Наконец, долгожданный фирменный автобус, увешанный вымпелами и флажками, широко разинув пасть передней двери, величаво подплыл к толпе страждущих.
Экс пассажиры аэрофлота ринулись навстречу ему, как обреченные тонущие к последней спасительной шлюпке.
Народ рвался в двери автобуса, как к воротам Зимнего в семнадцатом. Казалось, от места в нем зависят и жизнь и грядущие успехи. Не щадили ни старого ни малого, но могучий порыв был ослаблен пережитым полетом. Из стихийной толпы доносились лишь глухие стоны, сопение и вскрики азарта.
Не развращенные разнообразием, вкусы советских людей совпадали до миллиметра. Все любили сидеть у окна и по ходу автобуса. Из-за этого разгорались ленивые споры.
Я покорно в стороне ждал своего часа, рискуя остаться без места вообще, что часто и случалось. Но так распорядилась судьба. Она у меня не дается, как иным прочим, в руки. Генетическая организация, плюс менталитет, минус воспитание. Это ж, какая гремучая смесь. Вот, видно, что мешает мне в преодоление её лезть на пролом, топча и расталкивая локтями соседей. Я был не одинок.
Также, не вмешиваясь в «естественный ход событий», рядом со мной стояла пара не молодых людей. Он и она. Он – крупный, седоватый, в светлом костюме и шляпе неустанно суетясь вокруг своей спутницы, разговаривал громко, неправильно произнося всякие, слова, что свойственно широким натурам из народа «глубинки». На его открытом и добродушном лице, играла прозрачная улыбка, а вокруг фигуры струился тот неуловимо особый аромат, что выдает настойчивого ценителя горячительных изделий.
-« Тамарочка, дорогая, - поминутно обращался он к женщине, - Тебе не тяжело? Ты только не волнуйся. Ты не устала? Ты не волнуйся, Тамарочка, дорогая. Щас мы сядем и поедем. Еще не было, чтоб мы не сели. Тебе не трудно стоять?»
Народ заполнял автобус, как патроны обойму. Наконец толпа истощилась, у дверей образовалась странная пустота. Бои догорали уже в глубине салона.
«Тамарочка, дорогая,- засуетился снова мой сосед. – Ну иди же, голубонька, садись в автобус. Осторожненько, ластонька , подними ножку. Не споткнися на ступеничке. Осторожненько. Дай тебя подсажу. Вот та-ак. А теперь проходи вперед. Вот так, еще немножко. Вот садися тут у окошка, Тамарочка, дорогая. Вот. А я тута, рядышком. Тебе удобно? А ты эту ножку, серденько, поставь сюда, а эту – сюда».
Оккупировавший автобус «слабый» пол с завистью смотрел на парочку, кидая неприкрытые укоризненные взгляды на спутников своей, не столь удавшейся жизни. Все понявшие с полувзгляда очарованные жизнью мужчины, в беспокойстве закрывали глаза, притворяясь погруженными в дрему, с нарочитым вниманием утыкались в газеты или в окна, стараясь проигнорировать не здоровый выпуклый пример.
Но громкий заботливый баритон гремел во всех уголках, набирающего скорость автобуса.
Ничто не могло бороться с ним. Ни гул мотора, ни объявления водителя. Вырулив не трассу, автобус двинулся по шоссе на максимуме скоростей.
Я пристроился напротив счастливой парочки, угнездившись в сидении «наоборот», спиной к вектору движения, что ненавидел.
Рвущиеся из - за плеча разгульные луга, рощи, деревни, пролетали над головой и мгновенно исчезали вдали. Начинала кружиться голова. Большое окно автобуса, между тем, неустанно меняло панораму. Бегущие вдоль дороги зеленые массивы вдруг сменились полями поспевавшей пшеницы, песчаными оврагами и обрывами. В легкой голубизне неба невесомо катились белые кучки облаков. Бесстрастной чередой мелькали телеграфные столбы, несущие на покорных плечах пунктиры своих проводов.
И над всей картиной летнего величия приветливо и призывно торжествовало солнце. На дальнем горизонте мелькнул серебристой синевой изгиб реки, вдруг доведший до совершенства раскинувшийся прекрасный пейзаж, будя в душах зрителей широкую торжественность и благодать.
-Тамарочка, дорогая!- раздался снова знакомый голос. Ты только посмотри.
Все шо ты видишь в окне красоту – это Хохляндия, моя родина, моя родная земля. Понимаешь? Не какая-то Гренландия – Исландия. Меня моя родная мамаша здесь, на этой земле родила. Я здесь рос, понимаешь, ластонька? Я здесь жил, и даже работал. За эту землю в тяжелых, представь, боях, я кровь свою проливал. А река вот, что ты видишь. Это моя родная река. Днепр она называется. Слышишь, как красиво - Днепр? И за него я воевал с фашистскими гадами. Из этой реки, Тамарочка дорогая, во время войны я воду пил. - Голос соседа окреп.- Я воду пил! И ты тоже будешь пить. Ты у меня будешь пить!! Ты захлебнешься у меня, сука, в этой воде!..
Голос соседа трагически сорвался. Он рухнул на спинку кресла и захрапел, неожиданно лишив своего присутствия не только моложавую спутницу, но и весь оцепеневший от неожиданности салон.
Ошеломленная не меньше других супружеская пара справа от меня сидела неподвижно. По пассажирским рядам совместно с храпом мирно и постепенно усиливаясь, распространялся знакомый с детства запах смеси Московской с Жигулевским.
-Что это?- осторожно толкнула занятого чтением мужа потрясенная спутница жизни, кивнув на моего, небрежно растекшегося по сиденью, соседа.
-А что? Нормальный мужик.- Облегченно усмехнулся супруг. Мужчины сочувственно улыбались.
Женщины в автобусном салоне подавленно молчали.