Память судорожно роется в архивах, выуживая склизкие огрызки воспоминаний, чтобы хоть чем-то помянуть уходящий год. Хоть чем-нибудь, не хорошим, так плохим. Но никак не получается. Вроде бы что-то вспоминается… лица, звуки… нет, опять стихло. Внутри поселилось огромное туманно-ватное Ничто.
А за столом никто и не ждал от нее тоста. Все ведут себя так, словно ее вообще здесь нет. Пьют, веселятся, не обращают внимания. И ей почему-то вовсе не обидно. Ей никак.
Она разглядывала лица и гадала, кто все эти люди, с которыми она справляет Новый год? Вот эта брюнетка средних лет, косящая глазки на семейную пару, сидящую сбоку, определенно ей знакома. Она к ней заходила… Зачем, когда? Неизвестно… И эта неизвестность как будто уже привычная, постоянная, отчаянно-фрагментарная реальность.
Ее взгляд скользнул по тарелке. Она так и не притронулась к еде, только сока попила и глоток шампанского. Это нехорошо, хозяева обидятся. Они, наверное, вот этот салат полдня готовили.
Салат? Что она помнит о салате? Семь компонентов… Да, семь обязательных компонентов… Картошка, морковка, яйца… Горошек… Хорошо… Прогресс. Надо записать, а то и это забудется. Все так быстро забывается. А что, раньше было иначе? Знать бы… Она не помнит.
Хлопнуло шампанское, пена полилась из горлышка мимо бокалов. Хорошо, что в потолок не брызнуло, а то остались бы пятна… Ну откуда это, откуда? Когда шампанское фонтаном било в потолок? Что, где и с кем она справляла?.. Да неважно, есть вопросы поважней. Надо все записывать, завести блокнот и записывать. Да хотя бы на салфетке. Неудобно среди речей, чоканья и телевизионного шума просить карандаш. Да уже позабылось, стерлось в голове, словно хорошей резинкой по ватману… Так, это уже что-то. Надо повторить: «Хорошей резинкой по ватману…». Она чертежник? Инженер? «Хорошей резинкой по ватману». Записывать фрагменты, затем вопросы, спрашивать и записывать ответы. А потом читать их каждый вечер, чтобы не забыть… Систематизировать записи по группам: она сама, семья, профессия, друзья.
Если она прямо за столом сейчас снова спросит, как же ее зовут, все опять расстроятся. Вчера… да вчера кто-то очень расстраивался, даже плакал, а она говорила разные слова, пытаясь утешить. Кто это был? Мужчина? Женщина? Ребенок? Нет, только не ребенок. У нее нет детей. Еще нет? Уже нет?
Она взглянула на свои руки, сложенные на коленях. Руки как руки. Не молодые, не старые. А вот блузка странная… Жабо, воланы. Старинная… И длинная юбка. В телевизоре таких не видно. Может, она актриса?
Стали подавать горячее. Она поспешно ковырнула вилкой салат. Знакомый вкус. Семь компонентов. Это уже кое-что. Надо записывать.
Брюнетка напротив с энтузиазмом принялась за новое блюдо. Молодая, крупная, красивая, поглядывает на мужа соседки прямо через соседкину голову. И он поглядывает. Видный мужик. Герой-любовник. Только связи между ним и брюнеткой нет. Еще нет. Это заметно.
Она посмотрела направо. На соседнем стуле сидела полная седая женщина и ела руками курицу, по-мужицки громко обсасывая кости. Женщина почувствовала взгляд, обернулась, пытливо взглянула на нее и положила ей на тарелку куриную ножку с общего блюда своими жирными руками.
- Ешь.
Как будто бросила собаке кость…
Она не может быть моей матерью, решила забывчивая девушка. Перед глазами, полностью затмив реальность, вдруг возникла захватывающая картинка: она с родителями выходит из парадного и берет обоих за руки. Обходя лужи, они дружно поднимают ее, и она летит, радостная, дрыгая ножками над лужами, на Москвой, над земным шаром, уверенная в бесконечности игры и взлетов. Уверенная в неизменности мира. А впереди маячат огромные сваи… Это строят Калининский проспект. Теперь он по-другому называется… Все улыбаются, только лиц не видно. Но все-таки такое яркое воспоминание. Здорово. Знать бы, настоящее ли… У кого бы спросить о проспекте. Она же не помнит ни одного имени, она вообще не уверена, что знает этих людей.
Она откинулась на спинку стула и справа, за толстой тетенькой разглядела полуспящего дедушку, потирающего себе подбородок. Протянула руку к его рукаву, чтобы спросить и опять всё забыла, уставившись на свою руку, оголенную завернувшимся воланом. Там были родинки, веснушки, пятна на не накрашенных ногтях, а на безымянном пальце некрасивой полоской белел след от кольца... Кольцо… Кольцо носилось долго, иначе палец не был бы так деформирован. Значит, она была замужем. Была, потому что вчера вечером она ложилась спать, и ей было холодно на широкой кровати… Это хорошо, что хоть мелочи запоминаются… Надо записывать…
В носу зачесалось, и она чихнула, едва успев прикрыть ладонью рот.
- Будь здорова,- сказал кто-то.
- Теперь принято не замечать,- автоматически ответила она.
Те, кто услышал, повернулись к ней. Удивленные, пренебрежительные или вежливые взгляды. Но ей не до них. Это важно: она помнила свой голос. Свой глубокий низкий голос она не забывала, даже пребывая в своем Нигде, где не было ни только воспоминаний, но даже мысли.
«Я певица? – обрадовалась она. – Или диктор телевидения? И стерва, каких мало». Последним обстоятельством она была особенно довольна, потому что в ту минуту вдруг осознала свое зависимое положение среди людей и унизительность этого. Бог наказал ее…
*****
«Бог наказал…»
Мысль не отпускала, что было само по себе большим достижением.
Они брели втроем по ночной улице, пряча лица от дождя со снегом. Герой-любовник и его жена, старающаяся лишний раз на нее не глядеть. Машина сломалась в трех кварталах от дома.
- Ника, дай руку, - сказал он на переходе, хотя ни одной машины на дороге не было видно.
Она подумала и взяла его под руку.
- Ты мой брат? – спросила она, пока они переходили дорогу.
- Почти, - сказал он.
Его жена шла впереди и не могла их слышать.
- Родственник? Любовник?
Он промолчал.
«Я – Ника! - повторяла она про себя, - Ника, Ника! Надо будет сразу записать!»
Они поднялись по грязной, тускло освещенной лестнице и остановились у двери, обитой коричневой кожей.
Мужчина достал ключи.
Тут соседская дверь отворилась, и из нее вышли два пьяных мальчика и две пьяных девочки лет семнадцати.
- С наступившим! – сказали они расслабленно и дружно затопали вниз по лестнице.
- Ebenso, - пробормотала Ника, но ее никто не услышал.
Они вошли в квартиру, и провожатый помог ей снять шубу. На лестничной площадке стояла его жена, и дверь осталась открытой.
- Давай остальное сама. Завтра кто-нибудь придет.
Он странно посмотрел на нее, вышел и закрыл за собой дверь.
«Ника!» - повторяла она, ища ручку и бумагу. «Ника, Ника!»
В ящике письменного стола нашлась пачка старых фломастеров, в буфете – салфетки.
Она села в кресло, где просидела неизвестно сколько недель и месяцев, равнодушно глядя в телевизор, и написала на салфетке: NIKA. Она вглядывалась в эту надпись, тщетно пытаясь понять, что же в ней не так. Потом перевернула салфетку и стала мысленно перебирать события сегодняшней ночи, в которую закончился неизвестно какой по счету предыдущий год и наступил новый, тоже не известно какой.
«Салат.7 компонентов»,- написала она на обороте и начала сравнивать записи, вертя салфетку. Через десять минут глаза начали слипаться. Она очень устала.
Мокрый подол юбки холодил ноги. Ника разделась в ванной, поизучала свое отражение в зеркале и побрела в спальню. Слишком много для одного дня, точнее, для одной ночи. Те крупицы, что всплывали в памяти, достались ценой неимоверных усилий. Да еще время позднее и неумолимо движется к рассвету.
Но главный итог дня она осознавала вопреки усталости: есть надежда победить Ничто. Крошечная, далекая точка на бескрайнем горизонте. Но она существует, эта точка.
Полуодетая, Ника забралась на постель и тут же провалилась в глубокий сон без сновидений.
*****
Утром, проснувшись, Ника долго лежала, разглядывая комнату. Вещей вокруг было много, но ни одна не вызвала устойчивых ассоциаций с событиями прошлой жизни. Пожалуй, ковер… Нет, слишком туманно.
На кухне гремела стаканами та самая брюнетка из ночной компании. Ника могла бы спросить, не приходятся ли они друг другу сестрами или, может, состоят в другом каком родстве, но она смутно помнила, что подобные вопросы приводят окружающих в крайнее расстройство, а сама она страшно волнуется, видя чужие слезы. Поэтому она не стала спрашивать, а молча прошла в ванную.
В розовом стаканчике на раковине торчала паста и одна щетка. На кафеле она заметила следы от наклеек и решила, что, наверно, живет в чужой квартире. Чистя зубы, она вдруг вспомнила о вчерашней салфетке и, поспешно сполоснув лицо, пошла в гостиную.
На журнальном столике у кресла было пусто. Ника заглянула в ящик письменного стола и нашла вчерашние фломастеры. Салфеток нигде не было. Нике вдруг показалось, что она снова стремительно и безудержно погружается в свое Ничто, что вчерашние усилия были напрасны, и сегодняшние будут напрасны, и все последующие бесполезные дни и ночи станут только поиском и потерей ключа, надежды, жизни… Слезы бежали по щекам. Она утирала их ладонью, и, как ребенок, рукавом пижамы. Потом обессилено опустилась в кресло.
«Вика?.. Лика?» - спрашивала она себя.
«Но должны же быть фотографии, документы, в конце концов… И почему я хожу без сумочки?»
Эта мысль ее успокоила своей явной рассудочностью, и Ника еще раз обвела комнату глазами. «Шкаф и письменный стол – в первую очередь»,- решила она. «Брюнетка правды не скажет», - подумалось дополнительно, и от этого она повеселела еще больше, вместо того, чтобы испугаться. Ее радовал сам факт появления мыслей.
Она тихо вошла в кухню. Брюнетка жарила яичницу. Пахло вкусно.
Поверх трикотажного платья, облегающего слишком рельефные формы, был повязан пестрый фартук, мощные ягодицы двигались под платьем при каждом движении, и Ника с интересом понаблюдала за процессом приготовления пищи, молча сидя у окна.
- Привет, - сказала она, и ягодицы брюнетки вздрогнули от неожиданности.
- Привет, - ответила та неуверенно.
- Это для меня? – Ника посмотрела на сковородку.
- А то, - кивнула брюнетка. - Тебе лучше что ли?
Ника помолчала, прикидывая, что можно ответить. Но она понятия не имела о расстановке фигур в этой игре. И не помнила никаких правил.
Брюнетка ловко сбросила омлет на тарелку.
- Спасибо. Будешь со мной?
Брюнетка озадачилась.
- Да нет, я завтракала. Жуй давай.
Нике такое обращение не понравилось, но впервые за долгое время она наслаждалась непрерывностью своих мыслей и логичностью эмоций, так что она решила повременить с лекцией о правилах хорошего тона. И еще она сделала вывод, что брюнетка – прислуга.
Омлет был вкусным. Как говорится, вкус, знакомый с детства. Воспоминаниям детства Ника собиралась предаваться после детальной разборки шкафа и письменного стола. И, разумеется, без брюнетки, хотя та могла пролить свет на многие важные вещи. Но Ника боялась спрашивать в лоб, что-то говорило ей, что надо быть осторожной и особо не раскрываться. Как агенту во вражеском тылу.
Брюнетка протирала плиту, а Ника поглядывала на мешок с мусором, где могла лежать вчерашняя салфетка.
- Чай будешь? - спросила «прислуга».
- А можно кофе? – спросила Ника, в который раз удивившись своему голосу и, главное, интонации. Как будто ей всю жизнь по утрам завтрак подавали. Может, так и было?
Брюнетка тоже удивилась.
- А чё ж нельзя, никто не запрещал.
И она принялась открывать шкафчики в поисках кофе, из чего Ника сделала вывод, что брюнетка здесь не хозяйка и что мысль о прислуге (ее собственная независимая мысль!), скорее всего, верная.
Через полчаса с завтраком и уборкой было покончено, и брюнетка ушла в прихожую одеваться. Ника быстро порылась в мусорном мешке. Край салфетки торчал среди другого мусора. Она брезгливо потянула за него и прочитала надписи с обеих сторон. Потом сунула салфетку обратно, завязала мешок и поспешно вымыла руки.
Брюнетка уже открывала дверь на лестницу, когда Ника крикнула ей:
- Эй, как там Вас? Hallo!
- Что? – удивленно спросила брюнетка.
- Возьмите мусор.
- Так, я ж опять приду в обед.
- А, хорошо.
Она не рискнула спросить, где ее ключи и можно ли ей гулять. Ей хотелось изучить свои возможности и окружение потихоньку, медленно, чтобы все сразу не навалилось на неокрепшую голову.
* * *
Через день салфетки были полностью исписаны латиницей и кириллицей вперемешку, гардероб изучен и признан чужим, а в старой сумочке найдены две трудовые книжки на имя Петренко Вероники Алексеевны, в которых значились самые разнообразные профессии от маляра до портнихи и кондитера.
Осмотр квартиры показал, что балкон забит наглухо только в целях сбережения тепла, вещи свидетельствовали об отсутствии мужчин среди прежних обитателей и, соответственно, набора простейших инструментов вроде молотка и отвертки. И кстати, ремонт этой двухкомнатной хрущевки, судя по рассохшимся рамам, отклеившимся обоям и допотопной сантехнике, стоило бы сделать лет десять назад. Значит, люди здесь жили небогатые.
Придирчивое изучение собственного тела как главного инструмента познания мира привел Нику к сомнительно оптимистичному выводу: она высокая щуплая брюнетка лет 30-35 без признаков прошлого физического труда или занятий спортом, со средненькой фигуркой и, определенно, не девственница. Вспомнить ничего не удавалось, кроме несвязных фрагментов, но поскольку Нику постоянно преследовало чувство непричастности к собственным снам наяву, она записывала выуженные из видений факты в раздел «Сомнительное».
Что порадовало из домашних открытий, так это библиотека. Около сотни томов стояли в книжном шкафу и, открывая первую страницу какого-либо тома, Ника почти уверенно рассказывала себе продолжение. Иногда она знала подробности или целые фразы дословно, и поспешно сверялась с текстом для полной уверенности.
О, изощренное коварство памяти! Как бесполезно было помнить фрагменты чужих текстов ей, женщине, два дня назад записавшей на салфетке собственное имя. Как было ужасно ежеминутно осознавать собственное бессилие от того, что происхождение опыта и привычек оставалось неизвестным. Каждый штрих воспоминаний казался недостоверным, неубедительным, как будто мог явиться из книг или чужой жизни, и потому воспринимался бесполезным. Она продвигалась в темноте и на ощупь, записывая свои сомнительные выводы, но она все-таки шла к себе самой. А вот дорога петляла.
Из прихожей донесся звук поворачиваемого в замке ключа. Ника заметила, что она не одета и поспешила в ванную комнату, где висел купальный халат.
В коридоре разговаривали двое мужчин. Один голос казался взволнованным.
- Она раньше пряталась?
- Нет. В кресле сидела, смотрела телевизор - всегда.
- Сколько она уже без лекарств?.. А может, сиделка повела ее в магазин?
- Этого не может быть.
- А окна закрыты?
- Сейчас, сейчас…
Ника решила, что пора выходить.
Одним из гостей был герой-любовник с новогодней вечеринки, а второй оказался невысоким дяденькой под шестьдесят в очках и с брюшком.
- Здравствуйте, - негромко сказала Ника своим глубоким голосом, и герой-любовник вздрогнул, оторвавшись от окна.
- Здравствуйте, голубушка, - сказал другой гость нарочито ровным тоном, скользя по ее фигуре цепким оценивающим взглядом, и Ника решила, что это доктор. – Как вы поживаете?
Ника помолчала, не зная, какую роль ей лучше сыграть: наивную доверчивую девочку с амнезией, погруженного в себя аута или тихую, но жизнерадостную сумасшедшую, выписанную из психушки. А мужчины почему-то сразу успокоились. Даже как будто потеряли интерес.
Доктор принес в комнату саквояж и достал аппарат для измерения давления. Герой-любовник вышел. По звукам Ника догадывалась, что он изучает содержимое холодильника. Доктор проверил общее состояние, задал пару вопросов о сне и аппетите, в ответ на которые Ника поглядела на него прозрачным задумчивым взглядом. Потом он вяло порылся в своем саквояже, ничего не нашел и вышел из комнаты.
Она посмотрела в окно, за которым снег падал большими хлопьями, и подумала, что герой-любовник кажется хорошим человеком, и врач не тянет на маньяка-тихушника, и не похоже, что она пленница. Скорее всего, она просто серьезно болела. Знать бы, чем…
Мужчины говорили вполголоса, и слов было не разобрать. Потом доктор ушел, поблагодарив, из чего Ника сделала вывод, что герой-любовник ему платит, так что он ей определенно не чужой.
Он вошел в комнату, когда она листала том средневековых легенд, забравшись с ногами в кресло против телевизора. На его шее был мохеровый шарф.
- Уже уходишь? – разочарованно спросила Ника. – А я думала, мы поболтаем.
В долю секунды он оказался у кресла, она даже отпрянула. Его лицо исказилось.
- Ох, Николь! Ты вспомнила? Вспомнила?!
- Николь? Я думала, я – Вероника.
Он облегченно выдохнул.
«Я не должна что-то вспомнить. Он этого боится»,- подумала она.
Ника разглядывала лицо, оказавшееся так близко, и с удивлением понимала, что оно очень красиво и что его обладатель ей нравится. «Значит, Николь»…
- Слушай, мы были любовниками? Или что-то такое? Твоя жена на меня зверем смотрит.
Гость слушал напряженно, а потом отвернулся.
- Мы родственники, - сказал он, поморщившись.
Ника внимательно изучала его роскошный профиль.
- Ну как скажешь, - насмешливо ответила она, потому что уже была уверена, что раньше между ними явно что-то было, и демонстративно уткнулась в книжку.
Молчание длилось минут пять. Герой-любовник задумчиво ходил по комнате и машинально трогал разные вещи.
- Ты обедал? – спросила Ника.
Он опять приблизился к креслу.
Она ждала.
- Так, да или нет?
- Это не важно.
- А что важно?
Он вздохнул. Она притянула его руку к себе.
- Можешь себе представить, что однажды утром ты вдруг не узнаешь родственников и не сможешь вспомнить свое имя? И вообще ничего… Догадываешься, как приятно? Как в пустыне, в космосе, в вакууме… Как в другой эпохе… Очень страшно. Помоги мне. Ты же можешь…
- Не могу, - сказал он и сжал ее ладонь.
* * *
- Слушай, а раньше мы были гармоничной парой? – досадливо спросила Ника, не поворачиваясь к нему.
Он молчал. Он думал.
Все произошло слишком быстро. Она даже не успела сымитировать оргазм, а не то чтобы его достичь. Но это было не главное. Важно было то, что и секс не помог ей хоть что-нибудь вспомнить.
Разведка боем не принесла результатов. Теперь было опасно его спугнуть.
Герой-любовник хранил молчание, прикрытый одеялом наполовину. Теперь в нем было гораздо меньше героического. Но смущенным он не выглядел, только задумчивым. Отягощенным проблемами.
Ника была раздражена, но решила это не показывать. Сделала веселое лицо и повернулась к партнеру.
- Ты меня не убьешь? Ра…
Он так стремительно отпрянул, и Ника вдруг всем телом ощутила опасность. Она поняла, что все очень страшно и серьезно, но враг ее – не этот красивый мальчик. Скорее всего, он тоже жертва некой ситуации. Что потеря памяти ее пока хранит, и поэтому она еще жива. Значит, ей никак нельзя чего-то знать, и если память вдруг вернется, об этом никому не стоит рассказывать.
- Да я шучу. Ты чего так… - сказала она, делая удивленное лицо. – И вообще, тебя как зовут?
Он молча сел и стал одеваться.
- Когда придешь?
- Не знаю.
- Ключи отдай. Если меня не будет, тебе тут делать нечего. И дай денег на такси.
Он замер. Спина казалась напуганной.
- Тебе нельзя выходить. Но я попрошу Галю сводить тебя куда-нибудь… в театр… или…
- Какую еще Галю? В театр ты мог бы сам меня сводить. И жену заодно выгулять.
Он опять пытливо посмотрел на нее. Одна щека у него была красной от лежания.
- Я зайду завтра.
- Зайди, - холодно ответила Ника, злясь на него за эти игры в молчанку и за свои бесплодные усилия. – Так и не скажешь мне ничего?! Ну хоть имя?
Он не ответил.
Ника лихорадочно просчитывала варианты. Их было не много. Точнее, три. Первый – снова перерыть весь дом в поисках документов и фотографий, второй – выудить хоть какую-то информацию из брюнетки Гали и третий – сходить к соседям. Этот последний способ казался ей очень логичным, но мешало одно обстоятельство: ей показалось, что ее запирают.
Она выскочила из постели и бросилась, полуодетая, в коридор.
Любовник собирался уходить.
Ника подошла к нему, стараясь казаться обиженной девочкой.
- Поцелуй меня.
Он покорно наклонился и машинально поцеловал в голову, а она дотянулась губами до его подбородка. От куртки пахло улицей, от лица – каким-то парфюмом. Запах напомнил что-то смутное, но Ника не хотела отвлекаться. Она обхватила мужчину руками и уткнулась лицом в куртку.
- Тебе обязательно уходить? Останься…
Его вздох был похож на стон.
- Что?
- Я столько лет ждал, что ты это скажешь…
- Ну… Не знаю... Наверно, я не была так беспомощна. Так ты можешь побыть со мной?
Он посмотрел на часы, затем на Нику, и снова на часы.
- Нет, не могу. Я приеду завтра.
- Ну ладно, буду ждать. Пока.
- Пока.
Дверь захлопнулась. Ника постояла в прихожей, чтобы убедиться, что ее не запирают, а потом бросилась к креслу, в котором между подушкой сиденья и валиком подлокотника были спрятаны исписанные салфетки.
В графу «Друзья» она вписала под номером один слово «Любовник», а затем столбиком:
Многолетние отношения;
неудовлетворительный секс;
адюльтер?
родственники?
Если она любила его, тогда почему никогда не просила остаться? А если не любила, зачем спала и много лет терпела такое качество постельных игрищ? Или это не всегда было так? И наконец: кого он так боится? Ну, не жены же. Уже понятно, что не жены. Хоть это понятно, а так – одни загадки. Ответы спрятаны в ее прошлом, в событиях, которые она не помнит, в ней самой, в ее отсутствующей и опасной памяти.
Ника оделась, отыскала в шкафчиках ванной косметику, брезгливо осмотрела ее и не стала краситься. Она критически оценила свой вид в зеркале, взлохматила ежик на голове, на минуту задумалась, привычно ли ей это движение, решила, что нет, и, наконец, дернула защелку замка. Дверь квартиры не открывалась. Ника разозлилась и задергала сильней. Ничего не выходило. Она покрутила замок туда-обратно, но это не дало результатов. В отчаянии она стукнула дверь ногой, от чего та заходила ходуном, замок громко щелкнул, и Ника наконец смогла прокрутить его до упора направо. Дверь легко отомкнулась, и путь в зловонный полумрак лестницы был свободен. Ручки двери пришлось обмотать кухонным полотенцем, чтобы в квартиру можно было вернуться. Бояться воров ей в голову не пришло, так как днем раньше в этой квартире ей самой ничего ценного обнаружить не удалось. Она не стала рваться в квартиру напротив, где справляли Новый год юные мальчики и девочки. Скорее всего, они еще не обращали внимания на такие мелочи, как странное поведение соседей. Ей подходили сплетницы, старики и блюстители общественной морали любого возраста. Ну что ж, в подъезде к ее услугам было семнадцать квартир на выбор. Ника позвонила в ближайшую, в квартиру, имевшую с ее жильем наибольшую площадь общей стены. Звонок зажужжал басом и затих. Она позвонила еще раз. Тишина. Она была разочарована, потому что с утра вроде бы слышала звуки с чужой кухни через эту общую стенку.
Ника уже выжимала трель из звонка других соседей, когда из-за двери раздался старушечий голос: «Кто там?»
- Я ваша соседка из двенадцатой. – крикнула Ника, - соли не одолжите?
Дверь отворилась. На пороге в темноту лестничной площадки подслеповато вглядывалась маленькая старушка в халате.
- День добрый, - сказала соседка. - Мука кончилась?
- Нет, соль. Вы не могли бы… немножко… для супа.
- Проходи, - сказала старушка. – Я тебя сразу не признала.
- Так Вы меня знаете? – вырвалось у Ники, но она тут же об этом пожалела, потому что соседка поджала губы.
Они стояли на кухне, обставленной очень старыми вещами, и только обеденный стол сверкал новой пластиковой поверхностью.
- Знаю, а как же... Так сколько тебе соли? На какую кастрюлю?
- Не знаю… Столовой ложки, наверно, будет как раз.
Старушка ловко свернула из газетного листа кулечек и насыпала туда две ложки соли. У нее были темные жилистые руки. Потом запаковала кулек и вручила его Нике.
- Спасибо большое. Завтра занесу, если получится…
- Не стоит. Кушай на здоровье.
Нике не хотелось уходить, но она не знала, как спросить…
- Знаете, я недавно из больницы. С сотрясением лежала. Голова раскалывается…
Даже телевизор смотреть не могу…
- Хвораешь… Таблеток от головы у меня нет. Аспирин иногда помогает. Хочешь аспирин?
- Нет, - покачала головой Ника и, наконец, решилась:
- Я ничего не помню. Память отшибло начисто. Не узнаю никого.
Старушка молча смотрела на нее, держась за дверь кухни. Выражение ее лица доброжелательным можно было назвать только с большой натяжкой.
- Докувыркалась…
Ника с надеждой ждала. Она почти отчаялась.
- Скажите хоть, давно я тут живу?
- Здрасте… Да ты здесь и не живешь. Хахель твой Веркину квартиру снял, чтоб с тобой кувыркаться. Да видно мало любишь, вон сегодня уходил, как в воду опущенный.
Ника поднатужилась и заплакала, хотя была рада-счастлива, что старушка пошла на контакт. И что хозяйка квартиры, то ли маляр, то ли кондитер Вероника Сергеевна Петренко – не она. Она – Николь.
- Да ты чего это? Плохо он что ли с тобой обращается? Так брось его! У него же семья, ребенок.
Значит, крепко женат ее красавчик. Слезы Ники течь никак не хотели, но она старательно всхлипывала и шмыгала носом.
- Я не то что про семью, - жалобным голосом запричитала она, - я его имени не помню. А как спросить? Решит, что сумасшедшая… И сам бросит…
- Да-а-а… - осознала старушка сложность Никиного положения. – Угораздило тебя, девка. А что, твои подружки-то говорят?
- Какие подружки? Я на Новый год очухалась, народу вокруг тьма, а никого не помню.
- Подожди, а вон недавно была… Высокая, такая, крупная, зимой без шапки в одной дубленке.
- Да, была утром. Еду готовит, мусор выкидывает. А говорить ей, видно, не разрешают. Или может, не хочет она со мной разговаривать…
Тут Ника снова всхлипнула.
- Может и так. А зачем же тебе соль, раз она тебе готовит?
- Я же не знала, как Вы ко мне отнесетесь. Может, на порог не пустите или психиатрическую станете вызывать.
- Ну девка, какая голова у тебя слабая оказалась. Видать, большой кирпич упал… Ладно, давай чаю попьем.
И она впустила Нику обратно в кухню, поставила на плиту чайник и принялась накрывать на стол.
* * *
Когда Ника вышла от соседки, дверь ее квартиры была заперта. Полотенце, обмотанное вокруг ручек двери, бесследно исчезло. «Веселое кино. Куда можно пойти без денег, не зная ни одного адреса? Только к соседкам, которыми пренебрегают, пока беда не пришла» - рассеянно подумала она и поежилась. На лестнице было совсем не жарко.
Ника нажала кнопку звонка своей квартиры. Дверь тут же отворилась. На пороге стояла зареванная брюнетка. Увидев Нику, она схватила ее за руку и втащила в прихожую. Лицо сразу стало злым.
Ника приветливо ей улыбалась и продолжала стоять в прихожей. Брюнетка взяла себя в руки:
- Где ты была?
- У соседки хлебушка попросила. Кушать хочется. А она чаем меня напоила.
Мысли брюнетки изменили направление:
- Тебе жратвы не хватило? Побираться пошла! Я разве плохо готовлю? В холодильник хоть заглядывала?
- Ты утром не пришла, я испугалась, а вдруг вообще больше не придешь? Я же без денег, телефона нет, адреса своего не знаю! – она добавила истерических ноток. - Я так испугалась…
- Ну ладно, - сразу успокоилась брюнетка. – Пошли обедать. Если хочешь, можем по скверу пройтись. Хозяин разрешил.
- Какой хозяин? Доктор?
- Не, не доктор. Другой. Красивый такой мужик. Компьютерщик.
- Жора? Мой брат? – наугад спросила Ника.
- Какой брат? Леня! Высокий, смуглый такой.
- А-а… - протянула Ника. – Не знаю. То есть знаю, наверно, но тут же забываю.
Она уже поняла, что путь выбран ею верно, и что из брюнетки можно вытянуть все, что она знает. Если только она знает хоть что-то ценное …
Брюнетка разочарованно улыбнулась. Мол, что с придурошной возьмешь? Только хотела поболтать, как с человеком… Она налила борщ в тарелку и поставила ее перед Никой.
- Посиди со мной. Тут борща на бригаду хватит, – попросила она свою бедрастую кухарку.
Та вдруг согласилась. Налила себе чуть-чуть в другую тарелку, села.
- Я прихожу, а тебя нет. Дверь замотана полотенцем. Ничего не пойму. Если ты сбежала, Ленька меня убьет. А потом вьехала, что ты только вышла, раз без сапог. Решила пойти у соседей спрашивать. Так это ж тоже плохо: объяснять каждому, кто ты, почему я тебя ищу. За это Ленька если и не убьет, так выгонит запросто и ни копейки не заплатит. Он разглашения не любит.
- Соседям можно было сказать, что к подруге в гости пришла, а в двери записка…
- Смотри, не помнишь ничего, а соображаешь…
- Знаешь, я книги помню, истории разные, а когда я их читала, где проходила – будто из головы часть вытащили. Может, я актриса? Ты не знаешь?
- Не-е. Я тут недавно. Так ты спроси у Леньки!
- Давай ты сама у него спросишь. Я пока только тебя и запомнила.
- Так я же чаще всех бываю. Ладно, спрошу. Но он, знаешь, не больно-то разговорчивый. А уж когда недоволен – таким волком смотрит, как будто сейчас прибьет. Ну, ты поела? Давай, собирайся на прогулку. Одевай всё теплое – там все-таки мороз! Я тебе помогу.
* * *
После визита к соседке и прогулки с брюнеткой Галей Ника знала, что Вероника Сергеевна Петренко два года назад подалась на заработки то ли в Польшу, то ли в Чехию, то ли в Болгарию и сдала квартиру красавчику Лене, который является Никиным опекуном. И что раньше у Ники были длинные волосы, а теперь – короткий ежик, что навело ее на мысль о возможной недавней травме головы и трепанации черепа. Но при помощи сложных телодвижений с двумя зеркалами осмотреть свою голову полностью не удавалось, а на ощупь шрамов обнаружено не было. Так что Ника утвердилась в своей прежней версии: «Сотрясение мозга. Частичная амнезия».
Итоги дня не слишком впечатляли. Но главной победой было то, что она больше не забывала, хотя голова к вечеру становилась как будто ватной. Наоборот, Ника помнила мельчайшие подробности событий последних дней и особенно разговоров. Но этого ей уже было мало.
Спрятав в прежний тайник истрепанные салфетки, она легла спать и лежала, прикидывая план действий на завтра.
* * *
Женщина постояла в темноте босиком, удивленно ощущая нагретый за день кафельный пол балкона, успокаиваясь после прерывистого нервного сна. Потом коснулась бетонной загородки, которая тоже была теплой. Воздух к ночи стал прохладнее, и диссонанс теплого пола и свежего ветра почему-то заставил ее улыбнуться. Дышать стало легче, сердцебиение утихло, и она побрела обратно в постель.
Бесконечные коридоры неизменно приводили во внутреннюю часть полуразрушенной старой часовни. При этом постоянно присутствовало чувство осмотра новой квартиры. Одна или две комнаты были обжиты, обставлены, и создавали милое приятное впечатление, но квартира оказалась гораздо больше, со сложными уровнями и переходами, как критский лабиринт, и она никак не могла осмотреть ее полностью. Сон пытался ей что-то сказать, а она не понимала, что именно, и спросонья, отдаляясь и погружаясь в него, металась в поисках ответов и смыслов.
Две пальмы нервничали на балконе, вздрагивая от ударов грома. Ника снова как будто проснулась и в полумраке всматривалась в трепыханье листьев за стеклом, уточняя реальность времени. Дождь как плотник выстукивал по подоконнику. Молния отдаленно вспыхнула, перекрыв на миг свет надоевшего фонаря под окном, и исчезла.
«Надо бы занести кадки в комнату», - подумала она и опять незаметно ненадолго окунулась в сон.
Ее будили звуки грозы. Грохот проникал в комнату через щель балконной двери. Спать уже было невозможно. Она сидела на кровати, трогая ладонями горячее лицо, чтобы окончательно убедиться, что это не сон, потом протянула руку и подняла с пола халат, брошенный вчера ночью после бесконечного сиденья за компьютером.
Мокрые брызги падали на лицо, прогоняя наваждение. В полутьме блестели горшки и широкие листья. Кадки были мокрые, скользкие и тяжелые. Она затащила их в комнату, больно стукаясь о косяк двери. Выходить на балкон снова никак не хотелось, но там еще мокла сушилка с постиранным вчера бельем. Логичнее было бы сначала спасать белье, а не пальмы, которые любой дождь вытерпят.
«Какая проза», - подумала она и включила компьютер. Воротник, рукава и плечи халата оказались совсем сырые. Пришлось переодеться. На часах была только половина четвертого. Она пристально всматривалась в светящийся циферблат, как будто он мог изменить свое мнение о времени и направлении движения стрелок, как вдруг будильник медленно начал расплываться, изменять свою форму, превратился в картину Сальвадора Дали и оказался висящем на стене в плоскости репродукции, покрытый бликами стекла. Сознание заметалось, подыскивая приемлемое объяснение.
Теперь Ника действительно проснулась. В щели между стеной и занавеской едва светилась вертикальная полоска окна, за которым пела московская вьюга. Пальмы там бы не выжили. Ника лежала, осмысливая сон. Волосы на лбу были мокрыми от пота, а подушка - сырой. Она скорее устала, чем отдохнула.
«Снимать квартиру – значит искать свой дом, часы – ирреальность и относительность времени для потерянной памяти, но что же могут означать пальмы?» Загадка была не из легких.
Из коридора доносились какие-то звуки. Ника удивилась. Она не помнила, что в таких случаях люди пугаются. Или просто не успела сообразить. В комнату вошел Ленчик и принялся быстро раздеваться. Ника подождала, пока дело дошло до носков, и лениво спросила:
- Разбежался. А вдруг я не одна?
Ленчик дернулся, но быстро взял себя в руки и сел на кровать. Лица не было видно, но линия плеч и спины в полутьме показалась нерадостной.
- Слушай меня внимательно. Тебя разыскивает один человек… И скорее всего, завтра он появится… Вспомнишь ты что-то или нет… Можно вкатить тебе психотропных… Но лучше как есть, показать, что просто не помнишь, даже, если он тебе кого-то напоминает… Мы все похожи…
Ника ничего не понимала, но старалась запомнить.
- Давай помедленней. Какой человек? Кто он?
- Просто сделай так. И всё.
- Ты просишь?.. Сыграть? А ради чего?
- Ради… жизни.
- Ты мной манипулируешь, что ли?
- Скорее, беспокоюсь о твоей безопасности.
- Сначала верни мои шмотки.
- Что?… Что?! – его голос сорвался на крик.
- Не ори. Не могу же я вечно ходить в чужих тряпках прошлого века. Где моя одежда?
Он обхватил голову руками и замкнулся в своих непонятных страданиях. Ника передумала требовать назад вещи и решила помочь ему расслабиться. Все-таки полуголый мужчина, ночью, сидит на краю ее постели и лапшу вешает. Интересное такое занятие, но никакой романтики. А в окно ее тюрьмы, вон, белым наливом светит луна.
* * *
Время, неуловимая туманная субстанция, течет себе в неизвестном кривом направлении, иронично заглядывает в вагон метро, где среди нервных, жарких пассажиров, скорчилась на коричневом сиденье темноволосая, странно одетая женщина. Вид ее и взгляд, устремленный в Ничто, взывают к жалости и сочувствию. Но никого рядом нет, кого в утренней спешке беспокоит что-либо иное, чем собственные проблемы, болячки и настроения.
Ника сжала голову руками и усилием воли сосредоточилась. Голова гудела, мысли то и дело забывались. Оставалось ощущение нереальности. Спокойно. Она едет в вагоне метро. Как садилась – не помнит и куда – не знает. Над дверью схема линии. Но названия станций почему-то незнакомые. Ведь есть еще метро в Ленинграде, в Нижнем Новгороде, в Киеве, в Праге, в Берлине… В Брюсселе, в Лондоне… Но по-русски пишут – только в России.
Ника встала и подошла поближе к большой схеме на стене. Да вот же, простым русским языком написано, крупными буквами: «СХЕМА МОСКОВСКОГО МЕТРОПОЛИТЕНА». Уже легче. Ну и что, что станции незнакомые – если много лет ездить на машине, можно не знать новые названия. Подумаешь! Она ведь точно москвичка, Москва – ее родной город. Значит, она здесь ходила в детский сад, в школу, в институт, на работу, к зубному врачу. Ее должно знать несколько сотен человек. Кто-то должен ее узнать, вспомнить, окликнуть. Но как отыскать этих ценных свидетелей среди многомиллионного населения?
Поезд замедлил ход, и за окном медленно поплыла беломраморная станция. Названия Ника не разглядела. Она выворачивала шею, пытаясь что-нибудь рассмотреть, а толпы людей выходили, потом входили. Пахло потом, духами, чищеной обувью и чем-то еще.
Двери с грохотом захлопнулись, и поезд опять тронулся.
-Mist! Welche ist die n;chste? – вырвалось у нее негромко.
Сидящие рядом женщины отстранились, ребенок почему-то прижался к маме, и только вцепившийся в поручень молодой человек, полами дубленки слегка задевавший Никино лицо, посмотрел на нее сверху с явным интересом. Ника растерянно оглядела пассажиров. В вагоне было теперь очень тесно.
Или сегодня все такие невежливые, или с ней что-то не так. Спросила о следующей остановке, а никто не ответил. Кажется, она путается в словах.
Ника поднялась и стала пробираться к двери. На какой-то миг ей пришлось прижаться к парню в дубленке, и их взгляды пересеклись. От него несло одеколоном, несмотря на припухшие веки и отросшую щетину. Под воротником рубашки виднелся узел галстука.
Двери распахнулись, и с толпой выходящих Нику вынесло из вагона. Горячий воздух станции обдавал лицо. Она шла медленно, и ее постоянно толкали и наступали на ноги. Станция была ей знакома, но стоило взглянуть на указатели, чтобы убедиться в своих догадках.
Вдруг в потоке людей мелькнуло напряженное лицо брюнетки Гали, и Ника быстро спряталась за колонну. Колено больно стукнулось о мраморный угол. Разведчица, блин. Шпионка. А куда дальше? И все-таки свобода была рядом. Насмешливый мужской голос прокричал ей чуть ли не в ухо.
- Kann ich Ihnen helfen?
Рядом с ней стоял тот парень из вагона. Ухмыляется, но стоит и ждет ответа. Хочет помочь. И благоухает одеколоном, перебивая душноватый ветерок метро.
Стараясь не показывать вида, что она теперь бездомная собачка без ключей и жетона на ошейнике, с максимальным юмором, Ника поведала новому знакомому – Алексею, что у нее провалы в памяти, и приходя в себя, она почему-то норовит общаться по-немецки. И что ей надо где-то перекантоваться, чтобы вспомнить, как она вообще сегодня в метро очутилась.
- Ого, прямо детектив какой-то. А может, это похмелье так по мозгам шибануло? Или таблетки?
Ника вздохнула. Может быть. Все может быть. Она не помнит. На всякий случай пошарила у себя в карманах, но никаких лекарств не обнаружила.
- Ну пошли,- Алексей мотнул головой к выходу, - я уже опаздываю. Посидишь у меня на работе.
Россия отличается тем, что в даже трудные времена ней не счесть добрых людей. Тысячи прохожих носят в себе неисчерпаемый общественный зуд помочь пострадавшему в память об эпохе коллективной взаимопомощи. Особенно это касается женщин, но бывает, что и мужчины вдруг неосознанно вспоминают о рыцарском кодексе чести.
Алексей работал преподавателем немецкого языка в здании, принадлежащем одному солидному министерству. Они прошли мимо вахтера и поднялись на второй этаж. В большой комнате с высоченными потолками и такими огромными окнами, что из-за излишнего света приходилось щурить глаза, сидело человек пятнадцать. Алексей посадил ее за последний стол и занялся своими разновозрастными слушателями, которые с энтузиазмом тонули в тонкостях иностранной грамматики.
Ника сняла куртку и ужаснулась: на ней была надета ужасная фиолетовая кофта, лет тридцать уже вышедшая из моды, а под ней оказалась блузка со старинными воланами. Всю эту красоту дополняли потертые джинсы.
Голова мыслей пока не формулировала. Ника совершенно не знала, что ей делать дальше. Она сейчас также зависела от Алексея, как раньше – от Ленчика и Ко. Но согласно записям на салфетке, с Ленчиком ее связывали «многолетние отношения», а вот Алексей был по-настоящему «первым встречным».
Пока все складывалось как в сказке Братьев Гримм «Король Дроздобород»: принцессу в педагогических целях за строптивость сдали на руки первому же нищему, который к ее счастью оказался не убийцей, не проходимцем, шантажистом и развратником, а королем Дроздобородом. В глянцевой книжке были очень красивые картинки, но какие-то ненастоящие… Вот бы вспомнить… Мы все родом из детства, но и детские воспоминания ей сейчас недоступны. Ника пыталась сосредоточиться, а ничего не получалось из-за шума в голове, и очень хотелось пить. Но она решила потерпеть до конца урока.
Пока было время, стоило заняться содержимым собственных карманов. Находки были мало утешительными: кожаные перчатки, пачка бумажных носовых платков и выстиранный с джинсами небольшой билет, на котором букв совсем уже не было видно.
Наконец, слушатели разошлись.
- Ну как? – кивнул ей Алексей, стирая с доски.
- Нормально, - ответила Ника, не зная, о чем он спрашивает. На всякий случай она заулыбалась.
- Вспомнила?
Ника отрицательно покачала головой.
Он вдруг разразился длиннющей немецкой фразой о проблемах мирового хозяйства. Ника поняла не все и переспросила. Алексей перешел на бытовые темы, кино. Они поговорили минут десять, и он вдруг начал собирать учебники и натягивать дубленку.
Ника по-прежнему сидела у стены за последним столом.
- Ну ты чего? – сказал Алексей по-русски. – Решила здесь остаться? Пошли кофе попьем.
В буфете народу было немного. Все присутствующие были прилично одеты, и Ника опять застеснялась своей фиолетовой кофты. Кроме того, у нее не было денег даже на метро.
Она сидела за столиком в углу и рассматривала людей. Мужчины были в костюмах и при галстуках, а женщины сплошь красавицы. На Нику никто не обращал внимания. Как будто все видели, что у нее в голове дырка навылет. Такая затравленная дамочка в немыслимых шмотках, с дырявой головой и тифозной стрижкой. Супер! Ника провела по волосам и вдруг поняла, что новогодний ежик прилично подрос. Она опять задумалась о причудах времени, и тут Алексей принес кофе с булками.
Какое-то время они сидели молча. Алексей изучал ее, Ника смотрела в сторону.
- Что ты помнишь? – наконец, спросил он.
Она вздохнула:
- Немного. Зовут меня Ника, Николь. Очухалась я… чужая квартира, чужие вещи, чужие люди. Голова почти лысая. Наверно, я долго болела. Все люди, которые меня окружали, ничего не хотели мне рассказывать и боялись, что я сама что-то вспомню… Это все.
Алексей недоверчиво хмыкнул. Поморщился. Заглянул в свою чашку.
- Меня держали взаперти, ни ключей, ни денег. Прислуга приходила. Квартира была чужая, я нашла трудовые книжки и пошла к соседке спросить… Действительно, это все было не мое… А что оно, мое, неизвестно… Да, я москвичка. Мне кажется, что это точно… Куда бы поехать, чтобы меня кто-то узнал? Может, в справочном бюро дают справки по имени? В милицию обращаться не хочется. Ну страшно, если честно… Всё это смешно и страшно одновременно...
- Может, через пару дней само пройдет?
- Может...
- Из тебя швабский диалект прет. Ты в Германии жила, это точно. Да, да… Здесь бы ты его не выучила. Слушай… А ты не прикидываешься?
Ника наконец улыбнулась.
- Ну прям. В метро протелепатила, что ты немецкий знаешь, пошпрехала, а ты и клюнул? Тоже мне следопыт.
- Ладно. Поехали ко мне, залезем в Интернет. Ничего другого в голову не приходит.
Ника посмотрела на него с уважением. Не каждый потащит домой малознакомого человека. И он еще не в курсе, что она не знает своего адреса. Это будет приятный сюрприз.
На улице падал мелкий снег и сразу таял на мокром асфальте. Под ногами хлюпала грязная жижа. Было холодно. Они шли от метро уже минут пятнадцать вдоль забора стройки. Огни домов горели где-то впереди.
- Давай заскочим в магазин, пожрать надо купить. А ты что пьешь?
- Откуда я знаю?
В магазине она отогрелась, но отчаянно захотелось спать. Алексей набрал пакетов, и они отправились дальше. Похолодало, и лужи начали застывать. Темнело.
- Слушай, - он остановился около подъезда.
«Передумал!» - испугалась Ника, и голова начала работать. Никаких спасительных вариантов на ум не приходило.
- Чего? Жена убьет?
Он стрельнул непонятным взглядом поверх очков.
- Дома бардак. Жена ушла… Короче, не пугайся.
Ника посмотрела на него с интересом. Вообще-то он был довольно симпатичный. Синеглазый, худощавый. Отращивающий бороду.
- Ты не похож на тех, кого бросают.
- Да? А на кого я похож? На лоха, да?
- Нет… Ты кажешься уверенным, благополучным… Интеллигентным… Девчонок должен менять как перчатки.
Алексей улыбнулся. Нике понравилась его улыбка, и она немного расслабилась.
В квартире, действительно, было черт знает что, особенно на кухне. Ника послушно изучала детские фотографии хозяина, пока он прибирался и накрывал на стол.
Они подняли рюмки.
- Давай за встречу и за праздник.
- Какой праздник?
- Так завтра 8 марта, великий день матриархата.
«Этого не может быть. Ведь тогда справляли Новый год».
Вино было сухое, но Ника сразу захотела спать еще больше. Глаза закрывались.
- Прости, мне надо хоть час поспать. Зато потом помою посуду, или даже пол. Нет, это я слишком…
- А любиться будем?
Ника скривилась.
- Спасибо, конечно, за лестное предложение. Потом обсудим. Ладно?
- Ладно. Тебе одолжить ночную рубашку? У меня тут богатый выбор.
- Лучше просто футболку. Ты добрый...
- Просто ты мне в матери годишься. Я почтительный.
Ника на секунду оторопела. Она его, наверно, старше, но чтобы «в матери»…
- Убью тебя, пацан, когда проснусь. Нашел себе мамашу.
Язык у нее заплетался, и она уснула тут же на диване, не дождавшись обещанной футболки.
Утром голова была такая тяжелая, что Ника довольно долго соображала, где это она. Полуодетая, с диванной подушкой в обнимку и скрученным пледом. Шея болела, во рту противно пересохло.
На журнальном столике стояли грязные тарелки со вчерашнего ужина.
Ника встала, надела ненавистную блузку с воланами и побрела в ванную. В квартире было совсем тихо.
Она налила воды в чайник, заглянула в холодильник, но выбор к завтраку был невелик. Какие-то страшные остатки сыров и колбас. Выпила чаю с куском вчерашней булки и решила прибраться – раз пообещала в обмен на гостеприимность. Через час пришел Алексей с продуктами, подарил цветок. Его щетина уже стала походить на бороду.
- С ума сошел? За что? Я даже посуду не домыла.
- Так сегодня же 8 марта, поздравляю. Мне кроме тебя некого поздравить.
- А ты свой бывшей позвони. Как услышит женский голос, сразу прискачет, и мы с ней в два счета надраим квартиру до блеска.
- Не напоминай… Ты нашла распечатку из Интернета? Я на стол тебе положил.
Ника быстро взглянула на него и понеслась в гостиную. Листок лежал на полу. Это был результат поиска по имени. Буквы запрыгали перед глазами. Ника присела на диван.
В России оказалось с десяток фирм, именуемых «Николь». Были сайты Николь Кидман, Анны Николь Смит, были школьницы, писательницы и журналистки. Даже вызов дешевых проституток указывал на некую Николь 19 лет. И это всё.
Ника не знала, что делать дальше. Просто понятия не имела. Можно, конечно, обзвонить все фирмы и узнать, не по имени ли хозяйки они названы. Или достать фотографии всех известных Николей. Но Нике все это казалось тупиком. Нереальным процентом. Если бы знать, где нужно появиться, чтобы ее хоть кто-то узнал, она бы дневала и ночевала в этом месте.
Алексей зашел в комнату с бутылкой пива в руках.
- Будешь?
Она опустила голову. Зацепок практически не было. Если только Ленчик и Ко начнут ее разыскивать через милицию, и она увидит себя по телевизору. «Гражданка N. ушла и не вернулась…»
- Когда новости? В девять? Можно я включу телевизор?
- Правильно мыслишь. Но если держали взаперти, вряд ли станут разыскивать.
- Почему?
- Да ты и так кому-то сильно мешала. А если бы выкуп ждали, так охраняли бы лучше. А если…
- Слушай! Мои последние воспоминания относятся примерно к пятнадцатому января. Значит, почти два месяца выпадают. Но эти-то пятнадцать дней от Нового года в памяти остались, так значит, возможно…
- Покажи руки!
Ника поспешно задрала рукава. Несколько голубых и фиолетовых точек. Старые следы, еле видно.
- Джинсы сними.
- Я в ванной.
- Быстро снимай! Что я, задниц не видел?
Ника вывернулась назад и осторожно оттянула джинсы вместе с колготками. Алексей был прав: ягодицы были в синяках и пестрели следами уколов. Кто-то заботился об ее здоровье в виде инъекций с 15 января по 7 марта.
Мост висел над огромным пространством, укутанным снегом, которое в наступавших сумерках казалось бездонным. Ника торопливо шла, путаясь в полах длинной шубы. Слева недалеко темнела каменная гора с уступами, поросшими деревьями. Она шла уже долго, а час был поздний. Снежинки неспешно задевали лицо. Дорога моста была накатанной, но машин больше не было. Полная тишина. Ника замедлила шаг: в глыбе скалы она разглядела черный прямоугольник - маленькую дверь с решеткой. Она подошла к перилам и остановилась, разглядывая находку. Белый снег медленно падал на белую шубу. В шубе и сугробе было уютно и мягко. Хотелось спать… Спать… Шины зашелестели за спиной. Свет фар скользнул по ограждению моста… Бежать, надо же бежать, прыгать в спасительную белеющую глубину там, под мостом, там дверь…
Она вдруг проснулась и лежала в темноте, прислушиваясь к дыханию Алексея. После просмотра «Дорожного патруля» они пытались еще что-то придумать, но ничего на ум не приходило, и потому решили выпить. Пили разное, а хмель не шел, и отчаявшись получить желаемый результат в виде замутненного сознания и хорошего настроения, Ника ушла полежать в ванной. Там ее развезло, и она уснула. Из воды ее вытаскивал пьяный собутыльник, вперемешку с икотой и отрыжкой он повторял: «Мы все спасители для другого». Что это означало, мокрая дрожащая Ника неясно представляла, но решила при случае непременно выяснить.
И вот теперь она лежит в чужом халате, пояс от которого туго перевил ее тело, как змей – лекарственную чашу, а рядом, уткнувшись в подушку, спит одетый Алексей.
«Мы как бомжи, - невесело подумала Ника, - прибились друг к дружке... Пьянствуем… Надо же, такого нормального мужика жена бросила. Вот, стерва… Как домашний, любящий, образованный и вежливый впридачу – так нам скучно, болотисто, душа страдает без приключений с мохнатой дикой обезьяной и просит прекрасных замков, прерий, моря и свободы… Интересно, откуда я это знаю?.. Может, она была его студенткой, слушала, открыв рот, сказки о немецкой грамматике. Этакий «Роман на перемене» - прекрасный заголовок…. Нет, не стоит спрашивать. Стану очередным свидетелем его боли, и зачем я ему тогда со своими проблемами? Хотел бы сочувствующих, пил бы с общими друзьями. Для русского человека выпить – это знаковый символ: либо праздник, либо горе, или дружба до гроба или просто путь до гроба… А со мной он хоть как-то отвлекается».
Она повернулась, посмотрела на спящего и осторожно потянула одеяло к себе.
«Через пару дней придется сматываться. Вот только, куда? Где она, эта таинственная маленькая дверь в скале за мостом?»
*****
Утром все показалось не таким мрачным.
- Так, - сказал Алексей за завтраком, сверкнув синевой безоружных глаз. - Надо чинить машину, а денег нет. Возьмем-ка на двоих технический перевод, если никто еще не перехватил?
- Ну давай попробуем. У тебя на двоих хватит словарей?
- Найдем. Ты еще можешь взяться за одну семейку, они эмигрируют в Баварию, а языка нет. Год ходят на курсы – бесполезно. В грамматику вообще не въезжают. Тут надо с игрой: примитивные диалоги и наизусть. По Китайгородской, но много проще. Бытовой набор, как раз по твоей части.
- У меня нет опыта... Наверно… Методика, короче, нужна, материал по темам.
- Пока машины нет, ты все равно в простое… Вот две книжки, завтра поедешь со мной на работу и отксеришь, что понравится. Потом разложишь по урокам. На днях я тебя с ними познакомлю.
Ника вдруг задергалась по поводу свой профессиональной неопределенности.
- Эй, учитель, ты недавно из армии, что-ли? Командуешь травмированной на голову девушкой, в работу по блату впрягаешь… А если подведу?
Взгляды у обоих становились все более напряженные.
- И вообще, на хрена тебе сдалась вся эта благотворительность?
Алексей знал толк в тактических отступлениях и переговорных компромиссах при общении с выпендривающимися дамочками. Он прошелся по комнате, как у классной доски.
– Можно другие варианты поискать, но жить на что-то надо. Могла бы одеться по-человечески, купить косметику. Разве не хочется? Ты же с языком, надо использовать. Может, и еще с кое-чем, но это еще не проверено… Сейчас надо поработать. Я ж две недели был в раздрызге, машину разбил, чуть с курсов не уволили, кучу заказов пропустил. Полный депрессняк. И вдруг ты в метро, страннее не бывает… И с хорошим произношением… Но мы уклонились от темы. Чтобы начать поиски, нужны хотя бы минимальные средства. Разве не так?
Ника следила за ним с дивана, вертя в руках книжки.
- Так. Я попробую, профессор. А кто посуду мыть будет?
- Можешь есть со мной из одной тарелки, меньше мыть придется.
- И спать под одним одеялом, меньше стирать придется?
- Слушай, не тронь меня. Брак пострадал, я тоже травмированный.
- Ой-ой-ой, а на вид не скажешь.
- А я не снаружи, я внутри.
«Я ему разонравилась после вчерашней пьянки. Надо что ли мышцы поднакачать…»
*****
В прохладный солнечный день на веранде дачи сидел красивый грустный человек Леонид Михайлович Садовников и задумчиво смотрел в проем распахнутой двери, разглядывая блики от цветных стекол на деревянном настиле крыльца. Раньше дача принадлежала его старшему брату, погибшему год назад в автокатастрофе. В свои редкие приезды на Родину член-корреспондент Академии наук Анатолий Михайлович Садовников с удовольствием одевал телогрейку, брал пакет угля, покупал наживку и ехал электричкой на дачу. Здесь ему хорошо спалось, полноценно отдыхалось и плодотворно работалось. Сюда он приглашал своих немногочисленных друзей. Здесь его последняя жена редактировала рукописи его последней книги, так и не увидевшей свет.
Леонид Михайлович сидел и ждал звонка. С покойным братом его связывали сложные отношения, но Леонид Михайлович никогда не думал, что в день годовщины его смерти не с кем будет осушить, не чокаясь, рюмку водки.
****
Вот уже несколько дней, как Ника с Алексеем корпели над многостраничным немецким текстом о многоцелевых компрессорах. Алексей переводил очень быстро, вникал в многоэтажные термины, но не мог с лету формулировать на литературном русском. Нике это лучше удавалось. Она ходила по квартире в спортивном костюме его жены и осваивалась со спецификой холостяцкого быта. Работали они очень много, хлестали вермут и закусывали копченой колбасой. Ника здорово уставала от нагрузки на голову, но в редкие паузы старалась заняться хозяйством, чтобы хоть как-то компенсировать своему приятелю те неудобства, которые он испытывал, когда ему после ванной хотелось по привычке пройтись голышом.
Спали они отдельно. Нику это устраивало, хотя Алексей с каждым днем казался ей все более симпатичным.
- Наверно, без милиции не обойтись? – задумчиво сказал он однажды, не глядя на нее.
Ника прикрыла глаза. Она ждала чего-то в этом духе. Рано или поздно он захочет от нее избавиться. Ну сколько можно терпеть в собственной квартире сумасшедшую девушку, с которой не делишь постель? Беда была в том, что уйти она могла только обратно, под покровительство непонятного Ленчика, где в любой момент ей могли вколоть средство для повышения забывчивости. Из справочного бюро ей уже был известен домашний адрес Петренко Вероники Алексеевны, но возвращаться в прежнюю тюрьму никак не хотелось. Ника помнила решимость, с которой она пыталась хоть что-то разузнать о себе, и отчаяние, когда она ощущала тщетность этих попыток. Под боком у Алексея она получила передышку для разработки плана дальнейших действий. Только эти планы что-то никак не придумывались.
****
– Ты послушай. Брось словарь, иди сюда.
В темной тесной комнатушке, заваленной компьютерными деталями, сесть было некуда, кроме кое-как заправленной кровати хозяина. На кроватью была полка с учебниками. Художественной литературы вообще не было. Из-под кровати торчал поднос с грязными тарелками.
Ника не ожидала, что приглашение в гости исходит от хозяина комнаты в коммуналке без намеков на комфорт и порядок.
Другу Алексея было на вид лет двадцать, но могло оказаться и тридцать, такой он был щуплый и неухоженный. Открыл дверь, вяло поздоровался и сразу побежал к компьютеру, даже не рассадив гостей.
Алексей кивнул Нике. Она поспешно подошла.
Белобрысый парень вежливо-устало окинул ее воспаленными глазами:
– Нашлась вчера статья в Интернете. Я вам распечатаю. В Англии пианиста нашли. Ничего не помнит. На рояле бренчит, а имя свое написать не может… Ну, его полиция сдала в дурдом… Леха, вруби принтер... Если что новое о тех, кто память вдруг потерял, я тебе сброшу почтой.
Алексей склонился к монитору. Нике позади их спин уже ничего не было видно, потому что плоский экран бликовал.
– Нигде не мелькает, что он наркоман, следы уколов и все такое? – спросил Алексей негромко.
– Не, не было… Слушай, чего вы частный сыск развели, подкати к Гошке, он в таком деле не откажет.
– А если он крутизну начнет показывать и задержанием грозиться? Кандалами трясти, пистолетом размахивать? Помнишь, какой у него характер говеный?
– Ну накрайняк взятку попросит – и то вряд ли. Ты чего, боишься, что он тебе Вику не простил? Да у него этих Вик…
– Ну ладно, - Алексей выпрямился. – Может ты и прав.
В машине Ника нервно изучала статьи из интернета о парне, потерявшем вместе с памятью заодно и дар речи. Он оказался выдающимся пианистом, играл и сочинял музыку прямо в психушке, где его держат, пока весь мир пытается опознать его. Его обнаружили на юге Англии, на пляже два месяца назад. Он был одет в дорогой, хорошего покроя, но совершенно мокрый костюм и не реагировал на окружающее, в том числе на вопросы, кто он и что делает на берегу. При нем не было никаких документов, по которым можно было бы установить его личность. Однако сильнее всего удивило полицейских то, что с его одежды были спороты все метки, которые могли бы, хотя бы косвенно, натолкнуть полицию на идею о его национальности или гражданстве.
Ника вглядывалась в фотографию симпатичного, коротко стриженого юноши и с замиранием ждала, что что-то екнет внутри, и она вспомнит это нервное лицо, или вдруг сама собой появится некая мысль, которая подскажет новое направление поисков, новый путь. Но ничего. Кроме тупой идеи о неизвестной науке болезни, или что-то в этом духе. Бирка на ее куртке была пришита. Они с Алексеем ее внимательно рассмотрели. Название немецкой фирмы новых идей им не добавило.