/Перевод с английского/
Ведение дневника – занятие для мужчин: плавными движениями они проводят тонкой кистью штрихи на гладкой рисовой бумаге, складывают исписанные листки в стопки и, перевязав их ленточкой, хранят в лаковой шкатулке. Я знаю об этом не понаслышке, ведь мне приходилось видеть собственными глазами один из таких дневников. Говорят, что некоторые знатные дамы, живущие в столице, тоже записывают свои размышления, находясь у себя дома или во время путешествий в провинцию. Их дневники, по слухам, часто наполнены скорбью, потому что удел женщины – проводить день за днем в печали и ожидании.
У мужчин и женщин разная манера вести дневник: не будь я лисой, мне бы удалось это доказать.
Я увидела и полюбила моего господина Кайа-но Йосифудзи. В моих устах эта фраза прозвучала отрывисто, грубо и неизящно, как лай. Неудивительно, ведь я - всего лишь лисица и не обладаю утонченной речью. Так или иначе, но мне необходимо с чего-то начать свой рассказ.
Я выросла вместе с моим единственным братом. Мы жили с мамой и дедушкой в узком пространстве под амбаром, в огороде Йосифудзи. Пол кладовки над нашими головами был сложен из оструганных самшитовых дощечек; под нашими лапами находилась сухая, мягкая земля. Для нас не составило особого труда выкопать в углу, возле одной из свай, нору, достаточно большую для всех четверых.
Было лето. Мы с братом украдкой пробирались в сад и бегали среди деревьев, возле дома Йосифудзи, в поисках мышей, птиц или кроликов. Но они были умнее, и нам приходилось все время голодать. Еду было легче украсть, поэтому мы затаивались в тени амбара, выжидая подходящего случая, и наблюдали за всеми, кто приходил в огород.
Время от времени появлялся повар - тучный мужчина с глазами, затерявшимися в складках жира. Он приходил, чтобы накопать съедобных корешков. Иногда мужчина ронял один или два на землю, и тогда я, дождавшись, когда он повернется ко мне спиной, молнией выскакивала наружу и хватала добычу. Повар часто заходил в амбар. В такие моменты мы забивались поглубже в нору, прислушиваясь к звуку открывающейся щеколды, тяжелым шагам человека над нашими головами и скрипу половиц. Немного погодя, мы слышали, как повар выходил, вновь запирая дверь – лязгала щеколда, - и звуки его шаркающей походки затихали по направлению к дому.
Однажды до нашего слуха донеслись привычные шумы – все, кроме одного. Щеколду не закрыли. Я взглянула на брата, притаившегося возле меня. Хотя между нами не было сказано ни единого слова, мы прекрасно поняли друг друга. В огороде никого не оказалось. Мы выползли из своего укрытия и нырнули в приоткрытую дверь амбара. Внутри было так много разнообразной еды, что нам с трудом удавалось различать отдельные запахи подвешенных к потолку фазанов, вяленой рыбы, маринованного редиса, саке и уксуса. Сунув морды в открытые корзины, мы принялись жевать и ели, ели, ели.
Стук захлопнувшейся двери застал меня и брата врасплох. Это вернулся повар: он закричал, проклиная нас за нанесенный ущерб. Я обернулась, но скрыться было негде; тогда я отпрыгнула в угол и зарычала, оскалив зубы. Повар попятился и вышел, закрыв за собой дверь, и тут мы услышали, как звякнула щеколда.
В отчаянии я скребла стены; сквозь крошечные щели в полу до меня доносился запах моей норы – такой близкой, и в то же время такой недоступной. Я поняла, что сломала коготь, только увидев струйку свежей крови.
Снаружи послышались голоса, и внезапно дверь широко распахнулась. Повар снова завопил – пронзительно и гневно. Позади него стояла женщина в богатых одеждах, с большим красным веером, скрывающим ее лицо. Я уже видела ее раньше: это была хозяйка дома Сикибу. Женщина слегка опустила веер, чтобы взглянуть на нас. Свет, проходя сквозь веер, отбрасывал на ее лицо красноватые блики, но все равно она была очень красива. Я зарычала. Сикибу вскрикнула и отпрянула назад: «Лисы»!
Третьим, кто смотрел на нас, был Кайа-но Йосифудзи. Его серо-голубая охотничья одежда была заткана узором из серебряных медальонов. В одной руке он держал короткий лук; из колчана за спиной выглядывали стрелы. Волосы у мужчины были смазаны маслом и закручены в пучок на макушке. Его глаза казались непроницаемо-черными; когда он заговорил, в его низком голосе прозвучала насмешка: «Тише, вы оба! Вы делаете только хуже».
«О, муж мой! – зарыдала Сикибу, дрожа от страха. – Это злые духи, мы должны уничтожить их»!
«Они всего лишь звери – лисы, маленькие лисята. Помолчи, разве не видишь - ты их пугаешь».
Женщина сжала планки веера с такой силой, что побелели косточки пальцев: «Нет! Все знают, что лисы – воплощение зла. Они могут разрушить наш дом. Прошу – убей их»!
«Иди». – Йосифудзи повелительно кивнул головой повару, который уставился на Сикибу, открыв рот от удивления. Слуга поспешил по дорожке обратно к дому. Мой господин вновь обернулся к жене: «Ты не должна выходить на улицу, где каждый может тебя увидеть. Ты поступаешь неразумно. Я не стану убивать лисят; если дать им возможность, они сами убегут». Йосифудзи повернулся к жене спиной: «Прошу, ступай в дом».
Она вновь заглянула в амбар. Я навострила уши и почувствовала, как шерсть на моей спине встает дыбом. «Ухожу, повинуясь твоему приказу, муж мой. Пожалуйста, приходи ко мне вечером». И Сикибу удалилась.
Йосифудзи опустился прямо на землю и долго стоял на коленях, прикрыв глаза рукой. «Ну как, маленькие лисята, вы все еще здесь, нет?» - спросил он:
«Лисицы скрылись
в сумраке ночном. Они –
неуловимы.
Так не могу поймать я
сердце любимой дамы».
Теперь-то я понимаю, что это было стихотворение. Хотя даже сейчас мне полностью не ясно, что такое поэзия. Это человеческое изобретение; не уверена, что лиса вообще способна постигнуть его до конца.
Мужчина встал и отряхнул колени. «Я должен вас немного подтолкнуть. Будет мудрее, если я уйду первым». – Помолчав, он добавил: «Бегите, маленькие лисята. Будьте свободными, пока можете».
Я была не в силах оторвать взгляд от Йосифудзи и смотрела ему вслед до тех пор, пока он не зашел в дом. Брат толкнул меня в плечо и тявкнул, выводя из оцепенения. Мы выбежали через дверь и скользнули под амбар, в нору.
Той ночью я научилась плакать. Тесно прижавшись друг к другу, мои родные в полном молчании прислушивались к рыданиям. Спустя какое-то время, дед прикоснулся носом к моей морде: «Ты обладаешь магией, внученька, вот почему ты плачешь».
«Лисицы не плачут, - возразила я, - хотя они все обладают магией».
«Но не такой магией», - ответил он.
С тех пор я стала часто пробираться в сад. Заботливо подстриженные деревья скрывали меня, и я могла подкрадываться к самому дому, построенному из кедра и черненого дерева, с огромными карнизами. В тени изогнутого полумесяцем моста я переплывала неширокий ручей и ползла мимо камней, покрытых лишайниками, под раскидистую иву. Ее ветки спадали почти до самой земли, обметая невысокую траву, растущую возле дома. Я притаивалась там, затерявшись в серебристо-зеленых листьях, и смотрела. Иногда мне удавалось спрятаться среди рододендронов, покрытых глянцевой листвой, или даже под полом самого дома. Существует много мест, где лиса может скрыться, оставаясь при этом незамеченной.
Я проводила так все дни напролет, страстно желая хотя бы мельком увидеть моего господина или услышать его голос. Но Йосифудзи часто уходил, охотился с друзьями или путешествовал по долгу службы. Временами он даже отсутствовал целыми ночами, возвращаясь только перед рассветом в одеждах, пропитанных чужими запахами, и держа в руках необычный женский веер или гребень. Жить человеческой жизнью было его правом и его обязанностью – я это понимала.
В глубине души я сочувствовала его жене. Ее комнаты находились в глубине северного крыла; нас разделяли многочисленные слои бамбуковых штор, скользящих стен-сёдзи и ширм. Но с наступлением седьмого месяца года она приказала настолько раздвинуть занавесы и бумажные экраны, насколько позволяли приличия; и мне изредка удавалось увидеть ее, почти неразличимую в сумраке дома, затененного кровлей. У хозяйки было несколько компаньонок: они развлекались детскими играми с волчком и обручем, упражнялись в каллиграфии, сочиняли стихи. Иногда женщины вызывали экипажи, плетеные из пальмовых листьев, и отправлялись в монастырь слушать чтения сутр. Было совершенно очевидно, что все эти занятия предназначались лишь для того, чтобы заполнить ее одиночество во время отсутствия Йосифудзи. Жизнь Сикибу протекала в сумерках и ожидании, но не смотря на это, я завидовала ей за те моменты, которые она проводила наедине с мужем.
В один из дней Сикибу уехала в столицу навестить своих родителей. Она взяла с собой компаньонок и множество слуг, в том числе и толстяка-повара. Дом очень опустел и стал безмолвным. Йосифудзи теперь появлялся еще реже, чем обычно. Но когда он оставался дома, то почти всегда был один. Мужчина проводил много времени за письмом, уделяя большое внимание своему дневнику. Вечерами он любил прогуливаться по саду и среди остро пахнущих кедров, на лесной поляне, расположенной между двумя гробницами. Я неизменно следовала за ним по лесу, пытаясь разглядеть в темноте выражение его лица.
Однажды ночью я притаилась под ивой. Мой господин сидел в одиночестве; раздвижные панели стен в комнате были открыты. Мне подумалось, что он просто смотрит на сад, залитый лунным светом, или, может быть, пьет саке. Его лицо было освещено угольками, рдеющими в жаровне, и бликами голубоватого сияния полной луны. Мое сердце защемило, и глубокая печаль тяжким камнем сдавила мне грудь; из глаз покатились слезы.
Стремительная тень скользнула мимо камней в саду и метнулась ко мне. Дедушка ткнулся носом в мои щеки, мокрые от слез, и ребра, выпирающие сквозь кожу.
«Ты умрешь, - сказал он. – Если не будешь есть, то зачахнешь».
«Меня это не беспокоит. Я люблю этого мужчину».
Старик от удивления потерял дар речи. «Однако», - вымолвил он наконец.
«Дедушка, мы лисицы и владеем магией. Скажи, можно сделать так, чтобы Йосифудзи был со мной»?
«Ты этого хочешь»?
«Да. Или я умру».
«Если ты действительно желаешь, мы должны это сделать».
Наводить чары было сложно, и мы работали очень долго. Я – лисица, но дедушка и мама превратили меня в девушку. Мои волосы были такими же черными и гладкими, как вода, бегущая по сланцу; они волной ниспадали поверх моих многослойных шелковых одежд. Однажды ночью я взглянула на свое отражение в луже, и увидела, что мое лицо такое же круглое и светлое, как луна, которая всегда восхищала меня.
Дедушка подарил мне маленький белый мяч, светящийся в темноте. Я посмотрела на него с любопытством.
«Для игры, - объяснил дед. – Ты девица и больше не можешь бегать, сломя голову, со своим братом. Кроме того, мяч – своего рода традиция для девушки-лисы».
«Я не люблю играть с мячом».
«Ты еще не знаешь, нравиться ли это тебе или нет. Положи его себе в рукав. Рано или поздно ты захочешь поиграть с ним. Это желание придет со временем».
Мы превратили пространство под амбаром в многокомнатный дом. Полы и балки в нем были отполированы слугами до зеркального блеска; сундуки и лаковые шкатулки были заполнены шелковыми одеждами и черепаховыми гребнями, фарфоровой посудой и серебряными палочками для еды, стопками бумаги из Митиноку, кисточками для письма с бамбуковыми ручками и палочками туши, а набор для чайной церемонии, покрытый глазурью, сверкал как разноцветные гальки на дне ручья. Нет, мы не сотворили все эти вещи на самом деле: там по-прежнему не было ничего, кроме голой земли и маленькой норы. Но мы сделали так, чтобы все выглядело, словно настоящее. Не могу объяснить.
Мы расставили по дому множество красивых вещиц, а затем разбили во дворе сад с камнями, прудами и пышным кустарником. На небе нашего волшебного мира мы разместили солнце, луну и звезды, ничем неотличимые от подлинных. Мы создали много слуг – расторопных, ловких и бесшумных. Это могло показаться мне сном, если бы я все еще была обыкновенной лисицей.
Все мои родные превратились в людей. Мой брат стал невысоким молодым человеком, изысканно одетым, с узкими музыкальными кистями рук. Моя мать приняла облик статной женщины с редкими серебристыми нитями в черных волосах, спадающих до колен. Дедушка тоже выглядел очень приятным мужчиной. Он был одет в красновато-коричневые одежды с небольшими медальонами на рукавах. Когда я наклонилась, пытаясь рассмотреть, что они изображают, дед фыркнул и легонько оттолкнул меня. «Наперстянка», - пояснил он.
Я сидела за красно-зеленым церемониальным занавесом, края одежд и рукава волнами разбегались по полу. В моей руке был веер, украшенный строчками из стихотворения, но я не понимала их смысла. Меня забавляло то, как веер щелкает, открываясь и закрываясь, и как ловко при этом двигаются мои человеческие пальцы. Родные были в комнате, вместе со мной. Мы с мамой находились по одну сторону занавеса, а дед и брат – по другую, согласно правилам этикета. Маму донимали блохи. Я видела, как она в лисьем облике поднимает заднюю лапу и скребет за ухом. Но в то же время сквозь ее внешность проступало другое обличье – словно отражение проплывающей под водой рыбы – и мне было видно, как женщина подносит длинную руку к уху и осторожно его почесывает.
«Мама, - потрясенно спросила я, - а что если Йосифудзи увидит обеих»?
Она растерялась, и дед спросил, в чем дело. Я объяснила, и старик рассмеялся в ответ: «Не увидит. Он мужчина и будет видеть только то, что захочет увидеть. Ты счастлива, внученька»?
«Здесь очень красиво. Но мой господин меня не любит».
«Еще нет, - хихикнул дедушка. – Все это доставляет мне удовольствие. Я давно так не развлекался - с тех пор, когда был щенком, и мы с братом заманивали путников в болота, сбивая их с пути блуждающими огоньками на кончиках наших хвостов».
У брата вырвался короткий смешок. Мне захотелось увидеть выражение его лица, но нас разделял занавес.
«Будь почтительным, внучек, - сказал ему дед. – Ради сестры постарайся быть человеком, насколько это в твоих силах».
Когда брат ответил, его голос прозвучал очень мрачно: «Почему она не может быть счастливой в облике лисы? Мы вместе играли и бегали, и я думал, что нам хорошо».
«Потому что она полюбила мужчину, - объяснила ему мама. – Все это мы делаем для нее».
«Знаю, - ответил он. – Я постараюсь быть хорошим братом для сестры и хорошим сыном и внуком – для вас. Но мне грустно».
«Этот человек поможет всем нам, - сказал дед. – Он будет важным посредником и, возможно, найдет для тебя подходящую должность где-нибудь в правительстве».
«Я приложу все усилия, чтобы исполнить свой долг и оправдать ваши ожидания», - согласился брат. Но в его словах не было покорности – одна только печаль.
«Ну что же, - продолжил дед, обращаясь ко мне, - внученька, ты готова к следующему шагу»?
«Дедушка, я сделаю все что угодно».
«Тогда сегодня вечером отправляйся на прогулку в лес. И когда появится Йосифудзи, позволь всему идти своим чередом».
Я вышла из красивого дома – имеется в виду, что на самом деле мне пришлось выползти из нашей пыльной маленькой норы – в сопровождении нескольких дам. От крыльца начиналась дорожка, ведущая через сад, по мосту - в кедровую рощу. Но в действительности это была всего лишь лисья тропка в зарослях сорняков позади амбара. Добравшись до кедров, мы прогуливались среди них в вечернем сумраке.
Он пришел. Мои лисьи глаза увидели его раньше, чем он меня. Мужчина был одет в домашний халат поверх простых неокрашенных одежд из шелка-сырца. На нем не было шапки, но его коса, уложенная кольцом, походила на головной убор. Лицо Йосифудзи было нерадостно: скорее всего, он скучал по жене. Я внезапно вспомнила, какая она милая и нежная. Что же я делаю, пытаясь вот так, тайком, добиться его? Сикибу, должно быть, сейчас ждет в своих темных покоях, как всегда. И рядом нет никого, кто нарушил бы однообразное течение ее жизни. Мне пришло на ум, что самым правильным для меня будет сбросить образ человеческого тела и скрыться в папоротнике, окаймляющем поляну.
Но я по-прежнему была лисой, кем бы мне ни пришлось стать за последнее время. Я заставила свое сердце ожесточиться и произнесла вслух: «Пусть лучше она будет одинокой вместо меня».
Вероятно, Йосифудзи услышал мой голос или увидел дам, облаченных в яркие одежды, которые выделялись светлыми пятнами в сгущающейся тьме. Так или иначе, он направился к нам. Женщины переполошились и спрятали лица за раскрытыми веерами. Они были порождением магии, поэтому поступили так, как следовало в такой ситуации. Я, единственная смертная среди них (к тому же лисица), продолжала стоять с неприкрытым лицом, глядя на мужчину и забыв о девичьей скромности. Мы встретились с ним глазами. Я почувствовала пристальный взгляд охотника – такой мне был хорошо знаком – и отреагировала как любой зверь. Бросилась бежать.
Он догнал меня прежде, чем я успела подобрать свои юбки, и придержал меня за рукав: «Подождите»!
Я чувствовала себя, как мышь в ловушке, под его пронизывающим взглядом. Мои дамы волновались, беспокойно переговариваясь друг с другом. «Пожалуйста, отпустите меня», - взмолилась я.
«Позволить уйти такой прелестной особе, как вы? Ни за что». Я вспомнила про свой веер и хотела было закрыть им лицо, но Йосифудзи опередил это намерение, схватив мое запястье. Прикосновение его кожи вызвало у меня головокружение.
«Кто вы»?
«Никто», - я осеклась. Мы вспомнили о многих вещах, так разумно продумали все мелочи, не имеющие прямого отношения к нашей семье – набор для чайной церемонии, камни в саду – и забыли придумать себе имена! Но Йосифудзи, казалось, принял мое молчание как должное.
«Меня зовут Кайа-но Йосифудзи. Почему в столь поздний час вы оказались в моем лесу одни, без мужской охраны»?
Я отчаянно пыталась придумать объяснение: «Э-э… это поэтическое соревнование. Мы с дамами решили сочинять стихи при свете луны». Женщины кивнули и что-то защебетали, подтверждая мои слова.
«Вы живете поблизости»? – спросил Йосифудзи.
«О, да. Всего лишь на другом краю леса, мой господин».
Он кивнул. Лисья магия заставила его поверить в это, хотя лес простирался на расстоянии целого дня пути, и Йосифудзи сам не раз совершал такую поездку. «Послушайте, - сказал он, - для вас небезопасно оставаться здесь, и сейчас слишком темно, чтобы возвращаться домой. Прошу вас и ваших дам оказать честь моему дому и быть моими гостями, пока ваши родственники не смогут кого-нибудь прислать за вами».
Я подумала о комнатах для гостей и вдруг вспомнила о Сикибу, покорно ожидающей мужа в своих покоях. Призрак этой женщины царил там, даже в ее отсутствие. Я отпрянула: «Нет, это невозможно»!
С лица Йосифудзи пропало выражение озабоченности; вероятно, он тоже чувствовал незримый дух жены. «Тогда скажите, где вы живете, и я провожу вас до дома».
«Это очень любезно с вашей стороны, - ответила я, скрывая радость. – Я живу там».
Меня не покидало беспокойство, что Йосифудзи заметит обман, как только сойдет с настоящей дорожки на лисью тропку. Но он смотрел на меня, наклоняя голову, чтобы увидеть мое лицо за веером, которым я обмахивалась. С непривычки мне было очень неудобно идти, путаясь в многочисленных одеждах, но Йосифудзи по-своему истолковал мою неуклюжесть тем, что я плохо вижу в темноте, и был весьма заботлив со мной.
Лисья тропа была извилистой и длинной. Мы долго шли по ней, пока не увидели огни. «Мой дом», - сказала я, беря мужчину за руку, и помогла ему сделать последние шаги. Магия овладела им, и он не заметил, что входит не в мой красивый дом, а вползает на животе под амбар. Я стояла на веранде, а вокруг толпились слуги, заслоняя меня от нескромных взглядов гостя.
«Это дом ваших родителей»? – спросил Йосифудзи.
«Да», - ответила я.
Он оглянулся вокруг и посмотрел на множество факелов и каменных фонарей, освещающих сад, на восхитительные бамбуковые шторы, украшенные тесьмой и перевязанные красными и черными лентами. «Ваша семья, должно быть, очень знатна».
Йосифудзи вошел следом за мной в комнату для приема гостей, где слуги уже установили ширмы. Они предназначались для того, чтобы оберегать мою женскую благопристойность, даже после того, как я нарушила приличия, позволив мужчине увидеть меня на прогулке с открытым лицом. Я опустилась на циновку позади экрана, обтянутого тканью.
Мой господин продолжал стоять. «Наверное, теперь, когда вы дома, я должен уйти», - сказал он.
«О, пожалуйста останьтесь! Мои родные захотят поблагодарить вас за доброту. Прошу, садитесь». Я приказала слугам принести для него циновку.
Послышался шорох скользящей двери, и мне стало понятно, что вошел кто-то из лисиц: все слуги двигались по дому совершенно бесшумно. Раздался голос моего брата: «Я только что узнал о вашем появлении. Простите меня за то, что вас больше никто не встретил, кроме моей сестры».
Думаю, Йосифудзи поклонился в ответ, но из-за ширмы я ничего не видела. Спустя мгновение мой брат продолжил: «Я внук Мийоси-но Кийоюки и от его имени приветствую вас». Я вздохнула с облегчением: хоть кто-то вспомнил об именах! «Пожалуйста, воспользуйтесь нашим гостеприимством и оставайтесь у нас на ночь».
«Благодарю вас. Меня зовут Кайа-но Йосифудзи».
«Слуги принесут вам еду. А я должен известить моего деда: сегодня он соблюдает День удаления от скверны. Но как только его уединение закончится, господин Кийоюки лично выразит вам свое глубочайшее почтение. Прошу прощения, но я должен отправить ему письмо». Скрипнув, закрылась дверь, и я услышала постукивание лисьих лап брата, удаляющегося прочь.
В ту ночь он не вернулся. Ни моя мать, ни дед не появлялись. Компанию нам составляли только мои дамы - молчаливые и безучастные. Мы беседовали, и Йосифудзи шутил и слегка дразнил меня. Спустя какое-то время, я уронила свой веер на пол так, что одна из створок ширмы отошла в сторону, и в тусклом свете масляной лампы мне стало видно лицо гостя.
Женщины принесли моему господину небольшой лакированный поднос с вяленой рыбой, водорослями и перепелиными яйцами, а еще - белый рис в доверху наполненном горшочке и зеленый чай, заваренный в маленьком чайнике с потрескавшейся глазурью. Также Йосифудзи подали палочки, вырезанные из слоновой кости, неглубокую миску для риса и другую – для чая.
Я принюхалась и почуяла аромат этих кушаний, но в то же время до меня доносился настоящий запах мертвой мыши, которую, должно быть, поймал и притащил мой брат. Йосифудзи брал кусочки мыши двумя соломинками, зажатыми в пальцах, и пил дождевую воду из сухого листа, даже не догадываясь об этом.
Затем мы вновь говорили и говорили. Мой господин произнес:
«Вершину горы
вижу в просвет облаков.
От снега бела.
Лик прекрасный мелькает
между створками ширмы».
«Я был бы рад увидеть вас вблизи».
Мне было известно, что в ответ полагается сочинить другое стихотворение, но я не имела понятия, что сказать.
Молчание затягивалось. Если не ответить – думала я – он заподозрит что-то неладное, взглянет вокруг повнимательнее и увидит, что находится вовсе не в доме, а скрючившись, лежит на земле, среди паутины. «Пожалуйста, сядьте возле меня», - попросила я.
Мне не удалось придумать другого способа, чтобы отвести глаза Йосифудзи, но эта уловка сработала, и он, поднявшись, направился прямо за ширму.
Знатной женщине тяжело находиться в одиночестве, поэтому в моей комнате всегда присутствовали компаньонки. Но сейчас они спали – едва различимые кучки одежды в темноте. Одна из дам даже храпела: такой крошечный непристойный звук. Но я была благодарна ей за храп; он как бы доказывал реальность женщин и делал возможность быть наедине естественной в глазах моего господина.
Я закрыла свое лицо веером, но Йосифудзи отвел его в сторону, осторожно потянув меня за рукав, завладел моими руками и поцеловал.
С этого мгновения события развивались стремительно. Мне уже приходилось спариваться со своим братом, но, думаю, мы были слишком молодыми для таких занятий, поэтому у меня никогда не было детенышей. Любовные отношения с мужчиной, с одной стороны, не сильно отличались от моих прежних связей, но в то же время, раньше в них не было таких утонченных ухаживаний, и мои чувства теперь были совершенно иными. Йосифудзи был великолепен, несмотря на рассыпавшиеся в беспорядке волосы и сбившиеся одежды. Я не могла сдержать слез от его красоты, от его рук, ласкающих мою грудь, от прикосновений к его коже и восхитительных содроганий его тела. Он отер мои слезы кончиками пальцев, и я расплакалась еще сильнее, спрятав лицо в своих волосах.
«Что-то не так, любовь моя»? – прошептал Йосифудзи.
«Как она будет страдать», - сказала я самой себе.
«Кто»? – переспросил он.
«Твоя жена», - ответила я ему.
Йосифудзи пожал плечами: «Я люблю только тебя».
И я поняла, что лисья магия полностью околдовала его.
Наступил рассвет, но Йосифудзи не ушел и остался, чтобы немного пофлиртовать со мной. Он сидел рядом, играя моими волосами, пока женщины приводили в порядок мое платье и окуривали благовониями одежды.
Одна из панелей сёдзи скользнула в сторону, и вошел мой дед в своем красно-оранжевом одеянии. Я что-то пробормотала в замешательстве – в комнате царил беспорядок, даже ширмы вокруг спального татами были сдвинуты со своих мест, с головой выдавая нас. Но дедушка сделал вид, будто ничего не замечает.
«А, это вы, юноша, - сказал он. – Я Мийоси-но Кийоюки. Рад встречи с вами».
Йосифудзи поклонился: «Я…»
«Мне известно, кто вы. Мой внук этой ночью приходил, чтобы сообщить о вашем появлении, но я находился в уединении. Прошу меня простить, что вас принимала только моя внучка».
Мой господин склонил голову: «Ваша внучка являет собой редчайший образец красоты и ума».
«Ну что же, - ответил дедушка. – Надеюсь, вы действительно так думаете».
«Я искренен в своих словах, - уверил его Йосифудзи. – И ваш дом обустроен с таким изяществом и вкусом…»
«Хорошо. Вы можете приходить сюда, когда только пожелаете, и сейчас вы тоже должны остаться».
«Это приглашение – величайшая радость и честь для меня», - произнес мой господин.
«Пойдем, выпьем вместе, - предложил дедушка. – Нам необходимо многое обсудить».
Светясь от радости, я смотрела, как они выходят из комнаты. Когда мой любимый вернулся, все уже было решено: мы должны были пожениться.
Мы провели с Йосифудзи три ночи, и, выполняя обряд сансан-кудо, ели церемониальные лепешки и вместе пили саке из трех лакированных чашечек. Я видела свадьбу так, как ее видел мой господин: наши праздничные наряды, простертые над нами руки священника, мою семью, глицинию в волосах моей матери. Но когда слезы застилали мне глаза, свадьба расплывалась цветными пятнами, и проступала истинная суть вещей: четыре лисицы и полубезумный мужчина в грязной одежде, лежащие на земле, в полной темноте. Я любила Йосифудзи, но хотелось ли мне, чтобы он был счастлив? Могло ли происходящее быть лучше, чем его родной дом и прекрасная, верная жена?
Нет. Меня не беспокоило, что было бы для него лучше. Я стремилась только к тому, чего хотела сама. В конце концов, я была всего лишь лисой.
Началась наша совместная жизнь. Сперва Йосифудзи проводил со мной каждую ночь и большую часть дня. Мы часто занимались любовью: при этом он нередко цитировал мне отрывки из стихотворений. Чем еще я могла развлечь мужа? Когда мы не спали вместе, Йосифудзи слонялся по комнатам или уединялся с кисточкой и тушью. Он проводил много времени, быстро записывая что-то на лакированной дощечке; черная тушь блестела, словно влажный сланец на снегу. Однажды я заглянула поверх его плеча и прочитала строчки, написанные крупным, размашистым почерком:
«Блестящий горшок -
отражается небо
в темной глазури:
Цвета какого небо?
Черное? Голубое?»
«Что это значит»? – задала я вопрос, и лишь мгновение спустя поняла: это снова было стихотворение. Йосифудзи посмотрел на меня со странным выражением лица. Покраснев от смущения, я спросила: «О чем ты все время пишешь»?
«Я веду дневник, - ответил он, – и всегда вел. Моя жена…», - его голос оборвался. У меня перехватило дыхание, я поняла, что Йосифудзи говорил не обо мне. Немного помолчав, он покачал головой и рассмеялся: «У меня появилась какая-то мысль, но она ускользнула. Возможно, мне удастся вспомнить».
«Идем в постель», - прошептала я, и муж забыл, о чем хотел сказать, и больше не возвращался к этому разговору.
Прошло время. Йосифудзи начал все чаще оставлять меня в одиночестве, предпочитая общество моего дедушки и брата. Я тосковала, но понимала, что это неизбежно: мужчины всегда стремятся в мужскую компанию. Действие лисьей магии было таким, что мой господин сохранил все свои обязанности, которые были у него в настоящей жизни. В нашем доме не иссякал поток людей, приходивших с письмами и просьбами; приезжали даже гонцы из Эдо. У Йосифудзи были обширные связи. Ему удалось подыскать по соседству должность для моего брата в качестве секретаря у одного чиновника.
Это звучит так странно, даже для меня: мы были лисицами – какую работу мы могли выполнять? В действительности же, не было никакой должности для брата, не было гонцов и посланий из Эдо. Все это было иллюзией. Но моя семья извлекала выгоду от официальной жизни Йосифудзи так, словно она была реальной, а мы были настоящими людьми: охотиться теперь стало намного лучше, и погода всегда была хорошей. Не могу объяснить. Лисья магия.
Как-то раз мой муж охотился вместе с дедом. Мне не оставалось ничего другого, как бродить по комнатам, ища себе занятие. Поиграв немного с веером, я сунула его в рукав, и мои пальцы наткнулась на маленький белый мяч, подаренный дедушкой. Я рассматривала находку, когда вбежал брат.
«Сестра! – крикнул он, задыхаясь. – В доме случилось что-то страшное»!
«Что? Что?» – спросила я, осознавая, что брат имеет в виду прежний дом моего мужа. Меня ужаснула мысль, что Йосифудзи выбрался из волшебного мира в настоящий и нашел дорогу домой.
«Они повсюду разыскивают его. Везде носятся слуги. Ты должна это увидеть». – Он потянул меня за рукав, пытаясь вытащить меня наружу.
Я отпрянула назад: «Она там»?
Он отрицательно покачал головой: «Не думаю, там только слуги и его сын…»
«У него есть сын»? - удивилась я, позволяя вывести себя из комнаты.
Покидать женское тело, превращаясь вновь в лису, было мучительно больно, словно я споткнулась о камень и растянула мышцы. Притаившись на земле под амбаром, мы наблюдали за происходящим.
Возле дома стоял мальчик с чертами Йосифудзи. Как я могла его не заметить, когда следила за своим будущим мужем? Мальчик был еще совсем юным, но отдавал приказы с важной уверенностью, которая была мне очень знакома. Подчиняясь его распоряжениям, слуги бегали во всех направлениях. В саду прохаживался священник, он взывал к Будде и читал сутры, чтобы Йосифудзи вернулся. Я смотрела, как движутся его ноги, медленно приближаясь к нам. Мои нервы напряглись до предела, но священник прошел мимо. Меня разобрал смех: могущественного Будду сбили с толку простые лисы? Мы с братом еще долго наблюдали за людьми, но никто так и не догадался заглянуть под амбар. Никому не пришло в голову, что там может скрываться человек.
Вернувшись обратно в женское тело, я сделала для себя открытие.
«Беременна»? - вскрикнула мать, когда я рассказала ей.
«У меня нет сомнений. Снова став женщиной, я почувствовала его – маленького лисенка».
«Сын! О, какие новости! Ты окажешь такую честь нашему дому!»
«Разве это возможно? Я – лиса. И мой сын тоже будет лисом. Йосифудзи его увидит, и бросит меня».
Мать рассмеялась: «Ты прожила столько времени с мужчиной, но так и не усвоила одной простой вещи. Он увидит сына, потому что хочет этого. Йосифудзи будет так счастлив! Пойду, расскажу твоему дедушке. Сын!»
Все произошло именно так, как обещала мама. Йосифудзи был очень взволнован новостью. Ребенок в моем животе постепенно рос, и я тяжелела вместе с ним. Спустя какое-то время мне стало уже трудно подниматься и ходить из комнаты в комнату. Служебные обязанности моего мужа нередко заставляли его быть в отлучке. И хотя каждый свободный миг он проводил со мной, я часто скучала. Время от времени я доставала маленький белый мяч и развлекалась, подкидывая его в воздух и ловя. Когда мяч выскальзывал из рук и откатывался, мои дамы приносили его обратно.
Роды прошли легко, почти без обычной, в таких случаях, боли. Как только мать позволила, Йосифудзи ворвался в мои покои, сметая на своем пути ширмы.
«Мой сын! Скорее дай мне на него взглянуть! - попросил он. – О, жена моя, ты изумительна!»
Я кивнула няне, и она показала младенца. Мой муж распеленал малыша, завернутого в тугие одежды: «Какой ребенок! Женушка, ты прелесть. Такой красивый и здоровый мальчик».
Я ничего не ответила, увидев в это мгновение тень мужчины в грязных, оборванных одеждах, который лежал в темноте, целуя новорожденного лисенка в его закрытые глазки.
Время в лисьем мире вело себя странно. Для нас и Йосифудзи проходили годы. Наш сын постепенно взрослел и уже охотился на птиц с игрушечным луком, и начинал ездить верхом на черном пони с золотистыми пятнами. Минули годы, но во внешнем мире прошло всего лишь несколько дней. Мой брат, приносивший нам большую часть еды, сказал, что первая жена Йосифудзи вернулась.
«Как она сейчас выглядит»? – спросила я, не отрывая взгляда от сына, который учился писать иероглифы. Он держал в руках кисточку, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, чтобы разглядеть блеск свежих чернил, поверх высохших записей предыдущих занятий. Бумаги было слишком мало, чтобы позволить ребенку каждый раз брать новые листы.
«Она печальна, – ответил брат. – А ты чего ожидала?»
Я покачала головой, но вспомнила, что он не может меня видеть: я сидела позади занавеса. Как всегда. «Надеюсь, со временем ей станет легче».
«Неужели? – возразил брат. – Йосифудзи прожил с тобой много лет, но в реальном мире он отсутствовал всего несколько дней».
От неожиданности я выронила мяч, и он покатился по полу: «Разве это возможно»?
Брат вздохнул с раздражением: «Когда ты в последний раз выходила из дому, сестра»?
«Не знаю. Кажется, еще до рождения сына».
«Но почему? - потрясенно спросил он. – Почему ты не ходишь на прогулки? Тебе нездоровится? Знаю, ты должна была ухаживать за малышом, но он уже давно вырос и его не надо кормить грудью».
«Я хочу всегда быть на месте, когда вернется мой муж».
«Мы вместе резвились, сестра, только ты и я. Помнишь? Мы бегали в лесу, а по ночам охотились на мышей в саду и играли в прыгающие тени. Что с тобой случилось?»
«Ничего», - солгала я. Со мной так много всего произошло, как я могла объяснить?
«Тогда идем со мной. Немедленно». – Брат подскочил и отдернул занавес. Я уставилась на него, слишком обескураженная, чтобы прикрыть лицо рукавом. Он схватил мою руку и заставил меня подняться на ноги. Сын наблюдал за нами с удивлением. Я поручила няне присмотреть за ним; она забрала мальчика и унесла его из комнаты.
«Очень хорошо, – сказала я. – Будем лисицами».
На этот раз покидать женский облик было настоящей пыткой, словно с меня сдирали кожу. Я скрючилась от боли и упала без сознания. В чувства меня привело прикосновение холодного носа брата к моему. Подняв голову, я ощутила себя немного лучше и вылезла из-под амбара.
Стоял вечер: полная луна и неяркие звезды озаряли небосклон на востоке, на западе угасали краски заката. Мы пересекли сад, двигаясь в коротких тенях деревьев. Когда я прыгала через ручей возле изогнутого полумесяцем моста, то мельком заметила свое отражение в бегущей воде. Увиденное настолько испугало меня, что я запнулась о берег и кубарем покатилась по земле.
Брат остановился и потерся о меня носом. «Что-то не так»? – прошептал он, но я отрицательно покачала головой. Я не сказала ему, что увидела в ручье отражение женщины.
Весь дом был ярко освещен: на верандах пылали факела, в комнатах, несмотря на летний зной, зажжены лампы и жаровни. Многие панели скользящих стен были открыты. Я смотрела, как мотыльки летят на свет и гибнут в язычках пламени.
Покои в северном крыле – комнаты Сикибу – были освещены тускло. Я подползла почти к самой веранде и заглянула внутрь. Мне не удалось увидеть саму хозяйку, но я заметила ее рукава, выбивавшиеся из-под занавеса. Перед ним на коленях стоял священник и нараспев читал сутры. Ночной ветерок отодвинул одну из штор; прежде чем кто-то из женщин задернул ее обратно, я увидела во мраке комнаты Сикибу, безучастную и грустную.
Главные комнаты в доме были залиты светом. Первый сын Йосифудзи стоял в зале, рядом с двумя взрослыми мужчинами в дорожных одеждах; судя по внешнему сходству, они были братьями Сикибу. Мужчины принесли ствол деревца высотой с человека, и все собрались вокруг него, включая священника. Множество слуг наблюдало за происходящим из сада. Люди были в необычных нарядах. «Траур» – вдруг поняла я. Это меня удивило – ведь никто не умер – и тут я осознала, что они, должно быть, оплакивают моего господина. Вначале это показалось мне забавным, но какое-то невообразимо тревожное предчувствие шевельнулось в моей груди при этой мысли.
Мальчик откалывал стружки от ствола при помощи резца и деревянного молотка.
«Что они задумали? – шепотом спросил брат. – Как странны все-таки люди».
«Что бы это ни было, мне это не нравится», - ответила я.
«Ха, давай подкрадемся поближе и посмотрим, что в конце концов они собираются делать». – И он пополз на брюхе вперед.
«Брат»! – зашипела я ему вслед, но он не обернулся, и мне пришлось последовать за ним.
Мальчик отдал резец и молоток одному из братьев Сикибу.
«Закончил, Тадасада»? – спросил мужчина.
Я украдкой посмотрела на ствол дерева: с такого близкого расстояния были видны вырезанные на нем узоры, но я не могла с уверенностью сказать, что они изображают. Священник двинулся вперед вместе с двумя помощниками, которые бросили ладан на горячие угли жаровни, стоящей в комнате. Все люди в зале легли на живот и принялись усердно молиться. Священник тоже пал ниц и начал читать громким голосом сутры.
Он молился Бодхисаттве Каннон с одиннадцатью ликами. Взглянув еще раз на узорчатую палку, я поняла, что на ней были изображены грозди голов, рук и скрещенных ног. Когда священник назвал имя этого божества, шерсть на моей спине встала дыбом. «Ненавижу все это», - шепнула я брату; он лишь теснее прижался ко мне, и мы продолжали слушать.
Причин для беспокойства не было. Я помнила, как другой священник, взывая к Будде, прошел мимо нас, даже не заметив. Чем же этот заклинатель мог быть лучше? Между тем, его голос усиливался и усиливался, вопрошая, где лежит тело мертвого Йосифудзи. Над жаровней курился дымок от ладана, выплывая по неподвижному воздуху в сад. Одна струйка дыма, казалось, двигалась прямо к нам, извиваясь, как змейка. Легкое дуновение ветерка подняло ее кончик, словно змеиную головку. В тот же миг вся моя храбрость бесследно исчезла, и я стрелой бросилась прочь. Меня обуял панический страх, тяжелое горячее сердце колотилось так, что я едва видела сад, по которому неслась.
Влетев под амбар, я поспешно вернулась в женское тело и некоторое время стояла, вздрагивая от испуга. «Муж мой? – позвала я. – Муж? Где ты?»
Я бегала по комнатам и галереям, не опасаясь быть увиденной мужчинами из прислуги, и звала моего господина по имени. Я как раз была на веранде, когда Йосифудзи, откинув штору, стремительно вышел из ярко освещенной комнаты.
«Жена? – спросил он, недовольно нахмурившись. – У меня гости из столицы. Мы слышали твои крики по всему дому…»
«Муж мой! – сказала я, тяжело дыша. – Мне очень жаль… знаю, что вела себя непристойно… но это лишь оттого… что я так напугана…»
Лицо Йосифудзи смягчилось, он быстро подошел ко мне и обнял: «Что случилось? Ребенок? Что бы ни произошло, все уже позади, я с тобой».
Я сглотнула комок в горле, пытаясь дышать ровнее: «Нет, не с сыном, с ним все хорошо». Что я могла ему сказать? «Змейка дыма, она искала тебя. Я… наверное заснула и увидела дурной сон, а когда проснулась, то была совсем одна и поэтому испугалась».
«Одна? А где же были твои дамы?»
«Они были там. Я хотела сказать, что почувствовала себя одинокой – без тебя». Я прижалась к мужу, обвила руками его шею и разрыдалась, припав к его щеке. Он обнимал меня и что-то утешительно говорил. Потом Йосифудзи осторожно освободился из объятий и передал меня моим женщинам, которые ожидали, стоя в тени.
«Тебе лучше»?
Я всхлипнула.
Он взял меня за руки: «Сейчас я должен уладить кое-какие дела, а затем приду и побуду с тобой, всю ночь, если хочешь».
«Хорошо, - ответила я. – Поторопись».
Я ждала в полумраке своих комнат, подбрасывала мяч и обливалась слезами от ужаса, вспоминая змейку дыма. Мне страстно хотелось увидеть Йосифудзи. Мой сын уже спал, но няня принесла его ко мне, и я смотрела, как он дремлет, свернувшись калачиком среди стеганых одеял. «Видишь, мой муж меня любит, - говорила я самой себе. – Это же очевидно: никакой Будда нам не помешает. Он не может угрожать нашей любви». Потом я снова думала о змейке дыма, то и дело вставая и выглядывая в наш сад. Но Йосифудзи все не приходил.
Зато пришел одиннадцатиголовый Каннон. Он появился в образе пожилого мужчины с одной-единственной головой, держащего в руках палку. Но я догадалась, что это был Бодхисаттва: старик не принадлежал миру лисьей магии – здесь, где все и вся были созданы ею. От него исходил запах ладана. Кем еще он мог быть? Старик двигался через сад, проходя сквозь ухоженные деревья, наши камни и пруд. Он оставлял за собой дорожку, подобно тому, как человек оставляет следы в иле, переходя ручей вброд. Там, где шел старик, чары рвались и рассеивались, обнажая землю и тени от крыши амбара. Магия, кружась вихрем, вновь смыкала разрыв позади Каннон. Но он продолжал рассекать волшебный мир, отступающий перед реальностью, словно толпа перед императорским кортежем.
Старик шел напрямик, через все наши творения, приближаясь к дому.
«Нет! – пронзительно закричала я, выбегая на веранду. – Оставь его здесь!»
Мужчина продолжал идти. Бросившись в дом, я ворвалась туда, где сидел Йосифудзи с гостями из столицы и своим секретарем: «Муж мой! Беги!»
«Жена»? - удивился он, но я уже чувствовала, как веранда за моей спиной дрожит и растворяется. Я упала на колени. Йосифудзи увидел незнакомца и вскочил, сжимая в руках ножны. Когда Бодхисаттва проходил мимо, я схватила старика за одежду и намертво вцепилась пальцами в его пояс. Каннон потащил меня следом за собой, даже не замедлив шага.
«Кто вы…» - взревел мой муж, но тут старик ударил его палкой. Йосифудзи отпрыгнул назад и выхватил из ножен меч.
Я закричала. Вместо меча в его руках колыхалась сухая соломина. Мой муж посмотрел на нее с отвращением и бросил на пол. Старик снова ткнул палкой моего господина, вынуждая Йосифудзи попятится и выйти из комнаты.
«Оставь его, пожалуйста оставь! Они больше ничего не значат для него. Я люблю его…» - просила и умоляла я, волочась вслед за Каннон по дому. Мои руки кровоточили, поранившись о жесткий край пояса. Если вокруг нас и было что-то настоящее, то только горячая кровь на моих ладонях. Йосифудзи кинулся назад, желая помочь мне, но старик вновь ударил его палкой, заставляя моего мужа идти вперед.
Кожаный пояс намок от крови; мои пальцы соскользнули, и я упала на землю под амбаром, возле одной из свай. Каннон нанес Йосифудзи еще один удар, мой господин выполз из нашего дома и встал на ноги, оказавшись в огороде. Я поползла за ним, хотя знала, что уже слишком поздно. И я осталась лежать возле амбара в измятых одеждах, с окровавленными руками и разметавшимися по земле волосами.
Были сумерки: тринадцатый вечер с тех пор, как Йосифудзи пришел к нам, и тринадцать лет, проведенных им в лисьем мире.
В огороде, переговариваясь между собой, толпились небольшими кучками люди.
Облик мужа двоился в моих глазах, словно я видела искаженные очертания сквозь воду. Один Йосифудзи – красивый мужчина в нарядном кафтане, правда немного запылившемся, держал в руках пустые ножны. Другой – в грязной и рваной одежде, покрытой пятнами, сжимал в пальцах щепку, изъеденную червями: мужчина, живший под землей с лисами.
Первым моего мужа заметил мальчик.
«Отец! - вскрикнул он, подбегая к Йосифудзи. – Это ты?»
«Сынок? – нерешительно спросил мой господин. – Тадасада?»
Я видела, как память возвращается к нему. Но лисья магия была еще достаточно сильной и сохраняла у него прежнее представление о действительности.
«Почему ты не вырос за все эти годы, пока меня не было»?
Мальчик обхватил его руками: «Ох, отец, что с тобой случилось? Ты выглядишь таким старым!»
Йосифудзи оттолкнул сына: «Это не имеет значения. Я здесь лишь для того, чтобы отправить твою мать обратно к родителям. Полагаю, она дома? Ее отъезд в столицу и долгое отсутствие довели меня до отчаяния. Но я встретил одну прекрасную девушку, и мы поженились; у нас родился чудесный мальчик. Он намного красивее тебя. Знай, теперь он – мой наследник. Ты для меня больше не первый сын, Тадасада: я так сильно люблю его мать».
Мальчик оглянулся на затемненные комнаты в доме. Я увидела там чью-то фигуру, мягко колыхающиеся одежды и догадалась, что это была Сикибу. Она следила за происходящим, слишком строго соблюдая правила приличия, чтобы выйти и встретить мужа в присутствии такого большого количества людей. Тадасада выпрямился: «И где же твой сын»?
«Да вон там», - ответил мой муж, показывая на амбар.
И тут они увидели меня. «Лиса! – крикнул кто-то из слуг, и все остальные подхватили его крик: «Лиса! Лиса!» Мужчины бросились ко мне и к амбару, размахивая палками и факелами.
«Муж мой! – закричала я. – останови их!»
Йосифудзи выглядел смущенным и растерянным. «Жена»? - неуверенно спросил он.
«Лиса!» - продолжали вопить люди.
«Прошу, останься со мной»! - рыдала я, протягивая к нему руки. Йосифудзи сделал ко мне несколько шагов, но Тадасада повис на отце, удерживая его.
Я снова посмотрела на дом и на мгновение – до того, как слуги успели бы меня схватить, и впервые за все время – отчетливо разглядела Сикибу, стоявшую на веранде. Я заметила слезы на ее лице и поняла, что она, единственная из всех (кроме моего господина), увидела во мне женщину.
Люди прогнали нас. Опустив под амбар факелы, они заметили нашу нору и принялись тыкать со всех сторон палками. Моя семья бросилась врассыпную, даже мой сын, который был еще совсем крохой. Люди преследовали меня, пока я, объятая слепым ужасом, не сбросила женский образ. Боль лишила меня сознания, но мое лисье тело продолжило бежать на окровавленных лапах.
Женский облик я приняла намного позже, когда избавилась от душившего меня страха. Мой дом был пуст, в нем не было никого, кроме слуг, которые принесли мне чистую одежду и еду.
С тех пор я жду. Моя семья так и не вернулась. Дедушка был очень стар; не знаю, выдержал ли он надрывающую сердце погоню. Моя мать, мой брат и сын скрылись. Меня не оставляла надежда, что они вместе, но боюсь, что они все же потеряли друг друга.
Йосифудзи проплакал много дней. Когда я подползала в темноте к его двери, то слышала, как он зовет по имени меня и нашего сына. Домочадцы созвали священников и заклинателей гэндзя, чтобы они исцелили моего мужа от «зачарованности», но те сказали, что неведомые чары держат его слишком сильно. Недавно я услышала, как Йосифудзи сказал, что излечился от своего недуга. Но я не знаю, чему верить; в моих глазах его чувства не были болезнью, и он не мог от них исцелиться.
Одной, без семьи, мне тяжело поддерживать существование дома и слуг. Сад уже пропал, растаяв, как дымка. Дом тоже постепенно растворяется – комната за комнатой. Я больше не выхожу из своих покоев, потому что не желаю знать, как далеко зашло это исчезновение. Слуг осталось немного, и они еще более молчаливые, чем раньше. Вначале я хотела убежать, снова сбросив человеческий облик, и вернуться обратно в лес. Но поняла, что не смогу. Я перестала быть обычной лисой.
Но я не стала и обыкновенной женщиной. Знаю, удел женщины – всегда ждать, затерявшись в сумраке и сгорая от любви к своему господину. Если бы дело происходило в какой-нибудь старинной легенде, то после того, что со мной случилось, мне пришлось бы провести в ожидании всю свою жизнь, до самой смерти. Но я уже и так долго ждала в одиночестве, подбрасывая мяч и ломая голову над дневником Йосифудзи. Я так устала от этого.
У меня появилась идея, очень простая. Было лето, когда Йосифудзи провел со мной те тринадцать дней. Теперь зима: сегодня выпал первый снег, по небу проплывают облака, темные, словно лесные дебри. Я хорошо его знаю; вечером он выйдет в сад, чтобы написать о снеге и луне. И тогда я выкачу перед ним на тропинку мой белый мяч. Если Йосифудзи все еще тоскует обо мне, тогда он увидит его и поймет, что это означает. Мой господин найдет меня, и мы будем счастливы. На этот раз не будет никакого обмана, никакого ожидания в темноте, никакой магии, кроме той, что соединила сердца человека и лисицы по их доброй воле. А если Йосифудзи действительно счастлив здесь, с Сикибу и мальчиком, он заметит всего лишь комочек снега.
Надеюсь, он увидит мяч.
Я даже кое-что придумала:
«Священник, можешь
исцелить от всех болезней,
но не от любви».
Думаю, это стихи.
***
Конец