1
Он ироничен и раним –
изгой, но с гонором пророка.
А на челе – печать порока.
А над челом – ущербный нимб.
Над чем кудахтала толпа
(смех упоителен и гладок),
когда вела-влекла в распадок
его сугубая тропа?
…Трофей солёной горестьбы
из недр зловещего ущелья
(что, собственно, и было целью) –
есть жёсткий промысел судьбы…
Нежны души колокола
в стихах, простёганных печалью.
Се – зеркало и зазеркалье –
за гранью – (вне!) – добра и зла.
2
Лишь он, лишённый благодати
мирской – (что: сорный лист с куста!) –
пиит и сам себя издатель
(что, кстати, тоже суета);
лишь он, блаженный, аки – чадо
(покуда – спит, или нетрезв),
за чудом мчавший сгоряча, да
отчаявшийся – наотрез;
лишь он, глашатай вздорных истин –
(непрописных, на срыв основ!) –
за то и миру ненавистен,
что возмущал мещанских снов
струенье; страждник нелюбезный;
чужой трагедии должник, –
лишь он достоин звездной бездны
(из коей, собственно, возник).
3
Смотри, как поседела ночь
нагая – перед тем, как лечь
на плечи города. (Охоч
палач до неприкрытых плеч!) –
(Да ты и сам, поди, не прочь…
А впрочем, не об этом речь.) –
Когда и жить уже невмочь,
как непорочность уберечь? –
И тьма воспитывает свет,
и свет воспламеняет тьму, –
и брезжит хилый силуэт
в тумане, в матовом дыму.
И уж: ни тьмы, ни света – нет.
Да, собственно, и ни к чему!