Николай Петрович Удалов за два года до наступления законной пенсии шёл по Пятницкой в сторону метро и уже в который раз согревал себя подведением некоторых жизненных итогов. За работу ему платили триста долларов в месяц - деньги невеликие, но достаточные по такой-то жизни, которая случилась в последние два десятилетия. Деньги, можно даже сказать, неплохие, если посмотреть на его сверстников, получающих едва ли в три раза меньше. А вот ему, Николаю Петровичу, удалось удержать уровень своей зарплаты вот уже двадцать лет. Триста долларов ему платили и тогда, при тогдашней стоимости заморской валюты. Это было главное следствие его жизненной дороги, и никто достижения этого оспорить не смог бы.
В хозяйственной сумке, которой ещё лет двадцать назад его, любимого зятя, одарила тёща, он нёс аккуратно упакованные разные вкусности, которые Николай Петрович по месту нынешней своей работы мог приобрести беспрепятственно. Когда-то в этой черно-жёлтой болоньевой сумке ему приходилось скрывать от попутчиков перевозимые с прежнего его места работы (в структуре главной в стране Администрации) первые в его стране замороженные куриные окорочка, почему-то носившие имя заморского президента. А сегодня загруженные в эту сумку новые деликатесы имели вполне легальный статус, поскольку уже давно наступила гласность, а потом и рынок, и никаких тайн от простых смертных у людей его положения больше не было.
Дорога по Пятницкой ему, как и прочему люду век назад, была мало сказать знакомая, а до сердечного щемления близкая и радостная. Если бы он после работы шёл по Пятницкой лет сто назад, можно было бы подумать, что он, вполне умиротворённый, идёт на вечернюю молитву в храм Параскевы. Но сегодня даже маленькие дети по всей округе знали, что люди идут к «Новокузнецкой», чтобы ехать на метро. Вот и Николаю Петровичу предстояло ехать в южном направлении по зелёной ветке.
Многолюдная «Новокузнецкая» в эти дни снова была полузакрыта, но опять в пользу Николая Петровича. То есть вместе с другими, как он сам, конторскими служащими, на работу и после работы мог беспрепятственно ею пользоваться, а для встречного потока она вроде бы как не работала. Одна лента эскалатора была в очередной раз на ремонте, и застывшая дорожка бездействовала. Отгорожённая щитами жёлтого цвета, она, как и ехавшие вниз, то и дело слышала из милицейского громкоговорителя, что для выхода на улицу надо пользоваться станцией «Третьяковская». Таким образом, душа Николая Петровича получала дополнительную дозу адреналинчика - Николай Петрович ощущал своё преимущество перед теми, кто намеревался выбраться из-под земли. Но им это сделать было нельзя, а вот Николаю Петровичу с попутчиками - пожалуйста.
В вагоне Николай Петрович занял своё постоянное место - в начале вагона в середине состава. Он уже знал, что на «Павелецкой» кто-нибудь из ехавших с «Белорусской», а то и с «Речного вокзала» непременно выйдет, освободив для него местечко. Покушаться на освободившееся место вряд ли кто решился бы. Один вид белой головы Николая Петровича, его согбенной спины, а также тяжёлая поклажа в руках давали ему преференции, которые Николай Петрович зарабатывал всю свою служивую жизнь. И вот теперь, наконец, дождался, фактически не оставляя шансов иным пассажирам, какими бы наглыми и шустрыми бы они ни были.
Погрузившись на свободное дерматиновое - как и несколько десятилетий до того - место, разместив меж колен сумку с деликатесами для домашних, Николай Петрович успел на перегоне до «Автозаводской» вспомнить, как жизнь отвела его от рокового поезда в том году в начале февраля , когда он в пятницу, как всегда, ехал на работу. В тот день выходила пятничная «Московская газета», в которой его давняя знакомая по университету делала вкладку. Чтобы наверняка купить эту газету, надо было в означенное утро сделать перед спуском в метро маленький крючок к неудобно расположенному киоску «Печати». Как оказалось, этого было достаточно, чтобы не попасть в тот поезд, который ушёл с платформы «Красногвардейской», и в тоннеле после «Автозаводской» оказался взорванным.
Была проблема и у последующего поезда, в котором ехал Николай Петрович, но небеса не решились нарушать заповедь, которую сами установили: жизнь у его удалась. Его поезд не успел въехать в тоннель от «Коломенской» и простоял два с половиной часа - но на свежем всё-таки воздухе.
Тогда уже через час стояния в замершем составе знали, что произошло с предыдущим поездом, потому что новомодная мобильная связь иногда бывает полезной. «Петя, передай Инге Иосифовне, что я жива, но опоздаю. Да. Мы тут тусуемся перед «Автозаводской», да, прямо в метро. То есть не в метро, а на улице... А как я приеду? Вагон же на рельсах» - объясняла соседка Николая Петровича по вагону. Она не без лукавства предложила Николаю Петровичу свой крохотный аппаратик, но Николай Петрович, строго глянув на коллегу по несчастью, ничего не говоря, достал в тесноте свой увесистый мобильник и строгими, выверенными фразами сообщил жене и на работу, чтобы его не теряли. «Тут в метро какие-то заморочки, но я в другом составе»,- округло объяснял он оба раза одинаковыми фразами, одновременно прикидывая, что раньше обеденного перерыва в свой кабинет, из окна которого виден был Кремлёвский холм, он не успеет.
«Да, а жизнь-то удалась», - подумал в очередной раз Николай Петрович, и с превосходством оглядел окружающих. Он, конечно, сейчас имел в виду то, что остался жив, а вовсе не то, что в укромном гараже на зиму он оставил свой подёржанный, но всё-таки «Фордок», что в недалёком Подмосковье его до тепла ждали дачка, что сын его тоже пошёл по государевой службе и делал немалые на этом поприще успехи. Да и немало было иных достижений, которых сумел добиться Николай Петрович за несколько десятилетий своей прилежной службы и жизни.
Люди, по большинству окружавшие его в вагоне после работы, были не то чтобы опущенные на самое дно жизни, но где-то на пути к этому дну. Он посмотрел на женщину в заношенном пуховом салопчике, бывшем модным в те годы, когда тёща Николая Петровича подарила вот эту хозяйственную сумку, которая, наполненная, лежала, как верная собачка, у его ног. На лице женщины было написано такое напряжение, словно она решила выручить многоумного учёного и вычислить его формулу, но всё никак сделать этого не могла.
Представить её на месте своей дорогой жены Карины Парисовны Николай Петрович, хоть убейте, не мог. Женщина с таким выражением лица ни за что не смогла бы, как Карина Парисовна, к примеру, изящным движением ножа укоротить чрезмерно длинные стебли пятидолларовых роз, которые Николай Петрович мог себе позволить подарить своей дражайшей половине несколько раз в году вот уже тридцать лет подряд. И не одну, а сразу несколько. И не было для него во всём мире ни одной женщины, которая бы так умело укорачивала коричневатые стебли алых или пурпурных (какие в тот вечер попадались) растений, которые его жена называла неземными. Кроме того, она так же умело и изящно могла расстелить на праздничный стол скатерть и расставить приборы по известному только ей порядку, виртуозно прибрать их уютную квартирку - да так тщательно, что свои таблетки он без заботливой Карины Парисовны отыскать никогда бы не смог.
И вообще - Николай Петрович, сравнивая свою любимую со всеми попадавшими на его глаза женщинами, каждый раз убеждался, что и со спутницей по жизни ему повезло. И пусть по квартире он передвигался, как «луноход», выверяя каждый свой шаг, и в каждой комнате его ждали отдельные тапочки, пусть он не мог ни в каком углу оставить свои ненужные вещи, а на столе в кабинете свои бумаги - пусть. Он знал, что Карина Парисовна, едва появившись, с проницательными комментариями тут же наведёт порядок, который установила и признавала она. А вот он понимал, что за тридцать лет не выучился квартирной культуре.
И не только квартирной. Карина Парисовна всегда на шаг, если не два, была впереди своего мужа и своих коллег на ответственной работе по страховому бизнесу. Редкая театральная премьера и новомодная выставка в столице проходила без её участия. Вот и сегодня она воспользовалась приглашением на премьеру новейшего фильма про давнишние года. И не куда-нибудь, а в саму Администрацию. Да-да, в просмотровый зал Белодома, немного закопчённого в октябре того девяносто какого-то года - Николай Петрович и думать забыл помнить то несуразное время, когда он мог лишиться укромного рабочего места на склоне своей славной трудовой деятельности.
Николаю Петровичу было приятно представить себе сегодняшний поздний вечер, когда его любимая даст знать о своём прибытии долгим хозяйским звонком в домофон. А он к той минуте уже разогреет многое из тех вкусностей, которыми запасся для них и семьи сына на своей ответственной работе. И нафильтрует воды, и вскипятит её, и заварит ароматный чай, и прикроет заварной чайник стёганой куклой, которая вот уже тридцать лет жеманно прячет руки в крохотной муфточке.
А пока Николай Петрович, боясь поскользнуться на ледышках, коварно отсвечивавших в вечерних фонарях, пробирался к знакомому дому в десяти минутах неторопкого хода от метро. Чтобы попасть в свой подъезд, он применил магнитную таблетку, чего на заре своей славной жизни не мог бы придумать даже такой фантазёр, каким был он. Потом в ход пошёл ключик от почтового ящика, откуда едва не вывалилась целая стопка длинненьких конвертов, на которых в прозрачных окошках были компьютерно набранные данные Карины Парисовны из самых разных фирм. От тех, которые предлагала шубы и дублёнки по цене давнишних ватников, до тех, которые предоставляли услуги для всех неожиданно потеющих женщин, или тех, что приглашали на премьеры по части искусства.
Ещё один ключ - и доступным становился коридор, в котором была, среди прочих, и многокомнатная квартира его любимой жены. Впрочем, и его квартира тоже, оставшаяся в наследство Карине Парисовне и ему от предусмотрительной тёщи.
Потом в ход пошли два ключа с наворотами, и тёмная прихожая встретила Николая Петровича знакомым запахом. То ли цитрусов, который так любила Карина Парисовна, то ли хвойным, то ли каким другим - Николай Петрович так и не осилил разницу между цивилизованными ароматами. А может, это был запах «Фиджи» - его аромат Николай Петрович впервые узнал на их свадьбе, перед которой подарил будущей жене желтоватую коробочку и желтоватой же жидкостью.
А дальше всё было так, как всегда. Николай Петрович зажёг все уютные светильники в коридоре и на кухне. На кухне на уголке стола, на котором на накрахмаленной скатерти стояла ваза из тёмно-красного хрусталя с алыми розами, Николай Петрович расстелил газетку, взятую из стопки под трюмо, - так, как он делал с незапамятных времён в прокуренной комнате в высотке, на шестом этаже зоны «Д», размеренно поставил на неё тарелки с разогретым для себя бифштексом странного вкуса и вовсе безвкусным рисом, снарядил чайник и стал ужинать в предвкушении поздней встречи с Кариной Парисовной, для которой он потом погреет более достойную принесённую домой пищу - например, тушёную с грибами свинину и фаршированные овощами кабачки, выложит в хрустальную салатницу салат с кальмарами, на специальной тарелке разложит вычурные пирожные, которые делали только на его службе и нигде больше в Москве.
Медленно пожёвывая, попивая чай и поглядывая на экран крохотного, но яркого телевизора, повешенного в уголке кухни и вспыхивавшего как неведомый кристалл, Николай Петрович, свернув в комок газетку с крошками и упавшими рисинками, ощутит полноту жизни и ещё раз скажет себе, что она ему удалась.
Юрьевка. 7.1.2005.