СМЕРТЬ ВОЖДЯ
Строг, но справедлив – банальная фраза, которую мы в обыденной жизни произносим десятки раз, никогда особенно не задумываясь над ее смыслом. А смысл, между тем, имеется. Если человек строг, но справедлив – это значит, что он строг и справедлив одновременно и поровну. А, если человек только строг или только справедлив, то это одно только это и значит. При усилении одного из вышеупомянутых качеств, человек может быть строго строг или же справедливо справедлив. Вы скажете, белиберда какая-то. Неверно. Рассмотрим для примера обычную жанровую сценку. Две девочки школьницы обсуждают достоинства своих учительниц. Одна говорит: “А наша Мария Ивановна строгая строгая”. Вторая девочка отвечает ей: “А наша Евгения Васильевна справедливая справедливая”. Появился смысл? То-то! А если человек строг и справедлив одновременно. Тогда при усилении этих качеств он может быть одновременно строго строг и справедливо справедлив. Та же жанровая сценка. Две девочки. Одна: “А наша Марья Ивановна строгая-строгая”. Другая: “Но зато она справедливая- справедливая”. Но в данном случае эти качества все же, как бы противопоставляются друг другу. Но ведь, если человек обладает двумя этими достоинствами, то по математическому принципу из них, по крайней мере, можно сконструировать еще два. Человек может быть строго справедлив и справедливо строг. А при усилении одного из этих качеств он может быть строго-строго справедлив или справедливо-справедливо строг. Или даже, а почему бы и нет, он может быть строго-строго-строго справедлив или справедливо-справедливо- справедливо строг и т. д. Но можно ли на данном материале построить не только жанровую, но и эпическую сцену? Безусловно, можно! Вот пример. Все мы знаем из одного популярного, в свое время, фильма как умирал вождь мирового пролетариата В. И. Ленин. Кровать, ночник, бледное лицо вождя, лежащего на постели. Рядом друг и соратник Н. К. Крупская. Она читает мужу рассказ Джека Лондона “Любовь к жизни”. Внезапно, почувствовав что-то страшное, Надежда Константиновна прерывает чтение и, пристально всмотревшись в лицо вождя, негромко с отчаянием восклицает: “Володя”! Звучит музыка. Великий вождь мирового пролетариата умер. Усоп.
Сегодня, в свете впервые открывшихся исторических фактов, мы видим безусловную фальшь и внеисторичность этой сцены, ставшей в сознании народа мифом. Появилась потребность исправить ошибку киноискусства и представить нашему народу-налогоплательщику сцену, основанную на реальных фактах. И они нам известны. Сегодня мы знаем, что великий вождь победившего пролетариата скончался от прогрессивного паралича, ставшего следствием не долеченного сифилиса, который великий вождь и учитель приобрел в одном из парижских борделей, когда готовился к какой-то партийной конференции.
Вот как рисуется в моем воображении эта сцена:
Старинная дворянская усадьба Горки. Короткий, ясный зимний день. Длинные голубые тени на чистом снегу старинного парка. Парадный подъезд с портиком. Покрытая ковровой дорожкой лестница, ведущая на второй этаж. Блестит паркет; сухим жаром пышут изразцы натопленных печек. По всему дому разносятся звуки надоевшей всем до чертиков бетховенской “Апассионаты”. Ее в двадцатый раз подряд за нынешний день исполняет на, вывезенном из Московской консерватории, концертном рояле, чудом недорезанный в ходе революционных разборок, мелкобуржуазный пианист. Возле пианиста в позе ассистента сидит чекист в защитной гимнастерке, перетянутой скрипучими портупеями и хромовых, до рояльного блеска начищенных сапогах. Когда судорога сводит пальцы измученного пианиста и он на время, чтобы их размять, прерывает игру, чекист достает из коричневой кобуры вороненый наган и, постукивая им по открытой крышке рояля, внушительно и строго говорит: “Играй, играй, контра недобитая, а то ведь шлепнуть мне тебя – секундное дело”. И пианист, превозмогая боль в скрюченных пальцах, вновь отчаянно врубается в клавиши. Еще пять-шесть чекистов, очевидно подчиненных, сидят на лавке вдоль стены, отупело слушая опостылевшую музыку. Из комнаты, в которой происходит игра, через открытую дверь кинокамера скользит в смежную залу. Здесь на тахте у персидского ковра, увешанного коллекционным оттоманским оружием, вывезенными из Эрмитажа, по-татарски поджав под себя ноги в толстых вязаных носках, сидит вождь победившего пролетариата В. И. Ленин. Он слушает музыку. По лицу его гуляет идиотская улыбка. Напротив него в глубоком кожаном кресле верный друг и соратник вождя Н. К. Крупская. На коленях она держит блестящую коробочку, в ней шприц с инъекцией успокаивающего снадобья, которое она должна ввести вождю, как только у него начнется очередной припадок. Обращаясь к верной соратнице и другу, вождь победившего пролетариата говорит: “Дорогая Наденька, враги нашей революции и лично меня, апологеты буржуазного строя, креатура буржуазии утверждают, что я жесток. Это клевета. В ходе революции и гражданской войны я был строг, но справедлив. В моменты наивысшего напряжения сил пролетариата в борьбе с озверелой бандой капиталистов и помещиков я, случалось, был строго строг, но при этом я был справедливо справедлив. А это значит, что я был строго-строго справедлив и справедливо-справедливо строг, что, в свою очередь, означает, что я мог быть стого-строго строг и справедливо-справедливо справедлив, а это значит…
- А это значит, - усталым голосом прерывает его товарищ Крупская, - что ты козел. Если бы ты не был козлом и не размахивал бы своей шишкой направо и налево, то сидел бы ты сейчас в Кремле, а я бы возле тебя сидела, наподобие матушки императрицы. А теперь мне с тобой дураком приходится здесь возиться, а в Кремле теперь этот грузин распоряжается, и его оттуда уже не вытеснишь.
- А чудесная грузина, однако. – Внезапно, дико возбудившись, и почему-то с чукотским акцентом начинает лопотать вождь победившего пролетариата. – Он тоже строгая, но справедливая. А это значит, что он строго справедливая и справедливо строгая, а это значит, что он строго-строго справедливая и справедливо-справедливо строгая, а это значит, что он…
Здесь Надежда Константиновна, видя, что Владимир Ильич садиться на белую лошадь, устало, но решительно поднимается из кресла и, открыв блестящую коробочку, извлекает из нее шприц с успокаивающим снадобьем. Но Владимир Ильич, как ребенок, боится уколов. Поэтому, проворно спрыгнув с тахты, он с криком: “нет, нет, не хочу” начинает бегать по комнате. Из соседней комнаты, откуда несутся опостылевшие всем звуки “Апассионаты”, на шум вылезают потревоженные чекисты.
- Помогите мне. – Коротко бросает им Надежда Константиновна. И чекисты, взявшись за руки, как в игре гуси-лебеди, начинают ловить вождя. Вождь некоторое время успешно увиливает от них, проворно бегая по комнате. Потом, уже прижатый в угол, он вдруг решительно бросается головой вперед и, пробив цепь чекистов, выскакивает из комнаты в коридор, скатывается по лестнице и мимо ошалевшего чекиста-швейцара выбегает во двор. Чекисты, топоча сапогами по паркету, устремляются за ним. Некоторое время они гоняются за ним по парку. Наконец им удается прижать его к внутреннему углу парадного портика. Бежать дальше некуда. Дико озираясь, вождь понимает это. Как всегда он находит решение. Подпрыгнув, он хватается за водопроводную трубу и быстро-быстро начинает подниматься по ней. Он лезет ловко и скоро, как альпинист, проходящий вертикальную стенку. Вот и карниз под крышей. Проходя карниз, вождь принимает горизонтальное положение и здесь происходит непоправимое. Прогнившая водосточная труба обрывается, и товарищ Ленин, инстинктивно оттолкнув ее от себя, начинает падать вниз. Съемка идет рапидом. Сначала вождь падает горизонтально. Он словно парит в воздухе, как буревестник революции. Возле него, как остаток ракеты носителя, парит обломок ржавой водосточной трубы. Приглушенные звуки “Апассионаты”, растянутые во времени, приобретают космическое звучание, аккомпанируя безумной сцене. Но вот большая лысая голова вождя перевешивает его скромное туловище, и он, наподобие финского ножа, падает головой вниз, втыкается в сугроб, накиданный возле дома дворником, и застревает в нем по пояс, беспорядочно болтая в воздухе коротенькими ножками. “Откапывайте его”. – Кричит чекистам растрепавшаяся Надежда Константиновна, и те быстро-быстро, по собачьему выбрасывая снег между ногами, начинают разгребать сугроб. В это время на втором этаже здания распахивается окно и в его проеме появляется главный чекист. “Ну, что поймали”? – Кричит он и осекается, пораженный увиденной сценой. Звуки “Апассионаты”, до сих пор приглушенные, лавиной вырываются из открытого окна. Гремят заключительные аккорды третьей части. Словно услышав из-под снега звуки любимого музыкального произведения, В. И. Ленин перестает беспорядочно болтать ногами и начинает дергать ими в такт аккордам. Но вот замирает последний аккорд, перестают дергаться и ноги вождя. “Быстрее, быстрее”. – Торопит чекистов Надежда Константиновна. Но они и так стараются от души. Вот уже сугроб разрыт с одной стороны, и тело вождя выпадает из него безвольное и безмолвное. Снег тает на его еще теплом лице. “Володя”! – в отчаянье вскрикивает Надежда Константиновна. Ненужный шприц выпадает из ее руки и втыкается в снег. Великий вождь победившего пролетариата умер. Усоп.
Здесь заканчивается художественная часть фильма, и начинаются документальные кадры. Мы видим, как толпы скорбящей черни таскают по обледенелым улицам Москвы гроб любимого вождя. Бесконечные митинги. Почетный караул у гроба. Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Каменев, Фрунзе. Сегодня они монолитно едины, а завтра оболгут, предадут друг друга и перервут друг другу глотки. Вот красноармейцы в длинных шинелях и островерхих шлемах, долбящие на лютом морозе котлован под мавзолей. Начало индустриализации – новые заводы, плотины, рукотворные моря. Радостные, словно с картин Венецианова сошедшие, крепостные колхозные смерды, отправляющие на элеваторы сверхплановые телеги с зерном, чтобы зимой их дети умерли, оставшись без куска хлеба. Танки, самолеты, бесконечные войны. Ликующие толпы на демонстрациях. Команды вождей на трибуне мавзолея, в исторической последовательности сменяющие одна другую. Разрушенные храмы, изгаженная земля, реки, превращенные в сточные канавы. Разбитые дороги из времен Рюрика, опустевшие, словно в опричные времена, русские деревни – провалившиеся хребты крыш и голые ребра стропил, сквозь которые с гамом вылетают черные вороны. Монументы: Родина-мать высотой с Монблан; солдаты-качки, закрывающие ее своими железобетонными торсами, о которые разбились бы и бронебойные снаряды; черные матросы, словно по велению дядьки Черномора вылезающие на морские берега. И монументы Ему. По городам и весям. Тысячи одинаковых, словно на острове Пасхи идолов, с вечно протянутой нищей рукой; лысой башкой своей, словно бросающие вызов небу и призывающие на эту несчастную землю громы и молнии господни.
КОНЕЦ ФИЛЬМА