ДО СВИДАНЬЯ, ФЛАМИНГО
(почти-сказка)
Часть 1.
Столовая санатория была довольно просторной. Здесь успели приложить руку толковые дизайнеры, и ведомство, похоже, денег не пожалело: два огромных и очень дорогих аквариума, с чистейшей водой и подсветкой, установленные у противоположных стен зала, вполне вписывались в общий интерьер, добавляя уюта и комфорта "точке общественного питания".
Распорядительша определила Александра за один из столиков на четыре места, как раз напротив второго аквариума, и в ожидании официантки он расслабленно и отрешенно наблюдал за неспешной суетой рыбок. Думать ровным счетом ни о чем не хотелось, потому что думы ежедневно доставали его там, на "большой земле". А здесь, в Светлогорске, он твердо решил с первого же дня отдыхать, отдыхать и только отдыхать! Возможно, даже читать ничего не будет. Вот, рыбки с их танцами – это, что называется, "самое то". Птички там всякие по утрам-вечерам, белки-нахалки, что таскают орешки не то чтобы из рук – прямо из карманов отдыхающих, ко всеобщему восторгу и умилению. Вот что ему нужно! Заморозить мозги незамысловатым бытием: завтраки-ужины, процедуры, прогулки вдоль моря либо вглубь материка. И никаких курортных романов! Ну их к черту. Возраст такой, что располагает к уединению и простому созерцанию. А бесплодные романы – это всё в прошлом, в прошлой молодости, в прошлой глупости. Он и номер себе заказал отдельный, на одного. Не люкс, правда. И все равно дороговато. Но что было делать? За блаженство уединения приходилось платить.
Минут через пять появилась официантка, немолодая, вежливая и улыбчивая, вышколенная современными экономическими отношениями внутри страны: работы вокруг было негусто, и потому место официантки в санаторской столовой можно было считать определенной удачей.
Александр сделал заказ, откинулся на спинку кресла, вновь упершись взглядом в аквариумных рыбок с их заученной суетой, и с легким сожалением подумал: "Эх, вот бы как: одному за столиком – да все три недельки!". Так ведь нет, обязательно подсадят кого-нибудь. Вон уж и приборы на местах, и салфеточка возле каждой тарелки. И надо будет сидеть, прилюдно жевать, дежурно желая соседям приятного аппетита, а то и перебрасываться пустейшими фразами. И так – ежедневно... С ум-ма сойти можно! Да потом еще улыбайся при случайных встречах, изображай радость. А то еще, чего доброго, привяжется кто из соседей: "Давайте сходимте туда-то и туда-то". И придется вежливо отнекиваться и врать, что у тебя зуб разболелся, либо мигрень замучила, либо там... простуда, что ли, чтоб только избавить себя от широких душевных жестов хронофага.
Так, в невеселых думах он досидел до минуты, когда ему подали первое. И как раз в этот момент появились "долгожданные" соседи по столику. Похоже, то была семья (либо часть семьи): довольно моложавые отец, мать и их оч-чень юная дочь, на вскидку лет 14-15-ти.
- Здрасьте, приятного аппетита! – затараторила было дочурка, усаживаясь в кресло напротив Александра.
- Ли-иза! – с легким укором посмотрела на дочку мамаша. – Ты так человека напугаешь! – и, скользнув взглядом по лицу Александра: - Извините ее, пожалуйста. И позвольте нам присесть – нас определили к вам в соседи.
- Конечно, конечно! – заторопился Александр, так и не успевший донести до рта первую ложку супа. – Располагайтесь, будьте как дома. Кстати, зовут меня Александром Михалычем, можно просто Сашей, если пожелаете.
- Нина Васильевна. Очень приятно! – тотчас отозвалась женщина.
- Павел. Петров сын, - отрекомендовался отец семейства.
Наконец, дошла очередь и до дочери.
- Я – Лиза, Елизавета Павловна Свиридова, дочь состоятельных и умных родителей, второй ребенок в счастливой семье, - и протянула руку для знакомства.
Александр, безнадежно отложив ложку, протянул ладонь, мягко и легко пожал девичью руку и буркнул:
- Сан Халыч... Механик и журналист в одном флаконе. Фамилия значения не имеет.
- Понятно, засекречены! – живо отреагировала "Елизавета Павловна", при этом мать укоризненно покачала головой: не слушайте, мол, вы ее! Мы-то с отцом привыкли, а вы – человек новый, еще не так поймете.
Тут принесли первое и соседям, и Александр с полным правом смог, наконец, вполне раскованно съесть свою тарелку супа.
Отобедав, он распрощался с соседями, пожелал им приятного аппетита и успешного усвоения пищи. Дочка при этом игриво махнула ему своей изящной ладошкой:
- Чао!
Александр хмыкнул, но решил не реагировать.
Ближе к вечеру, за час до ужина, обойдя едва ли не всю лагуну (километров пятнадцать отмахал по песочку да под шелест волн), он возвращался назад, в место "дислокации" санатория. Прогуливающихся на берегу было довольно много. Самые рисковые пробовали искупаться, хотя вода в заливе в конце весны еще не успела достаточно прогреться. Что ж, вольному воля.
Проходя мимо одной из купальщиц, которая, сверкая стройностью и здоровьем, как раз выходила из волны, Александр невольно залюбовался зрелищем. В глубине души что-то слабо и чуть тоскливо шевельнулось: молодость, красота, женское природное совершенство... Ни одному нормальному мужику не уйти, не спастись от обаяния, которым наделила природа юную женщину и которое порой ну просто лупит по нервам, заставляет терять покой и равновесие.
И тут он услышал:
- Алексан Михалыч! Добрый вечер! Не узнаёте меня?
Да-да, это говорила та самая "Венера, выходящая из пены"!
- Простите... – растерянно пробормотал Александр.
- Вот тебе раз! За обедом познакомились, а уже не узнаёте. Да Лиза я, Елизавета Павловна Свиридова, дочь обеспеченных родителей, сижу в столовой напротив вас.
Александр опешил:
- Ли...за? Но вы же...
- А-а, - догадалась Лиза. – Хотите сказать, что я, мол, сопливая школьница, и никак "не тяну" на ту фигуру, которую вы видите? – с легким вызовом ответила дерзкая девчонка и приняла позу, которой обычно славятся Мисс разного калибра – от Мисс города до Мисс Вселенная.
Александр почувствовал, что его, похоже, просто хотят выбить из седла – некоторым девчонкам это доставляет необъяснимое удовольствие: наверное, мечтают лишний раз ощутить свою силу и неотразимость. Внутренне он даже слегка обозлился, и решил, что юную гордячку пора щелкнуть по носу.
- Лиза! А как же ваши папА и мамА? Как они отпускают вас одну, вечером, да еще в холодной воде разрешают плескаться? А ну как заболеете ангиной, а то и корью?
Лиза упрямо тряхнула мокрой головой:
- Ах оставьте! Вы наверняка убеждены, что мне лет четырнадцать, а то и тринадцать, да?
- Н-ну-у... похоже на то.
- Сан Халыч! К вашему сведению, мне через два месяца исполняется восемнадцать! – едва ли не победно произнесла Лиза. – Я без пяти минут совершеннолетняя! Я только выгляжу сопливой... когда на мне одежды много.
- Что вы говорите! – искренне изумился Александр. – То-то я смотрю: дерзости в вас - ну точно на девушку с паспортом. Вот что, Лиза, - спохватился он. – Вам бы часом не простудиться, всё же весна на дворе, не лето. Давайте отложим наше с вами соревнование на рапирах. Успеете еще меня уколоть, мы же, чай, соседи по столовой, да и впереди у нас с вами еще больше полумесяца отдыха. До встречи на ужине, – и он быстро, не оглядываясь, пошел к отелю.
К ужину Лиза пришла не сразу. Сперва появились ее родители. Поздоровались, спросили, как ему, Александру, отдыхается?
- Всё в порядке, спасибо, - ответил он с готовностью. – Гуляю много, ни о чем не думаю. Мечта, не отдых! А как ваши дела?
- Да тоже вот... гуляем, - ответила Нина Васильевна. – Завтра уже процедуры начнутся, грязь, ванны, особенно не погуляешь. Доча наша, правда, процедуры свои уже начала.
- Как это? – деланно удивился Александр.
- Да она у нас в некотором роде моржиха. Не стопроцентная, конечно, но купание да обливания всякие практикует с весны до глубокой осени. Вот и сегодня: уже искупалась.
- Ну что ж, молодец, - серьезно отреагировал Александр. – И наверняка не болеет, раз уж закаляется?
- Да в общем... Бог миловал, - улыбнулась Нина Васильевна.
- А чего ж она к ужину-то не вышла? – снова слукавил Александр. – Может, она у вас еще и голодание практикует? Лечебное?
Легкой иронии в его словах никто из родителей, естественно, не уловил – всё сошло за чистую монету. Нина Васильевна отреагировала спокойно:
- Нет, что вы, аппетит у нее отменный, и фигурой Бог не обидел ("Это-то уж мы знаем!" – хмыкнул про себя Александр). Так что причин голодать у нас просто нет (в этом "у нас" явно сквозила тайная гордость матери за себя и за дочь).
В ту же секунду, легка на помине, перед столом, будто ниоткуда, возникла Лиза:
- Общий привет! Всем приятного аппетита. - Подумав, она зачем-то добавила: - Александру Михайловичу – в особенности!
"Начина-ается! Тур второй!" – с легкой досадой, но почему-то не без удовольствия подумал Александр. Но надо было принимать вызов, и он, дожевав дольку копченой колбасы, спросил:
- Как спалось, Лиза? После купания?
- Спасибо, хорошо. Но я не спала.
- Что так?
- Думала.
- Если не секрет, о чем?
- О вас.
Александр слегка поперхнулся, а Нина Васильевна удивленно подняла брови, повернув лицо к дочери:
- Ли-иза! Что за шутки?!
Лиза же, как ни в чем не бывало, принялась за закуску. Пригубив немного, она изящно и аппетитно, каким-то неуловимым, прозрачным движением языка слегка облизала губы, и вдруг обратилась к родителям:
- Пап, мама, а вы знаете: Александр Михалыч ведь убежден, что мне тринадцать лет!
Александр хмыкнул, качнув головой в сторону и не поднимая глаз, но промолчал. Павел Петрович, отец, аппетитно работая челюстями, буркнул:
- Так тебе, егоза, и надо!
Лиза, прищурившись, жестко глянула прямо в лицо Александру:
- А что, папа прав. Может, это действительно к лучшему, а, Александр Михалыч? Ведь если б вы были убеждены, что мне вот-вот исполнится восемнадцать, вы бы наверняка подумали про меня: "Ну и шалава!".
Александр замер, отложил вилку с ножом, и медленно поднял глаза на девчонку. Ему вдруг захотелось встать, произнести "Нет, это черт знает что!" и, швырнув скомканную салфетку на стол, удалиться. Да, но ведь он принял вызов этой гордячки, и сорваться – значит, признать свое поражение. Потому он решил идти ва-банк:
- Лиза, - начал он тихо. – Мне кажется, вы испытываете... удовольствие (он хотел сказать "вожделение", но постеснялся родителей девчонки), говоря людям дерзости. Или гадости. Я прав? Вам это нравится? Но если "да", то по-че-му? Мы знакомы с вами не больше пяти часов, а вы уже берете на себя смелость дерзить малознакомому человеку. Или я чего-то не понимаю в вашем поведении?
- Александр Михалыч, миленький! – спохватилась вдруг Нина Васильевна. - Да не принимайте вы ее близко к сердцу! Она у нас с детства такая вот, ершистая, непредсказуемая. Всё какой-то "правды" ищет. Я сотни раз ей говорила: "Лиза! Ну нельзя так с людьми! Мягче надо быть".
Лиза, отведя глаза в сторону, молчала. Александр ждал. Пауза затягивалась. Наконец, Лиза будто опомнилась:
- Вы меня, конечно, извините – может, я что-то не так произнесла. Но... неужели я и в самом деле надерзила вам? Как? Чем? Употребила малопечатное слово?
Александр не шелохнулся, все так же в упор глядя на слегка зарвавшуюся "независимость". Ему было интересно, как девчонка станет оправдываться дальше? Но Лиза, похоже, сдаваться не собиралась, и точно так же в упор уставилась на соседа. Выдержать ее взгляд оказалось непросто ("Волевая, бестия!" – подумал Александр). В конце концов война взглядов, смягчившись, постепенно перешла в мирную стадию.
- Хорошо, - сказал он. – Давайте договоримся так: вы уже извинились за какую-то свою неосторожность, ну а я, соответственно, снимаю с повестки свои претензии. Идет?
Компромисс устроил всех, включая родителей. Ужин закончили в молчании, несомненным плюсом которого оказалось то, что оно, молчание это, не было тягостным. Распрощались вполне вежливо, даже приязненно.
На следующее утро, поднявшись по обыкновению рано, Александр решился на пробежку вдоль кромки залива. ДыхАлка сперва противилась, понуждая к капитуляции, искала аргументы типа "Застудишься, мать твою! Воспаления легких захотел?!", но он переупрямил панический голос плоти, и она, плоть, потихоньку сменила гнев на милость. А там уж открылось второе дыхание – мирное, деловое и вполне толерантное. Километра три, как ему казалось, сумел-таки отмахать трусцой (правда, бег трусцой, он слышал, и не бег вовсе, а так, издевательство над здравым смыслом, но для первого дня сойдет).
Возвращаясь к санаторскому побережью, он опять увидел нескольких отважных моржевателей и с завистью подумал: "Мне б так же вот! Уж точно, никакие грязи не понадобились бы: к концу срока был бы огурчиком!". Метрах в пятидесяти от себя увидел сидящую на песке женскую фигурку. "Сидеть-то зачем, родная? Тем более – женщине, на холодном да мокром...". Едва подумал, как тотчас узнал в сидящей фигурке Лизу. Еще несколько шагов – и увидел страдальческое выражение на ее лице: нога Лизы была в крови, она держалась за ступню обеими руками и беспомощно озиралась.
- Лиза! – закричал он и кинулся к девушке. – Что с вами?
- Александр Михалыч! – ее страдальческая гримаса на секунду сменилась радостью. – Ч-черт! Не повело... Какой-то сукин сын, похоже, кинул вечером в море разбитую бутылку... И вот, подгадал точно под меня.
Александр присел рядом с девушкой, с силой отвел ее руки, вцепившиеся в рану. Рана оказалась внушительной. Ни слова не говоря, он рванул с себя рубашку, с треском оторвал от нее нижнюю кромку, сделал жгут и перетянул Лизе ногу выше колена. Оторвал от рубашки еще один лоскут, пошире, надорвал краешек, чтоб получились завязочки, перебинтовал рану. Вышло не ахти, но все же лучше, чем открытая рана.
- Идти можете?
- Попробую...
Александр махнул рукой, натянул на себя остатки рубашки и подхватил девушку на руки, сказав при этом: "Держитесь за мою шею". Лиза оказалась на удивление легкой ношей. Но он знал: так будет лишь первые десять метров, тем более – по песку. Так оно и случилось: через десяток метров сердце его начало толкаться глухо и панически.
- Александр Михалыч, не надо! Вам же тяжело!
- Ничего, Лиза... Так оно все-таки лучше, чем самой. Вот... сейчас... отдохну немного (он опустил девушку рядом), и снова вперед.
Когда миновали песок, Лиза запротестовала:
- Дальше я сама смогу, допрыгаю на одной ноге.
- Все равно, держитесь за меня. Сейчас найдем дежурного врача, он свое дело знает.
Врача нашли. Он промыл и перевязал рану, сделал нужный укол, и Александр помог Лизе добраться до ее номера.
Родители всполошились, увидав ковыляющую, перебинтованную дочь и соседа в разорванной рубахе, но Лиза повышенным тоном сказала:
- Всё-о-о нормально! Прошу без паники.
Обернувшись к Александру, скользнула по его лицу теплым и, как ему показалось, совсем не свойственным ей взглядом, произнесла:
- Ну вот, Александр... Михайлович (ей не хотелось выговаривать отчество, он это почувствовал). Вы спасли мне жизнь. Теперь мы с вами повязаны кровью... Моей.
- Отдыхайте, Лиза, - помедлив секунду, ответил он. – Почитайте что-нибудь веселенькое, глядишь, рана быстрее затянется. А я пойду на берег, постараюсь отыскать ту гадскую бутылку: надо ведь обезопасить вторую вашу ногу, не так ли? А заодно чьи-то другие ноги, в том числе детские: сезон-то вот-вот начнется. Выздоравливайте!
* * *
Через два дня Лиза, прихрамывая, уже вышла к завтраку. Встретились, как давние друзья. Все, включая родителей, много шутили. Лиза, несмотря на перебинтованную ногу, выглядела эффектно: коротенькая джинсовая, хотя и розоватого оттенка юбочка, легкие пляжные тапочки с вишневыми помпончиками, светлокаштановые, почти рыжие волосы по плечам, на голове – козырек от солнца, светлосиреневая маечка с коротким рукавом, на груди которой вишневой вязью было выткано: "Breatney Beach". Всё было подобрано в тон, ничего лишнего. Но... Лиза опять выглядела не более чем на 15 лет! Особенно эта надпись – намек на кумира молодежи Бритни Спирс? "Берег Бритни", что ли? Или же просто какой-то пляж рекламируется? Может, маечка была любимой еще с того, недавнего, "нимфеточного" возраста? А девочка уже выросла, а с маечкой расставаться жаль. Как бы там ни было, но Александру неожиданно пришло на ум сравнение: юная девушка с прекрасными, стройными ногами, высокой гибкой шеей, одетая в розовые тона чем-то неуловимо напоминала ему... розового фламинго, птицу редкую и особенную.
- Мам, пап, - щебетала Лиза, вспоминая недавнее. – А знаете, Александр Михайлович нес меня на руках, как невесту. И это у него здорово получалось. И ему это оч-чень к лицу!
- Ли-иза! Опять ты со своими шуточками! – укоризненно покачала головой Нина Васильевна. – Александр Михайлович женатый человек, семьянин. Зачем ты человека смущаешь?
- Ничего-ничего, - смеясь, отреагировал Александр. – Я уже, кажется, потихоньку привыкаю. А знаете, Лиза, я ведь ту бутылку все-таки нашел. Два дня бродил в пляжниках по дну, нашел! Теперь вот не знаю, что с ней делать: выбрасывать жалко, память все-таки. Оставлять – глупо вроде бы. Подскажите, что делать?
- Сан Халыч, это элементарно! – Лиза, приподняв брови, слегка дирижировала вилкой и ножом, помогая себе развивать мысль. – Вы хорошенько упаковываете подлую бутылочку в полотенца, привозите к себе домой, в Москву, и кладете в сундучок, для сохранения. Там она хранится у вас лет эдак... м-м-м... пятьдесят, затем вы, либо ваши потомки, сдаете ее (за хор-рошие бабки, заметьте!) в музей имени меня, вместе со своими воспоминаниями о встречах со мной. К тому времени я становлюсь мировой знаменитостью, и этот фетиш музейщики у вас с руками оторвут!
- Неплохо! – Александр поднял стакан с морсом: - Нина Васильевна! Пал Петрович! Предлагаю тост за успех вашей совершенно неординарной дочери! Уверен, она далеко пойдет. Если ее не останавливать, конечно. Кстати, Лиза: главного итога моих двухдневных поисков на дне морском вы еще не знаете. Сказать?
- Конечно!! Неужели клад обнаружили? Золотом, да? ПодЕлитесь?
- Непременно. Когда найду в золоте. А сейчас, в качестве репетиции, немного иной расклад. Так вот, Лиза, Елизавета Павловна! Пока я, как легендарный Садко, толкался на дне морском в надежде встретить Царя морского, мне пришла в голову блестящая идея: записаться в ваш клуб любителей раннего купания. По крайней мере – на период моего отдыха здесь. И призываю ваших папу и маму присоединиться к моему решению.
- Вот уж увольте! – немедленно отреагировал Пал Петрович. – Я не самоубийца, как моя дочь.
А Нина Васильевна смущенно потупилась:
- Ой нет, простите! Это холодно. А я слишком теплолюбива. Смолоду.
- Теперь видите, каково мне?! - рассмеялась Лиза. – Так что, Сан Халыч, либо вы отказываетесь от своего порыва, либо мы купаемся вдвоем. Только, чур, пощады не будет!
* * *
Это были две великолепные недели! Утренние купания в обществе юной нимфы, к которым постепенно добавились и купания по вечерам, наполнили душу Александра каким-то невиданным ранее содержанием: к нему будто возвращалась по крупицам энергия молодости. А ощущение здоровья к концу второй недели было настолько отчетливым, будто с него, Александра, соскоблили старую шершавую кожу и заменили ее новой, упругой, эластичной, благодарно отзывающейся на все внешние воздействия, будь то жара, холод, солнечный свет или морские волны.
Рано поутру они, невзирая на погоду, окунались в раскаленную прохладу залива, причем Лиза из воды выходила с большой неохотой. Александр, окунувшись, тотчас выбирался на берег, растирал себя полотенцем, одевался и ждал Лизу. Шутя и подтрунивая друг над другом, они шли в отель, где расходились по своим комнатам, чтобы встретиться затем в столовой. Постепенно купания и общение с Лизой настолько поглотили Александра, что он уже со страхом думал о том, что скоро ведь они разъедутся: Свиридовы к себе в Сибирь, в Нефтеюганск, а он – в столицу, на свой Арбат. И останутся одни только "светлые воспоминания", и образ чудесной девчонки, ершистой и независимой, надолго застрянет в памяти, ничего не обещая и вызывая одни только сожаления о давно ушедшей молодости, в которой не встречались ему девчонки такого душевного размаха.
Лиза казалась беззаботной, лишь глаза ее изредка застилала какая-то скрытая грусть. Однажды вечером, за три дня до того, как разъехаться, семья Свиридовых и Александр засиделись допоздна в фойе. Говорили о том, о сем. Свиридовы рассказывали про свою Сибирь, Александр в основном слушал. Ближе к полуночи отец и мать поднялись с дивана:
- Поздно уже. Спать пора. Спокойной вам ночи, Саша (старшие давно уже перешли на имя: обстановка располагала, да и человек им нравился).
Лиза погрустнела, но упросила отца с матерью, чтоб разрешили ей еще с четверть часа поговорить с "Сан Михалычем".
- Да что ж ты нас-то спрашиваешь? – с легким укором ответила Нина Васильевна. – Ты Сашу спроси, может – устал человек, и ему не до разговоров.
- Ничего страшного, - ответил он. – Четверть часа что ж не поговорить, если Лизе так нужно. Вы ей разрешаете?
- Да беседуйте на здоровье, - улыбнулась Нина Васильевна. – Отец, ты не против?
- Валяйте! – махнул рукой немногословный Пал Петрович. – Только гляди, Лизка: разбудишь нас с мамой – всех собак на тебя спущу! – проворчал он напоследок.
Родители исчезли за дверью номера. Лиза долго молчала, глядя куда-то в пространство. Потом неожиданно заговорила:
- Саш!..
И спохватилась:
- Ой, простите, Алексан-Михалч!
- Ничего, бывает.
- Александр... Михалыч! Вы... помните первый день нашего знакомства? Ну, я еще тогда чего-то из себя изображала, вы даже обиделись на меня за ужином. Помните?
- Нет, Лиза, не помню. Я плохое стараюсь не запоминать.
- Да ладно вам! Конечно помните. Вы еще меня спросили: тебе что, Лиза, доставляет удовольствие говорить людям гадости?
Александр выпрямился:
- Лиз, да будет тебе! Мало ли что я тогда мог сказать. По-моему, главное, что мы познакомились, подружились, и неплохо все отдохнули: и вы, и я рядом с вами. У тебя чудесные родители. Потому, наверное, и ты такая...
- Какая?? – резко повернулась к нему Лиза, глядя на него повлажневшими глазами.
- Н-ну-у... Хорошо, скажу: необыкновенная, замечательная, красивая, добрая, стройная, сильная. Словом... потрясающе интересная девушка! Я даже... н-не верил, что такие существуют.
- Вы это серьезно? – Лиза буквально вытянулась в струнку, глаза ее горели.
- Серьезнее не бывает.
Она задумалась, и вдруг тихо-тихо спросила:
- А вы бы могли... полюбить... такую, как я?
Это уже походило на нокаут! Александр долго вглядывался в лицо, которое вот уже больше двух недель не оставляло его равнодушным, хотя он, как мог, скрывал это – от Лизы, от ее родителей и даже от себя самого. Потом осторожно взял ее ладонь в свои руки:
- Лиза... Ты хоть сознаешь свою силу?? Да если б... я был молод и холост... я бы, наверное, извелся от тоски по тебе!
- Правда?! – Лиза зарделась, втайне радуясь, что полумрак скрывает ее волнение и пылающие щеки.
- Абсолютная правда!
- Спасибо вам... тебе... – еле слышно произнесла она.
Помолчали. Александр не выпускал руку девушки, она не противилась. Затем все так же шепотом, сперва медленно, потом быстрее, Лиза начала что-то сбивчиво объяснять: что ей надоели приставания парней, что она ненавидит их слащавые хари, когда они буквально раздевают ее глазами, что незаметно для самой себя она стала едва ли не мужененавистницей – это в 17-ть-то лет! Когда, говорят, самое время любить и быть любимой! Несколько раз она нарывалась на хамство и грубость, вплоть до открытого мата, и это озлобило ее, сделало непримиримой и жесткой по отношению к мужчинам. Так что ее "несносность" – это просто, мол, защитная реакция от возможного хамства, а на самом деле она человек чуткий и ранимый.
Александр не перебивал ее, давая возможность выговориться. Наконец, она сказала:
- И вот, понимаете, я встречаю вас. И как обычно в последнее время, встречаю немного в штыки, потому что была уверена, что и вы начнете тихонько подъезжать ко мне, особенно если узнаете, что я без самой малости совершеннолетняя. Я и в девочку-то играю именно потому, чтоб не приставали! Мужики обычно шалеют, когда рядом с ними появляется молодая, смазливая и практически совершеннолетняя девчонка. Но вы оказались серьезным, семейным человеком, и у вас не бегающие слащавые глазки, а умные, добрые глаза сильного человека. И за всё то время, что я была рядом с вами, в том числе в минуты нашего купания, за все эти дни вы ни разу не проявили ко мне... ну... нездорового интереса, что ли. Ум, юмор и сила, я бы даже сказала, какая-то особенная мощь – вот что от вас исходит. Плюс к тому – неимоверное самообладание! Я такого букета в мужчинах еще не встречала, хотя всегда, всю свою жизнь мечтала встретить.
- Лиза, - улыбнулся Александр. – Вы забыли добавить: "всю свою ДОЛГУЮ жизнь"...
- Ладно уж, не подтрунивайте. Замечание принято к сведению. – Она снова задумалась. – А знаете, Саша... можно все-таки "Саша", а?
- Да ради бога!
- Спасибо. Так вот: мне, Саш, порой кажется, что вы, именно вы – мужчина моей мечты. Хотя понимаю: глупо... Вы женаты, у вас семья. Но вот бывает же так!
Александр не знал, что ответить. Лиза вздохнула, высвободила свою ладонь из его рук и легонько пожала их:
- Ладно, Саш! Спасибо, что выслушали и поняли. Пора спать. Завтра утром на залив придете?
- Непременно! Спокойной ночи, Лиза!
И Лиза тихо растворилась за дверью своего семейного номера.
Он подождал минут пять, пытаясь разобраться в своем легком смятении: ему ж практически признались в любви! И кто: настоящая, живая фея! Это многого стоило.
- Спать! – наконец, сказал он себе решительно. - Теперь только спать! Завтра разберусь во всем остальном.
* * *
Но и назавтра он так ни в чем и не разобрался: просто пребывал в эйфории.
Их совместное утреннее купание ясности ни во что не внесло. Лиза смотрела на него влюбленно и восторженно, а он боролся с соблазном обнять и прижать ее к себе. Он твердо решил: вести себя должен так, чтоб родители Лизы ни в коем случае не смогли бы догадаться о той искре, что проскочила между ним и Лизой. И он старался вовсю: шутил, каламбурил, глаза свои от Лизы не прятал – смотрел на нее, как всегда, прямо и открыто. Она почувствовала его состояние и, похоже, была счастлива этим. И тоже вовсю старалась, чтоб родители чего не заподозрили.
Вот так, незаметно и быстро пролетел предпоследний день. И настал, наконец, последний.
На утреннем купании Лиза была грустна. Он заметил это, спросил:
- Лиз, в чем дело?
- А то вы не знаете!
- И все же?
- Саша, Сашенька... Завтра мы разъедемся, навсегда. Вас это не удручает? Хотя: о чем это я! Вы же возвращаетесь домой, к семье. А я рассуждаю, как махровая эгоистка! Простите, Бога ради! Мне трудно с собой справиться.
Он подошел к ней вплотную, дружески приобнял и заглянул в глаза:
- Ну не надо, девочка! Не трави себе душу. Это еще не испытание, это у тебя прощание с детством. Вернешься домой, и душа твоя утихомирится. И будешь вспоминать эту весну, наше знакомство, и свою чистейшей воды влюбленность... Ведь это ж твое счастье – то, что умеешь быть... такой искренней. Эх, завидую парню, который назовет тебя когда-нибудь женой! Ну, успокойся. Ты же сильный человек!
Она согласно закивала, но слезы были где-то рядом.
Оставшийся день буквально просвистел – в сборах, последних процедурах, звонках и наведении справок. Вечером они вновь встретились на берегу, на финальном купании. Лиза была как-то необычно, напряженно весела. Когда вернулись в отель, она подняла на Александра свои чудесные, уже действительно полные слез глаза:
- Ну что ж, Александр Михайлович! Саша, милый мой Сашка... Утром мы будем уже далеко... друг от друга. Можно, я вам... тебе... напишу? На главпочтамт, до востребования?
- Конечно, Лиза! Можно и прямо на адрес.
- Да нет уж... Не хочу, чтоб тебе пришлось объясняться с женой. Тем более: если человек ни в чем не виноват, ему труднее всего это доказать. А ты гордый, ничего "доказывать" не станешь, и жена начнет переживать. Не надо, не хочу! Ты должен быть счастлив, не в скобках – по-настоящему! Жаль, правда, что без меня... – добавила она, опустив голову. – Ну да ладно, переживем! Спокойно ночи, дорогой мой Сашка! – и неловко чмокнув его на прощанье, она исчезла за дверью номера.
Он вернулся к себе. Телевизор включать не стал. Долго ворочался, раздумывая и вспоминая. Сердце было не на месте: восторг и сожаление переплелись там в тугой комок, который не отпускал. Не заметил, как уснул. Почему-то приснилась Индия. Будто не то Садко, не то он, Сашка, совсем еще молодой, встретил там птицу Феникс. Она была очень похожа на розового фламинго, но с головой Лизы. Фламинго-Феникс, изящно выгнув свою прекрасную шею, на божественно стройных ногах подошла к нему, Садко-Александру, распахнула большие розовые крылья, обняла его и, приблизив свое лицо, зашептала сладчайшим голосом: "Са-а-аша-а-а-а! Са-ашенька-а-а-а! Я тебя люблюу-у-у! Забери меня с собо-о-о-ой в Москву-у-у-у!!". Потом Фламинго-Феникс улыбнулась, у нее вырос большой клюв и она небольно тюкнула его, Садко, прямо в темечко: тук-тук-тук! тук-тук-тук! – и "Садко" проснулся.
Кто-то тихонько стучался в дверь номера. Александр, не спрашивая, открыл дверь – на пороге стояла Лиза.
- Александр... Михайлович, - в крайнем смущении пролепетала она. – Я... забыла вам кое-что сказать. Можно войти?
- Входи, Лиза, конечно входи.
Она проскользнула к нему в номер и прижалась спиной к стене. На ней был ночной халатик, который она судорожно придерживала руками.
- Александр Михалыч! Папа и мама спят, а мне не спится, хоть убейте! Вы вправе спросить: а я-то тут причем?..
- Лиза! – остановил он ее. – Я НИКОГДА так не спрошу! Если ты пришла, значит, так было нужно.
Она посмотрела на него сквозь пелену слез, и вдруг кинулась ему на грудь:
- Сашенька... Я так больше не могу! Я люблю тебя!! Ты можешь с треском выгнать меня, и будет хорошо, если так и сделаешь! Но я высказалась, теперь ты всё знаешь, и мне уже все равно, как ты поступишь.
Александр молча прижал ее к себе, спрятал лицо в ее волосах:
- Фламинго... – прошептал он. – Давай помолчим...
Она замерла в его объятиях, но все-таки еле слышно спросила:
- Почему "фламинго", Саш?
- Да так...
Молчали долго. Настенные гостиничные ходики, похоже, уже устали от такой паузы.
Наконец Лиза, совершенно счастливая, слегка отстранилась:
- Саш, так что ж нам теперь делать? А? – сказала, и вновь спрятала лицо у него на груди.
- А ничего не надо делать, солнышко! Любишь - твое счастье. – И секунду спустя: - Тем более, что не безответно.
- Знаешь, - она подняла лицо, на котором при свете ночника удивительным образом отражались счастье и страдание одновременно. – Хочется, чтоб ты меня запомнил. На всю жизнь! Не стану говорить, что хочу от тебя ребенка, хотя, случись всё иначе, не раздумывала бы ни секунды! Саш, я знаю твою восторженность нашей сестрой, знаю твою порядочность. И поэтому... подожди... вот! – она внезапно высвободилась из его объятий, отошла вглубь комнаты и неуловимым движением сбросила с плеч халатик, под которым ничего не было...
Сказать, что ее нагота была восхитительной – значило бы ничего не сказать. Александр остолбенел, сраженный девичьей самоотверженностью: Лиза не "предлагала себя" ему, она просто демонстрировала, что бесконечно ему доверяет. И он это понял и оценил. Но справляться с собой было нечеловечески трудно!
С минуту он заворожено смотрел на ее блестящую наготу, в которой еще чуть-чуть оставалось чего-то девичьего, но в целом то была зрелая женская красота: линия ног, линия бедер, великолепная юная грудь, гордая посадка головы... Совершенным в Лизе было ВСЁ. Он знал об этом и раньше, украдкой наблюдая за ней в часы их совместных купаний по утрам и вечерам. Но впервые вся ее красота предстала перед ним в законченном, абсолютном своем обличии.
Он медленно, не отрывая взгляда от ее восхитительной наготы, приблизился, столь же медленно поднял с пола упавший с ее плеч халатик и обернул им ее всю. Но не удержался, стиснул в объятиях так, что она невольно ойкнула. Зашептал горячо, захлебываясь:
- Девочка, девочка... Ты хоть когда-нибудь видела, как "работает" взрыв?
Лиза испуганно мотнула головой – нет, мол, не видела. Но Александр продолжал, глядя мимо нее:
- Вот, скажем, стоит дворец... Красивейший! Любоваться бы им веками! Но рядом – машина, наполненная динамитом по самое не хочу! И где-то в ее недрах – детонатор. Одно маленькое движение чьего-то пальца – и от дворца остаются одни обломки! Жалкие, никому не нужные, никого не волнующие...
Лиза слушала, съежившись и замерев. Не то чтобы ей было страшно, но что-то в речи Александра настораживало. К чему это он?
Александр, немного ослабив свои объятья, заглянул ей в лицо:
- Боишься? Меня – боишься? – уточнил он.
- Н-не-е-ет... – неуверенно ответила Лиза.
- И правильно делаешь. Не злодей я, Лиза, не злодей. Но – мужчина. А мужчина - это всегда немного вулкан. Или динамит. Неизвестно, когда взорвется. – Он тихонько, но настойчиво увлек ее к выходу. И уже у самой двери, остановившись, закончил свою мысль:
- Я живой, Лиза, из плоти и крови. И они не всегда мне подчиняются. Ведь ты – тот самый "дворец", а я рядом с тобой – машина с динамитом. Но... (шумно, почти со стоном выдохнул) ...я не могу разрушать, не могу!! - Снова крепко прижал ее к себе, тихо добавил: - Не имею прАва...
Затем как мог нежнее поцеловал ее в висок:
- Спасибо, малыш, за то, что доверилась мне. И за подарок твой – отдельное спасибо. Я действительно никогда этого не забуду. Но теперь иди, золотая моя. Так нужно, понимаешь? ТАК НУЖНО!
Она молча кивнула в ответ, и уже направилась было к двери, но вдруг повисла на нем, впилась в его губы долгим-долгим поцелуем. И, с трудом оторвавшись, растаяла, наконец, растворилась за дверью.
* * *
... Московский деловой ритм моментально втянул Александра, и лишь две недели спустя он вспомнил и заглянул, наконец, на Главпочтамт. Письмо из Нефтеюганска уже ждало его. Почерком, столь же стройным, как и его хозяйка, Лиза писала:
"Здравствуй(те), дорогой Александр-свет-Михайлович! Здравствуй, Саша!
Не хочу досаждать тебе слишком частым о себе напоминанием, поскольку наверняка ты (вы?) уже весь в делах, и воспоминания о Светлогорске постепенно тускнеют, не так ли?
Хочу сообщить, что дела мои идут нормально, собираюсь закончить школу (еще один год остался), а потом, возможно, буду подавать документы... может быть, в один из Московских ВУЗов, хотя у нас в Сибири свои прекрасные ВУЗы. Поживем – увидим...
Если сможешь (сможете), то ответь(те) мне, как сейчас ваши дела? Вспоминаете ли "бедную Лизу" из Нефтеюганска?
Всего вам, Александр Михайлович, наи-наилучшего! Вечного вам счастья!
Я молюсь за вас.
Всегда ваша Фламинго-Лиза".
Читая написанное, Александр почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Эта чудесная, самоотверженная девочка, видимо, боялась даже тени навязчивости, потому и просочилось, а затем и утвердилось в тексте ее письма осторожное "вы".
Он тотчас, здесь же, на Главпочтамте написал ей ответ, в котором со всей возможной теплотой уверил Лизу, что помнит и по-настоящему любит ее, что забывать всё, что случилось в Светлогорске, не собирается! И только по-прежнему жалеет, что ему не двадцать лет, как когда-то, и что женат, и что живут они друг от друга на бесчеловечно большом расстоянии. И еще: чтобы она больше не смела ему "вы"-кать. Только "ты" – и не иначе!
Месяц спустя пришла от нее весточка. Лиза написала, что была счастлива, получив, наконец, его ответ. И что счастье ее остаётся в ней, потому что она знает, что далеко, в Москве, живет он, Сашка, мужчина ее мечты.
... А уже через год, посреди лета, он получил письмо, в котором Лиза написала:
"Саша, Сашенька мой! Я слишком люблю тебя, и это на всю жизнь. И потому, прости, но я выхожу замуж. Надеюсь, эта новость не причинит тебе боли. Мой будущий муж очень хороший парень. Умный, грамотный, и не наглый, чтО лично я сильно ценю в мужчинах. Очень надеюсь, что он, Дмитрий, хотя бы в чем-то будет похож на тебя. Впрочем, о тебе он, естественно, не знает – незачем.
Прости, если сможешь. Прости, что "такова-селява".
Твоя Фламинго."
Прочитав, он грустно улыбнулся, и мысленно благословил Лизу: "Счастья тебе, воробей! Никто так не заслуживает его, как ты".
* * *
...Года два спустя, путешествуя по просторам Интернета, Александр случайно наткнулся на адрес, который, в частности, включал в себя слова: flamingo.liza. Он щелкнул по гиперссылке – открылась страничка с фотографией: молодая красивая женщина рядом с молодым парнем и крохотным малышом. Под фотографией красовалась надпись: "Это я рядом с Димой и нашим маленьким Сашей". Александр тотчас узнал Лизу. Она сильно повзрослела и похорошела (хотя, казалось бы, куда уж еще хорошеть!). В ее взгляде появилась некая значимость. Малыш таращил свои потешно-серьезные глазенки, и этой серьезностью сильно походил на папу.
Александр долго вглядывался в экран монитора, потом увеличил масштаб фотографии, потом еще и еще раз – пока черты Лизы не стали расплываться. Он вернул масштаб в приемлемый размер, и вновь долго-долго вглядывался в поразительные глаза молодой женщины, которые вдруг показались ему нестерпимо родными. Тогда он мысленно произнес:
"Здравствуй, воробей! Моя милая Фламинго... Как тебе там живется, без меня? Наверное – хорошо. Потому что жизнь должна брать своё. Так должно быть. А память – это уже наша привилегия, тех, кому за сорок. Ну что ж, Лиза? Прощай? Или все-таки "до свиданья"? Вообще-то жизнь – большая. Может, еще и свидимся. Так что лучше: до свиданья, Фламинго!".
10-17.07.2005 – 20.06.2006
Часть 2-я
Звонок прозвучал под вечер. Ответила Нина. Женский голос приветливо поздоровался, затем спросил «Александра Михалыча».
- Саш, тебя… - недоуменно сказала Нина.
Он взял трубку:
- Слушаю.
- Александр Михалыч? Саша?
- Он самый.
- Саш, здравствуй… Здравствуйте. С вами говорит Лиза Доренко. – Пауза. – В девичестве Свиридова. – Снова пауза. – Фламинго…
Последнее слово прозвучало нерешительно. Но он тотчас обрадовано закричал в трубку:
- Лиза?! Ты!! Какими судьбами? Здесь, в столице?!
- Александр Михалыч! Я тут в командировке, по делам папы. Я у него в конторе тружусь, уже с полгода.
Александр всё не мог скрыть своей нежданной радости:
- Лиза! Да это же здОрово! А… ты здесь вместе с папой?
- Да нет, одна. Папа доверяет мне довольно серьезные вещи, в частности – переговоры по делам фирмы. Говорит, что у меня неплохо получается.
Нина напряженно, хоть и внешне безразлично прислушивалась к их разговору. Александр чувствовал кожей ее тревогу. Но радости своей скрыть не мог.
- Лиза! Послушай, ну приезжай к нам! Я тебя с Ниной, женой, познакомлю. Посидим. Расскажешь о себе, о своих.
- Нет, Александр Михалыч, не могу…
- Да чтО ты всё «Михалыч» да «Михалыч»?! Был для тебя Сашей, и остаюсь им!
Трубка примолкла.
- Лиза, ты слышишь? Всё остается как было: «Саша» - и никак иначе! Идёт?
- Хорошо… Саша.
- Вот, так-то лучше.
Нет, приехать к ним она всё же не могла, сразу дела позвали. Договорились, что через день, когда Лиза освободится - как раз будет суббота – можно будет повидаться. Нина в субботу, оказалось, занята, и Александр договорился с Лизой о встрече возле Третьяковки.
* * *
…Да, она сильно изменилась за 5 лет. Исчезла ершистая девочка-максималистка, но не исчезла ее красота. Те же восторженные глаза глянули на него с прежним (так ему показалось) восхищением. Но то были глаза ЖЕНЩИНЫ - зрелой, умной, неординарной, и всё еще краешком души (надеялся он) любящей его.
- Ну, здравствуй наконец, Саша. - Лиза спрятала его руку в своих ладонях.
Они разглядывали друг друга, как разглядывают диковину, драгоценность, о существовании которой лишь наслышаны. Никакой неловкости не было, словно напрочь исчезли пять лет, прошедшие с момента их последней встречи тогда, в той жизни и той мечте. Он обнял ее и ответил:
- Здравствуй, Фламинго…
…Два часа кряду они бродили по залам Третьяковки. Лиза часто брала его за руку, будто боялась потерять, и он воспринимал это естественно и благодарно. Он хотел сказать Лизе, что если б, мол, Нина не была занята, она сумела бы рассказать о сокровищах Третьяковки много интересного, как и подобает искусствоведу. Но радость Лизы от общения с ним была столь искренней, что он понял: вспоминать кого бы то ни было СЕЙЧАС – крайне бестактно. И они продолжали разгуливать по залам галереи от шедевра к шедевру, как двое влюбленных.
Пару часов спустя, выйдя из Третьяковки, они добрались на метро до Александровского сада. Нашли скамеечку подальше от людских глаз, присели. Помолчали минуту-другую. Лиза не отпускала его руки, и наконец тихо сказала:
- Сашенька! Знал бы ты, сколько раз я вспоминала тот наш последний вечер в Светлогорске… И наши с тобой морские купания… Уже и замуж вышла, и сынуля родился, забот стало выше мАковки. И несладко бывало, даже молоко у меня пропадало – от напряга, наверное. А вот поди ж ты: нет-нет, да вспоминала тебя. Потом, когда сын подрос, мы сделали фото, то самое, на котором мы втроем, и я поместила его на свою страничку в Интернете, написала в адресе flamingo.liza – а вдруг, думала, тебе на глаза попадется? И точно: полгода спустя пришла от тебя интернетная весточка с поздравлением, и я была счастлива, что не забыл. В то время я уже училась в Новосибирске, на химфаке университета. Выбрала специальность «геохимия горючих ископаемых». Учеба давалась довольно легко, и вскоре папа предложил мне поработать у него (к тому времени наша семья целиком перебралась из Нефтеюганска в Новосибирск). Так вот: попробовала работать у папы, понравилось, стало получаться. А тут вдруг подвернулась командировка в Москву. Уговорила папу послать именно меня. Втайне надеялась отыскать и увидеть в Москве тебя, хоть и прошло столько лет. Телефон твой прежний нашла, уточнила в справочном уже здесь, в Москве – оказалось, он изменился мало. Позвонила, хоть сердце и замерло. И вот – чудо свершилось! Я рядом с тобой! И ты всё такой же, как пять лет назад, только складочки у рта стали чуть глубже.
Он слушал не перебивая, внешне спокойно, и не переставал любоваться Лизой, ее раскованностью, серьезностью, манерой говорить – свободной, уверенной. Она замолчала, потом вдруг скинула туфли, сказав: «Извини, находилась, умаялась…», вытянула свои великолепные ноги, слегка подвернув левую стопу внутрь:
- Саш, ты шрамчик этот помнишь?
Он коснулся шрама пальцем, осторожно погладил его:
- Еще бы нет! Судьбоносный шрам.
- А бутылку ту, гадскую, ты даже обещал сохранить, - засмеялась Лиза и потрепала Александра за ухо. Он перехватил ее ладонь, поцеловал.
- Ты не поверишь, - сказал, - но ведь – сохранил! Привез эту дурь с собой, потом даже обвел золотой краской то место, которое разнесло тебе ногу, и надписал: «Светлогорск. 22 апреля 2003-го». Осталось подождать 50 лет (а теперь уж и того меньше - всего 45-ть!) и сдать ее - за хорошие бабки, разумеется! – в музей имени Лизы Фламинго. Надеюсь, таким будет псевдоним знаменитости Елизаветы… Доренко, кажется?
Она грустно кивнула:
- Увы, Доренко, не Ермаковой... – И тотчас мелькнула в глазах прежняя искорка ершистой независимости: - Но непременно – обещаю! – будущей Фламинго!
Лиза снова приумолкла, задумалась и, покачиваясь, стала еле слышно напевать вЕдомую ей одной мелодию.
- Саш, - попросила, не выходя из задумчивости. – Напомни, как зовут твою жену?
- Нина.
- Так же, как мою маму… Не Васильевна, слУчаем?
- Андреевна.
- У вас, наверняка, и дети есть. Взрослые уже? – полувопрос отразился в ее взгляде.
Александр ответил не сразу. Чуть заметно вздохнул, обнял Лизу за плечи:
- Солнышко, мне не очень хочется, и всегда не слишком хотелось говорить на эту тему. Понимаешь… нет у нас с Ниной детей. И не было никогда. Сперва учеба помешала, решили подождать. Потом, как это часто бывает, навалилась работа, снова решили повременить. А когда спохватились, вроде бы уж и поздно. Нине сейчас тридцать семь, мне светит не столь далекий полтинник… Так и живем вдвоем, два бобыля. – Помолчав, добавил: - Хотя грех так говорить: Нина замечательная, она – моя семья в полном смысле слова, - сказал искренне, но грусти спрятать так и не смог.
Взгляд Лизы вдруг выразил столько сострадания, что Александр отшатнулся. Она молча взяла его ладонями за обе щеки, притянула к себе и стала медленно и нежно целовать лицо. Прижала к себе его голову и, едва сдерживая подступившие слёзы, прошептала:
- Сашка, Сашенька… Как бы я хотела подарить тебе сына! Мальчугана, который был бы нашим – твоим и моим. – Она снова принялась, не отпуская его головы и покачиваясь, тихонько напевать про себя какую-то мелодию. Потом будто очнулась: - Ч-черт! Ну почему в жизни столько условностей?! Нельзя тО, нельзя это… Там – не принято, тут – неприлично. А жертвовать любовью, любимым человеком «ради приличия», это прилично? – Снова задумалась. - Н-н-да… И ведь никуда не денешься, хотя бы потому, чтоб не причинять боль близким. Завидую людям будущего: лет через пятьсот, наверное, не останется глупых условностей между по-настоящему любящими…
Лиза неожиданно, будто решившись на что-то, повернула лицо Александра к себе, глаза в глаза:
- Вот и я, Сашенька, не хочу никого обижать: ни твою супругу, Нину, ни Димку, мужа своего. Но для меня дороже всего на свете то, что связывает нас с тобой. Оно там, глубоко внутри меня. А потому, Сашенька, я тебя прошу: не отпускай меня просто так… попрощались, пожали руку… Давай встретимся с тобой хотя бы еще разок, до моего отлета. Самолет мой через четыре дня. А насчет Нины: не теряйте надежды. Я как-то раз, во время родов, разговаривала у нас в Новосибирске с женщинами. Они лежали на сохранении. Кому-то из них было за сорок, некоторые долго страдали бесплодием. Женщины рассказывали, что работал лет десять назад в Риге замечательный гинеколог, специалист по женскому бесплодию, Борис Юрьевич Мушин. Так вот: он стольким женщинам подарил счастье материнства! Не знаю, жив ли сейчас, но ведь не он один, надеюсь, владеет секретом радикальной помощи женщинам? Так что – еще не вечер, Сашенька! Если хочешь, я могу навести справки у нас в Новосибирске, потом сообщу тебе через Интернет.
* * *
…Они встретились еще дважды... И в среду он проводил Лизу до терминала «Д» во Внуково. Перед отлетом минут двадцать стояли обнявшись, а когда объявили посадку, не сговариваясь слились в долгом-долгом поцелуе.
Он подождал взлёта рейса ЮТ 569, не мигая смотрел, как лайнер тает в вечернем небе, потом повернулся и медленно вышел из зала ожидания. На душе было до странности смурно: и светло, и грустно в одно и то же время…
…Нина встретила молча, старалась на него не смотреть.
- Нин. Что-то… не так?
Она ответила не сразу. А потом вдруг, без прелюдий, из глаз ее хлынули слёзы:
- Что, Сашенька, улетела твоя… Лиза?
Он подошел, обнял жену, усадил к себе на колени:
- Ну что ты, Малыш? Отчего глазки-то на мокром месте?
Сквозь всхлипывания из Нины вырвалось, наконец, малоразборчивое:
- Д…да, коне… нечно, она навернь…наверняка ммм…молода и крас…сива. Не то что я… у которой уже ни… ни…ник-когда не б-будет детей… - тут слёзы окончательно задушили поток ее слов.
Он прижал к себе жену, крепко-крепко, стал вытирать ей слезы, приговаривая;
- Ну чтот-ты, глупенькая! Как это «никогда»?? У такой красавицы, да не будет детей?? Обязательно будут! Мальчик. Или – хочешь девочку? Вот увидишь – я тебе обещаю! – всё у нас с тобой получится! Я же тебя люблю, понимаешь?? Очень люблю! И, стало быть, всё-всё-всё у нас с тобой еще впереди.
* * *
Меньше чем через год он получил от Лизы коротенькое письмо по е-mail-у: «Сашенька! Спешу тебе сообщить, что у меня не так давно родился второй сынуля, и я безмерно счастлива! У нас лишь одна проблема: в семье не могут быть два мальчика, которых зовут Сашами. Но мы нашли выход: у нас будет два Алекса: старший – Александр, и младшенький – Алексей. Скоро перешлю тебе их фотографии.
Огромный мой привет Нине, твоей супруге. На всякий случай я навела кое-какие справки по известной проблеме. Но, может быть, для вас это УЖЕ не проблема?? Если да, тогда я буду счастлива вдвойне. А если пока «нет», то имеется крайне интересная информация. Подробности, если заинтересуетесь, вышлю отдельным письмом.
Всех вам обоим благ, мыслимых и немыслимых! А тебе, Сашенька, лично тебе – еще и моё благословение.
Твоя (ваша) Фламинго.»
27.06 – 7.07.2009