Владлен ДОРОФЕЕВ
БУНТАРСКИЙ РОД ВАДКОВСКИХ
Документальное повествование о судьбе представителей рода Вадковских,
свергавших русских императоров и честно служивших им и Отечеству
«При воспоминании о Вадковском, прочь от моего пера всякое осуждение его неосторожных действий. Я храню в памяти… глубокое уважение, как к одному из замечательных людей по уму, по теплоте его чувств и сердца и по неизменности его убеждений».
С. Г. ВОЛКОНСКИЙ
АРЕСТ
Его грубо втолкнули в тёмный каземат. За спиной с грохотом захлопнулась кованая дверь. От тошнотворного запаха гниющей соломы и крысиного помёта, сырого спёртого воздуха, помутилось в голове. Постепенно глаза привыкли к темноте, восстановилось дыхание, яснее заработала мысль.
Вот и свершилось! Да, он был готов к аресту, но не верил, что его, дворянина, могут бросить в каменный мешок, стены которого кишат мокрицами, и под ногами снуют крысы. Бросили, как последнего колодника! Нет воды, чтобы умыться. Платье пропахло потом, изодрано и помято, а в нём приходится спать! Он не брит. Кормят отвратительно.
Неужто им не хватило бы взять с него слово и посадить под домашний арест? Слово Чести! Что может быть крепче?!
Узник, кусая губы, проглотил стоящий в горле горький колючий ком.
Почему дело, которому он отдал силы, молодость, ради которого пошёл на жертвы, потерпело неудачу? Рок?! Злосчастная судьба! Но ему всегда везло. И в игре, и в дружбе… Природа не обделила его внешностью, талантом, умом, богатством. Так что же? Почему Общество открыто, а он под арестом? Где допущена оплошность? Ведь было всё так ладно, и будущее рисовалось совсем иным.
«Вспомнишь ли ты, Русь святая, наша мать, иль тебе, родимая, не велят и вспоминать…» Вспомнят ли? Да, он подписал свой смертный приговор, ибо всё содеяное ставило его в разряд особо опасных государственных преступников. Но заслужил ли он забвения?! Бросить свет, гвардию, поместья, ради освобождения народа от рабства, и кануть в лету… Нет! Поймут ли когда-нибудь его или сочтут умалишенным?
И умирать, право, не хочется совсем! Жить, чтобы бороться, вот идеал!
Вопросы, теснившиеся в голове, не давали покоя. Он долго, нервно мерил шагами камеру. Наконец сел, упершись взглядом в отсыревший угол потолка. Там медленно скапливалась тёмная тягучая жидкость, вытягивалась и зависала в воздухе. Вот оторвалась капля, за ней вторая.
Кап, кап, кап…
— Фамилия?
— Вадковский.
— Имя, отчество?
— Фёдор Фёдорович.
— Возраст?
— Двадцать пять… Православного… Из дворян… Прапорщик Нежинского конно-егерского полка… Намерение Общества состояло в даровании государству конституции. Исполнение оного должно быть произведено вооруженною силою, и в случае несогласия на сие царствующей фамилии, отдалить оную от престола и водворить временное правительство, для приготовления конституционного положения…
«Надо просить за брата. Это моя вина, что Александр в Обществе», — стучало в висках. Но этот, первый в его жизни допрос, был уже окончен…
РОД ВАДКОВСКИХ
Вадковские… Старинный род из прусского города Магдебурга. В 1622 году Михаил Вадковский перешёл на службу в Польшу и в благодарность от Сейма получил дворянство. А его внук Иван Юрьевич в 1695 году был принят на русскую воинскую службу, участвовал в Северной войне против шведов. Иван, выдвинулся ратными подвигами в армии Петра Первого, к 1727 году имел чин полковника и ведал Кригскомиссарской конторой Адмиралтейской коллегии.
Его сын Фёдор Иванович, капитан лейб-гвардии Семёновского полка, стал «первым пособником» при захвате трона Екатериной Второй, за что 9 июня 1762 года был награждён орденом Святого Александра Невского.
В 1766 году в звании генерал-аншефа, в должности командира Семёновского полка, Ф. И. Вадковский вышел в отставку и поселился в своём поместье в селе Пятницкое Елецкой провинции Воронежской губернии (после межевой реформы с начала XIX века — Елецкий уезд Орловской губернии — прим. автора).
В «Экономических камеральных описаниях» Извальской волости Елецкого уезда сохранилось описание поместья Вадковских: «Село оврага прудового, и двух безумянных отвершков по обе стороны оврага Пятницкого, на правом берегу церковь каменная Великомученицы Параскевии, нарицаемая Пятницы; дом господский деревянный и при нём сад нерегулярный с плодовитыми деревьями, деревья оврага прудового на левом берегу дачею простирается большой дороги, ведущей в г. Задонск по обе стороны, земли грунт чернозёмный; крестьян на пашне в посредственном зажитке».
Матушка-Императрица Екатерина щедро отблагодарила своего любимца землями и крестьянами. Только в Елецком провинции Вадковский владел сёлами Покровским (Красная Поляна), Пятницким (Большие Извалы), Богословским, деревнями Черницово, Братки, Богословское (Лопуховка), Суханино, Плоское, Екатериновка. За ним было записано около двух тысяч крепостных душ. Сегодня надо понимать, что за «души» тогда считали только мужиков.
В Московском уезде Вадковские владели более двумястами душ крестьян. По соседству, в Коломенском уезде Московской губернии, на Москве-реке село Рыбаково с деревней и более семьюстами крестьянских душ принадлежало полковнице Елизавете Васильевне Вадковской.
В почестях и любви Фёдорович Иванович Вадковский принял свою кончину и был похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге.
После смерти Фёдора Ивановича, большинство родовых имений унаследовал его младший сын Фёдор Фёдорович. Хотя от брака с Ириной Андреевной Чириковой, урождённой Воейковой, покойный имел пятерых детей: Николая Фёдоровича (1744—1765 гг.) — офицера лейб-гвардии Семёновского полка; Егора Фёдоровича (1745—1791 гг.) — офицера лейб-гвардии Семёновского полка (отец Якова Вадковского); Илью Фёдоровича (1750—?) — офицера лейб-гвардии Семеновского полка; Марию Фёдоровну (1751—1786 гг.), бывшую замужем за Александром Ивановичем Одоевским (1738—1797гг.); и, наконец, Фёдора Фёдоровича (1756—1806 гг.). Наверное, в окончательном решении отца о наследстве сказалась близость к младшему сыну, которому после отставки он мог уделить больше внимания, чем к остальным детям.
Наследник Фёдор Вадковский родился 21 декабря 1756 года. Конечно, он получил блестящее домашнее образование. Но ещё по тогдашним порядкам от отца он унаследовал право уже с рождения быть записанным солдатом в лейб-гвардии Семёновский полк. На своё десятилетие мальчик получил звание сержанта. А когда в январе 1771 года заступил на действительную службу, уже имел звание прапорщика.
Впрочем, главное, что с детства Фёдор дружил с наследником престола великим князем Павлом Петровичем.
В сентябре 1781 года юный Вадковский сопровождал Павла в путешествии по Европе, где, будучи в Вене на аудиенции русской делегации у австрийского императора, он заслужил такой лестный отзыв Иосифа Второго: «Месье Вадковский симпатичный молодой человек».
Восшествие на престол Павла Первого счастливо повлияло на судьбу Вадковского. 21 ноября 1796 года он был пожалован в генерал-поручики, назначен командиром Павловского полка, а также присутствующим в Военной коллегии и мариентальским комендантом.
Но несмотря на то, что карьера явно удалась, и в апреле 1797 года он был награждён орденом Святого Александра Невского, любая служба явно тяготила Фёдора Фёдоровича.
По словам графа Е. Ф. Комаровского, Вадковский целыми днями сидел перед камином в вольтеровском кресле и не ездил ко двору, а по поводу своего назначения говорил: «Я должен был принять то, что мне предложили; я его (Павла Первого — прим. автора) давно знаю, он шутить не любит, хотя уже 20 лет, как я военную службу оставил». И поэтому, думается, Вадковский не сильно переживал свою опалу и отставку в октябре 1798 года, с чином действительного тайного советника и назначением в Сенат.
Красивая и весёлая супруга Вадковского, графиня Екатерина Ивановна Чернышёва, принадлежала к одному из самых влиятельных и богатых дворянских родов России. К тому же она была умна и энергична, прекрасно музицировала и пела.
В юности Екатерина Ивановна, в качестве фрейлины Екатерины Второй, сопровождала императрицу в путешествии по России. В дороге юная фрейлина даже умудрилась вести дневник на французском языке. Сегодня он хранится в Государственном Историческом музее в Москве.
В её родительском петербургском доме на Фонтанке (сегодня под №20 — прим. автора) собирался великосветский салон, представители блестящих аристократических фамилий.
Множество знатных женихов добивались руки очаровательной Екатерины Ивановны. Из-за неё известный щёголь, красавец, изысканный танцор, князь Б. В. Голицыным едва не вызвал на дуэль друга дома графа Е. Ф. Комаровского. В 1782 году в неё был пламенно влюблён князь А. Б. Куракин, но сватовство его окончилось неудачей.
Отец Екатерины, фельдмаршал граф Иван Григорьевич Чернышёв, посчитал невыгодным породниться с Куракиными, бывшими в опале у Екатерины Второй за дружбу с её внуком великим князем Павлом Петровичем. Куракин не простил оскорбительного отказа, и впоследствии в переписке с братом стал именовать Екатерину Ивановну (с годами располневшую — прим. автора) «Кадушкой», хотя в былые времена именовал не иначе как «Ma belle» (милая).
И, тем не менее, несмотря на все ухаживания множества блистательных женихов, 2 сентября 1789 года Екатерина Ивановна вышла «по большой любви» замуж за Фёдора Вадковского. А в приданое она принесла и без того состоятельному мужу — 3000 душ крепостных в Тамбовской губернии!
По словам современника, Фёдор Фёдорович был человеком просвещённым и гуманным, с природным умом он соединял доброе сердце; был сибарит и дорого ценил комфорт, которым умел пользоваться. Оказывается, вот какой человек был нужен великосветской умнице и красавице!
И семи лет счастливого брака не прошло, как Вадковский умер 27 августа 1806 года. С большой семейной печалью он был похоронен рядом с родителями на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге.
Рано овдовев, Екатерина Ивановна Вадковская занялась воспитанием своих детей: четырёх сыновей и двух дочерей, которым дала прекрасное воспитание и блестящее образование.
Последние годы жизни она провела в своём имении Пальна Орловской губернии. В 1826 году её сын, Фёдор, под арестом писал в своём прошении, что мать его в параличе и слабого здоровья.
Пётр Вяземский, побывав в Москве на похоронах Е. П. Чернышёвой, четыре члена семьи которой находились в сибирском изгнании по делу декабристов, писал жене 20 февраля 1828 года: «Старуха Самарина, которая потеряла в дочери настоящую мать, старуха Вадковская, полуумершая, полуживая, Катерина Фёдоровна Муравьёва: союз смерти, болезней, бедствий и Сибири, которая предстала тут невидимо, — всё это составило зрелище раздирающее…»
Екатерина Ивановна Вадковская скончалась 7 августа 1829 года в имении Любичи, будучи в гостях у дочери Екатерины Фёдоровны Вадковской-Кривцовой, так и не увидев своих ссыльных сыновей.
Своё упокоение Екатерина Ивановна Вадковская нашла в крипте Спасо-Преображенского собора села Зубриловка, Балашовского уезда Саратовской губернии (сегодня село Зубрилово в Пензенской области — прим. автора).
Её прекрасно воспитанные и образованные сыновья Иван, Фёдор, Александр, три блистательных офицера, три богача аристократа, в это время будут отбывать наказание за то, что восстали против несправедливости за свободу и равенство русского народа! Понять ли нам их сегодня? Умом уж точно не понять…
«СЕМЁНОВСКОЁ ДЕЛО». ИВАН ФЁДОРОВИЧ ВАДКОВСКИЙ
Первым на эту дорогу, пожалуй, я бы даже сказал — прибило против его воли, старшего отпрыска семьи — полковника лейб-гвардии Семёновского полка Ивана Фёдоровича Вадковского. Героя Отечественной войны 1812 года, отличившегося в битве под Кульмом, где он принял на себя командование «государевой» ротой, за что получил «высочайшее благоволение».
На войне Иван Вадковский доблестно сражался, но негусарствовал, и в быту чрезвычайно скромно обходился.
В той же битве под Кульмом, был смертельно ранен его однополчанин, поручик 9-той роты Лейб-гвардейского Семёновского полка, Александр Васильевич Чичерин. В своём дневнике он вспоминал, как ещё под Малоярославцем уступил палатку дня ночлега Кутузову, а сам перебрался к Вадковскому: «Прощайте покой и сибаритское существование; усталый, грязный, полуголодный, без постели, я всё-таки готов благословлять небо, лишь бы успехи наши продолжались. Теперь у меня нет даже палатки. Сегодня утром светлейший в весьма учтивых выражениях попросил её у меня, а я не так дурно воспитан, чтобы отказать. И вот я перебрался к Вадковскому, где очень неудобно; а в моей палатке укрыты судьбы Европы».
По возвращению из европейских походов, русские офицеры заразились либеральными идеями. И вот в этот момент начальник штаба гвардейского корпуса генерал П. М. Сипягин принял Вадковского в члены одной из масонских лож. Но почти сразу Иван Фёдорович отошёл от масонства. Позднее он признавался: «Слишком мало любопытен, чтобы проникать в тайны ложи (в существовании которых, впрочем, сомневаюсь), будучи весёлого и беспечного нрава, я не мог не смеяться над зрелищем, которое доставляли мне мои товарищи по обществу».
Знаменитый лейб-гвардии Семёновский полк, в котором по семейной традиции служил Вадковский, был на особенном положении в русской армии. Ещё бы, ведь шефом полка, тоже по традиции династии Романовых, был сам император Александр Первый!
Воодушевлённые европейским либерализмом командиры-семёновцы отменили у себя в полку телесные наказания рядовых с согласия всех ротных начальников и полкового командира генерала Я. А. Потемкина. Запретили грубое обращение к солдатам, в частности, даже на «ты», улучшили их бытовые условия. Всячески поощряли грамотность среди них, создав для этого полковую библиотеку.
Все эти меры приняли под давлением членов «Семёновской артели», офицерской организации, ставшей одним из прообразов декабристских обществ. В рядах артели были и будущие декабристы: Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, Трубецкой, Чаадаев, Якушкин, Бестужев-Рюмин, Шаховской.
Мемуарист Филипп Филиппович Вигель вспоминал об атмосфере воцарившей в полку: «При поведении совершенно неукоризненном, общество офицеров этого полка почитало себя образцовым для всей гвардии. Оно составлено было из благовоспитанных молодых людей, принадлежащих к лучшим, известнейшим дворянским фамилиям. Строго соблюдая законы чести, в товарище не терпели бы они ни малейшего пятна на ней. Сего мало: они не курили табаку, даже между собою не позволяли себе тех отвратительных, непристойных слов, которые сделались принадлежностию военного языка. Если которого из них увидят в Шустерклубе, на балах Крестовского острова или в каком-нибудь другом месте, из полку общим приговором был он исторгнут. Они составляли из себя какой-то рыцарский орден, и всё это в подражание венчанному своему шефу. Их пример подействовал и на нижние чины: и простые рядовые возымели высокое мнение о звании телохранителей государевых. Семёновец в обращении с знакомыми из простонародья был несколько надменен и всегда учтив. С такими людьми телесные наказания скоро сделались ненужными, изъявление неудовольствия, сердитое слово были достаточными исправительными мерами. Всё было облагорожено так, что, право, со стороны было любо-дорого смотреть».
Либеральные нововведения семёновцев не пришлись по вкусу могущественному царедворцу, государственному и военному деятелю, графу Алексею Андреевичу Аракчееву. Человек он был выдающийся, но своеобразный, с иронией именовал себя «необразованным новгородским дворянином», хотя собрал одну из лучших библиотек в государстве, и видевший дальнейшее развитие России в укреплении порядка и дисциплины. К этому времени он фактически подчинил себе Государственный совет, Комитет министров, собственную Его Императорского Величества канцелярию, и обладал огромным влиянием на императора Александра Первого.
И вот, весной 1820 года, Аракчеев добивается смещения с поста командира Семёновского полка генерала Потемкина, назначив на его место боевого вояку и жёсткого педанта полковника Григория Ефимовича Шварца.
Приложил руку к новому, и как окажется впоследствии, глубоко ошибочному назначению и младший брат царя, Великий князь Михаил Павлович, особенно настаивавший на назначении Шварца, и утверждавший, что именно этот командир: «беспрестанно содержа семёновцев в труде и поте, выбьет из них дурь».
Чем уж семёновцы насолили этим господам, мы теперь не узнаем!
А между тем обстановка в полку резко изменилась. Началась бесконечная муштра, вернулись палочные наказания провинившихся солдат. Беспрерывные учения, неизменно заканчивавшиеся экзекуциями, производились даже в праздники.
Но полковник на этом не успокаивался! Видно серьёзно его «накачали» высокопоставленные начальники! А скорее всего, характер у него был такой, дурная кровь немецких предков не давала покоя. И ежедневно на квартиру к Шварцу направлялся очередной десяток рядовых, которых он лично муштровал в своей гостиной, заставляя часами стоять без движения с поднятой ногой. И эти издевательства не миновали никого в полку, а ведь большинство солдат были славными героями Отечественной войны 1812 года!
Весной 1820 года вернувшись в полк из отпуска, Вадковский ужаснулся. Вот что он напишет: «В мае месяце заметив, что грубое обхождение господина полковника Шварца отяготительно для подчиненных, принял я намерение идти к нему для предоставления моих замечаний». К сожалению, тогда Ивана Фёдоровича отговорили товарищи!
С каждым днём атмосфера в полку накалялась. Только с 1 мая по 3 октября, по указанию Шварца, были наказаны 44 человека, которым во время экзекуции нанесли более 14 тысяч ударов палками!
Солдаты в полку роптали.
Офицеры были растеряны, понимая незыблемость позиций командира Шварца.
Назревало восстание.
И оно вспыхнуло. В батальоне… Вадковского!
16 октября первая рота, самовольно собравшись на вечернюю поверку, объявила протест командиру полка. Ротный начальник капитан Кашкаров донес о случившемся Ивану Фёдоровичу. Вадковский бросился вразумить Шварца. Но тот сделал ему выговор за потачку солдатам и пожаловался на него Великому князю Михаилу Павловичу.
Бунт!
Поступила команда арестовать роту. Иван Вадковский, ещё надеясь уладить дело и спасти солдат, мечется между начальством и подчиненными, отстаивая справедливость. Но поздно — арестованная рота отправлена в Петропавловскую крепость!
Узнав об этом, взбунтовался весь батальон. Шварц трусливо бежал из расположения части. Умиротворять солдат отправили авторитетного у них Вадковского. Тот попросил час на освобождение их товарищей. Но командир гвардейского корпуса проигнорировал ходатайство Ивана Фёдоровича и солдат не отпустили из крепости.
И тогда вспыхнул весь полк…
Бунт безжалостно подавили силами Павловского полка.
Следственная комиссия по делу семёновцев, под руководством генерал-адъютанта князя Алексея Фёдоровича Орлова, работала в Витебске полтора года!
Вадковский на допросах опровергал предположения о подстрекании офицерами солдат к бунту. 2 ноября он писал Аракчееву: «Никто на свете меня не убедит, чтобы сие происшествие было вымышлено солдатами или происходило единственно, как показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца. Он был всегда известен за хорошего и исправного офицера и командовал с честию полком. Отчего же сделаться ему варваром? По моему убеждению, тут кроются другие причины. Внушение, кажется, было не военное, ибо военный умел бы их заставить взяться за ружьё, чего никто из них не сделал, даже тесака не взял… Признаюсь, что я его приписываю тайным обществам».
Он написал об этих событиях «Оправдательную статью», которую его сестра Софья Фёдоровна Вадковская передала Александру Первому. Но это не помогло.
По приказу императора полк расформировали, полностью сменили списочный состав. Царь приказал прогнать девять солдат «зачинщиков волнения» сквозь строй в 1000 человек по шесть раз каждого и отослать в рудники! Около 450 человек были переведены в Оренбургский и Сибирский отдельные корпуса, 35 военнослужащих направили на Кавказ, в действующую армию.
22 апреля 1822 года суд признал вину и вынес Ивану Вадковскому смертный приговор, после лишения чинов и имения! Ведь его палачи вырвали признание «…слабым и несообразным с долгом службы поведением, дал усилиться беспорядкам».
До казни его перевели в Витебскую тюрьму, где содержали под караулом аж до воцарения Николая Первого. Четыре года Вадковского держали в тюрьме, по словам его жены потому, что он являлся «опасным свидетелем минувшего».
В застенках он напишет: «Я гоним беспрестанно по делу Семеновского полка».
Оказалось, что честность и высокие моральные принципы должны быть чужды русскому офицеру! За обладание этими человеческими качествами, невзирая на большие заслуги перед Отечеством, человек должен понести жестокое наказание! Вплоть до смертной казни. Вот до такого абсурда была доведена русская армия накануне восстания декабристов.
7 июня 1825 года Иван Фёдорович в письме на имя царя указывал, что возмущение Семёновского полка не может быть «…приписано политическим видам или подстрекательству».
В 1826 году в Витебскую тюрьму пришло высочайшее повеление уже нового императора Николая Первого: «И. Ф. Вадковского заключить в крепость на два с половиной года, а затем тем же чином перевести на Кавказ». Поистине «царское прощение»!
Но на следующий год Николай «смилуется» и прикажет отправить Вадковского в неспокойный Отдельный Кавказский корпус.
В мае 1827 года Иван Фёдорович добьётся отставки. «Причиною отставки Тифлисского пехотного полка полковника Вадковского было полученное Государем Императором достоверное сведение, что сей штаб-офицер нимало не переменил своего вредного образа мыслей», — докладывал генерал Потапов цесаревичу Константину.
Уже в конце октября орловский гражданский губернатор Сонцов в рапорте на имя императора уведомлял о своём предписании елецкому исправнику: «…иметь за Вадковским негласное наблюдение и ежемесячно доносить о его поведении». К сожалению, рапорты мне разыскать не удалось.
В отставке Иван Фёдорович проживал в своём елецком имении Петровское (Большая Поляна). Летом 1837 года сюда к нему приезжал поэт В. А. Жуковский, записавший в дневнике: «8 июля, четверг. Переезд из Ельца в Тулу. В семи верстах от станции Бродки деревня Большая Поляна И. Ф. Вадковского. Дом у самой дороги».
Иван Фёдорович, женатый на Е. А. Молчановой, имел от неё сына — Фёдора (24.3.1824 — 1880 гг.), впоследствии штаб-ротмистра, кавалера орденов Св. Владимира 4-й степени с бантом и Железной короны 3-й степени и дочь — Варвару (1821—1863 гг.), она была замужем за А. А. Катениным, оренбургским и самарским генерал-губернатором.
Он опекунствовал над несовершеннолетним сыном покойного брата Павла Фёдоровича. Вёл обширное хозяйство, писал «Записки о событиях в Семеновском полку» и постоянно ходатайствовал об изменении участи братьев Фёдора и Александра.
Иван Фёдорович Вадковский умер в 1849 году на пятьдесят девятом году жизни в своём имении Петровское, Елецкого уезда Орловской губернии.
А тогда, в 1826 году, когда решилась его судьба по «Семёновскому делу», в казематах Петропавловской крепости ожидали своей участи его братья Фёдор и Александр, за участие в противоправительственном заговоре декабристов.
ФЁДОР ФЁДОРОВИЧ ВАДКОВСКИЙ
…Холодная и сырая весна 1823 года встретила князя Александра Петровича Барятинского туманами и изморозью. Он зябко кутался в шубу, прячась под козырёк кибитки.
За стеклом проплывали петербургские предместья. Впереди ожидали князя балы и выезды, шумные и праздные салоны вельмож, встречи с друзьями молодости. Всё это привычно, и не занимало голову Александра Петровича. Другие мысли волновали его.
Южная Дирекция направила Барятинского в столицу с поручением убедить Северное тайное общество в необходимости вооруженного восстания с последующим введением республики. Барятинский сомневался, что поездка будет удачной.
Тревоги его полностью оправдались. Вокруг предложения Южного общества разгорелись ожесточенные споры. Александр Петрович, уступая, всё же страстно убеждал перейти хотя бы к практической деятельности. Но напрасно! Никита Муравьёв заметил, что в гвардии нет людей, «могущих взойти в общество». Это и решило спор. Желаемого результата посланнику Юга добиться не удалось. Оставалось попытаться делом опровергнуть слова Муравьева и тем доказать «северянам» возможность активных действий.
Представитель Южного общества — собрания людей, желавших вооруженным путем сместить правительство и даровать народу вольность, Барятинский обратил внимание на офицеров Кавалергардского полка.
Выбор оказался верным, надежды оправдались.
В апреле 1823 года, на одной из петербургских квартир, Барятинский принимает в члены тайного общества двух офицеров Кавалергардского полка — Ф. Ф. Вадковского и И. Ю. Поливанова. Молодые люди, привлеченные в организацию, невзирая на своё высокое положение и богатство, страстно жаждали борьбы за идеалы свободы русского народа.
«Это храбрец, таких нам надо», — мнение Барятинского о Вадковском.
Большинство исследователей сходятся на мысли, что Фёдор Вадковский родился 1 мая 1800 году в елецком имении родителей — селе Пятницком (Извалы), Орловской губернии. Но вероятнее всего он родился в Петербурге, в доме матери, на Фонтанке. Потому, что уже 9 мая был крещён в петербургской приходской церкви Святых и Праведных Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы.
Детство Фёдора прошло в столице, но лето семья по обыкновению проводило в елецком имении.
Его домашнее воспитание продолжалось в Благородном пансионе при Московском университете. Перед занятием французами Москвы Фёдора перевезли в Петербург, где он продолжил образование у аббата Лемри, потом в частном аристократическом пансионе Гинрихса и Годениуса.
В формулярном списке Фёдора Вадковского при поступлении на военную службу указывалось: «По-российски, по-французски и по-немецки, истории, географии и математике знает». Он сочинял стихи и музыку, при этом обладал блестящими математическими способностями.
По окончании обучения Фёдор Фёдорович, конечно, по сложившейся семейной традиции поступил на военную службу подпрапорщиком в лейб-гвардии Семёновский полк. Незадолго до «Семеновской истории», 21 апреля 1820 года, его, к счастью, в чине юнкера переводят в почётный гвардейский Кавалергардский полк. 1 января 1822 года он уже корнет.
Карьера складывалась замечательно.
Ах, молодость, молодость… Чего ей не хватает?!
Как видно из его следственного дела, он уже «в двадцать лет, читая французских философов, начал задумываться о политике государств и России», о тяжелой доле русского народа. В то же время он на «особом» счету у властей как «дерзкий офицер», и с этой стороны лично известен императору Александру Первому.
В офицерской среде большую популярность получили его сатирические стихи, направленные против членов императорской фамилии.
Из воспоминаний декабриста Владимира Толстого: «В то время Беранже был в большом ходу; Вадковский ему подражал то песнями буфф, то песнями политическими, как-то: „А где наш царь? В манеже наш царь!“ — И далее царя и великих князей ругали, глумились над ними, выставляли все их недостатки и прочее, и поминалось, что для них есть штыки…»
По свидетельству современника, в стихотворении «Странная история» Вадковским «в юмористической форме рассказывалось о свержении самодержавия».
Бесшабашный Фёдор, даже не подозревал, что его шуточки-прибауточки уже изрядно поднадоели начальству.
19 июня 1824 года он был арестован.
«Несносно жить в казённой духоте нашей столицы, — сообщал А. Бестужев поэту Вяземскому. — Нет дня, чтобы не слышно было чего-нибудь новенького да хорошенького!! Дня три тому назад как фельдъегерь, прямо с маневров, умчал кавалергардского Вадковского, брата того, которого до сих пор душат в Витебске…» (Фёдор в это время неоднократно ходатайствовал перед императором о смягчении участи находящегося в витебской тюрьме по «Семёновскому делу» брата Ивана — прим. автора).
На этот раз за свои стихи Фёдор Вадковский отделался легко — переводом из столицы в отдалённый армейский полк. Официально было объявлено, что корнет Кавалергардского полка Вадковский «за неприличное поведение» переведён в Нежинский конно-егерский полк, с переименованием в прапорщики. Но Александр Первый потребовал для него «без всякого послабления режим военной службы», а «за малейшее уклонение от оной поступать по закону»!
На следствии Фёдор Вадковский не без сожаления показал: «Когда Барятинский уехал из Петербурга, он меня сдал на руки полковнику Трубецкому. Весьма долгое время оный мне не открывал никаких подробных сведений насчет общества и намерений его и не доверял мне принимать никого».
Никита Муравьев лишь формально оформил Вадковского и Поливанова в Северное общество, но не этого желали горячие головы новых членов. Они не разделяли умеренной программы «северян», поэтому в 1824 году окончательно присоединились к Южной управе.
ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО
Став членом тайного общества, Фёдор Фёдорович с присущей ему пылкостью и энергией погрузился в агитационную работу. У него на квартире часто собирались радикально настроенные офицеры и юнкера Кавалергардского полка. И к началу 1824 года деятельный Вадковский уже подготовил почву для создания ячейки тайного общества у кавалергардов.
В это время, с очередной попыткой привести Север и Юг к единой цели, в Петербург приезжает П. И. Пестель.
После долгих и острых переговоров «северяне» и на этот раз отказываются поддержать его радикальную «Русскую правду».
Но Пестелю повезло. «Пламенный борец за народное счастье», как не раз характеризовали Фёдора Вадковского в советской прессе, приложил усилия, чтобы познакомиться с вождём. И вскоре при личной встрече они договорились о создании республиканского филиала Юга в Петербурге. «Я существую и дышу только для священной цели, которая нас объединяет», — напишет Фёдор в письме Пестелю.
М. И. Муравьев-Апостол на допросе 10 апреля 1826 года показал: «Пестель мне сказал, что с содействием Ф. Вадковского мне должно здесь составить отдельное общество так, чтобы Северное его не знало, чтобы не порвать все отношения с оным».
Первое организационное совещание формирующейся управы Южного тайного общества состоялось на петербургской квартире П. Н. Свистунова. Присутствовали П. И. Пестель, И. А. Анненков, С. И. Кривцов, Ф. Ф. Вадковский. Пестель изложил товарищам цели и задачи Южного общества. В отличие от Северного, оно должно было создать свою республиканскую ячейку на основе трех категорий ее членов: «братьев», «мужей» и «бояр». Последние были знакомы с составом Верховного революционного органа и имели право принимать новых членов. Вновь принятые давали клятву на верность целям и делу общества.
Структурно напоминает масонскую ложу, но на то оно и тайное общество!
Устав организации хранился в футляре скрипки Вадковского.
Вскоре состоялось и второе совещание, на квартире Фёдора, на набережной реки Фонтанки, в доме №20 (здание сохранилось и поныне — прим. автора). На нём была окончательно оформлена Петербургская управа Южного общества.
До отъезда Пестеля, как показал Вадковский на следствии, начал он «…принимать сочленов и первого представил Свистунова, который был принят в одном звании со мной („боярин“ — прим. автора) и обоим нам Пестель поручил старание распространять наши отрасли».
Позднее только в Петербурге Вадковский привлёк в организацию И. Ю. Поливанова, Н. Н. Депрерадовича, И. А. Анненкова, А. А. Плещеева.
Принял он в Общество и своего младшего брата — Александра Фёдоровича Вадковского.
«В 1823 году в Туле был я в отпуску… я узнал от брата моего Фёдора, что есть тайное общество, желающее изменений в правительстве. На предложение в оное войти я согласился, в чём дал расписку, пообещав сохранить в тайне существование и членов оного. Намерение общества было даровать народу вольность и прекратить страдание всеобщее. Способы достижения сей цели были мне неизвестны, но брат уверял, что общество сильно и может во всём успеть», — признался Александр Вадковский на следствии.
Итак, шесть человек привлечены в организацию за первый период деятельности Фёдора.
За Вадковским тянулись, ему верили. По свидетельству современников, это был энергичный, смелый пропагандист, обуреваемый неутомимой жаждой революционной борьбы. Высокообразованный, богато одаренный от природы, он прекрасно играл на скрипке и фортепиано, сочинял музыку и стихи.
Его товарищ по службе В. Толстой вспоминал: «Вадковский… мне говорил, что он хочет предложить обществу писать тайным образом посредством молока».
Но, к его сожалению, он не имел очень важного для революционера таланта — конспиративного. Был излишне доверчив и откровенен. Не случайно его неблагонадежные стихи и эпиграммы на великого князя Михаила Павловича стали известны начальству, за что Вадковский 19 июля 1824 года был арестован.
В тот раз, как мы уже знаем, обошлось. Но не будем, как он, забывать, что Александр Первый потребовал для него «без всякого послабления режим военной службы», а «за малейшее уклонение от оной поступать по закону»!
Об этом Вадковский писал Пестелю: «С начала моего изгнания я должен был подчиниться системе слишком тягостной для моих чувств, вам известных. Я должен был умерить свой пыл, застегнуться на все пуговицы, должен был обманывать, и я это делал. Сергей (Муравьев-Апостол — прим. автора), брат Матвея, которого я осведомил о мерах недоверия, принятых по отношению ко мне правительством, должен был сообщить вам, что за мной ходили по пятам, непрерывно следили за моим поведением, записывали имена лиц, меня посещавших, и тех, у кого я бывал, а мои начальники имели предписание следить, не пытаюсь ли я влиять на молодежь, — и обо всём доносить раз в месяц».
Оторванный от столичного декабристского кружка, Фёдор не потерялся и не опустил голову. Он по-прежнему оставался главным идейным организатором и вдохновителем северного филиала Южного общества.
В 1824 году дивизия, в которую Вадковский был определен, выехала в лагерь, в село Ахтынку Полтавской губернии. Неподалеку от Ахтынки, в местечке Лубны, Фёдор встретился с Сергеем Муравьевым-Апостолом. Во время разговора они решили основать управу Общества в дивизии.
Каждый день, каждую свою думу Вадковский ставит на пользу соратникам. Голова его полна идей.
В октябре 1825 года Фёдор вырывается на несколько дней в орловское родовое имение Чернышевых село Тагино. Здесь собрались его родственники: Захар Чернышев и Никита Муравьев, сестра Муравьева (впоследствии она отвезёт послание А. С. Пушкина декабристам в Сибирь — прим. автора) и приятель Толстой.
Вадковский весь вечер с наслаждением играл на скрипке и фортепиано, пел, читал стихи Рылеева и Одоевского. А затем в приподнятом настроении решил перейти к делам. Собравшихся ждал сюрприз, — Федор привёз на общее обсуждение несколько интересных проектов. Первый касался связи между тайными обществами и их филиалами. По нему было необходимо «иметь пять или шесть преданных и проверенных членов, единственным назначением которых будет служить средством связи…» По его разумению денежные средства на разъездных агентов можно получить, если «ежегодно производить сбор денег. Небольшой взнос с каждого составил бы сумму, большую, чем достаточно».
А в конце пылкого выступления Фёдор разошёлся и предложил организовать подпольную типографию для издания агитационной литературы!
Его идеи нашли полную поддержку и одобрение товарищей. Единодушно решили отправить их на утверждение Пестелю.
Вадковский возвратился в полк и 3 ноября обо всём написал Пестелю. Оставалось передать письмо нарочным.
Конечно, он и не догадывался, что в это время на него уже поступил донос. В нём сообщалось, что корнет конно-егерского полка Вадковский — один из основных членов тайного общества. Автор этого пасквиля — унтер-офицер 3-го Украинского уланского полка обрусевший англичанин Иван Васильевич Шервуд.
Доверчивый декабрист совершил роковую ошибку — именно он принял в Общество предателя и провокатора!
Первая встреча с Шервудом состоялась у Фёдора в Ахтынке ещё в декабре 1824 года. К этому времени Вадковский уже основал управу Общества в дивизии, как и обещал Муравьеву-Апостолу. Привлек в её члены Ф. Барыкова, С. Кривцова, Ф. Скарятина и Н. Булгари.
В это время Шервуд приехал в Ахтынку по служебным делам к Булгари и подслушал его разговор с Вадковским. Товарищи горячо обсуждали дела тайного общества. Провокатор быстро сообразил, в чем дело и постарался быть представленным Фёдору.
Шервуду удалось заручиться доверием Вадковского. И летом 1825 года он принял предателя в члены своей управы, и сразу в ранге «боярина»! Правда, попросил в письме Пестелю утвердить его решение.
Вадковский решил передать злополучное письмо через Булгари, но тот неожиданно уехал в Одессу. И Фёдор вынужденно попросил Шервуда лишь об одном — помочь ему связаться с Булгари.
15 ноября 1825 года в трактире Матуска в Харькове состоялась встреча казачьего полковника Николаева с Шервудом. О ней посланник Александра Первого сообщал в донесении 18 ноября начальнику Главного штаба Дибичу: «Я предполагаю, что если бы Булгари приездом своим замедлил, и удалось Шервуду выманить донесение и ведомости у Вадковского, содержание которых мне будет известно, тогда, узнав, какие именно бумаги остались еще у Вадковского, я намерен взять его, как лицо, по словам Шервуда, в заговоре сем довольно значащее».
Этот план агентам императора выполнить удалось. Потеряв надежду дождаться Н. Булгари, Вадковский был вынужден отправить письмо Пестелю через Шервуда. 4 декабря, выехав из Курска, провокатор доставил эту важную улику против тайного общества генералу Дибичу в Таганрог.
ПРЕДАТЕЛЬ «ВЕРНЫЙ»
Впоследствии Шервуду «за все старания» присвоят чин полковника, его переведут в гвардию и удостоят потомственного дворянства.
Император Николай Первый придаст его фамилии трогательное прилагательное «Верный».
Однако продажный характер вскоре окажет Шервуду дурную услугу. «За клевету и ложные слухи» он попадет в крепость, затем будет сослан в Смоленскую губернию, где до 1856 года за ним будет установлен строжайший секретный надзор.
Пройдёт всего несколько лет, как выяснится, что герой, обласканный великим князем Михаилом Павловичем и удостоенный милости императора, является самым отпетым аферистом, чьим главным талантом окажется лишь умение пускать пыль в глаза, предавать и продавать!
Среди многочисленных интриг и авантюр иуды-провокатора была одна, едва не сделавшая И. В. Шервуда-Верного владельцем знаменитых металлургических заводов.
После смерти в 1799 году заводчика-миллионера Андрея Родионовича Баташева началась тяжба о его наследстве, длившаяся несколько десятилетий. Одним из претендентов был сын Иван Андреевич Баташев, утвержденный в правах наследства в 1831 году благодаря покровительству члена Государственного совета, бывшего рязанского генерал-губернатора А. Д. Балашова, в доме которого он поселился. Иван Баташев умом не блистал, не мог толком распорядиться огромным состоянием. И вскоре стал лёгкой добычей аферистов.
По свидетельству современника, «Балашов поил молодого Баташева и обыгрывал его в карты с помощью… Шервуда». Вот, он, проходимец, где объявился!
Шервуд, долго не думая сумел вывести из игры и перевезти пьяного Баташева на свою квартиру. А там, после общего кутежа и попоек, 17 июля 1833 года, была заключена удивительная купчая, в лучшем чичиковском духе! Согласно договора, И.В.Шервуд-Верный становился хозяином семи горных заводов и стеклянной фабрики, расположенных в пяти губерниях, «с находящимися при оных мастеровыми и дворовыми людьми и на помещичьем праве состоящими крестьянами, всего до 14000 душ мужеска пола […] со всеми угодьями, землями, лесами, отхожими пустошами, рудниками, мельницами, рыбными ловлями, всякого рода строениями, во всех местах находящимися, движимым имением всякого рода, равным образом со всеми… материалами, запасами, наличными капиталами и в документах заключающимися».
Двух миллионов 200 тысяч рублей, которые должен был Шервуд заплатить Баташеву, у афериста, конечно же, не было, но их он рассчитывал получить в результате залога покупаемого имущества в казну! Как вам?! А ещё… в задаток Баташев принимал свои же собственные заемные письма на сумму 400 тысяч рублей, которые Шервуд успел из него вытянуть за пьяной игрой! Чичиков, просто отдыхает!
Правда, сделка не состоялась. Её предотвратила Петербургская гражданская палата, усомнившаяся в кредитоспособности Шервуда. Убедившись, что так просто сделаться миллионером ему не дадут, аферист попытался продать свои права на приобретение баташевского имения генерал-майору А. И. Пашкову. За эту уступку он должен был получить имение в Московской губернии и каменный дом в Москве, но репутация Шервуда в глазах властей уже была настолько скандальной, что ему не удалось довести до конца и этот маневр.
Предатель и провокатор Шервуд-Верный остался ни с чем, а баташевское имение было взято в опеку. До чего довела заводы эта опека, описано в рассказе И. В. Селиванова «Опекунское управление». Но это уже другая история.
В 1844 году за ложные доносы И. В. Шервуда-Верного заключили в ту же Петропавловскую крепость, куда он отправил немало честных и благородных людей. Просидев там почти семь лет, он изловчился избежать более строгого наказания и умер только в 1867 году.
История, как известно, повторяется дважды: в виде трагедии, а потом в виде фарса. Этот закон доказал внук провокатора и афериста — отставной ротмистр Николай Николаевич Шервуд-Верный.
27 октября 1907 года он приобрёл за честно заработанные 41458 рублей 11 копеек у некого И. П. Шаблыкина имение при сельце Доброй Надежде Екимецкой волости Раненбургского уезда (ныне это территория Новодеревенского района Рязанской области — прим. автора). Исправное владение с 203 десятинами превосходной черноземной земли, большим фруктовым садом, обширным огородом, наконец, значительной усадьбой с добротными постройками, могло бы считаться удачной покупкой, но, увы, менее чем через десять лет имение погибло в огне революционных пожаров.
Столь длинное отступление автор был вынужден сделать лишь для того, чтобы читатель смог понять в лапы какого мерзавца И. В. Шервуда-Верного попал юный Фёдор Вадковский, ослеплённый благородными идеями служения свободе русского народа. И мы должны простить ему эту ошибку, как простили товарищи-декабристы.
СЛЕДСТВИЕ
11 декабря 1825 года. Курск. Быстро вечереет. Вьюжит, снежит набирающая силу зима. В облаках пара разгорячённые лошади у заснеженного дома. Чей-то властный голос громко спрашивает у стоящего на пороге солдата:
— Здесь квартирует корнет Вадковский?
— Так точно, ваше благородие!
— Дома?
— Так точно, ваше благородие!
На крыльце появился офицер в наброшенной на плечи шинели.
— С кем имею честь?
— Корнет Вадковский?!
— Да. — Федор открыто разглядывает стоящего перед ним человека. — Чем обязан визиту казачьего полковника?
Полковник лейб-гвардии казачьего полка Николаев. Сударь, уполномочен немедленно арестовать вас! Сдайте шпагу! Вот предписание начальника Главного штаба. Собирайтесь и следуйте за мной!
Вадковский молчит. Он смущен и растерян: «Неужто Общество открыто?»
Далее всё как в тумане… Полковник объяснял: Вадковский оказался замешан в тех же проступках, «за которые выписан из гвардии, и что он отправляется в Архангельск».
Ярко горела свеча, огонь её метался, словно в негодовании. Генерал-майор Зак — начальник первой конно-егерской дивизии диктовал: «Рапорт. Начальнику Главного штаба Дибичу… По прибытии полковника Николаева сего декабря 13 числа забраны и запечатаны все имевшиеся у него, Вадковского, бумаги, а сам он отправлен, арестованный с фельдъегерем куда приказано».
Приметы арестованного: «…рост 2 аршина 10 вершков, лицом бел, чист, волосом светлорус, глаза карие, нос продолговат».
Накатанная дорога по заснеженным полям. Знакомая дорога, но ставшая такой бесконечной. Он ещё не знает, что путь его лежит в самую страшную тюрьму России — Шлиссельбургскую крепость.
Орёл подарил несколько счастливых часов радости встречи с родимыми местами.
На городском почтамте удалось встретиться и переговорить с Алексеем Плещеевым. Фёдор попросил его забрать в Курске важные документы, хранящиеся в футляре скрипки. Ему было неизвестно, что бумаги уже изъяты…
Комендант Шлиссельбургской крепости не очень обрадовался полученному предписанию Дибича от 9 декабря 1825 года о содержании Вадковского в «крепости под строжайшим караулом как важного государственного преступника». Опасная птица, стало быть, залетела — жди больших хлопот!
Уже 18 декабря, к удовольствию коменданта, узника перевели в Петропавловскую крепость. «Посажен в Невской куртине, в арестантский покой №15», — сообщается в донесении.
Вадковский уже знал о поражении на Сенатской площади 14 декабря и о массовых арестах.
22 декабря 1825 года вечером состоялся первый допрос Фёдора. «Государь император приказать изволил сегодня в 8 часов привести на дворцовую гауптвахту Вадковского… Вести… секретно, с закрытым лицом, под строжайшею стражею».
На допросе разыгрывался спектакль: сыпались перекрестные вопросы. Но он, разгадав намерения Следственного Комитета, просит разрешить ему давать письменные показания, объясняя это тем, что постарается собраться с мыслями и припомнить обо всём более подробно.
Первые его показания туманны и неконкретны.
Фёдор ещё не знает о предательстве провокатора Шервуда и даже всячески выгораживает его: «Англичанин непоколебимой воли, олицетворенная честь, он твёрд в своих словах и намерениях. Холодный при первой встрече, в интимном знакомстве он обнаруживает чувство редкой сердечности и самопожертвования».
Однако, ирония случая заключается в том, что даже шеф жандармов граф А. Х. Бенкендорф к этому моменту сделать совершенно другой вывод: «Точная чума этот Шервуд».
Комитет располагает большим числом улик против Фёдора Фёдоровича. Главная среди них — его письмо Пестелю, в котором, в частности, говорится: «Я думаю, что… (смерть Александра Первого — прим. автора) есть одно из тех событий, которое должно сколь возможно ускорить наши действия. По моему мнению, если бы можно их предвидеть и принять соответствующие меры, это был бы подходящий момент для открытого выступления…». Примечательно, что письмо написано за полмесяца до внезапной смерти царя!
4 января 1826 года. Второй допрос Фёдора. На основании письма Комитет интересуется отношениями Вадковского с Пестелем, а, следовательно, его отношением к республике и восстанию.
Но неожиданно на первый план выдвигается обвинение в тягчайшем преступлении — в попытке цареубийства!
18 февраля на допросе Н. Булгари сообщил в показаниях: «Вадковский был из числа тех, которые должны были истребить всю царствующую фамилию…». Ему «…надлежало играть главную роль, то есть во дворце на балу нанести первый удар государю».
23 февраля. Комитет предъявляет тяжелейшее обвинение на основании показаний Булгари, но Фёдор всё отрицает.
26 апреля. М. Муравьев-Апостол подтверждает на допросе, будто «во время пребывания Вадковского в Новой Деревне, когда он имел духовое ружье, пришла ему мысль покуситься на жизнь его величества».
Фёдор Вадковский парирует: хранил духовое ружье «единственно из пустой шалости: я восковою дробью разгонял петухов, поющих около моей квартиры и мешающих сим разговаривать, читать и заниматься музыкой».
28 апреля. Состоялась очная ставка Вадковского и Свистунова. Последний рассказал, что в марте или апреле 1824 года заехал на квартиру Фёдора, где были Кривцов, М. Муравьев-Апостол и Депрерадович. «Рассуждая о разных способах ввести республиканское правление, Вадковский… сказал, что можно бы воспользоваться большим балом в белой зале для истребления священных особ августейшей императорской фамилии и тут разгласить, что установилась республика…».
Вадковский вынужден признать правдивость показаний своих товарищей. Не все из них оказались благородны и сильны духом.
Ещё следствие выясняет, что во многом благодаря деятельности Фёдора Вадковского, петербургская ячейка Юга пустила корни в Москве, Курске, Одессе, Пензе, на Орловщине.
Знал Фёдор Фёдорович и о сношениях с «обществами иноземцев». Он рассказал, что «…к полякам был послан Бестужев, дабы утвердить между ними и нами союз. Во Францию поехал отставной полковник Полиньяк…».
АЛЕКСАНДР ФЁДОРОВИЧ ВАДКОВСКИЙ
В новогоднюю ночь 31 декабря 1825 года, уже после событий на Сенатской площади, на заставе в местечке Белая Церковь арестован младший Александр Фёдорович Вадковский.
«Окружили меня человек до 40-ка нижних чинов, которых я спросил: — Что вас так много, не в сборе ли полк? На что они отвечали, что их собрали, дабы меня арестовать. После чего я слез с саней и, сопровождаемый конвоем, пошёл к командующему 9 пехотной дивизией генерал-майору Тихановскому».
Накануне, 29 декабря, Сергей Иванович Муравьев-Апостол решил начать восстание Черниговского полка. Вечером он отправил унтер-офицера Какаурова в Белую Церковь, где размещался 17-й Егерский полк, с запиской к подпоручику этого полка Александру Вадковскому. В ней он просил о встрече в Василькове.
30 декабря 1825 года в четвертом часу дня на городскую площадь начали сходиться роты восставших. «Пока ещё толпились на площади, полной любопытных, — запишет в историческом очерке „Белая Церковь“, написанном со слов очевидцев, Фёдор Вадковский, — прискакал прапорщик 17-го Егерского полка Александр Вадковский и тотчас же ускакал обратно, дав обещание Муравьеву присоединить несколько рот к восстанию. По прибытии в Белую Церковь (штаб 17-го Егерского полка), он тотчас был арестован…».
Лишь ночью 3 января мятежный полк остановился в пятнадцати верстах от Белой Церкви в местечке Пологи. И только там Муравьев-Апостол понял, что помощи не будет, командование отвело ненадежный 17-й егерский полк из Белой Церкви в противоположную сторону.
Как отметил Следственный комитет: «Участия (в тайном обществе — прим. автора) он никакого не брал до тех пор, как Сергей Муравьев вызвал его в Васильков, куда он приехал самовольно, и, объявив, что общество открыто, просил, чтобы он, Вадковский, старался привести свой полк. Он… обещал стараться о том, ежели полк собран будет на усмирение Черниговского. На возвратном пути он был взят».
Александр Фёдорович Вадковский родился 20 августа 1801 года. Крестили его 26 августа в приходской церкви Святых и Праведных Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы в Петербурге.
Биография его почти ничем не отличалась от жизни старших братьев. «С самого начала был отдан в пансион в Москве, где находился почти два года, после чего был в Петропавловском училище года полтора, а потом уже воспитывался в Петербурге и окончил свои науки с французским учителем, аббатом Лемри. Учителя ходили ко мне из Пажеского корпуса, потому что я сам был пажем, хотя никогда не жил в корпусе», — сообщал Александр Вадковский о себе Следственному комитету.
В апреле 1819 года он всё по той же семейной традиции поступил на военную службу подпрапорщиком в лейб-гвардии Семёновский полк.
В то время там служили его братья Иван и Фёдор. «Семёновская история» не пощадила и Александра Вадковского.
После бунта 24 декабря 1820 года его тем же чином откомандировали в Северский конно-егерский полк.
Именно обида за этот перевод из гвардии особенно повлияла на протестное настроение в отношении режима младшего Вадковского. «Откровенно скажу, — не скрывал он на допросе, — что вольнодумческие и либеральные мысли врезались во мне со времени перевода моего в армию из бывшего Семёновского полка. Во-первых, что не позволено мне было служить в одном полку с братом моим. Во-вторых, — что тем же чином был переведен в армию, а в третьих, — что в течение пяти лет, что не служу в армии, не позволено мне было иметь ни отпуска, ни отставки, ни перевода в другой полк, тогда как обстоятельства мои непременно сего требовали…».
Декабрист Михаил Павлович Бестужев-Рюмин, впоследствии повешенный в составе пятерах главных заговорщиков, в своих показаниях на допросах утверждал, что «Южное общество полагало свои надежды на 19-ю дивизию… Сверх того на Северский конно-егерский полк, ибо там были полковник Грабе и поручик А. Вадковский».
И не случайно! Александр Вадковский, младший из братьев-бунтарей собирался принять самое активное участие в восстании на юге.
В отношении его начальник Главного штаба 1-й армии 7 января 1826 года докладывал Дибичу: «В мятеже Черниговского пехотного полка участвовал также 17-го егерского полка подпоручик Вадковский, поступивший в сей полк из бывшего Семёновского полка. Сей Вадковский доставлен сюда скованным. В допросе он показал, что, принадлежа к тайному обществу, по требованию Муравьёва присоединился к мятежу…»
12 января в Житомире, Александра Вадковского дважды допросили, в присутствии командира войск 3-го пехотного корпуса полковника Паулина. Он, как всегда, был откровенен: «К тайному обществу я принадлежу уже три года, т.е. с 1823 года, приглашён был к оному родным братом моим, конно-егерского полка корнетом Фёдором Вадковским, им же принят, но собственно обществу названия не знаю, дал расписку с клятвой, дабы сохранить связь с обществом, коего целью есть быть свободным. Минувшего года декабря 30 числа получил я Черниговского полка от полковника Муравьева-Апостола записку на квартире своей от неизвестного человека, в которой он уведомлял, что упомянутое общество открыто… Офицеров 17-го егерского полка, чтоб кто принадлежал к обществу мне не известно…»
14 января Вадковского-младшего отправляют в Могилёв для последующих допросов.
Только 28 января 1826 года жандармский поручик Суходольский отконвоировал Александра на петербургскую гауптвахту Главного штаба. Плац-майор Подушкин составил опись вещей арестованного: золотые часы, две перовые подушки и 115 рублей ассигнациями.
Лишь на следующий день его перевели в камеру Петропавловской крепости с сопроводительной запиской: «Присылаемого Ватковского 2-го посадить по усмотрению и содержать строго».
Благородство Сергея Муравьёва-Апостола, брата Фёдора и других товарищей, спасло Александра от сурового наказания. Своими показаниями декабристы смогли убедить Следственный комитет в том, что младший Вадковский был «…принят в …общество родным братом своим, который увлёк его в оное, несмотря на сопротивление его. Знал цель оного — введение конституции. Участия он никакого не брал до тех пор, как Сергей Муравьёв, вызвав его в Васильков, куда приехал он самовольно, и объявив, что общество открыто, просил, чтобы он, Вадковский, старался привести свой полк. Он, отказавшись от сего, обещал стараться о том, ежели полк собран будет на усмирение Черниговского. На возвратном пути он был взят. Отвечал чистосердечно и с раскаянием…
По докладу Комиссии 15-го июня высочайше повелено, продержав ещё четыре месяца в крепости, выписать в Моздокский гарнизон и ежемесячно доносить о поведении. О переводе его отдано в высочайшем приказе 7-го июля».
Краткая служба Александра Вадковского в Моздокском гарнизоне запомнилась лишь тем, что комендант гарнизона полковник Карл Занден-Пескович получил замечание за фамильярное обращение с поднадзорным Вадковским. В оправдательной записке он признавался, что, с ним был «на приятельской ноге», в неслужебное время «играя в биллиард». Но «Столь известный, по мерзостным злоумышлениям, человек, каков Вадковский, возбудил во мне мысль выпытать, посредством притворного дружелюбия, не скрывает ли он доныне каких-либо вредных и мятежнических намерений под личиной уныния и задумчивости… Невзирая, однако ж, на усилия мнимой своей приязни, не удалось мне вкрасться в доверенность сего человека, и я ничего более не мог узнать, кроме того, что он, хотя и не одобряет братнина поступка (Фёдора Вадковского — прим. автора), но жалеет об его участи…»
В 1827 Александра Фёдоровича перевели в Таманский гарнизонный полк, в составе которого он проявит себя в штурме Анапы.
В июле 1828 года начальник 20-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Панкратов возбудил ходатайство перед И. Ф. Паскевичем о переводе декабристов Александра Вадковского и Дмитрия Арцыбашева «в какие-либо полки действующей Армии, дабы они имели случай ещё более загладить свои поступки».
В своём рапорте главнокомандующему Отдельным Кавказским корпусом генерал-лейтенант Панкратов отмечал, что подпоручик Вадковский и прапорщик Арцыбашев: «не только во всех сражениях отличали себя храбростью и неустрашимостью, но даже подавали пример другим офицерам строгой подчиненности начальству и исполнения всех обязанностей, сопряженных с их званием».
Вследствие этого ходатайства Александр Фёдорович получил назначение в Севастопольский пехотный полк в отряд Паскевича, с которым принял участие в русско-турецкой войне 1828—1829 года, в штурме и взятии Эрзерума.
Судьба оказалась более благосклонной к Александру Фёдоровичу Вадковскому. Он выжил в сражениях
Выйдя в отставку 19 августа 1830 года «за болезнью», Александр Вадковский жил в имении Гавриловка Кирсановского уезда Тамбовской губернии под строгим полицейским надзором без всяких перспектив, коих: «По соучастии с Муравьёвым в возмущении Черниговского полка не достоин».
Он не забывал старшего брата, часто навещал Ивана в их елецком имении в селе Богословском.
Только в ноябре 1837 году Александру Вадковскому разрешили въезд в столицы под надзором.
27 февраля 1840 года орловский губернатор уведомлял о поездке поднадзорного в Москву тамошнего обер-полицмейстера: «Не лишним считаю присовокупить, что он, г. Вадковский, по ведомостям, представленным земской полицией, показывался — имеет дерзкий характер и склонность заводить дела».
Со временем Александр Фёдорович всё больше предпочитал своё елецкое хозяйство и семейную жизнь с Надеждой Андреевной Волковой. К сожалению, детей у них не было. Может быть, поэтому он периодически отказывался от своей доли в наследстве умерших родственников. Так было и осенью 1845 года, когда после смерти бездетной двоюродной сестры В. А. Ланской, её ярославское имение досталось ему, но он отказался от своей доли наследства в пользу племянника — сына рано умершего брата Павла.
Предположительно Александр Фёдорович Вадковский скончался в конце 1845 года, в своём имении в селе Гавриловка Кирсановского уезда Тамбовской губернии.
КАРА
Тяжелее всех пришлось Фёдору Вадковскому.
12 июля 1826 года в Комендантском доме Петропавловской крепости с 12 часов ночи до 4 часов утра происходило объявление приговора осужденным декабристам.
Суд «призывал к себе преступников по разрядам» и объявлял им как приговор суда, так и «пощады» по указу 10 июля 1826 года.
Верховный суд определил степень вины Вадковского в выражениях, суливших скорую смертную казнь: «…умышлял на цареубийство и истребление всей императорской фамилии, возбуждал к оному и других; участвовал в умысле провести бунт и в распространении тайного общества принятием в оное товарищей». Приговор к «смертной казни отсечением головы» был принят почти единодушно — 50-ю голосами против двух.
После объявления приговора все осуждённые были переведены в камеры Кронверкской куртины Петропавловской крепости.
Лишь впоследствии, благодаря многочисленным прошениям родственников и друзей, казнь Вадковскому была заменена, после лишения чинов и дворянства, вечной каторгой. А потом срок каторжных работ сокращён до двадцати пяти лет, и наконец — до тринадцати лет, с последующим бессрочным поселением в Сибири.
Более 3000 человек, около 500 офицеров и 2500 солдат были привлечены к следствию о тайных обществах, восстании на Сенатской площади и мятежу Черниговского полка. Император Николай Первый был в шоке. Практически представители всех знатных фамилий участвовали в преступном заговоре!
13 июля 1826 года в три часа ночи 97 узников вывели на эспланаду Петропавловской крепости для совершения гражданской казни — лишения гражданских прав.
Процедуру гражданской казни разработал лично император Николай Первый: «В Кронверке занять караул. Войскам быть в 3 часа. Сначала вывести с конвоем приговоренных к каторге и разжалованных и поставить рядом против знамен. Конвойным оставаться за ними, щитая по два на одного. Когда всё будет на месте, то командовать „на караул“ и пробить одно колено похода. Потом г (осподам) генералам, командующим эск (адронами) и арт (иллерией) прочесть приговор, после чего пробить 2-е колено похода и командовать „на плечо“; тогда профосам сорвать мундир, кресты и переломить шпаги, что потом и бросить в приготовленный костёр».
Попадая внутрь каре из солдат лейб-гвардии Павловского полка, измученные узники, товарищи по борьбе приветствовали друг друга, обнимались, просили прощения за честные, но порой предательские показания, плакали, радовались, что опять видят друг друга в мундирах.
Но вот их насильно начали разводить и сортировать, выстраивая каждого перед строем полков, в которых они служили. Отдельно строили гражданских чиновников и отставных напротив служащих санкт-петербургской полиции. По старшинству разрядов декабристов ставили на колени, читали «сентенцию», затем срывали с них мундиры и бросали в специально разведенный костёр. Потом над их головами ломали шпагу. По окончании гражданской казни осужденных переодели в арестантские халаты.
Затем, согласно приказу императора, следовало начать процедуру смертной казни.
Декабрист Николай Романович Цебриков вспоминал: «В два часа ночи в последний раз прозвенели цепи. Пятерых Мучеников повели вешать в ров Кронверкской куртины. Сергей Муравьев-Апостол дорогою сказал громко провожавшему священнику, что вы ведете пять разбойников на Голгофу — и «которые, — отвечал священник, — будут одесную Отца». Рылеев, подходя к виселице, произнес: «Рылеев умирает как злодей, да помянет его Россия!»
В три часа ночи вывели всех узников из крепости на площадь, где жгли их мундиры и ломали им шпаги над головами перед выстроенными гвардейского корпуса первыми гренадерскими ротами Генерал-адъютант Чернышев большое каре приказал подвести к виселицам. Тогда Федор Вадковский закричал: «On veut nous rendre t;moins de l’ex;cution de nos camarades. Ce serait une indignit; inf;me de rester t;moins impassibles d’une pareille chose. Arrachons les fusils aux soldats et jettons-nous en avant» («Нас хотят заставить быть свидетелями расправы над нашими товарищами. Вырвем ружья у солдат и бросимся вперед!»). Множество голосов отвечало: «Oui, oui, oui, faisons-;a, faisons-;a» («Да, да, да, сделаем это, сделаем это!»), но Чернышев и при нем находившиеся, услышав это, вдруг большое каре повернули и скомандовали идти в крепость. Чернышев показал необыкновенную ревность на экзекуции этим маневром. Адская мысль подвести любоваться виселицами, на которых уже висели Мученики, принадлежит собственно Чернышеву
Декабристов срочно увели в крепость. Как видим, Вадковский и под арестом не пал духом, не растерял бунтарского энтузиазма и душевной чистоты.
Из-за его порыва суетливо были казнены главные заговорщики К. Ф. Рылеев, П. И. Пестель, С. И. Муравьев-Апостол, М. П. Бестужев-Рюмин и П. Г. Каховский. Спектакля не получилось…
Пока строилась тюрьма в Акатуе Нерченского округа, декабристов рассредоточивали по ближайшим от Петропавловской крепости тюрьмам и острогам. Фёдора Вадковского перевели в Кексгольм (ныне — Приозерск — прим. автора), где он содержался под стражей вместе с А. П. Барятинским, И. И. Горбачевским и В. К. Кюхельбекером в тех же казематах, где некогда сидели члены семьи Емельяна Пугачева.
24 апреля 1827 года Фёдор Фёдорович уже узник знакомой ему Шлиссельбургской крепости.
Лишь 17 ноября 1827 года Вадковского отправили в Сибирь.
И только 5 января 1828 года он прибыл с очередной партией арестантов в Читинский острог. Позже, в Петровском заводе, его разместили в камере под номером два, камеру номер один занимал Михаил Лунин.
Декабристы не опустили рук и активно планировали свою дальнейшую жизнь. И главный зачинщик всех идей, конечно, Фёдор Вадковский.
Там же, в Петровском заводе, Поджио, Пущиным и Вадковским был разработан, а позднее принят узниками-декабристами устав «каторжной артели для управления всеми делами артели». Этот документ во многом облегчил быт и условия труда декабристов. Вадковский вспоминает о нём в письме Ивану Пущину 10 сентября 1842 года: «Ты помнишь тот артельский устав, который был написан моей рукой. Куда он делся? Если у тебя остался, не откажи мне возвратить его с первой возможностью. Кажется, и тогда было условлено между нами, что он останется у меня, я давно по нем вздыхаю…».
8 ноября 1832 года родные выхлопотали для Фёдора Фёдоровича сокращение срока каторги до 15 лет. А 14 декабря 1835 года скостили ещё два года.
На каторге Вадковский, наделённый серьезными математическими способностями, читал своим товарищам в «каторжной академии» курс астрономии. Тогда у него проснулся интерес к истории декабристского движения. На основании рассказа трех непосредственных участников восстания Черниговского полка, Фёдор Фёдорович составил записку «Белая Церковь», впервые опубликованную Герценом.
В своем стихотворении «Желание», написанном после 1836 года, Вадковский доступным языком народной песни провозглашал программу декабристов: 1. Уничтожение самовластия. 2. Освобождение крестьян. 3. Преобразования в войсках. 4. Равенство перед законом. 5. Уничтожение телесных наказаний. 6. Гласность судопроизводства. 7. Свобода книгопечатания. 8. Признание народной власти. 9. Палата представительств. 10. Общественная рать. 11. Первоначальное обучение. 12. Уничтожение сословий.
Помнишь ли ты нас, Русь святая, наша мать,
Иль тебе, родимая, не велят и вспоминать?
Русский бог тебе добрых деток было дал,
А твой бестия царь их в Сибирь всех разослал!
<Вот за что хотели мы нашу кровь пролить>
Чтобы кровию той волюшку тебе купить,
Чтобы на Руси цепь народа разорвать,
Чтоб солдатушкам в службе век не вековать;
Чтоб везде и всем одинаковый был суд
И чтобы никто больше не слыхал про кнут,
Чтоб судили вслух, а не тайно, не тишком
И чтоб каждому воздавалось поделом;
Чтобы всякий мог смело мыслить и писать,
Правду-матушку на весь мир провозглашать;
Чтобы твой народ сам собою управлял,
Чтобы чрез избранных он законы поставлял,
Чтобы всяк берег те законы пуще глаз,
Помня про себя: глас народа — божий глас!
Чтобы на Руси всюду школы основать,
С тем чтобы мужичков не могли бы надувать;
Чтобы не было ни вельможей, ни дворян,
Дармоедов тех, что живут на счет крестьян.
Вот чего тебе мы хотели добывать;
Вот за что твой царь нас велел заковать!
Вспомни же ты нас: деток ты не забывай…
Хоть за их любовь иногда их вспоминай!
На каторге Фёдор Фёдорович напишет музыку к «Богатырской песне» — одному из вариантов песни М. Бестужева «Что ни ветер шумит во сыром бору», посвященной восстанию Черниговского полка. Бестужев вспоминал, что Вадковский положил на музыку поэму А. Одоевского «Славянские девы», которая впервые прозвучала 29 декабря 1835 года в день десятилетия восстания Черниговского полка.
В кругах передовой молодежи того времени пели агитационные песни А. Бестужева и К. Рылеева: «Ты скажи, говори… как в России царей давят…», «Долго ль русский народ будет рухлядью господ…», «Царь наш — немец русский…», музыку для которых тоже сочинил Фёдор Вадковский.
В Читинском остроге Вадковский организовал струнный квартет, в котором играл первую скрипку.
Остаётся удивляться жизненному оптимизму декабриста, уже страдавшего от болезней, и находившего, тем не менее, силы после каторжного труда беззаветно отдаваться музыке. А. Тютчев даже шутливо жаловался на него М. Бестужеву: «Злодей Вадковский измучил меня. Вытягивай ему каждую нотку до последней тонкости, как она у него записана на бумаге…»
«Ты знаешь, — писал пламенный декабрист другу Ивану Пущину, — что я в тюрьме никогда не унывал, никогда не предавался пустым и неосновательным надеждам и, глядя на нашу братию, мужей кремнистых, умел немного постигнуть философию узничества».
Страшный срок каторги окончился для Фёдора Вадковского 10 июня 1839 года.
С июля по сентябрь он пытался подлечиться на Туркинских минеральных водах в местечке Горячинск. Оттуда вместе с Щепиным, Барятинским и Швейковским отправился в Иркутск. «И вот скоро семь месяцев, как я здесь, — сообщает Вадковский в письме другу И. Пущину 10 марта 1840 года, — и жду окончательного слова от высшего правительства насчет моей будущности».
В это время о нём усиленно ходатайствуют родственники, добиваясь места поселения поближе к Европе. На запрос графа Чернышёва, Бенкендорф дает отказ, намекнув, что письмо Вадковского к сестре С. Ф. Тимирязевой от 20 августа 1839 года написано в «довольно неприличных выражениях» и свидетельствует о «легкомыслии» автора.
Но все-таки благодаря многочисленным просьбам астраханского губернатора И. С. Тимирязева и генерал-губернатора Восточной Сибири В. Я. Руперта, местом поселения декабриста было выбрано не планируемое далёкое северное село Манзурское, а южнее — село Оёк Иркутской губернии.
В очередном дружеском послании 10 сентября 1842 года Фёдор Фёдорович не без удовольствия сообщает Пущину: «…завёл себе дом, теперь имею свои три комнаты, кухню, баню, конюшню и огород».
Кипучая натура Вадковского постоянно требует действия, и вот уже он занялся оптовой закупкой хлеба. Кроме всего, ему удаётся получить доверенность на поставку извести из Оёка в Иркутск на строительство семинарии. Увы, благое дело провалилось — извести поблизости не оказалось. Хлебная торговля принесла только убытки. Но Фёдор Фёдорович и на этом не успокаивался. Из письма С. Трубецкого узнаем: «Я также начал некоторые малые опыты и имею большого противника в Ф. Ф. (Вадковском — прим. автора), который весь в практике по части промышленности и точит разные модели по своим предложениям».
Всё новые удары судьбы обрушивались на стойкого декабриста один за другим. Приходят известия о смерти матери, с которой ему даже не разрешили переписываться. Вскоре умирает брат Павел. Следом новая весть о кончине друга — Никиты Муравьева.
«Но и на это последнее испытание постараюсь, чтобы меня стало! Я уж не согну шеи перед судьбой!» — отчаянный крик уставшей души, но железной воли, слышится в последнем письме Вадковского Ивану Пущину.
Надломленный болезнью, в июле 1843 года Фёдор Фёдорович отправляется на воды. Застарелая чахотка сильно треплет его.
…Хмурое утро 8 января 1844 года. Тяжелые свинцовые тучи низко плывут над заснеженной землей. На сельском погосте в скорбном молчании стоят люди. Грузный священник осипшим голосом вздыхает:
Прими, Господи, душу новопреставленного раба Твоего Феодора… Царствие ему небесное… Мир праху его… Хороший был человек, хоть и преступник…
Вадковский поручил распоряжаться своим наследством князю Е. И. Трубецкому и А. Н. Сутгофу.
Сошли последние снега под ласковыми лучами майского солнца. В комнате Вильгельма Карловича Кюхельбекера по-весеннему уютно, но это не радует хозяина. Его слепнущие глаза прикованы к строчкам только что полученного письма от одного из бывших членов тайного «общества военных друзей» Константина Игельстрома: «Вы уже, конечно, знаете печальные новости, которые мы получили несколько дней назад. Вадковский умер… Говорят, что он умер от апоплексического удара (инсульта — прим. автора), но в это трудно поверить, зная его комплекцию. Но, видимо, Денюпре в описании причин болезни скорее руководствовался чувствами, и мне нечего ему на это ответить…».
Потрясенный смертью товарища, с которым «когда-то жил душа в душу», Кюхельбекер вспоминает о гибели Пушкина и делится в дневнике раздумьями о том, что всем его друзьям «суждено умереть в январе».
С. Г. Волконский напишет позднее: «При воспоминании о Вадковском, прочь от моего пера всякое осуждение его неосторожных действий. Я храню в памяти… глубокое уважение, как к одному из замечательных людей по уму, по теплоте его чувств и сердца и по неизменности его убеждений».
С ним соглашается и исследователь движения декабристов академик Н. М. Дружинин: «Единственным человеком, который ни на одну минуту не свертывал своего боевого знамени, был увлекающийся и энергичный Вадковский».
Могила декабриста не сохранилась.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В 1849 году скончался старший брат, герой Отечественной войны 1812 года, полковник Иван Фёдорович Вадковский. Он пережил всех братьев-бунтарей.
Менее известен другой из братьев — герой Бородина и Тарутино, Малоярославца и заграничных походов рано ушедший Павел Фёдорович Вадковский (22.05.1792 — 15.05.1829 гг., С.-Петербург — прим. автора), прапорщик лейб-гвардии Семёновского полка. Свою карьеру он завершил камер-юнкером императорского двора и кавалером.
Павел Фёдорович был женат на Анастасии Семёновне Викулиной (1805—1887 гг.), дочери действительного статского советника, предводителя дворянства Воронежской губернии Семёна Алексеевича Викулина. Имел сына, которого по-братски опекал и воспитывал Иван Фёдорович Вадковский.
Высокие очаровательные великосветские красавицы сестры бунтарей Вадковских: Екатерина Фёдоровна Вадковская-Кривцова и Софья Фёдоровна Вадковская-Безобразова-Тимирязева активно участвовали в судьбе братьев-декабристов через своих мужей — губернаторов.
Екатерина Фёдоровна Вадковская родилась в 1796 году в Петербурге. С юных лет она проявляла живейший интерес к русской литературе, была лично знакома со многими известными писателями, близко дружила с А. С. Пушкиным и В. А. Жуковским.
Современник утверждал, что Екатерина Вадковская была «женщина, которая с высшим изяществом форм соединяла тонкий, живой, наблюдательный и несколько насмешливый ум, а вместе с тем и глубокие чувства. В молодости она была очаровательной собеседницей и всегда была искренним другом».
В 1821 году Екатерина Фёдоровна вышла замуж за друга Александра Пушкина, дипломата Николая Ивановича Кривцова (10.01.1791 — 31.07.1843 гг.), старшего брата декабриста Сергея Кривцова. Посажённым отцом и матерью на их свадьбе были историк Н. М. Карамзин с супругой.
В браке у Кривцовых родилась единственная дочь Софья Николаевна Кривцова (19.08.1821—29.12.1901 гг.), ставшая впоследствии женой Помпея Николаевича Батюшкова, брата поэта Константина Батюшкова.
Скончалась Екатерина Фёдоровна Вадковская-Кривцова в Петербурге в 1861 году. Согласно завещания её похоронили в семейном поместье в селе Любичи Кирсановского уезда Тамбовской губернии, в ограде Казанской церкви рядом с мужем и матерью.
Вторая сестра, Софья Фёдоровна Вадковская родилась 6 февраля 1799 года. Она рано, в 1816 году, вышла замуж за полковника Петра Михайловича Безобразова (1788—1819 гг.). И рано овдовела — в двадцатилетнем возрасте. Софья долго оставалась «вдовой случайностью, но прелестью невестой», по характеристике поэта П. А. Вяземского, посвятившего ей в 1822 году отдельное стихотворение.
Только в 1827 году она вторично вышла замуж за приятеля А. С. Пушкина, генерал-майора Ивана Семёновича Тимирязева (16.12.1790—15.12.1867 гг.), адъютанта великого князя Константина Павловича, дядю выдающегося русского биолога, позднее астраханского военного губернатора. С великим поэтом была знакома и сама Софья Фёдоровна. По воспоминаниям её сына, Пушкин, будучи в гостях у Тимирязевых, сказал ей: «Ах, Софья Фёдоровна, как посмотрю я на вас и ваш рост, так мне всё и кажется, что судьба меня, как лавочник, обмерила».
Впрочем, связь Пушкина с братьями и сестрами Фёдоровичами Вадковскими была ещё и родственной, он приходился им пятиюродным племянником!
Сама Софья Фёдоровна оставила воспоминания, отрывок из которых под заглавием «Свидание с императором Александром Павловичем», был напечатан в «Русском Архиве».
У Софьи Фёдоровны Вадковской-Безобразовой-Тимирязевой было трое детей: Ольга Ивановна Тимирязева (р. 1831 -? гг.) пианистка, ученица Н. Г. Рубинштейна; Фёдор Иванович Тимирязев (14.06.1832 — 24.05.1897 гг.) пианист-любитель, губернатор Саратовской губернии, мемуарист; Александр Иванович Тимирязев (1837 — 1895 гг.) женатый на Ольге Борисовне Данзас (20.10.1840 — 6.10.1879 гг.), дочери лицеиста, действительного тайного советника Бориса Карловича Данзаса, привлекавшегося к следствию по делу декабристов.
Скончалась Софья Фёдоровна Вадковская-Тимирязева в Москве 8 августа 1875 года. Она похоронена на Ваганьковском кладбище рядом с мужем.
ПРОШЛИ ГОДЫ…
На моем письменном столе лежит документ. Доклад №7 Елецкого земского собрания «О назначении стипендии имени гвардии ротмистра Ф. И. Вадковского из числа пяти, учрежденных при Елецкой мужской гимназии». Мне удалось выяснить, что этот потомок Вадковских отличился как герой Русско-турецкой войны на Балканах 1877—78 годов.
А вот ещё документ… В фонде «Орловского городского жандармского управления» Государственного архива Орловской области хранится дело «По обвинению Вадковского М. В. в произнесении противоправительственной речи на похоронах». Этот документ датирован 1906 годом, годом Первой русской революции.
Эти материалы ещё ждут своих исследователей, чтобы пролить свет на историю бунтарского рода Вадковских.
P.S. Как я сегодня, во время очередного кризиса дикого и безжалостного российского капитализма, «царского» процветания кучки олигархов и обнищания большинства народа, отношусь к революционному заговору декабристов? Ещё с большей симпатией! Ведь большинство из них искренне хотели справедливости и равенства для своего народа, и жертвовали ради этой идеи не только нажитым поколениями богатством, но и жизнью.
Многие теперь пишут про влияние масонов на те далёкие бурные события, про радикализм и скрытую деспотию отдельных декабристов. Будто узкая группка одурманенных аристократов не о простом русском мужике думала, а о корыстных «мировых» интересах. Может так оно и было, ну, а нынче разве по-иному?!.
Вспомните провалившуюся чичиковскую аферу Шервуда-Верного, о которой я упоминал выше. Ну, чем не проделки разномастных жуликов из наших 90-годов ХХ века?! У них-то с залоговыми аукционами получилось. Они-то на государственные кредиты скупили лучшие предприятия страны в свою частную собственность, и теперь требуют признать их хозяевами украденного у народа добра! Считают себя аристократами. Можно ли такое признать и узаконить эту аферу? Конечно, нет. Да и не торопится так называемая «новая элита» переносить вместе с обществом его тяготы и лишения, и уж тем более вставать на защиту интересов простых людей.
Единственное, что я не смог понять и не могу простить главному герою моего повествования, Фёдору Вадковскому, это «умышление на цареубийство». Большой грех! Огромный! Надеюсь, Господь простил его.
А Россия, к сожалению, ещё долго будет страдать за этот страшный грех — грех цареубийства. В XX веке не отмолили, а только маялись. Отмолим ли? Не знаю…
Подробнее о тех событиях можно узнать: В. Дорофеев, книга «Бунтарский род Вадковских», 2020 г., ISBN 978-5—4483—3005—6
ПУБЛИКАЦИИ НА ТЕМУ:
В. Дорофеев, «Елецкие декабристы», газета «Красное знамя», 2 декабря 1982 года,
В. Дорофеев, «Бунтарский род», газета «Орловская правда», 14 декабря 1982 года,
В. Дорофеев, «Умышлял на цареубийство», еженедельник «Литературная Россия», 5 сентября 1986 года.
В. Дорофеев, книга «Лекарство от одиночества», повесть «Бунтарский род», Москва, 2005 г., ISBN 5—7949—0136—5