Джохар

Владлен Дорофеев
ДЖОХАР

Из цикла «Чеченские зарубки»

Боль обожгла глаза, пронзила насквозь, и душащая теплая кровь обагрила грязно-бурый заплёванный привокзальный снег.
Падая, Джохар понял, что проиграл эту схватку какому-то уроду. Хлопнувшись в холодное снежное месиво, он завыл от всепоглощающей, бессильной боли, но не телесной, а той, что внутри, где-то в самой глубине, в сердце, вне сердца, в душе… Завыл, заскулил, завизжал так, что противник застыл на мгновение.
Этого оказалось достаточно. В безумном прыжке Джохар выбросил тело вперед, и как остервеневшая дворняга, оскалив окровавленные клыки, вцепился ими что есть силы в оголённую и смердящую ногу бомжа. Тот только охнул, присел и, с шумом испортив воздух, рухнул, глухо ударившись затылком об оледеневший асфальт.
Джохар вскочил, харкнул горечью на поверженного, ринулся в толпу бродяг. Те испугались, расступились и ещё долго смотрели вслед улепётывающему со всех ног Джохару. Он спиной чувствовал ненавистные взгляды, понимал, что силы на исходе, и бежал, бежал, обливаясь слезами обиды и страха.

И всё-таки он выжил! Если бы… если бы он остался лежать в том дерьме, забили бы до смерти. Да, да… Они-то видели, как он выхватил у вьетнамца баксы — плотную пачку «зелёных». За неё забили бы… Без передыха… Насмерть!
Джохар долго ещё бежал… Так ему казалось. На самом деле он плёлся, еле передвигая ноги. Брёл по тёмным переулкам и дворам, поминутно оглядываясь, боясь, что ведёт за собой «хвоста». Нервная дрожь в коленях мешала ходьбе. Перехватывало дыхание. И голова кружилась, как будто снова он в горах скрывался от бомбежки…

Давно надо было уходить. Все соседи, побросав квартиры, подались к своим, за Терек, в Россию, ещё полгода назад. Но мать всё чего-то ждала и продолжала стеречь картинки в музее. Кому они нужны, тряпки расписные! Видел он, как горел музей. Хорошо горел. Даже мокрый снег, валивший с чадящего неба, не мог затушить огонь. Джохар только и успел в этом пылающем аду слегка присыпать острыми осколками оплавленного кирпича, ещё обжигавшего сбитые в кровь ладони, остывшее тело поседевшей вмиг матери. Из соседних развалин заработали снайперы. Забавлялись, наверное. Уходить надо было. В горы. Не до похорон.
Ему везло. Набрёл на расстрелянный взвод пехотинцев. Автоматы брать не стал — тяжёлые. По вещмешкам собрал провизию: банки тушенки, сгущёнки, галеты, спички. Новобранцы, наверное. У обстрелянных, что давно в бою, иной раз по три дня жратвы не было, сам им картошку носил по вечерам. А эти ещё при сигаретах. Нашёл шапку, почти новую, офицерскую, опалённую только слегка. Снял штык-нож. Так и вышел ночью из города. Не стреляли почти.
Вообще, ему повезло в жизни. В Грозном уцелел, в горах не замёрз, с голоду не подох. И сегодня вот выжил. В Россию вышел и теперь год в Москве обитает. Любой бомж, мент, шлюха каждая на Курском вокзале знают — нет среди них ему ровни. Оттого и прозвали его так гордо — Джохар. И хотя хрупок и мелок, бил всех. Хитростью бил, сноровкой. Жестоко бил, коротко, быстро, наскоком.

Дрожь улеглась, но осталась разбитая вялость в теле, тяжёлый гул в голове, и вновь чётко обозначилась острая боль в носу.
Загрёб в пригоршню свежий снег. Оттёр грязные ладони, запёкшуюся кровь с лица. И только тут понял, что руки свободны! А ведь он потому и драться толком не мог, что зажимал всё время в правом кулаке те самые доллары. И когда бежал. Да, да. Всю дорогу они были при нём!
Разбитые губы безвольно затряслись, мутный взгляд заметался по сторонам. Ещё мгновение — и он забился бы в истерических конвульсиях, как вдруг ощутил, что что-то пружинит под левой ногой. Осторожно, будто наступил на гадюку, перенёс грязный ботинок в сторону и сквозь пелену слёз разглядел знакомый свёрточек заветных долларов. Вот они, родненькие, хорошие такие! Целёхоньки!
«Значит не зря всё, значит, всё не зря», — шептал он, направляясь на свет торговой палатки.
Долго изучал за заиндевевшими стёклами скудный товар в ярких упаковках.
- Ты чё там хлебальник раззявил? — начала разминаться базарным рыком продавщица.
Джохар только улыбнулся в ответ:
- Пакеты есть? Чтобы много выдержали.
- Даже с девками голыми, — примиренчески ответила она.
- Два, — твёрдо произнес Джохар.
- Деньги гони, — радостно донеслось из узкого окошка.
Джохар с трудом снял резинку с тугой пачки. Смахнул грязь с верхней купюры и поднёс её к освещённой витрине. Сто! Он немного полюбовался серо-зеленой бумажкой с портретом незнакомого длинноволосого мужика и покрутил ею перед окошком.
- В общем, так. На все… Сама знаешь чего. В два пакета.
Обалдевшая баба долго не могла сообразить, с чего начать. Сто долларов! Без сдачи!
Она перебирала бутылки, двигала ящики, выуживая оттуда ананас, банку мидий. Замёрзшие скрученные пальцы не слушались её, и она с трудом выбивала на калькуляторе очередные цифры.
- Слышь? «Колу» или «Спрайт»?
- И то, давай, и то, да шампанское «Советское», а не «Спуманту».
Джохар балдел. Не зря всё, не зря! Он выжил и теперь не торопил продавщицу. Наслаждался её смятением. Сегодня его день!
Наконец сбоку заскрипела дверь. Баба появилась в клубах пара, выволакивая за собой пакеты. Она долго гладила бумажку. Придирчиво подносила к свету. И успокоившись, поинтересовалась:
- Дотащишь? Ну, давай, фартовый!

Метров пятьдесят, напрягая жилы, он ещё тащил мешки-пакеты по безлюдному переулку. Но выдохся возле притулившейся к забору хрущобы. Недолго думая, побросав покупки «на авось», зашёл в подъезд. Потом в другой. Вот то, что надо! Вскоре загрузил в детские санки свои мешки и споро двинулся в путь.
Он торопился домой. Потеряв настоящую семью, он теперь создал свою, за которую думал и решал, которую кормил и воспитывал. Он мнил себя главой семьи, большой, дружной и сильной семьи, где каждый за всех и все за одного, а он в ответе за всех.

Остановился. Порылся в пакетах, выудив оттуда бутылку и сигареты. Прикурил и тут же сделал несколько обжигающих глотков из горлышка, глубоко затянулся на закусь. Через мгновение повело…
Повод сегодня был. И не из-за того, что выжил, нет. К тому Джохар уже привык. И куш здесь ни причём — бывали и покруче. Главное, что уходил этот проклятый год… тринадцатый год его жизни. Джохар был суеверен и мечтал быстрее разменять «чертову дюжину».
Щелчком указательного пальца он привычно отбросил в сторону дымящийся «бычок». Санки легко побежали за ним.

Джохар торопился удивить и порадовать своих и вместе с ними отметить свои четырнадцать лет.
Там, в подвале старого заброшенного особняка, где пол с подогревом от проходившей под ним теплотрассы, его ждала малышня с Урала. Петька, Юрка и Роберт, наверное, пригорюнились уже вокруг Верки. «Интеллигенточка» из Питера, самая старшая среди всей братвы, по привычке, голосом отгоняет тревогу. И только молчаливый Игорек Тираспольский, наверное, «ломится на «Моменте», развалившись на горячей крышке люка. Иногда он снимает с головы целлофановый пакет, смотрит по сторонам выпученными красными, ничего не видящими глазами, подхихикивая. Он сейчас обалдеет… Все обалдеют! Всю ночь пировать будем!
Вот она — родная дыра в заборе! Он уже почти дома.

Но что это? Что?! Сквозь деревянный скелет открывалась удивительная картина. На залитом светом многочисленных фар дворе дома суетились люди. Их силуэты то появлялись, то исчезали в клубах пара, что валил из подвала. Две машины «скорой», включив иллюминацию, умчались в ночь.
Вмиг отрезвев, Джохар понял: случилось страшное. Этот трижды проклятый год, тринадцатый год его жизни, никак не хотел отпускать.
Опомнился, когда услышал рядом похрустывание снега под чьими-то тяжёлыми шагами. Метнулся в тень, рывком вытянул санки.
В дыре появился мужик-пижамник из соседнего дома.
Джохар сделал шаг на свет:
- Дяденька! Что там?
- А ты откуда пацан взялся?! Не оттуда? — он кивнул в сторону заведённых машин. — Беда там. Обварились все. Трубы прорвало… Кипяток. Девка спасала… Так насмерть. Остальных увезли. Так ты оттуда?
— Не-е-ет… — только и смог выдохнуть из себя Джохар.

Московская обл., Одинцовский район, дер. Пронское, 1999 год

Владлен ДОРОФЕЕВ