видел. «Чей это кот зараза! Чей кот!», - орал хозяин овчарки. «Я убью эту падаль, убью!!!», продолжал голосить озверевший от злобы хозяин. Леня видевший эту сцену, и знавший, что кот принадлежал Бантышеву, молчал, а потом, как бы невзначай сказал: «Да че ты, Олег, бесишься. Кот то здесь не при чем. Это твоя Джильда первая напала на него, а кот, всего на всего, защищался, не больше». «Нет, Леня, посмотри, что этот паскуда сделал с моей Джильдой!!! Нет! Ты только посмотри! На ней же буквально нет живого места! Я запомню этого ублюдка! Я, эту тварюгу, собственными руками повешу на заборе! Вот этими самыми руками!» - и, озверевший Олег растопырил пальцы обеих рук и стал трясти ими, тараща выпученные от бешенства глаза, перед лицом невольного свидетеля. Леня, давно знавший Бантышева и его спортивное прошлое, криво улыбнулся на эти истерические угрозы, но ничего не ответил, так как хорошо знал, что бы ждало этого орущего сейчас придурка, если бы он действительно сделал коту Бантышева хоть одну единственную царапину. Хотя, ему было жаль обоих бойцов. Как эту истерзанную собаку, так и окровавленного кота, но это была жизнь, во всем своем поистине непредсказуемом многообразии и тут уж ничего нельзя было сделать.
Когда же Тимка, еле приплелся домой после этого поединка, весь израненный, с прокушенной шеей и задней лапой, Бантышев, как родная мама, сходил с ума и бегал с ним по всем ветеринарам города. Он покупал какие-то дорогие лекарства, бинтовал, накладывал на раны мази, сам научился делать уколы, и даже взял по такому случаю, на роботе отпуск, чтобы спасти своего пай мальчика из почти безнадежного положения. Все ветеринары, в один голос, убеждали его, что Тимка уже не жилец на этом свете, но Бантышев боролся за его жизнь до конца и, все-таки, сумел вырвать кота из лап смерти. После того как тяжело раненный пошел на поправку, еще весь перебинтованный, но уже заметно окрепший, Бантышев, нежно гладя своего любимчика, говорил ему тысячи нежных слов. Теперь уже Екатерина Максимовна, видя что дело явно улучшается, шутя, ревновала мужа к приемному сыночку. Положив на плечи Ивана Сергеевича свои красивые точеные руки, она театрально глубоко вздыхала и шутливо попрекала его: «Ваня, а я даже и не подозревала, что ты знаешь столько нежных слов»» Вот хоть бы мне за всю жизнь половину их высказал, а то нет же, все этому гуцулу хвостатому, без конца признаешься в любви. Нет, правда, аж завидки берут. Везет же некоторым горным бродягам! Мы его нашли, пригрели, приютили, а теперь гляди, он скоро всех нас вытеснит из твоего сердца! Ух, ты, усатый разлучник!»
Екатерина Максимовна гладила Тимку, подталкивая локотком при этом своего собственного супруга. «Ты всего себя, Ваня, этому мурзавецкому отдаешь, а о нас, горемычных, совсем позабыл. Ну нельзя же так!!! Не разжигай во мне огонь ревности», смеялась Катя, прижимаясь к Бантышеву и радуясь вместе с дочерьми и мужем, что Тимка наконец-то уже явно пошел на поправку. Все они очень переживали эти дни за его здоровье, и, все-таки, какие-то капельки затаенной ревности, невольно вплетались в душу Бантышевой, глядя на эти идиллические отношения большого взрослого мужчины и их Тимофеича. Окончательно поправившись, Тимка быстро вернул себе прежний утраченный лоск и вскоре снова походил на настоящего столичного министра из главного кошачьего министерства.
После битвы с овчаркой, едва залечив свои боевые раны, кот Бантышева опять доказал всему двору, что, все-таки, принадлежит к элитной кошачьей гвардии и больше не намерен никому уступать первенства в дворовых рыцарских поединках.
В один из летних вечеров, когда Бантышев вышел во двор звать своего любимца домой с прогулки, он теперь уже сам, стал невольным свидетелем весьма волнительной сцены. На глазах у изумленного хозяина, Тимка расправился с целой бандой хвостатых бандюганов. Кот продемонстрировал при этом не только свое полное физическое превосходство, что было видно итак невооруженным глазом, но также и тонкое тактическое мышление настоящего великого полководца. Пять дворовых котов, отнюдь не интеллигентного происхождения окружили его храброго героя и орали, как очумелые, с намерением добиться сатисфакции за все нанесенные ранее обиды. Очевидно, Тимка понимал, что пять голодранцев, это все-таки уже что-то!!! Подобного бестактного обращения с собой он как аристократ, естественно, не мог вынести, поэтому тут же решил дать им надлежащий урок. Тим Тимыч, с грозным рычанием принял боевую позу каратиста, заняв оборонительную позицию один против всей этой пиратской своры, прислонившись спиной к дереву и тем самым, исключив на себя нападение сзади. Грозное кольцо из его пяти палачей начало медленно сужаться. В нестройный хор крикливых, кошачьих, голосов, где явно не пахло бельканто, вплетался еще один прекрасно поставленный бас профундо Тим Тимыча. Первая же попытка какого-то наглого выскочки приблизиться к профессиональному оперному солисту стоила дилетанту разорванного уха и серьезной раны в области шеи. Похоже, что Тимофей начинал глубоко входить в роль великого трагического героя. Все попытки Бантышева разогнать этот явно не рыцарский поединок не увенчались успехом. Кошачьи голоса на этот раз уже ревели во дворе не разрозненным жидким хором, а как мощная сирена противовоздушной обороны и все бойцы, судя по виду, были настроены абсолютно бескомпромиссно. Этот жуткий вой предвещал очередную, очень грандиозную битву и в воздухе явно запахло вторым Сталинградом. Выведя напрочь, из строя первого из пятерых зарвавшихся выскочек, Тимофеич вдруг принялся изображать перед оставшимися испуг и кинулся бежать от нападавших неприятельских армий длинными, красивыми, затяжными прыжками. Даже Бантышев вначале поддался на эту провокацию, подумав, что у его Тимки явно сдали нервы. Естественно, в такой ситуации у кого угодно сердце нырнет в пятку, ибо по количеству клыков, когтей и лап, способных нанести смертоносные раны, соотношения сил было явно не в пользу его любимца. Поэтому и стыдиться-то за такое поведение своего сыночка было бы со стороны Бантышева явно не резонно. В свою очередь, бездарные полководцы, тоже попались на этот тактический трюк и, вправду, восприняли трусость Тимофея за чистую монету. Поэтому они все сразу же кинулись догонять обреченного Геракла. Тимофей, продолжал носиться по саду как резвая козочка, огромными легкими прыжками и свободно убегал от хилой высунувшей язык пехоты, пока боковым зрением не заприметил, что один из преследовавших его лихачей сильно увлекся погоней и намного опередил остальных своих преследователей. Тогда Тимка, вопреки всем законам физики, как-то резко, прямо в воздухе развернулся, на всем скаку навстречу преследователю и молниеносно нанес мощнейшую серию из нескольких коротких, сильных ударов по авангарду все еще многочисленной армии. Потом, тут же начались личные выяснения взаимоотношений с этим черно-белым пижоном. В воздухе опять замелькал вместе со страшным воем клубок бешено вертящихся тел, и посыпались в стороны клочья шерсти. Бантышев замер как вкопанный, и ему стало немного не по себе. Точно так же, как вкопанные, замерли и подтянувшиеся армейские резервы главной армии противника. Правда, три кота так и не могли помочь своему товарищу, потому, что по саду буквально продолжал с воем летать шар из шерсти, хвостов и лап и разобраться где там свои и где чужие было практически .невозможно. Однако, все это лицедейство так же внезапно и быстро закончилось, как и началось. Второй Тимкин противник уже лежал на земле, даже не в силах первое время подняться на ноги. Победитель, тут же встал в боевую позу, выгнув горбом спину. Его хвост нервно хлестал по бокам, глаза героя горели сатанинским огнем. Двор оглашало мощное, грозное рычание. Уши Тимофея были плотно прижаты к голове, и в этой позе могучего терминатора он был поистине просто великолепен! Оставшаяся троица, потеряв двух своих лучших представителей, все еще продолжала тешить себя иллюзиями на победу в этом сражении. Тимофей, в свою очередь, тоже вошел в боевой раж и не думал сворачивать боевые знамена. Теперь он уже сам двинулся на поредевшую пехоту и та, не выдержав контрнаступления сильного противника, кинулась удирать, и резво замелькала пятками. Позорное бегство трех вполне боеспособных армий, только добавили Тимке очередную порцию адреналина, и он стал с еще большим рвением преследовать беглецов. Последнего, черного кота, чуть отставшего от остальных, Тимофей буквально оседлал в лихом прыжке как ловкий ковбой мустанга. Снова началось мелькание лап, хвостов и клыков, после чего и черный рыцарь печального образа вынужден был трусливо скрыться за дощатым забором, оставляя за собой на зеленой траве длинную, кровавую дорожку.
Казалось бы, оставшимся двум мачо уже вообще нечего было ловить в этой ситуации. Скорее всего они это поняли сами, и, похоже, настроились на мировую. Тимка же, в очередной раз применил тактическую хитрость. Он снова прикинулся трусом и стал убегать с поля сражения. Обескураженные и почти деморализованные двое бойцов, очевидно, опять поверили, что Геракл, наверное, вовсе и не Геракл?! Похоже, он основательно выдохся от предыдущих стычек, и для них теперь открывается последний шанс добить этого громилу. Оба сменили свои упадочные настроения и с боевым кличем уже кинулись за Тимкой в погоню. Тим Тимыч, как крылатая белочка, за несколько секунд взлетел на высокую яблоню, а следом за ним и те двое, остатки некогда грозной и несокрушимой армии. Вести согласованные наступательные действия на десятиметровой высоте против такого Шварцнегера как Тимка, было не так просто, тем более, что он находился теперь сверху и занимал более выгодные стратегические позиции. Получалось, что, даже продолжая оставаться в меньшинстве, Тимка имел явно предпочтительные условия для ведения боя. Поэтому легкого пути для отступления назад у обоих его конкурентов не было. Приближались последние мгновения решающей битвы. Единственным недостатком для грозного гладиатора при ведении битвы в воздухе, был его большой собственный вес. Тем не менее, он первым двинулся к ближнему от себя коту ярко рыжего цвета. Рыжий, что есть силы истерически орал на весь двор, очевидно, подбадривая сам себя этими воинственными криками. Тимка наступал на него молча, как тень, аккуратно и расчетливо передвигаясь по веткам навстречу противнику. Рыжий стал пятиться назад и отступил уже до той опасной черты, когда ветки яблони с трудом удерживали вес его тела и угрожающе начинали трещать и обламываться. Нападать теперь на Тимофея с такой явно не выгодной позиции было бы с его стороны явным безумием. Другой же оставшийся кот, вместо того, чтобы помочь в беде своему напарнику, и начать нападение сзади, чего больше всего боялся Бантышев, наблюдая за этой исторической баталией, сидел словно парализованный, совершенно не предпринимая никаких попыток обострить ситуацию. Тем временем, Тима все ближе и ближе осторожно подползал к рыжему, и, тому уже ничего не оставалось, как, либо самому добровольно прыгнуть вниз, с десятиметровой высоты, либо идти вперед, так как ветки на которых висело его тело давно уже предательски трещали и обреченный инстинктивно ринулся навстречу своему противнику. Случилось, собственно, то, на что и рассчитывал Тим Тимыч, который тут же встретил беспомощного и отчаянно орущего бедолагу несколькими ударами своих белоснежных и могучих лап. Рыжий, несмотря на отчаянные попытки удержаться за паутину тоненьких веток, все-таки сорвался вниз, с большой высоты, продолжая истошно орать и делать во время падения в воздухе сложные акробатические кульбиты. Падая, он несколько самортизировал свое приземление, но все-таки плюхнулся на землю достаточно жестко, очевидно, отбив себе что-то. Потом, через несколько секунд, тяжело поднялся пошатываясь на нетвердых ногах и, как в чистую проигравший боксер, после тяжелого нокаута, медленно пошкандыбал прочь, утратив последние шансы и волю к победе.
Оставшийся котяра, уже явно поняв, что здесь ловить больше нечего, начал отступление и принялся поспешно сползать вниз по стволу дерева. Тимка мгновенно прореагировал на трусливое бегство и тут же стал догонять жалкие остатки почти уже поверженной и некогда могучей вражеской армии. Вскоре, оба бойца, мелькнув на бегу пушистыми хвостами, исчезли в ближайших кустах сирени. Весь двор снова огласился боевым кличем ирокезов. Судя по всему, под прикрытием зеленой листвы шла последняя, жаркая схватка. Тимкин противник, получив серьезную трепку, также позорно и с визгом удирал с поля битвы, и поджав хвост, скрылся в черном окне какого-то подвала. Через несколько минут, из кустов сирени появился и сам триумфатор. Он уже спокойно семенил вразвалочку, как бравый моряк навстречу своему хозяину. От всей фигуры гвардейца веяло достоинством и даже каким-то величием. Как и всегда, поравнявшись с Бантышевым, он мощным прыжком взлетел ему на плечи.
«Ну-ка, ну-ка Аника-воин, дай-ка я тебя осмотрю, как следует!» - взволнованно причитал Бантышев, внимательно ощупывая и осматривая своего удалого солдата. «Да, Тимофей! Видно ты не зря смотрел в свое время телепередачи «Служу Советскому Союзу», сказал, улыбаясь, Иван Сергеевич. «Судя по всему, они тебе явно пошли впрок. Поэтому, я теперь даже не удивляюсь твоей блестящей победе. Считай, что ты заочно закончил Военную академию Генерального штаба. Ну, ну, солдатик ты мой...», -
и Бантышев ласково потрепал по загривку новоиспеченного кошачьего полководца.
С окна дома напротив громко звучала музыка, и певец Александр Серов с проникновенной страстностью в сотый раз пел о своей Мадонне. На натянутых струнами толстых бельевых веревках, как в солнечной Италии, колыхалось белыми парусами, подсыхая чье-то белье, а с веток деревьев, чуть оттягивая их своей тяжестью вниз, свисали большие зеленые яблоки. Во дворе все напоминало какую-то тихую, мирную картину, как будто и не было вовсе только что отшумевших бурных страстей. Может быть, только едва заметная кровавая дорожка на траве, оставленная одним из доблестных воинов, была слабым отголоском этих бурных и драматических событий.
«Не нужен ли вам, сударь, лазарет?!» – тихо спросил Тимофея Бантышев. Он еще и еще раз внимательно ощупывал и осматривал своего любимца, но к счастью, на этот раз так и не обнаружил никаких серьезных повреждений и ран. Разве, что под глазом у гренадера виднелась небольшая свежая царапина, но такие раны всегда только украшают настоящего мужчину. «Ну ты у меня и молодец, ну и вояка», несколько успокоившись продолжал Бантышев. Нет, Тимка, ты и, вправду, не просто кот, а настоящий полковник!!!

 - Слушай, Сергеич! А твой Тимофей прямо как полководец Жуков. Взял да и раздолбал в одиночку целых пять фрицев. Ну и котяра! Просто настоящий русский мужик! - это уже в тон радостному настроению Бантышева, кричал ему с балкона второго этажа один из его соседей, алкаш Саня.
Он тоже, оказывается, наблюдал за этой корридой и продолжал дальше: - Сергеич, ты бы своему коту хоть орден какой-нибудь дал за победу, ну, скажем Георгиевский крест или еще лучше, купил здоровенный кусок мяса, что бы тот нажрался сегодня до опупения. Это же надо - один и пятерых так сделал!!! Не кот, а Терминатор какой-то!!!
Подвыпивший Санька не переставал изумляться увиденному, держа в руках наполовину пустую бутылку водки. Бантышев в тон его веселому настроению, так же шутя ответил, подняв вверх голову: - Ты бы, Саня, лучше в честь такой славной виктории выпил рюмашку!!!. Мой Тимка сегодня, действительно, показал себя как настоящий полковник.
- В чем вопрос, Сергеич?! Уж что, что, а насчет промочить горло, так это за нами, не заржавеет! Это мы могем-с. Я вон, пока наблюдал за этим Прохоровским сражением, и так осушил целых пол банки, - и Санька, в подтверждение сказанных слов, поднял вверх и потряс наполовину пустой бутылкой. А теперь и не грех за такой финал выпить до дна. В присутствии героев надо пить стоя.
Санька театрально встал во весь свой плюгавый рост и, запрокинув бутылку водки, начал не закусывая, высасывать из нее остатки содержимого. Бантышев, глядя на это, слегка поморщился. Уж чего-чего, а ума этому двуногому «гусару» природа явно отпустила не густо. «Слушай, Бантышев», - неслось в продолжение темы уже с другой стороны.
- Да твой Тимофей, и вправду, не просто кот, а супермен какой-то!
Это подал голос уже второй его сосед, бывший одноклассник Шурик Евстегнеев, наблюдавший уже с третьего этажа за дворовой корридой. Сам Тимофей, судя по всему, тоже весьма довольный, победно восседал на плечах Бантышева, распустив гусарские усы, и, казалось сам прекрасно осознавал, что только что сумел на глазах у зрителей выиграть поистине грандиозную битву всех времен и народов. Весь вид кота-победителя как бы говорил: «Я что-то плохо слышу вас господа!!! Ну-ка поддайте побольше аплодисментов. Пора бы уже и всего меня искупать в овациях!!! Эй, там, балкончик, партер, поднатужьтесь, как следует!!!».
Каждый новый месяц и прожитый год, раскрывал Бантышеву в Тимофее не только бойцовские, но и другие новые неожиданные грани его дарования. Тимка для него, действительно, стал не просто незаменимым другом, общение с которым всегда доставляло ему тихую радость и наслаждение. Кот тоже хорошо чувствовал малейшие перепады в настроении хозяина. Когда Иван Сергеевич прибывал явно не в мажорном расположении духа, Тимка, пытаясь утешить хозяина, и развеять его невеселые мысли, чуть ли не обнимал его за шею своими белыми лапами. Потом, припав к груди Ивана Сергеевича, всеми своими четырнадцатью килограммами, отдавал ему свои нежности, лизал щеки, и как бы успокаивая, говорил: «Да полно тебе, Сергеич, че ты нос то повесил?! Я же ведь с тобой, рядом!!! Как-нибудь перезимуем!» В довершении своего крайнего расположения и любви к Бантышеву, Тимка включал еще свою муркотящую трещотку и на душе Ивана Сергеевича, действительно, сразу же ставало как-то уютней и спокойнее.
Любовь и привязанность кота и Бантышева друг к другу настолько бросалась в глаза членам семьи, что Екатерина Максимовне несколько раз шутя говорила ему: «Ваня, если честно сказать, то я даже толком не знаю, кого же ты из всех нас все-таки больше любишь?!» Иван Сергеевич, улыбался при этом, порою и сам невольно замечал за собой, что будучи на работе, в командировках, или каких-то поездках, нет, нет, а вспоминал своего Тимофея. Как он там без него?! Не забыли ли его любимца, как следует, покормить?! Сам он регулярно вычесывал кота, менял и вытрушивал подстилки, купал, а когда тот болел, носился с ним по ветеринарам, делал уколы и разные процедуры. Словом не на шутку прикипел к нему, всем своим сердцем и душой.
Еще будучи в школе мальчишкой, маленький Иван проявлял большой интерес к животным и особенно к большим диким кошкам. Он собирал о них статьи, фотографии, вырезки из журналов и газет, читал книги. Львы, бенгальские и уссурийские тигры, гепарды, оцелоты, манулы, ягуары, рыси, барсы, леопарды и прочий кошачий народец достаточно долго занимали его детские мысли. Такие фильмы как «Рожденная свободной», «Анаконда», «Барабаны судьбы», «Маугли», он мог с удовольствием смотреть по нескольку раз и они буквально завораживали его воображение голосами далеких экзотических джунглей, водопадами стремительных горных рек, над которыми в свежих воздушных потоках реяли гордые орлы, распластав свои широкие мощные крылья. Иван, как бы мысленно, дорисовывал себе увиденное в кино и прочитанное в книгах. Ему порою казалось, что он уже когда-то раньше жил на этой земле в виде того же бесшумно парящего орла, гривастого льва, или гибкой и сильной пантеры беззвучно и плавно скользящей как тень, в поисках добычи, сверкая в ночной темноте горящими желтыми глазами. Все школьные Ванины тетради были сплошь изрисованы кошками, слонами и представителями прочей лесной живности. Бантышев даже не раз подумывал стать либо зоологом, либо художником, но, одинаково успевая во всем, все-таки, выбрал профессию физика, став инженером-электронщиком, и работал теперь в одном из львовских научно-исследовательских институтов. Любовь к живой природе, по-прежнему, влекла его к себе. Постоянные походы в лес за ягодами и грибами, а так же рыбалка были для него той естественной необходимой разрядкой, в которой нуждается большинство жителей большого урбанизированного города, а его Тимка тоже был частицей этой живой природы. Человек и животное, оба дарили друг другу нерастраченное чувство любви горячей привязанности, и того особого тепла, на которое порою не всегда можно рассчитывать даже со стороны самых близких тебе людей.

Осенние хляби
Часть 4

Словно скорый поезд летело время и, после этих событий, незаметно прошло еще целых два года. В начале октября, во Львове стояла на редкость теплая погода. Паутинки бабьего лета, проплывали в воздухе, пытаясь удержать остатки последнего тепла. Зеленые кроны деревьев повсюду были задеты свежей желтой патиной, а на окраинах города, пахло терпким дымком от костров, на которых сжигали кучки высохшей картофельной ботвы и прочий огородный мусор. Вся природа, небо и душа пребывали в состоянии сладкого томительного ожидания новых, грядущих перемен. По ночам, травы покрывались бисером тяжелых, стылых рос, которые как ртуть дрожали под порывами прохладного осеннего ветерка.
Бантышев каждую субботу и воскресенье совершал поездки в лес, снабжая семью опятами, вешенками, груздями и прочими трофеями тихой лесной охоты. С рыбалки он также привозил неплохие уловы, как всегда не забывая побаловать рыбкой своего пушистого друга. Надо сказать, что Тимка очень любил тушеные грибы, поэтому, естественно, его не обходили стороной и эти деликатесы лесной охоты.
Все было бы хорошо, но последних несколько дней кот куда-то запропастился и это начинало все больше и больше беспокоить Бантышева. Он уже десятки раз спускаться во двор, кричал и звал его чуть ли до наступления ночи, мучительно всматриваясь в полумрак в надежде увидеть желтые фонарики Тимкиных глаз, но на этот раз пока все было безрезультатно.
Тут как назло, подстать хмурому настроению Бантышева, резко поменялась и погода. На смену теплому, львовскому, бабьему лету пришла обычная сырая осень. Небо, как-то сразу, прорвалось дождями, и на землю обрушились затяжные осенние хляби. Жена и дочери, успокаивали Ивана Сергеевича, говоря, что кот обязательно найдется, что он, скорее всего, опять где-нибудь загулял. Бывали, конечно, и раньше случаи, когда Тимофей пропадал по два-три дня в загулах, а потом, виноватый являлся домой. Правда, сейчас уже был не март месяц, сезоны любви давным-давно прошли, и сердце Бантышева все больше и больше охватывало беспокойство. Хоть бы с ним чего-нибудь не случилось!!! Шептал сам себе Иван Сергеевич, то и дело выходя вечером на балкон и внимательно осматривая все дворовые закоулки. За последние десять лет волосы Бантышева сильно поседели, и теперь он был мало похож на того бравого бодрячка в Карпатах. Черты лица заострились, а высокий, открытый лоб предательски порезали три глубоких морщины. За это время он схоронил мать и тещу, старшего брата и несколько своих самых близких друзей. Беда и суровая проза жизни уже не раз заглядывали в его глаза, но в общении с Тимкой он всегда находил какое-то успокоение и духовное затишье.
Наконец, минул еще один короткий осенний день, а кот, по-прежнему, так и не появлялся. Скучный осенний дождь с самого утра продолжал лить как из ведра. На небе гремели громы и сверкали молнии, а потоки воды неслись по асфальту вместе с опавшими ржавыми листьями.
«Тимка! Тимка!» - кричал Бантышев, обходя соседние дворы и упорно не теряя последнюю надежду, что и на сей раз все, как-нибудь, образуется. Сейчас, хотя и было всего шесть часов вечера, но из-за дождя на улице уже господствовал полумрак. Иван Сергеевич промок насквозь и вода, буквально, чавкала в его раскисших туфлях. Когда он вышел из чужого двора на улицу, внезапно снова вспыхнула яркая молния и прогремели мощные раскаты грома. Острое зрение Бантышева уловило недалеко от припаркованного красного «Опеля» какое-то неподвижно лежащее тело не то собаки, не то кошки. Что-то тревожно и неприятно кольнуло в груди и сразу же зашевелилось плохое предчувствие. На мостовой, между бордюром и колесом машины, действительно, лежало мертвое тело крупной кошки. Дождь продолжал неистово барабанить по асфальту, вспенивая бульбашками огромные лужи и прямо под ногами, увлекая за собой мелкий щебень и грязь, бешено неслись потоки мутной воды. Несмотря на плохую видимость, Бантышев сразу же узнал Тимку. Кот внешне не был изуродован, не видно было рядом и следов крови, да собственно и где бы им было взяться в этом всемирном потопе, смывающем все на своем пути. Холодные мурашки поползли по мокрой спине Ивана Сергеевича и, что-то оборвалось внутри, обдав его тупой болью. Как же так?! Как же так?! Шептал Бантышев. Какой нелепый конец. Тимка, зачем же тебя вынесло на дорогу?» В немом отупении он склонился над котом и взял на руки, задубевшее как дерево, мокрое тело своего любимца. В уголке рта у Тимки, все-таки, виднелось маленькое пятнышко крови, но никаких других заметных повреждений не было видно. Капли дождя продолжали барабанить по непокрытой голове Ивана Сергеевича словно по металлической крыше. Его на время буквально сковало какое-то полное отупение и слезы непроизвольно текли из глаз, мешаясь с потоками дождевой воды. Тима, Тимочка, как же так, как же так случилось?! Твердил он все время одно и то же как помешанный.
Первая мысль была принести Тимку домой, чтобы собрать все что надо и затем уже похоронить его как следует, где-то рядом с домом в соседнем парке. Потом Бантышев побоялся, что эта картина будет для его дочерей не меньшим нервным испытанием, чем для него самого, и ему стало жалко своих девочек. Его Танюша, такая впечатлительная и ранимая, что навряд ли, сразу придет в себя после всего увиденного. Тем более, что и она очень любила Тимку и была ему после отца фактически вторым другом.
«Нет, нет, девочкам не надо видеть этих сцен. В их жизни будут еще и свои проблемы, а с этой я должен справиться сам. Что же делать?! Что же делать?! Не оставлять же его здесь на этой мокрой, пустой улице?!»
 Бантышев решил предать кота земле и вспомнил, что где-то видел, в своем дворе, сломанный кусок палки, со старой, ржавой лопатой. Пойду, возьму его и похороню Тимку как следует, что бы не раскопали собаки. Дождь, не переставая, осатанело хлестал его, окатывая с головы до ног, точно кто-то на небе открыл одновременно все краны. Бантышев, взяв тело кота на руки, зашел во двор своего дома и вытащил из-под мокрых досок остатки поломанной старой лопаты. На перилах крыльца висел приколотый бельевой прищепкой большой полиэтиленовый кулек, в который Бантышев положил Тимку.
Отойдя вглубь парка, подальше от дороги, он принялся с каким-то остервенением колупать твердую землю тупой ржавой лопатой. Толстые белые корни пырея, словно живые сухожилия стальной паутиной сковали и забетонировали земную поверхность, но Батышев продолжал ее упрямо долбить, не замечая боли и сорванной на пальцах рук кожи, а также тонких струек крови, что сочились с ладоней и стекали вместе со струями дождя на землю. После слоя пырея, дело пошло легче, и земля стала податливей. Свежие, вынутые комья, ее тут же размокали и размывались дождевыми потоками, но минут через десять могилка была уже в основном готова.
 Перед тем, как окончательно опустить Тимкино тело в яму, он вытащил его из кулька, чтобы посмотреть в последний раз на своего друга. Под руками уже не было привычного пушистого тепла, смерть, словно льдом заморозила и сковала его любимца. Некогда живые, лукавые Тимкины глаза, не знавшие ни минуты покоя, застекленели и застыли, вобрав в себя весь ужас последней предсмертной боли. Грудь Бантышева всколыхнули непроизвольные судорожные рыдания и он ничего уже не мог с собой поделать.
Вспомнился маленький, серебристо-белый комочек, безлюдная, ночная трасса в Карпатах, вспомнились Тимкины шалости, ласки и острая боль, как лезвие ножа, полоснула по живым натянутым как струны нервам. Потом он снова положил мертвого кота в кулек и, опустив его на дно могилы, забросал ее уже не землей, а скорее раскисшей на дожде земляной жижей. Вытерев о мокрую траву грязные руки, он наломал из ближайшего куста веток и утыкал их вокруг холмика, что бы потом было легче обыскать это место. Небо вдоль и в поперек продолжали полосовать зигзаги молний, а раскаты грома звучали им обоим сейчас словно последние прощальные салюты. Мокрая рубаха, как тонкая резиновая перчатка хирурга, плотно облепила насквозь продрогшее тело.
« Прощай мой мальчик!» - шептали его посиневшие, замерзшие губы, - «Я тебя никогда не забуду. Как же так, как же так... глупенький?! Зачем...?!»
Иван Сергеевич, наконец, медленно поднялся с корточек и побрел домой какой-то неуверенной походкой, тяжело передвигая мокрыми, онемевшими ногами. После этих событий, он сам, около двух месяцев, пролежал с крупозным воспалением легких. Только благодаря новым, сильным антибиотикам ему едва удалось выкарабкаться из очень непростой ситуации. Никогда не отличаясь особым многословием, Бантышев теперь стал еще более молчаливым и замкнутым чем прежде. О смерти Тимки он рассказал только Екатерине Максимовне, оберегая своих девочек от острых потрясений, которые он сам пережил совсем недавно, и которые, время от времени, все еще бередили в нем едва затянувшиеся душевные раны.
Бантышева, знавшая хорошо своего мужа, уже не раз говорила: «Ваня! Да ты просто ненормальный какой-то! Разве ж так можно убиваться из-за кота?! Ты и сам то чуть не попал на тот свет! Конечно, нам всем жалко Тимку, все-таки как ни как, а член семьи! С другой стороны, ведь нельзя же так сходить с ума, Ваня! Кот и без того прожил у нас больше десяти лет, а это по меркам кошачьей жизни вполне солидный возраст. Правда, когда Катя глянула в глаза Бантышева, то тут же прикусила язык. В этих до боли знакомых, серо-зеленых глазах супруга, она увидела столько невысказанной тоски и грусти, что решила больше не трогать этой болезненной темы.
Со временем, конечно, девочки тоже узнали о Тимкиной смерти. Младшая Танюшка, ласково обняв отца за шею, подарила ему одну из своих улыбок. Желая его хоть как-то взбодрить, она сказала: «А хочешь, папуля, мы тебе со Светой подарим другого кота, чистокровного, породистого, ну скажем того же перса?!». Иван Сергеевич чмокнул дочурку в щечку и как-то медленно, словно обращаясь не к ней, а говоря сам с собою ответил: «Нет, мое солнышко, такого кота как Тимка вы уже не найдете во всем белом свете. Он был для меня один, единственный и неповторимый. Запомни, доченька, что мне его уже никогда, и никто не заменит!»
При этом оба они, не сговариваясь, словно по команде, перевели взгляд на большую фотографию, которая висела в рамке под стеклом. Это было увеличенное до размеров небольшой картины фото, которое сделал Иван Сергеевич и где их Тимофей сидел на залитом весенним солнцем раскрытом окне, около хрустальной вазы с роскошными ветками махровой сирени. Пышные бакенбарды обрамляли его представительную мордуленцию, и бравые буденовские усы как всегда дерзко и залихватски топорщились в стороны. На Тимкиных лукавых глазах застыли два озорных зайчика, а большущий хвост прикрывал безукоризненно чистые белые чулки на стройных лапках. Иван Сергеевич смахнул непрошено набежавшую слезу. Таня впервые, за всю свою жизнь, увидела плачущего отца.
- Ничего, ничего, не обращай на меня внимания, - махнув куда-то в сторону рукой, сказал Бантышев, – пусть он навсегда останется в нашей памяти, таким как на этой фотографии. Все мы потеряли хорошего друга, но такова жизнь, моя девочка!!! Кто-то из нее уходит, а взамен им приходят другие. Пусть ему там, в ином мире будет хорошо!! Зато сколько радости и счастья подарил нам этот усатый красавец за десять лет своей жизни. Таня еще крепче обняла отца и они, какое-то время, сидели неподвижно, в молчаливой задумчивости. Наконец, нарушив молчание, Таня сказала: - Да, папочка, мы все его, конечно же, будем помнить.
Нежная щечка младшей дочери прильнула к лицу Бантышева, и к нему опять вернулись утраченные теплота и спокойствие. В это время, за широкими окнами, на промерзшей от зимнего холода тихой, затерявшейся, львовской улочке, медленно падая, кружился первый декабрьский снег.

15.06.2005.