Тык-дык, тык-дык – стучат колеса вагонов. Ш-ш-ш – пролетают мимо деревья приколейной лесопосадки. Зрелая поздняя зелень сменяется желто-красной пестротой бабьего лета. Поезд везет меня на Север, в чужие места, где Вадиму, мужу, все-таки удалось найти работу.
Вадька отправился первым к месту работы, «в дальние страны», в крупный промышленный центр. «Найду жилье, и ты приедешь…». Легко сказать, найду! Это означает – снять у частников, за довольно большие деньги и с весьма призрачной надеждой купить когда-либо свое, собственное. Но разве такие мелочи могут испортить настроение, когда тебе всего лишь немногим больше двадцати лет, в кармане долгожданный диплом, в чемодане любимые джинсы, старый свитер и пара зачитанных до дыр книжек, а на перроне незнакомого города ждет Самый-Самый…?
- Я нашел комнатку, совсем маленькую, в частном доме, – торопится Вадим рассказать новости. – Завод мой находится в самом пригороде, фактически, это уже другой городишко – спутник. Вокруг – частный сектор. Там я и нашел комнату. Плата – символическая, хозяйка – женщина средних лет, наша землячка. Симпатичная. Есть еще дочка, но я ее еще не видел.
- А удобства?
- «Удобства» - во дворе. Правда, в доме есть газ. И отопление паровое от собственного котла: хочешь – теплее делаешь, хочешь – прохладнее. Главное – ты приехала. Осмотримся, найдем тебе работу, может, другое жилье, получше.
Некоторое время мы сидели молча, прижавшись друг к другу, пригородная электричка неспешно приближалась к месту назначения.
- Знаешь, сказал вдруг Вадим, - я обдумал все за этот месяц, что жил один. Мы поработаем немного, подзаработаем на обзаведение хозяйством, как бабуля моя говорила – и вернемся домой.
- Что, здесь так плохо? Мы ведь еще ничего не видели.
- Здесь – все чужое. Иногда мне кажется, что местные жители и говорят на другом языке… Я не хочу жить без наших холмов, наших улиц, нашей реки, понимаешь? НЕ хочу стать гостем на мостовых нашего Города…
Городишко встретил нас мелким вредным дождичком, кривыми грязными улочками и частоколом труб гиганта индустрии на горизонте. Встречные прохожие не здоровались, как это было принято в моей родной деревне, - чего ради – ведь незнакомые? У одноэтажного, с облупившейся штукатуркой домишки под вывеской «Продукты» толпились мужички и бабы с красноречиво румяными лицами и, особенно, носами.
- Эй, инженер, супружницу дождался? – Окликнула Вадима щекастая тетка в берете совершенно люминесцентного зеленого цвета. – С тебя причитается. Давай сюда, пущу перед собой. Красненькое завезли, скоро откроют.
- Спасибо, Вера. Я не люблю красненькое. - Это наша соседка, хозяйкина подружка. – Шепнул мне муж.
- Здравствуйте, - поздоровалась я. И тоже шепотом спросила у мужа: А что там у них завезли, может, нам надо?
- Бормотуху у них завезли. Красное дешевое вино. Меня хозяйка угостила, не удобно было отказаться, за знакомство. Жуткая гадость. Крепкое, сивухой воняет. Дешево и сердито. Уж лучше бабкин самогон пить!
Самогон, который гнала тайком от участкового, как и все деревне, Вадькина прабабка, я не смогла даже попробовать. И не потому, что была очень уж «трепетной» натурой, отнюдь! Но крепкое спиртное не я употребляю в принципе, а уж если с «крутым» запахом, то и подавно!
Вот мы и пришли, - сказал Вадим. – Тут все очень просто, бедно, но я уже не мог больше без тебя, так хотелось, чтобы ты приехала. А найти ничего не мог!
Я чмокнула мужа в щеку: Так я ж дивка з села, к хоромам не приучена… - проворковала «по-деревенски»…
Одноэтажный довольно большой кирпичный дом принадлежал, очевидно, двум хозяевам. То, что хозяина два, и к жизни они относятся по-разному, резко бросалось в глаза. Одна половина двора и дома – чистенькая, дворик подметен, вдоль дорожки высажены родные чорнобривцы, по-здешнему, бархатцы. Другая половина двора усыпана каким-то мусором, битым кирпичом, под окнами – высоченные засыхающие сорняки… Я почему-то сразу поняла, что нам – не в лучшую половину двора…
На пороге появилась хозяйка – стройная, кареглазая, вокруг головы обернута толстенная темная коса – именно так рисовал Шевченко малороссок! Женщина мило, приветливо улыбалась: Рая – и сразу стала малозначимой беспросветная бедность и пустота дома, грязь двора. Мелочи жизни.
- Вадька, тут газом пахнет, - прошептала я мужу на ухо. Я боюсь.
Хозяйка услышала: Не бойся, Леночка, у нас форточка не закрывается, так что проветривается хорошо.
Действительно, одна половинка крохотной форточки не закрывалась по причине отсутствия стекла в ней.
По доброму нашему обычаю накрыли на стол, пообедали, выпили по рюмочке за знакомство. Я немного оттаяла. К тому же скоро должна была вернуться из своего ПТУ хозяйкина дочка Люся – будет мне подружка, пока Вадим на работе. После обеда мы пошли прогуляться. Дождик прекратился, но небо висело низко над трубами домов, в сером свете пасмурного дня разноцветье осенних листьев выглядело старыми тряпками, разбросанными нерадивой хозяйкой для просушки по земле. Мы вышли за поселок: дорога стелилась на юг, в родные края, там еще тепло, искрятся фонтаны на площади, стучат каштаны по брусчатке… Возвращаться в крохотную каморку, где пахнет газом, отсутствует форточка на кухне и замок во входной двери (Да кто к нам полезет? Тут воров отродясь не было…) не хотелось. Глаза подозрительно защипало.
- Не унывай, лисичка, обнял меня муж. – Мы же вместе. Поищем другое жилье.
- Это – лучшая жизнь? Облезлые стены и запах газа? Не забывай, на то, чтобы завести свой дом, еще придется попахать! – в голосе уже звенели нескрываемые злые слезы.
- Ничего, мы вернемся домой…
В кухне за столом сидели белобрысая девушка и смуглый, похожий на татарина, парень.
- О привет, жильцы, обрадовалась девушка: Я – Люська, а это – Колька, мой муж.
При этих ее словах из крохотной боковой комнатушки донесся невнятный рык «Гони эту сволочь», за которым последовала витиеватая фраза…
- Кто это? – прошептала я.
- Да мамаша уже набралась. Не обращай внимания. Проспится, стыдно будет. – Люся отнеслась к злобному рыку, как к чему-то весьма привычному. – Вы ведь ей поднесли, а потом ей стало мало. Верка пришла с красненьким. А ей много не надо.
- Боже мой, охнула я. – Но мы же не знали, что ей нельзя пить, мы и выпили-то только по одной рюмочке ликерчику финского – за знакомство.
- Да не переживай, отмахнулась Люся. – В лавку сегодня красненькое завезли, она все равно бы нашла. Верка принесет. Проспится.
Из комнатенки вновь послышались многоэтажные проклятья. Причем, адресованы они были почему-то Кольке. Колька пожал плечами, вытащил сигарету. Кажется, его тирады тещи не волновали совершенно.
- Я привык, равнодушно обронил Колька. – Она все время меня клянет, меня чуть не убили, и я же еще виноват.
- Кто тебя чуть не убил?
- Да батя мой, отозвалась из коридорчика, где она что-то искала, Люся. – Вот, нашла ее заначку – в руке она держала наполовину пустую бутылку типа «фаустпатрон». Они поругались тут с Колькой на восьмое марта, ну, подрались, батя возьми и пырни этого дурака в бок ножом. Ну что, глотнем за знакомство?
- Давайте лучше нашего, предусмотрительно поспешил вступить в разговор Вадим. При условии, что вы не наберетесь так, как ваша маман.
Ребята рассмеялись: Нет, не переживай, мы покрепче, нам много надо. Да и не любим мы, чтобы вот так – до состояния «шланг». Только для настроения.
Вчетвером мы устроились за столом, выпили, поели. За едой Люська с Колькой рассказали, за что мать Кольку клянет.
Отец Люси – сапожник, мать – домохозяйка. По причине пьянства ее уволили с последней работы – уборщицы на станции электричек и уже никуда не брали. Пили родители всегда, сколько Люся себя помнит. К тому же отец бешено ревновал красавицу Раю к каждому фонарному столбу. Люське – шестнадцать, скоро семнадцать. Кольке весной исполнилось восемнадцать. Собирался в армию. Семья у него нормальная - работяги, отец татарин, мать русская. Выпивают чуть-чуть и только по поводу. На восьмое марта все вместе собрались, как положено, отметить, да и молодых вроде бы обручить. И, как обычно, чуток перебрали. Батя Люськин приревновал жену к Кольке, к пацану! Подрались, а тут, как на грех, нож сапожный лежал, отец перед приходом гостей ремонтировал ботинки. Вот он этим ножом и резанул Кольку. Потом клялся, что хотел просто попугать, но не рассчитал размаха. Колька криво усмехнулся: веселая вышла шутка, я свои кишки сам с земли собирал, Люська в обморок хлопнулась. Впрочем, все обошлось, вызвали «скорую», Кольку спасли, а батю, естественно, посадили.
- А за что же тебя теща клянет? Ты же пострадал.
Черные татарские глаза недобро блеснули: Никакая она мне не теща. Мы и с Люськой еще не расписаны, она ведь малолетка. Райка меня молила по секрету на суде взять вину на себя, мол, я спровоцировал драку, сам к ней лез. Я, к сорокалетней тетке!! А моя семья требовала Петровичу выдать на всю катушку, мамка даже хотела мне инвалидность оформлять. А я сказал, как было на самом деле. И инвалидность мне ни к чему, что делать с ней буду? Петровичу дали пять лет. Вроде как мы все виноваты – набрались, пьяная драка. И все на нас с Люськой злятся: и Райка, и мои. Из дому я ушел, вот, у Люськи живу. Райка, когда трезвая, не лается, молчит. А я сейчас уже на заводе работаю, учеником. Люська в ПТУ последний год учится. Нам бы до весны дотянуть - меня заберут в армию. А потом, если она меня дождется – уедем.
Утром следующего дня абсолютно трезвая Рая с лицом типа «пельмень» покаянным голосом усиленно извинялась перед нами - жильцами, клялась, что в последний раз. Люська, причесываясь перед расколотым зеркалом, ехидно обронила: Конечно, если они съедут, за что мы жить станем? На Колькину-то копейку рот не разевай. Я отводила взгляд: что бы там не обещала Рая, съедем при первой же возможности…
Зима свалилась как-то – вдруг. Совсем, как у Пушкина: проснувшись рано, в окно увидела… Елена, конечно же, а не Татьяна… побелевший двор... И так далее. Только произошло все это в ноябре. Вчера еще слякотно чавкало под ногами и вот - любуйтесь искрящимся чудом… И наслаждайтесь морозом вместо грязи. Я особенной радости не испытывала: рожденная на юге, я любила тепло и солнце, золото бабьего лета, а мороз – в небольших дозах исключительно на Новый год.
Мы жили у приветливой Райки уже третий месяц. Хозяйка была, в общем, тетка неплохая – когда трезвая. То есть дня три-четыре в неделю. Затем «выходила на орбиту» различной степени крутости. Лаялась витиевато, проклиная Люську-шлюху и ее сожителя и возносила на пьедестал идеала своего муженька. На утро опять извинялась, и обещала… В дни запоев Колька ночевать не приходил, да и Люська иногда отсутствовала – не желали матушку слушать. Я запиралась в своей комнатушке, ожидая Вадима с работы. Все свободное время мы посвящали поискам жилья и работы для меня, но совершенно безрезультатно. В бюро по трудоустройству мне довольно грубо заявили, что у них и своих специалистов хватает, а надо было ехать, куда посылали. Я в отчаянье уже соглашалась на любую работу, но и это помогло мало… Молодые специалисты в моем лице гиганту индустрии не требовались…
В выбитую в кухне форточку дули морозные ветра и лазали на запах нашего борща соседские коты… На этом сквозняке я простудилась, лежала, укутавшись до самого носа в теплое одеяло, высовываясь только для того, чтобы глотнуть горячего чаю с лимоном. В доме стояла глубокая тишина.
Внезапно, под окнами раздался крик и грохот. Я испугалась до смерти, бросилась в кухню. Под окном бесновалась Верка, Райкина подруга.
Я не без труда вычленила из потока ругани смыслосодержащие элементы. Оказывается, Верка с Райкой и Веркиным сожителем с утра опохмелялись. Потом им стало мало и Ванек принял волевое решение, несмотря на мороз пойти поискать еще. Райка вызвалась ему помочь. Но обратно они не вернулись. Это ж очевидно – занимаются у Райки – сами понимаете, чем. Ну, Верка им устроит – мало не покажется. Разъяренная Отеллиха требовала открыть дверь. Очень красноречиво обещала кое-что отрезать непутевому Ваньке.
- Нету здесь никого, - крикнула я в окно. – Убирайся!
- У-у-у …ять…ать…ять – завыло у нее за спиной: Райка все-таки была дома. Мне стало страшно : в тылу тоже неспокойно. Я осторожно подкралась к двери хозяйкиной комнаты и заглянула внутрь. В первый раз за все время проживания на квартире. Окна в комнате не было. В сумрачном свете, падавшем из открытой двери с трудом различались кучи барахла, сваленного по углам, две койки. На одной из них что-то шевельнулось: Райка, в одной сорочке, качала растрепанной головой, размахивала руками: дескать, гони ее. К счастью, никакого мужика рядом не наблюдалось, если амурная встреча и имела место, то герой-любовник уже благополучно слинял. А под окнами по-прежнему металась взбешенная Верка. Раздался звон стекла. Я вернулась в кухню. Верка, потрясая окровавленными кулаками, лупила ими в окна кухни. Стекло летело во все стороны. В дом проникнуть она не могла, изнутри Райка предусмотрительно набросила щеколду.
« Перебьет все окна», подумала я. Страх, смешанный с яростью, придал мне сил, я схватила с плиты кипящий чайник и вылетела на крыльцо с воплем: «Убирайся отсюда, ошпарю! Нету здесь твоего …ря!»
Верка замолкла. Вылитая на снег кипящая вода (я все же постаралась на нее не попасть) произвела должный эффект. Слизывая кровь с кулаков, нещадно матерясь, она поплелась восвояси.
Я наскоро оделась и побежала на завод. До конца рабочего дня оставалось еще много времени и, конечно же, никто меня не пустил и Вадима звать не стали. Я потопталась немного на морозе перед проходной. Ноги онемели до ощущения полного их отсутствия, щеки кололи тоненькие искры холода. Я зашла в ближайший гастроном, немного отогрелась. Возвращаться на квартиру было страшно, идти некуда, на улице мороз грозил уморить меня еще до окончания Вадькиной смены. Я уныло побрела по улице обратно пешком – чтобы убить время - в синих сказочных сумерках. Но я не замечала зимней сказки: в ушах все еще звенело бьющееся стекло и гудел сочный русский мат… По дороге набрела на «пельменную». «Погреюсь, - решила я. – Съем чего-нибудь».
Внутри было тепло, густо пахло грязным мокрым тряпьем и вчерашним перегаром. Тут не только готовили нечто, гордо именуемое пельменями, но и наливали. В углу мужички в возрасте «между 30 и 70», приняв уже «для сугреву», шумно решали глобальные проблемы бытия. Американцы, например, подвыпив с друзьями в баре, обсуждают последний курс акций на бирже, результаты бейсбольного матча, или, в крайнем случае, достоинства барменши. Наш человек по природе своей философ. От нищеты этого самого бытия, наверное. «Приняв на грудь красненького» стаканчик-другой, вопрошает соседа по столу: А есть ли загробная жизнь? Что такое Вечность? И его не волнуют приземленные мелочи жизни вроде рваных ботинок или некормленых детей…
Есть я, конечно, ничего не стала. И от приглашения дружелюбных мужичков «выпить стаканчик» любезно отказалась. Зато еще немного погрелась и вновь отправилась в путь.
Дом встретил меня заколоченным досками окном кухни: кто-то уже постарался. Оказалось, Колька, вернулся с работы. Изнутри он завалил оконный проем тряпьем, чтобы не сквозило. Правда, теперь дневной свет почти не проникал в помещение. Мой рассказ о визите Верки его развеселил, он хохотал над повествованием, как над самой расчудесной шуткой. Особенно понравилась Кольке та часть, где я грозила Верке ошпарить ее кипятком: попросил повторить.
- Интересно, куда же Райка подевалась? – в задумчивости спросил он сам себя. – Небось, опять с Веркой добавляет… Они ведь так всегда: пьют, дерутся или из-за мужиков или так просто, причину всегда находят. Потом мирятся, добавляют… - Колька задумчиво заглянул по очереди в пустые кастрюли. Нашу кастрюлю с борщом обошел. Взял с полки в шкафу корку хлеба, попробовал погрызть: Ладно, скажи Люське, я к своим пошел, проведать надо.
Поесть пошел – поняла я. Люся себя кухонными проблемами не утруждала: есть настроение – сварит какой-нибудь супчик, нет настроения – сходит сама в ту же пельменную, а Колька – как придется. На осторожный мой вопрос однажды удивилась: А чего? Я не нанималась тут куховарить. Кое-какая еда в доме была, только, когда Рая выходила из запоя и загула. При условии, что не все деньги были пропиты к тому моменту.
Вадим вернулся с работы позже обычного, весь сияя: Я нашел нам другое жилье. Тут, по соседству, старушка сдает времянку. Правда, печку топить придется и воду из колодца таскать. Зато это будет наш дом! Маленький, но мы там будем отдельно, и старушка такая славная, грядки тебе на лето обещает выделить. Дрова у них есть, немного, еще докупим. Я научу тебя печку топить, это почти, как туристский костер разводить… Кстати, а зачем окно в кухне забили доской?
Этот небрежный вопрос в сочетании с известием о переезде в другое место стали той каплей, которая прорвала плотину и слезы хлынули из моих глаз неудержимым потоком…
Мы переехали на Рождество в крохотную «избушку без курьих ножек». Сами оклеили стены светло-зелеными «весенними» обоями, повесили на окна яркие ситцевые занавески в тюльпанах. Добрейшая баба Аня притащила на новоселье старый, как она сама, радиоприемник. Ее сын с внуком помогли Вадиму распилить и нарубить дрова. Сосед отдал большой бидон, в которых с молокозаводов возят молоко – чтобы сделать резервуар для воды, а не бегать с каждым ведром к колодцу… На «новоселье» мы пригласили и Люську с Колькой. Люська с завистью оглядывала нашу чистенькую комнатку, крохотную кухоньку, украшенную салфеточками и вазочками.
- Как ты все это придумала, так красиво. Я бы сроду не додумалась, - восторгалась она. Колька уплетал за обе щеки мои котлеты и что-то мычал нечленораздельное.
Трещали злобные январские морозы, завывали вьюги. А в избушке уютно гудела печурка, вкусно пахло пирогами и ДОМОМ…
А через неделю Колька постучал к нам в окно на рассвете: Ребята, беда. Помогите.
Оказывается, они с Люськой гостили у Колькиных родных пару дней. День рождения матери справляли. Вернулись – дверь изнутри заперта. Окна изморозью покрыты. Стучали-стучали – тишина. Тогда Колька оторвал доски с окна в кухне, влез и нашел Раису на полу в большой комнате, неживую. То ли от водки сгорела, то ли замерзла – отопление отказало, вся вода из котла выкипела, а пополнить никто и не догадался: об этом ведь раньше Люськин батя заботился.
Мы с Вадимом наскоро оделись и помчались за Колькой.
Дома у Люськи застали кошмарную сцену: Люська тихонько воет, как голодный щенок и что-то приговаривает, сидя на полу в так называемом «зале», а рядом вытянулась Раиса в изорванной сомнительной чистоты сорочке.
Казалось, смерть смыла всю грязь с Раисиного лица, очистила правильные черты точеного носа, подчеркнула изысканный изгиб губ. Устало покоились на щеках густые ресницы, венчала высокий лоб тяжелой короной темная коса. Легкая складка изумления застыла между бровей. Мертвая, женщина спрашивала у судьбы: Почему? Прекрасная, добрая и отзывчивая, почему нашла она такой страшный конец? Когда юная красавица из принцессы стала превращаться в ведьму? Кто толкнул ее на эту дорогу, ведущую в тупик? Или она сама на нее ступила? Кто выбирает для нас наши дороги? А может, мы сами делаем этот выбор…
Бледный до синевы Колька обернулся к Вадиму: помоги поднять… с пола…
Я пыталась успокоить Люсю, а Вадим подхватил Раису подмышки и вдруг просипел (голос сел от страха): Погоди-ка, кажется, она жива.
В заледеневшем теле тоненькой ниточкой еще теплилась жизнь, пропащая душа все еще цеплялась за этот мир…
Мы укутали Раису, чем смогли, вызвали скорую. Для нее начинался долгий мучительный путь очищения.
Весной Колька ушел в армию. Люська окончила свое училище, они с матерью заперли дом и отправились куда-то на Волгу к родственниками, начинать все сначала, подальше от черных призраков прошлого.
- Я бате в тюрьму все написала, сказала мне на прощанье Люська. – Отсидит, пусть дом продает и приезжает к нам. И Колька тоже. А не захочет… что ж… А мы здесь не останемся, этот город для нас – как проклятый. Мама никогда не хотела тут жить.
Впервые я услышала от нее это теплое слово - «мама». Раньше все была «матерь» или «маманя». Видно, они и в самом деле начинают все сначала.
А мы с Вадимом отработали положенный срок по договору и вернулись в наш южный город под каштанами… Мы построим свой дом там, где наши корни…