Depeche Yuri
http://depecha.net
КОНВЕРГЕНЦИЯ
Или Гармония Противоречий
ПРОЛОГ
«Город сольётся с туманом.
Крыши домов Вавилона скроются под кронами пальм Конвергенции.
Солнце влюбится в нас…»
(Старое индейское пророчество)
Города нет, он растаял на солнце, и его вынесло мутным потоком через дренаж в Реку-Кудесницу!
Было приблизительно шесть часов тридцать две минуты пятьдесят четыре секунды, когда Пэт вернулся в Вавилон. От Конвергенции его разделяли всего сутки. Высокий и худой, шёл он по недоумённо пустынным улицам просыпающегося Вавилона. Серо голубые глаза смотрели без страха, насмешливо. Прямой, с искусственной горбинкой нос, нависал над аккуратной бородкой, а светло русые волосы прятались под красной бейсболкой.
На этом сходство заканчивается.
Город был слегка замёрзшим от утренней изморози и не спешил пробуждаться. Воскресенье Вавилона неохотно отпускало из мягких и тёплых постелей своих жителей.
Мелькнула тень. Последний клаустрофоб, взращённый развёрстыми пастями парадных, робко улыбнулся солнечному зайчику, танцующему на его колене. Солнечный зайчик был шершавым на ощупь, а по вкусу напоминал ванильное мороженное. А по-другому и не могло быть – только ванильное и никак иначе!!! Ванильное…
Пэт только что вернулся из Конвергенции и направлялся туда, куда шёл долгие годы. Нужно было вернуть Вавилону то, что Вавилон утерял много тысяч лет тому назад. Теперь это было найдено, оцифровано и размещено на диске, лежащем в кармане ветровки Пэта. На самодельной полиграфии, вставленной в коробку диска, красовалась пальма Конвергенции, с надписью «Жизнь Прекрасна!!!». Пэт шёл, чтобы завершить труд тысяч его предшественников. Себе сверх-роли он не отводил, но и не забывал об ответственности, возложенной на него. Упрямый солдат стечения обстоятельств и железной воли, приобретённой в скитаниях.
Город не то чтобы ждал его, скорее городу было просто не до него…
«Этот Вавилон не сможет жить вечно…»
(Перевранная индейская песня)
1. Конвергенция – Откровение индейских шаманов.
«…но нас этим уже не убить
мы привиты вакциной любви
танцуем под шквалом огня свободные солнца лучи…»
(неизвестный индейский поэт)
!!! Конвергенция (лат. Convergere – приближаться, сходиться) – сходство в функциях у относительно далёких организмов, образующееся в ходе их исторического развития как приспособление к относительно одинаковым условиям жизни.
«Конвергенция развеется по ветру и тогда из-за туч приблизится лето…»
(Древнее индейское пророчество)
Каждое поколение живёт в своём времени, отличном от всякого иного, не пуская к себе никого, кто был бы отличен от обитателей их времени. Оно охраняет своих жителей, охраняет само себя от Непохожего, того, что может привнести в складную и размеренную жизнь, полную невзрачных радостей и никчемных забот, тревогу со вкусом адреналиновой железы на губах.
Но!
Попадая в Конвергенцию, их времена, перестают существовать, рушатся и испаряются: годы размываются солёностью и прозрачностью моря, делая людей прозрачными и гибкими, их дни тают в не сжигающей жаркости солнца, и люди теряют необходимость цепляться всеми собой за вчера, сегодня и завтра, сжигая эти умертвляющие их вещи, а их секунды теряются среди миллиардов песчинок, перекатываемых ветром – уносящим мгновения…
Мечта усмехается всем…
Оп! И больше не существует разделяющих взаимоотношения паспортных данных. Они испарились, растаяли, сгорели, стали прозрачными и укатились в невидаль.
Оп! И девушка, с едва обозначившимися вторичными половыми признаками, нежно целует седого мужчину, позабыв о том, что того, могут обвинить в, существовавшей некогда, педофилии… Их времена, стремительно скручиваясь, превращаются в не рвущиеся канаты, свитой ими любви. Никто не посмеет ни в чём упрекнуть то, что идёт от чистого сердца. Да и кто имеет на это право? Никто!
Любовь вне осуждения!
Пусть даже эта любовь лишь на миг, но это любовь, а она покрывает всё…
Как-то неважным становится твой социальный статус, наследственность и суперинтеллектуальный багаж. Всё сверх настоящее отравляется свободой и умирает в неподдельное.
И вы бежите с ошалевшими и по-доброму поглупевшими физиономиями, и с детским, оглушительно радостным смехом плюхаетесь в волны прибоя, разбрызгивая по солнцу медуз, украшая полуденное небо влажными и искрящимися звёздами.
Они улыбаются сверху, протягивая мокрые руки.
Конвергенция не принимает лишь одного – позёрства!
Она своей искренностью разоблачает позёрство, выставляет его вон, но чаще даёт шанс на реабилитацию. Каждый имеет право на ошибку, вне зависимости от её величины, просто имеет, кто без греха?! Разное сольётся в одном и не будет ничем, кроме как НОВЫМ!!!
Конвергенция - это правда, которой не верят, которой бегут, которую пытаются оболгать, поливают напалмом, загоняют в концентрационные лагеря, скармливают диким шакалам.
Это открытость, в которой видят лицемерие, похотливость и эксгибиционизм.
Это альтруизм, который принимают за корысть, посыпая его битым стеклом и запихивая в бак с отходами.
А Ей наплевать, что о ней подумают!
Она живёт своей жизнью, и не собирается переставать знать о своей неподдельности.
Всё отталкивается от этого, и принимает чудные формы, погружаясь в медуз.
Flashback:
Два юных индейца стоят на перекрёстке. Солнце обжигает их справа. Значит конец дня. Набедренные повязки и самодельные доски. Волн в выжженной степи более чем предостаточно. Ни одна из них не нужна не им, не их доскам. Море дышит где-то рядом. Его и надо. Проблемы в выборе пути нет, но есть проблема выбора верного пути. Предвечерняя степь никогда не поделиться прохладой, хотя не мешало бы. Свернули налево, просто потому, что тропа налево показалась более убедительной. Теперь солнце светит в спину. Идти стало легче. Море волниться за недалёким горизонтом. Уже в сумерках увидели развалины древней индейской атомной станции. Её так и не достроили. Смутное время. Рушится всё недостроенное.
Проснулись в гроте, в скалах, на берегу залива. Повсюду волны. Целое море волн.
Значит вчера повернули правильно.
Старший индеец разводит костёр, младший ловит рыбу и моллюсков. Серьёзны и сосредоточены не погодам. Оба достаточно юны, чтобы всё ещё определять разницу в возрасте двумя неделями. Вопрос старшинства решён.
Позавтракали. Старший ушёл в скалы по большой нужде. Младший сидит на берегу Моря, выводит палочкой на песке слово Конвергенция, услышанное им из легенд. На левом плече у него родимое пятно. Он никогда не потеряется. Так сказала его мать.
Конвергенция – мощнейший организм, подверженный беспрестанной регенерации. Ежегодно от неё отпадали, неудачно привитые, органы. Их проблема была в том, что, привившись к телу, они пытались расти не вверх и вширь, а исключительно вглубь. Их губило собственное ханжество, невозможность честно признаться себе, зачем они полезли на глубину. Были и исключения, это те, кто просто уставал расти вместе с основным деревом. Они прорастали рядом и росли, не мешая друг другу, лишь дополняя самих себя.
Отторжение случайных попутчиков было болезненно для всего тела, но необратимость этих процессов была закономерна, и лишь укрепляла иммунитет Конвергенции.
Каждый год Конвергенция не ленилась, да и не боялась, начинать всё сначала. С нуля, и нередко на пустом месте. Есть такие вещи, что должны, возрождаясь, обрастать новым мясом, на уже утвердившемся, окрепшем скелете. Старая кожа начинает топорщиться под собственной тяжеловесностью, отвисает, делает тело уродливым и неприглядным, лишает его подвижности, закупоривает кровеносные сосуды и не даёт притока свежей крови к мозгу, рождающему Идеи.
Тело послушное мозгу – не всегда минус Свободе.
Пришельцы.
Мало кто из них пришёл в Конвергенцию случайно, долгий - недолгий жизненный путь предшествовал каждому новому приходу. Долгота пути никогда не определялась возрастом, возраст превращался в фикцию, иллюзию.
Кто-то приходил к пятидесяти годам, а кому-то для прихода было достаточно и четырнадцати. И ещё вопрос, кто из них был старше. По негласным законам Конвергенции, в момент прихода, в тот самый неосязаемый момент, когда ты пересекал черту Портала, у тебя из груди вытекал весь твой возраст, без тяжеловесного остатка, который возвращался к тебе лишь по уходу из Конвергенции. Так происходило всегда, без исключения.
Хотя нет, исключения были.
Кое-кто умудрялся пронести свой возраст на территорию Конвергенции. Таких людей было видно сразу, но они парили в вакууме их возраста, и как бы громко не пытались кричать, пытаясь разрушить гармонию противоречий Конвергенции, их не слышали. Не слышали не потому, что не хотели слушать, просто, как известно, вакуум не является проводником звука. Всё-таки это не были съёмки Звёздных Войн. Такие люди были вакуумными бомбами, готовыми уничтожить Конвергенцию зарядом собственного непонимания, что происходит вокруг. В Конвергенции законы физики не срабатывали против самой Конвергенции. Она была сапёром, умеющим разряжать эти бомбы.
Крайне деликатным сапёром.
Она обволакивала терминаторов своим теплом, весельем и верой в то, что Жизнь Прекрасна, не взирая на то, что мало кто в это верил. Главным оружием Конвергенции было то, что она ни с кем не воевала. Невозможно железной рукой заставить быть счастливыми. Заставить?! Дичайшее сочетание мысли.
Разряженные таким образом бомбы не валялись пустыми оболочками на песке, те же необъяснимые законы преображённой физики взаимоотношений, показывали им, что жить можно не только пустотой вакуума, но также и жизнью воздушного змея, радующего всех своим бесшабашным задором и безудержным весельем в поднебесье.
Идеализм, в подобного рода взаимоотношения, не всегда является минусом. Он, как бы проводник позитива в напрочь негативном бремени, отпадающем при прохождении Портала.
Trip:
Глаза. Отражение глаз в глазах. Карие в синих. Зелёные в серых. Иногда смеющиеся. Влюблённые и любящие. В уголках затаилось солнце. В зрачках плещется море. Волны глаз. Облака глаз. Хитрый прищур. Испуг и детская доверчивость. Всё время смотрят отовсюду. Не отпускают. Заглатывают. Слезятся от радости. Стекленеют задумчиво. Дарят надежду. Целуют и ласково гладят по голове. Задают вопросы и ищут ответы. Терпят и заботятся. Гневаются и прощают. Говорят за тебя и не дают тебе соврать. Обнимают и притягивают к себе.
Внезапно разлетаются во все стороны…
Портал стоял посреди выжженной солнцем степи. Стоял больше чем жизнь. Стоял все жизни всех прошедших сквозь него. Для каждого он был разным, личным и неповторимым. Каждый его помнил таким, каким хотел запомнить.
В действительности Портал не имел ничего общего с тем, что запомнилось всем.
Колючая проволока зигзагообразно опутывала Портал с верху до низу. Говоря по правде, Портал был простой калиткой, изъеденной ржавчиной, которая как язвы проела серебрянку, покрывавшую его.
Какой-то приморский шутник, а может и не шутник, незадолго до прихода Конвергенции в их местность, решил застолбить себе кусочек степи, имея свои виды на этот бетонообразный, бесплодный клок земли. Можно только догадываться. Людей знающих не попадалось, а незнающие, кроме мистических домыслов, ничего рассказать не могли.
Бесспорным и самоочевидным фактом являлось лишь то, что человек, прошедший через Портал, больше уже никогда не мог стать доПортальным.
Змея никогда не возвращается, в сброшенную, при линьке, шкуру. Так они и валяются, лохмотья сброшенных ненужностей.
Но только не у людей.
Глупо осуждать людей за их несовершенство, но так часто приходилось наблюдать картину того, как при возвращении в города, они, украдкой пробираясь к Порталу, подолгу рылись в куче лохмотий, пытаясь найти свои.
Самое печальное, что они их находили. Находили, но уже не могли в них поместиться, так они вырастали за время пребывания в Конвергенции. Но всё равно натягивали на себя и мучались от этого весь год. До очередного возвращения в республику Свободы. Летучий Остров Свободы!
Портал всегда возвращал то, что взял лишь на хранение.
«Фигня ваша Конвергенция, нифига не помню!»
(Голос из зала)
Для выноса и утилизации не забранных с собой, в города, шкур, был нанят специальный человек из аборигенов, так много всё-таки их валялось, бесхозных, перед Порталом. Он сделал на этом хороший бизнес, продавая их, как сувениры, по 5 У.е. за штуку туристам.
Думается, что он продешевил.
«…это крик тех, кто ещё не почил
радость тех, не достал кто зубами до жил
немой вопль певцов при сдирании кожи
тихий шелест страниц среди дней непогожих…»
(неизвестный индейский поэт)
2. ГОРОД – В поисках входа.
«Мечте оборвали крылья, и она научилась ходить».
(старый индейский афоризм)
«Потеряться не страшно, но страшно вновь не найти
То, что было в тебе, никогда навсегда не угаснет…»
(неизвестный индейский поэт)
… Пэт, вздрогнув, вжал голову в плечи – тень низколетящего грузового самолёта, на несколько секунд проглотила его собственную тень, на мгновенье показалось, будто его проглотил сказочный ЧудоЮдоРыбаКит. Повеяло детством и запахом школьных библиотек. Тень проглотила тень и вернула некогда потерянное что-то.
Самолёт, довольно урча, пошёл на посадку.
Когда-то, в раннем детстве, он жил у тётушки, в городе с военным аэродромом, древним кремлём и вкусным гороховым супом. С прыжками через костёр, за руку с соседскими девчонками, и с жаренным, на этом костре, хлебом. С неразделённой детской влюблённостью и разбитым до крови коленом.
Поэтому он знал, что:
Жизнь Прекрасна!!!
Улыбалось…
Ему всегда казалось, что люди – находясь в состоянии улыбчивости, вспоминают что-то сокровенное, известное лишь им одним, это не раздражало его, напротив, как-то расслабляло и позволяло ему, встрепенувшись от мелочных забот и обид, в очередной раз влюбиться, и тоже, идя на встречу потоку города – улыбаться. Самому себе и прохожим, бегущим по своим делам.
Они в ответ тоже улыбались, принимая его за знакомого. Многие потом целый день мучались, ломая голову над тем, что это за человек с уверенной улыбкой на лице приветствовал их в гуще час-пиковой толпы. Вспоминали и улыбались. Улыбались до тех пор, пока не забывали, о том, чему они улыбаются.
Забывали до очередной встречи. До очередной улыбки.
Когда смотришь на город с высоты неоперившегося сознания, юношеского максимализма, подросткового всезнания и детского плюрализма, главное не глядеть по сторонам. Если посмотришь – ты пропал, ты никогда больше не сможешь вернуться в розовое беспроблемье. Исчезнет неотъемлемое право на то, чтобы, пользуясь покровом ночи, летать во сне, на то, чтобы тебе завязывали шнурки на ботинках и покупали сладкую вату. Переводили, за руку, через дорогу и не ругали, за ободранные тобой, в прихожей, обои. Позволяли тебе снисходительно осуждать всё непонятное тебе, делить мир на абсолютности, гладили тебя по голове за то, что ты учишь неразумных родителей, как правильно жить. С лёгкостью и беззастенчивостью разрушать привычные ценности, создавая на их месте утопические и никому, кроме тебя, не нужные замки из папье-маше и зубочисток.
Безукоризненная мечта детства.
Проходит немного времени и твоя, обветренная носорасшибательными открытиями совесть, покрывается пузырями токсичного герпеса презрения к себе.
Её залечивают насмерть прививкой Патриотизма.
Из подземного перехода вышел Промис. Вечный лузер, не завершивший в жизни ни одного дела, постоянно имеющий из-за этого проблемы и обвиняющий в этом весь мир, только не себя. Он не видел Пэта полтора года, но вместо приветствий из него полились обычные сопли мировой скорби.
- Мир дерьмо!!! Всё и все окружающие меня дерьмо!!! В общем, всё полнейшее дерьмо!!! – со старта зарядил Промис.
- Ну, так перережь себе вены и не ной, - устало посоветовал Пэт, отмахиваясь от Промиса как от опостылевшей, прилипчивой мухи.
- ??? – такого Промис не ждал, он привык, что все его разубеждают, успокаивают, дают возможность высказать все, что накопилось в его бестолковой голове.
- Если ты отвергаешь окружающее тебя, но при этом не можешь создать ничего нового, то не лучше ли тебе покончить с собой? – продолжал «успокаивать» Промиса Пэт.
- Нет!!! Я боюсь смертиL - растерянно проблеял Промис.
- Тогда закрой рот, если не видишь прекрасного в том, что отвергаешь, но боишься отвергнуть вообще! Отвергни раз и навсегда и не мучай собой «дерьмовый» мир! – что ещё можно было посоветовать этому ...
- Ты что псих, так успокаивать??? – не на шутку испугался Промис.
- Так, всё! Ты меня достал! Проваливай! А если в следующий раз ещё попробуешь именно мне ныть о своей никчемной жизни, то я лично, сам, начищу тебе табло, и может тогда ты поймёшь то, что понял каждый бомжара, каждый зачуханый оборванец! – Пэт начал закипать. Умеет же Промис так обосрать умиротворённое настроение. То, что Промис с такой лёгкостью вывел его из себя, Пэту не понравилось. Нервы ник чёрту.
- Что? – глупо хлопая рыжими ресницами, просипел Промис.
- Если ты не можешь ничего изменить, то, по меньшей мере, попробуй насладиться этим! Всё разговор окончен!!! – Пэт развернулся и, не обращая внимания на крики в спину, решительным шагом зашёл в подземный переход.
«Никогда не ходи туда, где тебя не ждут!»
(Древнейшее индейское правило)
Именно в один из таких дней, когда Пэт уже научился смотреть по сторонам и не бояться увиденного он и вошёл в очередной в его жизни город. Много городов довелось повидать до этого, но такого инфантильного состояния горожан как здесь, он ещё не встречал. Постоянно живя в этом городе, он никогда не мог нормально воспринимать его менталитет после частых и долгих отлучек. Не потому, что именно этот город был какой-то по особенному довлеющий Над. Нет, скорее именно Пэт не был в теме правил установленных людьми, не до конца справившимися с совсем недавно официально свергнутым тоталитаризмом. Сначала этот город укреплял веру в Сверх Горожан в своём народе, а потом не знал, что делать с агрессией народа, не понимающего, почему он, такой лучший других, а живёт хуже.
Теперь город пожинал плоды своей Сверх политики, а заодно с ним и Пэт. Невольный участник маскарада. Пришедший по своей воле. И сразу окунувшийся в омут Патриотизма.
В политику городского сектантства.
Имя тому городу – Вавилон…
Но!
Можно ли в современном обществе спрятаться от общества, отвергнув всё то, что оно навязывает? Хватит ли смелости отказаться оттого, что является основой общества? Хватит ли сил не плыть тогда, когда тебе не дают утонуть?
Пэт был глубоко порочен для того, чтобы осуждать новости дня. Он и был теми самыми новостями дня, которые когда-то пытался отвергать, но его порочность не позволяла ему захлебнуться в героическом пафосе, подаваемом под прикрытием маски пресыщенности и всезнания.
Он не собирался жить Завтра, так как оно могло умереть Сейчас. Вот он и жил Ежесекундно.
Если бы он перестал жить Ежесекундно, то у него даже Сейчас могло бы никогда не начаться. Всезнание же лишает смысла всё то, чего ради он и жил Сейчас, чего ради умирал Сейчас, чего ради вновь оживал Сейчас.
Скучающее поколение всезнаек.
«Меньше думать надо!»
(Голос из зала)
Не имеет смысла объяснять, почему Вавилон назвали именно Вавилоном, не Пэт его так назвал и не ему это название изменять. Можно только уничтожить, но в своё время и с другой целью. Пэт не забывал, зачем он вернулся сюда.
Вавилон так Вавилон.
Ещё задолго до его прихода в этот город-сын из города-отца, его фантастически далёкие предки решили проблему выбора названий практически для всех, окружающих Пэта, вещей. Не такие уж они и дремучие были, как казалось в детстве, благодаря им не приходится ломать голову над миллиардами мелочей, которые стали частью жизни, привычными и откровенно комфортными. А именно комфорта так часто и не хватало ему.
С этими мыслями Пэт зашёл в метро, и его накрыло волной старых воспоминаний. Правда, не настолько старых, чтобы возникло желание избавиться от них.
Flashback:
Напротив сидел парень с синтетически отсутствующим взглядом, нарочито обращённым в себя. Синтетические оборотни мегаполисов поедали себя трансформациями «походу». Трансформеры, вот кем они были на самом деле. Тронь такого и он трансформируется из бронзовой статуи Будды в распустившийся бутон розы или в оскаленную пасть волкодава. Таковы правила игры, и их никто не собирается менять. Никому это не выгодно, так как это может привести к хаосу НеБезразличия к окружающему.
Всё выходящее за рамки понимания должно быть уничтожено, не то мировой порядок взорвётся на миллиарды самостоятельных кусочков с наличием в них понимания своей индивидуальности, а этого как раз и нельзя допускать.
Трансформер, лишившийся привычной почвы для мимикрии, сходит с рельс, и, как беспомощное дитя, полное противоречий, начинает биться головой о стену. Правильное решение от этого не приходит, но боль ударов отвлекает от главной боли – боли непонимания того, что происходит вокруг.
Пэт видел таких людей во всех городах, во всех пригородах и иногородах. Они схожи как клоны-одноклетки. Похоже, что в своё первое вторжение на Землю, Марсиане только тем и занимались, что культивировали в среде людей особый генотип, специально подготовленный к гипертрофированной мимикрии. Культивировали и внедряли своих ставленников во все слои общества, чтобы потом, когда они вернуться с основными силами, их встретили подготовленные люди-трансформеры.
Пэт знал одного такого парня, живущего на островке, вросшем корнями в бездну. Этот островок представлял собой неровный столб уходящий основанием во мглу, курившуюся далеко внизу тяжёлым туманом. По всему периметру остров был ограждён массивным, построенным из каменных глыб, забором. На острове было практически всё, необходимое для жизни одного человека, так сказать самодостаточный остров на одну персону.
Персональный остров.
Без претензий на роскошь, но терпимо. Парень этот, в своём одиночестве, на роль Робинзона не претендовал, так как попал на этот остров не воле случая, но по причине собственной непомерной тяги к одиночеству. Особенностью подчёркивающей это являлся тот факт, что забор был построен им уже после того, как он научился управлять мощным оружием, способным уничтожать пространство взаимоотношений. Чудесное оружие!!! Оно так помогало в борьбе с назойливыми соседями, отравляющими его жизнь своими постоянными попытками вылечить какие-то его болезни, которые якобы «способствуют прогрессирующему росту язв души». В медицинской энциклопедии, найденной на полке, он такой болезни не обнаружил. Люди окружающие его - твердили обратное.
Так в постоянной борьбе отвержения окружающего промчались годы. Он был не просто подлецом, но подлецом, утверждённым в собственной подлости, и, творя свои подлые дела, верил, что помогает… хотя на самом деле лишь чудом не убивал, да и то, как правило, это происходило вопреки, а не благодаря его подлости.
Окружающие, его, люди, учились прощать его…
Его попытка, засунув пальцы в хитросплетение шестерён мироздания, остановить механизм, не им приведённый в движение, перелепить извечный организм неодинаковости, и… и ничего. Так как ничто не в силах нарушить движение Из – В. одним словом, его перемололо в фарш очередной попытки, учитывая ошибки предыдущих попыток, измениться, - научившись считать больше, чем до одного. В своей мании величия, он пытался переделать, подладить под свои интересы и взгляды, абсолютно не учитывая наличие самобытности, неповторимости всего, всего, всего, весь мир, считая себя точкой опоры, о которую должен был притереться весь мир. Он был маленьким жалким тиранчиком, варящимся в собственном соку собственных комплексов неполноценности, съедающим себя за обедом страха – боязни. Боязни того, что люди узнают, что Он – не Он, а лишь игра в Него…
Марионетка собственных пальцев.
Пэт лучше всех знал этого человека, потому что это был он сам. Воспоминания приостановились с выходом на улицу.
Personal Jesus из окна проезжающей машины. На полную громкость, в миксе Кириллова.
Жизнь Прекрасна? (я то знаю, что да)
Эскадрилья военных самолётов взорвала перепонки и небо надругательством над звуком. Звуковой барьер был перейден, и уши заложило от нестерпимой боли звукового удара, и голубое небо покрылось шрамами выхлопа и конденсата реактивных двигателей. Самолёты в очередной раз трахнули небо, оно сморщилось, разгладилось и приготовилось к тому, чтобы быть трахнутым в следующий раз. Прохожих внизу это не касалось, «а город подумал, ученья идут».
Trip:
Маленький самолёт по диагонали разрывает лист неба. Небо масляное и не сопротивляется. Самолёт гонит не притормаживая. Только вперёд, только вперёд. Что может его остановить? Только земля. Кадр переворачивается и зрителю становиться понятно, что самолёт просто не может выйти из штопора, а не набирает высоту. Когда все это понимают, то уже поздно. Поздно для аплодисментов, поздно для лётчика.
Керосиновый взрыв во весь экран…
Один лишь нищий, сидевший на выходе из центрального подземного перехода Вавилона, знал обо всём, и хотел об этом рассказать всем, всем, всем. Но его, вечно бормочущего под нос непонятную фразу, никто не слышал. Нищий погладил штанину проходившего мимо него Пэта, улыбнулся и счастливо залопотал под нос: Где мояМая?
Пэт, как и все, не услышал его.
Город проглотил все звуки…
Пэт уходил всё дальше и на этот раз над его головой пролетел пассажирский самолётик, частной авиакомпании. Пэт ухмыльнулся полупьяно и отхлебнул прямо из горлышка, так полюбившейся ему, в последнее время, Мадеры. Тёрпкость Крымского солнца успокаивала и позволяла не принимать всерьёз детские страхи плаванья в безбрежном океане, среди сложного лабиринта заминированных островов.
Персональных островов: + )))
«В странный период моей жизни мы встретились с тобой…»
(Голос за кадром)
3. Конвергенция – Единение.
«… будни серых дней, что идут, как братья уродцы
гений кисти, нанесши на холст, лишь один мазок
превратит систему, что кружит на месте по месту
в праздник ярких вспышек, весёлых огней хоровод...»
(неизвестный индейский поэт)
«… два, чистых сердцем, потерявшись в пространстве,
среди развалин, найдут, Храм Единения Империи Солнца…»
(Древнее Индейское Пророчество)
После того, как Смарт кончил в четвёртый раз, и ошарашенный своим мужским подвигом, неожиданным для него самого, чего не случалось на его памяти последних несколько лет, изумлённо, нежно и ласково смотрел, на раскрасневшуюся и тяжело дышащую Нату. У него и самого сердце билось о рёбра. В нескольких метрах от них шумело медузами, невидимое ночью, но легко угадываемое интуитивно, Море.
Такой взаимоотдачи мужчина-женщина он за свою жизнь не мог припомнить более двух-трёх случаев, не считая судорожного подросткового секса, когда всё равно где и с кем. Ната была ошарашена не менее чем Смарт, впервые в жизни она испытала оргазм. Не один, а сразу несколько, один за другим. Прикушенные губы и сорванный голос. Испарина и ощущение полного отсутствия утомлённого и удовлетворённого тела.
Всего лишь несколько дней назад она стала женщиной. Смарт был её первым мужчиной. Желанным мужчиной.
Конвергенция дала необыкновенную силу телам. Необыкновенное Единение. Это настолько вымотало обоих, что теперь они просто лежали на покрывале, под пальмами, и не шевелились. Просто молча смотрели друг на друга, едва повернув к друг другу головы. Просто. На какое-то время Ната уснула. Смарт, с нежностью, поцеловал родинку Наты, темневшую на верхней губе, справа.
Через полчаса Ната, очнувшись от благодарного забытья, потянулась, глубоко вздохнула и, полуобернувшись, притронулась к руке Смарта. Спросила:
- Что чаще ты делаешь: трахаешься, занимаешься сексом или любовью?- Глаз её видно не было, но интонация в голосе была требовательна, хоть и не напориста.
- Когда я безобразно пьян – я трахаюсь, когда трезв – я занимаюсь сексом, когда навеселе – я занимаюсь любовью. Первое случается чаще, второе почти никогда, а в третьем случае я неизменно влюбляюсь.- Вопрос несколько обескуражил Смарта, мало кто из его девушек задавался подобного рода вопросами сразу после секса. Хорошо хоть ответ был припасён заранее. Домашняя заготовочка.
- А ты не думаешь, что подобная позиция может разлучить нас? – Слова Смарта встревожили Нату, слишком они были хорошо продуманы и сформулированы, даже чересчур хорошо, для спонтанного ответа.
- Я так не думаю,- продолжил своё объяснение Смарт,- мы не делим с тобой ничего того, что может нас разделить. Только по этой одной причине я знаю, нет ничего, в чём бы мы могли разочароваться. У нас нет ни одной точки соприкосновения, в которой наши взаимоотношения могли бы протереться. – Получалось не так складно как вначале, но зато куда более искреннее.
- Я не хотела бы, чтобы они протёрлись. – В голосе Наты проскользнула радостная улыбка.
- Значит, они не протрутся! - Уверено сказал Смарт, даже чересчур уверенно.
- Так чем же мы тогда с тобой занимались всё время? – Вернула Ната разговор в прежнее русло.
- Ты ни разу не видела меня ни безобразно пьяным, ни абсолютно трезвым. Дальше продолжать? – Сил и слов для продолжения объяснений не было.
- Нет. Не надо. Я поняла. – Ната вновь улыбнулась. Потом призадумалась и продолжала расспросы, вместо того, чтобы просто дышать Морем. – Смарт, а почему ты меня любишь. Именно меня, а не кого-то другого?
- Открой глаза и взгляни поверх голов, ты увидишь восход Солнца! Вслушайся в шум толпы, и ты услышишь детский смех! Раздвинь мусор городов, и ты найдёшь прекрасный цветок! Отбрось предрассудки общества, и ты поймёшь, моя любовь – для тебя! Если я смогу ответить тебе на твой вопрос – я разлюблю тебя. – Озадачено пробормотал Смарт.
- Спасибо, это прекрасно. - Помолчала, добавила. – Скажи, почему ты выбрал меня, и почему я захотела быть выбранной тобой?
- Мы вместе потому, что мы идём одним путём, но разными тропами. Это и есть та чудесная близость разностей, которой не хватает людям, живущим далью близостей. – Что ещё можно было добавить к сказанному.
- Это почти одно и то же, что ходить по краям одной пропасти, но никогда не прикасаться друг к другу. На самом деле, такое положение вещей великое искусство, которое дано не всем. У нас с тобой пока еще, получается, идти этим путём. Я рада этому.
- Было бы странно, если бы именно мы с тобой огорчались этому, - пытаясь разрядить обстановку Смарт перевёл разговор на другую тему. Резко и неожиданно, как он делал всегда, когда не хотел продолжать разговор в том русле, что пытались навязать ему против его воли. – Знаешь ли ты, кто и зачем изобрёл эскалаторы в городах? А кто изобрёл лифты? И зачем в лифтах есть красная кнопка «Стоп»? И сколько детей появилось благодаря этой кнопке?
- Ужасно забавная мысль, надо как-то прозондировать этот вопрос. Мне понравилось. – После серьёзного разговора, так вовремя прекращённого Смартом, Ната расслабилась и улыбалась ему своей прекрасной детской улыбкой.
Flashback:
Пока старший индеец делает свои дела в скалах, волна спадает, Море отрезвляется гладью. Воткнув доски в песок, юноши, оперевшись спинами о них, пьют матэ. День не должен пропасть. Три места куда пойти в штиль. Три станции. Солнце, ветер, термоядерный синтез. Когда-то две первые назвали экспериментальными. Так они и умерли, в струпьях эксперимента.
Убирают бомбилы и карибасы в сумки. Матэ взбодрил. После него солнце уже не испепеляет, лишь немного покусывает. Надо идти, матэйна спасёт не на всю жизнь.
В тот год Море взломало берег, залив почти весь полуостров собой. Отсюда и несметное количество москитов. Безжалостный и вседостающих. Но к счастью не днём. Вокруг зловонное болото разлагающегося Моря.
Старший идёт, изредка подбирая осколки разбитых зеркал. Они на верном пути. Осколков всё больше, начинают попадаться крупные.
Наконец-то забор с домиком. В домике ветхий воин. Он пьян и неряшлив. За щепотку матэ подводит их к прекрасному, пусть даже почти целиком разворованному местными жителями-мародёрами, сооружению.
Юноши переглядываются между собой. В древних индейских книгах существует только одно сооружение, подобное по структуре этому. Очень похожее на это. Очень.
Место, в котором самые заклятые враги, при встрече, становятся друзьями, братьями навек.
Дрожь благоговеенного трепета, волнами, от пяток, поднимается вверх по бронзовым телам юнош.
Храм Единения Империи Солнца.
Храм Конвергенции.
Так написано в пророчестве.
Смарт жутко не любил пользоваться презервативами, да и Ната тоже, не взирая на её недавнюю девственность в вопросах тесных межполовых отношений. Это в своих городах они были «благоразумными» людьми, но этой ночью, под пронзительно глубоким, усыпанным громаднейшими звёздами небом Конвергенции, на них нашло какое-то бесшабашное, почти детское веселье.
Под небом Любви.
Они настолько прониклись доверием друг к другу, что сочли кощунством использовать этой ночью, в их отношениях, «посредников».
Смарт, со счастливой интонацией в голосе, игриво сумничал, - Меня претит от испражнений прорезиненной любви, стеснённой ремнями безопасности. Перестраховка прекрасного, максимализм искусственности, растление чистоты помыслов меркантильностью чувств, очерченных контуром кодекса умолчания о сопереживаемом!
Ната вновь потянулась к Смарту, но через пол часа оба поняли, пятого раза не будет. Это их не огорчило.
Зачем пресыщаться бесплодными попытками, доставить друг другу удовольствие.
Это от них никуда не убежит, так зачем же пытаться догнать то, что и так уже в их руках. Смарт приподнялся на локтях, кое-как развернулся и по детски уткнулся носом в налитые кровью соски Натиной груди. Смарту всегда нравились девушки с большой грудью. Большой и аккуратной. Ната на свою пожаловаться не могла, да и Смарт на неё не жаловался.
Находка для психоаналитиков.
Смарт достал стоявшую рядом, в песке, бутыль Кальвадоса. Он подкреплял их силы на протяжении всей волшебной ночи. По глотку после каждого раза. Волшебного раза. Волшебный Кальвадос. Крепкий аромат яблок, смешанный с запахом мускуса, исходившим от Наты, кружил голову и побуждал к действию.
Ната сама выбирала место для этой ночи. С видом на Конвергенцию. На Храм Конвергенции. С небольшого расстояния Конвергенция напоминала сказочное животное, сияющее, вспыхивающее и переливающееся всеми цветам радуги. Оно то протягивало яркие щупальца к небу, то разлеталось во все стороны залпами салюта. Только один человек знал, как живёт это животное. Своих секретов он никому не выдавал. Да и не нужно.
Прекрасное не нуждается в объяснении.
В «Муссоне» играл Спайдер по очереди с Фишом. Играл именно так, как того просили в тот момент их уставшие тела, их непогрешимые души.
На какое-то время Ната и Смарт замерли, думая каждый о своём. Потом встрепенулись, как по команде, встали с покрывала, и в свете, пробившейся из-за туч луны, пошли смывать пот оргазмов, обменивая его на солёность другого энергетического содержания.
Сет Спайдера эхом отражался от их красивых, удовлетворённых тел и возвращался на танцпол, заряженный гиперсексуальной энергией.
В ту ночь Земля перестала вращаться вокруг Солнца. В ту ночь все небесные светила вращались вокруг Конвергенции.
Море вернуло силы, но искушать судьбу нелепостями они не стали. Они лишь посильнее прижались друг к другу и так и заснули, прямо под пальмами, в пяти метрах от ласкового Моря. Музыка накрывала их ритмичным туманом, и им снилось, что она стала чем-то живущим в них, чем-то органичным и неотделимым от них. И Смарт и Ната улыбались во сне. Им было от чего улыбаться.
Trip:
Двенадцать лучей во тьме. Двенадцать лазерных пушек. Двенадцать потоков солнечного света. Двенадцать отражений зеркал. Двенадцать шероховатых столбов, двенадцать опор. Двенадцать сторон света. Двенадцать времён года. Двенадцать состояний души. Двенадцать жизней и смертей. От того что, потому что и вопреки.
В центре лучевого потока, круга – высится столб с ослепительным шаром наверху. Шаром, собирающим в себя все двенадцать состояний всего.
Шар – это центр. Он главный. Всё остальное лишь даёт ему силу, работает на него. Он накапливает эту силу и единым импульсом, раз в двенадцать мгновений, выстреливает ей в сотни тысяч рук, ног, тел.
Момент истины. Момент Единения.
Конвергенция.
В ту ночь, когда Ната решила, что ей пора стать женщиной, она даже и не пыталась морализаторствовать по этому поводу. Ей было почти восемнадцать лет и тело уже томилось от неудовлетворённости, и непонятного, пока, желания. В городах не было никого, с кем бы она хотела провести первую ночь не сама. Или просто она не могла распознать этого первого, за масками. В Конвергенции же глаза разбегались, столько здесь было красивых и умных людей. Проблема выбора самоустранилась, когда к ней, пьющей, сухое белое вино
, в баре, подошёл Смарт. Его нельзя было назвать писаным красавцем, но в нём было нечто такое, что отмело бы любые сомнения, будь они у Наты в отношении Смарта. Этим нечто были его глаза, добрые, честные и понимающие, даже какие-то отеческие. Их открытость и глубина были на столько подкупающими, что для сомнений не осталось места. Это и был тот человек, в постели с которым должна была быть обменена девственность на женственность.
Когда Смарт первый раз вошёл в неё, то даже не поверил в то, что Ната была девственницей, настолько её организм хотел и был подготовлен к сексу. Не с каждой женщиной, у Смарта, всё проходило столь же гладко, как с этой, не умудрённой опытом, девушкой.
После этого случая они не расставались друг с другом вплоть до того момента, пока она не уехала в свой город. Это произошло задолго до её реального отъезда из Конвергенции. Наверное, самое больное и страшное в Конвергенции, когда люди исчезали из неё задолго до исчезновения. Ната не выдержала, открывшейся ей, свободы и однажды, ночью, пробравшись к Порталу, отыскала свою сброшенную шкуру ненужностей и натянула, с треском, на себя. После этого Смарт, будучи с Натой, не находил её. Она проходила рядом, но он не видел её.
Она стала невидимой для Конвергенции. Для Смарта…
«Запарил ты уже своими росказнями про Конвергенцию!»
(Голос из зала)
… в ночь её окончательного исчезновения Смарт пришёл в сувенирную лавку к Пэту, где тот подвизался на невнятных правах, с бутылкой медовой, с перцем, горилки и решительно предложил Пэту напиться вдрызг.
Банальное мужское решение, которое на самом деле ничего не решает.
Пэт поддержал его, были свои причины на то.
Одной бутылки оказалось позорно мало, второй тоже мало. На третьей бутылке, принесенной Промисом, вырубился свет во всей Конвергенции. После этого вырубился Пэт. Смарт так и не смог вырубиться, как ни старался.
Горечь утраты нейтрализовала действие алкоголя. Чёрт побери!
« …как прожить, не боясь
и как выстоять, не упасть,
как давать, не занимая
и как брать не принуждая…»
(неизвестный индейский поэт)
4. Город. – Подонок её времени.
«Мечта перестала мечтать, и стала серой обыденностью».
(Старый индейский афоризм)
«…и взлетев на острый пик Джомолунгмы,
я исполнился жалости к тем, кто в ней не нуждался
к тем, которые знают, куда и за чем следуют
к тем, которые жизни в пути поучают…»
(Неизвестный индейский поэт)
Несколько последних часов Ленка сидела в Интернет-кафе. Проводила свой ежедневный Интернет-обход, близких ей по духу, сайтов. Расписание обхода неизменно начиналось с чашки кофе, который здесь был великолепен. Все администраторы знали её, как ежедневного посетителя и всегда держали для неё компьютер с видом на вход. Ленка любила видеть всех входящих, но не любила оборачиваться. Прихоть, но администраторы ей потакали. Ленка сумела понравиться всем, хоть ничего и не делала для этого специально. Она это знала и не стеснялась пользоваться своими привилегиями. Глупо было бы стесняться этого. А дурой она не была.
Первым делом она зашла на подпольный сайт Конвергенции, которого как бы и не существовало в сети, оставила там несколько шифровок в форуме. Шифровок пронизанных ожиданием и Солнцем. В ответ получила несколько встречных от Комитета.
Далее просмотрела свежие релизы на Ню-Мю, покопалась в конференции и получила заряд бодрости от знакомых - не знакомых во фри-спиче, там за острым словцом в карман не лезли. Свежий фото отчёт, с последней вечеринки, на 44100, рассмешил и порадовал найденной фотографией, её, в окружении каких-то придурков, которых она вспомнить, хоть убей, не могла. Главное, что она была узнаваема на этом фото. Увидав в обзорах интервью со знакомым ди-джеем, зачиталась, но была отвлечена очередной чашкой кофе, услужливо принесенной администратором. Похоже, что он на что-то рассчитывал, но ему здесь ни фига не светило, кроме вежливой улыбки. Беззастенчиво обаятельной улыбки.
Чашка кофе напомнила о том, что почта не проверялась со вчерашнего дня. Зайдя на свой почтовый сервер Ленка с негодованием выматерилась. Тихо, но от души. Спамеры завалили её ящик своим дежурным дерьмом, хорошо хоть на сайте была такая услуга, как анти-спам. Но спамеры были закалёнными бойцами в битвах за право портить всем настроение, и так просто не сдавались. Ленке было наплевать на их планы, и она просто нахрен всё уничтожила, через анти-спам. Улыбнулась, зная, что завтра спама в ящике меньше не будет, но если с ними вообще не бороться, то можно за неделю похоронить свой ящик. А Ленке этого не хотелось.
Война за место в ящике продолжалась. Комическая война.
«…невидимая сеть опутает Вавилон, через которую люди устремятся к мечете…»
(Древнее индейское пророчество)
Покончив с обходом, Ленка зашла поболтать на Грув. Чат сторонников Конвергенции. Подпольный чат. О нём знали многие, но боялись скомпрометировать себя, в глазах правительства Вавилона, нахождением там. Лишь смелые духом общались в нём. Правительство держало их на контроле, но пока не трогало, полагая, что угрозы с этой стороны его целостности быть не может. Приваты же в этом чате были непробиваемы даже для полицейского департамента Вавилона.
В Груве всегда были люди, которым можно было без стеснения и оглядки доверить самые наисокровеннейшие тайны. Всё невостребованное, скрытое внутри себя, находило свою реализацию, отражение здесь.
Несколько лет назад обстоятельства в жизни Ленки сложились таким образом, что не найдя иного выхода из крайне тяжёлой ситуации, она решила покончить жизнь самоубийством. Всё бы хорошо, только вот у неё оставался оплаченный абонемент в Интернет-кафе, на одиннадцать с половиной часов доступа в Интернет. Отдавать его она никому не собиралась и решила, «напоследок», заскочить в своё любимое кафе, попить кофе, поболтать в Груве. Когда всё её время в сети истекло, о суицидальных окончательных мыслях она и вспомнить не могла. Проблем вроде как больше и не существовало, хотя никуда они не делись, просто пришли простые и ясные решения, как с ними бороться.
Ни один из современных психоаналитиков, не смог бы сделать за месяц для пациента столько, сколько сам «пациент» в состоянии был сделать для себя за час, сидя в Интернете. Многие «униженные и оскорблённые» находили здесь своё виртуальное пристанище, свой виртуальный мир, виртуальный микрокосм, в котором никто и никогда не обидит их, напротив, скажет тёплое слово, подбодрит и поддержит в тяжёлую минуту. Ну, а тех, кто мог бы обидеть, а таких в сети всё-таки было немало, можно было просто выкинуть в Игнор, и опять пребывать в благодушном настроении душевного покоя и взаимопонимания.
Грув был этим убежищем.
Разные люди сидели в чате: для кого-то это был просто способ деликатного убийства времени; для кого-то политическое убежище их кровоточащих душ; кто-то приходил для того, чтобы обложить всех ***ми; кто-то для того, чтобы подцепить себе девочку на ночь; или просто для того, чтобы реализовать свои извращённые сексуальные наклонности, хотя бы в виртуальном мире; кто-то же сидел целыми сутками и молчал, наблюдая за чатом, как за аквариумом с забавными рыбками.
Но был один малочисленный вид людей, заходивших туда, они приходили в сеть не для того, чтобы лечиться, они приходили для того, чтобы быть докторами.
Опасными докторами. Теми докторами, в которых всегда влюбляются пациенты.
Так, несколько лет назад, в момент суицидального порыва, в чате, где Ленка чувствовала себя, как дома, появился Пэт.
Через семь часов общения с ним, она пришла в норму, Жизнь опять улыбнулась. Но тогда она ещё ничего не знала о нём, а он не спешил рассказывать, лишь внимательно слушая да изредка задавая, направляющие беседу в нужном для него русле, вопросы. Те скупые вопросы, что и спасли Ленку от глупости.
Теперь Ленка сидела, и полными слёз глазами смотрела, в постоянно обновляющийся, каждые пятнадцать секунд, мирок, мелькающий на мониторе. Сидела и пыталась вспомнить, каким же был Пэт в реале. Пэт ушедший однажды по заданию Комитета и пропавший на полтора года. Её Пэт. Её милый и добрый подонок. Симпатичный подонок. Герой её времени.
Её любимое животное…
Flashback:
«Не везёт только дуракам и ленивым!»
(Старая индейская мудрость)
… их взаимоотношения всегда имели две последовательные особенности:
1. Из них двоих, ей, кроме него, больше никто не изменял.
2. Они оба любили одного и того же человека: она его, а он себя.
Он был самодовольным баловнем судьбы, всё ему давалось легко – походя… он ненавидел сопротивление, но оно возбуждало его. Человек не сопротивлявшийся становился безынтересным ему. Мёртвый червь не привлекает рыбу. Неподвижная приманка не вызывает интереса хищника, а именно хищником, в понимании Ленки, Пэт и являлся.
Цинично нежный, сентиментальный хищник, страстно-холодный предатель надуманных идеалов и ценностей, не существующего, вне его фантазий, мира.
Иногда он хотел, было устыдиться происходящего, но его улыбка, заявляла Ленке, что покраснеть у него не выйдет, слишком уж он был доволен собой.
Но, будучи безудержно ветреным певцом бездомных крыш, Пэт имел одну, неожиданно настоящую черту: если он был с кем-то, то он был с этим человеком на 10000000000000%!
Он был с ним и для него. Только для него!
В этом смысле он никогда не предавал Ленку, хотя и был предателем. Дающий надежду, исчезая, обкрадывает окружающих, любящих его людей, обкрадывает их доверие, превращая романтиков в циников.
До тех пор, пока опять не возвращается к ним. А возвращался Пэт всегда. Карлсон, шептала в такие минуты Ленка. К ней он возвращался всегда и отовсюду. Она привыкла к его выходкам, хотела думать что привыкла. Каждый раз это было как пощёчина, но в место удара сразу влетало несколько десятков жарких поцелуев. Ребёнок, не повзрослевший ребёнок-одиночка. Так он всегда оправдывался перед ней за свои поступки. Считал, что даже болеть не может потому, что он одиночка. Ленка же отвечала ему: «Дружище! Сильные не болеют, и не потому, что они одиночки, а потому, что они сильные!». В такие минуты они бывали необычайно близки.
Соратники и единомышленники.
«он замёрз изнутри, но страшился согреться, воин, лишённый корней…»
(Старая индейская песня)
Он не умел слушать других, был как ёж, колючий снаружи и мягкий внутри, на любое воздействие молниеносно отвечал противодействием. Он хотел, было любить, но не знал как. Ему всегда нравилось получать конкретные, честные ответы, пусть даже «не знаю!», на конкретные вопросы, и когда он этих ответов не слышал, то взрывался, и начиналось то, за что о нём все говорили, что он не умеет слушать других. Он любил задавать вопросы, крайне неожиданные и неприятные, и как ни странно, получать такие же ответы.
Пэту не важно было побеждать везде и всегда, ему куда важнее было знать, что он может это сделать. Наверное, именно по этому он редко доводил свои победы до конца, уходя с поля боя в тот момент, когда над степью заблуждений раздавался ликующий гул успеха. Уходил с более чем довольной улыбкой на лице. Ведь впереди были новые салюты торжества.
Тщеславие высшего порядка?
Он был для Ленки как мысль: без него было пусто, а с ним больно. Больно оттого, что своим теплом он утверждал веру в добро, и только-только согретому в его лучах человеку, едва вырванному из холода, становилось ещё холодней и безысходней.
Вспышка света, в кромешной тьме, ослепляя, лишает зрения, превращая всё в дезориентированное, размазанное по всей Вселенной пятно.
Яркое Нечто…
Ничто не казалось ему столь непостоянным, столь неуверенным, как пребывание в какой-то одной точке планеты. Дела Комитета, постоянно носили его повсюду. Со временем он даже стал испытывать своего рода социальную клаустрофобию, когда видел себя утром в одной и той же постели, с одной и той же девушкой, в одном и том же городе. Неудовлетворённость духовная, гнала его постоянно вперёд, не давая возможности, прирасти корнями к двуспальной кровати.
Те, кто знал его получше, или думали что знали, не удивлялись его постоянным перемещениям. Они настолько привыкли к тому, что Пэт бродяга Вселенной, что, узнав от него, что он до сих пор никуда не уехал, удивлялись этому куда больше, чем его перемещениям в пространстве.
В шутку знакомые называли его «Просветлённым Бомжем».
Ленка часто присутствовала при том, как после разговора по мобильному телефону, Пэт начинал собирать вещи. На это ему хватало пятнадцать минут. Что бы исчезнуть на год.
Вещи он подбирал таким образом, чтобы в любой момент рвануть в путь, имея при себе всё необходимое, не имея при этом ничего лишнего. В Натовский вещмешок, доставшийся ему при случае, в таких мешках в Вавилон присылали из-за океана гуманитарную помощь, он клал: пару шорт – на лето, одни штаны, пяток футболок, свитер, несессер с мыльно-рыльными принадлежностями, витамины, ноутбук в котором хранилась самая важная информация, рулон туалетной бумаги, полотенце, два десятка пар носков и Натовскую же кружку термос из нержавейки. Блок сигарет он покупал, уже выйдя из дома. Мобильный телефон со встроенной цифровой камерой и антиударные, пыле – водонепроницаемые часы входили в комплект не рюкзачной, но наиболее необходимой амуниции. Всё, что не вмещалось в его вещмешок, он оставлял в том месте, из которого в тот момент выдвигался.
Часто случалось так, что к очередному «отрыву от лености», у него накапливалось вещей в несколько раз больше, нежели он изначально туда принёс, и тогда он понимал, что слишком долго просидел на одном месте. Несуразность накопленных вещей вызывала у него улыбку, и он начинал грандиозную раздачу накопленного барахла.
Кто он, откуда он, никто, кроме Ленки не знал. У других он никогда ни о чём не расспрашивал, о том, что касается их личной жизни, привычка, выработанная годами, о себе же рассказывал, что в том городе, в котором он родился он не жил ни дня, а в том городе, в котором провёл детство, он не рождался. Пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы пересчитать те города, в которых он жил. Везде, где он проводил более трёх дней, но не как турист, он считал, что жил в этом городе.
Однажды у него спросили, был ли он в городе Н., на что он ответил: «Да, я там был один раз, когда моя мама была беременна мной!».
Так продолжалось до тех пор, пока он не встретил Ленку.
«- Это тот самый пафосный?
- Ага, пАдонАк АднАзнАчна!!!»
(Шёпот за спиной)
Ленка помнила, как Пэт объяснял ей свою неусидчивость, своё стремление бежать куда-то:
- Такая позиция очень удобна, особенно, если ты идёшь к чему-то манящему, - говорил он, - неизведанному. Тебе не нужен дополнительный стимул, ты не можешь остановиться. Если ты летишь, то хочешь взлететь выше самой высоты. Если ныряешь, то желаешь нырнуть глубже самой глубины. Этот тот размах крыльев, о котором мечтает каждый воробей.
Никогда не нужно стимулировать то, что само в состоянии генерировать себя, а именно жажду. Жажду, которая превращает тебя в абсорбент, поглощающий всё, всё, всё! Заратустра гонимый этой жаждой, взбирался на горы, подальше от людей. Он пошёл так далеко, что наконец-то понял, ему надо вернуться в долину, чтобы говорить людям, а не онанировать в пещерах перед медведями.
Такие люди, они как конденсаторы, которые постоянно накапливают в себя энергию окружающего мира, но лишь за тем, чтобы всё, до последней капли, выплеснуть обратно, в пресловутый окружающий мир.
В моменты «отрыва от лености», всё тело начинает протестовать против всего, что тебя окружает. Ты разваливаешь привычный уже тебе мир, сам разваливаешь, добиваясь того, чтобы всё привычное разлетелось вдребезги, ты с удовольствием сжигаешь все мосты, рвёшь старые дневники, выбрасываешь тысячи архивных фотографий. Без сожаления раздаёшь, некогда дорогие тебе вещи. Ты напиваешься и не можешь напиться. Ищешь и не можешь найти. Находишь и выбрасываешь, так как нашёл не то, что искал.
Люди приходят к тебе, в надежде согреться твоим теплом, но уходят ещё более замёрзшими, так как в тебе забыто чувство тепла. Ты излучаешь энергию, но толку от неё ни на грамм, от твоей холостой энергии. Мысли бьются в голове, как посуда на кухне. Из их осколков ты пытаешься склеить китайскую фарфоровую вазу эпохи династии Мао, но всё что у тебя получается, в лучшем случае, общепитовская тарелка.
«И носило меня, как осенний листок, я менял города, я менял имена…»
(Песня за кадром)
Размышления прервало дребезжание вибро вызова мобильного телефона. Пришёл отчёт о доставке сообщения абоненту. Абонентом был Пэт. Значит, он появился в Вавилоне.
Карлсон вернулся. Карлсончик!
«… где спрятались те, кто мной не обижен,
я отброшу иллюзии, как свой хвост ящерица.
останусь калекой?
за то выживу!»
(неизвестный индейский поэт)
5. Комитет. – Радио «Голос Конвергенции».
«Играть в Игру, захлопнув за Игрою двери».
(Неизвестный индейский поэт)
«Когда в дом стучится беда, не спеши не впускать её,
а вдруг это счастье!».
(Старый индейский афоризм)
Пять человек сидит в полутёмной комнате. У одних лица растерянны, у других задумчивы. Они просмотрели видеоролик несколько раз. Включили свет, и сразу стало видно разбитое, изуродованное лицо Пэта, сидящего в сторонке. По его лицу ничего невозможно понять, на столько оно расплылось в сплошном кровоподтёке.
В Комитете не принято было расспрашивать, Пэт же за всё собрание не промолвил ни слова. Просто сидел и перематывал, раз за разом, полученный, в мульти медийном сообщении, на мобильный телефон, видеоролик, длинной в двадцать одну минуту сорок две секунды.
«Перемотай ещё разок, может, что поймём на этот раз», - сказал один из пяти.
Пэт встал молча, погасил в комнате свет, включил громадный, на пол стены монитор. Без привычных, по кинофильмам, шипенья и треска сразу пошла запись:
«Вас приветствует Падрюга Ася!» – сказала в ролике, сидящая на стуле девушка. На первый взгляд ей было от восемнадцати до двадцати одного года. По записи сложно было судить, из-за того, что изображение было чересчур увеличено и несколько расплывалось. Лицо было спокойно и уверенно. Можно даже было сказать, что иронично-спокойно, саркастично-уверенно. Черты лица не были идеальны, но что-то было подкупающе обезоруживающее в безкомпромисном, твёрдом и… и доброжелательном взгляде, волевом подбородке и красивых глазах. Небольшие, овальной формы очки, делали лицо только лучше, даже как-то задорней. Фигура скрывалась под ворохом рубашек и кофт, но на вскидку можно было предположить, что она скорее среднего роста, чем высокая или низкая. Правой рукой она обхватила грудь, левая свободно свисала вдоль стула. Голова в течение разговора постоянно меняла положение, но взгляд при этом не уходил в сторону, не терялся. Всё время целился в предполагаемого зрителя.
Голос у неё не дрожал. В нём не было слышно ни надрыва, ни вызова. Она говорила так, какбудто бы знала, что её не смогут не послушать, не захотят не услышать. После того, как она представилась, через её лицо, как лёгкий ветерок, проскользнула улыбка. В этот неуловимый момент, она стала прекрасна. И это ощущение внутренней красоты и искренности, не отпускало до конца ролика. Она продолжала:
«Я и, хотя впрочем, неважно кто ещё, представляем собой инициативную группу тех, кто условно называет себя Радио «Голос Конвергенции». Вы, в частности Комитет, никогда не хотели слышать нас, простых граждан Конвергенции. Вы говорите, что ваша политика, ваша игра – это политика абсурда, Игра абсурда. Разве вы сами не догадываетесь, что это звучит абсурдно?
Вы говорите, что берёте любую идею, доводите её до абсурда и в виде абсолютного абсурда подаёте на тарелочке публике, и уточняете, что доводите до абсурда лишь те идеи, которые не служат вашим целям и задачам. Идею же полезную вам, вы культивируете и используете для абсурдизации всех прочих идей. А что, если сама публика доводит, таким образом, подкидывая вам повод, до абсурда самих вас?
Вы говорите, что вокруг много примеров вашей работы - различного толка про - режимы, которые, по вашим словам, вы привели к власти. Всё, что о них могут сейчас вспомнить, так это лишь их чудовищность!
Вы говорите, что вы вне политики, но при этом пытаетесь решать политические задачи. Что это, близорукость или непонимание того, что Играют вами?
Вы оставляете за собой право решать, что нам полезно, а что вредно. Да кто дал вам это право – заставлять людей быть счастливыми?!
Группа людей, довлеющая над каждой отдельно взятой личностью, столь же опасна, как и личность, подминающая под себя группу людей. В первом случае существует риск стать «одним из» или «никем без». Личность растворяется в группе людей, и становиться одной из множества, или никем без этого множества, в котором она растворилась.
Однообразию, наше категоричное нет!» – Впервые проявила эмоции Ася. Продолжила:
«Во втором случае, тирания или диктатура, как угодно, уничтожает, возможно, даже из лучших побуждений, любое свободомыслие, лучше сказать разномыслие. Тем самым убивает любую индивидуальность, каковой считает только себя.
Как в первом, так и во втором случае, всем руководит Страх Гордости, опасающейся, что кто-либо иной может быть лучше и своим превосходством принизит их «значимость». Это заурядный комплекс неполноценности.
Все люди чего-то боятся, даже когда им кажется, что вовсе не боятся. Это самообман! Страх сидит, хоть и маленький, в каждом. Во мне он тоже есть. Ваша же задача – знать чего боимся мы, и контролировать наш страх, чтобы этот страх, не дай Бог, не завладел вами.
Для нас, открытый бунт лучше лицемерного подчинения, это не оправдывает наш бунт, скорее осуждает поведение, не обусловленное верой. У бунтаря признающего свой бунт, есть шанс для роста, поступающийся же верой, закрывается внутри себя и не даёт себе возможности высвободиться из плена лжи, прикрывшись маской ложного смирения.
Вы называете это – идти вперёд, расталкивая всех и вся локтями, почти никого не замечая, но, не становясь при этом чрезвычайно жестокими. Всё должно быть по-доброму, но в это же время нельзя допускать лишних соплей.
Я говорю вам, что это просто лицемерие!
Ложное смирение – это вообще невыносимо, это скучно, это не оправданно. Это то, что никогда не возвращает к жизни.
Вот поэтому и появилось Радио «Голос Конвергенции»! Поэтому мы и не боимся вас!…
На этом ролик резко обрывается и дальше уже ничего невозможно разобрать. Все понимают, о чём говорила эта милая девушка. Только что их отхлестали их же идеями и лозунгами. Тем, чем они жили всю жизнь. Тем во что они верили всю жизнь. Только вот откуда она могла вообще узнать, как о существовании Комитета, так и идеях, которыми он жил.
Пятеро обернулись к Пэту, в ожидании объяснений. Но на его лице застыла жуткая гримаса. Что она означала, невозможно было прочитать, на этом разбитом в мясо, лице. Пэт смеялся, он стёр последнюю фразу Падрюги Аси. Фразу, которая теперь исказила его лицо в, неузнаваемой в этом месиве, смехе.
«Ты ещё влюбишься в меня, дрюг! Встретимся через 18 дней!» - Задорно проговорила, подморгнув Ася, перед тем как запись остановилась. Пэт не знал эту девушку, если бы не этот ролик, никогда и не узнал. Но теперь то он знал, и этого уже невозможно было вычеркнуть из него.
Все решили, что Пэту лучше вернуться домой и привести себя в порядок, а после этого он всё им объяснит. Объяснит как диск, который он вёз из Конвергенции в комитет, попал в руки сопливой девчонки, и как она посмела бросить вызов тем, кто для неё эту Конвергенцию и придумал.
Пэт, всё так же молча, развернулся и вышел из комнаты.
Пятеро остались в ней.
«… ни стоять, ни лежать
потолок да стены
ни начать, ни закончить
первый и последний…»
(Неизвестный индейский поэт)
6. Конвергенция. – Синдром «Обострённой Совести».
«… медузы прикоснутся к людям, и те засияют, как звёзды…»
(Древнее индейское пророчество)
«…а я встану и не побегу,
а я останусь и всё пойму,
а я возьму да и полюблю,
а кому и этого мало
того я с собой возьму…»
(Неизвестный индейский поэт)
Пробуждение было ужасным. Пэт проснулся оттого, что лежал на чём-то жёстком, и это что-то жёсткое отдавило ему бока. С трудом приоткрыв глаза, Пэт увидел, что лежит на полке, под прилавком, в сувенирной лавке. Там и вещи то некуда было класть, как же он туда втиснулся, этого Пэт вспомнить не мог. Морской воздух быстро приводил в чувство, на нём было трудно пьянеть, но в этот раз, вероятно, произошло нечто, нарушившее обычную процедуру, почти молниеносного, выхода из бодуна.
У Пэта было такое ощущение, как будто изнутри, по нему, кто-то прошёлся наждачной бумагой, а потом ещё раз рашпилем. Смесь самбуки и тёмного рома, текила-бум и коньяк, джин с водкой и вискарём. И зачем же так было напиваться? Этого Пэт тоже вспомнить не мог.
Откуда-то рядом исходил тёрпкий аромат полыни. Едва сумев выронить себя с полки на песок, Пэт огляделся по сторонам. На той же полке, но чуть дальше, стоял стакан с абсентом, видать заботливо припасённый Пэтом ещё с ночи. Сделав пару глотков и выкурив сигарету, Пэт начал возвращать память к себе.
Ага, вчера к нему зашёл Смарт с горилкой, потом Промис, а потом, а потом ничего не вспоминалось. Пришлось сделать ещё глоток абсента. Сквозь призму этого глотка проступил образ какого-то здоровенного, как медведь, человека, подошедшего к нему, уже после того, как все разошлись.
Близнец! Кто другой, с такой покупающей улыбкой, мог растрясти бездыханное тело Пэта и озадачить его вопросом: «Пэт, неужели ты не пропустишь со мной по маленькой рюмочке вискаря?». Близнец был, чуть ли не единственным человеком, кому у Пэта не хватало смелости отказать в такой невинной просьбе. Жалеть о принятом решении, у Пэта не было времени, так как началась феерия безумства, уничтожения спиртных запасов во всех барах Конвергенции, стоявших на пути их триумфального шествия. Не удивительно, что Пэт проснулся не дома. Подобные встречи с Близнецом и в Вавилоне заканчивались приблизительно по такому же сценарию, но в Конвергенции всё произошло во сто крат жёстче.
Кое-как отряхнувшись, от прилипшего к нему песка, Пэт выбрался из сувенирной лавки и, полутрезвый, барахтаясь в песке, вяло, отталкивая ступни от зыбких волн, направился к Морю.
«Мы утро встречаем абсентом», - переврав песню из пионерского детства, блаженно напевал Пэт, благоухая полынью на всю Конвергенцию. Пол литровый пластиковый стакан светился изумрудом, и время от времени подносил губы Пэта к себе, вливая через них очередную порцию себя. Пэт не был безвольным человеком, но противится абсенту, считал верхом неприличия по отношению к самому себе. Напиток не трезвил, но и пьянить не спешил. Лишь по чуть-чуть возвращал память. Наверное, непьянибельность объяснялась слишком ранним визитом абсента в Пэта.
Что за жизнь?! В такие моменты Пэт испытывал «приступ обострённой совести». Он объяснял это так: «Совесть, высвобожденная состоянием жутчайшего похмелья, обостряется на столько, что ты вспоминаешь всё, что происходило с тобой неправильно, на протяжении всей жизни. Чём жёстче похмелье, тем ярче, полнее высвобождается из подсознания твоя, беспробудно спящая совесть. Ты готов покупать билеты в трамвае, только вот трамваев в Конвергенции нет. Готов просить прощения у всех, обиженных тобой, но они ещё спят. Ты становишься вежливым, но это никого не впечатляет, скорее снисходительно удивляет. Хочется обнять всю Вселенную и расцеловать её по-братски, зацеловать до дыр и признаться всем в любви, читая на коленях стихотворения».
Но, самое лучшее в такой ситуации погрузится во все понимающее и все прощающее Море.
Flashback:
Вдоволь набродившись в царстве разбитых и разворованных аборигенами зеркал, индейцы выходят, и, попрощавшись с охранником, уже вдоволь напившегося матэ, идут к расположенной, по соседству, бездыханности вялых пропеллеров.
Магия образа Храма Конвергенции, всё ещё не отпускает их, и они решают освежиться, в не менее экспериментальной, чем солнечная, ветряной станции.
В минуте ходьбы от станции, старший достаёт из сумки кусок хлеба, делит его на две равные части, добавляет к нему зелени и кусок вяленого мяса. Останавливаются, спешить некуда. Поужинав и попив воды из фляг, они бредут по аллеям, застывших великанов. Иногда, то слева, то справа, слышен надсадный скрип ржавого металла о металл. Значит один из пропеллеров, вспомнив былую молодость, попытался шевельнуться. Безуспешно.
Энергии, выдаваемой как солнечной, так и ветряной станциями и раньше едва хватало только на то, чтобы обеспечивать работу приборов, следящих за ходом эксперимента. Индейцев это не касается, они просто бродят среди упорядочено расставленных, некогда выкрашенных в белое, остовов неудачи.
Солнце, устав не менее чем юноши, начало потихоньку подготавливаться к отдыху. Индейцы, выбрав себе место, на берегу затопленной Морем территории, с видом на развалины атомной станции, идут к зарослям тростника. Нарубив достаточное количество, располагаются к отдыху. Разжигают огонь из сухого прошлогоднего тростника и пекут картошку, которой заблаговременно запаслись в посёлке аборигенов.
Старший затягивает красивую и пока ещё непонятную по смыслу песню, которую им пели, когда они ещё были совсем маленькими. В ней поётся о Море, Солнце, Пальмах и Любви.
Что такое Любовь, кроме родительской суровой любви, они не знают, но песня будоражит их воображение, выстраивая образы далёких и прекрасных, но пока неизведанных миров. Рисует картину всеобщего единения и неразбитых сердец.
Младший, вдруг всхлипнув, отворачивается от старшего, и украдкой утирает слезу. Никто не должен её увидеть. Даже друг. Настоящий индеец не должен плакать. Так учили старшие.
«В дальний путь, бери с собой как можно меньше груза!»
(Старое индейское правило)
Пэт зашёл в Море, культурно раздвигая медуз, в «приступе обострённой совести» он был вежлив даже с ними, лёг на спину и предался размышлениям, мерно покачиваемый вялыми волнами…
Память. Столько, сколько вкладывается в тебя нами, никогда и ни за что не вложит в экономику самого безнадёжного государства, даже самый бездарный инвестор.
Мы отдаём памяти всё, что у нас когда-либо появлялось, искренне полагая, что то, что было, никуда и никогда не исчезнет. Будет вести нас под руку и услужливо открывать нам все двери.
Ничто никуда и не исчезло, просто в тот момент, когда нам что-то нужно было вспомнить и взять к употреблению, мы не смогли его найти. Туда, куда мы положили разыскиваемое, его и не и не оказывалось. Мы понимали, знали, что оно где-то рядом, но где именно, не имели ни малейшего понятия.
Капризная память. Издеваясь над нами, никогда не покажет пальцем на нужную полку с нужной вещью, но, вдруг, когда мы уже и не ждём её помощи, уронит нам нашу голову, нас задремавших от тщетных поисков, эту самую искомую вещь.
Уронит на столько неожиданно, в самый недоумённый момент, что поначалу мы и не знаем, что делать теперь с этой, свалившейся так не вовремя пыльной страницей.
Но память также и сглаживает углы, подчищая воспоминания от перегоревшей в нас боли.
Пэту давно стало неинтересно коллекционировать вещи - они портятся, морально устаревают, престают приносить удовольствие и раздражают. Их чрезмерное количество так и норовит раздавить тебя.
Куда легче укладывать в памяти стопочки сбывшейся надежды и реализованной мечты. Это коллекция, в которой ни одна из бабочек воспоминаний, не перестанет шевелить усиками и крылышками.
Воспоминания – единственный багаж, который стоит нести по жизни. Если ты честен перед собой, то это приятная ноша неспособная стереть тебя из памяти самого себя. Со временем негативные воспоминания тускнеют, ты начинаешь находить в них забавные грани, которые раньше считал трагичными. Ненужный драматизм отсеивается.
Трагизм, преобразовавшись временем, усмехнётся, сквозь высохшие, вечность тому назад слёзы. Кулак, устав от напряжённости, расслабится и откроется для рукопожатия. Предательство друга обернётся мудрым уроком судьбы. Удар в спину станет предупреждением о грозящей беде.
Нельзя ограничивать своё желание взлететь выше радуги, она тебе этого никогда не простит. Трам-пара-рам, и сотни залпов взрывают дурашливые, ни хрена не грозовые облака. Облака, полные невысказанных эмоций небес.
Чрезмерная акцентация внимания на несбыточности фейерверка гасит запас позитива, улыбка меркнет, и солнце начинает всходить на обратной стороне Луны. Белый котёнок, прекрасный котёнок с голубыми глазами и красными бусиками на шее, урчит и не удивляется таракану, ошарашено таращемуся на блики залпов орудий.
Воспоминания – немногое из того, что с тобой от и до, иногда навсегда, иногда сразу на никогда. Их можно упрятать в Под, но воспоминания никогда не согласятся быть на вторых ролях!
Они – примадонны нашего Я.
Им можно простить всё, и они прощают тебе всё. Они как бумеранг, как далеко их от себя не кидай, они всё равно вернуться и ударят тебя по затылку, если ты уже забыл о том, что отбросил их.
А что, если вернуть всему человечеству все воспоминания, которые оно выбросило на свалку, думая, что сможет прожить без корней прошлого, питаясь лишь воздухом опреснённого настоящего. Просто взять и напомнить всем о том, что Жизнь Прекрасна!!!
Так Пэт и решил сделать, только не сейчас. Волны убаюкивали. Что-то скользкое прикоснулось к его ноге и подталкиваемое волнами успокоилось где-то в области мошонки. Медуза. Ну и хрен с ней. Хотя из-за медуз Пэт побаивался заходить в Море без трусов. Умиротворённый унесшим похмелье абсентом, Пэт отогнал аккуратно медузу и продолжил мечтать – размышлять. В состоянии похмелья покопаться в себе не вредно. Это у него получалось лучше всего на свете:
«Я часто возвращаюсь к корням любых моих контактов – взаимоотношений. Странно, инициатором всегда был я. Хотя впрочем, не странно. Я ведь эгоист, а стало быть, всегда сам выбираю себе собеседника, друга, девушку. Всегда. Я экстраверт в кубе. Практика жизни доказала, что я никогда не был абсолютно один, что в условиях современного общества было бы абсолютным нонсенсом, но в то же время мне, с моей широтой – расплывчатостью, всегда было трудно сконцентрироваться на ком-то или чём-то одном. Я никогда не умел принадлежать кому-либо или чему-либо, а уж тем более принадлежать кому-то или чему-то одному. Хотя если удавалось, то по своей воле я никогда не мог отказаться от этого. Но, человек, любой, по природе – собственник, с претензией на абсолютное право владения всем.
Человеку всегда трудно делить кого-либо или что-либо, за счёт отрыва от себя. Конечно же, легче всего делить или отдавать то, чего не имеешь, но попробуй найти в себе смелость отдать то, чем обладаешь. Если сможешь – честь тебе и хвала. Если нет – тоже ничего страшного.
Всему своя честность!!!
Человек всегда оценивает все, пользуясь двойными, а то и многократными стандартами. Вихрь личностной мысли никогда не будет объективным.
Объективности при таких условиях – недостижимый идеал. Идеал обсубъективливаемый персональной объективностью каждого из нас. Говоря человеческим языком, моя объективность = субъективности моего несовершенства. Но тогда:
Зачем я люблю?
Отчего я ненавижу?
Как могу презирать?
Откуда во мне нежность?»
Пэт встал на ноги, повернулся спиной к берегу и с силой ударил руками по Морю, закричав низко летящим облакам:
«Я провозглашаю, что мы тем и интересно-самобытны, что мы – величайшие в мире клубки противоречий. Индивидуальная противоречивость выковывает из нас огненные столпы личности. Личности с таким ворохом минусов и плюсов, что их хватило бы на все учебники по математике, во всём мире.
И это ПРЕКРАСНО!!!
Я люблю твоё несовершенство совершенных противоречий!!! Слышишь меня – ты, противоречивая до умиления личность?! Поэтому я с тобой, а не с кем-либо иным!!!
Уууууууууууууаааааааааааууууууууууу!!!!!!!!!!!!!»
Trip:
Громадные лопасти, вырвавшись из полуденной спячки, начинают, бешено вращаться, разгоняя облака. Они проносятся в миллиметрах от плеча человека стоящего на верхней площадке ветряка. Люди, столпившиеся внизу, машут предупреждающе ему руками. Человек машет им в ответ, принимая суету внизу за ободрение его безрассудству. Всё обходится и человек, сделав несколько снимков на допотопном фотоаппарате, едва не стоивших ему жизни, спускается вниз. Ему протягивают бутылку вина, он, довольный собой пьёт из горлышка. Ветряки выстраиваются караулом почёта и провожают всю группу свистом лопастей разрывающих воздух. Солнце стоит в зените и светит им в лицо. Людям и ветрякам.
Наоравшись вдоволь Пэт, немножко угомонился и решил сделать хоть что-то полезное для всего человечества.
Он пошёл спать.
«… прицеплял знамя жизни к рукам
и, поднявши их, вверх, шёл сдаваться
ну, а чтоб мой вернее был путь,
осушал из ладоней прекрасное…»
(Неизвестный индейский поэт)
7. Город. – Город для Горожан.
«Мечту сделали способом достижения благородной цели,
всех думающих по-другому - расстреляли…»
(Старый индейский афоризм)
«…поверь, что ты слаб -
и ты силен,
признай, что повержен -
и ты спасён…»
(Неизвестный индейский поэт)
Пэт всё дальше отходил от метро. Свернув с Тверской, он шёл по Хрещатику в тени роскошных каштанов, возвышающихся на двадцать метров над улицей и светящихся белыми свечами пирамидальных соцветий сугробов. Через пол часа ему надо было сидеть на совещании Комитета на Невском. Здесь самолёты уже не летали.
В кармане завибрировал мобильный телефон. Пришло сообщение от Ленки посланное ему достаточно давно. Теперь она знала, что он в Вавилоне. Он и не скрывался.
На Хрещатике к нему подошёл представитель канадской компании разодетый в пух и прах, со значком на лацкане вычурного пиджака. На громадном, размером с блюдце значке, красным по белому, было написано:
«Хочешь умереть? Научи меня как!».
По его словам, сегодня, у его компании были праздничные скидки. Коммивояжёр предлагал Пэту, за умопомрачительную сумму, приобрести у него ускорители и трансформеры. Пэт молча оттолкнул его плечом и пошёл дальше.
Если раньше он что-то и объяснял этим пушерам любителям, то со временем разучился давать разъяснения в тех случаях, когда ему приходилось отказываться от предложенных вещей. Особенно, когда от него требовались не объяснения, но лишь принципиальное согласие или несогласие, на эти предложения.
Чрезмерно аргументированный отказ, чаще всего, оскорбляет своей категоричностью, ставя собеседника в оторопелое положение, косвенно упрекая его в том, что для него является безупречным.
Дешевле для себя просто пройти мимо.
Нужно было идти дальше. На встречу кулакам и ботинкам, которые, не предупредив, ждали его.
«Вавилон погрязнет в саморазрушении…»
(Древнее индейское пророчество)
Толпа кожеголовых приверженцев ГДГ избивала в подворотне пришельца. Избивала с остервенением, как для себя. Человек, лежащий на асфальте, уже несколько минут не шевелился, но это не останавливало кожеголовых.
Машину невозможно остановить на полном ходу, без ущерба для останавливающего.
Вавилоняне мирно шли по своим делам, никому не было никакого дела до того, что происходило в шаге от них. Позиция Вавилонян была предельно проста, нечего лезть в дела, их не касающиеся.
Пэт Вавилонянином не был, и полез в самую гущу избивающего клубка, в надежде, что хоть кто-то из прохожих поддержит его.
Геройствовать в одиночку не хотелось. Но Пэт слишком долго не был в Вавилоне и забыл нравы его жителей. Никто не помог. Дураков кроме него больше не оказалось.
Пришелец скончался за полчаса до приезда Скорой. В таких случаях врачи редко спешили на помощь, как впрочем, и полиция, всегда молча наблюдавшая на подобного рода инциденты, подбирая лишь тех, кто не смог самостоятельно покинуть побоище.
Рядовой день Вавилона.
Пэт отделался сотрясением мозга, разбитым в мясо лицом и счёсанными до костей локтями.
Пэту не повезло, он попал под траурную акцию кожеголовых. В этот день, средства массовой информации, передали официальное сообщение, о гибели их кумира, символа «их эпохи». Талантливого актёра, не имевшего ни малейшего отношения к их движению. Кожеголовых не смущало даже то, что этот актёр, косвенно, выступал против них самих, защищая Конвергенцию.
Как он попал домой, Пэт не помнил. Очнулся от звука захлопывающейся двери, лёжа одетым, и кое-как оттёртым от крови, на кровати. Мобилизовав все силы, он проверил потери. Мобильный телефон хоть и был отброшен из его рук, ударом кованого ботинка, в стену, работал превосходно. Пэт позвонил с него Ленке, и продолжил ревизию вещей привезенных из Конвергенции.
На часах не было ни царапины, хоть он и прикрывал, инстинктивно, в побоище, голову руками, и часть ударов пришлось на часы. Судя по времени на них, из его памяти выпал отрезок жизни, длиной в пять часов. На совещание Комитета он не попал. Монитор телефона отображал девятнадцать вызовов, на которые он не ответил. Все были из Комитета.
Ноутбук кроме царапины на корпусе, никаких других повреждений не получил и стоял на его рабочем столе включенный. Пэт не мог вспомнить, чтобы именно он его включал.
Кто его привёз домой и кто хлопнул дверью, он тоже не помнил.
Диска привезенного из Конвергенции не было.
Проблема! И не просто проблема, и не у него одного! Но отвечать только ему.
Геройство в наши дни – дурной тон.
«Проявляя инициативу – помни о морде лица!»
(Старое индейское правило)
Ленка прилетела к нему, едва лишь Пэт сумел объяснить, что произошло. Благо, что она была не робкого десятка. Молодец. Пэт давно уже не любил её, но положиться, кроме неё, было не на кого, в тот момент.
Боевая подруга. Куда ж без неё.
Ленка привезла с собой, по просьбе Пэта, молоко и сварила ему манную кашу. Сидела на кровати и кормила его с ложечки. Ничего другого Пэт есть не мог, челюсти болели так, что забивало дух.
Ленка думала, что Пэт после еды рухнет как убитый и заснёт, но вместо этого, подкрепившийся Пэт, таки нашёл в себе силы заняться с ней сексом.
«Чудо ты моё, вот ты кто», - ласково шептала Ленка под ним, видя героизм, проявленный Пэтом в этом забавном трахе. – «Ты умирать будешь, но всё равно, даже перед смертью, не откажешься от секса», - улыбалась Ленка нежно.
Пэт кряхтел, пытаясь найти такое положение изуродованному телу, чтобы мозг мог концентрироваться исключительно на оргазме, а не на боли, что терзала его.
Удовлетворённая Пэтом Ленка, аккуратно, стараясь не причинить ему боль, выскользнула из-под него и пошла в ванную. Когда она вернулась то Пэт, более чем удовлетворённый, лёжа, теперь уже на спине, чуть слышно пробормотал, с жуткой улыбкой, изуродованными губами:
«Жизнь Прекрасна!!! Чтоб мне сдохнуть!!!».
Его улыбка напоминала улыбку Квазимодо, но он искренне был благодарен всем: жизни, за то, что она оставила его с собой; Ленке за то, что она единственная, кто пришёл к нему в страшную минуту; незнакомцу, доставившего его домой в бессознательном состоянии.
«Нефиг лезть, куда не просят!!!».
(Голос из зала)
«Мы с тобой ещё взлетим выше крыш! Мы победим! VENCEREMOS!!!».
Лозунг былых времён, был, как никогда, актуален сейчас. Слишком много явной нечисти повылазило на свет Божий в последние годы. И это в Вавилоне, где в каждой семье были погибшие родственники от рук ненавистников прекрасного! И теперь внуки погибших, выступали с теми же лозунгами, что и убийцы их предков.
Загадочная Вавилонская душа. Какая нах загадочная, если плодит мерзавцев, думающих, что защищают Вавилон от нашествия Конвергенции.
Кожеголовые молодчики, ничего не зная о Конвергенции, пытались уничтожить её. Как можно уничтожить то, что не видишь и не понимаешь? В Вавилоне они чувствовали себя как в своей вотчине. «Город для Горожан» или ГДГ как они себя называли.
Политическая платформа у ГДГ была примитивно убога, уничтожать всё, что было похоже на Конвергенцию. Примитивная, но достаточно эффективная. В уничтожении прекрасного всё должно быть просто. Простые лозунги, понятные даже тупице. Простые действия, доступные, в толпе, даже немощному.
Они никогда не ходили по одиночке. Быть одному – значит идти против всех. Стадность этого не принимала. Всегда набрасывались на потенциальную жертву толпой. Массовость исключала осечки в получении желаемого результата. Коллективная ответственность за содеянное, очень эфемерное понятие. Да, собственно говоря, никто их и не трогал. Полицейский департамент чаще всего, кроме образцово показательных плановых операций проводимых раз в год, закрывал глаза на действия кожеголовых.
Вирус ГДГ поражал даже, на первый взгляд добрых, интеллигентных людей. Было больно смотреть и слушать, как воспитанные на прекрасном люди, которых ты знал долгие годы, с пеной у рта, доказывали, что все проблемы Вавилона из-за Конвергенции, что её ростки нужно искоренить из Вавилона. Мол, вернулись из Конвергенции в Вавилон, работать не хотят, только тем и занимаются, что сидят на шее Вавилона и торгуют ускорителями и трансформерами. Мол, из-за пришельцев уровень преступности повысился на столько, что детей страшно в школу отпускать, даже днём, не говоря уже о вечерних прогулках. Мол, от Конвергенции все болезни и пороки современного общества.
Образованное невежество.
На такой благодатной почве грех было не появиться движению «Город для Горожан».
Часто, вместо того, чтобы пресекать экстремистские выходки кожеголовых, полицейский департамент Вавилона, делал зачистки в местах наиболее вероятного скопления вернувшихся из Конвергенции. Никто не мог в таких условиях чувствовать себя защищённым от полицейского произвола.
В итоге этих зачисток преступность не снижалась, напротив вырастала до неслыханных размеров.
Пэт не был чужим в Вавилоне, и на него удручающе действовали демагогические заявления правительства Вавилона, о целесообразности ущемления гражданских прав. Отголоски кровавого прошлого.
А ведь так хотелось просто любви, добра и понимания. Если бы не Конвергенция, с ума сошли бы лучшие Вавилоняне. Но для остальных Вавилонян они были пришельцами, даже если они родились в Вавилоне, всё равно они были пришельцами. Пришельцами, которые не ограничивают свой рост комплексами сверх Вавилонян. Пришельцами, для которых Вавилон был лишь частью Вселенной.
Диалектика Конвергенции не позволяла Пэту осуждать кожеголовых.
Но в данный момент это меньше всего волновало Пэта. Ленка уже засобиралась в своё Интернет-кафе, а ему предстояло решать целый ворох, так не вовремя навалившихся на него проблем.
Второй раз за сегодняшний день хлопнула входная дверь. Пэт остался один. В этот момент он и получил мульти медийное сообщение на мобильный телефон.
«Ты ещё влюбишься в меня, дрюг! Встретимся через 18 дней!», - сказала в конце сообщения Падрюга Ася.
«…я не железный - нет, я сама боль,
но боль, раздавленная пяткой воли
решившей растоптав сломать меня,
заставив всем кричать, что я собой доволен…»
(Неизвестный индейский поэт)
8. Конвергенция. – Междукнижье.
«…не сумеют раствориться в Конвергенции, и преобразятся в ней!»
(Древнее индейское пророчество)
«…с тех пор как я понял,
что я есть не я
тогда же, что было, то стало не быть,
и есть уж не есть, и что будет, не будет…»
(Неизвестный индейский поэт)
Удар сердца подбросил Пэта на кровати. Сказались долгие четыре с половиной месяца тягостного, похожего на кошмар, ожидания. Кошмар ежедневного умирания и оживания. Робкой надежды и позорного отчаяния. Нарочитого безразличия и трусливой жалости к самому себе. Видимого героизма и скрытой дрожи в коленях. То из-за чего он и презирал себя, но и не давал себе сломаться.
«Лишь настоящий трус сможет стать героем!»
(Старый индейский афоризм)
Страх умереть привёл его в Конвергенцию. Вавилон казался далеко, и страх можно было утопить в Море и кальвадосе. Но страх, как дерьмо, всегда выкидывал Пэта на поверхность моря. Но страх, как два пальца в рот, не мог опьянить мозг алкоголем.
Три дня назад, когда он, по электронной почте, благо, что Интернет в Конвергенции был, получил результат анализов крови, он вновь ожил.
«Центральный НИИ эпидемиологии МЗ Вавилона. Федеральный научно-методический центр МЗ Вавилона по профилактике и борьбе с Вирусом.
Анализ – 8Е033. anti-V ½ (антитела к Вирусу).
Вариант анализа – качественный анализ.
Результат – не обнаружено (Тест система МПО «Диагностические системы» «ИФА-АНТИ-Вирус», серия №14/2003)
Норма – Не обнаружено»
Не обнаружено!!! Не обнаружено!!! Не обнаружено!!!
Жив!!! Жив!!! Жив!!!
Пэт сидел, и его трясло в припадке детского смеха, слёзы катились из глаз, по всему телу горячими и холодными волнами пробегала дрожь. Мозг застилал туман неверия, что всё закончилось. Раз за разом, перечитывая полученную информацию, Пэт потихоньку приходил в себя. Только за секунду до этого он молился Богу, убеждая того, что не стоит губить хорошего человека, то есть Пэта. Похоже, что убедил. Убедил!!!
И всё из-за того проклятого раза, когда он поленился воспользоваться презервативом, а через три месяца оказалось, что девушка, с которой он, украдкой от гостей, трахался в соседней комнате, гипотетически больна Вирусом. И всего-то был лишь один позорный разочек.
Но статистика была неумолима:
«Половой акт является не самым опасным путем передачи Вируса с точки зрения вероятности заражения. Степень риска заражения зависит от типа половых контактов (вагинальные, анальные, оральные, смешанные), их числа с одним или несколькими половыми партнерами. Замечено, что вероятность инфицирования повышается за счет дополнительных факторов, в первую очередь наличия у одного из партнеров болезней, передаваемых половым путем, и особенно тех, при которых имеют место всевозможные нарушения целости кожи и слизистых оболочек в виде язв. Это наблюдается, например, при сифилисе, герпетической инфекции, грибковых поражениях и т.д. Вероятность передачи Вируса в результате одного полового акта по оценкам специалистов колеблется от 0,1 до 1 %. Однако ввиду большого числа половых актов между здоровыми и инфицированными Вируса лицами этот путь заражения доминирует в мире».
Эти сведения он почерпнул здесь же, в Конвергенции, на сайте с подробной информацией о вероятности заболевания Вирусом. Пэт не обольщался тем, что вероятность заболеть у него равнялась лишь одна на сотню, или по максимуму одна на тысячу. Теория вероятности не всегда выстреливает не в тебя. Он мог быть этим одним из тысячи.
Но не стал!!!
Больше никакого секса без презервативов, решил для себя Пэт. Второго такого кошмара он бы не перенёс, при всей его силе духа.
Никогда без!!! Никогда без!!! Никогда без!!!
«Нет презервативов – нет любви!»
(Перевранная индейская песня)
Это и была причина того, что он с такой лёгкостью, три дня назад, согласился напиться со Смартом. Это стоило того.
Первый восторг прошёл, надо было жить дальше.
Проснувшись, Пэт пошёл в Конвергенцию. Был уже постзакатный вечер, но в Конвергенции время всегда шло по другому циферблату, не так как в Вавилоне.
Он застал Смарта, сидящего с бутылкой кальвадоса, за стойкой Титаника. Смарт опростал уже больше половины бутылки и теперь мечтательно щурился в сторону, угадываемого по запаху Моря. Музыка ещё не сбила с ног все звуки, и можно было слышать шум прибоя. Через час децибелы Конвергенции проглотят его.
Пэт молча подсел к Смарту, чтобы не нарушить его покой. Взял у него из рук бутылку кальвадоса, приложился основательно и лишь после этого счёл, что теперь он вправе начать разговор.
«Доброе время суток», - поздоровался Пэт. В Конвергенции не принято было говорить, какое именно время суток считается добрым. У каждого гражданина Конвергенции был свой персональный взгляд на циферблат.
«А, это ты. Что в этот раз тебе от меня нужно?!» - Смарт жутко не любил, когда его отрывали от кальвадоса и размышлений. Здесь, в условиях относительной изоляции от внешнего Вавилонского мира, было крайне трудно доставать выпивку, к которой он привык за долгие годы. Ту бутылку, что была у него, контрабандой привезли его друзья из Вавилона. Вторая бутылка находилась на сохранении у дяди Саши, в Титанике.
«Я пришёл за Междукнижьем и кальвадосом, вчера на сан сете, ты обещал мне и одно и другое», - корректно напомнил Пэт. Смарт в тот вечер наконец-то дошёл до нужной кондиции и в подпитой щедрости пообещал Пэту рассказать о Междукнижьи, которым он грозил всем новичкам из пришельцев. Пэт, условно, новичком не был, поэтому Смарт и пообещал ему ещё и кальвадоса. Пэт, не будь дураком, принёс с собой блок Сигарет, так ценимых в Конвергенции, и столь же контрабандных, как и кальвадос Смарта. Даже более ценимых и контрабандных.
«Обещал, так обещал, только не дави, я сам всё помню, что тебе обещал, вроде бы, - Смарт поёрзал на деревянной лавке, он не был уверен в такой, небывалой для себя щедрости, но Пэт держался очень уверенно. Его сложно было заподозрить в блефе. Блок сигарет, растопил сердце Смарта. Что ж пусть будет так, не мог же Смарт всю жизнь носить Междукнижье в душе, не поделившись им ни с кем. – Берегись того, что я тебе расскажу, и не говори потом, что я тебя не предупреждал!»
«Я готов к этому, я беру на себя ответственность о знании, о Междукнижьи, - Пэт еле сдерживался, чтобы не прыснуть от смеха в ладони, таким важным он Смарта ещё не видел, - так же беру на себя ответственность о выпитом кальвадосе», - не смог не съязвить Пэт.
Они взяли два пластиковых кресла и пошли в Храм Конвергенции, на этом настоял Смарт, считая, что это единственное место во всей Конвергенции, где можно было делиться Междукнижьем.
Flashback:
Солнце будит старшего индейца. Вещи влажны от утреннего тумана. Редкие клочья его всё ещё висят над водой. Старший начинает собирать вещи. Шум его сборов пробуждает младшего. Тот непонимающе щурится и, зевая, кое-как проснувшись, начинает помогать старшему.
Сегодня решают никуда не идти, хотя развалины атомной станции, кажется, находятся так рядом. Перенасыщение впечатлениями им не нужно. Сегодня день отдыха и сёрфа. Доски и так уже порядком натёрли бока.
Вернувшись в посёлок аборигенов, кушают уху из осётра в придорожной харчевне. Этот деликатес здесь стоит гроши. Хлеба в харчевне нет. Спросившись у хозяина харчевни, заваривают себе матэ.
Подкрепившись, поднимаются к беседке, стоящей на верху, отвесно уходящего в Море, утёса. Волны, шелестя, точат камень.
Переварив уху, спускаются вниз, туда, где приезжие укрощают волну. Или она их. Доски, так долго носимые ими, теперь находят своё непосредственное применение.
Ветер сегодня хороший, волна есть.
Через три часа им всё это надоедает и индейцы, отбросив доски подальше от себя, валятся на мелкий и мягкий песок. Загорают. Хотя им загар и так уже прожёг кожу до костей, сделав её коричнево-бронзовой.
Под вечер, рядом с костром, разведённым приезжими из далека, ужинают. Приезжие, гордые собой сёрферы, пьют водку и поют под гитару скучные песни. Приходится их терпеть. Когда приезжие валяться пьяными, юноши приносят свои доски и кладут их в огонь. То чем они так долго жили, сегодня кажется им необъяснимо дурацким. Похоже, что они начали взрослеть.
Время сжигать ненужное.
Что бы о сёрфе ни говорили приезжие. Каждому своё.
Так подсказывает здравый смысл.
«А теперь молчи и слушай!» - Смарт почувствовал подтрунивание над ним, но не стал, кипятится, что с ним бывало часто, когда кто-то подвергал сомнению то, что он делает или то, о чём думает, то во что он верит.
Хотя, что взять с молодёжи, пусть сначала Пэт послушает, а потом видно будет. Смарт сделал большой глоток из бутылки, и приступил к рассказу:
«Междукнижье – запретная страна. Живя в ней, ты или сходишь с ума, или спиваешься, или замедляешься, или трансформируешься, или, исполненный суицидальной любовью Междукнижья, заканчиваешь жизнь в полёте, графически изображаемом несовершенной кривой – окно-асфальт. Лишь немногие находят в себе мужество шагнуть дальше, вырвавшись из липкой паутины Междукнижья.
Они вырываются и начинают взбираться на далёкие вершины Смысла Жизни.
Придя к цели, победители окунаются в Фиесту их чествования. Чествования Героев Восхождения! Рукоплещущая толпа, награды, вино и женщины. Слава, слава, слава.
Утром, открыв глаза, ничего не могут понять. Ветер лениво гоняет обрывки вчерашнего празднования – Фиесты. Декорации унесены. Вино выпито. Девушки вернулись в родные постели. Бывшая толпа, теперь уже поодиночке, судорожно досматривает предпоследние сны, нервно подёргиваясь от вчерашнего.
Вершины уже не вершины, но равнина. Окружающее, в лучах восходящего солнца, постепенно превращается в, невыносимо памятное, нечто…
Спираль Междукнижья привела героев опять к себе.
Начинается новый виток. Виток побега от смерти. Смерти Опустошённости. Смерти звенящей пустоты. Состояние не из лучших. Надеюсь, что у других всё происходит по-другому. Я же вкрапляю себя во всё, что делаю. Целиком. Без остатка. Наверно так надо. Не знаю.
В этом есть известная доля мазохизма. Боль и муки творчества, и несказанное удовольствие, когда каждая клеточка твоего тела, отвибрировав, наполняется упоительным наслаждением. Это сродни оргазму, это близко к замедленному блаженству.
Но побочный эффект Творчества – пост творческая депрессия. Самая страшная депрессия из известных мне.
Ты выкладываешься целиком. Бросаешь все силы на написание, неважно чего: картины, музыки, книги; а потом вдруг осознаёшь: всё закончено, написано, стоит на столе, висит на стене, звучит из радиоприёмника.
Пик блаженства, а под ним – Пропасть Выжатых Лимонов!
Цель достигнута, да здравствует новая цель!
Ни в коем случае не оставайся в Междукнижьи!
Оно раздавит тебя!
Потому что, если ты живёшь чтобы творить, то живёшь только вперёд, и никогда на месте!
Междукнижью тебя не убить, потому что ты сильней! Сильней жаждой вперёд! И как бы спираль Междукнижья не пыталась тебя вернуть к себе – ты не Её, потому, что ты не равен 0 покоя. Ты – отклонение от графика, не важно – или +, главное, что ты не 0. и поэтому ты и побеждаешь. И будешь побеждать, пока не успокоишься.
Это Божий дар.
Дар Не успокоения!
Я люблю тебя Жизнь. Поэтому я с тобой. Хотя… иногда и всплывает желание угомонения. Покой – это то, что происходит в сети, когда выключают рубильник – пустота, смерть.
Мы не рождены жить вопреки умиранию. Не смотря на страх поражения.
Главное помнить, что отсутствие победы – это не тождество поражению. Отсутствие самоочевидной победы – и есть победа, но с противоположным показателем.
Признаваясь в отсутствии победы, ты уже побеждаешь!
Побеждаешь честностью по отношению к самому себе. Ты можешь обмануть всё человечество, но с того самого момента, как ты начнёшь лгать себе, можно считать, что ты побеждён, повержен и уничтожен собой. На радость Междукнижью!
Но помни!
Ты никогда не сможешь потерять то, чем обладаешь. Теряешь лишь то, что уже потеряно, а то, что есть, то останется с тобой навсегда.
Невозможно потерять то, что уже потеряно, так же как невозможно приобрести то, что у тебя уже есть.
Имея, имей, теряя, теряй! Никогда не совмещай это. Да у тебя это никогда и не получиться. Это попросту невозможно!
То, что есть, будет жить вечно, а то, что, было, давно истлело в прах!
Trip:
На ветру хлопает парус. Волна обдаёт брызгами человека стоящего на доске. Внезапно резкий порыв ветра вырывает парус из рук человека, и тот падает в Море. Солнце в зените и отражается тысячами отражений на ряби вызванной переменившимся ветром. Человек выбирается на берег. Он доволен. Для него сёрф важнее секса. Его никто не сможет разубедить в этом. Приятели, ждавшие его на берегу солидарны с ним. Они тоже так думают. На их лицах презрение ко всем тем, кто не стоял на доске, кто не понимает их кайфа. Они похлопывают по плечу только что вышедшего из Моря человека. Идут к костру. Пьют из горлышка водку.
«Я еле выкарабкался из Междукнижья», - задумчиво подвёл черту под своим рассказом Смарт.
Кальвадоса почти не осталось, но жадничать он не стал, отдав последний глоток Пэту, ошалело уставившемуся взглядом в столбы Храма Конвергенции. Пэту было о чём задуматься. Как-то всё сильно похоже на то, что происходило с ним последних несколько лет. Неуютных, дискомфортных лет. Не то, чтобы Смарт рассказал, что-то такое, чего не знал Пэт, нет, просто Смарт сумел высказать словами то, что Пэт не мог сформулировать даже мысленно. Когда он пытался сделать это, мысли разбегались как тараканы по углам. Теперь многое встало на свои места. Жить от этого легче не стало, но появилось облегчение оттого, что теперь он мог задавать вопросы.
«Как можно вернуть то, чего не было? Как можно закончить то, что никогда не начиналось? Как можно поверить в реальность того, что никогда не выходило за рамки твоей фантазии?» - прорвало Пэта.
«Того, чего не было, вернуть нельзя… Это правда. Только иногда мы пытаемся сделать всё наоборот, думая, что можем всё!» - пока Пэт задавал свои вопросы, они подошли обратно к Титанику. Смарт, немного обождав, добавил. – «Думаю, ты нам подходишь, но об этом поговорим позже».
В Титанике Смарт взял у дяди Саши вторую бутылку кальвадоса, отдал её Пэту. Как и обещал. Не говоря ни слова на прощание, встал и ушёл обратно, в сторону Храма Конвергенции.
Пэт задумчиво посмотрел ему вслед, так много было услышано сегодня, потом перевёл взгляд на бутылку золотистого кальвадоса, которую он держал в руках, и, вдруг улыбнувшись, подумал, что теперь есть смысл поделиться радостью с теми, кто ещё не был так счастлив как он. Пэт побрёл к Порталу, чтобы с его высоты полюбоваться Конвергенцией. Попутно расталкивал хлюпающие друг в друга парочки и раздавал им презервативы, которых у него теперь были полные карманы.
Когда у тебя в руках кальвадос, то жизнь приобретает яблочно золотистую окраску и всё начинает светиться Счастьем.
«…но пожирает пламя огня
то, что станет вскоре нужнее,
чем просто брожение в пустой галерее,
где начало утеряно, а конец найти не успели…»
(Неизвестный индейский поэт)
9. Комитет. – Правила Игры.
«…и тогда, когда ты больше не можешь говорить правду-
ты начинаешь верить лжи…»
(Древнее индейское предупреждение)
Собрание Комитета походило к концу, когда Смарту позвонили и сказали, что Пэт пришёл.
Пунктуальность Пэта порадовала Смарта. В условиях мегаполиса это редкий талант – не воровать чужое время. Вавилоняне не считали для себя зазорным опаздывать от пятнадцати минут до получаса. Но Пэт, хоть и жил чаще всего в Вавилоне, по сути, был космополитом пришельцем, наверное, поэтому и уважал время других людей, и постоянно нервничал, когда опаздывал куда либо. Особенно если это было не по его вине.
Пришельцы, ох уж эти пришельцы. Они всегда разбирались в правилах Игры, придумывали правила Игры и были самой Игрой.
Пэт вошёл в полутёмную комнату. Там сидели всё те же пятеро и Смарт, которого он не видел с памятного вербовочного разговора в Конвергенции. «Что ж, раз все здесь, то и легче будет всё разом и решить»,- подумал Пэт.
Смарту уже доложили, что Пэт был зверски избит и то, что диск с информацией был утерян. Прошло всего три дня после инцидента, а Пэт выглядел целее целого. Странно.
«Неплохо выглядишь, здравствуй»,- приветствовал Пэта Смарт. – «Мне тут рассказали, что ты пострадал нешуточно. Как удалось за три дня полностью восстановиться?»
«Меня лечил Доктор Ёжиков». – Это была правда, Ёжиков был талантливым хирургом и за считанные дни вернул Пэту былую форму лица, хоть это и было чертовски сложно.
Ёжиков был самым известным хирургом Вавилона, и никого не удивило, что Пэт сверкал как новый пятак. Если что и удивляло, так это то, как Пэту удалось уговорить Доктора заняться им.
Смарт кивнул понимающе и протянул Пэту «Вавилонскую Правду». В передовице, на самом видном месте красовалась статья о том, что Пэт похитил базу данных Комитета и теперь за его поимку или информацию о его местонахождении назначена награда. Размер награды не уточнялся.
Пэт вопросительно приподнял правую бровь, взглянул на Смарта. Тот пояснил, - «В связи с тем, что базы всё равно нет, нам необходимо предупредить действия тех, кто в данный момент ею обладает. Тебя мы выставили в качестве приманки, как видишь с тобой уже пошли на контакт».
Обернувшись ко всем, закончил то о чём он говорил до прихода Пэта:
«Основной целью и задачей Комитета Гармонии и Порядка, а проще Комитета, является контроль над тем, что бы правила Игры выполнялись неукоснительно и согласованно с реакцией на Игру жителей Вавилона – невольных участников Игры.
Крайне важно, что бы никто из Вавилонян и граждан Конвергенции не подозревал о том, что они являются частью Игры.
Достаточно того, что Игра ведётся ради них. Правила Игры чужды обще-вавилонским нормам этики и морали. Игра – вне Вавилонских правил. Вне потому, что Комитет придумал эти правила, они необходимы для упрощения контроля над игроками.
Контроль – это яд, но яд этот опасен лишь для тех, кто знает о его существовании. Для всех остальных – это лекарство!
Что значит, для Комитета отдавать себя, своё знание? Способность принимать других или? Да, это прекрасный дар – уметь отдавать, но если ты не обладаешь даром научить людей принимать отдаваемое им знание, то это означает лишь одно: Ты не отдаёшь, но выбрасываешь!!!
Это не эгоизм, Комитет выше этого, а желание полноценно использовать и распределять имеемое тобой знание. А это возможно лишь при определённых условиях: желание другого человека учится, принимая знание, если даже и не с благодарностью, то хотя бы с интересом; и твоей способности (дар, если хотите), выводить людей из состояния Спячки, состояния Пассивности.
Но как мы можем отдавать, если мы не научим людей принимать?
Вопрос о том, насколько мы вправе решать за других – становится бессмысленным, если смотреть на нашу деятельность в свете конечного результата. Средства, используемые для этого, не всегда пахнут хорошо, но мы и не обольщаемся на счёт нашей роли в жизни, в Игре общества. Мы – санитары его эмоционального мира. Мы – это центр удовольствия в мозге общества, если мы наблюдаем у него переизбыток положительных эмоций, то мы обязаны компенсировать этот дисбаланс негативом.
Таким образом, мы всегда будем поддерживать интерес Вавилона к Конвергенции. К нам всегда будут приходить новые люди. Новые пришельцы. Для этого мы и Играем».
На этом Смарт закончил своё выступление. Пятеро вышли, остались лишь Смарт с Пэтом. Смарт достал из встроенного, рядом с монитором на стене бара бутылку виски. Разлил его по стаканам, и безо льда протянул Пэту.
«Мы вели тебя, начиная с аэропорта»,- нарушил затянувшуюся паузу Смарт,- «в драку на Хрещатике вмешиваться не стали, Комитет, хоть он и существует легально, впутывать было бы не целесообразно для имиджа самого Комитета. Когда, наконец-то подоспела полиция – тебя уже не было, куда ты пропал, мы не знали. Ты не пришёл во время на совещание, и мы предположили, что ты был похищен неизвестными. Возможно «Голосом Конвергенции». Чтобы подстраховаться пришлось дать в средства массовой информации дезу о том, что ты похитил у нас базу данных и находишься в федеральном розыске. За твою поимку назначена награда. Так что теперь ты вне закона и за тобой охотятся все. С другой стороны ты косвенно стал союзником Радио «Голос Конвергенции».
Мы давно и безуспешно пытались проникнуть туда, но они не подпускают наших людей. Они чувствуют их. Ты, по каким-то, пока неизвестным нам причинам заслужил их доверие. Комитету это на руку. Постарайся вести с ними Нашу Игру и не попадись на Игру с обратной стороны.
Думаю, ты прекрасно справишься с работой администратора форума на «подпольном» сайте Конвергенции. Тебе даётся право Кнопки. Делай что хочешь. Инспирируй противостояние Комитету, выдумай несколько виртуальных оппонентов и союзников, и воюй с ними или против них за светлое будущее Конвергенции. Твой айпишник никто не сможет проверить. Об этом уже позаботились.
Будешь получать в месяц пятьсот семьдесят уёв, каждый второй четверг.
Теперь то, что касается Падрюги Аси. Она чертовски вовремя появилась. Просто подарок для нас. Я так понимаю, что она в Радио «Голос Конвергенции» является рупором их идей. Тем более что она уже в контакте с тобой. Попытайся не спугнуть её, войди в её доверие.
Если бы не появился этот оппозиционный канал, то его пришлось бы выдумать. Людям скучно, когда ничего не происходит. Нам же надо иногда будоражить общество скандалами, противостояниями, демаршами и т.д.
На сколько я разбираюсь в женщинах – Ася красивая девушка. Сумей найти к ней подход. Стань для неё незаменимым другом. Милым и добрым. Думаю их партизанская, кабинетная революция – нам только на пользу.
В том-то и заключается Игра, чтобы Играть, используя любой удобный случай для достижения конечной цели. Конвергенции во всём мире».
«Мне не до конца понятно, как я с этим всем справлюсь»,- заметил Пэт.
«Не скажу что это просто, но – самый надёжный способ поработить человека или группу людей, - это заставить его бояться потерять то, что, ещё не так давно, казалось ему Ничем. Приучить его получать удовольствие от миллиарда незаметных на первый взгляд мелочей. Главное не проглядеть момент, когда его уже не сможет удовлетворять мир даже без одно миллиардной частички комфортности.
Самое опасное в этом – самому не попасться на собственную удочку. Это так легко. Гораздо легче, чем ты можешь себе это представить.
Я не могу спрыгнуть с этого крючка. Давно уже не могу. Слишком давно.
Да и не хочу. Мне так удобнее. Подконтрольная мной зависимость. Никогда не хочется возвращаться в До-комфортную эру.
Куда глупее нарочито отказываться от Удобного. Это уже своего рода Зависимость от Борьбы за Независимость. Дилемма. Уродливая, погрязшая в комплексах неполноценности «Независимость»- против боязливой Комфортности. Найти бы золотую середину.
Если увидишь – дай знать!»- Смарт улыбнулся и залпом допил свой виски. У Пэта виски закончился ещё на середине монолога Смарта.
Так Пэт стал одним из Чифов. Периодически, по мере необходимости, на собрание Комитета приглашался пришелец и становился Чифом. В течение долгих лет за кандидатом в Чифы наблюдала особая комиссия при Комитете, анализировала его высказывания на людях, просто мысли произнесённые вслух, электронную почту. Кандидат о «колпаке» не знал, поэтому результаты работы комиссии считались более менее объективными для того, чтобы, опираясь на них, можно было выбрать действительно полезного Комитету человека.
Форма Игры менялась лишь исходя из особенности той или иной группы населения, их ментальности, политического строя или просто по прихоти Комитета. Каждый новый Чиф привносил что-то новое в Игру. Все, без исключения, Чифы – были пришельцами, и только они могли менять правила Игры в ходе самой Игры. Многим Комитет этого не простил, и эти Чифы исчезали раньше, чем им могли найти замену. Но такое происходило крайне редко. Пустым место никогда не было.
Те Чифы, что были более прозорливыми, чем остальные, успевали исчезнуть сами.
Они интуитивно чувствовали, когда их персональная Игра начинала выходить за рамки Комитетской Игры.
«…и я, решивший, что я взмах крыла
на самом деле оказался тенью…»
(Неизвестный индейский поэт)
10. Город. – Переоценка ценностей.
«Мечтой вымостили улицы, и оказалось, что по ним нельзя ходить».
(Старый индейский афоризм)
«…жить в состоянии опасности, увы,
хоть и почётно, но оно имеет минус
к завышенным возможностям тебя,
всегда относятся с сомненьем…»
(Неизвестный индейский поэт)
Пэт выскочил из маршрутного такси, в десяти минутах ходьбы от снимаемой им квартиры. Вавилон встретил его мерзким, назойливым дождём. Пэт зябко съёжился и, перепрыгивая через лужи, бежал домой. Двое суток он провёл за городом, в клинике Доктора Ёжикова. Двое суток чудо-хирург собирал его лицо из того месива, в которое оно превратилось после избиения. Другим докторам на это требовались недели, Ёжиков справился всего за двое суток. Даже быстрее. На вторые сутки Пэт был выписан и смог уехать в Клуб.
Падрюга Ася помогла ему попасть к Ёжикову. Без её звонка к нему было нереально пробиться. Зачем она ему помогает? Откуда такая забота, зачем он ей нужен?
Мысли метались в его черепной коробке подобно каплям дождя, вываленным на него с неба:
«Дождь. Так много дождя. И каждая капля в лицо. В меня. Навылет. Я ещё жив. Забавно. А ведь думал, что не хочу. Дождь выстрелил в моё сердце сто тридцать семь раз, но оно сумело ускользнуть. Неважный ты стрелок, господин дождь. Мазила. Похоже, что моё сердце знает об этом, поэтому и спаслось. Оно обняло меня и расцеловало до смеху.
Пользоваться самому или не быть в состоянии отказать в пользовании собой. Я и сам не против, коль разрешаю. Что уж тут обманываться.
Когда же я в последний раз любил? Не истерично, без эпатажа? У-у-у-у-у-у, почти никогда. По крайней мере, мне сейчас так кажется. С дюжину бывших девушек повстречать за одну вечеринку – это уж слишком, даже для меня. Именно любимых, а не проходных. И, похоже, что к каждой из них что-то осталось. Но я не могу, одновременно находится со всеми. В то же время хочу.
Кто я? Подонок или Дон Жуан?!
Не до конца подонок, разве что пАдонАк АднАзнАчна, коль терзаюсь подобными мыслями и уж не Дон Жуан, коль в состоянии, иногда, уйти ото всех. Эх, беда моя в том, что не в состоянии.
Подстраховка на будущее? Жалость к ним? К себе? Цинизм? Или боязнь однажды проснуться ночью в пустой квартире – и в страхе, оттого, что не могу понять кто я, где я, в каком городе – разрывать ударами сердца грудь? Панически сжимать побелевшими кулаками, мокрое от холодного пота, одеяло?
Я ещё жив и опять не собираюсь умирать!!!
А тех, кому мои мысли могут показаться надуманно пафосными, я приглашаю в царство жестяных табличек, гласящих:
---НЕ ВКЛЮЧАТЬ!---
РАБОТАЮТ ЛЮДИ!»
Flashback:
«Мечта сумела реализовать себя и перестала быть мечтой»
(Старый индейский афоризм)
Пэт не знал, как долго продолжался этот кошмар. Наверное лет около шести. Да, чуть больше шести лет. До сих пор не мог вспоминать об этом отрезке жизни без омерзения.
Его как будто разорвало на две, неравные, части. Одна просила прощения за надругательство над своим телом, взывая к разуму, инстинктам и чувству прекрасного, со страхом осознавая, что, идя путём саморазрушения, он остановился всего лишь в полушаге от чёрного туннеля. Одного из многих, встречающихся сиюминутно и повсеместно.
Зайти в такой туннель не составляло особого труда, а выход исчезал под оглушительный лязг стальных засовов за спиной, с единственным ключом от замка – висящем тут же, рядом, на гвозде, к которому были подведены провода с высоким напряжением. До которого можешь дотянуться лишь ты один. Сам. Существовало лишь одно маленькое условие – ты должен был находиться перед, а не за дверью, закрывающей вход в туннель. Если ты уже за, то это само по себе исключало вариант – «если ты перед».
И никакого света в конце туннеля!
Итак, он остановился перед одним из таких туннелей, но неправильно было бы считать, что это было сделано исключительно из благоразумия. Напротив – это было чувство трепетной гордости – присущей легкоранимой и творческой натуре.
Его коллеги, по тёмной алхимии тела, не дали сделать ему, казалось бы, неизбежный, шаг За и он в порыве, далеко не благородного гнева – непроизвольно спас себя.
Мощный душевный импульс совершил невероятную вещь, Пэт вытянул себя за волосы из лужи, глубина которой измерялась не метрами, а колебаниями нежнейших струн природы – инстинктом самосохранения. Он с презрением и благодарностью вспоминал тех людей, что своей нечистоплотностью взаимоотношений оттолкнули его от DEAD END.
Именно с этого момента прекратилась деградация его, как личности. Регресс, внезапно повернув на сто восемьдесят градусов, подтолкнул его на путь реальной жизни, оттолкнул пузырчато сопливую имбицильность, дал зелёный свет прогрессирующе увеличивающемуся уровню понимания того, что на самом деле происходит вокруг. Пэт перестал чувствовать себя примитивным животным, живущим лишь одним инстинктом. Инстинктом наслажденья.
Внезапно, нет, не так, далеко не внезапно – всё давно шло к тому, чтобы быть счастливым не миражом, но трезвой оценкой собственных, без самообольщения, возможностей. Пэта не покидало ощущение, что его иммунитет против яркой глупости и тупоумия, крупица за крупицей, восстанавливаясь, приобретал способность укрепляться критическим анализом поступков. С ним появилась ясность ума, обогащённая отрицательным опытом, который, в конце концов, сводился к каким-то мелочным исканиям – направленным на сомнительное удовольствие видеть в зеркале пустую оболочку, выжатого до последней капли «индивидуума». Критерии, которыми он руководствовался, пожалуй, были бы приемлемы для человека, который поддался соблазну, за здорово живёшь, помучить себя.
Мазохизм «потерянных поколений, брошенных посреди дороги».
Ранее, он представлял себя человеком, который предназначен для сверх особой миссии, но оказалось, что он всего лишь само окопался и закрылся от всех, бронёй своего супер эго. Жалкой бронёй, которая в состоянии спрятать лишь самого себя, да и то не надолго, да и то лишь от себя. Для окружающих же, он оставался всегда незащищённым.
И от этого ещё более жалким.
Его вторая половина считала, что победила, но забывала о второй, которая всё время об этом помнила и с улыбкой взирала на барахтанья младенца, только-только оторвавшегося от груди матери и с блаженством непогрешимой невинности полагающего, что он взросл и соразмерно умён в виду взрослости же.
Прошлое помнит обо всём и, живя в нём, как впрочем, и каждом из нас, не позволяет забыть о себе. Недаром считалось, что утративший память счастлив уже потому, что лишён негатива прошлого. Он живёт исключительно будущим, так как настоящее мгновенно превращается в прошлое, которое ему не дано помнить.
Вторая половина настолько назойливо стучит в двери первой, что та изредка впускает её к себе в постель. Первая презирает себя, поносит самыми брутальными словами вторую, но сама, боясь своих же мыслей, замирает на мгновение, лишь на мгновение, от чувства благодарности – за удовольствие, полученное от садистки второй.
Та, самодовольно, принимает аплодисменты от благодарной аудитории.
Вынесенный, чудом, на поверхность, он живёт в постоянном поединке с самим собой, и кто знает, какая из двух половин, в конце концов, победит. Хотя впрочем, ни одной из них не выгодно прекращать эту войну.
Слишком уж прибыльное для них это занятие.
Стоя не распутье, и видя перед собой не одну, а сотни дорог, трудно выбрать ту самую - единственную, путешествие по которой не позволит, не отшвырнёт тебя в кювет жизни. Твой жизненный путь – величайший ревнивец, не желающий прощать измены. Он выкидывает тебя из колеи себя, и ты уже представляешь собой поле, изрытое язвами противоречий.
Ты становишься всего лишь игрушкой в руках первой и второй половины тебя, до тех пор, пока сломавшись, не превратишься в нечто третье, которому будет чуждо, как первое, так и второе.
Долгое время Пэт был убийцей. Делал это осознанно и с неописуемым удовольствием. Смакуя в подробностях каждую наимельчайшую деталь, каждого из убийств. Смаковал день за днём, год за годом. С упоением радовался, каждому своему, новому успеху. Это было предметом похвальбы, и он знал, что он великолепен, как никогда. Очередное убийство доставляло ему радость приобретения.
Приобретения смерти, как потом оказалось.
Делал это до тех пор, пока не понял, что убивал себя.
Пустота скручивала его, со свистом, в трубочку. Его отрывало от дивана и начинало уносить в беспроглядную темень туннеля. Туннеля пост медленной депрессии, если быть точнее. И тогда на помощь приходила палочка выручалочка – палка, которой он лупил, с криком, по стене, разрывая липкую паутину статического заряда звенящей пустоты.
Пустота отходила в сторону, но не уходила. Она ждала, когда он успокоится, и, видя его беспомощную слабость – набрасывалась на него с завидным постоянством палача на ставке. Она не ненавидела его и не любила его, просто это была её работа.
Ей заплатили за это вперёд, и теперь пустота отрабатывала свои деньги.
Отрабатывала профессионально, можно сказать с душой, как крестьянин, перепахивающий поле. Никто не мог упрекнуть её в нерадивости, и уж что-что, а деньги она отрабатывала на все сто! Она даже могла бы гордится этим, но ей это чувство было не понятно, как можно гордится или не гордится тем, что ты просто должен выполнять, настолько качественно, насколько позволяют твои профессиональные навыки. Иначе, кто бы ей заплатил за эту работу. Такие деньги просто так никто не даёт.
Это Пэт ей заплатил…
«…рака прогресс, метастаз атака
чёрные пальцы разрывают мякоть
входят в доверие стройностью доводов,
в мёртвую зону превращают голову…»
(Неизвестный индейский поэт)
Вся квартира Пэта была обвешена этими дурацкими табличками, он по какой-то, одному ему одному понятной прихоти, перетаскивал их из квартиры в квартиру. Не взирая на их нетранспортабельность.
На кухне, на газовой плите, стояла табличка, принесенная из котельной:
---ПОЖАР ЛЕГЧЕ ПРЕДУПРЕДИТЬ
ЧЕМ ПОТУШИТЬ---.
На выходе из квартиры:
---ВХОД ПОСТОРОННИМ ЗАПРЕЩЁН!---.
Она всегда висела на выходе из квартиры и никогда на входе. Это было своего рода напоминание ему перед выходом из дома, что он чаще всего посторонний для Вавилона. Пэт знал это, но ему было наплевать, коль уж он выперся, стало быть, он преодолел, в очередной раз запрет негостеприимного Вавилона. На то и Вавилон, чтобы устанавливать запреты. На то и Пэт, чтобы эти запреты игнорировать.
Все желающие побывать в его туалете сталкивались с подозрительной, по содержанию, табличкой, стоящей на сливном бачке:
---НЕ ВКЛЮЧАТЬ! НАСТОРОЕНО!---.
Там же, в туалете, на двери, на уровне головы сидящего на унитазе, висела, написанная от руки на простом листке писчей бумаги фраза:
«Поднатужься – и выдави из себя, часть себя старого!».
Надпись двусмысленная, но вполне доступная пониманию.
В прихожей, на таком же листе бумаги красовалась другая надпись:
«Достойно пустим пыль в глаза!».
С этой проблем вообще не было никаких. Её все понимали сразу.
Пэт так и не учился пользоваться изобретёнными Вавилоном горизонталями, всё руки не доходили. На горизонталях столов он сидел, на горизонтали постели кушал то, что приготовил на горизонтали холодильника; чуть раньше горизонталь полов была горизонталью сна, пока не перестала быть.
По сути, ему было наплевать на горизонтали, он просто их использовал так как ему подсказывал его здравый смысл. Философия тут был не причём, зачем подводить какую либо основу под комфорт, кроме самой комфортности.
Нерастревоженость важнее «правильности»! А иногда горизонталь столов служила ему горизонталью сна, тогда когда под рукой не было пола.
Наконец-то преодолев препятствие дождя, Пэт, взлетев по лестнице, отряхиваясь и отфыркиваясь, как такса, ввалился в свою квартиру. И оторопел.
Не место было сигаретному бычку в его постели, но бычок как-то прижился в ней и лежал, жирный и вонючий, свернувшись калачиком, а складках его наилюбимейшего одеяла. Сам то он уж как несколько лет не курил таких сигарет, но к этому незваному гостю отнёсся с неожиданной для себя симпатией, более того – проникся сопливой сентиментальностью, поринув в дымные воспоминания.
…целую ночь они безумствовали и задыхались друг другом, а теперь стояли на балконе – обнажённые и прекрасные, шумно вдыхая дымом, жадно наполняя лёгкие ядовитым ароматом полевых трав. Через минуту, он и она, вновь сливаясь, безумствовали. Вселенная, вытекая из него, вливалась в неё и вновь возвращалась, через поры её кожи, покрасневшей и покрытой испариной в него. Он в тот момент думал, что ему хватит, через минуту опять тянулся к ней, и опять они неистово засасывали друг друга хороводом оргазма…
Этот, одиноко лежащий бычок не выглядел покинутым, он принёс с собой облако приятной грустинки, Пэт усмехнулся бычку приятельски… и брезгливо выбросил его в окно. Ведь Пэт, уж как несколько лет не курил таких сигарет.
Из ванной комнаты послышался всхлипывающий звук сливаемой воды. Пэт, подпрыгнув от неожиданности, ошалело развернулся на диване, кроме него больше никого не должно было быть дома. В комнату вошла Ленка, голенькая и улыбающаяся довольно. С левого соска её груди свисала ленивая капля душевой воды, задумчиво раскачивавшаяся, так и не решив для себя падать или остаться и повисеть ещё немного.
-Что испугался? – Задорно поинтересовалась она.
-Да ну тебя, так же и до смерти напугать можно! Ты то, как сюда попала? – Пэт пытался найти правильные, подобающие случаю слова и не находил.
-То есть ты хочешь сказать, что ничего не помнишь? – Амнезия Пэта обескуражила её. Если бы она знала, что происходит в душе Пэта, то, может быть, и успокоилась, но она не знала. – Ты мне вчера сам ключ дал на вечеринке в Клубе и сказал, что я могу приходить к тебе, когда захочу. Я была с Шульцем, когда ты подошёл. Он подтвердит! Вот и ключ! – Она показала ключ.
-С Шульцем? Вообще ничего не помню. Тебе лучше уйти.
-Хорошо, только ответь мне, ты хоть когда-то любил меня?
-Нет, только тогда когда думал о тебе.
-И как часто?
-Гораздо реже, чем о себе.
-Похоже, что себя ты любишь куда больше чем всех остальных.
-Выходит что так. С тобой я чаще всего, с остальными же лишь иногда.
-Так что, я не нужна тебе?!
-Конечно, нужна, не всю же жизнь мне онанировать. – Впервые позволил улыбнуться себе Пэт.
-Дурак!
-Как скажешь.
-Вот я и говорю!
-Разве я могу запретить тебе говорить? Как впрочем, и ты мне.
-Подонок ты циничный!
-Наверное, но говорить тебе лишь то, что хочешь услышать ты – лень.
-Тебе больше нечего мне сказать?!
-А разве мало было сказано?
-Ты не ответил!
-Ответил.
-Тогда я ухожу, и поверь – не вернусь!
-Верю. Уходи. Если вернёшься – не выгоню, ведь иногда я всё-таки думаю о тебе.
-Не можешь ты не выделываться!
-Не могу.
-Тогда я не уйду, - обрадовалась Ленка.
-Я же тебе уже сказал, что тебе лучше уйти. Уходи!
Ленка всё ещё стояла с ключом в протянутой руке. Пэт молча забрал его, молча вытер стекающие капли воды Ленки, молча собрал её вещи, молча протянул их ей и лишь после этого сказал:
-Наверное, было бы лучше, если бы ты ушла прямо сейчас и не появлялась у меня некоторое время, пока я сам тебе не позвоню.
Ленка молча одела трусики, молча натянула поверх голого тела свитер, надела штаны, обулась и, не оборачиваясь, вышла из квартиры Пэта. Пэт ей не мешал.
-Ну, и дурак же я! – Подумал Пэт.
-Ну, и дурак же ты! – Подумала Ленка.
Всё прямо как в анекдоте, только с маленькой поправкой – это не был анекдот.
-Чёрт! Нужно было хоть сексом с ней позаниматься, кто же я после этого! – Думал Пэт, сидя на диване.
-Фак! Хоть бы сексом позанимались то! Кто же он после этого! – Думала Ленка, спускаясь по лестнице. Она была вне себя от гнева и огорчения. Всё пошло наперекосяк. И во всём виноват проклятый Комитет. А ведь так всё хорошо начиналось. Интуитивно Ленка почувствовала, что на самом-то деле между ней и Пэтом вклинилась та, о которой ей ничего не хотели говорить позавчера в Комитете. По своим каналам Ленка знала, что её зовут Падрюга Ася. Это, по крайней мере, не честно, прийти и за одно мгновение отобрать у неё то, чего она ждала и добивалась долгие годы. Горько и обидно осознавать это. Подумалось. «Ничего, Аси приходят и уходят, а мой Карлсон всегда возвращается на мою крышу». В принципе у неё был Шульц, прекрасный человек, секс с ним был на порядок лучше, чем с Пэтом, но она всё-таки как-то уже сроднилась с Пэтом, он стал до неразрывности привычным.
Ещё вчера всё было так замечательно. Ленка зашла в Интернет, загрузила свою аську, вот где сарказм жизни, в листе увидела Пэта, который всё ещё находился в клинике Доктора Ёжикова. Шульц опять был где-то в командировке, а Пэт вот он, рядом в сети. Она первая с ним заговорила:
-Я промокла сегодня и мне холодно.
-Я ещё не выходил на улицу, что там?
-Ну, и не стоит – дождь, слякоть.
-Наберёшься мужества приезжай в Клуб общнёмся. Поиграем в поддавки, кто кому нужнее: + )))
-Я же проиграю: )))
-А я буду поддаваться похлеще твоего: + )))
-В том то и дело, что я поддаваться не буду))
-А может ты выиграешь, в этом дружеском поединке: + )))
-Я ничего не боюсь, но мерится силой с тобой не стану.
-На самом деле я тоже не собирался с тобой мерится силой.
-Тогда я тебя не понимаю.
-Мне не интересно стало воевать последнее время, мне просто хочется быть с кем-то и для кого-то конкретного! Ты давай, приезжай.
-Не могу лень.
-Даже не сомневаюсь в этом: + )))
-Какой понятливый стал: ))
-Слушай, Ленка, почему ты мне в своё время приглянулась до такой степени, что я странным каким-то стал наконец-то, а думал, разучился быть странным.
-Странным это не то слово.
-Тем не менее, я думал о тебе чаще, нежели о своих проблемах.
-Да… это действительно проблема)) И как её решать будешь?
-Если проблема это ты, то я не хочу её решать: + )))
-О-О-О, я ещё какая проблема)))
-Я никогда не скрывал от тебя то, что ты для меня значишь, а ты и рада мне на шею сесть: + )))
-Если бы я хотела сесть тебе на шею, то давно уже сделала бы это.
-Сомневаюсь, ты ведь хорошо меня знаешь, я не терплю доминирующей роли партнёра!
-Ты бы этого не заметил))
-Я крайне чуток к агрессии, если бы не был таким, меня бы давно раздавили, а если ещё учесть мой образ жизни, то я не имею права быть слабым: + )))
-И уж кому-кому, но тебе, никогда этого не позволю! Можешь даже не пытаться это опровергнуть! Не взирая на то, что я таки более чем тепло к тебе отношусь, но это не слабость, напротив, причина побуждающая смотреть вперёд с улыбкой. Вижу, ты не настроена, общаться со мной, что ж пойду прогуляюсь после операции.
-Да нет, просто я не знаю, что тебе отвечать по поводу того, что ты мне пишешь))) Не обижайся! Думаю, мы можем, встретится с тобой сегодня в Клубе. Потусим заодно и всё обсудим.
-Договорились.
В Клуб Ленка пришла с Шульцем. Пэт как мальчишка начал напиваться. Он и так не знал, что с ним происходит и что вообще делать, а тут ещё он. Пэт что-то долго рассказывал Ленке. Он говорил ей о переосмыслении всей его непутёвой жизни, бил кулаком в грудь, что-то пытался доказать. Потом его «на пару минут» забрал Близнец и вот тогда-то Пэт и начал напиваться по настоящему. Почти напившийся, обиженный на всех женщин мира, Пэт, сидел и разглагольствовал на тему женщин, держался на ногах он уже плохо, но ещё мог связно выдавать какие-то мысли:
«Надменные, хамливые бабищи! Без возраста и чувства прекрасного. Гопники с влагалищами полными первобытного желания трахнуть собой веру в любовь. Ни мыслей, ни чувств, кроме инстинктов. Самосохранение и похоть. Разбухший клитор против смелости оторвать взгляд от земли, направив его от мужского члена к звёздному небу.
****ство взаимоотношений, как норма жизни. Неважно, что сопровождает оргазм: выстрел спермы или искромётная судорога тела. Важно лишь то, что презерватив порвался и не вовремя созревшая яйцеклетка, подражая её хозяйке, разрешила проныре сперматозоиду нарушить свою девственность.
Механизм безвозвратного действия.
Любви не было, был лишь лопнувший от трения некачественный презерватив!
Брак в производстве резиновых изделий, как способ сохранения численности популяции. Сарказм Бога или контроль над рождаемостью, посредством случайности? Случайные цивилизации. Случка случайностей. Вырождение закономерностей? Нет, упрочение их позиций!»
После такого многословия Пэту пришлось кряду опростать три Лонг-Айленда, лишь после этого он, окончательно опьянев, смог продолжить пьяное безобразие.
К их столику подошёл чудак, который у всех спрашивал только одно: «Где МояМая?».
Пэт протянул парню стакан с бурбоном. Сказал заплетающимся языком:
-Если ты поймёшь, что Жизнь Прекрасна, воспользуйся вот этим!
-Что я могу сделать стаканом бурбона?
-Вылей его содержимое себе в рот и возможно, ты найдёшь ответ на главный вопрос, лишающий тебя покоя!
-Я узнаю, где МояМая?!?!?!
-Сначала пойми, зачем ты ищешь её. Не исключено, что, поняв, ты, станешь просто радоваться тому, что в очередной раз остался жив. О как!
-Договорились! И что тогда? Что мне тогда искать? Я привык жить только её поиском. Мне понадобится новый смысл жизни!
-Тогда купи себе черепаху, полюби её. Он будет, есть капусту, кусать тебя за ноги, топать ногами по ночам, обрывать обои в прихожей, гадить на кухне и греметь пустыми бутылками.
-Как посоветуешь назвать её?
-Думаю, лучшего имени, чем Черепаха, черепахе не найти!
-Тогда давай сразу выпьём!
-Давно бы так.
-Пьём!
-Давай и за меня теперь.
-Давай.
-За Жизнь!
-За Черепаху!
На этой вечеринке Пэт выпил семь Лонг-Айлендов, несколько стаканов бурбона и густо проложил всё это шампанским. Когда он проснулся под утро в Клубе, народ уже расходился, Ленки не было, а Пэт практически ничего не помнил. Впрочем, ничего удивительного, он редко не напивался в клубах. К этому все привыкли и снисходительно говорили обычно: «Опять наш Пэт напился, пусть проспится».
На следующий день, после вечеринки в Клубе, Пэт прогнал из дому Ленку, не забыв при этом отобрать, данный им опрометчиво ключ.
Пол часа спустя после этого Пэт вышел на улицу, подставил пылающее лицо под проникающие под кожу удары дождя, простоял так минут пятнадцать и побрёл на собрание Комитета, понуро свесив голову.
В кармане шелестела, какая то, чудом не намокшая бумажка. Он достал её, расправил, и с трудом разбирая корявый почерк, прочитал фразу, написанную им миллион лет тому назад, в момент категоричной непогрешимости:
Жизнь Прекрасна!!!
Пэт улыбнулся и пошёл туда, где его ждало продолжение приключений дня. Вавилон всегда имел про запас кое-что.
«…я сегодня сломался
изнутри,
пообносился снаружи, пообтрепался
некуда в старом идти…»
(Неизвестный индейский поэт)
11. Конвергенция. – «Команда». Путь к разрыву.
«…разочаровавшись в фальши, потянутся к настоящему…»
(Древнее индейское пророчество)
«…даль. заоблачный край -
посвящённый в самое тайное
он снимает нежно вуаль
для того чтоб узнать, что в нас главное…»
(Неизвестный индейский поэт)
Никогда не стоит договариваться о чём-либо, основываясь лишь на эмоциональном порыве сделать доброе дело. Иногда трезвость мысли куда важнее добрых намерений.
Пэт стоял на площадке, где размещался Портал. Он вчера так и не дошёл домой, проведя ночь на берегу Моря. В размышлениях и обществе взбалмошной девушки Саши. Та была изрядно трансформирована и слова из неё лились нескончаемым рваным потоком:
«…они были чисты и юны. Они горели желанием спасать. Они шли изменять мир. Они стремились дарить радость. Они решили отдать свою жизнь. Они верили, что это жертва служения. Они шли со знамёнами и песнями. Они видели в этом Любовь. В их глазах был огонь, в их речах была сила, в их поступках было знание, в их мыслях жила мудрость. Потому что они шли рассказывать и учить. Они не шли – а парили над землёй. Их взгляды были устремлены в небеса. Они были такие супер духовные. Они пришли убить зло любовью. Они так долго учились убивать зло, что стали придавать ему большее значение. Большее чем любви к ближнему. И они научились бояться. Великая честь для зла. И чем больше они учились бояться, тем больше зло обретало над ними власть. Страх смял их и бросил в бетономешалку Псевдореальной правды мира, и… Они вернулись домой без глаз, рук, ног.
Калеки надуманных идей…
Те, кто выжил, теперь знали, что любить – значит отдавать Себя, Всем и Всегда. Для любви нет выходных, она не может устать. Но она может заболеть и, умерев, превратиться в своё отражение – ненависть. Любовь нелицеприятна. Ей всё равно, кто ты. Но ей важно, что ты есть. Выжившие научились любить не истерично, но предано. Они научились отличать Сопливоречистослезливокрикливую Восторженность от скромной труженицы – любви…».
Она ещё долго что-то рассказывала в этом ключе, но слова не оседали на срезе мозга Пэта. Он просто слушал полу истеричный трёп и воспринимал его не более чем шум прибоя. Порой Море шумело куда более убедительней, чем бессвязная болтовня этой трансформированной девицы. Часто её не было слышно вообще, так как на главном танцполе второй час подряд не выходил из-за вертушек Володя Фонарёв. Вся Конвергенция собралась там, и можно было посидеть полюбоваться полной Луной, висящей небесным фонарём над Морем.
За несколько лет пребывания в Конвергенции Пэт научился видеть. Он видел мысли, но не сопротивлялся этому. Иногда вокруг него начинали виться губы. Много губ: полуоткрытых, влажных, обветренных, сурово сжатых, податливых, холодных, отталкивающих, приветливых, мягких. Но! Когда он начинал всматриваться в них, губы целовали его глаза.
Тысяча первая реинкарнация улыбки Чеширского Кота имела громадную власть над Объяснимостью.
Всё объяснимое мгновенно окружалось пристальным полу поцелуем всех губ планеты. Рыбы тоже иногда знали, что у них есть губы, особенно, если их отрывал предатель крючок.
Мысли подходили к нему, и он их не отвергал, напротив – пускал к себе, отогревал в ладонях. Некоторые приживались в нём – он их не гнал, некоторые сбегали от него – он их не держал.
Его либеральность по отношению к мыслям могла отпугнуть эмбрионы идей, но зрелые мысли знали себе цену, и не поддавались на провокации его тщеславия. Они пощёчиной пережидали очередные отвратности Пэта, выжидали удобный момент и напоминали ему о себе улыбкой губ Чеширского Кота: + ))) Пэт прекрасно понимал, что его рассеянность и непомерное самолюбие отворачивало от него единственно дорогое, что с таким трудом приходило к нему. И он просил молча прощения у мыслей, обещая исправиться. Но мысли вправе были не верить ему. И тогда он оставался один. В беспроглядной темени безмыслия, и всё что ему оставалось, так это только обнимать Луну.
Бледный лунный загар и боль от очередного предательства себя самого и единственно любимого, что было у него.
Его мыслей.
«Нам ещё предстоит совершить немало ошибок вместе, главное, чтобы они не были
фатальными!»
(Запоздалая заноза мысли).
Он постоянно видел события небывалых форм и причудливых содержаний в его трипах. Пэт не употреблял преобразователи, потому что давно был наказан неспособностью сойти с ума. И вообще, он был одним из тех, кто когда-то, вопреки самим себе, выжил. Он так и отвечал на вопрос: «Ты кто, пафосный болван или неудачник?!», - что он – один из тех, кто когда-то выжил.
Объяснимое всегда побуждало его искать необъяснимое, и он брёл по минному полю, пахнущему колокольчиками, подбрасывая на ладони маленькую девочку луну. Луночку. И иногда поцеловывал её. И тогда он знал, что и у него есть губы, знающие бесценность солёного привкуса Моря, убаюкивающего Луночку приморских мыслей.
Луна щипала его губы, и стремительно вырвавшись из его объятий, порвав паутину зелёных полей, уносилась за тысячи километров, оставив на его щеке влажный, испаряющийся в лучах восходящего солнца, след. Он тянул к ней руки, но она не подпускала его ближе, чем на тысячу километров, и лишь улыбалась ему всеми своими кратерами, видными в полнолуние. И тогда Пэт, по её просьбе, выдумал пароль, произнеси он его, и Луночка незамедлительно возвращалась к нему. Для того чтобы, поцеловав Пэта, вновь улететь.
«Возьми мою руку. Потанцуем. Мой танец – решившим, до конца не спать. Давай прижмёмся. Друг друга согреем. Теплом, струящимся из наших глаз. И полетим. К высоте полётов птичьих. И помашем оттуда. Прохожим стоящим, с запрокинутыми головами. Они, возможно, будут завидовать, но это зависть необладания. Состраданием. Они полны, к себе, жалости. И это их держит на земле магнитом. И мешает, не даёт возможности, взявшись за руки – взлететь. И танцевать с нами. С такими сумасшедшими, но честными чаще, чем ленивыми – от страха оторваться от земли. Но мы летаем, танцуя, а они стоят, запрокинув головы. Вверх.
Слёзы из глаз по щекам…».
Начиналась новая эпоха, новой жизни, нового дня.
Пэт знал, что его луна всегда с ним, и её поцелуй когда-то пах черешней.
Люди не соглашались с его мыслями. Они не знали, что он и сам не всегда с ними соглашался. Был он, и были мысли. Он исчезнет – мысли останутся. Мысли не умирают. Они – это анти материя, из которой сотканы все и вся. Они являются частицами, не имеющими ни атомной массы, ни заряда. Так что Бог вполне мог создать Вселенную из ничего. Из Его мысли.
Поэтому Пэт не обижался на несогласие с его мыслями, и не гордился согласием. За исключением тщеславной грани его Я, которая стимулировала в нём продуктивность «творческого начала».
Flashback:
Солнце. Самый надёжный будильник. Ласково щекочет носы юных индейцев, и они, одновременно открыв глаза, улыбаются ему. Солнце опять их не подвело. Время раннее, но путь предстоит долгий. Окунувшись в Море, и проснувшись окончательно, юноши выдвигаются в путь. Солнце не всегда помощник, особенно если, перестав щекотать, начинает пригибать к земле, потоком нещадных фотонов.
Решив позавтракать на месте, они, следуя друг за другом, уверенным шагом проходят через посёлок строителей атомной станции. На улицах пустынно, только кое-где, на рынке, видно лёгкое движение вялых и не до конца проснувшихся аборигенов.
Пройдя мимо Почты, индейцы выходят на древнюю дорогу, выложенную из бетонных блоков. Бетон пока ещё пахнет испаряющимся утренним туманом. Через час этот запах превратится в удушливый смрад раскалённой пыли. Идти приблизительно столько же. Пока же бетон влажен и испещрён продольными следами от забегов виноградных улиток. Индейцы идут бодро, но осторожно, чтобы ненароком не раздавить одну из бегущих, от солнца, улиток.
Развалины древней индейской атомной станции и высящийся над ними кран кажутся так близко. Но видимость на таком расстоянии иллюзорна. Юноши достаточно научены, чтобы не обольщаться. Не сбавляя шага, пытаются опередить не дремлющее солнце.
Проходя мимо огородов аборигенов, мальцы не удерживаются от того, чтобы не полакомится, растущей здесь в изобилии ежевики. Её здесь не меряно. Она приятно холодит во рту, заменяя своей сладкой кислинкой несостоявшийся завтрак. Индейцы смеются и показывают друг другу, чёрные от ежевики языки. Им это кажется необычайно забавным. Старший первым приходит в себя, и, взяв за руку, недовольного таким быстрым уходом из зарослей ежевики младшего, продолжает путь.
Улиток больше не видно, солнце перестало шутить. Развалины не приближаются, но как будто убегают от них. Они не верят в побег и неумолимо преследуют видимость. Солнце всё решительней подстёгивает их жгучими ударами и они, преодолев последнюю сотню бетонных блоков дороги, неожиданно для себя, останавливаются на повороте, ведущему прямо к цели.
Цель достигнута? Нет, она только приблизилась на расстояние протянутой руки.
Пэт проснулся оттого, что кто-то тянул его за рукав. Это была всё та же девушка Саша, что болтала всю ночь безостановочно. Похоже, что она и не заметила, что Пэт проспал, лёжа на её коленях, под пальмой, несколько часов кряду.
Ни один из танцполов давно уже не работал, лишь в Муссоне играл Саша Харрис.
«Ну, так вот», - продолжала она, как ни в чём не бывало, - «я по прежнему... нахожусь в замкнутом круге... с каждым днем углубляясь, все глубже и глубже в центр, надеюсь увидеть свет в конце туннеля, чтобы выйти на лезвие пути и увидеть прекрасный мир в ином свете... а там будь что будет... знаю... время придет... уже совсем скоро... чувствую кожей, как доносятся до меня волны перемен и, проникая внутрь, колеблют мою душу ожиданием... ну а если по обычным трем плоскостям... затаилась… иногда выхожу наполнить свои легкие морским воздухом и посмотреть на небо... оно единственное, переливаясь красками, манит, увлекая вдаль... дарит настоящие моменты жизни, отгоняя разные мысли... а их так много в этой маленькой голове... хочется не думать... быть в тишине... продолжаю поиски себя... в основном ищу подтверждения своим ощущениям, наконец-то нашла то, что давно искала... с детства меня привлекали числа... но не математические вычисления… в одном трипе я прочувствовала это очень сильно, что все явления мира сводятся к числовым вибрациям... не только к числовым конечно, но эта грань меня привлекает больше всего… книги, которые читала раньше по нумерологии, были какими-то поверхностными и не раскрывали всей сути... а тут наткнулась на прогу (хакера не нашла чтоб крякнуть, покупать придется) вот это действительно подарок судьбы... там в примерах имя свое нашла... вот и подтверждение тому что у меня все так вот не как я хочу… хи... но это меня пронзило насквозь... я ведь замуж не хочу!!! а жить без грехов тоже хочется... хочется двигаться в пространстве по своей воле, а не по воле случая как обычно бывает… у меня давно уже такое ощущение, что как будто там наверху кто-то сидит и прикалывается надо мной... и что обидно перед самыми дорогими людьми выставляет в жизни, совсем не такой, какая я есть... буду искать решение проблемы… хи... а пока... остается тока надеется... и ждать... эх... и скучать и мечтать... а еще очень хочется верить... что, однажды открывшись, твоя душа, никогда не повернется ко мне спиной…».
И так далее и тому подобное.
Пэт в эту ночь, ночь с луной, был расположен к разговорам, особенно, если говорящему было всё равно, слушают его или нет. Саше тоже было все равно, она объелась трансформеров и несколько часов не отпускала Пэта от себя, уложив заботливо его голову на свои колени и укрыв коричневой вязаной кофтой. Уложила и продолжала свои бесконечные рассказы. Пэта это устраивало, его нисколько не волновало то, что его собеседник летал в призрачной иллюзии, трансформированного преобразователями, мира.
Преобразователи были частью Конвергенции. Не самой главной, но они там были. Всегда были, и от них никуда не деться. Их можно было запрещать сколько угодно. Агенты всех спец служб мира охотились на распространителей преобразователей. Полицейский департамент Вавилона имел постоянное представительство в Конвергенции. Но они никого не могли выловить среди десятков тысяч жителей Конвергенции.
Хотя, если смотреть правде в глаза, то в любом клубе Вавилона, в любой вавилонской тусе, трансформеров было в несколько раз больше, чем в Конвергенции.
Но для того, чтобы раздуть скандал вокруг Конвергенции, достаточно было и одного случая, чтобы обвинить её в пропаганде и распространении преобразователей. Провести параллель между Конвергенцией и преобразователями, как части её субкультуры.
Никто не задумывался над тем, что для того, чтобы есть, нюхать или курить преобразователи, вовсе не обязательно было бросать уютные городские квартиры, и ехать куда-то в ****и, лишь для того, чтобы обколбаситься.
Вавилон привык смотреть на всё лишь поверхностно, не вникая в суть явления. Это были проблемы Вавилона. Но он переваливал их на плечи Конвергенции.
Большинство же приехавших в Конвергенцию видели её для себя, как территорию вне Вавилонской ментальности, где не нужно было примерять маски, где можно было быть исключительно собой и никем иным!
Ради таких людей Конвергенция и жила.
Свободы, вот чего они хотели, а не преобразователей! И уж никак не хмурых агентов, бродящих среди них. Слава Богу, граждане Конвергенции умели абстрагироваться от всего негативного, что пыталось прорваться к ним, на территорию их суверенного государства.
Саша, после долгого и бессвязного, но милого, в своей непосредственности, рассказа, предложила Пэту отправиться автостопом по берегу Моря, чтобы встретить рассвет у подножья скалы Дива, торчащей сломанным зубом из воды, вдали от Конвергенции.
Пэт, не задумываясь, ответил ей что-то. Саша как-то с горечью посмотрела на него. Взяла его голову в свои руки, встряхнула, и сказала: «Зачем ты говоришь со мной тупыми шаблонными фразами? Что в тебе настоящего, кроме твоего эгоизма? Ты просто противен из-за той чуши, что ты несёшь! Я думала, что мы понимаем друг друга. Иногда я даже верила в это, теперь вижу, что ты вообще не слышал ничего из сказанного тебе! Ничего кроме своих мыслей, кроме самого себя! Я не могу больше общаться с тобой, иначе я наговорю тебе столько всего, что самой будет противно! Я не верю, что ты когда-нибудь изменишься, я вижу твою пустоту! Никакой ты не сложный человек, ты просто трус, который прячется в самом себе и теряет себя! Ты теряешь окружающий тебя мир! Я вижу это!»
Она была права.
Пэт взглянул на человека, который сказал то, что он сам боялся произнести себе.
Пустышка, пустышка, пустышка.
Тогда, когда Пэт перестал быть тем, кем он был от рождения, и решил, что ему выгоднее стать Пэтом, вот тогда он и потерял себя. Забыл имя, что дали ему родители и стал Пустышкой. Пустышкой, которая поверила, что она сложная и поэтому другие должны любить её и принимать её надуманный образ за чистую монету. За настоящего сложного человека.
Чушь! Не бывает сложных людей, бывает лишь усложнённое представление о них. Чаще всего у них же самих. Окружающие чего-то не понимают, вместе с тем, кого они не понимают и вот уже готов образ сложного человека.
Все видят летящую им в голову пулю и не убегают, не отклоняются. Пуля притягивает их взгляд, завораживает, а через мгновение наполняет асфальт смыслом их жизни и их мозгами. Голодная кошка впивается в разбрызганные остатки их мыслей и желаний. Насытившись, запрыгивает на колени хозяйке, сыто урчит и, облизываясь, забывает о том, что остались ещё во Вселенной голодные.
Пресыщенная ужимками человечества, входит в доверие директору сверх секретного оборонного НИИ, и он отправляет её в космос, по траектории понятной одной лишь кошке. Средства массовой информации раздувают всемирный скандал. Кошка становится героем. Директор идёт на электрический стул.
Зритель понимает, что на склон Тянь-Шаня сбрасывают его самого, выдав для выживания лишь сосновую доску. Зритель пытается разжечь костёр, но запоздало вспоминает, что спички остались за тысячи километров от склона заснеженных гор. Голова идёт кругом от пестроты впечатлений и недостатка кислорода. Перестаёт понимать что-либо и тогда решает, что жизнь тоже сложная штука.
В аксиоме, гласящей, что Жизнь Прекрасна, пробегает трещина.
Trip:
Во весь экран красное задыхающееся лицо, язык деревенеет, сердце навылет передёргивает тело, опрокидывая навзничь зрачки, превращая их в невидимые точки. Мозг простреливается мыслью, что в такой момент одна затяжка заменяет все идеалы мира, все системы ценностей.
И тут непослушный язык опрокидывается внутрь гортани, сознание со свистом взлетающего истребителя гаснет.
Саша была нескончаемо права.
У Пэта, от стоящего в зените солнца пошло видение: сначала он убил несколько тысяч раз себя, а потом со всех сторон сразу на него надвинулось небо, и он умер ещё раз. Облетел все звёзды Галактики. Долетел до конца бесконечности. Зашёл в стоящее там кафе. Заказал стакан тёмного рома. В его руках стакан превратился в летучую мышь, которая улетела в заросли сахарного тростника. Ему ничего не оставалось, кроме как ожить.
Что ж, он опять ожил. Странный и сложный человек. Он не понимал себя, значит, он был странным человеком. Сложным. Кому это нужно? Никому!
Пэт пришёл в себя оттого, что кто-то лил ему холодную воду на голову. Над ним склонилась Саша. Поинтересовалась в порядке ли он. Пэт ответил что-то невпопад. Очередную фальшивую в своей банальной шаблонности фразу. Саша с презреньем отвернулась и ушла.
Маленькая сильная девочка, так и не научившаяся лгать.
«…преимущество судьёю быть
и породниться незаметно со скамьёю подсудимых
я по копейке разменял себя,
хотя вчера был целым – неделимым…»
(Неизвестный индейский поэт)
12. Город. – Борьба продолжается.
«Люди разрешили мечте жить на земле… и поместили её в резервацию».
(Старый индейский афоризм)
«…звёздная сыпь опустилась
с небес на наши тела,
кто-то подумает, чудо свершилось,
я же скажу – беда…»
(Неизвестный индейский поэт)
Пэт второй час сидел в Кафе. Смарт позвонил ему час назад и сказал, что в подобного рода заведениях и ноги его не будет. За окнами Кафе, выходящими на Пятницкую, шли ровные ряды кожеголовых. Шли и по команде скандировали:
«Г-О-Р-О-Д Д-Л-Я Г-О-Р-О-Ж-А-Н!!! А-Г-Р-Е-С-С-О-Р-Ы В-О-Н ИЗ О-И-Л-Я!!! Д-О-Л-О-Й К-О-Н-В-Е-Р-Г-Е-Н-Ц-И-Ю!!! Г-О-Р-О-Д Д-Л-Я Г-О-Р-О-Ж-А-Н!!! А-Г-Р-Е-С-С-О-Р-Ы В-О-Н ИЗ О-И-Л-Я!!! Д-О-Л-О-Й К-О-Н-В-Е-Р-Г-Е-Н-Ц-И-Ю!!!».
Очередная, спланированная их лидерами, акция. Кожеголовые негодовали не из-за того, что танки Нью-Вавилона въехали на улицы Оиля, но из-за того, что это были не Вавилонские танки. Не из-за того, что народ Вавилона нищенствует, но из-за того, что народ Нью-Вавилона преуспевает.
Вавилон позавидовал Вавилону.
Комплекс ущербности.
Общество отравлено шизофренией несоответствий.
Пэт вспомнил вчерашний эфир Радио «Голос Конвергенции» посвящённый массовым выступлениям кожеголовых из «Города для Горожан». Эфир вела Падрюга Ася:
«Не ищущий покоя, видящий пользу опасности, никогда не покроется плесенью пассивности. Идущий вперёд, не взирая на трудности и не боящийся пробивать головой стены, никогда не врастёт корнями в мягкую постель. Не бойся бросать прикипевшее к тебе и иди. Вперёд! Подумай, стоит ли останавливаться в тот момент, когда это равносильно самоубийству ветра, запертого в тесной комнате?! Шаг за шагом, сантиметр за сантиметром. Не бойся! Иди!
Какую ты цель преследуешь, задавая вопросы? Что это, вопросы ради вопросов или вопросы вопреки ответам?! Спроси себя, зачем ты задаёшь эти вопросы. Для того чтобы поставить человека на колени или ты хочешь помочь этому человеку?! Или самому себе, услышав свой же ответ?! Отвечая на вопросы другим, ты отвечаешь и себе. Эти ответы и для тебя! Не бойся отвечать другим. Себе. Но помни для чего!
Легче всего давать ответы на вопросы, так как это даёт тебе возможность блеснуть эрудицией. Гораздо трудней задавать эти вопросы, так как это требует мужества, признаться в том, что ты знаешь далеко не всё!
Страх убивает любовь, любовь порождает отвагу!!!
Никто не ставил тебя на колени, чтобы ты сделал всему Миру минет. Просто ты, забывшись, начал предлагать себя налево и направо! Ты говоришь, что тобой никто не брезговал? Что Мир любит тебя и ценит? А когда Мир брезговал тем, что ему предлагают на халяву?! А когда он не любил тех, кто, танцуя под его дудку, обрезал себя под стандарты придуманной им «любви»?! Ты говоришь, что подобные вопросы вгоняют тебя в депрессию?! А я говорю, что Депрессия – Религия Слабых!!!
Воздействие на сознание человека, на эмоциональном уровне, даже из благих намерений, может привести, чаще всего так и происходит, к необратимому нарушению в психике. А именно к подавлению воли, то есть индивидуального продуктивного мыслительного процесса и подменой его волей того, кто воздействует на тебя. На твоё сознание. На эмоциональном уровне. Пусть даже из супер самых благих намерений.
Сегодня твою волю научили быть подавляемой, научили думать так «как надо», так «как лучше для тебя», а завтра твоей подавленной волей может воспользоваться очередной Геббельс. Страшно? Гадко!!! И, что самое страшное, многим людям нравится быть интеллектуальными зомби!
ПОДАВЛЕННАЯ ВОЛЯ СНИМАЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ!
А мы боимся, а мы не верим, что наш мозг умеет думать. Сам умеет. Без подсказок. Но зачем же так сложно, если под рукой всегда есть удобная и понятная диалектика. С ней так хорошо. Так просто. Так уютно. Не надо не над чем ломать голову. Нет надобности в мыслительном процессе. За нас думают. За нас молятся. За нас делают выводы. За нас разжёвывают пищу, вкладывают в наши рты, своими руками помогают нашим челюстям перемалывать её. Так зачем же что-то делать? Зачем? Всё сделают «духовные лидеры»!
Не бойся думать! Ты – человек! Ты достоин того, чтобы думать! Думай! Не бойся!
Ты не робот! Ты индивидуум! Думай! Анализируй! Не бойся делать выводы!
Не позволяй другим прикасаться к твоей воле!
Не позволяй другим думать за тебя!
Думай!!!
DON’T LET THEM CONTROL YOUR MIND!!!»
Слишком радикальный эфир получился сегодня у Аси, но Пэту понравился. Похоже, что «Голос Конвергенции» куда более серьёзная оппозиция, нежели Комитет предполагал изначально. Интересно против кого или за кого на самом деле они выступают? И для этой сильной и безкомпромисной девушки он должен стать милым и добрым другом??? Пэт всё больше и больше начинал сомневаться в этой авантюре Комитета. Ася притягивала его к себе как магнит, но он чувствовал так же, что зарядам равным нет союза. Хотя законы физики во взаимоотношениях не всегда ведут себя одинаково с результатами лабораторных опытов. Время всё расставит на свои места.
Оставалось восемнадцать дней до встречи с Асей. Всегда восемнадцать. Всегда. Почему-то вспомнилась Саша из Конвергенции. Какой-то конкретной связи между ними не было, но что-то было общее. Во внешности, в манере общения.
Встреча со Смартом провалилась. Хотя, какого-то особого практического смысла она не имела. Деваться было некуда, и Пэт заказал третий бокал пива.
Пиво было не вкусное и тёплое. Дизайн убогий и здесь всё время было накурено раз в десять больше, чем мог выносить организм человека. Пэт достал свои Сигареты и добавил дыма, в и без того задымленное помещение. Тем не менее, здесь невозможно было найти свободное место, разве что ты подходил сюда к четырём часам дня. В восемь часов вечера здесь всегда был аншлаг.
Шествие кожеголовых за окном закончилось, и теперь можно было понаблюдать за аудиторией собравшейся в Кафе.
Кое-кого, из присутствующих здесь, Пэт видел в Конвергенции. Только там они были другими. Здесь же их отличал крайний, даже можно сказать показной, нон конформизм. Обсыралось всё, что только можно было обосрать. Не существовало ни одной темы, ни одного действа, ни одного явления, которые не был бы измараны ими, с ног до головы дерьмом. Так было заведено среди них. Таков уж был обычай.
«Прогрессивные консерваторы» не принимали ни одну из новых идей, не созданных ими лично. Обо всём они говорили, лишь оценивая с позиции своего предыдущего опыта. Опыта, лишённого какого либо созидания, лишь деструкция. Больше всех возмущалась всем худосочная девица с карими глазами. Безгрудая и похожая больше на недоразвитого мальчика, чем на девушку.
Краем уха Пэт слышал обрывки фраз из-за того столика, где сидела, карикатурно размахивая руками, эта «мудрая» барышня. Говорилось о Конвергенции:
- Конвергенция продалась Вавилону!
- Преданы идеалы самой Конвергенции!
- Комитет занимается лишь тем, что обогащается за счёт Конвергенции, на деньги данные Вавилоном!
- Помнишь, какой дух свободы был раньше, как мы отрывались, ни в чём себе не отказывая и никем не ущемляемые?
- Да, а сейчас понаехало бычья, нормальному человеку и оттопыриться толком нельзя!
- А как здорово было на старом месте, пока Конвергенция в очередной раз не переехала на новое!
- Эх, атмосфера то, какая была! Дышалось то как! А сейчас, сплошная коммерциализация! Ничего святого!
- Ничего из того, что было обещано Комитетом, не было выполнено!
- Превратили Конвергенцию в клуб под открытым небом!
- Обнесли забором как в концлагере или в зверинце!
- Пустили агентов на её территорию!
- Взвинтили цены до неподъёмных!
- Продали полиции базу данных всех посетителей Конвергенции!
- Продают преобразователи прямо в сувенирной лавке!
- Стерилизовали Конвергенцию, сделали её бесплодной!
- Кому это выгодно, если это не выгодно нам?!
- Сколько денег заработано Комитетом?!
Пэт давно уже не удивлялся подобным разговорам. Он слышал их на протяжении всего того времени, что был знаком с Конвергенцией. Ничего нового горе ораторы не говорили, всё одно и то же, как и всегда, как и каждый год. Не слишком богатая у них фантазия, хотя аудитория сменилась практически полностью, и теперь слова многолетней давности, произносили люди нового поколения. Нового «свободного» поколения.
Поколения порождённого Вавилоном.
Их невозможно было исправить, настолько они были испорчены Вавилоном. Они порицали на словах то, без чего, в реальной жизни, не могли себя представить ни на минуту. Их можно было бы и пожалеть, но не было ни малейшего желания жалеть то, что тебе не приемлемо. Пожалеть таких – значит и самому недолго стать таким же, как и они! Нет уж, увольте от такой блажи, не для этого Пэт сюда пришёл.
А летом он как всегда увидит всех «кабинетных революционеров» в Конвергенции.
Из-за соседнего столика к Пэту повернулся человек с безумными, но полными мольбы глазами, и с нечеловеческой надеждой промямлил пьяно: «Где МояМая???». Не дождавшись ответа, он отвернулся и уткнулся взглядом в недоеденную картошку фри и бокал выдохшегося пива. Где-то Пэт уже видел эти серо голубые глаза, только не мог вспомнить, кому принадлежало вусмерть измождённое лицо.
«Господи, - простонал про себя Пэт, - стоит лишь на мгновение, оттаяв, стать самим собой, как тебя сразу же обвиняют в Позёрстве! Стоит улыбнуться окружающим, и ты уже под подозрением в «преступной мягкотелости»! В тот самый момент, когда ты перестаёшь притворяться – тебе перестают верить! Кто может убить нашу душу? Никто!!! Кроме нас самих. Лишь мы сами можем. И убиваем. А зачем???
Кто мы, приспособленцы новой генерации или...? Интеллигенции почти не осталось, она живёт в отведённых ей, нами, резервациях. На смену ей пришли интеллектуалы – разумники, если верить переводу. В них нет ничего плохого. Они генераторы идей.
Но, что общего между энциклопедией Брокгауза и Эфрона и томиком стихотворений, никому не известного Тристана Корбьера, забытого в кровосмешении веков. Извечный поединок «физиков и лириков». Как можно сравнить полезно прикладную истину с истиной питающей воображение?! Так называемый раскол между плотским и духовным: «Кесарю кесарево, а слесарю слесарево».
Но раскол то искусственный, природа любви одинакова, будь то любовь сантехника или любовь поэта! Так на кой … нам нужна эта отупляющая, пуленепробиваемая эмоциями озабоченность теми вещами, которые могут никогда не случиться?! Это напоминает удары в воздух, не достигающие отсутствующей цели!
Бой с тенью.
Сколько раз я говорил себе, что я не тот, что был раньше?!
Когда мной впервые было произнесено вслух признание в полной переоценке ценностей?!
И на сколько далеко я зашёл в переоценивании того, чему я так верил?! А ведь верил в их ценность! Не верил бы, не имел бы вообще никаких ценностей! Получается так, что очередной отказ от очередной системы ценностей я называю Ростом: духовным, интеллектуальным и т.д.???
«Безропотно сдают себя в утиль, и думают о том, о чём не скажут…»
(Неизвестный индейский поэт)
Ленку прогнал, Асю не приобрёл, и рядом нет никого, кому бы я мог сказать, что люблю. Если Бог и есть любовь, то кого мне остаётся теперь любить, Бога или Любовь, которой он сам и является?!
С того момента, как я научился задавать вопросы, я услышал миллиарды ответов. Чем больше я их слышал, тем меньше я верил им. Какое-то время я сам придумывал ответы на них, но со временем перестал делать и это.
Это был период незаданных вопросов и не озвученных ответов.
Одно из величайших искусств во взаимоотношениях – молчать тогда, когда нечего сказать. Ленка обладала этим, единственно неоспоримым, положительным качеством. Мы могли молчать часами. Плечом к плечу при этом никто из нас не испытывал ни малейшего позыва к глупейшему поступку – заполнять уютное и расслабляющее молчание, пустыми, натянутыми словами.
Поэтому мы и расстались.
Однажды я попытался остановить её, но сам не заметил, как заговорил. Да, первым всё-таки заговорил я. Заговорил и проиграл всё. Хоть мы и не играли с ней ни в какие игры. Надеюсь, что не играли.
Я не против слов, отнюдь. Напротив, когда я начинаю говорить, мне сложно замолчать тогда, когда лучше было бы, набрав полные лёгкие воздуха, помолчать, досчитав до миллиона. Более того, влюбляюсь в свои слова, в свои россказни, и не замечаю, как перестаю видеть и слышать тех, кому пытаюсь донести себя.
Чувства и мысли неизбежно искажаются, опошляются словами, так как ни одно из слов не похоже на то, что в действительности происходит внутри нас.
Как можно убить любовь? Нужно лишь в подробностях объяснить её словами. В момент окончания объяснения – заканчивается и любовь.
Словоблуд. Я всегда убивал любовь. Убийца любви. Наверное, я чрезмерно акцентировал свои переживания на процессах бурлящих во мне. Самокопание подрывает основу настоящести, роет норы в душе, опустошает. Через какое-то время происходит обвал. Мало кто выкарабкался из-под таких завалов. Лично я никогда не выкарабкивался. Они сами выталкивали меня на поверхность, давали новые силы. И я опять шёл куда-то.
Несколько дней назад единственно дорогой мне человек, очень хочется верить в то, что это так, попросил меня вернуть Ленку. Но как можно вернуть то, что давно уже потерял?».
«Здорова! Дай двадцатку до получки!», - вырвал его из дум какой-то парень неопределённого возраста. Таких здесь было более чем предостаточно. Пэт видел его впервые, да, скорее всего и парень его никогда не видел до этого. Удивившись самому себе, Пэт протянул парню две купюры по десять и тот моментально исчез. Растворился в клубах дыма и проявился где-то возле другого столика. Стрельнул там ещё двадцатку «до получки», искусно лавируя между столиками, протиснулся к стойке бара и, купив себе, бокал пива угомонился в углу помещения, сидя на радиаторе отопления.
Пэт, после того как понял, что Смарт не придёт в эту псевдоинтеллектуальную забегаловку, перезвонил на мобильный телефон Ленке, и договорился с ней о встрече. Ленка на удивление запаздывала, чего с ней никогда не случалось ранее. Пэт жутко не любил, когда кто-то опаздывает. Ненавидел даже. Где-то на физическом уровне. До дрожи в груди.
Пока Ленка добиралась до Кафе, Пэт заказал себе четвёртый бокал тёплого пива, вспомнил эпизод из их с Ленкой жизни, когда она в первый и последний раз проявила характер и исчезла. Отключила телефон и уехала куда-то в зону недосягаемости мобильной связи, куда она так и не призналась до сих пор. Судя по тому, что после этого её неоднократно видели с Шульцем, Пэт, достаточно хорошо зная Ленку, всё понял. Но в те дни он всполошился не на шутку и день за днём бродил по улицам Вавилона, в надежде на одну из случайностей, которые нередко помогали ему найти кого-либо.
Flashback:
…странное ощущение, куда бы он ни пошёл, его глаза судорожно цеплялись за лица прохожих, в надежде увидеть Ленку.
Неважно где это было: в Разливе у Шалаша Ленина или у свинцового Финского залива; в бомбоубежищах Тоннеля и Грибоедова или в пафосно-жлобовском Абсенте, кишащем дорогими и жизнерадостными ****ями; среди брызг красивейших фонтанов Петергофа или возле недоворованного Чижика Пыжика; меж колоннами Казанского или лесами Исакийского соборов; в мрачных переулках Петропавловской крепости и девушек, сидящих топ лесс у стен казематов, под грохот полуденной пушки и, наконец-то начавшего припекать по летнему, солнца; среди орудий Авроры или загулявшихся парочек обалдело застывших у разведённых мостов.
Пэт бродил со зримо ощутимым Ленкиным образом по Невскому проспекту; смеялся с Ленкой на Дворцовой набережной восемнадцать, стоя у мемориальной таблички, гласящей, что дом этот был построен, воспетым Масяней архитектором – Александром Ивановичем Штакеншнейдером.
Они переходили с Ленкой десятками мостов через Неву, Фонтанку, Мойку и каналы. А когда Пэт терял Ленку из виду, он вглядывался в отражения витрин и находил там, так горячо любимые им серо голубые глазища.
Всё, от начала и до конца, было устроено таким образом, чтобы они не встретились.
С другой стороны Вавилон, не озвученный Ленкиным реальным присутствием, наполнялся тем особенным звуком, который появляется тогда, когда смотришь без звука телевизор. Так и Вавилон, без её мягких губ, маленькой упругой груди и такой желанной близости её тела, стал для Пэта, чем-то обострённо особенным, как неподдельный вызов обнажённого нерва всему телу.
Тут в Кафе зашла Ленка, и воспоминания Пэта прекратились. На улице стояла спортивная машина Шульца, значит, она была у него, когда Пэт звонил ей. А ведь когда-то он любил её больше чем самого себя. Для Пэта это был величайший критерий его любви к девушке.
Пэт поинтересовался у Ленки, что та будет пить. Сошлись на вискаре с яблочным соком. Пэт к тому времени опростал уже пять бокалов пива и подобный выбор был несколько рискованным для него, но сегодня хотелось быть податливым к чужим желаниям.
Отношений между ними, как таковых, не было уже очень давно, не считая недавнего траха, но Пэт был сентиментальным и всегда, с благодарностью и теплом вспоминал то и тех, с кем или с чем ему было хорошо, когда-то.
Если быть точным, то Пэт пригласил Ленку лишь для того, что бы хоть как-то оправдать перед собой потерю времени, вызванную отказом Смарта от встречи. Дел на сегодня больше не было и они ринулись с Ленкой в воспоминания той поры, когда ещё были близки.
Не взирая на то, что его, просили, чтобы он вернул Ленку, Пэт решил объяснить Ленке причину их разрыва, а точнее его ухода от неё. В качестве аргумента Пэт привёл следующий довод: «Я – космополит, я мыслю в масштабах Вселенной, а не отдельно взятого её кусочка и мне чуждо понимание любви, гордости за что-то меньшее, чем ВСЁ!». То есть Пэт, как всегда ляпнул очередную свою, пустозвонную чушь. Тогда Ленка достала, принесенную ей бутылку Коктебельской Мадеры, поставила её на стол, и со словами: «Пэт, сделай мне большое одолжение – не звони мне больше. Я думаю, ты, как никто, меня понимаешь, уж слишком мы с тобой схожи, хоть я дура, в отличие от тебя, всегда ждала, что ты вернёшься только ко мне. Любители лёгкой, без обязательств, жизни. Вместо себя, как бы напыщенно это ни звучало, я оставляю тебе игрушку, под названием память, и не выпитую вчера бутылку Мадеры. Не скучай! А Кортасар, который мне так полюбился после знакомства с тобой, это то, как живёшь ты, и как живу я, но я не говорила что это правильно!». С этими словами она, гордо подняв голову, стремглав выскочила из Кафе.
Как всё-таки девушки, иногда, могут испортить простоту встреч. Опошлить её чрезмерным драматизмом, довести до абсурда всё то немногое что было, гипертрофированным чувством оскорблённости.
Пэт провёл Ленку взглядом до машины. Видел как Шульц, выйдя из-за руля, открыл ей дверь и как, резко сорвавшись с места, спортивная машина рванула, в сторону Болотной набережной.
Взаимоотношения без обязательств. Это так модно. До тех пор, пока безобязательность твоего партнёра не становится более безобязательной, чем твоя собственная.
Кто влюбился при таких отношениях, тот и проиграл. Проиграл в поединке зависимостей.
Одноразовая мораль закончилась в прошлом тысячелетии. На смену ей пришла мораль умеренная.
Умеренность – рекламный лозунг тысячелетия Конформизма!
***
Ленка никогда не могла понять, почему Пэт такой бесстрастный. Даже когда она только что сказала ему, чтобы он больше её не беспокоил, он, после обычной для него пустозвонной фразы, просто пожелал ей счастливого пути. Её возмутил его, лишённый эмоций ответ.
А Пэт просто не хотел растрачиваться в ситуациях, не имеющих обратного действия.
Необратимость не нуждается в исправлении.
Если Пэт не мог, что-либо изменить, он просто отставлял это в сторону и продолжал свой путь. Солнце светит, и ты ничего ему не сделаешь, от него можно загородиться, но само Солнце ты не уберёшь никогда. Так зачем же в таком случае портить кровь себе и окружающим его людям.
Портить бесплодными попытками изменить неизменимое.
Проще поехать домой и приготовить что-нибудь покушать.
«…каждый догадывался,
что он не первый
каждый надеялся,
что он не последний…»
(Неизвестный индейский поэт)
13. Конвергенция. – Право дожить до утра.
«…вопросы найдут ответы на себя, любовь не даст утонуть…»
(Древнее индейское пророчество)
«…ты волшебник в краю грёз
ты словами стираешь зависть,
воплощаешь в жизнь мечту,
освежаешь врагов память…»
(Неизвестный индейский поэт)
…волны прибоя щекотали пятки. От их прикосновения Ната пробудилась от полудрёмы, встала и обнажённая вошла в воды Моря. Море Конвергенции игриво упиралось в упругую грудь Наты, и с нежным шелестом ласкала её сильное и чётко очерченное тело. Медузы, в прозрачном хороводе, кружились вокруг неё. В воде тело становилось невесомым и Нате казалось, что она летит. Замечталась, и её встряхнуло налетевшей волной. Она засмеялась. Выйдя на берег, Ната плюхнулась на живот Смарта, отчего тот поморщился недовольно.
Мокрые, коротко стриженные, русые волосы Наты плавились в зное солнца Конвергенции. Милым жестом, присущим только энергичным девушкам, она поправила их и задалась вопросом к Смарту:
«Слушай, а ведь если верить Иисусовым проповедям, то все верящие в него гомосексуалисты тоже попадут в рай, так как они верят в него, а вера для всех является единственным беспрепятственным условием прохода в рай и никто не сможет им преградить путь. Так какого же… сами христиане так ненавидят гомосексуалистов? Разве христиане являются инкарнацией Бога на земле, что бы осуждать кого-либо? Возможно, они просто пытаются упорядочить, подчинить себе всё непонятное, неподконтрольное? Не знаю». – Ната умела удивить неожиданным вопросом. Этого у неё не отнять.
Смарт призадумался на пару минут, геем он не был, и подобный вопрос могла задать только девушка, ни один из его друзей такими вопросами не задавался. Ната его не торопила, знала, что если захочет то ответит. Он и ответил:
«По сути, гомосексуалисты являются меньшинством, а большинство всегда диктует свои условия. Будь гомосексуалисты в большинстве, то натуралам пришлось бы ой как не сладко!
Хорошо, послушай нечто типа притчи, недавно это приключилось со мной, когда я пришёл к Морю перед заходом солнца, опускавшегося в неровность побережья. Знаешь камень, торчащий в Море на отмели? Чтобы добраться до него необходимо раздеться где-то до пояса и лишь после этого можно спокойно перейти в брод до отмели. Так вот, я однажды не поленился, снял шорты, и, переправившись на отмель, встал на камень. Там всегда толклось немало народу, камень вроде как приносил удачу, но в этот раз там была лишь девушка, сидящая рядом с камнем, на песке. Саша вроде, не помню точно. Я пару часов наблюдал за ней с берега, она просто сидела возле камня, не вставая на него. Неподвижно сидела и только смотрела на удачливый кусок базальта, невесть как попавший в Море. Это и заставило меня совершить переход. Я ведь тоже бываю любопытным, не только ты. Всё-таки интересно, что может побудить человека сидеть неподвижно на одном месте так долго. Перейдя на отмель, я встал на камень и тут девушка, не вставая с песка, с упрёком заявила мне, - «я хотела встать на него, ты мешаешь мне!», - пришлось возразить ей, - «долгое время тебе никто не мешал на него встать, ты хотела этого, но не сделала. Я же, придя сюда минуту тому назад, захотел на него встать – и встал. Теперь ты чувствуешь разницу между упрёком твоего вопроса и спокойствием уверенности моего поступка?!». Девушка встала и обиженно надув губки ушла, а я так и остался стоять на камне, и не знал, что не правильней, моя флегма решительного действия или неудовлетворённые амбиции её пассива. Такая вот история».
«А в кого веришь ты? Кто твой Бог?», - Ната не уловила хода мысли Смарта.
«Видишь ли, только не обижайся, я не собираюсь обсуждать этот вопрос ни с кем, кроме того, в кого я верю!», - Смарт умел быть жёстким в ответах.
«Стыдишься? Боишься выглядеть смешным?», - Нату задел резкий ответ Пэта, и она попыталась его поддеть.
Тема была наболевшая, и Смарта прорвало:
«Бог для меня это тот, кто даёт Надежду. Не важно на что даёт, главное, чтобы то, что он даёт, было нужно. Нужно как глоток свежего воздуха посреди ночного кошмара.
Надежду на то, чтобы быть понятым. Надежду на то, чтобы быть услышанным. Надежду на то, что ты, наконец-то скажешь во всеуслышанье то, о чём мечтал всю жизнь прокричать с Эйфелевой башни!
Как часто не хватает этой, болезненно трепетной надежды, приносящей в угрюмость дня лёгкую улыбку юного мечтателя, который внезапно осознал, что только что он изобрёл порох и поделился своим секретом с невеждами китайцами.
Циник отвергнет либидо и поверит в то, что миром правит любовь, а не половое влечение похотливого к прекрасному.
Проститутка швырнёт с негодованием деньги, предложенные удовлетворённым клиентом. Сутенёр впервые увидит в ней не дырку, оплачивающую его счета, но восхитительной красоты королеву школьного бала, в которую он был тайно влюблён в юности, но был ей отвергнут. Или, поддавшись душевному порыву, вспомнит о том, что он последний раз звонил матери пару или тройку лет назад.
Всё это не так уж и важно, но без этого нельзя, без этого рушится всё. Всё во что ты тайком верил, заявляя, что не веришь. Это та книжная правда, которую ты черпал из фолиантов, взятых тайком из отцовской библиотеки. Это сокровенные тайны, вырванные лучом фонарика, под одеялом, из давно уже не пахнущих типографской краской пыльных страниц.
Безобидный и наивный мир, в котором оживают ковбои скачущие в диком галопе по выжженным солнцем прериям. Подонок шериф убивает из револьвера, предательски, благородного грабителя. Золушка, преобразившись, претворяет в жизнь миф о Вавилонской мечте. Белый кролик успевает на безумное чаепитие, но девочка, продающая спички, замерзает насмерть в ночь на Рождество.
Куда всё это девается в нас? Зачем мы забываем всё это?
Теперь же мы живём в век Категоричности! Машины врезаются на перекрёстках и каждый из водителей в состоянии аргументировано доказать другому, что неправ был: именно он, светофор, человечество, переходящая дорогу бабушка.
Большинство теперь знает всё, зная при этом, что остальные не знают ничего! Уже почти никто не верит в НЛО, считая это бородатой выдумкой, некогда кормившей средства массовой информации. Взрыв атомной бомбы воспринимают как очередной террористический акт, и интересуются скорее из праздного любопытства, - «сколько в этот раз погибло то?», - а на следующий день забывают об этом, как о досадном недоразумении, потревожившим их покой.
Луна появляется и исчезает, а по праздникам звёздный уют полночного неба взрывает запланированная пошлость несвоевременного салюта.
В современном постановке Театра – Ромео насилует Джульетту, зверски убивает её кухонным ножом, расчленённую выносит, по частям, из дому и скармливает бездомным псам.
Геростраты современности не используют больше огонь. Они устраиваются во Вторсырьё и прессуют величайшие библиотеки в громадные брикеты, превращаемые в дальнейшем в рулоны туалетной бумаги.
Религиозные деятели погрязают в мании величия, ставя себя на место Бога, подменяя любовь к ближнему – волей к власти, подминая всех неподконтрольных им прихожан, гнобя их Комплексами Вины за Всё!
Психоанализ больше не служить людям, он их использует.
Поэты пишут лишь для себя, уподобляясь мужчинам, мастурбирующим в присутствии лежащих в их постелях обнажённых, прекрасных девушек, вместо того, чтобы просто заняться с ними любовью.
Ёлочные гирлянды бьют насмерть током, учебные ракеты попадают в жилые дома, а под танцующими, на свадьбе, гостями проваливается пол. Бэмби погибает.
А я категорично заявляю – Жизнь Прекрасна!»
Ната прильнула к Смарту и нежно поцеловала его в кадык. Прошептала:
«Ты бы не осуждал в людях их несовершенство».
«Я и не осуждаю, - ответил выдохшийся Смарт, - мне лишь неприемлемо, когда люди пытаются навязать ошибки их несовершенства другим людям. Но всем не приставишь свою голову. Тем более что и во мне этих несовершенных противоречий, хоть отбавляй. У каждого свои тараканы в голове. Мои тараканы крайне привередливы, с ними даже я порой не в силах совладать. Они не приживутся в чужих домах. Они моё порождение. Моей головы».
Смарт улыбнулся и поцеловал глаза любопытной Наты, которая чувствовала себя несколько неловко, после такого личного откровения Смарта.
Солнце уже совсем приблизилось к горизонту. Смарт, встав, отряхнулся и, разбрызгивая Море, пошёл вдоль линии прибоя. Соль Моря проступала на теле Смарта белесыми пятнышками и приятно стягивала кожу, загоревших до колен, ног.
Flashback:
Старший протягивает руку. Рука касается ржавой крышки, которая так и не стала крышкой на кастрюле реактора. Размеры её впечатляют, но её, загажено проржавевшая полусфера, не годиться ни на что, кроме сдачи в металлолом. Юноши, не сговариваясь, мочатся на этот реликтовый панцирь. Охраны не видно, никого не видно. Откуда-то сверху слышат голоса. Задирают головы. Звук доносится с высоты сто пятнадцать метров над уровнем моря. Со ста пятнадцати метров гигантского красного крана.
Кран стоит нарядный и величественный. Красная краска даже за невероятно долгий срок не шелушится. Держится крепко и уверено. Кран стоит как упрёк. Он упрекает своей динамичной целеустремлённостью развалины древней индейской атомной станции, которая, подобно старинным сломанным чернильницам стоит, потеряв головной убор.
Снизу кран не кажется индейцам особо высоким, и они, решают сначала забраться на него. Ходили слухи, что с него виден весь полуостров, как на карте. А слухи надо или подтверждать или опровергать.
Первые пятьдесят метров, по отвесной лестнице, проскакивают достаточно легко. Но ещё через тридцать младший начинает приотставать. Старший тоже чувствует усталость. За очередным пролётом и поворотом головы, появляется желтая кабина управления краном. Нижняя кабина.
Её внутренности выпотрошены, но младший, сумев открыть электрощит, радостно вскрикивает. Там ничего не тронуто. На электропроводах нанизаны желтые штучки с цифрами. Они хоть и индейцы, но всё ещё дети. Вдвоём начинают вырывать провода из щита. Стряхивают с них на ладони жёлтые штучки. Когда тех собирается много, садятся вдвоём и начинают делать из них бусы. Бусы получаются яркого ядовито жёлтого цвета. Берут ещё про запас.
Силы восстановлены, и юноши взбираются дальше. К верхней стреле крана. Даже ещё выше к площадке над этой стрелой. Именно в этой точке, как говорят, и есть сто пятнадцать метров птичьих полётов.
Преодолевают последние пролёты и выбираются, через верхнюю кабину управления, к стреле. В кабине их встречает один из приезжих. Он деловито скручивает кресло в кабине. Поднимает на юношей глаза, и кратко бросает одно слово: «Сувенир». Сувенир так сувенир. Выбираются из кабины на стрелу.
Им страшно. Они знают, что сто пятнадцать метров назад они панически боялись высоты. Кран им не верит и отбирает то, что они несли наверх. Их страх. Голова больше не кружиться и не хочется спрыгнуть вниз.
Ветер лениво расшатывает стрелу крана. На её конце ещё один охотник за сувенирами. Он принёс с собой гаечные ключи и скручивает красный сигнальный фонарь. Этот сувенир тянет килограмм на десять.
Отсюда открывается прекрасный вид. Весь полуостров как с рекламных проспектов. Виден и напоминает по форме голову причудливого животного.
На расстоянии броска камня чуть ниже уровня стрелы виднеется чернильница гермозоны. Какой-то талантливый приезжий отобразил своё пребывание там лаконичной фразой: «Всё до сраки». Заночевать решают в нижней кабине крана. Там больше места.
Развалины древней индейской атомной станции манят. Но туда индейцы пойдут завтра.
Оставив Нату далеко позади себя, Смарт не спеша, подошёл к Титанику, где у него в заначке всегда был кальвадос, верно хранимый для него дядей Сашей. Хотя, впрочем, Смарт шёл не только поэтому. Из-за затянувшегося разговора с Натой, он упустил Пэта, которому сегодня официально собирался сделать приглашение к сотрудничеству с Комитетом. По личным наблюдениям Смарта, Пэт давно уже был готов к этому. Но Смарт, как великий стратег, хотел точно рассчитать время и место для этого приглашения. Значит не сегодня.
-Ну, и как проходит праздничек? – спросил Смарта дядя Саша.
-Праздник не должен становиться работой! – коротко ответил Смарт.
-Не понимаю.
-И не стоит понимать. – Вступать в разговор с дядей Сашей сейчас не хотелось.
Серые будни праздников.
Сначала Ната, теперь дядя Саша. День вопросов и трудных для себя ответов. Вот и сейчас всего лишь один, брошенный вскользь вопрос заставил признаваться самому себе, пусть даже молча в том, о чём и думать то не хотелось:
«Что мы можем противопоставить неуёмному желанию слиться с призрачностью ночи? Тревожное нервно судорожное дыхание дневного всезнания? Или скрип зубов об уставшие от наших поцелуев стекло стаканов? Или колодцы, заплёванные нами, перед тем, как зачерпнуть из них воду? Или руки, укушенные нами, в тот момент, когда они собирались нас накормить?
Подошва наших ботинок давно уже не спрашивает нас куда мы идём. Подошва мудрее умных слов, которые по сути всего лишь ничего не меняющее колебание воздуха. Высокопарность их призрачных идей никого не обманет. Для подошвы нет пути вперёд, нет пути назад. Для неё есть лишь путь.
Вот и идем, расслабляясь, забывая об опасности того, что, проснувшись утром, в миром дышащем доме, ещё в предподъёмной полудрёме, вдруг видим склонившееся над нами параноидальное лицо-гримасу незавершённости. Она всегда наступает на горло всем решившим успокоиться, путём закрывания глаз на всё, не подпадающее под определение беспроблемности.
Что может быть болезненней тревожной нераспознанности пришедшей, разумеется, непрошено войны замерших, перед взрывом, атомов нашей любви, которая, став чем-то обыденным, пресыщает нас гарантированным постоянством безинтрижности чувств.
Вседоступность, вседозволенность – они убивают прогрессирующую лишь при преодолении трудностей мысль созидающую. Они изымают из цветовой гаммы самый главный цвет – цвет радующейся всему новому неизведанному жизни. Но! Искусственно созданные проблемы не смогут вдохнуть движение в пресность пресыщенности, они лишь усугубляют деструкцию покоя. Интоксикация затхлостью?
Так кто же, в конце концов, прав – простота примитивности восприятия подошвы?
Или сотрясание окружающего бушующими словами?
Кому нужны наши поражения? Нашим победам? Или наши победы заведомо создают все условия для появления в нашей жизни поражений, чтобы потом красоваться своим героизмом в их скромных тенях?
Мерзавки победы.
Или мы так и будем догонять друг друга среди груд, сказанных нами слов, путаясь, всё время в отброшенных хвостах наших мыслей? Значит ли это, что мы приносим наши поражения в жертву будущим победам?
У каждого из нас есть право дожить до утра. Но! Для того чтобы обмануть ночь, нам необходимо научиться, незаметно проскальзывать мимо психоанализа дня. Коварного, притаившегося в тени нашего Я, записывающего всё в свою записную книжку, каждый неверный шаг сделанный тобой на протяжении всей твоей долгой или недолгой жизни. Той жизни, о которой ты рефлекторно кричишь, что она Прекрасна!
Я так и не научился быть незаметным. Я так ни разу и не смог пройти невидимкой мимо. День всегда сильней! Он никогда не отдаст тебя, даже, если ты думаешь, что прорвался в объятия ночи, то знай, что любая твоя ночная фантазия – это ничто иное, как не отпускающая фантасмагория очищенной правды прошедшего дня. Не смей от него убегать, а то ты так никогда и попадёшь в утро. Двери в ночь открываются посредством взгляда, вглубь, в глаза дню. Взгляни, а то ты так и будешь, до бесконечности, обняв утро, лгать ему. Себе!».
Смарт так и не понял, говорил ли он это про себя, попивая кальвадос, или же в слух. Лицо дяди Саши оставалось каменно невозмутимым.
Trip:
Кричит пронзительно баклан. Он сидит на перекладине площадки возвышающейся над стрелой крана. Ветер раскачивает его из стороны в сторону. Баклан не улетает. Он стар, но ещё силён. По лестничный пролётам крана взбираются люди. Поднимаются на самый верх. Баклан, презрительно вскрикнув, улетает в сторону Моря.
Дядя Саша умело обходился без надобности помнить о своём возрасте. Лукавые глаза, приветливым прищуром встречали тебя из прохладного полумрака Титаника. Дядя Саша не был барменом по профессии, он был барменом по рождению. Хотя и был моряком с рыболовецкого судна. Если кто-то хоть раз общался с дядей Сашей, то знал, что для того не было ничего невозможного. При желании он запросто мог достать из цилиндра оленя. Цилиндр когда-то был коробкой, в которой хранился виски. Виски давно был выпит, но цилиндр исправно нёс свою службу. Волшебного Цилиндра в баре. Даже больше чем баре, так как Титаник плыл по волнам Конвергенции год за годом. В отличие от Титаника, опошлённого присутствием Ди Каприо, Титаник Конвергенции всегда оставался на плаву, если что и могло его потопить, так это разве что непредусмотрительность его капитана. У руля Титаника стояли другие люди, но дядя Саша был его лицом. Лицом с густыми чёрными усами. Черноусое лицо Титаника. «Заслуженный Бармен Республики», как называли его за глаза. Год от года Титаник менялся, как впрочем, менялась и вся Конвергенция. Каждый раз, становясь другим, он оставался, верен своему курсу. В нём всегда было что-то новое и неузнаваемое. Именно этим они и были схожи. Титаник и Конвергенция. Именно поэтому они и были вместе.
До тех пор, пока Титаник не утонул.
«…и увидев желанное, ты протянешь к нему руку,
а оно растает в знойном ветре измен
ну, зачем же всё так, не так как-то мелко,
когда можно, чтоб было так и ни как иначе…»
(Неизвестный индейский поэт)
14. Комитет. – Сытое Общество.
«Того, кто перестаёт видеть – перемалывает мясорубка толпы!».
(Древнее индейское предупреждение)
Пэт сидел, судорожно сжимая кулаки в бессильной попытке понять, что двигало этим человеком. В полутёмной комнате кроме него больше никого не было. Он только что просмотрел, показанный по центральному телевиденью Вавилона фильм, заказанный на деньги Комитета. Фильм о человеке, который был Чифом. Чифом, бросившим Комитет, для того, чтобы вести свою собственную Игру. Он не хотел впутывать в эту Игру Комитет и поэтому однажды исчез. Бесследно. Появился лишь тогда, когда организовал Конвергенцию в другом конце земного шара. Успешную Конвергенцию, окрылившую его до такой степени, что он, не останавливаясь на достигнутом, ринулся в очередную Конвергенцию. В очередной точке земного шара.
Там его и расстреляли.
Перед расстрелом ему дали лист бумаги и огрызок химического карандаша. То, что он написал, сейчас было в руках Пэта. Письмо, написанное для дочери, которую он ни разу не видел, так как она родилась уже после его отъезда. Пэт не отрываясь, читал:
«Малышка не повтори моих ошибок. Запомни за кого погиб и для чего жил я! Это обращение не только к тебе, но и ко всем кто пойдёт дальше меня.
Сытое общество не верит правде голодных глаз. Сытое общество верит лишь полноте собственных желудков. Сытое общество сочтёт тебя лжецом, если ты голоден. Для сытого общества – ты отрицательный персонаж, если видишь вещи в пространстве не равном плюсу. Для сытого общества ты – бунтарь, если ты не сыт. Ты опасен для сытого общества, оно боится тебя, если ты напоминаешь ему о том, что оно может потерять имеемое. Ты – дрова для костров искоренителей голода. Ты – пациент психиатрических клиник, потому что ты неизлечимо болен совестью. Ты никогда не умрёшь – будь голодным. Ты – нонсенс, бессмыслица. Ты – иррационален. Ты вопреки, а не потому что. Ты – вечная ложка дёгтя. Ты - обнажённый нерв, не поддающийся анестезии. Для сытого общества ты хаос, так как оно не знает твоего порядка. Ты режешь глаза сытому обществу своим светом, так как ты светишь не в ту сторону. Ты жив до тех пор, пока голоден. В тот момент, когда ты почувствуешь пресыщенность – ты умер. Для себя и для своей настоящести!
Долгое время я доказывал самому себе, что я не неудачник. Со временем поверил в это, а однажды понял – я никогда! Слышишь!!! Никогда не был неудачником!!! Никто из нас никогда не был неудачником, если сам не верил в это. Каждый из нас всегда развивался по своей индивидуальной спирали развития. И тогда, когда эти спирали, сталкиваясь, пробовали пересекаться, всякая конформистская спираль обвиняла нонконформистскую в несостоятельности её жизненного пути. Обвиняла лишь на том основании, что конформизм – это идеология преуспевания большинства, сытого общества, которое забыло, что спирали ДНК не повторяются. Нет лучшего, нет худшего. Есть неповторимо индивидуальное наше с тобой Я. Я не говорю о том, что быть богатым – плохо. Я говорю о том, что благосостояние не должно отуплять.
Горек воли хлеб – да неволи сладок.
Моё желание быть сытым всегда шло в разрез с тем что сытость отупляла, лишала стимула к поиску. Привязывала к источнику насыщения и уничтожала поисковую систему, находящую под завалами мусора, крошечные зёрна. Зёрна, из которых должны были вырасти гигантские секвойи самобытности.
Годы и годы я шёл к этому, раздвигая локтями отражения самого себя в непрекращающейся повседневной борьбе за приход к себе. Не всегда шёл верным путём, часто спотыкался, уничтожая в своих падениях людей находящихся рядом. Поднимался весь в крови от раздавленных мной, и их невольная жертва, раз за разом, отрезвляла меня от пьянства борьбой за выживание видов. Спутники гибли, уничтожаемые мной, и я, даже ни разу не возвращался на их могилы для того, чтобы выпить с ними рому. Противно становилось от осознания, что для того, чтобы прийти к чему-то прекрасному – необходимо было уничтожить прекрасное. Иначе чем сволочью, в свете собственных поступков, себя и представить было нельзя.
Надеюсь, их невольная жертва не напрасна. Надеюсь.
Если хочешь стать свободным – сперва научись быть независимым. А настоящая свобода никогда не ущемляет свободу других людей, иначе это уже не свобода, но тирания. Это только в математике минус на минус даёт плюс, в жизни наоборот – они дают абсолютный минус, который не имеет ни малейшего шанса стать плюсом.
Всегда легко любить того, кому необходима твоя любовь, и настолько же трудно любить того, кто, по его убеждению, напрочь не нуждается не только в твоей, но и в чьей либо любви вообще.
Именно тебе трудно любить, потому что ты ждёшь отдачи, а там где этой отдачи нет, но напротив, есть грубость и презрение, ты не желаешь делиться собой. Ты жалеешь себя. Зачем отдавать неблагодарному?! Но! В этом и есть корысть – давать лишь в ожидании отдачи.
Знаешь дочь, мне второй раз в жизни подарили цветы. Первый раз это была твоя мать, а второй раз сегодня, когда меня вели на допрос, совершенно незнакомая старушка. Нет слов…
Ах, да – отвлёкся.
Клаустрофобия мысли – страшнее клаустрофобии пространственной. Мысль не видящая разрешаемости будущности – повергается в панику, перерастающую в депрессию. Неуверенность в дне завтрашнем лишает покоя в дне настоящем, делая день вчерашний бессмысленным. Что помогает не вычеркнуть себя из списка героев нашего времени? Воображение, дарящее мечту! И чем больше ты не веришь в её не реализуемость, тем успешнее справляется с вакуумом дня. Живёшь мечтой для мечты. Самообман? Нет! Неперсонифицируемый спасательный круг! Цветные сны шизофренического начала. «Обидели юродивого, отняли копеечку».
Привилегия юродивых – не обращать внимания на придуманные человечеством знаки препинания их мыслей.
Не умеется мне быть для кого-то или чего-то одним, всё многогранней, живу во многом многолико. И не теряюсь в лабиринте преображений. Здорово когда тебя много неодинакового. Тогда ничто не утомляет, не приедается. И каждый из разного тебя – ты настоящий. Неподдельно неповторимый.
Шизофренический хоровод.
Ладно дочь, мне надо идти. Я опаздываю на свой расстрел. Будь умницей! Целую!».
Дочь. Где она теперь. Кто она? Кто он знали все.
Этот человек стал символом для всех угнетённых. Для всех униженных и оскорблённых современности. Им, его именем пользовались все, при любом удобном и неудобном случае. Его имя стало именем нарицательным. Он был сказкой для разуверившихся в бескорыстие идей. Он был пощёчиной тем, кто, прирастая к мягкости диванов, видел в нём занозу. Занозу, не дающую спокойно спать, трахаться, жрать, зарабатывать и бездарно тратить деньги.
Женщины любили его, так как он был создан для любви. Пылкой и страстной. Его любили все, даже смерть. Смерть подарила ему бессмертие и сделала его последним романтиком с винтовкой в руках. Его руки были по локоть в крови, но он верил, искренне верил, что это кровь, которая даст жизнь. Вера прощает всё, даже если эта вера уничтожает стоящих на его пути.
Так он стал самой яркой звездой в кровосмешении веков. Настолько яркой, что на неё стало больно смотреть. И он взорвался сверхновой.
Зачем это было ему нужно? Чего ради он, не задумываясь, был готов погибнуть за идею? Им восхищаются, его ненавидят, любят и презирают. Его портреты вывешивают, где ни попадя. На демонстрациях его портреты несут как иконы. Девочки наклеивают постеры с его изображением над кроватями. Он на обложках книг «модных» писателей. На сумках. На значках.
Заходя в уборные, вы обнаруживаете его портрет на крышках унитазов. Футболки с его изображением гарантированный заработок тех против кого он выступал. Он смотрит из витрин, заглядывает в глаза прохожих, спрашивая их, или себя: «Зачем он погиб?!».
Пэт постоянно проводил аналогии между ним и собой, и понимал, что он не сможет, вот так вот, бросив всё, пусть даже при всём том, что у него ничего не было, погибнуть за идею, как это неоднократно призывали сделать его радикальные друзья. Они не учитывали одного, того, что их призывы нелепы в контексте их жизни. Очень удобная позиция: сидя в тёплых клубах осуждать глобалистские тенденции в развитии современного общества.
Сегодня, будучи ещё дома, Пэт придумал один ход, который, возможно, поможет ему сделать больше, чем вооружённая борьба, обагрённая кровью невинных. Правила в этой Игре, его персональной Игре, были просты, но коварны. Так было надо. Он не хотел, что бы кто-то пострадал из-за его новых правил.
Новую Игру, он назвал просто, так как было написано на открытке с пальмой Конвергенции: Жизнь Прекрасна.
Из-за неё он мог потерять всё: привычное окружение, сомнительное уважение, выдуманных друзей и ненастоящих девушек.
Пэт принадлежал, к так называемому, «новому потерянному поколению». К тем, кого историческая ситуация развала привычных ценностей застала в восемнадцать лет. Это было жесточайшее время, когда Вавилон, отказавшись от всех ценностей, которыми руководствовался последние несколько десятилетий, начал учиться жить жизнью, к которой он не был готов. Ни морально, ни вообще никак.
Кто-то погиб в беспощадных криминальных разборках, кто-то опять же погиб, но только уже от преобразователей, кто-то ушёл в себя – живя постоянно депрессией, кто-то бился головой, об оббитые матрасами стены, крича – «Где МояМая???».
Те, кто выжил – стали крепче стали.
Так «новое потерянное поколение» трансформировалось в поколение непробиваемых невзгодами. В поколение, которое смело смотрело вперёд, при этом, не боясь оглядываться назад и видеть то, что происходит по сторонам.
Пэт включил монитор на стене, поставил видеозапись расстрела Чифа Н. Были слышны только слова, но Пэт добавил к ним немые комментарии. Комментарии звучащие только в нём.
Лейтенант, командовавший расстрелом, в недавнем прошлом выпускник известного своими либеральными порядками университета, помня о своей тонкой натуре, спросил Чифа Н:
-Тебе не страшно умирать вдали от родины, друзей и близких?
-Я живу быстро, но не спешу умереть! – Чиф Н стоял с не завязанными глазами, это была его последняя просьба, в которой лейтенант не смог отказать. – Мне некуда спешить, так как у меня впереди целая вечность!
-А если ты умрешь через секунду? Ведь ты умрешь, и ты это знаешь! – лейтенанту трудно было отдать приказ солдатам, и он тянул время, пытаясь, разговором отвлечься от угрызений совести.
-На вечность это не повлияет! Что мы знаем о вечности? И почему вечность не поместится в эту секунду? Я ведь до сих пор жив. И пусть я умру через секунду, я буду жить, зная, что у меня впереди вечность! – Чиф Н верил в то, что говорил. В такие мгновения даже самые громкие слова не могут звучать неискренне.
-Ты ведь неплохой поэт, я знаю. Ты мог бы написать ещё много, если бы не ввязался в авантюру Конвергенции. – Лейтенант был знаком с поэзией Чифа Н и не понимал его безрассудства.
-Лучше ежедневно писать по букве, чем всю жизнь собираться написать книгу! И ничего что за всю жизнь ты напишешь всего несколько страниц, всё-таки это будет куда больше чем нереализованное нечто, которое ты держишь в себе. Хотя, может всё таки лучше нереализованное нечто, чем построенное пустое и никчемное ничто?! Лейтенант, я устал, давай заканчивай этот балаган. Или ты забыл, зачем мы сюда пришли? – к чему этот трёп, Чиф Н начал раздражаться.
Лейтенант скомандовал, солдаты вскинули винтовки. Губы Чифа Н вздрогнули словом VENCEREMOS! Пальцы сжались в сталь кулака. Раздался залп. Чиф Н отлетел на полтора метра и рухнул на выжженную солнцем глину. Тело многократно передёрнулось в предсмертной конвульсии. Из уголка рта полилась струйка крови. Чиф Н затих. Лейтенант снял фуражку и помолился Богу о счастливом пути для Чифа Н.
Видеозапись закончилась.
Пэт и раньше видел лицо Чифа Н, но никогда не присматривался к нему. В видеозаписи его лицо показали крупным планом, и Пэт похолодел. Он знал эти глаза, знал эту манеру говорить, знал эти жесты! От внезапной догадки руки вспотели. Пэт зашёл в базу данных Конвергенции в раздел фотографий, и начал просматривать лицо за лицом, всех кто хоть раз был там. Нужное лицо нашлось через полтора часа пристального всматривания в монитор.
Это была Саша.
Потом поставил видеоролик с Падрюгой Асей. Вывел её лицо в разрешении с максимальной резкостью. В фотошопе убрал очки, укоротил причёску. Потом совместил все три лица, и боль усталости разлилась по его телу. Так не бывает, но было именно так.
«Однажды я хочу взлететь выше звёзд, но так чтобы никто из моих, любимых мной людей, не пострадал от этого улёта!», - сказал себе Пэт.
Всё встало на свои места. Больше пробелов в истории не существовало. Теперь осталось сделать последний шаг. Принять последнее решение. А время уже покажет, на сколько оно верное или неверное.
Пэту уже неоднократно приходилось терять всё, не приобретая при этом ничего.
Со временем это вошло в привычку. В Игру с самим собой. Беспощадную, но честную.
«Смотрящий только под ноги, никогда не узнает прелести облаков и звёзд!
Смотрящий исключительно ввысь, неизбежно споткнётся, наступив на собственные шнурки!
Идущий лишь вперёд – навсегда потеряет связь с окружающим миром и превратится в раба собственной цели!
Живущий лишь окружающим – теряется в бесконечном множестве отражений зеркал самого себя!».
(Древнее индейское предупреждение)
15. Город. – Осуждён Жить.
«Мечта стала жить мечтой, и превратилась в иллюзию».
(Старый индейский афоризм)
«…пламя огня - всего лишь отблеск фантазии,
которой нужны светлые блики,
чтоб отличать посредством тьмы
присутствие ночи соразмерно графику…»
(Неизвестный индейский поэт)
Пэт стоял голый на кухне и готовил рис по-космополитски. Готовить он и умел и любил. Времени только вот на это не всегда хватало. В кабинете, из встроенных в монитор ноутбука колонок, звучал Дорзовский The End в миксе Миши Спирита. Пэт готовил и курил Сигарету. Он всегда курил, когда готовил.
Засыпав в кастрюлю два стакана пропаренного риса Пэт начал промывать его холодной водой. Добившись того, что из риса больше не всплывала мутью рисовая мука – слил из кастрюли лишнюю воду. Потом, в пропорции два к трём, залил рис той же водой, из-под крана. Компьютер не выключался ни ночью, ни днём. Выделенная линия Интернета позволяла постоянно быть на связи со всеми. Перекричав микс Спирита, послышался гукающий звук. Это пришло приватное сообщение во фри-спиче на Нью-Мьюзик.
Пэт засыпал в кастрюлю готовую овощную смесь Паприкаш, весь пакет. Времени всегда не хватало, так что он пользовался готовыми замороженными смесями. Пока смесь оттаивала, он пошёл в кабинет посмотреть, кто ему пишет. Писал неизвестный ему человек, судя по изложению девушка. Подпись Инкогнито. Сначала это повергло в панику Пэта, так как анонимные послания откровенного содержания всегда побуждают к внутреннему самоанализу происходящего. Манера письма была такова, что Пэт сперва подумал, что содержание сообщения было почерпнуто из произведений неизвестного ему писателя. Просто логические цитаты. Но, вчитавшись, понял, что девушка просто так думает.
Сообщение №1:
«Кто ты, полный энергии оптимист, или разочаровавшийся в жизни неудачник? Кто ты, человек, который нашёл своё место и признание в этой жизни, или человек, захлебнувшийся в грязном потоке продажности?».
Ответил:
«А кто ты? И почему я должен отвечать тебе на твои вопросы?».
Вернулся на кухню, размешал разморозившуюся смесь с рисом. Смесь достаточно удачная, чтобы не покупать всё отдельно. Горох, паприка, томаты, стручки зелёной фасоли. Послышался звук ещё одного сообщения.
Сообщение №2:
«Вчера умер близкий мне человек. Меня по началу распирало это эгоистическое чувство скорби. Ведь когда умирает человек, мы страдаем, жалея, прежде всего себя, так как лишились радости общения с этим человеком. Мы плачем не потому, что так любили этого человека, а потому, что нам одиноко. Я не знаю, что мне делать: плакать о том, что вместе с этим человеком умер прекрасный мир, или радоваться, что этот человек избавился от тяжёлого бремени жизни. Как бы я не поступила, я знаю, что сделаю правильно».
Пэт знал, что это такое – когда умирает близкий человек
…судя по трупным пятнам, он висел далеко не первый час. Язык вывалился и распухший синел. Человек как будто дразнился. Способ самоубийства был самый простой и безкомпромисный. Шёлковая верёвка была перекинута через трубу отопления, что проходила под потолком, над дверью, выходящей на балкон. Человек как бы не висел, а стоял на коленях. Такой способ повешенья самый надёжный. Когда подгибаешь ноги, то верёвка пережимает сонную артерию, и ты уже не можешь, в последнем проблеске инстинкта самосохранения, ослабить затянувшуюся петлю, так как не можешь больше шевелиться. Бог всё-таки любит самоубийц. Он в последний миг дарит им последний оргазм. Трусы человека были мокры от спермы и мочи, вылившейся из расслабившегося в смерти мочевого пузыря. Из носа, почти до пола, свисали сопли. Глаза были закрыты. Руки безвольно свисали вдоль тела.
По квартире уже разливался сладкий запах смерти. На подоконнике стояла пустая рюмка, рядом с ней едва початая бутылка конька. Последняя сигарета, выкуренная человеком, была растёрта по подоконнику, наверное, так он пытался придать себе решительности перед последним своим шагом. На письменном столе, по всем правилам последних желаний, лежала предсмертная записка. Жалкий компромисс с обществом. Попытка само оправдаться даже после смерти.
К Пэту, в тот день, позвонил начальник человека и сказал, что тот не вышел на работу, а сейф, ключи от которого были только у человека, нужно было открыть. Зная, что у Пэта могут быть ключи от квартиры человека, начальник обратился именно к нему.
Ключи были, но когда Пэт приехал к человеку и попытался открыть дверь, то это удалось ему лишь после сильного удара ногой по двери. Она была забаррикадирована изнутри старой мебелью. Уж больно хозяин не хотел быть потревоженным в момент принятия последнего решения в жизни. Никто ему и не помешал.
Увиденная картина не произвела на Пэта особого впечатления, слишком он был потрясён, чтобы быть в состоянии эмоционально реагировать на происшедшее. Пэт просто помогал полиции срезать верёвку, на которой висел человек. После этого помогал нести окоченевший и скрюченный труп с четвёртого этажа. Собственно говоря для этого были приведены два арестанта из отделения, но у одного из них случилась истерика, он проблевался прямо на лестничной площадке, перед квартирой. Пользы от этого арестанта было не просто мало, но теперь пришлось возиться ещё и с ним. Но труп надо было снести к машине, и Пэт взялся помочь. Труп был вынесен благополучно и уложен в кузов грузовой машины. Человек напоминал мумию, так как для удобства в транспортировке был завёрнут в простынь.
Это был отец Пэта.
За день до этого отец приходил к Пэту с бутылкой конька, закатки доморощенных коньякоделов. С той самой бутылкой, что стояла на подоконнике, рядом с повешенным. Пэту было не до него. Пить он не хотел. С отцом не хотел. Поэтому Пэт не церемонясь, выпроводил отца из дому, пообещав встретиться с ним в понедельник и обсудить квартирный вопрос. Вместе они не жили уже несколько лет.
Не поговорил. Не с кем было. Уже.
А через месяц Пэт начал встречать отца на улице. Первый раз было страшно, потом привык. Само собой разумеется, что это был не отец, но лишь человек, похожий на него, но жуткость ситуации из-за этого не уменьшалась.
Потом Пэт перестал его встречать, лишь изредка он приходил к нему персонажем снов, но с этим можно было мириться. Гораздо сложнее было поверить в то, что дети самоубийц – не неудачники!..
Пэт ещё раз помещал, начавший было закипать, рис и убавил немного огонь, чтобы успеть ответить на второе сообщение. На ум пришли некоторые аналогии с творчеством Ремарка, параллели с которым прослеживались в этом сообщении.
Ответ:
«Ты знакома с Ремарком?».
Вода в кастрюле уже достаточно разогрелась, чтобы растворить в себе куриный кубик сухого концентрированного бульона.
Пришло сообщение №3:
«Знакома ли я с Ремарком? Да, знакома. А ещё я знакома с Сартром, Кафкой, Камю, Джойсом, Томасом Манном, Прустом, Зиновьевым и многими другими. Если твоя цель – найти схожесть, то у тебя это получится, причём, не только с моими мыслями и мыслями Ремарка, но и между всеми этими авторами.
Кстати, о Ремарке, ты нашёл самый плохой пример, так как моя точка зрения во многих случаях расходится с точкой зрения Ремарка. Ремарк пишет об изломанных человеческих судьбах, об ужасе войны. Он ненавидит «непристойное баранье счастье» влюблённых, иногда ему «трудно найти слова, когда действительно есть что сказать». Такая литература хоть и интересна, но чужда мне. Мне по душе литература хаоса, отчуждённости.
Единственное в чём я согласна с Ремарком, так это в том, что лучше умереть, когда хочется жить, чем дожить до того, что захочется умереть.
Кстати, о схожести. Всё то, о чём мы думаем, в чём часто ошибочно считаем себя индивидуальными, за нас давно придумал кто-то другой. Ни одной мысли не может возникнуть в нашей голове такой, чтобы её не сказал, до нас, кто-то другой (пусть иногда даже в другой форме).
Индивидуальность человека заключается в том, что, познав как можно дотоле неизведанного, он, суммируя, делает вывод, отбирая из общей массы то, что близко его сердцу».
Пэт сделал ответный ход:
«Но, если ты сумела прийти к таким выводам значит ты человек мыслящий, а стало быть - индивидуальный!».
Теперь пришло время добавить в кастрюлю пятьдесят грамм оливкового масла, что бы рис не подгорел.
И сразу последовало сообщение №4:
«Мысли – вот от чего особенно муторно… Они ещё хуже, чем плоть. Тянутся, тянутся без конца, оставляя какой-то странный привкус. А внутри мыслей – слова. Оборванные слова. Намётки фраз, которые возвращаются, снова и снова.
Это хуже всего, потому что тут я виновник и соучастник. Тело, однажды начав жить, живёт само по себе. Но мысль нет – это я продолжаю развивать её.
Я существую. Я мыслю о том, что я существую! Если бы можно было перестать мыслить!
Я пытаюсь, что-то выходит – вроде бы голова наполняется туманом. И вот опять всё начинается сызнова: «Туман… Только не мыслить… Не хочу мыслить… Я мыслю о том, что не хочу мыслить. Потому что это тоже мысль».
Пэт, пытаясь наладить отношения, отписал:
«Позволь полюбопытствовать, что побуждает тебя писать мне, не взирая на то, что наше мировоззрение радикально расходиться? Ты считаешь, что быть осуждённым к жизни, это что-то нормальное, я же считаю, что позиция – «жить в осуждении жизни» - не моё!!!».
Засыпав в кастрюлю карри и мелко нарезанную шинку, Пэт накрыл её крышкой. Включил таймер обратного отсчёта в часах, выставив его на двадцать две минуты. По его наблюдениям, за это время рис должен был впитать в себя всю необходимую влагу.
Получил очередное пятое сообщение:
«Пишу тебе потому, что меня интересует любая оригинальная точка зрения на то, что происходит в этом мире, независимо от того, совпадает она с моим мировоззрением или нет. Тем более мне интересны чьи-то мысли, чем меньше они совпадают с моими. Я не зацикливаюсь в своём мире. Если человек ищет общения только с теми людьми, которые разделяют его точку зрения, он зацикливается, ограничивая себя в каких-то рамках.
Быть может, ты мне расскажешь, как ты живёшь, если ты не осуждён жить…».
Игра в кошки мышки несколько утомила Пэта, и он, чтобы прекратить этот нескончаемый диспут, так не нужный ему сейчас, просто не стал отвечать ни на это, ни на последовавшее за этим сообщение. Шестое и последнее:
«Человек потерял своё экзистенциональное место. Раньше это была земля. Теперь человек возникает как нечто случайное по отношению к миру, который тоже возник по закону случайности.
Люди случайно рождаются, случайно умирают, случайно загораются звёзды, случайно тухнут…
Мир не соразмерен ни душевной, ни телесной организации человека. Мы живём в больнице умалишённых. Я знаю, мне хватит и четверти часа, чтобы дойти до крайней степени отвращения к себе… Это отражение моего лица. Ничего я не понимаю в этом лице. Я даже не знаю красивоё оно или уродливое. Но меня это не волнует. По сути меня возмущает, что лицу вообще можно приписывать такого рода свойства – это всё равно, что назвать красавцем или уродом горсть земли или кусок скалы.
Ненавижу салюты, они меня пугают. Ненавижу оружие, хотя оно и бывает иногда полезным. Верю в НЛО, искренне верю…
Поэт должен писать для себя. Поэт, пишущий для всех – не поэт. Поэт, которого признаёт масса – обычно плохой поэт. Поэт – индивидуален, следовательно, не признан. Признание – странное понятие. Кому оно нужно, что оно даёт? Быть признанным кем, кучкой ограниченных серых людей? Нет уж, спасибо…
Я боюсь людей, они жестоки, я боюсь существования – оно неизбежно.
Я заявляю: Существование изнасиловало меня!»
«Не слишком ли пафосно, не слишком ли напыщенно, не слишком ли натянуто», - пробормотал Пэт. Затем, расправив затёкшие, от долгого сидения за компьютером плечи, задорно прокричал, единственно видимому оппоненту – монитору, - «Не будем жить жизнью ходячих цитатников… Цитировать нужно легко, шутливо-иронично, непринуждённо и романтично, но упаси тебя Бог от того, чтобы ты произносил слова «великих» серьёзно, подменяя ими свои мысли и чувства.
В первом случае ты лёгок и прекрасен, как тень улыбки в глазах любимой девушки, во втором ты тяжеловесен и до неприличия смешон!».
Таких людей как эта инкогнито всегда хватало. Только вот не всегда они появлялись вовремя.
Неделю назад к нему на мобильный телефон позвонила Падрюга Ася. У него был подавленное состояние. Проблемы с Комитетом наложили свой отпечаток на его душевное равновесие, расшатав его, до полного не могу. Это был её первый звонок лично ему, а не всему Комитету в целом. Личный звонок.
-Ну, привет Пэт. Как твои дела?
-Устал. От всего. Совсем раскис. Хочется прижаться к заветному и целовать. Глаза. Прекрасные глаза. Самые прекрасные во всей вселенной. Чьи? Может быть твои. Не знаю. Ничего не знаю. Хоть это знаю и то ладно. Бегу навстречу ненужному. Просто потому, что коль встану на месте – умру. Обложили со всех сторон. И оно мне не надо и я ему. Проклятье. Стремглав. Не могу есть. Уже почти неделю по пол раза в день. Знаю что надо. Пытаюсь заставить себя, да что толку. Всё достало. Вечеринки. Клубы. Тусовка. Комитет. Как жалко себя. А-я-яй! Хандра вали от меня. Я не твой. Блин, прям как Чапаев. На самом деле ничего не надо рассказывать о себе. Сама просьба об этом, по меньшей мере, неправильна. Это в трёхстах случаях из ста ставит в тупик. Во блин вещатель хренов, только стоит позвонить кому-то, как непроизвольно начинаю растекаться мыслью по древу. Лучшее лекарство. Чёрт побери. И угораздило же тебя прислать тот злополучный ролик. Не было бы его и… Да ничего подобного – просто ты бы, скорее всего, прислала бы его в следующий раз. У тебя приятный голос. Хочу видеть твои глаза. Судя по изображению, они должны быть прекрасными. Прекрасные глаза всегда прекрасны, во блин сказанул. ****абол хренов. Соскучился по Нику младшему. Он мне как сын. Когда меня попросили повозиться с ним пару месяцев, я столько для себя выучил нового. Как я шутил тогда, я был для него и мамой и папой – стирал, кормил с ложечки, гулял с ним, садил на горшок, убирал, укладывал спать, убаюкивал его на руках, напевая песни «Чёрного Лукича». Единственно чего я не делал тогда, так это не кормил его грудью.
-Зачем ты мне всё это рассказал? Я не собираюсь быть матерью твоих детей.
-Видишь ли, часто я и сам бываю как ребёнок. Как взрослый ребёнок. И если я верю, в то, что я говорю, то думаю, что в это верит вся Вселенная, а потом оказывается, что моя протянутая ладонь отвергнута и я возвращаюсь к себе. Я люблю себя и хочу, чтобы вся Вселенная полюбила всех нас. Я ЕСТЬ!!!!!
-Такое со всеми бывает и это вовсе не ребячество, хотя так иногда считает каждый. Пока не решает, что он вырос и не начинает думать, что это непозволительное ему ребячество. Тогда чувствовать реально, он почти перестаёт. Пусть с тобой такого не случится.
-Понимаешь, чем шире, по детски, ты раскрыт нараспашку, тем глубже, острее и болезненнее удары, в особенности, если они наносятся самыми близкими для нас людьми.
-Это давно известная правда, это всегда бывает так, но можно сделать и продолжение. Широко раскрытый – всегда будет впереди… так как добро всегда побеждает зло… до сих пор читаю сказки братьев Гримм и Г.Х.Андерсена.
-Да, но меня больше беспокоит то, что первым всегда уходит тот, кто больше другого боится быть брошенным. Этот страх мешает думать, он парализует мысль, и гонит тебя прочь… и однажды ты начинаешь понимать, что бежать больше не от кого и не откуда. Ты уже убежал. От всех и отовсюду. И тогда остаются лишь Двое – ты и твоё одиночество. Если ты научишься побеждать одиночество – ты могуч. Если поддашься ему – ты раздавлен. Не бывает так, что: «Дружите меня! Я никому ничего не должен!». Не бывает дружбы, любви в одни ворота!
-Фак! Эта мысль привела меня в полный шок от осознания того, что сейчас я может быть, вот только час назад ушла первой, это причина моего плохого настроения и полного расстройства. Может, именно я боюсь быть брошенной. Просто я не хочу соглашаться с этой мыслью. Но порой силы просто покидают меня, и именно в такие моменты меня посещает злое одиночество и побуждает отрабатывать свои деньги, может этому хреновому одиночеству я сама и заплатила! Может… Слушай Пэт, кто ещё тут успокаивает друг друга, ты ищущий во мне утешения, или я, только что понявшая как мне самой хреново? Тебе не кажется, что мы поменялись ролями?
-Кажется.
-У меня такое ощущение, что я сейчас умру, такой вдруг я себя несчастной почувствовала.
-Мы рождаемся не для того, чтобы умереть – это удел слабаков! Мы рождены для Любви, чтобы жить вечно. Жизнь без любви – это бесконечность мертвенности бесконечной смерти!
-Ты почти идеалист, я пока не уверена в этой мысли до конца, хотя это было бы ПРЕКРАСНО!!!!!!! Извини, слишком о многом подумать надо. Мне нужно спать.
-Спокойной ночи.
Таймер обратного отсчёта напомнил о том что рис по-космополитски готов. Получилось более чем вкусно. Давно так не готовил.
Усталость, накопившаяся за долгие часы сидения перед монитором, сказывалась ломотой в спине и горящих огнём глазах. Пэт, насвистывая какую-то невнятную мелодию, пошёл на кухню, чтобы покушать и хлебнуть пивка. Нужно было иногда баловать себя, хотя это и шло вразрез с его принципами.
Да пошли они в жопу эти принципы, если они не дают тебе ощущения свободы!
Поев рису и попив пива, Пэт вернулся в кабинет, отключил ноутбук от сети, обесточил, и, взяв с полки отвёртку, открутил ТФТ матрицу монитора. За ней лежал «потерянный» диск. Его так никто и не смог отыскать. Пэт часто замечал, возвращаясь домой, что кто-то рылся в его вещах. Программа защиты ноутбука показывала, что в нём копались в его отсутствие.
Улыбнувшись, Пэт взял аккуратно диск и положил его в карман. Уникальная совместная разработка Главного полицейского департамента Вавилона, разведуправления и Комитета, объёмом в двести семьдесят пять гигабайт.
«Жизнь Прекрасна!!!», не слишком ли много сарказма вложено в название его Игры? – думалось Пэту. Отступать было поздно, да и не охота. Сейчас им руководило то бесшабашное веселье, которое ведёт людей в неизведанные дали. Ему даже не нужно было взбадривать себя стимуляторами, чтобы прийти к такому состоянию. В обезьяньих племенах оно называется Амок, у самцов. Только в его случае, оно вело его не в яростном забытьи, но, а в осознанно яростном неустрашении опасностями.
Когда он прятал диск, будучи ещё в Конвергенции, он толком не знал, что он задумал. Лишь приехав в Вавилон и поразмыслив как следует, он сделал простое но важное решение. Посидев несколько суток, он внёс некоторые коррективы в базе данных, не искажая их, но дополнив одной полезной функцией. То, что ему доверили транспортировать единственный экземпляр базы данных, можно было объяснить лишь тем, что его пытались использовать вслепую. Никто не подумал о том, что Пэт может просмотреть содержимое диска, на столько все были уверены его подконтрольности. (Никто, кроме Смарта). Теперь же Пэт решил вернуть Вавилону то, что Вавилон, казалось бы, потерял. Необходимо было завершить труд всех тех, кто погиб, ведя свою собственную Игру.
Одевшись, Пэт съездил, куда хотел, после этого заехал в Комитет, просмотрел там всю информацию о Чифе Н, полученную только недавно с другой стороны земного шара. Затем вернулся домой, но уже без диска. С рюкзаком полным денег.
Долгие годы Комитет, совместно со всеми силовыми ведомствами занимался тем, что отслеживал всех, кто хоть чем-то выделялся из общего потока. Отслеживал и вёл постоянный контроль над деятельностью и жизнью этих людей. Любая мало-мальски активная политическая партия, криминальная группировка, экономическая структура, ученые, художники и т.д. – ничто не ускользало от пристального внимания Комитета. Со временем слежка начала вестись за всеми жителями Вавилона, без исключения. Так, на всякий случай.
Чтобы довести до абсурда любую абсурдную идею в обществе, необходим был катализатор. Этим катализатором служил Комитет. Никто из людей не задумывался над тем, откуда появлялись «случайно» пришедшие к ним гениальные мысли. Не задумывались потому, что не помнили о «случайных» встречах со «случайными» людьми, которые «случайно» наводили их на эти мысли. Они «случайно» читали «случайные» журналы, газеты, книги. Никто из них не задумывался над логикой этих «случайностей», их закономерности.
Люди заскакивали в метро, но перед тем, как запрыгнуть в вагон, кто-то преграждал им «случайно» путь и они, садясь уже в следующий состав, встречали тех, кто должен был стать для них катализатором.
Случайность, повторившаяся два раз подряд, переставала быть случайностью – она превращалась в закономерность.
Комитет занимался так же добычей всей информации обо всех, разумеется, без спросу у тех, информацию о ком они собирали.
В итоге получилось так, что был собран материал обо всех и на всех. Не осталось не единого человека на Земле, не вошедшего в общую базу данных. Всё это было окончательно обработано и оцифровано в Конвергенции. Для этого Пэт и был послан после всех событий случившихся там в Вавилон. По сети Базу отправлять побоялись, из-за возможной утечки информации. А с простым парнем, не вызывающим подозрений отправка была куда надёжней. Тем более, что из Конвергенции в Вавилон ехать всего сутки. Пэт же пропал на полтора года.
Но! Пэт решил довести до Абсурда, саму идею Игры в Игру. Дезавуировать Игру, как таковую.
Довести Игру до конца!
«Если отталкиваться от обратного, то, по сути, нам всегда плохо, просто, когда нам плохо не так сильно, как всегда, то мы считаем, что нам хорошо. Если нам плохо, значит, в нашей жизни не происходит ничего нового и вот тогда-то натуре творческой, ищущей и становиться по настоящему плохо.
Так что нечего заморачиваться мыслями, которые ввергают в депрессию, это неверный путь – видеть в рождении лишь путь к смерти. Видеть тьму, лишь как рефлектор света. Любовь, как подругу ненависти. Жизнь – не оковы для того, кто живёт жизнью до смерти, а не смертью в оправдание существование жизни!», - с этими мыслями Пэт достал из холодильника упаковку пива и вознаградил себя за пол дня трезвости. Пиво наконец-то охладилось до нормальной температуры, при которой оно ещё не отдаёт спиртягой и в то же время уже не напоминает по вкусу конскую мочу.
Был ли Пэт предателем?
«А кто такой предатель, что он должен предать из твоих ценностей, чтобы ты считал его предателем? А что если для него твои ценности не являются общими с его ценностями, тогда это уже не предательство, а лишь следование собственным путём – отличным от твоего.
Если бы Иуда хоть на мгновение поверил, что Иисус является Сыном Божьим, то он никогда не предал его. Иуда, в его понимании, скорее всего, выдал властям богохульника, а не Бога. Так кто же в таком случае Иуда – предатель или патриот?»
(От автора)
Пэт собрал ноутбук, подключился к сети и настроился на Интернет станцию, которая передавала программы Радио «Голос Конвергенции». Несколько минут в эфире была тишина, потом что-то щёлкнуло в динамиках, и заговорила Падрюга Ася:
«Мы вернулись из Конвергенции. То, что ждало нас в Вавилоне, было отвратным! Мы походили к людям, начинали с ними говорить, но нас посылали нахуй. Пытались знакомиться с кем либо, но не находили правильных, для Вавилона, слов. Солнце всходило сквозь плёнку смога, Моря не было. Мы видели сотни тысяч красивых парней и девушек, но среди них не было ни одного голого человека. Оставалось лишь собираться на свободных для встреч территориях и ностальгировать. Ни к чему хорошему это не приводило, после подобного рода встреч люди были подвержены депрессии ещё больше, так как стимуляция эмоций неизбежно влечёт за собой ещё более гнусную депрессию, усугубленную недавним всепониманием. И мы начинали: безоглядно работать, пить, трансформироваться, абстрагироваться от окружающего, ****ствовать, клубиться, уходить в учёбу, уезжать в экзотические страны, ненавидеть Вавилон, презирать Вавилонян.
Чушь! Я то знаю кто мы!
Мы с тобой – сильные личности, а сильным личностям не приходиться ждать помощи. Сильным личностям не любят помогать, люди не любят сильных личностей, так как сильные личности напоминают им о том, чего люди не смогли достичь или сделать в силу различных «причин».
Сильные личности – изгои комплексов неполноценности.
Мы хотим!!! Мы можем!!! Мы делаем!!!
Вот три слагаемые, за которые нас, не задумываясь, пошлют на костёр!!!
Когда никого нет рядом мы плачем от усталости, кусая до крови губы, сжимая до боли кулаки… потом набираем полные, до разрыва, лёгкие воздуха, и снова мы можем и делаем!
Что может нас сломать? Да ничто, кроме нашего неверия в нас! Мы – Бароны Мюнхгаузены, вытаскивающие себя за волосы из болота! Если мы иногда и бываем слабыми, то лишь для того, чтобы, набравшись мужества стать ещё сильней! Наша сила в нашей слабости… но мы сильны знанием и устранением наших слабостей!
Людям спокойней, когда мы, ломаясь, уничтожаем себя и себе подобных, им удобнее видеть нас сломленными, в солнце видеть лишь пятна. В Боге – пьяницу и развратника, а чистоте помыслов – корысть и ханжество! Но я верю нам, а не им, я верю Богу милосердному, а не ущербному, верю в добро, а не во всесилье зла. Верю в улыбку любимого человека, а не ****скость, верю прекрасному, а не извращённому. А тогда, когда я неправа – я верю в то, что я неправа… и учусь быть правой – вытравливая из себя пустоту лжи!
В это мало кто верит, слишком уж всё это иррационально. А кто говорил, что откровенная искренность рациональна. Это две разных субстанции: математических прагматизм и поэтическая чувственность. Проще всего это объяснить пиаром корысти спрятавшейся за красивыми лозунгами. Хотя, иногда стоит копнуть поглубже, но чаще не надо. Всё то, что с таким энтузиазмом провозглашается, лежит на поверхности, и нужно просто верить, верить без оглядки на условности жанра жизни вне Конвергенции.
На этом наше Радио «Голос Конвергенции» прекращает свою работу.
До встречи в Конвергенции!»
Пэт недоуменно хмыкнул. Неужто они уже в курсе? Сегодня как раз был восемнадцатый день. Но ждать кого-либо он перестал уже очень давно.
В квартиру позвонили. Пэт одел трусы и открыл входную дверь.
На пороге стояла дочь Чифа Н. Саша. Падрюга Ася. Улыбнулась, и по-мальчишески передёрнув плечами, сказала:
-Ну, привет ма милый и добрый дрюг.
«…нас не жалели, мы будем жалеть,
нам рот закрывали, мы будем петь,
из стягов алых пошьём папахи
цвет морфия красный, бессилием пахнет…»
(Неизвестный индейский поэт)
16. Конвергенция. – Преображённая Пламенем.
«…преобразиться в пламени, пеплом своим сольётся со всем!»
(Древнее индейское пророчество)
«…император надземных зданий
сквозь антенны небесный прицел
обнимает сполохи молний, он
зарю и закат воспел…»
(Неизвестный индейский поэт)
Смарт стоял на постаменте Памятника Героям Конвергенции. Каждый мог быть себе памятником, ещё при жизни. Нужно лишь было выстоять очередь перед постаментом. И стоять столько, сколько хватит сил. До тех пор, пока ты стоял на постаменте – ты был памятником. Как только твоя нога касалась песка – ты становился просто Героем Конвергенции.
Столб, врытый в песок, выстой чуть выше метра, и был постаментом. Он стоял в трёх метрах от Моря и на нём всегда кто-то был. Смарт, не взирая на своё положение, выстоял очередь и взобрался на постамент.
Конвергенция подходила к концу. К концу на этом гостеприимном кусочке побережья тёплого Моря. Она всегда перемещалась и не имела постоянных границ. Конвергенция – подобно Летучему Голландцу, всю жизнь находилась в движении. Это не позволяло ей обрасти мхом, и всё время добавляло остроты для тех, кто в вечной погоне за ней забывал, что она никуда от них не убегала. Просто перемещалась в пространстве и времени. Конвергенция могла закончиться в одной точке земного шара, но сразу же появлялась в другой. В этом и был её секрет. Постоянно перемещаясь – никуда не исчезать. Таким образом, отсеивались те, кто забрёл в Конвергенцию случайно. Таких было не мало. Они были лишь недоумевающими гостями и никогда не могли стать гражданами Конвергенции. Праздник для таких гостей был всегда ограничен конкретным местом на карте и конкретным временным промежутком в календаре.
Те, кто хоть раз слился с Конвергенцией в единое тело, никогда уже не теряли её. Всегда знали её и всегда были ей. Она всегда находила их, а они не прятались от неё. Для гостей Конвергенция заканчивалась, как только они забирали свои ненужности у Портала. Они целый год ждали ее, и это отравляло их изнутри продуктами распада ожидания. Лишь став пришельцами, они просветлялись пониманием, что Конвергенция – это не место и время, а слияние всего разного непохожего в чём-то одном! В них самих!
Смарт знал это лучше других. Будучи юношей он нашёл древнюю индейскую книгу и поверил, что Конвергенция взойдёт Солнцем и согреет всех, кто под ним. Смарт всегда был под Солнцем. И оно никогда его не отпускало.
Сегодня Конвергенция должна была закончиться. Праздник не должен был стать серыми буднями. Иначе смысл Конвергенции терялся. Рутина разъединяет. Много хорошего в одном месте, всегда плохо, если к этому привыкаешь.
Смарт терпеливо стоял на постаменте в ожидании Пэта. Как ему сказали, тот, собрав небольшую группу людей, повёл её на ветряки. Для того чтобы Конвергенция жила Смарту приходилось постоянно идти на компромиссы с Вавилоном. Но он всегда жил Конвергенцией, всегда оживлял Конвергенцию. Иногда ему казалось, что она больше не поднимет голову под прессом проблем. Но Конвергенция была сильнее Смарта и не давала ему разувериться в ней. Они были как два партнёра, поддерживающие друг друга. Всегда и везде.
Конвергенция не бросала своих.
Комитет, хоть и был отчасти лоялен к давлению Вавилона, но в тайне от него вёл свою Игру. Игру ради жизни Конвергенции. Сейчас Комитету нужен был новый человек. Свежая кровь. Человек, который сможет своей непредсказуемой энергией, дать Конвергенции новый толчок к слиянию всего во всём. Выбор пал на Пэта. Тот хоть и был подонком, но не дураком. Его отобрали среди десятков тысяч кандидатов на роль катализатора для слияния Вавилона в Конвергенции. Никто не подумал о том, что Пэт может просмотреть содержимое диска, на столько все были уверены его подконтрольности. Никто кроме Смарта. Как Пэт это мог сделать, Смарт не знал, но, хорошо изучив его биографию, предположил, что тот способен на непредсказуемо решительные поступки. Самое главное было не посвящать Пэта в то, какую роль он должен был сыграть. Пэт и сам должен был додумать то, что ему не говорили. А если учесть противоречивость и не подконтрольность характера Пэта, то результат должен был быть именно таким, на который втайне надеялся Смарт.
День близился к концу. Конвергенция готовилась к преображению. Со стороны Портала появился усталый Пэт. Он вернулся из своего похода. Вернулся сам. Все, кто был с ним, разошлись по домам.
Flashback:
Стряхнув сон, юноши спускаются с крана, завтрак на высоте сто пятнадцать метров даёт им сил для последнего путешествия по теням прошлого. Спускаться отказывается не так легко, как им казалось наверху. Но всё должно заканчиваться. Жёлтые бусы на шеях индейцев светятся в лучах солнца. Они улыбаются ему.
Грандиозные декорации, в миллиард уёв – вот конечный пункт их поворота налево в начале пути. Кран неохотно отпускает их. Он знает, что они никогда не вернутся обратно. Ему становится грустно.
Развалины древней индейской атомной станции стоят упрёком бездарности строителей. Величие развалин от этого не страдает, но и не дышит жизнью. Индейцы подходят к серой бетонной коробке. Прикасаются ладонями к тёплым шершавым стенам. Энергия былых рейвов прикасается в ответ к ним. Мимо них лениво пробегает утренний пёс. Приостанавливается, для того, чтобы нагадить, и убегает в открытый проём машинного зала. Индейцы следуют за ним.
В машинном зале пусто и неуютно. Всё покрыто ржавчиной и толстым слоем пыли. Охранник, который должен охранять территорию, спит в своём вагончике. Он уже достаточно получил сегодня взяток от приезжих на право посещения развалин. На их деньги он уже напился дешёвым пойлом и ему всё равно. Он спит и видит те времена, когда в этих развалинах, в едином порыве, под лучами мощных прожекторов и лазеров, плясали тысячи теней, отбрасываемых обнажёнными телами. Нервно подёргивается во сне. Прошлого не вернуть. Его можно только приснить.
В тёмном углу машинного зала местные жители разрезают газовым резаком остатки металла, который ещё не успели сдать в металлолом. Праздник, к обогащению на котором они так привыкли, ушёл. Всё что им осталось – разворовывать не разворованное. Они так до сих пор и не поняли, что они потеряли. Понимать у них сил нет, надо зарабатывать на выпивку.
Индейцам куда важнее попасть внутрь самой станции, чем бродить в пустоте машинного зала. Обойдя чернильницу станции со всех сторон, юноши понимают, что все входы заварены или завалены бетонными блоками. Разве это может их остановить.
Забираются по металлическим балкам и попадают в эстакаду, соединяющую развалины станции с подсобными помещениями. Находят небольшую лазейку, через которую, еле протиснувшись, попадают в коридоры, кольцом опоясывающие гермозону. Реактор так и не был помещён в неё. Так было надо. Историческая ситуация и проблеск здравомыслия не позволил установить мину замедленного действия на линии тектонических сдвигов между жизнью и смертью миллионов.
Бредут по коридорам. Толстенные железные двери наполненные свинцом открыты настежь. Индейцы ещё совсем дети, они веселятся и со всей силы хлопают по очереди этими дверями. Станция, как гигантский камертон, отзывается глухим стоном.
Проходят всю станцию, уровень за уровнем. Названия уровней странные. Девятнадцать с половиной. Двадцать четыре и два. И так далее. Повсюду виднеются следы разгрома. Мародёры аборигены вынесли всё. Кроме стен и неподъёмных дверей. Пустые шкафы управления. Зияющие провалы на местах мониторов. Оборванные и валяющиеся мёртвыми змеями провода, не имеющие денежной ценности для расхитителей.
Идут тёмными коридорами. Освещения нет. Есть фонарик у старшего индейца. Его луч ведёт их по лабиринту. Внезапно выхватывает из темноты старый рабочий телефон автомат. Телефон блестит не потрескавшейся серебристой краской. Трубки и диска набора номера нет. Синим маркером на телефоне надпись: «Не забудь позвонить родителям!». Теперь индейцы точно не забудут. Набирают себе сувениров, на которые не позарились мародёры. Таблички «Для АЭС», знаки высокого напряжения, бирки для маркировки кабелей, и как приз – маленький бело-чёрный прибор для определения уровня радиации в гермозоне.
Неожиданно для себя выходят в громадное помещение, расположенное под гермозоной. Здесь всё так, как было в незапамятные времена. Разрисованные, светящейся в темноте краской, стены. Барная стойка, обклеенная вышедшими из употребления дензнаками. На полу валяются потемневшие от времени использованные презервативы и разбитая оранжевая пластиковая каска.
Вот казалось бы и всё. Смотреть больше не на что.
Легенда о динозаврах.
Возвращаются обратно, но вместо лаза, через который они пробрались в станцию, видят лист металла, ещё дымящийся от прикосновения к нему электросварки. Заботливые хранители станции, в порыве ревностного долга охраны развалин от непрошенных гостей, отрезали им путь к выходу. Очень предусмотрительно.
Младший растерялся, старший помня о своём старшинстве, ведёт его по тёмным лестницам наверх чернильницы – станции. Фонарь еле светит. Сели батареи, но этого хватает, чтобы добраться до крыши. С крыши, спускаются по куску кабеля, ведущему к пожарной лестнице. По ней спускаются на землю.
Динозавры спят. Легенды о них подёрнулись мхом и паутиной.
Былое место паломничества тысяч и тысяч теперь просто жалкое уснувшее напоминание о месте и человеке и о том кто и кого красит.
Хвати рыться в ностальгических отбросах прошлого. Их ждёт Конвергенция.
Не возвращаясь в посёлок, уходят прочь, в ту сторону, откуда пришли. Уже стемнело, но ночевать здесь они больше не собираются. Пройдя несколько километров, чувствуют веяние жара. Оборачиваются и видят, как полыхает стеной огня степь, окружающая станцию. Со стороны это напоминает детскую игрушку, которую бросили в середину костра. Теперь здесь точно больше нечего делать.
Конвергенция не терпит предательства.
Так предупреждали старые индейские книги.
Сегодня Пэта разбудила небольшая компания, во главе с Сашей. Пэт уже пришёл в себя после теплового удара и был готов выполнить своё общение, данное им ранее. Он повёл этих разных людей к ветрякам. Пешком. Через поле скошенной ржи. В небе над ними летали, ошалевшие от радости истребители. Им сегодня опять выдали топливо. Первый раз за месяц. Тушинские парады были ничем, по сравнению с тем, что вытворяли в небе, эти, соскучившиеся по делу, лётчики. Проходя через посёлок мирных жителей, компания запаслась Мадерой. По бутылке на человека. Чтобы путь казался веселей и короче.
Саша, человек с постоянно меняющимся настроением, была сегодня приветлива, и ни на шаг не отходила от Пэта. Часто Пэта пугали её смены в настроении, но что-то тянуло его к этой девушке. Что-то такое, о чём он давно уже не вспоминал, и боялся назвать словами. Да и не нужно было. При всём том, что он с лёгкостью расставался со всем, её он терять не хотел. Как-то неожиданно для себя это понял и теперь боялся потерять. Но, не всё коту масленица.
Путь оказался не такой уж и короткий, но жидкость, плещущаяся в бутылках, в ритм их шагам не давала задумываться об этом. Все понимали, что сегодня последний день их пребывания в Конвергенции и пытались набраться острыми ощущениями, приятными впечатлениями, радостными воспоминаниями и Мадерой. С каждым глотком Пэт чувствовал, что Саша становилась все ближе и ближе ему, то же происходило и с ней. Оторвавшись от основной группы, они взобрались наверх старых, уже не действующих оружейных хранилищ. Стояли там и целовались. Неожиданное для обоих единение. Конвергенция планетарного масштаба. Искра чувств. Притяжение глаз. Откровенность дыхания и неизбежность конца.
С трудом, оторвавшись друг от друга, догнали, ушедшую далеко вперёд компанию. Те тоже не скучали. Мадера знала своё дело. Через двадцать пять минут выбрались к ветрякам.
Ветряки стояли несколькими ровными рядами, ребристые опоры и вращающиеся на ветру лопасти пропеллеров. Солнце стояло в зените, и зенит этот проходил между рядами ветряков. Пьяная компания куда-то делась. Так бывает. Очень даже своевременно делась. Пэт и Саша взобрались наверх одного из ветряков, с которого лучше всего было видно Море и Солнце. Пэт погладил тыльной стороной ладони лицо Саши и привлёк её к себе. Она оказалась на удивление сильной, но сильной не в сопротивлении, а во встречном движении. Оторвавшись от поцелуев, сказала: «Думаю рано или поздно, это всё равно должно произойти между нами». Пэт и Саша начали срывать с себя одежду. Её не так уж и много было. Такого смехотворно неудобного секса у них ещё не было ни с кем. Член Пэта постоянно выпадал, и Саша вставляла его обратно. Это их дико смешило. А кто сказал, что занятие сексом серьёзная штука. Кое-как кончив пару раз, они спустились на землю. Пэт понял, что влюбился в Сашу. Влюбился как мальчишка. Признался ей в этом. Чувства затмили разум, но дороги в сказанном обратно не было.
Тут сказалась импульсивность Саши. Настроение у неё опять резко сменилось. Она поморщилась и сказала:
«Я не знаю, что такое любить. Для меня отношения могут строиться только на дружеской основе. Не надо было тебе этого говорить. Я устала от тебя. Дальше я пойду одна. Не провожай меня. Побудь здесь и подумай. Если я захочу тебя увидеть, то сама дам знать об этом».
Пэт стоял один среди ветряков, и как медуза плавился на солнце. Стоял и смотрел на фигуру удаляющей Саши. Смотрел, пока не стали слезиться глаза, пока она не растаяла в знойном мареве, как призрак. Любимый призрак. В Конвергенции он её больше не встречал, да и Конвергенция тоже вот-вот должна была растаять в жарком мареве.
Через час, очнувшись от раздумий, поднялся с земли. Оказывается он, не заметно для себя, присел у подножья ветряка. Решительным шагом направился в Конвергенцию. Там его ждал Смарт. Теперь Пэта ничто не могло остановить от встречи с ним.
Сублимация двигала его вперёд. Под её воздействием, даже тюфяк, становился крепче стали.
Смарт всё ещё стоял на постаменте Памятника Героям Конвергенции. Пэт подошёл к нему, и они засели с разговором, подальше от всех.
Жизнь Конвергенции шла своим чередом. Гаррисон гонял ленивых уборщиков территории. Шу занималась подготовкой прощальной пресс-конференции. Ковбой следил за порядком. Миша Спирит, Берг, Фил и Кириллов пили самбуку в Муссоне. Володя Фонарёв играл в футбол. Лёша Хаас и Лена Попова, что-то обсуждали лёжа на гамаках. Санчес и Сапунов о чём-то лениво переругивались с Яриком и Конём. Фиш и Спайдер просто молчали сидя на песке. Обнажённые тела лежали под любящим их Солнцем. Медузы искрились в Море.
Всё как всегда.
Сегодня Смарт пригласил, всех, оставшихся в Конвергенции на прощальный сан сет. Люди начали стягиваться заблаговременно, выбирая наиболее удобные места. Солнце любило их и обещало порадовать чудом единения. В момент, когда Солнце было в миллиметре от горизонта, собрались все. Все те, кто не был гостем в Конвергенции. Пришельцы.
Солнце входило в горизонт, без единого изъяна. Ни облачка, ни дымки. Лица людей застыли преображённые чудом. Впервые за всё время, что они были здесь, им довелось увидеть идеальный уход солнца на обратную сторону Земли. Кое-кто заплакал, другие просто закусили губу, чтобы не выдать переизбыток чувств. Многие улыбались. Влюблённые обнимались.
В момент, когда последний микрон Солнца скрылся под землёй, грянул залп из нескольких десятков бутылок шампанского.
Момент Конвергенции.
Смарт поднялся с тёплого песка и прокричал всем присутствующим тост:
«ВСЕМ НЕЛЮБИМЫМ ЛЮБВИ!!! ВСЕМ НЕСЧАСЛИВЫМ СЧАСТЬЯ!!!».
Никто не посмел, не поддержать его. Так как все кричали то же самое. Шампанское пили прямо из горлышка, оно лилось на тела и щекотало нос. Все чувствовали себя и любимыми и счастливыми.
Пэт так часто слышал о «конфликте противоречий» между кем-либо или чем-либо, что поневоле, но с твёрдой улыбкой, думал о Гармонии Противоречий. Конфликт возникал там, где заканчивалась закалка личности сопротивлением давлению окружающей среды.
Живя в системе беспроблемного позитива, личность переставала развиваться. Гармония Противоречий – сродни двум встречным течениям – бурным, стремительным и сильным. Тем, которые, сталкиваясь, взрываются водоворотом, кипением мыслей, страстей и поступков.
Водовороты не принадлежат никому!
Они рождаются и умирают лишь в нас и нами. Мы за них не в ответе! Или в ответе? Как мы можем быть в ответе за детей нашей антиинертности?! Нужна ли им наша ответственность за них?! А не унизит ли их индивидуальность наша опека ответственностью?!
Не будет сопротивления и умрёт прогресс – от саркомы самодостаточности!!! Но с другой стороны, пассив всегда сильнее актива. Волны постепенно превращаются из цунами в зеркальную гладь штильности. Огонь гаснет, лишённый сопротивления ему дров.
А утром, из моря, на малиновой ножке-подставке выйдет неугомонное Солнце.
Оно всегда так делает – и тут уж ничего не попишешь.
Или попишешь?
Незаметно для себя Пэт заснул. Ему снилась Саша. Её горячие поцелуи. Настолько горячие, что он с криком проснулся и…
Конвергенция пылала. Все бары, танцполы и строения, всё полыхало огнём. Среди всего этого хаоса, рвущих звёздное небо языков огня, метались люди с факелами. Истерично хохоча, они поджигали всё, что могло гореть.
Горели пальмы, лично посаженные Пэтом. Этого он стерпеть уже не смог. Он помнил по имени каждую пальму, с таким трудом их удалось вырастить здесь. Он помнил каждого, кто помогал ему и кому помогал он выращивать на голом песке эти зелёные зонты.
Пэту вспомнились слова Смарта, о древнем индейском пророчестве. Тот долго рассказывал ему сегодня вечером об этом.
Пророчество начало сбываться?
«Г-О-Р-О-Д Д-Л-Я Г-О-Р-О-Ж-А-Н!!! К – О – Н – В – Е – Р – Г – Е – Н – Ц – И – Ю В О-Г-О-Н-Ь!!! Г-О-Р-О-Д Д-Л-Я Г-О-Р-О-Ж-А-Н!!! К – О – Н – В – Е – Р – Г – Е – Н – Ц – И – Ю В О-Г-О-Н-Ь!!!» - скандировали поджигатели. Они так и не смогли стать пришельцами. Они навсегда остались гостями. И они это поняли. Поняли тогда, когда не увидели единственно возможного в их жизни идеального захода Солнца в Землю. Они чувствовали себя обманутыми. Даже Солнце посмеялось над ними, не дав им своей любви. Так они это поняли.
«Если мы не можем забрать Конвергенцию с собой, если Конвергенция не может поселиться в нас – тогда мы уничтожим её. Сожжём дотла. Так поступали наши учителя полвека назад. Всё непонятное, всё, что не может отдаться нам – должно быть уничтожено!» - заорал их предводитель и замахнулся факелом в центральную постройку Конвергенции, всё остальное уже горело.
Пэт не мог разглядеть лицо этого человека в сполохах пламени, но голос был до боли знаком. Голос вечного неудачника, так и не нашедшего себя. Когда этот невидимка замахнулся факелом, Пэт сорвался и рванул к нему, чтобы выхватить факел из рук поджигателя. В этот момент кто-то ударил его сзади по голове, и Пэт свалился без сознания на покрытый толстым слоем пепла песок. Когда он пришёл в сознание, то ничего больше не было. Ни пальм, ни баров вообще ничего. Только обгоревшие металлические остовы, в которых с трудом узнавались контуры, скелеты того сказочного животного, что только вчера поражали воображение пришельцев. И среди всего этого пепельного безумия – Храм Конвергенции. Двенадцать опалённых, но гордых столбов. На фоне несгибаемого Портала.
Пэт долго пробыл без сознания. Глянув на часы, он увидел, что уже восемь утра. Солнце не всходило. Оно застряло где-то у самой кромки горизонта и вместо утренних лучей небо покрылось пеплом серого сумеречного света. Солнце не могло поверить, что её ребёнка, её Конвергенцию сожгли примитивным огнём, добытым от спички.
Trip:
Чёрное как смоль небо. Звёзд нет. Спрятались. Небо, широко открыв в немом крике рот, смотрит на Конвергенцию. Сначала видит маленькую вспышку спички. Не придаёт этому значения. От спички загорается факел, пропитанный бензином. От факела загорается ещё один факел, и ещё, и ещё, и ещё. Десятки факелов. Факелы разбегаются по Конвергенции и по команде летят во всё, что может гореть.
Конвергенция озаряется пламенем преображения.
Потихоньку начинают стягиваться последние из оставшихся в Конвергенции. Ветер всю ночь дул с Моря и песок на пятнадцать метров от линии прибоя чист. Не запорошен пеплом. Солнце, прорвавшись сквозь серый заслон, вырывается из-под Земли и дарит телам оставшимся свою жаркую любовь. Последние лучи Солнца в сожжённой Конвергенции.
Пророчество всё-таки начинает сбываться!
К Пэту подходит Гаррисон и даёт ему мешок оранжевых вымпелов с надписью: «Я там был!», и уезжает. Последнее, что осталось от Конвергенции. Материальное её доказательство. Горькая ирония. Чтобы не поддаться ей Пэт бредёт по берегу Моря и раздаёт эти вымпелы тем, кто может ответить на вопрос: «Ты был в Конвергенции?». Те, кто знает, что они были, есть и будут, молча кивают головой и Пэт выдаёт им доказательства их пребывания. Среди них Спайдер и Фиш.
Последний долг перед пепелищем выполнен. Надо идти вперёд.
Возле Портала Пэт столкнулся со Смартом, тот пожал ему руку и пожелал с честью выполнить, поставленную перед ним задачу. Разве Пэт может теперь отказать.
Прочь! Прочь из призрачного скелета Конвергенции. Вперёд! Вперёд к преобразившейся Конвергенции!
Путь от Конвергенции в Вавилон вдруг становиться непреодолимо долгим. Полтора года в пути. Так долго ещё никто не выбирался из Конвергенции на большую землю. Для Пэта они не прошли даром. Диск в кармане, мысли в голове…
…полу приоткрытый рот. Два выстрела глаз в бумагу. Судорога, обнимающая пальцами шариковую ручку. Толчки поезда вздыбливают рваный почерк, но мысль на месте. Нерушима. Приумножаема и улыбчива.
Прошедшее прошло – уступив место идущему, что нисколько не выходит за рамки переваривания высококалорийных переживаний. Вербально визуальное сопоставление воображаемого, не всегда соприкасаемо с реальным. Иногда непонятно, что лучше: воображать или прикасаться к воображаемому.
Зачастую эти прикосновения снимают кожу с мечты, оголяя нервы, втыкая в них цыганские иглы неприглядных пощёчин оборванных крыльев. Пэт видел бабочек, опалённых огнями больших надежд. Он видел окровавленные клювы птиц, не пробившихся сквозь стёкла окон. Они не верили своей боли, они видели цель. И кровь для них была не кровь, но кровавая испарина жажды неизведанного. Они умирали с верой в мечту.
Наконец-то Пэт научился возвращаться, не научившись уходить. Вселенная миллиард лет уж как не вмещает саму себя. Однажды она привязала морковь к палке, палку поместила перед собой на недосягаемом расстоянии и… и подавилась слюной самосовершенствования.
«Что такое самосовершенствование? Это онанизм современного общества!».
(Голос за кадром)
Было приблизительно шесть часов тридцать две минуты пятьдесят четыре секунды, когда Пэт вернулся в Вавилон. От Конвергенции его разделяли всего сутки. Он прошёл этот путь за полтора года. Высокий и худой, шёл он по недоумённо пустынным улицам просыпающегося Вавилона. Серо голубые глаза смотрели без страха, насмешливо. Прямой, с искусственной горбинкой нос, нависал над аккуратной бородкой, а светло русые волосы прятались под красной бейсболкой.
Вавилон не то чтобы ждал его, скорее Вавилону было просто не до него…
«…когда выйдет прокисший хмель
из чёрствых пор
перекрой закончен старых вещей
и вперёд, другого нет выбора…»
(Неизвестный индейский поэт)
17. Город. – Пальмы Конвергенции.
«…слова перестанут быть главными, стены придут в движение…»
(Древнее индейское пророчество)
«ветер. затаилось дыханье,
где-то там, в глубине глубин.
ночь. жизнь прекращается -
не надолго, а так, лишь на миг…»
(Неизвестный индейский поэт)
Полковник Шульц, удачливый и талантливый авантюрист, лучший агент главного разведывательного управления Вавилона, резко остановил свою спортивную машину у входа в Интернет-бар Флегматичная Собака. На пронзительный скрип тормозов никто не обратил внимания, все давно привыкли, что только один человек имеет право беспрепятственно, не сбавляя скорости, проскакивать пост номер один. Хорошо хоть постовые полицейские не отдавали ему честь. Хотя могли бы, но это не вписывалось в его легенду. По ней он был самым успешным молодым бизнесменом Вавилона. Он был вхож во все клубы Вавилона, у него всегда было денег в карманах на порядок больше, чем он мог потратить на себя и тех, кто кормился с его руки.
Он редко покупал людей за откровенные деньги. Вопросом чести для него было завербовать агента так, чтобы тот работал за идею. Это куда надёжнее, чем иметь под рукой просто продажных людей. Лучшим приобретением для себя он считал Ленку, которая работала на Комитет. Работала честно и предано, пока не появился Шульц, который перевернул всё с ног на голову, показал ей, на сколько она зависима от Комитета, на сколько она не реализует себя, находясь постоянно в тени Пэта.
Шульц знал, что Пэт, которого прочили на пост Чифа, полтора года назад выехал с Базой данных их Конвергенции и пропал бесследно, растворившись в пространстве. Промис потерял Пэта из вида, когда тот, стоя в Портале, прощался со Смартом. Промис был неплохим агентом. Когда-то. Шульц подловил его на непомерном тщеславии, которое не было ничем подтверждено. С такими людьми как Промис работать было всегда легко, до тех пор, пока они не забывали, кто они и где их место. Начинали хорохориться не по рангу. Когда это происходило, то их просто ликвидировали. Но именно Промис, отработанный материал, как уже начал думать о нём Шульц, первый засёк Пэта, когда тот объявился в Вавилоне. Наиболее успешной операцией Промиса было сожжение Конвергенции полтора года назад.
Зная, где находиться Комитет, Шульц успел организовать избиение пришельца на глазах Пэта. Пэт давно был просчитан Шульцем и повёлся на эту инсценировку. То, что пришелец погиб – было издержкой производства. Когда Пэт свалился без сознания, Шульц выхватил его из озверевшей и вышедшей из-под контроля толпы приверженцев ГДГ, и, скрывшись от людей Комитета, через переулок оттащил Пэта к своей машине. Шульц и был тем неизвестным, который отвёз Пэта домой. Обыскав вещи Пэта, Шульц нашёл диск, ради которого и была организована вся эта возня.
Включив ноутбук Пэта, он вставил диск в дисковод, чтобы проверить что там. В этот момент Пэт громко застонал и Шульц, чтобы не быть обнаруженным, вытащил диск и выскочил из квартиры Пэта. Звук захлопывающейся двери и разбудил Пэта.
Вернувшись на Лубянку, Шульц отрапортовал об успешном выполнении очередного задания и в предвкушении награды стол в кабинете Генерала, с самодовольной улыбкой на губах. Генерал степенно включил центральный компьютер Вавилона, располагающийся в его кабинете. Степенно вставил диск и… и выматерился:
-Ты не делом занимаешься полковник, а онанизмом!!! Что это за ***ня? Что ты мне принёс??? Чтоб через три недели на моём столе лежал ТОТ диск, а не эта …!!! Выполняй приказ! Что непонятно?! Тогда вперёд и чтобы не возвращался, пока не достанешь ТОТ диск! Давно в лейтенантах не ходил?!
На мониторе Генерала было лишь смеющееся лицо Пэта, изо рта которого в облачке появлялась фраза: «Жизнь Прекрасна!!!». Генерал негодовал. План перехвата сорвался и База данных, которая позволяла контролировать всех и вся опять ускользнула из его рук. А ведь он был так близок к воплощению в жизнь планов контроля над всем Вавилоном в планетарном масштабе. Власть не может находиться в руках трёх, пусть и тесно сотрудничающих ведомств.
Единственно, что утешало, так это то, что диск пока не был ни у кого из его партнёров по коалиции.
За всю служебную карьеру полковника Шульца – это был первый провал. А то, что бывает с завалившими дело, Шульц знал. Они просто исчезали.
В сердцах Шульц ликвидировал Промиса. Тот давно уже вышел за рамки тайного агента и начал слишком много болтать. Слишком много преобразователей. Слишком много слов. И никакого дела. Промиса Шульцу было не жалко.
С Ленкой дела обстояли сложней. Он слишком к ней привязался, и всё ещё надеялся, что именно она принесёт ему, так необходимую сейчас, информацию. Она не подвела.
Ровно через восемнадцать дней после разговора с Генералом, Ленка позвонила Шульцу и сказала, что Пэт готов встретиться с ним и продать Базу. Сумма, которую тот запросил, была умопомрачительна. Но именно это и рассеяло подозрения в подвохе. Но информация требовала подтверждения.
Именно поэтому Шульц сидел сейчас во Флегматичной Собаке.
Его не удивляло то, что Пэт напрямую обратился к нему. В Базе все было обо всех. А то, что База находилась в руках Пэта полтора года – ничего не значило. Пэт по сведениям разведуправления постоянно выходил в сеть и пополнял её. Засечь его ни разу не удалось с меньшей погрешностью, чем в пятьдесят километров. Пэт заходил в сеть отовсюду. За полтора года он проделал большой путь. Моисей и тот менее искусно водил свой народ по пустыне.
Пэт зашёл в Собаку и подсел к Шульцу. У Шульца на коленях лежала сумка с деньгами, у Пэта рюкзак с ноутбуком. Говорить было не о чем, всё было просто и понятно. Товар – деньги. Но, обжегшись один раз, Шульц потребовал продемонстрировать содержимое диска. Пэт согласился. Включил ноутбук. Вставил диск. И Шульц увидел, что это именно то, что ему нужно, а не пустышка. В разделе разведуправления он отыскал свой файл, и обнаружил, что его должны ликвидировать через трое суток, не взирая на исход дела. Шульц сдаваться не собирался и, расплатившись с Пэтом, стремглав рванул к себе домой, чтобы подправить информацию, содержащуюся в его файле. И не только в своём. Пэт взял сумку и, выходя из Собаки, кивнул кому-то стоящему возле стойки бара. Тот ответил понимающей улыбкой.
Это был Смарт. Операция «Жизнь Прекрасна!» близилась к завершению.
Шульц летел по Вавилону, не разбирая дороги, постовые дорожные полицейские не останавливали его. Некоторые сдуру отдавали ему честь. Походу вызвонил Ленку, и сказал ей, где его ждать. Он ехал на явочную трёхкомнатную квартиру, которая находилась на окраине Вавилона. Ленка жила там неподалёку. Подъехав к парадному, вышел из машины, не ставя её на сигнализацию. Взлетев на третий этаж, увидел стоявшую у двери Ленку. Зашли с ней, не разуваясь в квартиру. Шульц сразу пошёл к компьютеру. Включил его и вставил диск.
На мониторе вместо Базы опять всплыло лицо Пэта. Оно улыбнулось и добрым голосом сказало: «Операция «Жизнь Прекрасна!» завершена!». Шульц покрылся липким потом, но через секунду База ожила, лицо Пэта растаяло, и всё восстановилось. Шульц успокоился.
Конспиративная квартира была подключена к секретной Интернет линии, доступ к которой имел лишь Генерал и Шульц. Подключиться к ней ни у Пэта, ни у Смарта не было физической возможности. Слишком хорошо она охранялась. Теперь же, благодаря некоторым изменениям в программе Базы, в этой сети был весь Вавилон. Интернет давно перестал быть чем-то диковинным, и теперь его выделенные линии были проведены к каждой квартире во всём Вавилоне. Не осталось никого, кто бы не был в этот момент на связи.
Когда Шульц понял, что он просто-напросто запустил программу рассылки Базы всем жителям Вавилона, было уже поздно. Новая программа Базы была откорректирована таким образом, что при высоких скоростях обмена информации в сети, всё её содержимое, в сжатом виде было в течение секунды разослано всем, всем, всем! Когда на мониторе выскочило окно с надписью: «База данных доставлена всем адресатам успешно», раздалось два приглушённых выстрела. Монитор расплылся красным пятном и погас, пробитый пулей, прошедшей сквозь голову Шульца. Ленка умерла второй, с разрывом в полсекунды.
Ликвидатор разведуправления выполнил свою работу. Он неустанно следил за Шульцем и в случае проявления какого либо самовольства с стороны того, должен был его ликвидировать. Спрятал оружие, и так же неслышно, как и зашёл, вышел из квартиры. Добрался пешком, за пятнадцать минут, до метро, и ещё через час шёл коридорами Главного разведывательного управления в кабинет Генерала с отчётом о проделанной работе. Двери ведущие в кабинет Генерала были приоткрыты, но соблюдая субординацию ликвидатор постучался и вошёл. Докладывать было некому, Генерал с простреленной головой сидел в кресле. В его правой руке был судорожно зажат именной револьвер.
В это же самое время в квартиру Пэта позвонили. Пэт одел трусы и открыл входную дверь.
На пороге стояла дочь Чифа Н. Саша. Падрюга Ася. Улыбнулась, и по-мальчишески передёрнув плечами, сказала:
-Ну, привет ма милый и добрый дрюг.
Пэт оделся, собрал вещи и через двадцать минут они ехали прочь из Вавилона. На встречу Солнцу. Вавилон прекращал свою прежнюю жизнь и начинал сливаться с прекрасным.
Теперь, когда каждый житель Вавилона располагал той Правдой, которую от него скрывали всю жизнь, наступила пора принятий решений.
Многие не знали, как справиться со Знанием, свалившимся на их головы. Но! Главное, что не осталось ни одного человека на Земле, который бы не задумался над тем, как жить дальше – зная всё обо всех.
И тогда начало всходить Солнце.
Прятаться больше было не от кого. Солнце вернуло всё.
Под его лучами Вавилон заискрился миллиардом солнечных зайчиков. Сугробы начали опадать, плавиться и Вавилон скрылся в тумане испарений. Когда туман рассеялся, то Вавилона не оказалось на месте. Он растаял в Солнечных лучах, его вынесло мутным потоком в Реку Кудесницу, и теперь, куда ни глянь, зеленели Пальмы Конвергенции. Под их кронами скрылись крыши домов Вавилона.
Мелькнула тень. Последний клаустрофоб, взращённый развёрстыми пастями парадных, робко улыбнулся солнечному зайчику, танцующему на его колене. Солнечный зайчик был шершавым на ощупь, а по вкусу напоминал ванильное мороженное. А по-другому и не могло быть – только ванильное и никак иначе!!! Ванильное…
«нам неприемлем
напыщенный говор
передовиц
резина улыбок
обновлённых фасадов
и неприветливых лиц
ненастоящих картин искусство
не создающих тепло очага
блеск салютов парадных,
от которых пьянеют глаза
не данный вовремя
хлеба кусок
и посмертно ненужный
запоздалый урок
не протянутых рук
опенькованый лес
запатентованных видов счастья
ядовитая смесь
…но нас этим уже не убить -
мы привиты вакциной любви
танцуем под шквалом огня
свободные солнца лучи…»
(Неизвестный индейский поэт)
Эпилог.
Два индейца сидели в Храме Конвергенции и смотрели на влюблённых Пэта и Падрюгу Асю, плещущихся в Море. До индейцев доносился лишь их смех, приглушённый шумом прибоя. Первый индеец чем-то напоминал Смарта. Возможно это он и был. Лицо второго за двадцать лет сильно изменилось, и его трудно было узнать.
Из моря, на малиновой ножке-подставке выходило неугомонное Солнце.
Оно всегда так делает – и тут уж ничего не попишешь.
Или попишешь?
Разве что ещё пару строк.
Ножка тянулась до бесконечности, пока Солнце, набравшись сил, не оборвало пуповину, соединявшую его с Морем, и взлетело к самым вершинам зенита.
Улыбнулось, оттуда увидев как по всей земле, зелёными пятнами, проступают кроны Пальм Конвергенции. Вавилона не было видно. Конвергенция продолжалась.
Прикоснулось нежно солнечными зайчиками к влюблённым, не взирая на ложь Вавилона Пэту и Падрюге Асе, погладило их.
Губы индейцев, Пэта и Падрюги Аси неслышно прошептали, не сговариваясь:
«Солнце влюбилось в Нас!»
© Copyright: Depeche Yuri, 2004