Чёрный вечер, белый снег, ветер, ветер…
На ногах не стоит человек:
Ветер, ветер, на всём Божьем свете.
Заметает ветер белый снежок, под снежком – ледок…
Чёрный вечер, белый снег, ветер, ветер, на всём Божьем свете… Чёрный вечер, белый снег…
Какая метель!… Я никогда не видел такой метели. Хотя нет, помню, такая же была в ту зиму, и мы с ней смотрели на неё сквозь заледеневшие слёзы стекла. Она говорила, что это ангелы плачут – оттого, что родился Иисус. Да, было Рождество. Первое наше Рождество. Наше – рождество… Ха-ха-ха-ха-ха!…Боже мой, даже эха нет, словно я гогочу – а голос умирает в этой чёрной прорве.
В ту ночь исполнялось сто часов, как я её знал. Сто часов счастья! Сто часов, как моя голова не думала ни о чём, кроме её маленьких замёрзших ладошек и мягких пышных волос. Сто – часов!!! Ни минут, и даже ни секунд, хотя, наверное, сейчас, для того чтобы не уйти, мне бы хватило и ста таких мгновений, одного – мгновения.
Чёрный вечер, белый снег…На ногах не стоит человек… В белом венчике из роз… Впереди – Иисус Христос…
Бог! Если ты правда есть, скажи мне, почему её – уже нет? Ты забрал её у меня – зачем? Где – твоё милосердие? Где – твоя любовь к людям, всепоглощающая, непостижимая? Где – она? Боже мой, как холодно! Нет, не думай, мне не страшно, нет. Чего мне бояться – мороза? Что мне – мороз? Тоже была метель, такая же, когда я лежал около её гроба, без перчаток, с белыыми, как у Санта Клауса, ресницами, потому что хотел хотя бы ещё секунду прибавить к тем ста десяти часам, которые она была со мной. И когда я, закрыв глаза, обнимал этот тяжёлый ледяной ящик, ты думаешь, я видел её живой? Нет. Я не видел её лица, я не помнил её тела, я не ощущал её волос,её кожи – я забыл…Словно вся она внутри меня была стёрта кем-то. Тобой? Ты – стёр её? Я видел только свои руки, держащие венок из белых роз. Потом они стали чёрными, но я не заметил… Я сплёл его в ту ночь… Я не хотел верить, что она умерла, я не верил; я думал только, как я надену на её головку этот венчик – и она будет моей – законной… А она уже была закутана в чёрное покрывало, и ни одна капелька тепла не могла согреть её больше…
Чёрный вечер, белый снег, ветер, ветер…
Боже, если бы ты знал, что было со мной тогда, когда она умирала, в то предрассветное рождественское утро… Ты бы не смог её забрать, не смог… Хотя – ты всё видишь, ты знал, но смог… Когда она ушла, я сел подле окна, и закрыв глаза, целовал её всю… В те минуты она во второй, во второй раз была моею. Я гладил её кудри, рассыпавшиеся под прикосновениями, я видел её глаза, серо-голубые, как предрассветное небо, я трогал её губы… И эта родинка под левой грудью… Я чувствовал её словно капельку краски на высохшем батике… И – я не чувствовал, что что-то произошло. Нет, я не помню никакого могильного холода, вошедшего в мою душу; это всё неправда, что… Я… Как я мог ощутить, что она умерла, ведь она жива для меня и сейчас… Она живёт во мне, она живёт со мной…
Ветер, ветер…
Она есть где-то… Внутри меня… Внутри моей потухшей тусклой душонки…
Зажглась полярная звезда, круглая, как исключительно ровная клякса… Снежинки… Кружатся… Кружатся… Кружатся… Кружатся...
Чёрный вечер, белый снег – серая ночь… Серая маленькая мышка… Серая – как крышка свинцового гроба… Мышка – крышка, ха-ха-ха-ха-ха!!!
Боже мой, как холодно!… Рыжие кудри, голубые глазки, смуглая кожа, ямочки на ручках… Христос воскрес! Но ведь Бога нет, он умер… Как глупо: сначала – родился, и к нему вела непогасимая звезда, потом его распяли, а потом он воскрес…
Боже, возьми меня к ней; прости меня за всё, а я тебе уже всё простил…
Чёрный вечер, белый снег…Чёрный вечер, белый снег… Чёрный вечер, бе-лый снег…