Сандаловые четки твоей сумасшедшей жены выкинул мой бывший муж в мусоропровод дома номер 22 по проспекту Санитарной охраны. «Сандаловое дерево часто паразитирует на корнях других растений», - сказал Каренин.
Сексуальная жизнь бывшего начальника меня волнует больше, чем санитарная охрана территории и ботаника.
Я отправилась на свидание с человеком, которого ненавидела, в бар «Ливерпуль».
Жеманно пел обкуренный фанат Битлов, доказывая электрогитаре, что не стоит попрошайничать, находясь в земляничных полях.
Ты показываешь мне отпечаток миниатюрной ладони Ринго Стара и уверяешь, что он был здесь, как и Вася. «Давай поцелуемся?» - тащу за полу жилета, украшенного купеческими часами. «Давай!» - звучит, как у бурлака. Ну что ж, ухнем! И я целую. Твои губы имеют вкус немаринованной сельди или свежей мойвы.
**
Больше всего мне понравились движения влево-вправо тазом. Член утопал в бездне. Наверное, так лодка бьется во время бури, проходя сквозь фарватер.
Ты ободряешь, переходя на фальцет: «Да! Да…» Это значит, я настроила волнение на правильную шкалу.
«Здесь нет никакой мамы!» - это уже резонерство с твоей стороны. Неужели так трудно понять, что я зову маму во время родов и удачной волны с равной слепой силой замутненного сознания?
Отшатнулась от белой ладони на черном велюре спинки дивана. Зачем здесь эти «фиолетовые руки»? Мой вопрос звучит невнятно, так как рот забит субтильным точеным пенисом.
У тебя фигура греческого мальчика с античной вазы. Рука прикрывает твой пах не стыдливо, а как-то печально. Тонкий и длинный двойник среднего пальца, увеличенный в проекции, тает на моих губах. Причудливая корона его напоминает огромную землянику, а ствол расширенный стебель.
Капли пота падают ко мне на лоб. Ты мокр весь, а я заливаю лишь часть простыни.
В первой половине ночи ты молчалив, и только на рассвете журчат слова, припасенные для дочери.
Я задыхаюсь от соприкосновений, постигая тайну соития, шепчу: «Радость, так нечаянно!»
Расставаясь у парадной, ты показываешь мне иконку «Нечаянной радости». Я боюсь, что бывший муж смотрит на нас с балкона. Жалкая лужица липкой жидкости страхом проникает в меня. Сандаловое дерево так же душисто, как доска иконы. Запах греха и грядущего наказания.
Муж встретил молча. Быстро проникла в свою комнату. Через некоторое время дверь отворилась, волна кофе докатилась до меня.
***
Октябрь, четверг, двенадцатое.
Солнце в глаза. Закат.
Деревья дрожат. Каблук задел лист
На асфальте. Ты пьян. Зовут Колян.
Вокзал. Вагон. Тремся носами.
Хрюкаю. Сиреневый туман над нами проплывает.
Вырываю газету из холодных рук.
Что за привычка читать между строк?
Смотреть сквозь одежду? Кутаюсь нАзло.
Что? Голос хрипит. Невозможно!
Такая встреча...
Знаешь, я уже другая. Хотя выгляжу лучше. Ты боялся тогда, что встретишь старуху и обрадовался моей коже. Впрочем, тебе больше понравилась спина.
Я помню. Ты подошел сзади в проходе крошечной кухни. Я даже руки не успела помыть! Зачем я пошла на кухню?
Было красиво, когда ты разложил диван и застелил его простыней. Какое запоминающееся движение, приглашение на ложе!
Я замолчала после той ночи. Ну потому что ты забыл убрать вторую зубную щетку и женские тапочки.
Знаю, ты приезжал в Финляндию. И был не один. Даже знаю возраст твоей подруги. Понимаешь, если бы она была моей ровесницей, я не считала бы тебя предателем.
Опять мы сидим друг против друга. Ты рассказываешь о работе, о женщинах, о том, что разочаровался и никогда не женишься. Мне жалко, добро пропадает. У тебя такая зарплата. Такой пикантный член. Ты очень вынослив в постели. Ты так любишь старый Питер. У самой Петропавловки твой офис. Над свинцовой осенней Невой. Мы любим одинаковые пирожные. А еще я умею готовить, как твоя первая жена.
На севере диком
средь хвойных лесов
течет моя жизнь без Коляна.
Захлопнулась дверь. И розы
засохли в горшочке.
В осеннюю слякоть пойду по грибы.
Послушаю шепот шамана.
На самой вершине
священной горы он скажет,
что жить мне не надо
с распахнутым сердцем.