Фронтовые письма

 


 Так получилось, что я остался в неоплатном долгу перед своим отцом. Он сделал для меня всё, что мог – выполнил отцовский, гражданский и воинский долг. Как только 22 июня 1941 года началась война, отец ушёл на фронт. К тому времени он был уже не новичок в военном деле – командир артиллерийского полка, участник боёв на реке Халхин Гол в 39-ом, а ещё раньше совсем молодым участвовал в конфликте на КВЖД. Но первый период войны оказался не столь победоносным, как ожидали многие. Красная Армия несла большие потери и 6 марта 1943 года отец погиб. Мне тогда было пять лет. Вот здесь и начинается посмертная история отца. Как только мама получила „похоронку“, враждебно настроенные люди (а такие есть и всегда были) стали клеветать, что отец-де служил в НКВД и совершал такие преступления, каких, я уверен, не совершал и настоящий НКВД. На самом же деле отец никогда в НКВД не служил и всю жизнь был боевым офицером-артиллеристом. Но дело вовсе не в моём отце, он интересовал этих людей только как человек погибший и, следовательно, ничего не способный сказать в своё оправдание. Так уж у нас повелось, что если Вас облили грязью, то виноваты оказываетесь Вы и должны отмываться, доказывая свою невиновность.
Дело же было во мне, тогда пятилетнем ребёнке. По каким-то признакам я подошёл врагам на роль козла отпущения или жертвенного барана, на котором можно отыграться за свои обиды. Сами совершать обряд жертвоприношения, как когда-то в стародавние времена, перерезая жертве горло на алтаре, эти люди боялись – всё-таки уже наступило другое время. Поэтому они подставляли, наговаривали, что-де надо убить ребёнка из-за его отца и таким образом „восстановить справедливость“. Враги надеялись, что найдётся простодушный внушаемый человек, который пойдёт на убийство. Для этого надо только как можно красочнее живописать мнимые преступления отца – поедание мяса жертв политических репрессий, грабежи, пытки, изнасилования. При этом злопыхатели нажимали на то, что хотя отца и нет - его убили „свои“, дома остались „награбленные“ золото и драгоценности. К тому же, убивать можно свободно – „ за таких теперь не судят“. Представьте себе, находились люди, желающие проверить это. В отсутствие мамы, в нашу комнату в общей квартире приходили незнакомые люди, заглядывали во все углы и спрашивали, где у нас золото... Конечно, никакого золота они не нашли. Не за золото защищали свою Родину и отдавали жизни бойцы и командиры Красной Армии.
Естественно, маленький ребёнок не может защитить честь своего отца, но преследование продолжалось всю последующую жизнь, когда я стал уже вполне взрослым человеком. Слыша клевету в адрес отца о „награбленных богатствах“, я только пожимал плечами и отвечал: „Отец? Но он на фронте погиб, от него одни фотокарточки остались. У него ничего не было“.
Это было правдой, но неполной – от отца остались ещё письма с фронта (спасибо маме – сберегла). Эти письма рисуют образ человека цельного и чистого, каких тогда, я думаю, было много – иначе страна не смогла бы выстоять и выйти победительницей из выпавших на её долю испытаний.
 Первые из сохранившихся писем написаны в марте 41-го, когда отец получил назначение на новое место службы в Барнаул. Приехал один, так как квартиры ещё не было, жил в казарме. Семья же (жена и маленький сын) остались на старой квартире в Тюмени. До начала войны оставалось три месяца, но тогда никто об этом не мог знать. Письма полны описанием бытовых деталей, пожеланиями здоровья и так далее. Отец писал, что много работает, возвращается за полночь, но работа ему интересна. Тогда это была военная, но работа. Ещё не война!
 Первые письма военного периода относятся к июлю 41-го. Отец уже на фронте, но в боях ещё не участвовал. Военная цензура ещё не развернула полностью свою работу и проскочило указание о месте пребывания – Смоленская область. В дальнейшем все географические названия вычёркивались цензурой чёрным жирным карандашом, который не выцвел до сих пор, спустя более 60 лет. Из местоположения позволялось писать только одно – Западный фронт, это цензурой не вычёркивалось. На конверте ставилась печать: „Проверено Военной Цензурой“.
 8 августа 41-го отцу пришлось встретиться с врагом. „Что же можно сказать о враге?“- писал он- „Враг коварен, хитёр и пока силён, поэтому война, видимо, примет затяжной характер. Длительность войны по срокам обуславливается рядом факторов. Большое значение имеет объединение славянских народов – это исключительной остроты нож в спину фашизма. На штыках держаться можно, но не вечно! Враг, повторяю, пока достаточно силён, но уже не тот, каким был“.
Никаких „шапкозакидательских“ настроений, просто оценка ситуации с точки зрения профессионального военного, каким и был отец.
Интересно, что нигде не сквозит ненависть ко всем немцам: „Важно, чтобы противник скорее ввёл старшие возраста. Это не фашистская молодёжь, обманутая Гитлером, это другой народ, хотя бить его придётся всё же крепко. Силы наши растут!“
Ни тени сомнения в конечной победе! А ведь шёл только август 41-го. Сколько ещё предстояло пройти испытаний!
Конечно, в письмах много лирики, тоски по дому и семье – это понятно. Стремясь успокоить жену, отец замечает: „В окопах чувствую себя как дома. Недаром мне четвёртый раз приходится защищать Родину в разные периоды. Хотя удобств меньше... Работа идёт неплохо. Люди мне верят и я верю им. Не пощадим живота своего для защиты Родины!“
Как следует из писем, отцу, вообще, был присущ пафос – такое уж было время и такие были тогда люди - отец, во всяком случае.
 Как и каждый боец на войне он знал, что может погибнуть и писал об этом в одном из августовских писем 41-го вполне спокойно: „Война без жертв не бывает – мы бьём врага, но, конечно, и у нас есть потери...“ Далее отец перечисляет имена своих сослуживцев, знакомых матери, получивших ранения или погибших.
После двухнедельного перерыва в середине сентября пришло письмо из Пензы, из госпиталя. Оказалось, что 1 сентября в районе Ельни отец получил осколочное ранение в правую руку и всё время, что не писал, находился в пути в госпиталь. Он несколько отстранённо и филосовски пишет: „На сей раз, должен сказать, я отделался легко, ранение надо считать легким. Об этом свидетельствует даже то, что я могу писать правой рукой“. Упоминание о Ельне цензурой не вычеркнуто, так как об этих боях много писали центральные газеты.
Из последующих коротеньких писем в октябре выходит, что после госпиталя отец прибыл в Москву и получил назначение в другой артполк под Серпухов – война подкатилась к столице.
В ноябре 41-го приходили полные тревоги письма – отец давно не получал весточки из дома, это его чрезвычайно волновало. „Не думаю, не сомневаюсь ни на одну секунду – ты пишешь. Другого не может быть!“- обращался он к моей матери. „Воюем на дальних подступах к Москве. Враг по-прежнему коварен и силён, но не сомневаемся в победе“- продолжал отец.
Ни в одном письме, ни в одной строчке не было и тени сомнения в конечной победе над врагом!
Наконец, пришло письмо полное радости – отец получил из дома сразу три письма! Такое на войне бывает – полевая почта по разным причинам иногда даёт сбои.
Видимо, мама спрашивала в своих письмах, что нужно отцу из тёплых вещей, потому что он ответил: „Из одежды мне ничего не нужно, так как страна нас обеспечивает вполне как одеждой, так и питанием. Рана моя почти не беспокоит, если не считать всякие мелочи – при нажиме даёт знать. Не беспокойся, здоровье хорошее, так что воевать можно. Настроение поддерживаем водочкой, это зелье выдают в порядке снабжения по 100 гр. Про войну подробно писать не могу из тактических соображений. Враг всё ещё пока силён, но, несомненно, сокрушим его, хотя и потеряли значительную часть территории. Зиму мы считаем своей союзницей, у нас хорошая одежда, у врага же одежонка лёгкая.“
Отдельное письмо датировано 24.11.41. Отец поздравляет своего сына с днём рождения – мне исполнилось 4 года. Далее он пишет: „Вот, так и бывает в жизни: рождается человек, такое невзрачное существо на первых порах, затем растёт, формируется и получается нечто оформленное, начнёт лепетать, шалить и даже хулиганить. Ну, а впоследствии получается сын Родины, сын народа, а не только отца и матери“.
Да, конечно, филосовствование, к которому во все времена склонны русские люди, но и обязательное упоминание Родины и народа. Такое тогда у людей было воспитание. Кстати, ничего плохого в этом не вижу и сейчас.
В этом же письме отец восклицает: „Как бы я хотел в этот день быть с вами, крепко обнять сына... Но ведь война! Об этом можно только мечтать.“ Из письма получается, что обещанный начальством отпуск после ранения отменили и направили сразу на фронт, хотя одному сослуживцу (указана фамилия), с которым вместе выписывались из госпиталя, повезло – его отпустили домой. „Скажу прямо – не все люди обладают такой назойливостью, как ... (указана фамилия)“- заметил отец.
Думаю, что дело не в „назойливости“ – недолюбливало всё-таки начальство отца, слишком правильный и гордый был человек. Такие могут раздражать фактом своего существования.
Все делали одно и большое дело, сплочённые железной рукой Верховного Главнокомандующего, но, вместе с тем, люди всегда остаются людьми с присущими им достоинствами и недостатками.
Отец всегда переживал, когда долго не получал писем из дома: „Всё же надо сказать, что наша почта работает плохо, бездушно относятся люди, не понимая, какую ценность имеет письмо на фронте“. И далее, обращаясь к жене: „Ты в каждом письме спрашиваешь, скоро ли я приеду. Кто же про это может знать? Как уничтожим врага и если останемся живы, значит, приедем, а на войне ждать можно всё. Надо здраво смотреть на вещи. Вот, например, наш начфин Федяев. Человек жил, наверное, не думал умирать, но попал под бомбёжку и всё... Советую и тебе, а сам я так и делаю, не думать о смерти. А думаю я, как искуснее истребить врага!“
Да, на войне человек видит смерть на каждом шагу, старается не думать о ней. Но он чувствует смерть! Только не знает, когда и к кому она придёт.
В декабре 41-го пришло письмо, полное радости – отец получил фото сына, показывал однополчанам. Для фронтовиков увидеть фотографию близких – это всё равно, что повидаться, или почти всё равно... С радостью он пишет: „Тесним врага всё дальше от Москвы, сжимаем клещи, а там погоним в его змеиное логово...“
Итак, закончился 41-й год. До окончательной победы над врагом ещё очень далеко, но планы врага сорваны – парад противника на Красной площади не состоялся и уже не состоится никогда. Отец не мог подробно, как хотелось, писать о боевых действиях, но чувствуется по тону писем – наметился перелом в войне.
1 января 42-го он отправил своей семье поздравление с новым годом и сообщил: „Врага уничтожаем. По-своему встретили новый год, тосты наши были за окончание войны в первом полугодии. Хотелось бы новый 43-й год встретить вместе с семьёй. Надеюсь, что это так и случиться! Уничтожим врага и всем воздадим по заслугам.“
Сколько же было веры в себя, свой народ, страну, скорую победу!
В январе 42-го всё чаще в письмах встречаются такие слова: „Бьём, гоним врага, теперь уже из районов Смоленской области. Враг неистовствует, показывая своё змеиное жало, сжигая всё на своём пути. Там, где имеет возможность, от деревень оставляет только пепелище. Но настанет же час расплаты и для него! В основном, жизнь боевая однообразная, немного устали, но для Победы, уничтожения врага силы всегда найдём!“
В феврале долго не было писем. Наконец, пришло. Отец извиняется: „Я в большом долгу – давно не писал. Полагаю, что ты поймёшь, на то есть причины. Всё занят делами войны. Работаем с большим напряжением, тесним врага. Но надо сказать, что враг по-прежнему упруг и коварен. Находимся в пределах Смоленской области, точнее сказать не могу, будет „нецензурно“. Работа наша в наступлении совсем не такая, когда мы были в обороне на подступах к Серпухову. Пиши подробно о проделках сына, мне так это приятно, будто вижу его.“
В 4 марта 42-го пришло письмо, где отец с радостью сообщает, что их полк переименован в 24-й Гвардейский артполк! Для него это было радостное событие.
До его гибели оставался 1 год и два дня, но тогда никто об этом не мог знать!
В письмах отца, кроме описания военных дел (насколько позволяла цензура) и обычных тёплых слов, которые говорят и пишут родным, близким людям, есть и описания природы, смены времён года: „Вот, и весна пришла, как-то незаметно подкралась. Снег растаял, зажурчали ручейки, реки освободились ото льда, щебечут птички. Вот, жаворонок... Душа тоже поёт в унисон всему этому. Как-то по-особенному потянуло к тебе и сыну, хочется полежать в лесу, на солнышке вместе со своей маленькой семьёй. Но это всего лишь мечты! Реальная жизнь сурова и неумолима. Но делать нечего. Будем до последнего вздоха верны своему делу, будем стараться, напрягая все силы для борьбы с врагом!“
В мае 42-го пришло письмо, где отец сообщает о своём повышении в должности. Теперь он не командир артполка, а заместитель командира дивизии по артиллерии или начарт. Но странно, это как будто его не радует: “Хотя и работа спокойнее, и дальше от передовой. Но не могу отрешиться от жизни полка, который я провёл через весь десятимесячный период войны. Меня знали в полку, верили, но делать нечего, надо настраиваться и работать“.
Некоторые майские письма похожи на записки, очень коротенькие – не находил времени из-за занятости на новой должности. К тому же, часть находилась на переформировании. Но когда позволяло время, то отец писал подробно о своих переживаниях и не без „философии“: „На душе и радость, и тоска. Радость, потому что ощущается весна – кругом зелень и поют птицы, а тоска, оттого что хочется встретиться со своими близкими. Ну что же горевать? Победим этого Людоеда и если останемся в живых, то совершенно всё забудется. Раны как на земле, так и у людей, в том числе душевные, зарастут. Время развеет и унесёт вдаль пережитое, историки запечатлеют всё происходящее, а потомки с любовью будут называть имена героев“.
Ну что ж, слова эти сбываются. Во всяком случае, сейчас, через 60 лет после окончания войны, всё живо в памяти народной. И будет жить! Помним же мы о Ледовом побоище или о Бородинском сражении.
В майском письме от 28-го отец сообщает, что переформирование заканчивается и они скоро опять прибудут на передовую и далее: “По-прежнему скучаю по полку, уж очень я любил свой полк, народ и всё в нем“.
Некоторое время от отца не приходили письма. Наконец, получили короткую открытку: „Простите, я заставил вас волноваться, но что делать? Война есть война! С 13.8 в деле, опять здесь, на Смоленщине. Большего сообщить не могу...“
24.8.42 пришло более подробное письмо. Отец опять извиняется за молчание и замечает: „На войне бывает много весьма веских причин. Дела идут своим чередом, немного отвыкли за три месяца от войны, поэтому кажется тяжело. По правде говоря, едва можно к войне привыкнуть. Я вот в четвёртой войне, но скорее отвыкаю, чем привыкаю к ней.“
Говорят, кому война, а кому мать родна. Отец, явно, к таким людям не относился. Война для него – выполнение своего долга по защите Родины, тяжёлая военная работа, наконец.
В сентябре получили „осеннее“ письмо. Как всегда, отец очень скупо писал о военных делах и по всему чувствовалось, что устал и ему грустно: „Погода у нас здесь осенняя, ночами уже холодно. Железная печурка такое милое существо, что порой так хочется и обнять, и расцеловать её, но нельзя – губы обожжёшь... Дождик нас не забывает. Сейчас сижу в блиндаже с открытой дверью, а лес шумит, что-то шепчет. На душе становится грустно. Порой безумно хочется обнять вас с сыном и много, много раз целовать... Но время такое, что надо подождать. А всё же упущенное не наверстать никогда!“
В ноябре и декабре 42-го приходили коротенькие открытки, где отец вскользь упоминал о своих делах, о присвоении ему звания „полковник“ и о том, что настоял на переводе обратно в артполк.
У каждого человека есть свой „потолок“. Для отца таким „потолком“ была должность камандира артиллерийского полка, здесь он чувствовал себя на месте и, похоже, не хотел большего.
Затем получили письмо от 1.1.43, в котором отец поздравляет с новым 43 годом, „годом окончательного разгрома фашистских орд“.
Вера в победу не покидала его ни на минуту! Затем наступило молчание – письма от отца больше не приходили. Наконец, получили Извещение: Ваш муж командир 971 артполка гвардии полковник Ланский Пётр Иосифович, уроженец Читинской обл., Шилкинского р-на, с. Верх-Теленгуй в бою за социалистическую Родину, верный присяге, проявив геройство и мужество, был убит 6 марта 1943 года. Похоронен на сев.западн. окраине дер. Подселье, Темкинского района Смоленской области.
Вот, и вся фронтовая история отца. Скромный и честный человек он до конца выполнил свой долг. Его земной путь был прям, без изгибов и поворотов – крестьянское детство, артиллерийское училище и защита Родины до конца, до последней капли крови. И было его веку 41 год.